Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Толкиен. Предшественники - Затерянные миры. Аверуан

ModernLib.Net / Ужасы и мистика / Смит Кларк Эштон / Затерянные миры. Аверуан - Чтение (стр. 6)
Автор: Смит Кларк Эштон
Жанр: Ужасы и мистика
Серия: Толкиен. Предшественники

 

 


— Наша госпожа, Ницея, ожидает тебя, — хором объявили мне незнакомки.

Я уже ничему не удивлялся, без вопросов и бесполезных догадок воспринимая происходящее, как человек, полностью погрузившийся в какое-то упоительное сновидение. «Возможно, — думал я, — все это лишь приснилось мне, и я еще лежу в роскошной постели в монастыре». Но никогда прежде ночные видения, посещавшие меня, не были такими четкими и восхитительно прекрасными.

Дворец был обставлен с роскошью, граничившей с варварской, которая, несомненно, принадлежала к периоду греческого декаданса, с его смешением восточных веяний. Меня провели по коридору, блиставшему ониксом и полированным порфиром, в богато убранную комнату, где на обитой великолепными тканями софе возлежала ослепительно прекрасная, словно богиня, женщина.

При виде ее я затрепетал от охватившего меня странного волнения. Мне приходилось слышать о внезапной безумной любви, охватывавшей людей с первого взгляда на какое-то лицо и фигуру, но никогда раньше я не испытывал столь сильной страсти, такого всепоглощающего пыла, который я внезапно почувствовал к этой женщине. Поистине казалось, что я любил ее долгое время, сам не зная, что люблю именно ее, не в состоянии определить природу этого чувства или направить его в какое-то русло.

Невысокого роста, она обладала совершенной фигурой, чьи безупречные контуры и очертания были исполнены невыразимой чувственности. Ее темно-сапфировые глаза казались бездонными, точно летний океан, и я чувствовал, будто погружаюсь в их жаркую глубину. Изгиб ее соблазнительных губ таил в себе какую-то загадку, они были одновременно печальными и нежными, словно уста античной Венеры. Волосы, скорее медные, чем белокурые, ниспадали на шею, уши и лоб прелестными локонами, перехваченные простой серебристой лентой. Во всем ее облике таилась какая-то смесь гордости и сладострастия, Царственного высокомерия и женственной уступчивости. Ее движения казались легкими и грациозными, как у змеи.

— Я знала, что ты придешь, — прошептала она на том же мелодичном греческом языке, на котором говорили ее служанки. — Я ждала тебя целую вечность, но, когда ты нашел убежище от грозы в Перигонском аббатстве и увидел в потайном ящике рукопись, я поняла, что час твоего прибытия близится. Ты и не подозревал, что те чары, что так неодолимо и с такой необъяснимой силой влекли тебя сюда, были чарами моей красоты, волшебным зовом моей любви!

— Кто ты? — спросил я.

Греческие слова без малейших усилий срывались с моих уст, что безмерно удивило бы меня еще час назад. Но сейчас я мог принять что угодно, каким бы странным и абсурдным оно ни казалось, как часть удивительной удачи, невероятного приключения, выпавшего на мою долю.

— Я — Ницея, — ответила красавица на мой вопрос. — Я люблю тебя. Мой дворец, как и мои объятия, в твоем полном распоряжении. Ты хочешь знать еще что-нибудь?

Рабыни куда-то исчезли. Я бросился к ложу богини и покрыл поцелуями ее протянутую руку, принося ей клятвы, которые, вне всякого сомнения, звучали абсолютно бессвязно, но тем не менее казались исполненными такой пылкости, которая заставила красавицу нежно улыбнуться.

Ее рука показалась моим губам прохладной, но прикосновение к ней воспламенило мою страсть. Я осмелился присесть на софу рядом с Ницеей, и она не воспрепятствовала моей фамильярности. Нежные пурпурные сумерки начали сгущаться в углах комнаты, а мы все беседовали и беседовали, полные радости, без устали повторяя все те милые нелепые и счастливые пустячки, которые инстинктивно срываются с губ влюбленных. Ницея оказалась такой невероятно мягкой в моих объятиях, что, казалось, в ее прелестном теле не было ни одной косточки.

В комнате бесшумно появились служанки. Они зажгли замысловато украшенные золотом красивые лампы и поставили перед нами ужин, состоявший из пряных яств, невиданных ароматных фруктов и крепких вин. Но я едва мог заставить себя проглотить что-нибудь, и, даже пригубив вина, жаждал еще более сладкого и хмельного напитка — поцелуев Ницеи.

Не помню, когда мы наконец заснули, но вечер пролетел как один миг. Пьяный от счастья, я унесся прочь на нежных крыльях сна, и золотые лампы и лицо Ницеи растворились в блаженной дымке и пропали из виду…

Внезапно что-то вырвало меня из глубин забытья, и я проснулся. Какое-то мгновение я даже не мог сообразить, где я, и еще меньше понимал, что же пробудило меня. Затем я услышал тяжелые шаги, приближающиеся к открытой двери комнаты, и, выглянув из-за головы спящей Ницеи, в свете ламп увидел преподобного Хилари, замершего на пороге. На его лице застыло выражение ужаса, и, поймав мой взгляд, он начал что-то быстро-быстро лопотать на латыни, и в его голосе страх мешался с отвращением и ненавистью. Я увидел, что в руках у него была большая бутыль, наполненная святой водой, и уж, конечно, догадался, для чего она предназначалась.

Взглянув на Ницею, я увидел, что она тоже проснулась, и понял, что она знает о присутствии аббата. Красавица улыбнулась мне странной улыбкой, в которой я различил нежную жалость, смешанную с ободрением, как будто она утешала испуганное дитя.

— Не беспокойся за меня, — прошептала она.

— Гнусная вампирша! Проклятая ламия! Змея дьявола! — внезапно разбушевался Хилари, переступив порог комнаты с поднятой бутылью. В тот же миг Ницея соскользнула с нашего ложа и с невероятным проворством исчезла за дальней дверью, выходившей в рощу лавровых деревьев. Ее голос прозвенел в моих ушах, как будто доносящийся из немыслимой дали:

— Прощай, Кристофер! Но не бойся, ты вновь найдешь меня, если будешь смелым и терпеливым.

Как только слова замерли вдели, капли святой воды упали на пол комнаты и на софу, где еще миг назад рядом со мной лежала Ницея. Раздался оглушительный грохот, и золотистые лампы растворились во тьме, наполнившейся осыпающейся пылью и летящим дождем обломков. Я лишился чувств, а когда очнулся, оказалось, что я лежу на куче булыжников в одном из склепов, по которым я проходил днем Преподобный Хилари склонился надо мной со свечой в руке, с выражением сильнейшего беспокойства и безграничной жалости на лице. Рядом с ним стояла бутыль.

— Благодарение Господу, сын мой, я нашел тебя вовремя, — пробормотал он. — Когда я вечером вернулся в монастырь и узнал, что ты ушел, я догадался, что произошло. Я знал, что в мое отсутствие ты прочитал проклятую рукопись и попал под ее губительные чары, точно так же, как и множество других, среди которых был и один почтенный аббат, мой предшественник. Все они, увы, начиная с Жерара де Вентильона, жившего много сотен лет назад, пали жертвами ламии, обитающей в этих склепах.

— Ламии? — переспросил я, едва осознавая, что он сказал.

— Да, сын мой, прекрасная Ницея, которую этой ночью ты сжимал в своих объятиях, ламия, древняя вампирша, создавшая в этих омерзительных склепах свой дворец дарующих блаженство иллюзий. Неизвестно, как ей удалось обосноваться в Фосефламе, ибо ее появление здесь уходит корнями в древность более глубокую, чем людская память. Она стара, как само язычество, ее знали еще древние греки, ее пытался изгнать еще Аполлон из Тианы, и если бы ты мог увидеть ее подлинный облик, то вместо обольстительного тела увидел бы кольца чудовищно омерзительной змеи. Всех тех, кого любила и с таким радушием принимала в своем дворце эта красавица, она потом сжирала, высосав из них жизнь и силы своими дарящими дьявольское наслаждение поцелуями. Заросшая лаврами равнина, которую ты видел, золотистая река, мраморный дворец со всей его роскошью, — все это не более чем сатанинский мираж, красивый обман, выросший из пыли и плесени незапамятной смерти, древнего тлена. Он рассыпался под каплями святой воды, которую я захватил с собой, когда пустился в погоню. Но Ницея, увы, ускользнула от меня, и боюсь, что она уцелела, чтобы опять возвести свой дьявольский заколдованный дворец, чтобы снова и снова предаваться невыразимой мерзости своих грехов.

Все еще в каком-то остолбенении, вызванном крушением моего только что обретенного счастья, от странных разоблачений, сделанных аббатом, я покорно побрел за ним по склепам Фосефлама. Монах взошел по ступеням, по которым я спускался вниз, и когда мы добрались до последней ступени, нам пришлось немного нагнуться; массивная плита повернулась вверх, пропустив внутрь поток холодного лунного света. Мы выбрались наружу, и я позволил ему увести меня назад в монастырь.

Когда мой разум начал проясняться, и смятение, охватившее меня, рассеялось, ему на смену быстро пришло возмущение — яростный гнев на помешавшего нам Хилари. Не задумываясь, спас ли он меня или нет от ужасной физической или духовной опасности, я оплакивал прекрасный сон, от которого он пробудил меня. Поцелуи Ницеи все еще горели на моих губах, и я знал, что, кем бы она ни была, женщиной ли, демоном или змеей, никто другой в мире не смог бы внушить мне такую любовь и подарить мне такое наслаждение. Однако я позаботился скрыть свое состояние от Хилари, сознавая, что если я выдам свои чувства, это всего лишь заставит его считать меня заблудшей душой…


* * *

Наутро, сославшись на необходимость безотлагательного возвращения домой, я покинул Перигон. Сейчас, в библиотеке отцовского дома под Муленом, я пишу этот отчет о своих приключениях. Воспоминания о Ницее остаются такими же волшебно ясными, столь же невыразимо дорогими для меня, как если бы она все еще была рядом со мной, и я все еще вижу пышные занавеси полуночной спальни, освещенной причудливыми золотыми лампами, и в моих ушах все звучат слова ее прощания:

«Не бойся, ты найдешь меня, если будешь смелым и терпеливым».

Вскоре я вернусь, чтобы опять посетить развалины замка Фосефлам и вновь спуститься в подземелье, скрытое треугольной плитой. Но, несмотря на близость Перигона к Фосефламу, несмотря на все свое уважение к почтенному аббату, всю признательность за его радушие и восхищение его несравненной библиотекой, я и не подумаю навестить моего доброго друга Хилари».

СВЯТОЙ АЗЕДАРАК

The Holiness of Azedarac (1933)

Глава 1

— Клянусь Рэмом, прародителем овечьих стад! Клянусь когтем Дагона и рогами Деркето! — воскликнул Азедарак, указывая пальцем на маленький пузырек из тонкого стекла с кроваво-красной жидкостью, стоявший перед ним на столе. — Необходимо избавиться от этого настырного брата Амброза. Я узнал, что архиепископ Аверуана послал его в Ксим с единственной целью — собрать доказательства моей тайной связи с Азазелем и Старцами. Он следил за тем, как я вызывал духов в подземелье, он слышал тайное заклинание и видел истинный облик Лилит и даже Йог-Сотота и Содагуи, демонов более древних, чем мир. Сегодня утром, час назад, он сел на своего белого осла и отправился обратно в Вийон. Есть два способа или, в известном смысле, один, благодаря которому я смогу избежать неприятностей и привлечения к суду за колдовство. Амброз должен проглотить содержимое этой склянки, прежде чем доберется до Аверона. В противном случае, мне самому придется выпить это снадобье.

Жан Мавуазье взглянул на пузырек, затем перевел взгляд на Азедарака. Он не только не ужаснулся, но даже не удивился, услышав из уст епископа Ксима богохульные клятвы и далеко не канонические высказывания. Он знал его слишком давно и оказал ему достаточно много услуг, необычных по своей сути, чтобы чему-либо удивляться. На самом деле, он знал Азедарака задолго до того, как колдун задумал стать прелатом, в тот период его существования, о котором никто из жителей Ксима даже не подозревал. И у Азедарака никогда не было секретов от Жана.

— Я понял, — кивнул Жан. — Вы можете быть уверены, содержимое этого пузырька отправится по назначению. Брат Амброз вряд ли сможет далеко уехать, даже на своем легконогом белом осле. Он не доберется до Вийона раньше завтрашнего дня. Вполне достаточно времени, чтобы его догнать. Конечно, он знает меня. По крайней мере, он знает Жана Мавуазье… Но это легко поправимо.

Азедарак понимающе улыбнулся.

— Я доверяю это дело тебе, Жан. Конечно, в моем распоряжении все сатанинские и более древние заклятия, так что опасность от этих пустоголовых фанатиков для меня не так уж велика. Однако жить под личиной христианского епископа среди всеобщего почитания, и при этом общаясь с Соперником, намного лучше, чем подвергаться гонениям за колдовство. Не хочется, чтобы мне досаждали или нарушали мой покой, или отобрали синекуру, если всего этого можно избежать.

— Пусть пожрет Молох этого ханжу-молокососа Амброза, — продолжал он. — Ведь я даже не подозревал его. Какой же я тупица! Он смотрел на меня с таким ужасом и смятением. Я сразу понял, что он видел тайные обряды. А когда услышал, что он уезжает, догадался проверить мою библиотеку. И обнаружил, что Книга Эйбона, содержащая древние заклинания и тайные, забытые людьми знания об Йог-Сототе и Содагуи, исчезла. Ты знаешь, что я еще раньше заменил ее первоначальный переплет из человеческой кожи на переплет из бараньей кожи, от христианского служебника, и поместил между вполне законных богослужебных книг. Амброз вынес ее под сутаной, чтобы представить архиепископу как доказательство того, что я занимаюсь черной магией. Никто в Авероне не сможет прочесть древние гиперборейские письмена, но им достаточно увидеть украшения и рисунки, сделанные кровью дракона, чтобы осудить меня.

Хозяин и слуга понимающе посмотрели друг на друга, Жан взирал с глубоким почтением на Азедарака. Статный, с надменно поднятой головой, резкими чертами лица, странным багровым кривым шрамом, пересекающим правую бровь, с огоньками оранжево-желтого пламени, горящими в глубине черных глаз, Азедарак мало походил на священника, и только обрамленная седыми волосами тонзура указывала на его принадлежность к Церкви. Азедарак, в свою очередь, воспринимал без недоверия по-лисьи хитрые черты лица и сдержанные манеры своего слуги, который мог, если возникала необходимость, стать кем угодно, от торговца до монаха.

— Прискорбно, — заключил Азедарак, — что вопрос о моей праведности и благочестии будет обсуждаться в Аверуане. Но рано или поздно это неизбежно произойдет, хотя бы из-за главного различия между мною и другими церковниками: я служу Дьяволу сознательно и по собственной воле, а они делают то же самое в своей ханжеской слепоте… Тем не менее, мы должны сделать все возможное, чтобы избежать публичного скандала и моего изгнания из этого теплого гнездышка. Сейчас только один Амброз может причинить мне вред. Отныне я буду вдвойне бдителен. Следующий шпион из Вийона, будь уверен, не обнаружит ничего, кроме благочестивых молитвенников.

Глава 2

Мысли брата Амброза беспокойно теснились в голове, и даже спокойная красота Аверуанского леса, обступившего узкую дорогу, по которой он ехал из Ксима в Вийон, не могла отвлечь его от тяжких раздумий. Ужас поселился в его душе, как свернувшаяся кольцом гадюка, И дьявольская Книга Эйбона — древнее руководство по первобытному колдовству, казалось, жгла его тело под сутаной и, как огромная горячая сатанинская печать, давила на живот. Он был не первым, кому архиепископ Клемент поручил выяснить, привержен ли Азедарак демонам подземного мира. Проведя в доме епископа месяц, Амброз узнал и увидел слишком много такого, что могло бы расстроить мысли любого набожного клирика, и что оставило неизгладимый след стыда и ужаса в его душе. Одно то, что католический прелат может служить подземным силам, втайне поощряет зло более древнее, чем Асмодей, глубоко потрясло благочестивого Амброза. С тех пор ему повсюду мерещился запах гнили и коварное вторжение Антихриста.

Проезжая среди сосен и зеленого кустарника, он сожалел, что под ним всего лишь тихоходный осел, а не быстроногий конь. Ему казалось, что его преследуют смутные лики уродливых горгулий, невидимые демоны на раздвоенных копытах крадутся за ним по пятам, скрываясь за тесно стоящими вдоль извилистой дороги деревьями. Солнце клонилось к закату. В его косых лучах тени удлинились, и лес, казалось, наполнился слабым зловонным дыханием и скрытыми шорохами. Тем не менее Амброз покрывал одну милю за другой; и пока он не заметил ни птицы, ни зверя, ни ползучего гада.

Его мысли, подстегнутые страхом, настойчиво возвращались к Азедараку, который представлялся ему восставшим из пылающей глубины Абаддона огромным Антихристом с подъятыми ввысь крылами. Снова и снова он вспоминал подземелье под епископским дворцом, где однажды ночью, вглядываясь в темноту, наблюдал ужасающую дьявольскую сцену: епископ колдовал, окруженный огромными, колеблющимися клубами дыма от нечестивых курильниц, которые смешивались с зеленовато-желтыми и аспидно-черными парами преисподней. И сквозь клубы дыма и пара проступали очертания похотливо извивающихся отродий, расплывающиеся и тающие черты отвратительных существ… Вспоминая увиденное, он опять содрогался от первобытной похотливости Лилит, вздрагивал от вселенского ужаса перед демоном Содагуи и непереносимого отвращения к тому, кто был известен колдунам Аверона как Йог-Сотот. «Каким гибельным могуществом обладают эти древние дьяволы, поместившие своего слугу Азедарака в самое сердце Церкви, в средоточие святой веры», — вот о чем думал он.

В течение пяти лет прелат, не вызывая ни малейших подозрений, осквернял епископство Ксима. Это было хуже богохульства еретиков. Затем различными окольными путями до Клемента дошли невероятные слухи, и тогда Амброз, молодой бенедиктинский монах, племянник Клемента, был послан в Ксим, чтобы тайно проведать, верны ли слухи о гноящемся нечестии, угрожающем целостности Церкви. Только тогда кто-то вспомнил, как мало известно о прошлом Азедарака, как искусно он домогался продвижения в церковной иерархии, какими скрытными и подозрительными были его поступки, благодаря которым он добился своего положения. И тогда стало ясно, что без колдовства здесь не обошлось.

Встревоженный Амброз гадал, обнаружил ли Азедарак исчезновение Книги Эйбона среди молитвенников, оскверненных ее нечестивым соседством. И если да, то сколько времени ему понадобится, чтобы связать отсутствие книги с тайным бегством своего гостя, и что он предпримет в этом случае.

В этом месте размышления Амброза были прерваны раздавшимся у него за спиной громким стуком копыт скачущего галопом коня. Лес вокруг был таким дремучим, что, появись из его глубин языческий кентавр, монах вряд ли удивился бы; и Амброз, полный тяжких предчувствий, оглянулся на приближающегося всадника Этот бородач в ярком дорогом камзоле, скачущий на прекрасном черном жеребце с богатой сбруей, очевидно, был знатным человеком или придворным Всадник догнал Амброза и проскакал мимо с вежливым поклоном, всем своим видом показывая, что спешит по своим делам Монах тут же успокоился, хотя некоторое время его тревожило неясное чувство, будто он где-то видел эти узкие глаза и резко очерченный профиль, с которыми так не вязалась длинная борода. Однако он с облегчением подумал, что никогда не видел этого человека в Ксиме. Всадник вскоре скрылся за поворотом лесной дороги. Амброз снова вернулся к своим воспоминаниям, вызывающим у него мрачные предчувствия и дрожь ужаса в членах.

По мере того как монах продолжал свой путь, ему казалось, что солнце опускается к вершинам деревьев как-то неестественно быстро. И хотя над Амброзом сияло безоблачное небо, а воздух был чист и прозрачен, дремучий лес, обступивший его со всех сторон, застыл, объятый непонятным мраком. Стволы деревьев казались странно изогнутыми, а густая листва на низко висящих ветвях пугала причудливыми очертаниями. Амброзу казалось, что тишина вокруг подобна хрупкой оболочке, которую вот-вот разорвут бормочущие дьявольские голоса — так тихое и спокойное течение вод вдруг нарушает вынырнувшая из глубины облепленная тиной коряга.

С огромным облегчением Амброз вспомнил, что находится совсем недалеко от постоялого двора «Услада путника». Он решил переночевать там, поскольку проделал большую часть пути до Вийона.

И действительно, через некоторое время показались огни таверны. Перед их милостивым золотистым светом безмолвные лесные тени отступили, и монах устремился к воротам постоялого двора с таким чувством, будто вырвался из лап скопища гоблинов.

Предоставив своего осла заботам конюха, Амброз вошел в таверну. Здесь его приветствовал с особым почтением к его сану тучный и елейно угодливый хозяин, поспешивший заверить, что слуге Господа будет предоставлена лучшая комната Амброз уселся за один из столов, присоединившись к другим посетителям, дожидавшимся ужина.

Среди них Амброз заметил длиннобородого всадника, который недавно обогнал его в лесу. Тот сидел в одиночестве и немного в стороне от других. Гости — пара странствующих купцов, нотариус и два солдата — отнеслись к появлению монаха с приличествующей вежливостью. Всадник же поднялся из-за стола и направился к Амброзу с явным намерением завязать знакомство.

— Не разделите ли вы со мной трапезу, господин монах? — предложил он. В его грубоватом, но льстивом голосе прозвучали странно знакомые нотки, и его хищный профиль снова показался Амброзу знакомым, хотя он никак не мог припомнить, где мог видеть этого человека.

— Сьер де Эмо из Турина, к вашим услугам, — представился тот. — Кажется, мы встретились с вами по дороге. Полагаю, вы, так же как и я, едете в Вийон?

Несмотря на смутное беспокойство и даже некоторое опасение, Амброз не посчитал удобным отклонить предложение. В ответ на вопрос он подтвердил, что, действительно, держит путь в Вийон. Ему совсем не нравился сьер де Эмо, узкие глаза которого, отражая свет свечей, угрожающе поблескивали, и манера держаться казалась слишком фамильярной, а любезность неискренней. Однако он проследовал вместе с ним к его столу, стоящему чуть в стороне от остальных.

— Я вижу, вы принадлежите к бенедиктинскому ордену, — продолжал сьер де Эмо со странной улыбкой, в которой как будто сквозила скрытая ирония. — Я всегда восхищался вашим орденом — самым благородным и богатым братством. Могу я узнать ваше имя?

Амброз неохотно назвал себя.

— Ну а теперь, брат Амброз, пока нам будут сервировать ужин, я предлагаю выпить по бокалу красного аверуанского за ваше здоровье и процветание вашего ордена, — предложил сьер де Эмо. — Вино поддерживает силы во время долгого путешествия и очень полезно перед хорошим мясным блюдом.

Амброзу волей-неволей пришлось согласиться. Он не мог понять, почему, но этот человек все больше становился ему неприятен. Где-то он уже слышал этот зловещий мурлыкающий голосок, и этот уклончивый взгляд явно был ему знаком. Он искал еще какие-нибудь детали, чтобы оживить память. Не встречал ли он своего собеседника в Ксиме? И не был ли этот мнимый сьер де Эмо замаскированным приспешником Азедарака?

Пока монах размышлял, пригласивший его человек покинул стол и отправился заказывать вино. Амброз слышал, как он разговаривает с хозяином таверны и даже настаивает на том, что готов заплатить, лишь бы спуститься в подвал и лично выбрать напиток по вкусу. Заметив, с каким почтением поглядывали посетители таверны на знатного господина, Амброз немного успокоился. Когда хозяин таверны в сопровождении сьера де Эмо вернулся с двумя кувшинами вина, он почти избавился от своих смутных подозрений и страхов.

На стол поставили два больших бокала, и сьер де Эмо сейчас же наполнил их из кувшина. Амброзу показалось, что на дне одного из бокалов уже была какая-то красная жидкость; но в таверне царил полумрак, и он подумал, что, вероятно, ошибся.

— Здесь бесподобное вино двух урожаев, — объяснил сьер де Эмо, указывая на кувшины. — И то и другое превосходно, так что я в затруднении, какое выбрать. Но вы, брат Амброз, возможно, способны определить, какое из них лучше. Ваш вкус, полагаю, лучше моего.

Он пододвинул один из наполненных бокалов Амброзу.

— Это вино из виноградников Ла Френэ, — пояснил он. — Попробуйте, оно перенесет вас из этого мира в совершенно иной мир благодаря дремлющему в нем скрытому огню.

Амброз взял предложенный бокал и поднес к губам. Сьер де Эмо склонился к своему, как будто смакуя напиток. И что-то в его позе показалось ужасающе знакомо Амброзу. В вспышке ужаса его память ожила, и он вспомнил, что эти тонкие губы и острый подбородок, скрытые широкой бородой, подозрительно напоминают черты лица Жана Мавуазье, которого он часто встречал во дворце Азедарака и который, как он знал, был вовлечен в колдовские дела епископа. Его поразило, почему он сразу не определил это сходство, и он вдруг понял, что не иначе как находится под влиянием колдовства.

Даже сейчас он не был уверен до конца в своей догадке; но явное подозрение ужасало его, как будто ядовитая змея подняла свою голову над столом.

— Давайте выпьем, брат Амброз, за ваше здоровье и благосостояние всех добрых бенедиктинцев! — предложил сьер де Эмо и осушил свой бокал.

Амброз медлил в нерешительности. Его собеседник смотрел на него холодным гипнотическим взглядом, и у монаха не было сил отказаться, несмотря на все усилия. Дрожа, с чувством какого-то непреодолимого принуждения и зная почти наверняка, что ему грозит смерть от яда, он осушил свой бокал.

Через мгновение монах почувствовал, что его худшие опасения оправдались. Вино горело у него в горле и на губах, как жидкое пламя Флегетона, а вены, казалось, наполнились горячей адской ртутью. Одновременно непереносимый холод охватил все его существо. Ледяной ревущий вихрь закружил его, стул под ним исчез, и он полетел в бесконечную ледяную пропасть. Стены таверны растворились, как редеющий туман, огни погасли, как звезды в черной болотной мгле, и лицо сьера де Эмо исчезло в водовороте теней, как разбегающиеся круги на глади ночного озера.

Глава 3

По каким— то слабым признакам Амброз понял, что не умер. Ему казалось, что падение продолжалось целую вечность. Он летел сквозь серую мглу, населенную какими-то постоянно меняющимися непонятными образами с расплывчатыми очертаниями. Затем вокруг него как будто снова возникли стены; и тогда его стало бросать с одного призрачного вала на другой. Ему казалось, что он видит человеческие лица; но все вокруг было сомнительным и мимолетным, все было затянуто дымом и волнами мрака.

Неожиданно, без всякого перехода или удара, он обнаружил, что уже не падает. Туманная фантасмагория вокруг него превратилась в реальность, однако то, что он увидел, не имело ничего общего ни с таверной «Услада путника», ни со сьером де Эмо.

Амброз, не веря своим глазам, оглядывал совершенно непонятное место. Он сидел в широком пятне света на большом квадратном блоке грубо вытесанного гранита. Вокруг него, на небольшом расстоянии, окружая зеленую поляну, стояли величественные сосны. Лучи заходящего солнца золотили раскидистые ветви старых деревьев. Прямо перед ним стояли несколько человек.

Похоже, они относились к Амброзу с глубоким и почти религиозным благоговением. Бородатые и дикие на вид, они были одеты в белые одежды странного покроя, какого он никогда не видывал. Спутанные длинные волосы, похожие на кольца черных змей, покрывали их плечи, глаза горели фанатичным огнем. Каждый держал в правой руке тяжелый нож из грубо отесанного камня.

Амброз подумал, что он, вероятно, умер, а эти создания — странные демоны из преисподней. Он уставился на них с тревогой и беспокойством и зашептал молитву Господу, который так необъяснимо покинул его и оставил беззащитным перед духовными врагами. Затем он вспомнил, что Азедарак владеет черной магией, и предположил, что тот перенес его из таверны «Услада путника» прямо в руки сатанинских существ, которые служат епископу-чародею. Удостоверившись, что сам он вполне реален, более того, даже цел и невредим, и понимая, что вряд ли похож на покинувшую тело душу и что лес вокруг него едва ли тянет на преддверие ада, Амброз принял это предположение о колдовстве, как единственно возможное. Он был все еще жив и все еще находился на земле, хотя в месте непостижимо загадочном и полном страшной и неизведанной опасности.

Странные существа пребывали в полнейшем молчании, как будто были слишком ошеломлены, чтобы говорить. Слушая молитвенный шепот Амброза, они, похоже, начали оправляться от удивления, и оказалось, что они могут говорить не только членораздельно, но и громогласно. Амброз не понимал их резкой речи, в которой свистящие, горловые и придыхательные звуки сочетались так, что обычный человек не смог бы им подражать. Однако он разобрал слово «таранит», которое повторялось несколько раз, и подумал, что это, скорее всего, имя особенно злобного демона.

Говор таинственных существ начал принимать тяжеловесный ритм, как первобытное песнопение. Двое из них приблизились и схватили Амброза, а другие затянули громкую торжественную литанию.

Амброз не представлял, что происходит, и еще меньше — что может произойти. Вот его бросили навзничь на гранитный камень и прижали к нему. Одно из странных существ занесло над ним острый кремневый клинок. Нож завис в воздухе, целя в сердце Амброза, и монах внезапно понял, что он вот-вот упадет и пронзит его грудь.

Вдруг сквозь дьявольские голоса, которые перешли в сумасшедший злобный визг, он услышал сладостный и повелительный женский голос Амброз был растерян и испуган — слова, которые он услышал, показались ему странными и бессмысленными, но схватившие его существа их явно поняли и беспрекословно подчинились приказу. Каменный нож медленно опустился, и Амброзу позволили сесть на гладкой плите.

Его спасительница стояла на краю поляны в тени раскидистой древней сосны. Но вот она подошла, и твари, одетые в белые одежды, почтительно склонились перед ней. Высокая, с царственной осанкой, она была одета в мерцающие одежды, темно-синие, словно усеянное звездами ночное летнее небо. Волосы у нее были заплетены в длинную золотисто-каштановую косу, тяжелую, словно блестящие кольца восточной змеи. Янтарные глаза, губы, словно киноварь, оттененная прохладой леса нежная алебастровая кожа. Амброз подумал, что ему еще не доводилось видеть такую красавицу; но она внушала ему смешанный чувства — и благоговение, как перед королевой, и ужас, который целомудренный молодой монах испытал бы в греховном присутствии соблазнительной суккубы.

— Идем со мной, — приказала она Амброзу на языке, который он понял благодаря своим монастырским занятиям. Красавица говорила на древнефранцузском, которым пользовались в Аверуане в стародавние времена и на котором уже сотни лет никто не говорил. Ошеломленный монах послушно поднялся и последовал за незнакомкой. Вслед ему раздался ропот недовольства, но никто не посмел его задержать.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10