Глава 16

Небольшая церковь находилась позади кортов для игры в сквош и бадминтон. Это было самое обычное кирпичное строение, которому, казалось, было самому неловко за свое существование, и поэтому оно пряталось тут, опасаясь оскорбить кого-нибудь своим видом. Невысокое крыльцо вело к арочному порталу с распятием над ним. На небольшой доске висело объявление, сообщавшее, что по воскресениям причастие проводится в 9 утра, а утреня в 11. 30. Вот и все, что обозначало функции этого здания.

По будням церковь была открыта с 11 утра до 9 вечера, чтобы ее могли посещать те отдыхающие, которые испытывали необходимость в утешении спокойной атмосферой церкви. Дополнительный сервис в лагере, стоимость его ничтожна. Капеллан лагеря большую часть времени проводил в игровом зале — он подчеркивал, что для него важно поддерживать отношения с современной молодежью, которая, возможно, однажды увидит Свет.

Преподобному Уиллису нравились летние месяцы; это был уже его третий сезон в лагере, и он надеялся, что будет и четвертый, Здесь он чувствовал себя гораздо спокойнее, чем в приходе, где он помогал викарию. Здесь его время принадлежало ему, проблем не было. Мало кто из отдыхающих посещал церковь регулярно, число прихожан редко превышало тридцать человек, и его почти не беспокоили в течение недели. Тепленькое местечко, он этого и не скрывал. Но ведь кто-то должен его занимать, так почему бы и не он?

В тридцать три года он начал толстеть. Больше всего он чувствовал это в жару, когда он не хотел напрягаться ни умственно, ни физически, самое большое его физическое напряжение была игра в настольный теннис.

Службы становились все скучнее, они все время повторялись. Он был уверен, что прихожане о его проповедях того же мнения. Единственным разнообразием были псалмы и гимны, а его еженедельное обращение становилось все короче и короче. Никто его особенно не слушал, кроме, может быть, этой странной пары на первой скамье, которые были на причастии. Он обратил внимание на них на прошлой неделе, они, очевидно, приехали в лагерь на двухнедельный срок.

— Помолимся, — он снова взглянул на них сквозь сплетенные пальцы. — Помолимся за больных и нуждающихся, за родственников и друзей, оставшихся дома. — Ну вот, теперь пусть помолятся или постоят на коленях пару минут и поразмышляют. Они, конечно же, не хотят, чтобы он читал им что-то из молитвенника.

Этот мужчина действительно молился. Глаза его были закрыты, губы шевелились, когда он беззвучно произносил свои сокровенные мысли, каковы бы они ни были. Или же это лишь фасад, притворство, доведенное до совершенства, чтобы поразить других молящихся, подумал капеллан. Мужчина был очень худой, коричневый воскресный костюм висел на нем, как на вешалке. Редеющие седые волосы, острые, резкие черты лица. Религиозный маньяк, может быть, член какой-то отколовшейся секты, охваченной собственными верованиями, различным толкованием Библии. Он молился страстно, и если бы слова его молитвы произносились вслух, это был бы крик. От подобной мысли капеллану стало не по себе.

Стоящая с мужчиной женщина все время украдкой поглядывала на него, почти в страхе. Она тоже была худая, но повыше ростом и на пару лет моложе, может быть, ей не было еще пятидесяти. Ладони ее были крепко прижаты одна к другой, кончики пальцев шевелились в явном волнении. На ней было поношенное черное платье, которое она, видимо, надевала пятьдесят два раза в год и на похороны. Многострадальная, боявшаяся обидеть своего мужа, но все равно беспокоившаяся о нем.

Преподобный Уиллис тайком взглянул на свои часы; надо дать им еще минуту, использовать время до конца. Это притворство, но для их же блага. Люди всегда интересовали его. Среди всех этих миллионов людей в мире не было совершенно одинаковых двух — ни по внешности, ни по характеру, и это было второе по счету величайшее чудо после создания самой жизни. Он играл в игру: угадывал, кто из прихожан чем занимается в жизни, заводил на них в уме досье. Подтверждения он не получал почти никогда, потому что обычно не видел их после службы.

Он с трудом поднялся на ноги, испытав легкое головокружение, что его слегка насторожило, но он отнес это на счет жары.

Кивок органисту; благословение, затем последний гимн и все — до следующего воскресенья.

— Да пребудет милость Божия... — этот тип все еще молился, губы его беспрестанно шевелились, — Возлюбим же Господа в сердцах и умах наших, ныне и навеки... Споем теперь гимн номер 247...

Уиллис не присоединился к хору прихожан, каждый пел по желанию. В основном люди пели тихо и неуверенно. Та женщина стояла с открытым сборником гимнов, но никак не могла найти нужную страницу. Она то и дело посматривала на мужа, стоящего на коленях, и ее бледное лицо было озабочено.

Капеллан сложил свои листы, сунул их в молитвенник и повернулся к простому деревянному алтарю. Почтительный поклон, затем он медленно направился к двери в ризницу, рассчитав время так, что как раз, когда он скроется с глаз, они допоют гимн. Он немного подождет, а затем переоденется, проверит, что все ушли, что никто не хочет его видеть, и отправится в Морской бар. По воскресеньям он всегда выпивал кружку легкого пива, это было нечто вроде поощрения, в другое время он не пил.

Он прислушался к шуму удаляющихся шагов, вот хлопнула дверь. Она не должна была закрыться до конца, кто-то наверно, сдвинул ограничитель. Он еще раз взглянул на часы. Теперь церковь должна бы опустеть, но не лишне самому проверить.

На этот раз он не стал кланяться в сторону алтаря, потому что его никто не видел. Он почти с нетерпением поспешил обратно, но вдруг остановился как вкопанный. Та пара все еще молилась. Мужчина так и не сдвинулся с места, он, вероятно, продолжал читать свою молитву. Женщина сидела на краешке скамьи, наклонясь вперед, спрятав лицо в сомкнутых ладонях.

Уиллис в нерешительности остановился. Он подумал было удалиться на цыпочках в ризницу, оставив их молиться. Нет, они могут поднять глаза и увидеть его. Он не хотел их тревожить, он им, очевидно, не нужен. Они могут оставаться здесь до девяти вечера, если им угодно, но его это не касается. Он помедлил, решил, что пройдет мимо, улыбнется им доброжелательно, если кто-то из них увидит его, а затем сразу же выйдет в дверь.

Его шаги гулко прозвучали по полированному полу, он сморщился от этого шума, попытался ступать на носках, но это не помогло.

— Доброе утро, викарий, — это произнесла женщина, подняв голову и пытаясь улыбнуться.

— Доброе утро. — Вообще-то я помощник викария, но спасибо за комплимент. Он медленно подошел к ним. Это была одна из тех ситуаций, когда решаешь, вступать или не вступать в пустую болтовню. — Надеюсь, службой вы остались довольны?

Мужчина открыл глаза и встряхнулся, как будто только что очнулся от глубокого сна. Глаза его еще не прояснились, он пытался припомнить, где он находится, озирался по сторонам, Медленно, но вспомнил, облизал губы.

— Господь был с нами утром, викарий, — заговорил он высоким голосом.

— Господь всегда с нами, — ответил Уиллис, думая, нельзя ли ему уйти. Он оказался прав, этот парень — какой-то религиозный маньяк. Вероятно, достаточно безобидный.

— Он говорил со мной утром, — голос мужчины был тихий, монотонный, едва слышный. — Нам предстоит работа.

— Кому? — это прозвучало глупо. Потакай старику, не стоит спорить.

— Вам и мне, а еще Маргарет! — резкий ответ; а кому же еще?

— О да, безусловно, — Уиллис сдержал себя.

— Это место без Бога, лагерь зла, — мужчина выдвинул голову, черты лица его исказились, это была маска фанатичной злобы. — Три убийства. Ваша церковь пуста, потому что все они покинули Господа, они предпочли грех. А что вы предпринимаете?

Капеллан сглотнул:

— Я.. я стараюсь изо всех сил. — Это была неправда, но нельзя же идти и проповедовать на территории лагеря, пичкать людей религией.

— Нет, вы не стараетесь! — он погрозил костлявым пальцем. Женщина схватила его за руку, как будто хотела увести мужа, но не смела. — Вы ничего не предпринимаете. В этом лагере — зло, здесь неспокойно, скоро начнутся бесчинства, какие мы наблюдали в последние годы на улицах больших городов. Безбожники сговариваются отменить закон и порядок, уничтожить Господа и все, что он защищает!

— Я уверена, что все не так ужасно, Эдвард, — заговорила женщина пронзительным голосом. Она скорее была напутана, чем упрекала его. — Они сами сгинут в отбросах собственного зла, мы же останемся тверды и будем спасены.

— Молчи, Маргарет, — он стряхнул с себя ее успокаивающую руку. — Они и нас потащат за собой.

— Это все Господь вам сказал? — спросил Уиллис, в растерянности переступая с ноги на ногу.

— Я услышал это из уст того, кто является учеником самого сатаны, — он заговорил шепотом, оглядываясь, как будто ожидая, что из-за ряда скамей вдруг возникнет некое олицетворение зла. — Работник этого лагеря, смотритель крикетной площадки. Он пропитан злом. Он подбивает так называемых рабочих восстать, потопить лагерь в крови!

— Он совсем не это сказал... — прервала его Маргарет.

— Нужно уметь интерпретировать, догадываться, что он имел в виду, — он злобно зыркнул на жену: затем повернулся к священнику. — Зло коммунизма, безбожное общество — вот что проповедуют они. Люди внимают этому так же, как внимали когда-то Гитлеру. Эта спящая змея вновь проснулась!

— Я с этим разберусь, — Уиллис начал постепенно отходить от них. — Если то, что вы говорите, правда, мы должны будем противостоять этому, не так ли? — Боже, помоги мне дойти до бара и побыть там с нормальными людьми!

— Вас предупредили! — голос летел ему вдогонку, когда он шел по приделу. — Приготовьтесь сейчас, пока не поздно!

Маргарет Холман вздохнула, она дрожала, как будто у нее начался приступ малярии. Эдвард окончательно помешался, к этому все шло последние месяцы. Собрания в церкви три вечера в неделю захватывали его всецело; ее тоже, но она не поддалась. Если что-то слушать достаточно долго, начинаешь или верить в это или это отвергать. Она и ее муж пошли разными дорогами, но у нее не хватало смелости сказать ему. Пока. Отказывай себе во всех земных радостях и будешь спасен — таков был его девиз. Жизнь текла нудная, нельзя было даже выпить стакан имбирного пива на отдыхе. Что ж, если Эдвард желает погрузиться в религиозный фанатизм, это его дело. Она не сумеет его отговорить. Черт бы побрал того смотрителя площадки, приставшего к мужу вчера вечером, усевшись на их скамейку. Он начал разглагольствовать о коммунистических идеях. Эдвард, правда, резко отказался с ним разговаривать, но вон как это на него повлияло! Всю ночь он бормотал что-то во сне, а теперь и вовсе сошел с рельсов. Точно так же, как тот недоумок на ослиных бегах. Людям следует держать свое мнение при себе, она последние двадцать лет так и поступает.

— Он ничего не сделает, — Эдвард Холман показал пальцем вслед удаляющемуся капеллану и поднял со скамьи свою кепку. — Он не заинтересован, он мне не верит. Так что, Маргарет... — он притянул ее поближе, зашептал прямо в ухо, — теперь все зависит от нас. Мы должны побороть их.

Она кивнула, опять подавила желание возразить. Эдвард болен, ему надо показаться психиатру. Может быть, и врачу тоже. Она решила, что причиной ночного бормотания мужа было несварение, так как вчера в ресторане он вел себя довольно по-свински. Инспекторша в ресторане подошла к их столику, чтобы узнать, всем ли они довольны, и Эдвард уговорил, чтобы ему позволили съесть вторую порцию этого тяжелого бифштекса и пирог с почками. Это также могло явиться причиной, но не основной, косвенной.

— Не вздумай еще и ты лезть на какую-нибудь трибуну, — сказала она довольно нервно, когда они вышли на жаркое солнце и пошли к своему шале. — Ты же видел, что случилось с тем человеком на ослиных бегах. Он оказался в больнице, я не сомневаюсь. Эти лагерные полицейские подобного не потерпят, не сомневаюсь, и правильно сделают.

— Мы должны донести до людей Слово, — он говорил слегка неразборчиво, оперся на нее. — Они не властны над Словом Господа. Если они забросают нас камнями, мы должны будем страдать, как Христос страдал на кресте.

И тогда Маргарет Холман стало по-настоящему страшно.

— Ну, такты идешь или нет? — Билли Эванс стоял у двери. Пальто застегнуто на все пуговицы, шея обмотана шарфом, завязанным узлом, шапка натянута так глубоко, что козырек почти скрывает его глаза. Лицо лоснится от пота, калоши скрипят по полу, когда он переминается с ноги на ногу. — Давай, Вал, очнись!

Валери Эванс вздрогнула, выпрямилась в кресле, инстинктивно стала искать дорожные сумки, стоящие рядом, схватила их; если эта еда кончится, им больше нечего будет есть.

— Погоди, Билли, — она никак не могла решить, что делать. Она боялась. — Пять минут ничего не изменят. Я поставлю чайник, давай выпьем чаю перед дорогой.

— К черту чай! — резко ответил он. — Это ты виновата, я бы один уже несколько часов назад ушел. Вечно одно и то же: ты занимаешься совершенно ненужными вещами как раз в ту минуту, когда нам уходить. Ты даже на нашу свадьбу опоздала, помнишь?

— Опаздывать — привилегия женщины, — отпарировала она. — Да и вообще, ты уверен, что мы должны идти?

— Что ты имеешь в виду? — Лицо его налилось кровью. К черту Вал, она всегда меняет мнение в последнюю минуту. Но не на этот раз!

— Я думаю, что мы зря теряем время, — она смотрела прямо перед собой. — Я хочу сказать, что если все ринулись на юг, там для нас не будет места. А если мы не попадем на паром, мы останемся на берегу. Лучше уж оставаться здесь, на месте.

— Старая, глупая корова! — он задергал дверной ручкой, но не повернул ее. — Если мы останемся здесь, мы погибнем. От голода. Мы замерзнем! Потому что еды больше нет, и мы не сможем поддерживать тепло Я и так уже бросаю по 50 пенсов в счетчик, но сколько времени еще будет электричество? Электриков не осталось, они тоже уехали на юг, как и все остальные.

— Хорошо, — она шумно вздохнула. — Беги в гараж и выведи машину. Я буду готова, как только ты вернешься.

— Ты ополоумела! — заорал он. — Вывести машину, черт побери! Снег такой глубокий, что я не смог бы вывести ее из гаража, и даже если бы смог, дороги все равно занесены сугробами. Пошевели мозгами! Мы пойдем пешком, как все.

— О! — на ее лице мало что отразилось. Что-то неладно у нее с памятью последние дни. Все это из-за Билли, он превратил ее за эти годы в растение. Чем скорее она расстанется с ним, тем лучше. — Вот что, Билли... — она сжала губы, как делала всегда, когда глубоко задумывалась. — Может быть, ты пойдешь вперед. А когда найдешь для нас место потеплее, ты пришлешь мне открытку, и я приеду туда. Ну, что ты скажешь?

— Ну ты даешь! — он засмеялся, и его смех эхом отозвался в маленькой комнате. — Да ты и недели тут не проживешь, как я сказал. И даже если ты не умрешь, здесь нет почтальонов, чтобы разносить письма, так что я не смог бы тебе сообщить. Ну же, давай, поднимайся и не выдумывай всякие причины.

— Наверно, ты прав, — она с трудом поднялась на ноги, почувствовала головокружение и схватилась за край стола. — Если ты так считаешь, нам лучше пойти.

— Это уже лучше...

Когда его пальцы начали поворачивать ручку замка, в дверь внезапно постучали. Это был отчаянный стук по стеклу, как будто пальцы Билли нажали на какое-то скрытое устройство.

— Проклятье адово! — воскликнул Билли Эванс, отдернув руку. — Кто это, дьявол, может быть?

— Открой дверь и посмотри, — резко сказала она.

Его пальцы опять нервно занялись маленькой ручкой замка, поворачивая ее с большим трудом. Надо бы его смазать, он этим займется. Нет, не займется, потому что они уходят, это будет пустая трата времени. Он щелкнул замком, открыл дверь и увидел высокую темноволосую женщину, стоящую на дорожке.

— Господи! — он быстро прикрыл глаза: прищурившись, потому что его ослепил яркий солнечный свет. — Снежная слепота, надо было очки солнечные надеть. Эй, дорогуша, что это значит? Вы же до смерти простудитесь в этом легком платье. Заходите быстрее, закроем дверь!

Их гостья нервно вошла в комнату, с удивлением осмотрелась, вздрогнула, когда с треском захлопнулась дверь.

— О, я очень извиняюсь, — она попыталась пригладить свои растрепанные ветром волосы. — Я, кажется, попала не туда. Я думала...

— А куда вы хотели? — Билли состроил гримасу. — Все снялись с места, уехали.

— Неужели? — страх отразился на ее привлекательном лице, тонкая рука поднялась ко лбу, как будто у нее заболела голова. — Я не знала... Видите ли, мне нездоровится, и мой муж тоже болен. И я не знаю, где моя дочь.

— Ничего удивительного, — он указал ей на диван. — Это со всеми так. Сильный снегопад. Новый ледниковый период. Люди теряют друг друга, все едут на юг, пытаясь попасть во Францию или куда-то еще, где теплее. Ваш муж и ваша дочь, вероятно, ушли раньше вас.

— Да, — на ее лице было отсутствующее выражение, она выглядела очень усталой. — Вы, вероятно, правы, но я ничего не знала о снеге. Я не знала, что так холодно. Я что-то плохо соображаю. Как будто память исчезает.

— И у меня тоже, — впервые заговорила Валери. — Беда в том, что я не могу вспомнить многие вещи. Как вас звать, милая? Я — Вал, а это Билли.

Гостья хотела было подняться и протянуть руку, но ей это оказалось не под силу.

— Я... — она напряженно задумалась, наморщив лоб. — Меня зовут Рут. Да, это так, я в этом уверена.

— Не беспокойтесь, мы о вас позаботимся, — Билли оглядел ее, отметил стройную фигуру, подумал, что хорошо бы ей расслабиться, сидеть не так прямо и чопорно. — Это холод действует на вашу память, затуманивает мозги. С нами то же самое. Знаете, как раз перед вашим приходом мы с женой пытались вспомнить, где жили раньше, до того, как приехали сюда. И мы все еще не уверены, — он снова засмеялся с облегчением, потому что у них появилась компания.

— Думаю, мне надо поставить чайник, — Валери прошла к плите. — Похоже, Рут чай не повредит.

— Это было бы чудесно, — Рут сидела, сложив на коленях сцепленные руки, двигая ими, как будто смывала с них мыльную пену в раковине. — Но только если это не затруднит вас, я не хочу вам мешать.

— Что значит для нас еще полчаса задержки? — Билли с опаской взглянул на жену, но она, казалось, не услышала его слов. — Так, Рут, позвольте мне ввести вас в курс дела относительно наших планов. И я знаю, что у Вал найдутся лишний джемпер и пальто, которые вам будут впору. Вам они пригодятся!

Они сидели и пили горячий чай, и Билли по-прежнему прихлебывал, но Валери, казалось, не замечала этого.

— А чем занимается ваш муж, милая? — Билли посмотрел на Рут. Она не была похожа на жену простого рабочего, но кто знает. Все здесь в округе или работали в литейном цехе или сидели на пособии.

Рут закрыла глаза, снова наморщила лоб. Она напряженно думала, но это не помогло.

— Я... я не могу вспомнить, — она чуть не плакала. — Я только знаю, что мы с ним из-за чего-то поссорились... Я бы хотела знать, где он.

— С ним все в полном порядке, держу пари, — Билли поставил пустую чашку с блюдцем на стол. — Вы, вероятно, встретитесь с ним по дороге. И с дочерью тоже.

— Я так на это надеюсь.

Валери встала и принялась рыться в шкафу и в ящиках комода, вытащила толстый зеленый свитер ручной вязки, потрепанную шапочку с помпоном, сняла с вешалки легкое пальто.