Глава 12

В это Рождество мне удалось немного сдержать свои бурные чувства. Обычно в рождественское утро я вставала первой. Пулей летела вниз по лестнице в ночной рубашке, в халате, теряя розовые шлепанцы. Бледный рассвет за окном был еще совсем серым, а дом полон трагической тишины ожидания. Распахивала тяжелые двери и врывалась в гостиную. Одна.

На этот раз я спустилась вниз тихо, на цыпочках, прокралась к двери Рони и негромко, но настойчиво постучала в дверь. Потом, немного обождав, прошептала:

– Рони, вставай. – Стучала я до тех пор, пока он, обмотав себя покрывалом, не приоткрыл двери. Он глядел на меня недоуменно и сонно.

– Что случилось? – нетерпеливо спросил он.

– Ничего. Сегодня Рождество. Пойдем со мной.

– Да погоди ты. В чем дело?

– Ах, ну да. Ты ведь ничего не знаешь. Я забыла, что ты не знаешь. – Я осмотрелась. Темный холл был пуст. – Ну, пошли же.

– Подожди. Я оденусь.

– Нет-нет. Никто не одевается утром на Рождество. – Я посмотрела в щель. Над покрывалом, которым он обмотал себя, был виден растянутый ворот спортивного свитера. Ниже – вылинявшие серые спортивные штаны с дыркой на коленях и старые, протертые на пальцах носки. – Да ты просто пижон.

Я схватила за край покрывала и потянула Рони за собой.

– Пойдем, а то через несколько минут появятся Хоп и Эван, а потом вообще все проснутся. У нас мало времени.

Нахмурившись, Рони вместе со мной проскользнул в холл. Мы остановились у двери гостиной.

– Смотри, – прошептала я и, затаив дыхание, повернула тяжелую дверную ручку. Потом тихонько, чтобы она не скрипнула, открыла дверь.

Это было все равно что заглянуть в Зазеркалье. Рядом с камином, в котором горел огонь, сияла огнями рождественская елка, Я уже, конечно, понимала, что ее зажег не Санта-Клаус. Просто за полчаса до нас сюда приходила мама, но я не сказала об этом Рони. Пусть видит, что у нас настоящее Рождество. Ярко завернутые подарки за ночь выросли под елкой как грибы. Весь угол комнаты был завален пакетами. Из стереосистемы лились тихие звуки рождественского хора.

Я слышала, как Рони за моей спиной шумно втянул в себя воздух. Я взглянула в его лицо, оно было открытым и ясным.

– Поди сюда, – заторопила я. Он протиснулся в комнату вслед за мной. Я потянула его к камину. – Посмотри.

На скамеечке стояла пустая ваза молочного стекла, а на фарфоровой тарелке остались крошки от маминого печенья. Конечно, это папа его съел, но раньше я думала, что Санта-Клаус.

– Я никогда не видел ничего подобного. Только по телевизору.

– О! Это на самом деле. Садись. Открою только один пакет до того, как появятся все. Имею право, потому что встала первой. И ты тоже. Это нормально.

Он недоверчиво смотрел на меня.

– Я получу подарки?

– А как же! – Я полезла под елку, расшвыряла шуршащие пакеты и нашла наконец глубокую треугольную коробку, завернутую в красную фольгу и перевязанную лентой с бантом.

– Это от меня.

Я протянула коробку ему, чуть не подпрыгивая от нетерпения. Рони секунду не двигался, потом осторожно обошел елку и присел на корточки. Поднялся и протянул мне крошечную коробочку, завернутую в зеленую бумагу с малюсенькими красными колокольчиками. Скотча на ней было не меньше, чем нарядной бумаги.

– Это тебе, – сказал он небрежно. – Бабушки помогли мне выбрать. – По тому, как он небрежно пожал плечами, я поняла, как для него это важно.

Мы обменялись свертками и уселись рядом на скамейке.

– Открой сначала ты, – приказала я, хотя мои пальцы уже развязывали ленту на его подарке. Они двигались сами по себе, как бы без моего участия.

Он аккуратно снимал с коробки оберточную бумагу, видимо, опасаясь порвать ее. Я просто из себя выходила от его медлительности. Рони открыл коробку и вынул голубой пуловер. Так же осторожно, как снимал бумагу, он осмотрел его. С любовью и недоверием. Потрогал короткий толстый шнурок с биркой.

– Новый, – выпалила я, – поэтому на нем цена. Если он тебе не годится по размеру или не нравится, ты можешь поменять его на другой.

– Нет дырок от моли, – сказал он. – Пахнет, как новый. Мне нравится.

– Надень.

Он сбросил свое покрывало, за которое всю дорогу цеплялся как за последнюю надежду, и натянул свитер прямо на спортивную рубашку. Он выглядел в нем прекрасно, хотя свитер и оказался слишком широким.

– Я хотела сначала купить тебе что-нибудь необычное, – поспешно начала я оправдываться. – Ну, например, охотничий нож или что-то в этом роде, но бабушка Дотти посоветовала мне это. – Я вздохнула. – Хотя, что в нем интересного.

Он посмотрел на меня.

– Это моя, по-настоящему моя, первая новая вещь в жизни, Клер! Потрясно!

– Правда? – улыбнулась я. – Я так и думала, что тебе понравится.

– Посмотри свой.

Ленту я к тому времени уже развязала, действуя как во сне. И теперь я живо сорвала обертку, положила коробочку на колени и, едва дыша открыла крышечку.

Внутри на подушечке из белого хлопка лежала эмалированная подвеска в форме трилистника – эмблема Ирландии. Маленькая, с десятицентовую монету на тоненькой золотой цепочке.

– О! – Я любила всякие побрякушки не меньше, чем белка орехи. Мама ограничила мою коллекцию несколькими изящными бусами, серебряным ремешком для часов и парой клипсов с маленькими жемчужинами. Все остальное были пустяки, купленные мной на карманные деньги. Но я обожала и эти ерундовины; – Какая красивая!

Цепочка была достаточно длинной, чтобы я могла продеть в нее голову, не расстегивая замочек. Я надела подвеску, распустила волосы, прижала руку к трилистнику.

– Это самый лучший рождественский подарок, который я когда-либо получала, – сказала я. Сердце мое готово было выскочить из груди. – Я люблю тебя.

– Ш-ш-ш, – сказал Рони, оглядываясь, как будто мы были не одни. – Я понимаю, что ты этим хочешь сказать, но другие могут не понять.

– Скажи мне то же самое. Скажи!

– Я думаю, что не стоит.

– Тогда скажи только, что это навсегда.

Он взглянул на меня и, не колеблясь, произнес:

– Навсегда.

Гостей в этот день было полно. Рони наблюдал из угла, вникая во все со спокойной силой животного, которое слишком долго находилось в клетке для того, чтобы сразу выйти из нее только потому, что кто-то открыл дверь.

Я должна была признаться себе, что рада такой его обособленности. Ряд событий, произошедших в этот день, сильно поколебали мой оптимизм.

Моя кузина Эстер, которую на прошлом параде сшибли с ног, прилагала все усилия, чтобы очернить Рони в глазах семьи. Многие наши дамы поддерживали ее на этом праведном пути. Жестокая по натуре, в самом расцвете своих шестнадцати лет, она была даже по нашим, приветствующим хорошее питание стандартам, толстой. Она самозабвенно любила играть на трубе и к каждому празднику готовила что-нибудь новенькое. Играть на трубе на солнцепеке способна только очень крепкая девушка. У нее были прямые длинные каштановые волосы, на концах она их мелко завивала. На веки при этом накладывала голубые тени. В общем, это было нечто.

– Где твой приятель, Клер? – настойчиво приставала ко мне Эстер. Она приперлась прямо в мою спальню, где мы с Вайолет и Ребеккой рассматривали наши подарки, как будто ее кто-то звал.

– Покажи-ка. – Эстер наклонилась и схватила мою подвеску.

Я оттолкнула ее руку:

– Не трогай.

Эстер скривилась:

– Дешевка. Сейчас зеленый, а вот увидишь, каким станет через пару месяцев.

– Отстань, – сказала Ребекка. – Нам неинтересно, что ты думаешь.

Я свирепо посмотрела на зловредную толстуху и спрятала подвеску под свой красный рождественский свитер. Я сидела, поджав под себя ноги, и рассматривала портативную пишущую машинку, которую подарили мне папа с мамой.

Эстер снова наклонилась ко мне:

– Кем ты собираешься стать? Секретаршей?

– Нет, писательницей. И в свое время я напишу о тебе. Так что будь осторожна.

– Ты уже, кажется, кое-что написала, – фыркнула кузина. – Ты совершенно испорчена. Боюсь, что тетю Мэрибет не волнует, что думают о тебе люди. Если бы тебя воспитала моя мама, она бы не позволила принять в подарок дешевку, которую Рони Салливан скорее всего украл в копеечном магазине. Я посмотрела ей прямо в глаза:

– Почему бы тебе не поменять местами голову и задницу? Ведь все равно и то и другое полно дерьма?

Вайолет и Ребекка от удивления даже рты пооткрывали. Я никогда не употребляла слово “дерьмо” в присутствии кого бы то ни было, кроме Рони.

– Башка с дерьмом, – добавила я весело.

Эстер надменно посмотрела на меня:

– Ты, наверно, научилась этому у Рони Салливана?

– А вот и нет. Сама придумала.

– Так я тебе и поверила! Этот парень – мразь. Он будет так же гоняться за шлюхами, как и его отец. Хорошо бы он провалился сквозь землю.

– А еще лучше – чтобы ты. Рони замечательный. Он нам всем нравится.

Эстер ухмыльнулась:

– Значит, ты собираешься стать писательницей и шлюхой.

Вайолет и Ребекка в ужасе прижали руки ко рту. Не к ушам, конечно. Они страстно ловили каждое слово и, впустив в одно ухо, вовсе не собирались выпускать через другое.

Я мило улыбнулась Эстер:

– Конечно, я буду самой шикарной шлюхой в Дандерри. Во всяком случае, это лучше, чем сосать трубу и знать, что твоя толстая туша больше ни на что не годится.

– Представляю, что будешь сосать ты, – выдала напоследок Эстер и вылетела из комнаты.

Злая, выбитая из колеи, я передернула плечами. Бывают же такие дуры на свете. Вайолет с глазами, полными ужаса, спросила:

– Как ты думаешь, что она имела в виду?

– А, плевать!

Ребекка, покраснев, сложила лодочкой руки и что-то прошептала Вайолет на ухо. Та сморщила нос и уставилась на меня.

– Какой ужас!

Они меня внимательно рассматривали, как будто под моей личиной скрывался кто-то отвратительный до невозможности. Подвеска казалась мне горячей.

– Не беспокойтесь, я не собираюсь стать шлюхой, – заверила я их. – Я пошутила.

– Тогда и не употребляй больше это слово, – Вайолет поджала губы.

Зато Ребекка с готовностью наклонилась ко мне.

– Ну, чему еще тебя научил Рони Салливан?

– Да ничему он меня не учил, – с досадой отмахнулась я.

– Вот было бы здорово, если бы он действительно украл для тебя эту подвеску, – добавила Ребекка в ожидании новых откровений.

Но я уже поняла, где собака зарыта.

– Он не крал ее. Он вообще не крадет.

Ребекка и Вайолет обменялись понимающими взглядами.

– А было бы здорово! – снова повторила Ребекка. – Держу пари – когда он получит права, он будет воровать машины.

Я так разозлилась, что чуть снова не сказала “дерьмо”. Но мне стало совершенно ясно, что все судят о Рони по непристойностям, произносимым мной. Им так хотелось, чтобы он был плохим.

Похоже, мои естественные наклонности грозили ему большими неприятностями.

Вечером мы отправились в церковь.

Рони в церкви. В серо-голубом костюме Джоша и широком, заколотом булавкой галстуке папы он выглядел так, что многие просто извертелись на своих местах, желая удостовериться в том, насколько он хорош.

Он сидел на нашей церковной скамье, вытянувшись, как выпь на болоте.

– Пой, – толкала я его локтем.

– Не умею, – прошептал он. – Ты поешь громко. За двоих.

В канун Нового года, сидя у себя в комнате, я услышала в холле громкие голоса Джоша и Брэди. Я чуяла возможный скандал, как мышь – сыр. Я подошла к двери, чуть приоткрыла ее и навострила уши.

– Думаю, что нам стоит уговорить его.

– Ты видел выражение его лица, когда папа советовался с тетей Бесс и дядей Билли? Уверен, что он был готов удрать еще до того, как папа объяснил, почему они подают бумаги в суд.

– Чокнутый мальчишка.

– Он не мальчишка. И уже давно.

– Очень интересно!

– Мама уверяет, что он бросится и на тигра, чтобы защитить Клер. Думаю, что она права.

– Да ты только послушай, что говорят о нем бабушки. Они тоже на нем помешались, совсем как ты.

Они обсуждают Рони! Я выглянула из комнаты.

– Что случилось?

Джош с беспокойством взглянул на Брэди.

– Дети любят подслушивать, – сказал он назидательно.

– Вы говорите о Рони. Что случилось?

Они обменялись осторожными взрослыми взглядами. Я сбежала вниз по лестнице, сердце у меня билось где-то в горле.

Папа и мама сидели за кухонным столом с серьезными лицами.

– Что с Рони? – я забеспокоилась. Мало ли что они там удумали.

Они посмотрели друг на друга. Папа обнял меня за талию.

– Мы договорились, что Рони никогда не вернется на Пустошь. Никогда, горошинка.

– Ты хочешь сказать, что он будет жить с нами?

Папа посмотрел на меня так, будто в моем вопросе было что-то не так.

– Именно это я и имею в виду, милая.

– Вы обещаете?

– Обещаем, – сказала мама, перекрестилась и подняла вверх два пальца. – Мы подписали в суде все необходимые документы.

Я выскочила во двор. Мне понадобилось какое-то время, чтобы найти Рони. Он был на ближнем пастбище, просто сидел на пригорке.

– Я слышала, – сообщила я, плюхнувшись рядом, – ты у нас теперь навсегда.

– Бог мой! – изумился он. Глаза его сияли. – Ты была права. Я осторожно дотронулась до его руки.

– Я люблю тебя.

Он отвернулся, но тут же повернулся снова ко мне.

– Я тебя тоже люблю. Только не говори никому. Перед заходом солнца мы с Рони поднялись на Даншинног. Зажгли несколько хлопушек и смотрели, как они взрываются на фоне холодного пурпурно-розового неба.

Рони выглядел спокойнее обычного. Я взглянула ему в лицо и от того, что увидела, просто засияла, почувствовав себя совершенно счастливой. Он не мог петь в церкви, но он беззвучно пел сейчас, здесь, всей душой. Он вырос на Пустоши, на самом дне, но он всегда хотел взлететь как можно выше.

Глава 13

Знаменитая игра в “Монополию” с блеском подтвердила то, что я поняла уже давно. В том, что касалось земли и денег, Рони обладал не менее острым чутьем, чем любой Мэлони или Делани.

В тот день все телевизионные ведущие Атланты в один голос уверяли, что погода сохранится теплая. Но дедушка Мэлони разбирался в этом лучше.

– Холода и льда будет больше, чем волос в носу у эскимоса, – предупредил он, когда мама и папа загрузили прабабушку Алису и бабушку Элизабет в машину для очередной поездки в Атланту.

Бабушки были непреклонны: они посмотрят гастрольный спектакль “Привет, Долли”, даже если для этого им придется пересечь Арктику на собачьих упряжках.

– Ты думаешь, будет гололед? Мы успеем вернуться до ночных заморозков, – сказал папа. – Предпочитаю рискнуть, чем отговаривать их.

Они уехали. Хоп и Эван были в Южной Каролине в поездке, спонсируемой церковью. Они приглашали с собой и Рони, но он отказался, сославшись на то, что ему надо заниматься.

Скорее всего, его решение было связано с тем, что я пообещала ему унылую перспективу: придется учить Библию, есть черствые хот-доги и без конца молиться. О том, что в поезде девочки, я просто забыла упомянуть.

В общем, Рони и я остались дома с дедушкой и бабушкой Мэлони. Как и предсказал дедушка, к четырем часам все вокруг обледенело, деревья покрылись инеем, и транспортная служба перекрыла все дороги.

Мы все очень уютно устроились в доме, включая Генерала Паттона, нескольких кошек и белку Марвина.

Папа позвонил и сказал дедушке, что они с мамой и престарелыми любительницами музыки вынуждены остановиться на ночь в отеле. Дедушка повернулся к бабушке и сказал:

– Ну что ж, это послужит им уроком. Мама и Элизабет наверняка сейчас спорят до потери сознания о ценах на номера.

Я была на верху блаженства. Я и Рони смотрели телевизор, объедались кукурузными хлопьями. Потом мы пошли с дедушкой на улицу, чтобы помочь ему накормить скот, и совершенно окоченели. Генерал Паттон, играя, гонялся за белкой. Кошки, те вообще считали Марвина маленьким длинноволосым котенком, почему-то обожающим прятать орехи во все щели.

Вскоре после наступления темноты электричество отключили. Мы ели бутерброды. Дедушка, закутавшись в плед, с кошкой на коленях, дремал в кресле. Бабушка зажгла керосиновые лампы, поставила их на стол в библиотеке, похрустела пальцами и спросила:

– Кто хочет играть со мной в “Монополию”?

– Только не я, – тут же откликнулась я.

– Она как акула, – шепнула я Рони. – Выиграет все твои деньги и будет хихикать, когда ты попросишь взаймы.

Рони вообще-то играл великолепно. Хоп и Эван и глазом не успевали моргнуть, как он обчищал их до последнего пенни. Я всегда продавала все свои фишки, страшно рисковала, но Рони цепко держался за свои карточки с недвижимостью и был хитер, как черт.

– Я буду, – сказал он, безмятежно улыбнувшись. Бабушка и Рони уселись за стол друг против друга, перед ними, как поле битвы, лежала игральная доска, свет от камина и керосиновых ламп отражался в их полных решимости глазах.

Я какое-то время наблюдала за ними, лежа на кушетке, закутавшись в плед и зевая.

– Она никогда не проигрывает, – пробормотала я и заснула.

Когда я проснулась, дрожа от холода, было раннее утро. Огонь в камине погас, лампы не горели. Генерал Паттон спал, свернувшись клубком рядом со мной, дедушка храпел в кресле.

– Ну, пожалуйста, еще разок, – услышала я хриплый голос бабушки. – У меня есть право отыграться. Я поморгала, протерла глаза и приподнялась на локте. Рони, опустив голову на руку, сонно смотрел на бабушку.

– Я ужасно хочу спать, – простонал он. – Достаточно, миссис Дотти. Признайтесь, что не можете обыграть меня.

– Ну еще разок, – бабушка наклонилась над столом, волосы ее свисали рыжими космами.

– Извините, не могу.

– Я подам кофе. Ты же честный бизнесмен, Рони Салливан. Ты не можешь мне отказать. Если мы сыграем разок, я тебе еще раз объясню про облигации.

– Хорошо, – кивнул он.

Бабушка вышла из гостиной. Рони с трудом вытащил себя из-за стола, рухнул на пол рядом со мной и устало прислонился к кушетке. Голова его упала на Генерала Паттона. Он медленно вздохнул и тут же уснул. Я огляделась вокруг и легонько, чтобы не разбудить, погладила его волосы.

Рони явно интересовали деньги.

– В нем говорит ирландская кровь, – уверял папа.

Рони уже открыл накопительный счет в банке. Каждую неделю он делил деньги, которые зарабатывал, на три части, одну вкладывал в конверт и опускал в почтовый ящик отца на Пустоши, другую клал в банк, а третью – очень маленькую – оставлял себе.

Вошла бабушка, бесцеремонно разбудила его и заставила выпить две чашки кофе. Потом они безостановочно играли, пока не проснулся дедушка, и нам снова пришлось выйти на улицу, чтобы покормить скот.

Когда мама, папа и старые бабушки вернулись после полудня домой, вконец измученные, Рони спал на полу, бабушка Дотти – на кушетке. Оба сжимали в руках деньги.

Мы все пришли к выводу: любого, кто сумел обыграть бабушку Мэлони, судьба предназначила для великих дел.

А чем я хуже?! – решила я. Пора совершить скачок в журналистике, хватит скромных публикаций о школьном клубе в городском еженедельнике “Трилистник”.

“Мы ждем от вас рассказов о вашем городе” – было написано в одном из маминых женских журналов. Ну, из тех, которые рассказывают, как делать хорошую горчицу, иметь стройные бедра, и печатают на обложке портрет Мэри Тайлер Мор в качестве примера для тех, кто хочет стать телевизионной звездой и при этом остаться приличным человеком.

Журнал обещал за хорошую историю пятьдесят баксов. Пятьдесят баксов! Да я была напичкана этими историями. Горя от нетерпения, я тайно напечатала пять страниц через один интервал на своей новой машинке.

Используя невероятные метафоры и все прилагательные, которые сумела отыскать в большом словаре в гостиной, я написала о том, как Рони убил оленя, чтобы заплатить дяде Купли.

Я вплела в текст массу незавершенных сюжетных линий из жизни нашего городка. Потом задумалась над высшим смыслом рассказа. Потом махнула на это рукой.

Мне казалось, что я была очень профессиональна. Я проверила опечатки, свела их к минимуму – ну, штук двадцать на страницу. Сочинила очаровательное письмо, в котором сообщала заинтересованным лицам следующее: “Я знаю, что вам это понравится. Пришлите, пожалуйста, чек”. И размашисто подписалась: “Искренне ваша Клер К. Мэлони”. Аккуратно сложив свой шедевр, я положила его в розовый конверт с обратным адресом, написанным золотыми чернилами.

Редакция журнала находилась в Нью-Йорке. Адрес я тоже написала золотыми чернилами. С моей точки зрения, это должно было произвести впечатление. В качестве дополнительной страховки я наклеила две марки и холодным утром, когда ждала школьный автобус, опустила письмо в почтовый ящик.

Ответ пришел. Строгое, лаконичное письмо в строгом бежевом конверте. Слава богу, что я сама доставала в этот день почту, как стала делать ежедневно, после того как отправила свой рассказ. Поэтому никто ничего не узнал.

“Дорогая мисс (мистер) Мэлони.

Вашему рассказу не хватает зрелости и отделки. Из-за того, что оно напечатано через один интервал, в нем масса ошибок, его почти невозможно читать. Ваш рассказ превышает указанный лимит в два раза. И прежде всего я, как лицо японской национальности, нахожу Вашу аналогию между японскими солдатами и коровами оскорбительной. Успехов Вам в Вашем дальнейшем творчестве. Джейн Такахаши, заместитель редактора”.

Я была просто уничтожена. Я действительно писала о японских солдатах и о моем любимом теленке. Но, упаси боже, я их не сравнивала. Я с ожесточением порвала черновик и сожгла все обрывки. Рони, почувствовав то ли мое состояние, то ли запах дыма, нашел меня за птичником: вокруг были разбросаны клочья жженой бумаги, лицо мое опухло от слез.

– В чем дело, воробышек? – спросил он меня встревоженно, присаживаясь рядом на корточки.

– Ни в чем. – Нанесенное мне профессиональное оскорбление взывало к гордому одиночеству и безусловному хранению тайны.

Он усмехнулся.

– Ну что ж, поброжу рядом, посмотрю, что ты теперь будешь жечь.

– Не надо. Уходи! Я думаю.

Несмотря на мои суровые указания, он преспокойно уселся рядом.

– Почему бы тебе не подумать вслух?

Как будто меня здесь нет.

Я всхлипнула и выплеснула все, что было у меня на сердце. Он внимательно слушал.

– Я не умею печатать на машинке как настоящий писатель, – прорыдала я. – У меня нет вкуса. Я оскорбила редактора-японку.

– Ты написала обо мне? – спросил он.

Я вытерла глаза.

– В общем, да, но не беспокойся. Я поменяла все имена.

– Как же ты меня назвала? – усмехнулся он.

– Дек де Блейн.

Он поднял брови. Я съежилась от страха. Имя казалось мне таким романтичным. Как в маминых рыцарских романах.

– Тебе не нравится? – обреченно спросила я.

– Ну, я э… Мне нравится. Обо мне раньше никто никогда не писал. – Он несколько раз повторил имя, словно пробуя его на вкус, и кивнул. – Почему ты выбрала его для меня?

– Потому что оно… романтичное. – Мое лицо горело. – Мне почти десять. Мама сказала, что я смогу встречаться с мальчиками, когда мне будет шестнадцать. Ты должен подождать еще шесть лет, а потом назначать мне свидания. Но ведь романтичными мы можем быть уже сейчас.

– Ну что ж, спасибо, – сказал он.

– Торопиться нам некуда. Ты ведь в любом случае будешь занят. Поступишь в колледж.

– Может быть. Я еще не решил.

– Конечно, поступишь. А потом я поступлю. А когда закончу, мы уедем и вместе посмотрим мир. Как моя кузина Лиз. Она на год уехала в Англию.

– Как скажешь, воробышек!

Иногда он был таким взрослым, терпеливым и серьезным, что я начинала казаться себе надоедливой мухой.

Я исподлобья рассматривала его.

– Но думаю, что тогда мы должны пожениться. Так будет экономнее жить в отеле.

– Я собираюсь заработать много денег, – сказал Рони. Он смотрел на меня очень серьезно, но в углу его рта таилась улыбка. – Мы сможем позволить себе две комнаты, и нам не придется жениться.

– Ну ладно. Только, чур, не женись тогда ни на ком.

– Не женюсь.

– Тебе ведь не нужны подружки, правда? У тебя уже есть я.

– Успокойся. Я не собираюсь в ближайшее время никого приглашать на свидание. Для этого нужны деньги. И машина.

– Послушай, я же не круглая дура. Я вижу, как ты смотришь на девушек, которые вьются вокруг Хопа и Эвана. У них есть груди, а у меня нет. Но будут. Ты только подожди.

Он нахмурился.

– Ты не девушка. Ты Клер.

– Зачем ты тогда на них смотришь?

– Так. Забавно. Но с ними масса хлопот и неприятностей. – Он сделал ударение на слове “неприятности”.

– Ну понятно. От меня можно не ждать неприятностей. Только забавно, и все.

– Перестань. Это не одно и то же. – Его глаза сузились. – Нам с тобой нужно кое о чем договориться. Не стоит говорить направо и налево, что я твой приятель. У нас все по-другому. Вот как раз из-за этого и могут быть неприятности.

– Как по-другому?

Он некоторое время молча ласково смотрел на меня.

– Знаешь, что ты такое? Все самое хорошее, что я только могу себе вообразить.

– Что именно? – Слезы мои высохли, я смутилась, в груди стало тепло.

– Ты видишь не так, как все. Ты дала мне шанс. Его бы мне больше не дал никто. Люди когда-нибудь станут прислушиваться к тебе. Ну, не те из журнала, а те, которые понимают жизнь. Не сдавайся! Пиши. Это не всем дано, и ты должна говорить за нас, за тех, кто не может.

Я боялась, что у меня просто сердце разорвется от восторга. Я положила голову ему на плечо и опять заплакала.

Он обнял меня.

– Когда ты подрастешь, я постараюсь стать таким, как этот твой Дек.

– Ты только посмотри на него, – это тетя Люсиль шептала маме, а я услышала.

Они сидели за столом в школьном кафетерии. Наш оркестр давал свой первый благотворительный концерт. Тетя Люсиль и мама не знали, что я стою у них за спиной.

– Он – как квадратный гвоздь в круглой дырке. Посмотри, Мэрибет. Вон идет. Берет тарелку, садится отдельно от всех.

– Он просто стесняется, – сказала мама.

– Когда ты приводишь его ко мне, он тоже бродит по дому сам по себе. То же самое у Ирэн, у Джейн. Везде Клер таскается за ним следом, и они кудахчут, как две старые курицы на одном гнезде. Когда семья приезжает к вам, его нигде не видно. И Клер, кстати, тоже. Ты считаешь, это нормально?

– Мы работаем над его речью, – сказала я. Они повернулись и посмотрели на меня.

– Я учу его склонять глаголы.

– Спрягать, – машинально поправила мама.

– Что ж, это очень мило с твоей стороны, – сказала тетя Люсиль, как мне показалось, с раздражением и отнюдь не искренне. – Но, может быть, это могут делать Хоп и Эван, а тебе следует проводить больше времени со своими друзьями?

– Меня это нисколько не затрудняет. Мне нравится спрягать.

– Рони должен дружить с ребятами своего возраста, Клер. Скоро у него не будет на тебя времени. Он будет уходить на свидания, заведет подружек.

Этого никогда не случится. Он обещал. Об этом нельзя было и подумать.

– Ничего подобного. Он не будет спрягать больше ни с кем. Только со мной.

Тетя Люсиль издала неопределенный звук и посмотрела на маму.

– Клер, – сказала мама.

Тетя нервно улыбнулась.

– Клер, попробуй откладывать по десять центов каждый раз, когда тебе понравится какой-нибудь мальчик. Вот прямо с сегодняшнего дня и до тех пор, когда ты решишь выйти замуж. Так ты станешь богатой. Я тебе это обещаю.

– Если я буду богатой, я вообще не выйду замуж.

– Выйдешь, выйдешь.

– Тогда я выйду за Рони.

Тетя Люсиль остолбенела. Мама, потеряв терпение, закрыла глаза и махнула мне, чтобы я ушла. Что я с удовольствием и сделала.

Глава 14

Рони родился в последний день марта. Никто и никогда раньше не отмечал его день рождения. Рони что-то такое говорил дедушке, и слава богу, тот вовремя вспомнил. А то мы могли бы и вовсе не знать об этом.

Дедушка был официальным наставником моих братьев, готовя их к экзаменам на водительские права. Эван получил разрешение на учебную езду в сентябре. С тех пор он умудрился помять маминой машиной багажник бабушкиного пикапа, снести боковой знак на обочине дороги и переехать грядку лилий во дворе тети Ирэн. В завершение своих подвигов он подал машину назад и сшиб корыто для купания птиц.

В связи с этим дедушка совершенно потерял чувство юмора и лишь недавно обрел его вновь.