Глава 19

Вокруг нас смыкалась паутина. Во сне я ощущала ее нити. Тайны и ложь, старый стыд и старая любовь. И лица, лица, лица… Карен тоже чувствовала определенное напряжение. На нее действовало наше тяжелое наследство; кроме того, у нее были свои причины для огорчений и тревог.

Как-то днем Леон привез в Марбл-холл детей. Мальчик и девочка хорошо вели себя, прекрасно общались и просто растаяли от блаженства, когда Карен пожала им руки.

– Кассандра! – нараспев произнесла дочка Леона. – Папочка позволяет мне смотреть сериал, где вы играете. Только говорит, чтобы я отвернулась, когда вы целуете Джереми. Вы такая красивая! Я хочу быть такой, как вы. – Она робко коснулась золотистой руки Карен.

– Нет, это я хочу быть такой, как ты, – ответила с улыбкой Карен и ласково погладила черные жесткие косы девочки. – Потому что ты самая красивая девочка из всех, кого мне приходилось видеть.

Девчушка просияла от таких слов. А мальчик, более застенчивый, чем сестра, неожиданно выпалил:

– Мэм, я тоже хотел бы поцеловать вас, когда вырасту!

– Хорошо, а можно мне сейчас поцеловать тебя? Большие глаза мальчика стали совсем огромными от удивления. Он посмотрел на отца, словно спрашивая разрешения, и Леон улыбнулся:

– На твоем месте я бы не стал упускать такую возможность, сынок.

Карен нежно чмокнула малыша в упругую щечку. Дети лучезарно улыбались. Карен любовалась ими, наслаждалась их невинной радостью, но внезапно на ее глазах выступили слезы.

– Простите меня, я сейчас вернусь, – сдавленным голосом извинилась она и торопливо вышла из гостиной.

Я встревоженно посмотрела на Леона, попросила горничную принести детям мороженое и вышла следом за Карен.

Я нашла ее в бельевой рядом с кухней. Она рыдала, уткнувшись в стопку скатертей, украшенных монограммой Сван.

– На днях Леон пригласил меня поужинать с ним, но я отказалась, – объяснила она. – А теперь он привез детей, чтобы познакомить их со мной. Ты же понимаешь, что это значит!

– Это значит, что Леон Форрест настоящий джентльмен и сходит по тебе с ума.

– Но он не знает, что я беременна!

Я вздохнула и уселась на тяжелый дубовый сундук, в котором Сван хранила серебряные столовые приборы. На них была выгравирована только буква X, то есть Хардигри, но буквы С, то есть Сэмпле, не было. Мне всегда казалось, что это о многом говорило.

– По крови ты Нолан, – сказала я Карен. – Твой отец был морским пехотинцем и настоящим героем. И еще ты по крови Уэйд. Твой дедушка был самым известным на Юге резчиком по камню. Я верю, что он был хорошим человеком, просто так сложились обстоятельства. И ты по крови Дав. Твоя бабушка пережила страшные унижения и несправедливость, но сохранила чувство собственного достоинства. – Я перевела дыхание. – Кроме того, в твоих жилах течет кровь Хардигри. А это значит… – Карен посмотрела на меня так, словно ожидала худшего. – Это значит, что ты не можешь больше прятать это от меня. – Я протянула руку и достала из-под ворота ее мягкого голубого свитера тонкую цепочку с подвеской Хардигри.

Карен судорожно глотнула:

– Бабушка дала мне ее, когда я была подростком. Но я отказывалась носить это украшение… до недавнего времени.

– Ты Хардигри, – повторила я спокойно, – а это означает, что мы всегда будем помогать друг другу.

Потому что это самая лучшая из всех традиций нашей семьи.

Карен взяла меня за руку.

– Иными словами, я должна сказать Леону правду и смириться с тем, что из этого выйдет?

– Ты можешь смириться или нет, – сказала я с усталой улыбкой, – но никогда не забывай о том, кто ты. И о том, что у тебя есть семья, которая всегда будет гордиться тобой.

– Я обязательно скажу ему – потом, когда его детей не будет рядом. Я все-таки попытаю счастья.

Когда мы выходили из бельевой, Карен остановила меня:

– А ты гордишься тем, что ты Хардигри?

Никогда раньше никто не задавал мне этого вопроса. Я молчала, не зная, что ответить. Я стыдилась своего наследства и гордилась им; я любила свою семью и сожалела, что она именно такая.

– Не знаю, хватит ли мне сил, чтобы жить с этим именем, – сказала я.

– Мужчина не должен стоять снаружи, когда пиво внутри, – заявил Леон и подтолкнул Эли к ржавой двери бара «Каменоломня».

– Внутри я уже побывал. Я заходил узнать, не захочет ли кто-нибудь мне что-нибудь рассказать. Желающих не нашлось. Не знаю, захочется ли мне выпить в этом заведении.

– Не думай, что парни что-то скрывают от тебя. Они просто ничего не знают.

– Мои водолазы обшаривают дно озера уже несколько дней. Они ничего не нашли. – Эли удрученно махнул рукой. – В воде ничего, в земле ничего – и люди молчат. Ни единой зацепки. Моя сестра сидит дома и рыдает, каждую ночь звонит мужу, а мать окаменела от горя.

– Брось, зайдем выпьем. Ты не можешь быть таким суеверным.

Эли закусил губу. «Какие уж тут суеверия», – подумал он, но все же вошел вместе с Леоном. Они сели у стойки.

– Я познакомил детей с Карен, – сообщил Леон. – Они решили, что она принцесса из сказки. Просто не сводили с нее глаз. Она поразила их воображение. – Леон выразительно щелкнул пальцами. – Малыши говорили с ней часа два.

– Рад за тебя и за нее.

– Я спросил Карен, не хочет ли она приехать ко мне на ферму и поужинать со мной, детьми и моим стариком. И она согласилась. Тогда я сказал ей: «Это хорошее место, чтобы растить детей. Не то что в каком-то там городе». Ты же знаешь, я не слишком ловок в таких разговорах…

– И что она тебе ответила?

– Сказала, что я прав. Сказала, что хотела бы, чтобы ее дети могли гулять в лесу. Так что детей она хочет. Ведь она это имела в виду, как думаешь? Тогда я сказал: «Что ж, лесов у меня полно». И она посмотрела на меня этими своими глазищами, которые любого мужика наповал свалят, и серьезно так заявила: «Очень скоро я приеду к вам, мистер Форрест. И посмотрю на ваш лес». – Леон громко, от души расхохотался.

Эли достал серебряный портсигар, открыл крышку и предложил Леону изысканную «Маканудо».

– Это стоит отпраздновать!

– Ты так думаешь? Ты думаешь, я могу надеяться? Я – старый, со шрамом на щеке, деревенский детина? – Леон покачал головой и сжал сигару зубами. – И тебе не кажется, что я в бреду?

– Не кажется. – Эли почувствовал, как одиночество окутывает его словно мраморная пыль. – Иногда ты просто чувствуешь, что женщина создана для тебя, а ты – для нее. Это как раз самое легкое. – Он допил вторую кружку пива и попросил бармена налить им с Леоном еще по одной. – А все остальное разрывает тебе сердце на части.

Первое заседание комитета «Стенд-Толл» происходило в Марбл-холле. Люди шептались, что именно меня выберут президентом только что образованного фонда. Мне не хотелось брать на себя такую ответственность, но вместе с тем я понимала, что принимая на себя руководство, сумею защитить Эли и его семью от интриг Сван. Она втягивала их в игру, выжидая удобного момента, чтобы расквитаться с ними. Она всегда завоевывала пространство постепенно, предпочитая прямой атаке медленное просачивание.

Мы с Карен пригласили наших гостей в библиотеку, откуда заранее вынесли мебель и поставили длинный стол, накрытый белой скатертью. Перед каждым креслом на столе лежали блокнот и необходимая стопка документов. Архитектурный проект главного здания Стенд-Толла из мрамора и дерева стоял на подставке в углу.

Все были возбуждены и преисполнены любопытства, рассматривая Карен, нашу знаменитость. «Наша цветная крошка», – как она сама сказала о себе этим утром, когда лежала на кушетке с мокрым полотенцем на лбу и мучилась от приступа утренней тошноты. Карен еще не говорила с Леоном о своей беременности и пока отлично владела своим телом. Она была тонка и стройна, просто ослепительна в элегантном черном костюме с серебряными украшениями. Меня она заставила надеть желтоватые шелковые брюки и летящую белоснежную блузку вместо привычного строгого костюма. Я поймала наше отражение в большом зеркале на стене: свет и тень, сливки и мед.

– Как ты красива, когда не стараешься выглядеть, как Джоан Кроуфорд, – мягко пошутила Карен, глядя на меня.

Леон приехал за пять минут до начала встречи. Когда он вошел в библиотеку – высокий, темнокожий, не слишком элегантный в простом коричневом костюме с пятном мраморной пыли на рукаве, – многие посмотрели на него снисходительно или просто отвернулись. Леон заметил это и сердито нахмурился. Я направилась было к нему, но меня опередила Карен. Она шла с высоко поднятой головой, сияя самой лучезарной из улыбок Кассандры.

– Леон! – Егоимя прозвучало как песня в ее устах, перекрывая шум разговоров. Она просунула руку ему под локоть. – Ты сядешь рядом со мной.

Леон посмотрел на нее с таким выражением, что у меня перехватило дыхание. В это мгновение он ради нее пошел бы на тигров с голыми руками.

Я отвернулась и посмотрела на две таблички на столе, привлекавшие всеобщее внимание: «Эли Уэйд», «Энни Гвен Уэйд». До начала заседания оставалось не больше двух минут. Я вышла в холл, охваченная тревогой, и в то же мгновение прозвучал колокол у двери. Мурашки побежали у меня по коже. Я кивнула горничной, и она открыла двойные резные двери. В холл вошла Энни Гвен, за ней появился Эли. Элегантный синий костюм придавал Энни Гвен величественный вид, но глаза ее были полны слез, а улыбающиеся губы дрожали. Она явно вспоминала то время, когда работала в Марбл-холле.

– Когда-то я была на вашем месте, – сказала она горничной. По ее лицу было понятно, что ей очень хотелось бы вернуться в те годы, когда Джаспер был жив.

Из-за того, что позади Энни Гвен стоял Эли, я не могла сосредоточиться; мысли мои разлетались, пульс зачастил. Никогда раньше я не видела его в официальном костюме, а для заседания в Марбл-холле он выбрал именно строгий темный костюм, великолепно сшитый и отлично сидевший на его широкоплечей фигуре. Шелковый галстук был завязан свободным узлом. Мне казалось, что Эли заполнил собой огромный холл особняка, его спокойное присутствие ощущалось мгновенно. Он встретился со мной взглядом и спокойно кивнул.

Мы обменялись рукопожатием с Энни Гвен.

– Я рада, что вы принимаете в этом участие, – сказала я.

Пожилая женщина подняла руку и убрала прядь волос с моей щеки. Это был такой по-матерински добрый жест, но ее глаза оставались печальными.

– Для меня это счастье, – ответила она, а у меня ком появился в горле.

Я проводила Эли и Энни в библиотеку, и остальные члены комитета тут же уставились на них. Я могла себе представить, какие пойдут разговоры. Ах, милочка, Сван была так великодушна, что помирилась с семьей убийцы своей сестры, пригласила этих людей в дом! Какое сердце, какое благородство! Если Эли найдет кости Клары, все будут так сочувствовать Сван…

– Я хотела бы, чтобы каждый из вас назвал себя, – этими словами я начала заседание.

В Марбл-Холле собрались самые уважаемые люди Эшвилла. Священники, президенты известных и престижных благотворительных обществ, бывший конгрессмен и директора нескольких учреждений – все по очереди вставали и представлялись. Они перечисляли ученые степени, награды, занимаемые в прошлом высокие посты. Встал Леон и просто сказал:

– Я всю жизнь, с юности, добывал мрамор для «Мраморной компании Хардигри», потом учился в университете за счет компании, а теперь я управляю каменоломней миссис Сэмпле. Я вдовец, немного занимаюсь фермерством, у меня есть отец и есть дети. Я хочу помочь другим детям, которые лишены родительской заботы. Вот почему я согласился на предложение миссис Сэмпле принять участие в этом комитете.

Он сел. Карен не сводила с него глаз, Которые лучились гордостью.

Наконец очередь дошла до Эли. Он поднялся, ив библиотеке стало очень тихо. Его присутствие оказывало на всех удивительное воздействие. Он выглядел надежным, спокойным, уверенным в себе и еще меньше, чем Леон, нуждался в каких-либо регалиях.

– Я вырос вместе с Леоном и Дарл, – сказал он, – а Карен приходится мне родственницей. – Тишина в библиотеке стала почти осязаемой. Эли помолчал и встретился со мной взглядом. – Я не могу назвать себя коренным жителем этого города, но когда-то я прожил здесь несколько лет. Мои мать и сестра попросили меня говорить и от их имени тоже. Здесь мы потеряли того, кого любили, и вернулись сюда, чтобы найти справедливость. Но мы вернулись еще и затем, чтобы найти самих себя. Я был игроком, инвестором, изобретателем. Какое-то время я нарушал закон, но теперь я в мире с господом и с властями. – Присутствующие пооткрывали рты от изумления. – Я заработал много денег. Когда-то давно семья Хардигри дала моей семье шанс, и, хотя обстоятельства были против нас, эта помощь пошла нам на пользу. Поэтому от имени моей семьи я жертвую пять миллионов долларов на Стенд-Толл. В память о моем отце, Джаспере Уэйде.

Эли сел.

Заседание длилось еще двенадцать часов, но это были уже одни разговоры.

В Библии сказано, что в день Страшного суда на землю упадет огонь и хлынут потоки воды. Но Эли не сомневался, что дождь в горах сделает это ничуть не хуже. Сразу после заседания комитета осенняя погода резко испортилась. Ледяная вода текла у него по шее, заливалась за воротник теплого, но уже промокшего свитера. Эли уже и думать забыл о пяти миллионах, которые отстегнул Стенд-Толлу. В конце концов, это были всего лишь деньги. А ему еще многое нужно было доказать.

Эли вернулся к работе. Мощная дрель завыла в его руке, оставляя очередное отверстие в гладкой мраморной плите в стене одного из «домов Эсты», которыми он теперь владел. Этот красивый, величественный особняк стоял на холме в окружении древних дубов. Люди называли его «Олсон-мэнор», по фамилии наследника владельца железных дорог, который перевез свою семью в Бернт-Стенд в сороковых годах. В «Олсон-мэнор» были резные мраморные карнизы, легкий узор из королевских лилий украшал проемы. Все это было сделано руками Энтони Уэйда, дедушки Эли – самого искусного резчика по камню из тех, чью работу ему доводилось видеть.

При этой мысли Эли вдруг стало как-то не по себе. «Что бы было с моей семьей, если бы не стечение обстоятельств и не Хардигри? – подумал он. – Неужели без них мы бы так и оставались нищими, о которых никто никогда не слышал?» Эли вспомнил слова Сван о том, что великолепный камень добывают из грязной земли. А еще его надо обработать – вырезать, отшлифовать, отполировать. Так, может быть, у всех их страданий есть оправдание? Может быть, Уэйды были грубой породой, а Хардигри – искусными резчиками, и одни не могли существовать без других? Эли вдруг пришло в голову, что именно поэтому он дал деньги.

Он пытался преодолеть пропасть в том месте, где кончалась его семья и начиналась семья Дарл…

«Философия серого дня!» – одернул сам себя Эли.

– Этому дому было необходимо крыльцо, дед, – вслух сказал он, когда дождь полил сильнее.

Эли поднял последнюю из пяти мраморных мемориальных досок. Он изготовил их в мастерской с помощью Леона, сам вырезал надпись, сгладил края, отполировал камень. Он укрепил доски на всех «домах Эсты», которые теперь принадлежали ему. Оставалась последняя. Он привинтил ее на высоте своего роста сбоку от двери в «Олсон-мэнор» при помощи медных шурупов, отступил назад и вслух прочитал надпись, исполняя некий ритуал, освященный льющейся с небес водой:

– «Построено Энтони Э.Уэйдом, резчиком по камню».

«Э.» в имени его деда означало Элайя. Его самого звали так же. Эли на мгновение склонил голову, отдавая дань неблагозвучному имени, за которым скрывалось сомнительное наследство. Возможно, его дед был обыкновенным альфонсом, женщины использовали его, а он использовал их. Но в любом случае он был наделен незаурядным талантом. Как бы то ни было, теперь эти дома больше не будут «домами Эсты». Они станут «домами Уэйда». Эли хотел, чтобы люди об этом узнали.

Он услышал шаги на дорожке, ведущей к дому, и резко обернулся. Вокруг стояли старые жилые дома, улица была почти пустынной, можно было услышать даже шорох шин проезжавшей вдалеке машины. Дарл стояла у передней лужайки, мокрые волосы облепили ее голову и тяжело легли на плечи, синее платье вымокло там, где распахивались полы серого плаща. Огромный дуб распростер над ней ветки с золотистой листвой. Она показалась Эли необыкновенно красивой, но выглядела такой потерянной, что у него защемило сердце.