ГЛАВА 11

Большую часть этой ночи я провела за моим портативным компьютером, рыская по Интернету в поисках историй о Ричарде Рикони и обрушившейся на него посмертной славе, которая привела Квентина ко мне и Железной Медведице. Я нашла подтверждение всех основных фактов, упомянутых моим нежданным гостем, и ознакомилась с деталями прошедшего в январе месяце аукциона. От полученной информации у меня закружилась голова.

Под утро я попыталась уснуть, но не смогла и просто лежала под стареньким одеялом, уставившись в изрезанный трещинами потолок. Артур все-таки заговорил. Мой брат начал приходить в себя после того, что с ним случилось в Атланте, но я не могла позволить ему привязаться к Квентину Рикони. Этот человек был просто прохожим. А вот последствия удара, который он мог нанести вере Артура в людей, остались бы навсегда.

“Но этот человек спас тебе жизнь”, – услужливо подсказал внутренний голос. Я оказалась на распутье. Промаявшись без сна еще несколько часов, я встала, приняла аспирин и выпила чашку кофе, подслащенного несколькими каплями тягучего душистого горного меда. Не причесавшись как следует, все в тех же джинсах и футболке, в которых я была накануне вечером, я отправилась в Тайбервилл на ярко раскрашенном папином пикапе. Я собиралась найти Квентина в мотеле и еще раз серьезно поговорить с ним. Я намеревалась попросить его, так мягко, как только возможно, вернуться туда, откуда он приехал, оставив меня и Артура в покое. Позволить нам с братом забыть о нем, что и так уже непросто будет сделать.

По дороге я остановилась в “Шустром парне”, чтобы подкрепиться чашкой черного кофе и быть во всеоружии при встрече с Квентином, которому уже и так удалось завоевать дружбу Артура. Утром за стойкой “Шустрого парня” работала моя бывшая одноклассница Рита. Я сделала заказ. Она поставила передо мной чашку и как-то странно посмотрела на меня, но потом все же решилась спросить:

– Ты разве не знаешь, что твой приятель-янки в тюрьме?

Чашка с кофе осталась стоять на стойке.

Квентин встал рано и отправился на прогулку, осматривая местность, словно солдат перед боем. Утро было яркое, солнечное. Хаммер остался спать, сладко посапывая, на одной из кроватей в комнате мотеля. Квентин шел по улице с двусторонним движением по направлению к площади и думал о том, что город, выдержанный в строгих классических линиях, ему нравится. Глазом эксперта он оценивал старые дома, выстроенные в начале века, грациозные шпили церкви, кампус колледжа с его аккуратно подстриженными лужайками и золоченый купол здания суда, выглядывавший из-за верхушек деревьев.

Его преследовали мысли об Артуре и рыжеволосой босоногой Урсуле. Она знала латынь и отказалась от денег из принципа. Урсула Пауэлл заставила его вспомнить о металлических головоломках, которыми он забавлялся в детстве и о которых не вспоминал многие годы. Квентин поймал себя на том, что задает себе вопрос: “А если бы я был свободен и мог получить ее?” Эта мысль поразила его самого. Правда, он и сам не сумел бы сказать, свободным от чего именно ему следовало бы быть.

Пели птицы, несколько машин лениво прокатились по пустынным улицам, где-то вдалеке кукарекали петухи. Странное ощущение покоя овладело Квентином. Он не знал, должен ли поддаться очарованию места или отнестись к нему сдержанно.

В кафе на площади Квентин позавтракал яичницей с беконом и тостами, с интересом ковыряясь ложкой в миске со слизистой овсянкой, которую официантка принесла, не дожидаясь его просьбы. Он чувствовал на себе внимательные взгляды местных жителей и приезжих из Атланты, оказавшихся в Тайбервилле по случаю фестиваля в честь Четвертого июля.

Как они узнавали, что он не из их числа? Квентин огляделся и увидел, что, в отличие от остальных мужчин, поглощавших традиционную овсянку с солью, перцем и маслом, он в свою добавил сахар и долил молока. Мужчины в бейсболках и охотничьих рубашках переглядывались, еле сдерживая улыбки. Один из них проворчал:

– В следующий раз он нальет в овсянку кетчуп.

– Так мы едим у нас в Бруклине, – громко объявил Квентин.

На его слова откликнулись смехом. Люди вытягивали шеи, пытаясь рассмотреть, что он будет делать дальше.

После завтрака Квентин вышел на площадь перед зданием суда, уже заставленную палатками и ларьками, хотя для ярмарки было еще слишком рано. Только продавцы сувениров и изделий народных промыслов уже разложили свой товар. Плакат с надписью “Художественная галерея фермы “Медвежий Ручей” заставил его остановиться. Неуклюжее, но явно сделанное от души изображение Железной Медведицы предваряло надпись и заканчивало ее.

“Как бы мне хотелось, чтобы папа познакомился с Томом Пауэллом”, – подумал Квентин. Встревоженный чувством печали и сожаления, охватившим его, он ушел с площади, свернул на узкую боковую улочку, вдоль которой выстроились магазины. В конце квартала Квентин заметил вывеску антикварного магазина Лузанны Тайбер. На дверях висела табличка: “Открыто”. На небольшом газончике перед витриной стояла старинная сеялка. Квентин подошел поближе, внимательно рассматривая архаичный сельскохозяйственный агрегат, а затем вошел внутрь, чтобы спросить о цене.

Старшая сестра мистера Джона сама редко появлялась в магазине. Вместо нее с покупателями общался ее родственник, старенький мистер Бомонт Тайбер. Ему уже перевалило за восемьдесят. Он был очень хрупким и плохо слышал. Квентин в конце концов нашел его. Дрожавший всем телом мистер Бомонт забился в высокое кресло у старинного секретера. При виде незнакомца он встал на ноги, чуть покачнувшись при этом. Судя по всему, вид высокого и сильного мужчины внушил ему уверенность в себе.

– Сэр, прошу вас, оставайтесь там, где стоите, пока не приедет полиция, – прошептал он Квентину, опасливо оглядываясь на закрытую дверь в заднюю комнату. – У меня там парочка молодых людей в очень плохом настроении, и я никак не могу от них избавиться. Они стащили серебряную ложку вон оттуда, и я не сомневаюсь, что они прихватили и старый компас. Пожалуйста, сэр, подождите немного. Я не хочу оставаться один.

– Я подожду, – согласился Квентин и прислонился к ближайшей витрине со спокойствием человека, не желающего до поры до времени выдать себя. Он не спускал глаз с двери в заднюю комнату. Он не собирался ничего предпринимать.

“Покупатели” вышли в главный зал и остановились при виде Квентина. Плечистые, обритые наголо, в новеньких джинсах, футболках и дорогих походных ботинках, они вели себя как профессиональные борцы.

– Двадцать долларов это не стоит, – громко заявил один из них, с грохотом выкладывая на прилавок железные щипцы ручной работы. Они звякнули и опрокинули пластиковый стаканчик с чаем. – Даю десять.

Мистер Бомонт охнул и начал одной рукой собирать бумаги, чтобы на них не попал чай, другой рукой судорожно доставая бумажные носовые платки.

Молодой человек, виновник “потопа”, подался назад с выражением отвращения на лице.

– Прошу прощения, – извинился он не слишком искренне.

Квентин подошел к прилавку, отодвинул щипцы, поднял стопку каталогов, помогая мистеру Бомонту, который задрожал сильнее прежнего при виде коричневой лужи, расползавшейся по старинному деревянному прилавку.

– Ты здесь работаешь? – поинтересовался второй парень, глядя на Квентина, а его приятель засмеялся.

Квентин положил каталоги на витрину.

– Я просто зашел за покупками. Думал прикупить парочку щипцов. – Он поднял их и тоже положил на витрину. – Пожалуй, я возьму именно эти. И заплачу за них двадцать долларов. Смех немедленно стих.

– Какого черта ты вмешиваешься?

Квентин обернулся к наглецам, не показывая своего гнева и ничем им не угрожая, но они попятились, как только увидели его лицо. Теперь он уже слышал далекий вой полицейской сирены.

– Я всего лишь хочу купить щипцы. – Помолчав немного, тот, кто казался главным, фыркнул:

– Черт, так купи их. Они мне все равно не нужны. – Парни развернулись, прошли мимо Квентина и вышли на улицу.

Мистер Бомонт заломил руки.

– О, они уедут и увезут то, что украли. Лузанна никогда мне этого не простит.

– Я постараюсь задержать их до приезда полиции.

– Спасибо, сэр, большое спасибо. Вы так добры, так великодушны.

Квентин вышел следом за воришками, направившимися к новенькому ярко-красному пикапу, припаркованному у тротуара.

– Какого дьявола тебе от нас надо? – рявкнул водитель, распахивая дверцу.

– Я хочу, чтобы вы остались и побеседовали с местными полицейскими. – Квентин указал на полицейскую машину, которая как раз появилась на площади.

– Черта с два! – парень нырнул в пикап.

Квентин увидел, что машина едет медленно, пробираясь через площадь, на которой расположились ярмарочные палатки. Он сделал два шага, и в следующее мгновение водитель уже лежал на земле лицом вниз, а нога Квентина стояла у него на спине. Левую руку парня Квентин заломил ему за спину.

– Пошевелись, и я ее сломаю, – мрачно пообещал он. Другой рукой он достал из кармана стилет, и когда второй парень подбежал к нему, выкрикивая ругательства, Квентин нажатием кнопки извлек лезвие на свободу. Парень застыл, почувствовав холодную сталь у своей шеи.

Именно такую картину застал подъехавший офицер Рекси Браун. Он выяснил, что мистер Бомонт лежит в обмороке позади прилавка. Полицейский достал оружие и арестовал всех.

Я была куда лучше знакома с тайбервиллской тюрьмой, чем хотелось бы. У меня заныло под ложечкой, когда помощник шерифа миссис Диксон провела меня в камеру. Квентин стоял у окна в дальнем ее конце, спиной к нам, и смотрел сквозь зарешеченное окошко на личный садик шерифа. Осужденные за мелкие преступления, облаченные в полосатую робу, сажали, пропалывали и собирали овощи, которые потом продавали на рынке. Выручка шла на нужды бедных семей.

– Я надеюсь, вам нравятся бамия и кукуруза.

Квентин Рикони медленно повернулся. Никаких сомнений, этот мужчина был по-настоящему красив, а холодные серые глаза и легкая ироническая усмешка разили наповал.

– Господь всемогущий, – с плохо скрываемым восхищением прошептала помощник шерифа, хотя давно уже воспитывала внуков.

– Бамию я ем только с овсянкой, – ответил Квентин.

Миссис Диксон открыла дверь. Я вошла, и она заперла ее за мной.

– Спасибо, миссис Диксон, – поблагодарила я. Выгнув седую бровь, она заявила:

– Я всегда утверждала, что в конце концов ты вернешься сюда.

Когда она ушла, я села на узкую лавку у стены. Квентин уселся рядом. Я подняла бровь.

– Вы всегда носите с собой стилет?

– В тех местах, где я рос, без него трудно обойтись. Я давно уже не мальчик, а привычка осталась.

– Когда вы его достали, мистер Бомонт решил, что вы вознамерились перерезать кому-нибудь горло. Теперь он в больнице, у него проблемы с сердцем. Они еще не слышали его рассказа о случившемся.

– Я рассказал мою часть истории. Полиция нашла подтверждение моему рассказу в карманах моих друзей. – Квентин растопырил пальцы и задумчиво посмотрел на свою руку. – Послушайте, у меня свои дела. Я не собирался ни во что вмешиваться, зарабатывать себе репутацию спасителя или создавать излишнюю рекламу работам моего отца. Я хотел только купить скульптуру медведицы.

– Тогда вам лучше перестать спасать людей.

– Мне кажется, что вы верите в мою невиновность.

– Вчера, когда вы вытаскивали меня из амбара, вы рисковали жизнью. Не могу себе представить, чтобы вы стали терроризировать старенького мистера Бомонта.

Пальцы Квентина сжались в кулак.

– Всегда обманывай детей, женщин и стариков показной добродетелью, вот мое кредо.

– И мое тоже, – сказала я со всей возможной небрежностью.

Смешинки в глазах Квентина погасли. Он кивком указал на дверь.

– Что имела в виду помощник шерифа, когда сказала, что не сомневалась, что вы снова сюда попадете?

Я промолчала, но твердо взглянула ему в глаза.

– Я всего лишь любопытный янки, – успокоил меня Квентин.

Я сдалась.

– Подростком, работая на конвейере на птицефабрике Тайбера, я попыталась объединить работников в профсоюз, вскарабкавшись на стол с плакатом “Союз, и немедленно!”. Меня уволили, но на следующий день я вернулась и обклеила плакатами стены в комнате отдыха. Когда я отказалась извиниться за содеянное и пообещать, что подобное больше не повторится, по просьбе мистера Джона меня арестовали. Джон Тайбер – владелец фабрики и мой дальний родственник.

– Ваш собственный родственничек отправил вас за решетку?

– Точно. Держу пари, вы думали, что в наших краях между родственниками только свадьбы играют.

Моя слабая попытка пошутить не умерила его любопытство.

– И как все уладилось?

– Я смиренно попросила прощения, и меня отпустили.

– Понятно. Но вы были совсем ребенком.

– Вы не понимаете. – Я снова замялась. В системе моей самозащиты тревожная сигнализация явно вышла из строя. Слишком много я рассказываю этому малознакомому человеку о себе. Я не могла понять, почему у меня возникла такая острая потребность в этом. Грегори, к примеру, я никогда ничего не рассказывала о своем пребывании за решеткой. – Пришел мой отец и стал настаивать на том, чтобы его заперли вместе со мной. Он бы ни за что не ушел. Я извинилась только для того, чтобы вытащить его отсюда. Папа не заслужил унижения. Он и так хлебнул достаточно в своей жизни.

Молчание. Наконец Квентин кивнул, давая понять, что усвоил информацию.

– Всегда легче, когда отвечаешь только за себя, – сказал он. – Можно вынести, что угодно, если не за кого волноваться.

Он все понял. Потрясенная, я встала и принялась копаться в сумочке, как будто что-то искала. “Продолжай двигаться. Он разбирает старые дома. Он разберет на части и тебя, чтобы посмотреть, что в тебе можно найти ценного. И использует это против тебя”.

– Я никогда не думала об этом, но вы правы. Разумеется, люди, которых любишь, должны стоить твоих усилий. А мой отец этого стоил.

– Завидую вашему отношению к отцу, – негромко признался Квентин.

Я замерла, глядя на него во все глаза, отчаянно желая узнать, почему он не может сказать так о своем отце. И тут я заметила длинные свежие царапины на его запястьях и забыла обо всем остальном. Это Рекси натворил своими наручниками. Чертов коп.

– Господи, – прошептала я, – что они сделали с вашими руками…

Квентин опустил глаза и пожал плечами.

– Это ерунда.

Я открыла свою плетеную сумку и достала баночку бальзама.

– У меня есть одно средство.

Сев рядом с ним, я открыла крышку, зачерпнула пальцем нежный, густой крем и склонилась над его руками, втирая бальзам в каждую царапину. Когда я убрала баночку и подняла голову, наши взгляды встретились, и я застыла. Мы сидели ближе друг к другу, чем раньше, или это я придвинулась к нему, сама того не заметив. Мы долго смотрели друг на друга, сердце у меня забилось быстрее.

– Спасибо, – поблагодарил Квентин.

– Бальзам для коровьих сисек, как говорил наш сосед. Вчера я тоже им пользовалась – намазала шишку на голове. Если вспомнить мою жизнь, то я мазала им себе все, кроме того, для чего он был первоначально предназначен.

Квентин громко расхохотался. Я сообразила, что сморозила, и покраснела, но он уже встал и подошел к окну. Опершись о решетку, Квентин смотрел на меня с мрачным интересом.

– Вы что, намерены сидеть здесь со мной из солидарности? Это ни к чему. Просто договоритесь о залоге и присмотрите за моим псом.

– Все не так просто. Теперь вы мой янки. Весь город так решил. Я вас не оставлю.

Рикони снова одарил меня странным взглядом, но теперь в нем я заметила спокойное восхищение. Я не смогла отвернуться.

– К вам пополнение, – певуче объявила миссис Диксон, приближаясь к камере.

Я подошла к решетке. Помощник шерифа привела мистера Джона, впустила его и снова заперла дверь.

Джон Тайбер посмотрел на меня весьма красноречиво, затем повернулся к Квентину.

– Итак, что мы имеем? – требовательно поинтересовался он.

– Мистер Рикони всего лишь защищал мистера Бомонта, – сообщила я.

Тайбер подошел к Квентину поближе.

– Я знаю. Старина Бо наконец успокоился и теперь рассказывает всем, кто захочет его слушать, какой вы отличный парень. Не могу одобрить ваши методы, но я пришел извиниться перед вами за доставленные вам неприятности и поблагодарить вас. Вы свободны, мистер Рикони. – Он протянул руку и представился: – Джон Тайбер.

Квентин переводил взгляд с него на меня и обратно достаточно долго, так что чисто выбритые щеки мистера Джона стали пунцовыми.

– Ваш родственник? – уточнил Квентин. Я кивнула. Он повернулся к мистеру Джону и негромко спросил: – Вы ответственны за то, что скульптуру моего отца вывезли из кампуса местного колледжа? – Он без труда привлек внимание мистера Джона, хотя его голос звучал тихо и монотонно, а руки свободно висели вдоль туловища. Никакого крика, физической угрозы, только вежливое желание добиться своей цели.

Мистер Джон опустил протянутую руку, удивленно заморгав.

– Да, это было сделано по моему приказу.

– И вы продали ее Тому Пауэллу?

– Да.

– А если бы он не купил ее, вы бы продали ее как металлолом?

– Я… Да, это так.

– Следовательно, вы в ответе за то, что администрация колледжа лгала всем, кто интересовался судьбой скульптуры?

Побледневшее было лицо мистера Джона снова начало наливаться краской.

– Я отвечаю за все. Вы называете меня лжецом?

– Да, и я только хочу узнать, почему вы так поступили.

– Сэр, моя семья основала этот город, и мы несем ответственность за то, что в него привозят и что из него увозят. Включая и так называемые произведения искусства. – Мистер Джон развернулся и обжег меня яростным взглядом. – Урсула Виктория Пауэлл, может быть, ты объяснишь этому джентльмену, как обстоят у нас дела? Я пришел сюда, чтобы выразить свою благодарность, а не для того, чтобы выслушивать обвинения в преступлениях, которых не совершал.

– У него есть веские причины требовать объяснений, – вежливо пояснила я. – Никому не повредит извиниться перед семьей Рикони. Его мать горевала об уничтожении Медведицы многие годы. Администрация колледжа сообщила ей, что скульптура превращена в груду лома.

Мистер Джон смотрел на меня так, словно я на его глазах лишилась рассудка.

– А теперь ты послушай меня, Урсула. У твоего папы имелась масса сумасбродных идей. Я старался изо всех сил подавать ему пример того, как следует себя вести, но он никогда ему не следовал. Если иногда я поступал жестоко, то лишь ради его же блага. Я не собираюсь ни за что извиняться. Я пришел выразить благодарность от имени Бомонта, а теперь меня же еще и оскорбляют.

Я метнула на него яростный взгляд. Выражение “сумасбродные идеи” не выходило у меня из головы.

– Мистер Джон, – прошипела я сквозь стиснутые зубы, – полагаю, вам лучше присесть. У меня есть для вас новости. Теперь скульптуры Ричарда Рикони очень высоко ценятся. Железная Медведица стоит целое состояние.

Открыв рот, мистер Джон посмотрел сначала на меня, потом на Квентина.

– Я не верю, – наконец сумел выговорить он.

Квентин кивнул, подтверждая мои слова.

– Можете верить или не верить, это ваше дело. В извинениях я не нуждаюсь. Я приехал сюда, чтобы купить скульптуру и отвезти ее туда, где ей место. Это бизнес, а не эмоции. Я хочу лишь узнать правду.

Мистер Джон теперь сделался само внимание.

– Если скульптура стоит дорого, сэр, то именно моя семья заслуживает благодарности и денег, поверьте мне.

– Что? – Я медленно наступала на мистера Джона, не веря своим ушам. Он насупился. – Как вы можете так говорить, мистер Джон?

– Почему же мне так не говорить? Мисс Бетти оплатила работу Ричарда Рикони. Она заказала Железную Медведицу.

– Вы продали ее моему отцу!

– В лучшем случае, это можно назвать давней и неформальной сделкой. – Он повернулся к Квентину. – И сколько же скульптура теперь стоит?

Квентин посмотрел на него сверху вниз как на любопытное насекомое, настолько примитивное и ядовитое, что любой наблюдатель подумал бы об исходящей от него угрозе, прежде чем без сожаления раздавить его.

– Переговоры о цене я буду вести только с Пауэллами и без свидетелей.

– Понимаю. Но это вы так говорите, сэр.

– Я пытаюсь дать вам понять, что вы ни пенни не получите из этих денег. И проведете остаток жизни в суде, если будете оспаривать право Урсулы на Железную Медведицу. И сражаться вам придется против меня, потому что я найму адвокатов, чтобы защищать ее интересы.

Мистер Джон очень напоминал постаревшего бульдога, который, несмотря на возраст, еще не потерял хватку и никогда не отступит перед противником. Но на его лице появилось выражение, ясно дававшее понять, что Тайбер сообразил, с кем хотел сразиться.

– Я всего лишь пытался объяснить, как обстояло дело. Я ни на чем не настаиваю, – буркнул он.

– Никаких переговоров нет и быть не может, – внесла я свою лепту. – Я не продаю скульптуру. – Я была крайне огорчена предательством мистера Джона. Несмотря на все его недостатки, я все-таки ему доверяла. – Как вы могли сказать, что имеете право на Медведицу? Как вы могли поступить так со мной, с моим отцом? Вы же знаете, что скульптуры давно бы уже не было, если бы не папа. Кому, как не вам, знать об этом? Неужели вы и в самом деле отправились бы в суд оспаривать мои права на Медведицу? Начали бы против меня процесс? Вы представляете, что сказали бы о вас в этом случае местные жители? Вы подумали, как это отразилось бы на вашем добром имени?

Мистер Джон замахал на меня обеими руками и тяжело вздохнул. Слава богу, ему явно стало не по себе.

– Во мне говорил гнев, я поддался эмоциям. Ты же знаешь, милая, что я не хотел причинить тебе боль. Мы поговорим об этом позже, когда оба успокоимся.

Я упомянула его имидж, а это всегда было больным местом Джона Тайбера.

Но я не собиралась успокаиваться и подошла к нему ближе.

– Папа был так добр к вам. Он даже не обращал внимания на ваши барские замашки. Он всегда говорил мне, что вы хороший человек, рассказывал, как много добра вы сделали для города и округа, хотя частенько вели себя как настоящий диктатор. Папа верил в непротивление злу насилием. У него было больше терпения, чем у самого Ганди. Но я-то не такая.

– Я диктатор? Вот как ты обо мне думаешь?

– Вы воспользовались папиной добротой, позволяя вашей семье воротить от него нос из-за старой ссоры, произошедшей больше пятидесяти лет назад. Вы относились к нему свысока, грубо с ним обращались и утверждаете теперь, что делали это “ради его же блага”. Со мной этот номер не пройдет. Я намного лучше понимаю Тайберов, чем папа. Я вернулась домой не для того, чтобы играть в старые игры, мистер Джон. Я буду уважать вас только в том случае, если вы заслужите мое уважение. Я жду того же от вас и от остальных Тайберов. И не пытайтесь использовать меня!

– Урсула, не надо так нервничать. Успокойся…

– Вы заставили папу заплатить вам за Железную Медведицу. А эти деньги могли спасти мою мать. Разумеется, папа сделал выбор, он сам предложил купить у вас скульптуру, но и вы не отказались от этих несчастных двухсот долларов. Я не знаю, осталась бы в живых мама, если бы мы тогда смогли оплатить помощь врача, или нет, и родился бы Артур другим. Но одно я знаю наверняка: вы не должны были требовать жалкие двести долларов, которые вам были совершенно ни к чему, с моего отца, любившего эту скульптуру и много лет заботившегося о ней, тысячу раз отработавшего эти деньги за те годы, что Медведица стояла в кампусе. Вы помогли убить мою мать и искалечить Артура.

Мистер Джон был вне себя от гнева, но мои слова изумили его. Он заморгал, потряс головой. Наконец голос вернулся к нему, и он прогремел:

– Я всегда ставил тебя в пример Джанин, говорил, что ты упорная, много работаешь и всегда добиваешься своего. Моя жена, да упокоит господь ее душу, вечно твердила, что тебе никогда не стать настоящей леди. Но я верил, что острые углы твоего характера сгладятся и ты сделаешься такой же утонченной и очаровательной, как и моя дочь. Я разочарован твоим безобразным поведением в отношении меня. Что подумает о тебе этот человек? – Он кивком указал на Квентина.

Я узнала в его словах отголоски старинной битвы между этикой и идеологией. Голова у меня разламывалась, амбар рухнул, от машины остались одни обломки, надо было разобраться, что делать с Квентином. Все смешалось: скульптура, будущее Артура, огромная сумма денег, которую я отвергла, но в глубине души отчаянно хотела получить. Я стояла посреди тюремной камеры с обнаженными нервами, всклокоченными волосами, источая мятный запах коровьего бальзама, потому что не могла оплатить визит к врачу. Не имело смысла настраивать против себя единственного представителя семейства Тайбер, который пришел бы мне на помощь, если бы я оказалась в безвыходной ситуации.

Я посмотрела Квентину в глаза и увидела, что в этот момент кажусь ему невероятной, красивой, сильной. Я глубоко вздохнула. Черт побери!

– Вы меня разочаровали, – обратилась я к мистеру Джону. – И позвольте мне сказать вам кое-что о Джанин. Я молю бога о том, чтобы никогда не стать похожей на нее. Она просто безжалостная сука.

Я не собиралась называть дочь мистера Джона сукой, особенно перед ее отцом. Это слово мне никогда не нравилось, и обычно я им не пользовалась. Но как и все остальное в этот день, оно просто сорвалось у меня с языка. Я показала свое настоящее лицо. Опасная, как змея, сумасшедшая Пауэлл, которая сожгла те немногие мосты, что соединяли ее с благополучием. Я замолчала, не находя больше слов. Гримаса боли исказила мое лицо.

В глазах мистера Джона показались слезы. Настоящие слезы.

– Ты разбила мне сердце, – негромко сказал он, искренне, но все же несколько театрально. Он развернулся и вышел.

Дверь в камеру осталась открытой. Когда мистер Джон исчез из поля зрения, я почувствовала, что меня бьет крупная дрожь. Я рухнула на железную скамейку и обхватила голову руками.

Квентин сел рядом со мной. Лицо его было задумчивым. Казалось, мы идем по галерее с незавершенными картинами из его и моей жизни, пытаясь найти единственный ключевой момент, наполняющий смыслом все то, что случилось с нами, который подскажет, что ответы на наши вопросы существуют. Мы оба буквально излучали энергию, возникшую из пережитого в детстве, наполняя ею камеру. И нам вдруг стало удивительно легко друг с другом.

– С вами все в порядке? – спросил Квентин. Его голос звучал сурово. Он полностью владел собой.

Я кивнула и выпрямилась.

– Мне здесь жить. Я должна найти общий язык с людьми, заботиться о тех, кто зависит от меня. Теперь это будет сложнее. Но я сделала свой выбор. К вам это не имеет отношения.

– Это неправда, но я ценю вашу попытку объясниться.

Я посмотрела на него. Дрожь не унималась. Никакой слабости. “Не выказывай слабости перед этим человеком”. Я знала, что Квентин Рикони был профессиональным военным, героем войны. Ему не требовалось доказывать силу характера, это очевидно. Но я хотела проявить себя перед ним. Я не могла сказать ему: “Уезжайте в Нью-Йорк и оставьте нас в покое”. Все зашло слишком далеко. Если бы я знала, что он думал обо мне на самом деле, я бы задрожала еще сильнее.