Я не поехала с ними, занимаясь работой, из-за которой Освальд все время ворчал, а Лиза с обиженным видом косилась на меня.

– Я собираюсь завести собаку, поэтому мне нужно отгородить задний двор, – объясняла я квартирантам. Но мне хотелось отгородиться от них, и они об этом догадывались.

Я рыла ямы, ставила столбы, снова рыла, опять ставила, с благодарностью принимая усталость, помогающую справиться с отчаянием, таким страшным, что даже от песенки малиновки на глаза наворачивались слезы. Уже несколько недель я мыла, скребла, чистила, переставляла, чтобы дом стал снова похож на дом, но хлопот становилось все больше.

Меня не заботил мой внешний вид. Старенькая хлопчатобумажная юбка и белая футболка служили мне повседневным нарядом. Босиком, с забранными в конский хвост длинными волосами, я принялась прибивать слеги к уже поставленным столбам. Со столбами я еще не закончила, мне просто надоело копать ямы. Потом я планировала натянуть проволоку.

Черные тучи перевалили через горы и постепенно закрыли все небо, где-то вдалеке пророкотал гром. Я вздрогнула. Мне показалось, что воздух как-то неуловимо изменился. В горах о грозах всегда говорят шепотом, наделяя это явление природы особой силой. Во всех рассказах об Аппалачах упоминаются грозы, и это неспроста. Гром и молния разрушают колдовские чары и отпугивают духов.

Но эта гроза казалась мне серьезнее, чем те, что мне приходилось переживать раньше. В воздухе запахло озоном. Он, словно холодное масло, прикасался к моей коже. Я чувствовала тревогу и неуверенность, вбивая длинные гвозди в мягкое дерево. Небо рассекла желтая молния. От раската грома по спине побежали мурашки.

Жирная серая белка пушистым клубком прокатилась по двору. Ее звали Лесси. Она была одной из последних воспитанниц Артура, часто приносившего домой брошенных или потерявшихся детенышей, приручавшего и выкармливавшего их.

Лесси заботилась о двух своих бельчатах, живших в гнезде под стрехами амбара. Я скормила ей немного семечек, которые нашлись в кармане юбки, и Лесси торопливо поскакала к дубам в другом конце двора, чья листва казалась темно-зеленой на фоне грозового неба. Она остановилась перед пастбищем, отделявшим ее от амбара, а потом рванулась к своему дому. Ее пышный серый хвост стелился за ней по траве. Я тысячу раз видела, как подопечные Артура преодолевали это безлесное пространство, и про себя считала секунды, которые им на это требовались. Рекордное время равнялось десяти секундам. Но ветер подталкивал Лесси так, что она могла установить новый рекорд.

Темная тень рухнула с серого неба. Я увидела огромного ястреба за мгновение до того, как его мощные когтистые лапы вонзились в спину Лесси. И в следующее мгновение хищник взмыл вверх, а белка безжизненно повисла в его когтях.

Нет, только не это. Я бросилась из-под дубов на пастбище, кричала и размахивала руками, но лишь заставила пернатого разбойника быстрее скрыться за лесом. Я остановилась, пораженная ужасом, над моей головой сверкала молния. Невероятно. Только этого еще не хватало. Я точно помнила, что во время грозы ястребы не охотятся. В этом жестоком мире каждую секунду кто-то умирал, и я ничего не могла с этим поделать.

Я побежала к амбару. Мне следовало бы заметить, что ветер угрожающе стих, и то, что облака приобрели странные очертания, а молния из желтой сделалась серо-пурпурной, оттенком напоминая синяк. Но я ничего не видела. Я должна была найти детенышей Лесси и перенести их в дом. Артур о них позаботится и не станет винить ястреба в смерти Лесси. Ястребу тоже надо жить. Возможно, у него были птенцы, которых нужно кормить. Матери могут и убить ради собственных детей.

Винить во всем он будет меня.

“Бедная мама-белка. Мне так жаль, так жаль. Я позабочусь о твоих детках. Это я могу сделать”. Мысли путались, но я вошла в амбар, вскарабкалась по старой деревянной лестнице под самую крышу на чердак. Я нашла гнездо с бельчатами, устроенное Лесси в старой корзине для яиц. Они уютно свернулись среди соломы, веточек и листьев. Бельчата уже обросли шерстью и становились очень похожими на свою мать. Я тихонько заговорила с ними:

– Все в порядке. Вы пойдете со мной, малыши.

Они смотрели на меня черными, полными ужаса, глазами-бусинками.

Неожиданно взвыл ветер, сотрясая до основания старый амбар. Это заставило меня взглянуть на черное небо. Я закрыла крышку корзины и повернулась к лестнице, чтобы как можно быстрее спуститься вниз.

Но торнадо выпустил свое длинное узкое жало и выдернул из земли пару массивных тополей примерно в пятидесяти футах от меня. Огромные деревья обрушились на крышу амбара словно гигантские бейсбольные биты. Кровля треснула, подалась, заскрипели гвозди, выдираемые из балок, и железо начало рваться будто бумага. Я вскрикнула и упала на колени на пол чердака, защищая голову руками и закрывая собой корзину с бельчатами.

Я опоздала всего лишь на секунду. Балка ударила меня по голове. Я не потеряла сознания, но перед глазами у меня закружились звезды, и я тихо уткнулась в пол, усеянный соломенной трухой. К тому времени, как я смогла сесть, торнадо унесся прочь. Ветер почти совсем успокоился, тихий дождь барабанил по крыше. Я коснулась пальцами правой щеки, ставшей мокрой от крови, и нащупала громадную шишку под волосами, пульсирующая боль от которой расходилась по всей голове. Я проверила бельчат. Они зарылись поглубже в солому и были в безопасности в своем гнезде. Позавидовав им, я посмотрела на небо сквозь прореху в крыше и зеленую листву рухнувшего тополя. Несколько капель дождя упали мне на голову, причиняя боль, словно маленькие острые камни. Я с трудом встала и на не слушающихся ногах подошла к дыре в крыше, чтобы выглянуть на улицу. Второй тополь упал неподалеку, на пристройку к амбару. Именно там, где теперь громоздились обломки балок и торчали вверх рваные края кровельного железа, прикрытые тополиными ветками, я припарковала свою машину. Моя машина.

Я нашла старую веревку, привязала корзину с белками к поясу и принялась спускаться вниз по шаткой деревянной лестнице. Две последние ступеньки обломились, и я тяжело рухнула на спину. Бельчата остались невредимыми в своей корзине. Они громко верещали, поэтому я отвязала корзину и отставила ее в сторону.

У меня болело все. Голова кружилась, по всему телу струился пот. Я начала хохотать над сумасшедшей жизнью и вдруг разрыдалась. Я оплакивала себя, машину, Артура, папу, бедняжку Лесси и ее осиротевших малышей, давно ушедших Пауэллов, всех тех, кто был вовлечен в круговорот жизни и смерти в “Медвежьем Ручье”. Когда я успокоилась, я закрыла глаза и долго лежала. У меня не осталось сил бороться.

Неожиданно мне в щеку ткнулся холодный собачий нос, и теплый язык лизнул меня в нос. Я открыла глаза. Надо мной стоял незнакомый пес: огромный, уродливый, с покрытой грязью золотистой шерстью. Он вилял хвостом и усердно слизывал кровь с моей правой щеки.

Я поползла назад, пока не ткнулась головой в дверь стойла, и только тогда медленно села. Сил у меня не осталось. Лохматое чудовище радостно последовало за мной, не переставая вилять хвостом.

– Либо ты потерялся, либо кто-то подбросил тебя мне, – мрачно резюмировала я.

Мой новый приятель заметил корзину с бельчатами и принялся обнюхивать ее, негромко повизгивая. Бельчата под крышкой тревожно заверещали.

В раскрытые двери амбара я видела, что дождь хлынул как из ведра, барабаня по остаткам крыши, заглушая все звуки. Пес, не обращая ни на что внимания, продолжал слизывать кровь с моих волос. Я сказала себе, что все это не случайно. Я делала вид, что огораживаю двор ради будущей собаки, и Провидение мне ее послало.

– Ладно, ты можешь остаться, – пробормотала я и снова закрыла глаза.

Вскоре до меня донесся шум тяжелых шагов по земляному полу амбара. Мужская рука дотронулась до моего лица, я резко отпрянула и сильно стукнулась головой о деревянную дверь стойла. Открыв глаза, я увидела черноволосого мужчину, наклонившегося ко мне.

Одна нога в тяжелом ботинке стояла у моего левого бедра, вторая – между моими коленями. Наши носы находились всего в дюйме друг от друга, и я резко выдохнула от испуга, взгляды наши встретились.

От незнакомца пахло дождем и дорогими сигарами. Он не был ни старым, ни молодым, но я отчего-то почувствовала себя перед ним совсем девчонкой. Все дело заключалось в его лице – красивом, суровом и сосредоточенном, и в его глазах – серо-стальных и циничных. Мужчина казался очень высоким в старых брюках цвета хаки и клетчатой рабочей рубашке, несмотря на то, что его рост мне было трудно определить.

– Чем могу вам помочь? – задала я совершенно абсурдный вопрос.

Он не ответил, обводя глазами старый амбар и дыру в крыше над нашими головами. Его пальцы обхватили мое запястье.

– Держите крепче вашу корзинку, – велел он негромко, словно нас могли подслушать, подтянул меня к себе, положил на плечо и осторожно выпрямился.

У меня перед глазами плыли разноцветные круги, пока он нес меня на улицу. Футах в пятидесяти от злополучного амбара он поставил меня на землю, крепко придерживая за талию. Почувствовав под ногами твердую опору, я выпрямилась, напряглась, недовольная его прикосновением, часто моргая из-за попадавшего на лицо дождя. Мужчина пристально посмотрел на меня. Не помню, чтобы на меня кто-нибудь смотрел с таким выражением.

– Понадобился торнадо, чтобы повредить этот амбар, – объявила я, осторожно отступая от него. – Он стоит на этом самом месте много лет, а построен из Крепкого орехового дерева. Мы определенно могли… – Я собиралась добавить: “Остаться там и не мокнуть под дождем”, но в эту самую минуту еще одна балка провалилась внутрь, увлекая за собой железо, и рухнула именно туда, где я сидела шестьдесят секунд назад.

У меня подогнулись колени. Незнакомец подхватил меня, и мы вместе упали на землю. Он обнимал меня, и мы смотрели на полуразрушенный амбар. Холодный пот и кровь смешивались с капельками дождя на моем лице.

– Memento mori, – прошептала я.

– Что вы сказали? – переспросил мужчина.

– Memento mori. Латынь. Это значит…

– Помни о смерти, – закончил он за меня.

Пауза. Мы смотрели друг на друга со странной благодарностью. Капли дождя повисли на его ресницах и на моих, мешая мне видеть. Мы как будто растворялись друг в друге, и я чувствовала себя неловко. Да, мы понимали, что смертны, но мы были живы, и мы были вместе.

В это самое мгновение наше прошлое, настоящее и будущее сделали резкий поворот и избрали другое направление.

В намерения Квентина не входило обнимать взрослую женщину, в которую превратилась выросшая девочка с фотографии, или спасать кого бы то ни было. Да и она не ждала спасителя. Квентин представился и был удивлен тем, как вспыхнули синие глаза, лишь только женщина услышала фамилию Рикони.

Дождь кончился, от земли поднимался влажный туман, сквозь который пробивалось солнце. Они сидели на траве, где-то ворковала голубка. Эта земля приветствовала его, раскрывая ему свои тайны. Квентин чувствовал странное опьянение, смешанное с удивлением. И виной тому были эти горы и Урсула Пауэлл.

– Ваша фамилия стала в наших краях легендой, – сказала она.

“Я спас ей жизнь, и она мне благодарна”, – решил Квентин, пока они оба делали вид, что ничего не произошло.

Когда они подошли к Железной Медведице, он долго стоял молча и просто смотрел на нее. Потом Квентин обошел скульптуру кругом, рассматривая, прикасаясь, трогая то одну деталь, то другую, словно его интересовала только конструкция. Урсула отошла в сторону и опустилась на траву в нескольких ярдах от него.

Прежде чем Квентин свернул на просеку среди высоких деревьев и цветов, ведущую к “Медвежьему Ручью”, он четырнадцать часов мчался по скоростному шоссе вдоль Восточного побережья. А теперь ему требовалось время, чтобы изучить местность, почувствовать землю и живущих на ней людей. Ему хотелось знать, кто мог поставить абстрактное творение его отца на своей земле и полюбить его.

Его городской пес, тоже снедаемый любопытством, уселся у бетонного постамента и неотрывно следил за наседками, петухами и цыплятами, гуляющими на птичьем дворе. Петухи смотрели на него, а на наседок Хаммер не произвел никакого впечатления.

Квентин оглядел массивную морду Медведицы, заглянул во всевидящие глаза и неожиданно вспомнил себя ребенком. Он ясно видел, как стоял тогда в гараже Гуцмана, а черная скульптура, еще не законченная, возвышалась над ним. Перед ним снова был его отец, улыбающийся, довольный, с закопченным лицом с белыми дорожками от капелек пота.

– Равновесие, – услышал Квентин его голос. – Главное, найти равновесие! И с этим здесь все в порядке!

Равновесие. Совсем недолго Ричард Рикони был в ладу с собой и с сыном, женой, своей жизнью и их любовью. И вот теперь Квентин не мог отвести глаз от скульптуры. Он хотел помнить отца таким. Ему не терпелось вернуть Железную Медведицу матери.

Квентин повернулся к Урсуле, встретился с ее внимательным взглядом и немедленно спрятал все эмоции за щитом непроницаемости. Он знал о южанах только из книг, фильмов, песен. И теперь, когда Квентин смотрел на женщину, сидящую на зеленой траве фермы, окруженной изумрудно-синими горами, он вдруг почувствовал, как в груди зародилось волнение. Интересно, догадалась ли она, что ему совсем не трудно было бы смотреть на нее так же восхищенно, как она смотрит на него?

Квентин подошел к Урсуле. Она выпрямилась, и он это заметил. Квентин вынул снимок из кармана брюк и показал его женщине. Та взяла фотографию и на мгновение перестала дышать. Они с отцом, счастливые, стояли у ног Медведицы и улыбались.

Урсула оглядела себя, потом подняла глаза на. Квентина, странного человека, который заставил ее на мгновение вернуться в прошлое, испытать противоречивые чувства.

– Вы уверены, что вам не нужен врач? – спросил Квентин.

– Уверена. Я отлично себя чувствую.

– Не возражаете, если я взгляну на рану?

– Смотрите. Если не увидите солнечный свет, значит, все не так уж плохо.

Он издал какой-то странный звук – это мог быть и смешок, – присел на корточки рядом с ней и отвел волосы в сторону.

– Кровотечение прекратилось. Света не видно. – Его пальцы скользнули по шее Урсулы, и он резко отдернул руку. Она глубоко вздохнула и резко встала.

– Спасибо. Теперь я могу идти.

Квентин собирался с духом, чтобы сказать ей, что ему нужно. Он надеялся, что сможет купить Медведицу.

Он должен был отвезти скульптуру матери.

Мы сидели за кухонным столом и смотрели друг на друга в последних лучах пурпурно-золотого заката, лившихся через окно над раковиной и через дверь, выходящую на заднее крыльцо. Сумерки приукрасили убогую обстановку кухни, придали бронзовый отблеск алюминиевому куполу – крышке для пирога, – оттенили мягкий цвет сосновых полок, сгладили вмятины на старых банках из-под кофе, которые отец покрасил и приспособил под горшки для цветов. Я крепко держала обеими руками изготовленную Ледбеттерами кружку. В моей кружке было вино, у Квентина в маленьком стаканчике из розового стекла, который Лиза-Олениха сделала специально для папы, шотландское виски. Между нами на пластике стола красовались розы, нарисованные Освальдом.

Квентин только что закончил объяснять, что он намерен купить Железную Медведицу и перевезти ее в Нью-Йорк. Он предложил заплатить мне ее рыночную стоимость.

– Это будет от одного до двух миллионов долларов, – сказал он.

Я встала, отошла от стола, стараясь как можно крепче впечатывать босые пятки в старенький линолеум, пытаясь любым способом обрести равновесие.

– Мне необходимо побыть одной. Чувствуйте себя как дома, хорошо? Когда я вернусь, возможно, у меня уже будет ответ.

Квентин встал, на его лице появилось мрачное выражение. Он явно рассчитывал на простую реакцию – шок, радость, быстрое согласие. И он получил бы ее от большинства людей и большинства женщин, если бы они жили в такой развалюхе. Но я выглядела так, словно он меня ударил.

– С вами все в порядке?

– Да. – Я выдавила из себя улыбку и вышла.

“Она какая-то другая”, – подумал Квентин, стоя на заднем крыльце и любуясь горами в лунном свете. Он закурил сигару, разглядывая дикую красоту природы, поражаясь тому впечатлению, что произвело на него место, где скульптура отца по прихоти случая нашла себе пристанище. Интересно, что собой представляет эта Урсула Пауэлл? Еще одна разновидность архитектурного излишества, с которой ему не доводилось прежде встречаться?

Квентин никогда не вмешивался в жизнь других людей. Он делал то, что мог, если требовалась его помощь, и не более того. Показавшаяся поначалу простой поездка приобретала неожиданный оборот. Квентин нахмурился, вернулся в дом, открыл воду и затушил сигару в раковине. Удивленный звуком, раздавшимся из деревянного шкафчика под ней, Квентин открыл дверцу и увидел, что вода стекает в обыкновенное оцинкованное ведро.

Он долго смотрел на него, словно боялся вынести его из опасения заразиться любовью к этой земле в горах и босоногой рыжеволосой женщине, не умевшей просто ответить “да”. Наконец он вынес ведро на улицу, вылил воду, поставил на место и закрыл дверцу. “Я здесь не для того, чтобы наводить порядок в ее жизни, – сказал он самому себе. – С теми деньгами, которые я заплачу ей, она сможет сделать это самостоятельно”.

Я прошла по темному узкому коридору, где пахло сосной и домоткаными ковриками, в единственную ванную комнату, место сугубо практичное и тесное, расположенную наискосок от открытой двери в кладовку, где на полках выстроились старые керосиновые лампы и ящики с овощными консервами. В кладовке я нашла свечу, спички в банке из-под пекарской соды, которой было не меньше пятидесяти лет, зажгла свечку и вошла в ванную без окон, словно верующий в храм. Свет там не включали уже больше месяца. Выключатель начал искрить, а у меня не было времени заглянуть в книгу с советами по исправлению домашних неполадок и узнать, как его можно починить. Да и потом в темноте мне нравилось гораздо больше.

Я закрыла дверь на задвижку, села на край ванны в темноте, рассматривая желтый круг света от свечки на стене. От одного до двух миллионов долларов…

“Мама, папа? Вы меня слышите? Я не утратила веру. Я просто увидела холодную, жестокую истину. Наличными”.

Я не услышала голоса моих родителей, не почувствовала, что их духи живут во мне. Как бы мне хотелось, чтобы они подали мне знак. Ведь когда-то мама клялась, что видела кресты на облаках. Я хотела получить подсказку и испытать по-детски чистую, без примеси чувства вины, радость. Голова у меня раскалывалась.

Когда я вернулась на кухню, за окнами уже совсем стемнело, горела единственная лампочка под потолком, а Квентин Рикони изучал проводку и выключатель на стене возле раковины. Я села у стола, подавленная, униженная, немного рассерженная.

– Да, проводку необходимо чинить, – мрачно подтвердила я. – Совершенно верно, все здесь пришло в полное запустение. Нет, ваша помощь мне не потребуется.

Квентин чуть склонил голову набок, прислонился к рабочему столику и скрестил ноги.

– А я вам ее и не предлагаю. Также я не пытаюсь вас подкупить, не обманываю вас и не пытаюсь дурачить. Я всего лишь назвал вам истинную цену скульптуры и обозначил сумму, которую готов за нее заплатить.

Я покачала головой.

– Все не так просто. На самом деле, скульптура мне не принадлежит.

– Я полагал, что вы унаследовали ее от вашего отца.

Я кивнула.

– Но она принадлежит моему брату в той же мере, что и мне.

– У вас есть брат?

Я рассказала ему об Артуре. Складка между бровями Квентина стала еще глубже.

– Урсула, вы его опекун. Вы можете делать то, что лучше для его будущего.

Я посмотрела на сурового мужчину, по всей видимости, не имеющего ни малейшего представления о том, что такое родственники.

– Когда моему брату уже исполнилось десять лет, он еще не произнес ни слова. Мы знали о его аутизме, и врач предупредил нас, что он может вообще никогда не заговорить. Но однажды он вбежал в дом и с порога выпалил нам с папой: “Мама велела мне прийти к вам и сказать, что мне больно. И еще она сказала, чтобы я больше никогда не играл со змеями”. Артур протянул нам руку. На ней были два пятнышка. Его укусила медянка.

– Значит, ваш брат все-таки заговорил, – заметил Квентин. – Такое бывает.

– Дело не в том, что Артур начал говорить. Вы должны понять… Наша мама принадлежала к очень строгой и даже жестокой фундаменталистской церкви. Приверженцы этого религиозного учения всегда умели обращаться со змеями. Маму однажды укусила гремучая змея, и она бы умерла, если бы не вмешался мой отец и не отвез ее в больницу. Папе тогда пришлось крупно повоевать с мамиными родственниками. Поэтому когда Артур сказал нам, что мама запретила ему играть со змеями…

– Он просто много раз слышал эту историю от вас.

– Возможно. Мы не могли вспомнить, говорили ли мы об этом при нем. Когда отец нес его к машине, он спросил у Артура, где он был, когда мама с ним разговаривала. Артур указал на Железную Медведицу. “Мама-медведица”, – сказал он. Мой брат решил, что скульптура может говорить или что мама говорила с ним через нее. С тех пор он в это верит. – Я замялась, потом решила, что не должна утаивать правду, и без обиняков рассказала Квентину о том, что случилось в Атланте. – Я причинила Артуру боль, я недостаточно хорошо заботилась о нем. И потом после смерти папы он верит в то, что Медведица одинока и тоже скоро умрет. После всех этих событий мой брат больше не разговаривает. Эта скульптура для меня – единственный шанс снова пробиться к нему.

– У меня появилось неприятное ощущение. Вы явно собираетесь сказать мне то, чего мне не хотелось бы слышать.

Я глубоко вздохнула. У меня все болело. От разочарования у меня ломило все кости, но не могло быть и речи о холодном расчете, о разумном подходе или практичном решении.

– Я не могу продать вам Железную Медведицу, – спокойно сказала я. – Ни за какие деньги.

– Позвольте мне поговорить с вашим братом.

– Это не поможет. Да и я вам этого не позволю. Артур очень боится незнакомых людей.

– Вы ведь нуждаетесь в тех деньгах, которые я предложил вам, верно? – Квентин задал этот вопрос с удивительным – с моей точки зрения – отсутствием иронии.

Я выдавила из себя смешок.

– Если честно, то я почти разорена и не представляю, как буду платить по счетам через несколько месяцев. Но эту ситуацию деньгами не исправишь.

– У меня не создалось впечатления, что лично для вас скульптура очень много значит. Вы не вкладываете в свое отношение к ней никаких эмоций. Вам вполне по силам принять разумное решение и убедить вашего брата.

– Вы ошибаетесь. К Медведице никто не может относиться равнодушно. В этом гениальность работы вашего отца. Железная Медведица очень сильно действует на людей. В нее или влюбляются с первого взгляда, или столь же страстно ненавидят. Я уверена, что работы Ричарда Рикони признали именно благодаря их провокационности, скрытой в них жажде жизни, их реальности. Если все его скульптуры такие же, как Медведица, то они проникают в самую глубину души и говорят с людьми. Их невозможно выбросить из сердца. – Я помолчала. – Продала ли бы я вам Медведицу, если бы Артур согласился? Вероятно. Я ведь не дура. Но об одном я забыть не могу. У меня не будет семьи, если я разобью сердце брату.

Нахмурившись, Квентин вытер руки бумажным полотенцем. С удивительной аккуратностью он бросил скомканное полотенце в корзинку для мусора, которую папа разрисовал синими и оранжевыми точками. Этот парень умел целиться. У него оказался точный глаз. Подобные мужчины всегда умудряются приручить женщину, и это прирученное состояние кажется ей куда безопаснее, чем это есть на самом деле.

– Место этой скульптуры в музее, – заявил Квентин, – а не на пастбище. Медведица – лучшая работа моего отца и должна быть выставлена там, где люди смогут посмотреть на нее.

– Я прожила рядом с Медведицей всю жизнь. И мне ее сила известна куда лучше, чем вам. И если вы полагаете, что ее никто в наших краях не ценит, то вы ошибаетесь.

– Вы продадите скульптуру, если я подниму цену?

“Неужели Квентин Рикони даст больше двух миллионов?” Я вскочила на ноги, меня трясло. Зачем он мучает меня?

– Возвращайтесь в Нью-Йорк, мистер Рикони. Вы ничего не понимаете. Или не слушаете.

Он рассматривал меня с любопытством, изучал, как будто подобных мне не существовало в природе. Когда-то я разделывала кур, снимала мясо до костей, отделяла его от кровеносных сосудов, рассматривала связки и сухожилия. Выдержав всего минуту взгляд Квентина Рикони, я почувствовала, каково быть разделанной на аккуратные кусочки.

Шум мотора разрушил чары. Выглянув из кухонного окна, я увидела фары старого пикапа Ледбеттеров, тянувшего за собой небольшой фургон, принадлежавший всем моим квартирантам. Утром они наверняка снова отправятся в город. Я включила пару фонарей, заливших желтым светом задний двор.

– Сейчас вы познакомитесь с Артуром, – объявила я.

– Даю вам слово, что ничего не скажу о том, что готов купить у вас скульптуру.

Я долго смотрела на Квентина, а потом предупредила:

– Для вас будет лучше, если вы сдержите обещание.

Через несколько минут из темноты выскочил Артур, Лиза бежала за ним следом. Хаммер, до этого мирно дремавший в углу, немедленно вскочил, залаял, но тут же умолк, как будто почувствовав в Артуре пса-приятеля. Длинные волосы моего брата развевались, на бледном красивом лице застыло выражение отчаяния. Мелкими движениями он перебирал рубашку и джинсы, как будто готовился напасть.

– Я рассказала Артуру о Лесси по дороге домой, – задыхаясь, выпалила Лиза, пробегая мимо кухонного окна. Мелькнула ее синяя крестьянская юбка. Около часа назад она позвонила мне, чтобы предупредить, что они возвращаются, и я рассказала ей об амбаре и бельчатах. – Артур, Артур, успокойся, – снова услышала я ее голос. Брат взбежал на крыльцо. Он рывком распахнул дверь, вбежал на кухню и гневно уставился на меня. В его глазах блестели сердитые слезы.

Не говоря ни слова, я указала на шкафчик, и Артур быстро нагнулся. Внутри на крышке корзины сидели бельчата, но, увидев чужака, они мгновенно юркнули в родное гнездо. Артур пробормотал что-то, успокаивая их, подхватил корзину и направился к выходу. Я преградила ему путь. Освальд, Хуанита и Ледбеттеры наблюдали за нами со ступенек заднего крыльца.

– Артур, пожалуйста, выслушай меня. – Я протянула к нему обе руки. – Я не могла остановить ястреба. Я пыталась. Но все случилось очень быстро. Я, честное слово, пыталась. Поверь мне.

Он оттолкнул меня и, не обращая внимания на Лизу, вышел из дома и направился в темноту. Я рванулась за ним, схватила его за рукав.

– Артур, так не может больше продолжаться. Ты должен поговорить со мной, должен выслушать меня. Я так хотела, чтобы Лесси не погибла. И я хочу, чтобы ты жил. Ты мой брат. Я люблю тебя.

Артур резко развернулся и изо всех сил толкнул меня. Такая агрессивность была совсем не свойственна моему брату, и я поняла, что это был поступок импульсивный, а не злонамеренный. Я упала на спину, в который уже раз за этот день ударившись головой, и ее пронзила острая боль. Я будто в тумане видела, что Лиза наклонилась надо мной. Откуда-то выплыл Квентин, опустился на колено возле меня, коснулся рукой моего лба. Я сосредоточилась на своих движениях, села, пока он не попытался помочь мне. Артур уселся рядом со мной. Он плакал, гладя ладонью мои колени.

– Что с тобой, малыш? – спросила я, опираясь локтями о землю и борясь с подступившей к горлу тошнотой. – Кто ты сейчас? Скажи мне, пожалуйста.

Артур согнул пальцы, изображая когти, потом прижал руки ко лбу, затем схватил меня за руку и прижал ее к своей щеке, продолжая раскачиваться взад-вперед.

– Со мной все в порядке, Артур. Я не собираюсь умирать. Не плачь, милый. Прошу тебя, поговори со мной. Я знаю, что ты это можешь. На это тебе не нужно разрешение Медведицы. Мы с тобой по-прежнему вместе. Пожалуйста, скажи мне, каким зверем ты стал сейчас? Я хочу понять тебя.

Но он продолжал плакать и раскачиваться. Неожиданно раздался глубокий сочный голос:

– Артур! Артур, посмотри на меня, приятель. – Спустя мгновение у меня в голове прояснилось, и я сообразила, что это Квентин разговаривает с моим братом. Тот перестал плакать и во все глаза смотрел на Рикони. Квентин протянул к нему руку.

– Ты мужчина. А мужчина должен сказать своей сестре: “Прости, что я толкнул тебя”.

Артур отполз в темноту, словно краб, прижимая к животу корзину с белками и не сводя с Квентина зачарованного взгляда. Его рот приоткрылся.

– Не бойся, – я поспешила вмешаться. – Артур, это наш новый… друг. Он не причинит тебе вреда. – Следующие мои слова предназначались уже для Квентина. – Не внушайте ему этот ваш джентльменский бред. Он не понимает, о чем вы говорите.

– Нет, он все прекрасно понимает. – Квентин ждал, протянув руку к Артуру. Он не угрожал, на его лице уверенно держалось выражение безграничного терпения. – Артур, меня зовут Квентин Рикони. Я брат Железной Медведицы.

Молчание. Я посмотрела на Квентина, пытаясь его предупредить. Лиза, стоявшая в стороне, шумно вздохнула. Глаза Артура округлились, рот открылся еще шире.

– Я брат Медведицы, – медленно и четко повторил Квентин. – Я говорю тебе, что мама-медведица хочет, чтобы ты вел себя как мужчина и извинился перед сестрой за то, что толкнул ее.

– Прекратите немедленно, – приказала я. – Артур, не надо…

Но он прошептал:

– Брат-медведь? – Потом Артур отставил корзину в сторону, встал на четвереньки, подражая железной скульптуре, подполз к Квентину, осторожно, опасливо косясь на него, и наконец дотронулся до него дрожащей рукой. Квентин так и стоял на одном колене, словно ждал посвящения в рыцари. Артур дотронулся до его руки, взял ладонь Квентина в свою, пристально рассматривая мозолистые пальцы и костяшки, как будто искал металлические когти и проволочные соединения. Судя по всему, он их нашел.