— Я слушаю, — механически бросил он, не собираясь слушать ни мгновения.

— Глеб…

Голос принадлежал Колобку.

— Я слушаю, — повторил Мозалевский, выныривая из небытия.

— Не по телефону… Ты где? Я подъеду.

— До меня и пешком недалеко, — ответил он, скользя взглядом по темным окнам и бессознательно избегая смотреть в ту сторону, где темнел на скале готический шпиль, — гостиница «Козерог». Встречу внизу, у телефонов. Коротким ударом ладони Глеб загнал антенну обратно в гнездо, бросил трубку на старое, обшарпанное кресло и обвел комнату долгим взглядом.

Мисс Розали Логан жила откровенно по-свински. В крошечной комнатке скопился, казалось, весь хлам Халибада, в основном, бумажный. Разорванные пополам тетради, листы бумаги с обрывками незаконченных стихов и спешно записанными телефонами, книги… Глеб бросил на них короткий взгляд и внутренне поежился: Монтескье и Камю вперемешку с Барбарой Картленд… Повсюду была разбросана одежда, обувь и немытые чашки.

Вечером он не обратил на это внимания, ему было просто наплевать на бардак и убожество этой кельи. Сейчас ему было тем более наплевать. Он и отметил существующее безобразие чисто по привычке.

Глеб не смотрел на спящую женщину. Не потому, что не хотел видеть. Ему просто не было нужды поворачиваться, чтобы увидеть рыжие волосы, разметавшиеся по подушке и тонкую руку поверх простыни. С широким темным кольцом на пальце. Тем, что отняло у нее волю и бросило в постель того, кого она никогда не любила. И не полюбит впредь. "Черная луна" не предусматривала для носителя свободу воли, а что есть любовь, если не величайшая из свобод?

Лилит…

Его счастье имело горький запах миндаля, как цианистый калий. Совсем недавно он видел берег Рая, но тот снова не удержал его. Глядя сквозь пыльное стекло на засыпающий город он думал о том, что уже никогда не вернется. За что он, не считая и не торгуясь отдал бы всю свою беспредельную власть, за что он разбил бы существующий мир на тысячу осколков… и чего нельзя было ни купить, ни взять силой. А просить он не умел.

Колобок уже ждал его, серый от пачки выкуренных сигарет и полный тихим бешенством.

— Что произошло? — спросил Глеб, подходя.

— "Прямая линия" из Мешхары…

— И что они хотят, — сразу сообразил Глеб, — голову Игоря Берегового с яблоком во рту?

— Можно без яблока, — хмуро пошутил Колобок, почти не разжимая губ, — когда я уходил, они почти договорились.

— Хочешь переиграть, — Глеб прищурился, на губах появилась знакомая Колобку, циничная усмешка.

— Хочу, — не стал спорить Колобок и неожиданно посмотрел прямо в карие, широко посаженные глаза, — Поможешь? Тогда — как в сказке: "Волю первую твою я исполню, как свою…"

— Как в сказке, говоришь? — неожиданно рассмеялся Глеб, — а в сказке-то с обещанием нехорошая вещь вышла…

— Кровью расписаться? — глухо спросил Колобок.

— А распишешься?

Колобок и сам не понял, что случилось. Взгляд карих глаз стал неожиданно бездонным, как космос и взорвался мириадами звезд. Он услышал тихий, комариный писк в ушах и покачнулся, едва устояв на ногах.

— Хотел бы я знать, кто ты… — услышал Колобок свой собственный, сдавленный голос. А может быть и не услышал, может — показалось…

— А какая тебе разница? Если я скажу, что Дьявол — ты ведь не поверишь?

— Поверю, — выдохнул Колобок.

Мир медленно приходил в норму. Под ногами был деревянный пол, над головой — плохо побеленный потолок. Колобок понял, что Начальник СНБ Халибада протягивает ему открытую ладонь, а на ладони — тонкую полоску металла.

— Это ключ, — с холодной улыбкой пояснил Глеб, — Можешь подарить его в качестве сувенира Халифу Мешхары. Он от камеры, в которой сидит тот маньяк, который полгода назад едва не порешил правителя вместе с семейством. Я решил не выдавать голубчика и, похоже, пригодился… Тюремный врач говорит, что у парня на счет правителя навязчивая идея. Я не специалист, не знаю. Но знаю, что таких ключей два. Пусть попробует догадаться где второй.

— Ты действительно дьявол, — поежился Колобок. И взял предложенный ключ.

— Постой, — Глеб порылся в карманах черных джинсов, — возьми еще и этот, под пару. С моими номерами тебя не посмеют остановить… Желаю удачи!

— Спасибо, — хмуро отозвался Колобок. Мыслями он был уже не здесь. Но на выходе из гостиницы он все же задержался и бросил последний взгляд на странного человека, которого собственные подчиненные звали Змеем, любили больше жизни и боялись больше смерти. Взгляд карих глаз был непроницаем и убийственно холоден. Колобок с сомнением посмотрел на свою руку: в кулаке были зажаты два ключа — от камеры страшного заключенного и от автомобиля "призрак убитой совы".

— Если что, — тихо произнес Глеб, — ты «корочками» махать не стесняйся.

— Спасибо, — еще раз повторил Колобок.

Машина тронулась с места мягко и совершенно бесшумно. Мощный зверь, загнанный под капот, недовольно урчал — он мог бежать раз в пять быстрее.

Деревянные дома кончились, пошли многоэтажки. Вдоль шоссе мелькали зонтики пальм. На перекрестке согласно моргали рыжим глазом сразу пять светофоров.

"Направо пойдешь — в Мешхару попадешь. Хорошим ходом да с такими номерами часа через полтора а то и быстрее можно быть там… А потом останется только застрелиться из табельного оружия. Или повеситься на табельной удавке. Или нырнуть в запутанные и страшноватые подземелья Шлосс-Адлера, укрепленные досками и кусками рельс и на свой страх и риск попытаться отыскать Берегового. Обязательно его самого. Без висящей на хвосте «команды» где каждый третий стучит либо Бару, либо местным уголовным «авторитетам»… И сказать напрямик: СНБ согласно поддержать народного лидера. Сдается, Глеб хотел именно этого. Впрочем, захоти Змей всерьез, он бы не постеснялся сам нырнуть в «трубы», прямо в своей снежно-белой рубашечке. И ведь не заблудился бы там…

Налево пойдешь — в "Белую Лебедь" попадешь. Символично. Даже слишком.

"Я не выдал"… Решил, конечно, сам. Пузо ему не указ. Мешхаре не отдал и не придушил в камере как кутенка. Держал, словно пса на цепи. В справном хозяйстве и вошь — скотина. Вот и пригодилось. "Не судите, да не судимы будите". Он и не судил. Он без суда и следствия… А Бог сам разберется которые его, а кто — двумя этажами ниже. Страшный человек — подполковник СНБ Глеб Мозалевский. Но — понимает, боже, как понимает! И не судит… Уничтожит по необходимости, по прихоти, но не по греховности. Хорошо такого иметь в исповедниках. Впрочем, толку о душе думать, когда с телом еще не ясно…"

Огонек, обозначающий поворот так и не мигнул. Колобок миновал перекресток и мягко притормозил немного не доезжая до знаменитого и очень солидного пивбара «Бавария». Единственного питейного заведения в городе, оборудованного железными решетками на окнах. Не иначе — по этой причине его года полтора назад облюбовал Пузо…

В любом городе, несмотря на различие архитектурных стилей, без ошибки можно вычислить три здания: мэрию, баню и тюрьму. Приземистый продолговатый параллелепипед из серого камня принадлежал к памятникам архитектуры, охраняемым государством, и, действительно, охранялся очень хорошо: его опоясывал непроницаемый бетонный забор в два человеческих роста, по верху змеилась «колючка», а с крыши изливали голубоватый, мертвый свет два мощных прожектора. Он был так пронзителен, что Колобок, пересекая двор, заслонился ладонью. Немолодой, подтянутый охранник ничуть не удивился позднему визиту, даже изобразил на усталом, темном лице некое подобие улыбки.

— Вас сопровождать, или… — Справлюсь, — ответил Колобок, пожимая плечами, — да и потом, все равно без присмотра не оставите. Только не говорите мне, что у вас на вахте "кабельного телевидения" нет.

— Не скажу, — без улыбки отозвался охранник, — есть телевизор. Только оружие все равно попрошу сдать. На выходе получите. Сами понимаете, инструкция.

Колобок еще раз пожал плечами и расстался с плоским, компактным «Вальтером».

Камера заключенного 1056 находилась на минус втором этаже. Это означало, что надо пройти весь первый этаж до конца коридора, выкрашенного зеленой краской, с молочно-белыми лампами дневного света и однообразными рядами дверей, и по узкой лестнице спуститься еще на два этажа вниз. Пять минут туда, пять — обратно, минут десять — на разговор. Документы оформлять не придется, достаточно устного распоряжения Мозалевского…

Колобок шел, а в голове, словно лента видеопленки, склеенная в кольцо, крутились кадры банкета в «Баварии»: Столы буквой «П», хрустящие скатерти, запотевшее стекло массивных емкостей с жидкостью янтарной, солнечной, жидкостью темно-коричневой, даже на вид — вязкой и жидкостью прозрачной как слеза.

Мелькали лица, насквозь знакомые, на которых он давно научился читать малейшие оттенки настроения. Мешхарцы изображали дипломатическое недовольство, но втайне, Колобок мог поклясться в этом, были даже довольны инцидентом, он давал им долгожданный повод разместить на территории Халибада пару-тройку подразделений типа «Дельта» или «Смерч». А это было ни к чему, совсем ни к чему, тем более сейчас.

"Народ нас не поймет", выразился Пузо, и на этот раз он был стопроцентно прав, что с ним, хоть редко, но случалось.

Алаты и сартэки не терпели друг друга даже из вежливости. К тому же оба народа практиковали кровную месть. Ой, не стоило подливать бензина в этот костер, он и так горел хорошо. Но главное было даже не в этом. Главное было в другом, и об этом главном пока знали всего три человека. И еще, возможно, Мозалевский…

Упрек Розали Логан задел Колобка больнее, чем он думал. "Белая таможня" по сути кормила город. Но иначе сейчас было нельзя. Любой ценой не пустить соседей на постоянное проживание… Сохранить тайну как можно дольше.

В Халибаде нашли нефть! Богатейшее месторождение. И это нужно было скрыть от «соседей» во что бы то ни стало.

Из «Баварии» он ушел, можно сказать, стратегически. Проиграть в преферанс партнерам, которые тебя знают как облупленного, показать им прикуп так, чтобы комар носа не поточил — это было, своего рода, искусство. Или чудо, которое не повторить дважды, даже асу карточных баталий. Зато потом все было просто: в их компании существовал неписаный закон — долг гасился сразу.

Колобок оставил своих партнеров и прочую публику когда водочка цвета девичьей слезы была уже отполирована пивком, пиджаки уже сняты, правда, галстуки уцелели, но Колобок знал, что не долго ждать и галстукам.

Девицы — крашеные блондинки лет девятнадцати — двадцати уже просочились в банкетный зал. За стол их пока что не звали, но и не гнали уже, так что пока он катается, коллеги "дойдут до нужной кондиции", и потом никто не вспомнит, что ему приходила в голову блажь куда-то исчезнуть. Девицы сейчас Колобка вообще не тревожили, все они получали "на такси" в кассе СНБ.

Воздух здесь был сухим, горячим но неожиданно свежим, видимо, система кондиционирования работала неплохо. Металлическая дверь без обычного «глазка» но с прорезью «кормушки» была намертво вделана в камень и опечатана личной печатью Змея. Колобок сковырнул ее ногтем. Под ней обнаружилась замочная скважина. Колобок загнал полоску металла, выждал положенные три секунды и легонько толкнул дверь. Она поддалась.

— Эта была седьмой, — тихо произнес в темноте голос заключенного

1056. Низкий, глубокий. Очень спокойный. Колобок повернулся. На него в упор смотрели глаза: огромные, черные, один зрачок, без радужки. В них не было никакого безумия, лишь внимание и острая жалость. Колобок поспешно отвел глаза, но странный взгляд заключенного не отпустил его. "И теперь уже никогда не отпустил", подумал он с пугающей убежденностью.

— Здравствуй, — сказал зэк, — я жду тебя…

Камера была узкой, как пробирка. Маленькая лампочка под потолком в железной «тарелке» давала не так уж много света, ровно столько, чтобы разглядеть широкий, низкий топчан с несвежим матрацем, раковину и прямо под ней то, что, наверное, сходило здесь за унитаз. В камере витал не слишком резкий, но ощутимый запах дезинфекции.

— Тебя зовут Руслан Каримов? — спросил Колобок.

Сейчас — да, — ответил смуглый бородатый человек с характерными для алата, правильными чертами лица. Он был узок в плечах, худ и, похоже, страдал от недоедания. Впрочем, «страдал» не то слово. Просто недоедал. Страдать по этому поводу Руслан Каримов то ли почитал недостойным, то ли просто не считал нужным. До прихода Колобка он, как видно, лежал на топчане. Когда открылась дверь, которая открывалась крайне редко, он привстал, а потом и вовсе сел, поджав под себя длинные босые ноги.

— Почему "сейчас"? — слегка растерялся Колобок, — а раньше?

Раньше я был меч в карающей деснице. Я был призван уничтожить сартэка, — так же ровно ответил Руслан, — моя сестра забыла свой долг и вошла в семью врага…

Колобок досадливо крякнул. Нельзя сказать, чтобы это признание оказалось полной неожиданностью. Чего-то подобного он как раз и ожидал.

История была давняя, можно сказать — древняя. Началась она до Халифа Мердека, до фон Гогенгеймов и построения Шлосс-Адлера, вроде бы даже до рождества Христова. Точной даты никто не знал, в те благословенные времена у мирных пастухов — алатов не было необходимости считать время. Разумеется, они были язычниками, и не обходилось без кровавых жертв, но, в основном — рогатых.

Людей алаты вообще не трогали, было у них что-то вроде религиозного запрета на убийство. Ну и как водится — поплатились за это. Откуда-то с равнин принесло немногочисленный народец из тех, кто с детства умел править конем одними коленями и попадал стрелой в пшеничное зернышко на скаку. Кочевники поставили в предгорьях свои юрты, отпустили пастись горбоносых коней, да и остались навсегда. С тех пор много воды утекло, но в Халибаде до сих пор рождались дети со смуглой кожей и правильными, почти арийскими чертами лица, а в соседней Мешхаре — широкоскулые потомки сартэков-завоевателей. Смешанных браков почти не было. Два народа помнили и не собирались забывать, что когдато между ними пролегла кровавая дорога, по которой предки «гостей» увозили к престолу своего неумытого царя целые кожаные мешки отрезанных голов. Алаты были мирным народом, но первая же пролитая кровь лишила силы давний запрет.

И ты не исполнил свое предназначение, — произнес Колобок, пытаясь понять, почему так трудно выдержать взгляд этих необычайно мягких черных глаз.

— Нет, — согласился Руслан.

— Я пришел сюда, чтобы помочь тебе, — тихо, одними губами сказал Колобок.

Несколько мгновений висела тишина и двое смотрели друг на друга в упор.

Но это была не дуэль. Скорее — отказ от дуэли. Колобок понял это, когда сухие губы заключенного шевельнулись и он услышал спокойное: Если Всевышний решил простить сартэка, кто я такой, чтобы держать камень за пазухой?

— Я здесь, — так же тихо возразил Колобок, — значит Он изменил решение.

— Нет, — лохматая голова качнулась, в глазах мелькнуло подобие улыбки.

Впрочем, в этой темноте было так легко ошибиться.

— Что "нет"? — переспросил Колобок.

— Ты пришел не от Него, — уверенно произнес Руслан.

— Почему? — спросил Колобок.

На твоей ладони знак Падшего. Он горит так ярко, что я заметил его от дверей.

Бред сумасшедшего! Впрочем, оба они бредили.

Колобок развернул ладони и совершенно машинально поднес к глазам.

Никаких знаков на них не было, и он почувствовал заметное облегчение. Этот парень был, действительно, болен. И возможно — неизлечимо. Колобок почувствовал усталое раздражение. Разговор был бесполезен, его поездка сюда была бесполезна. Вся его затея с самого начала была бесполезна. Да еще эти глаза, которые смотрели неотрывно с глубокой печалью…

— Если ты такой глазастый, то почему сидишь тут, а не в прокуратуре?!

— раздраженно бросил Колобок, Это вопрос вкуса, — Руслан усмехнулся. Но этот раз Колобок мог бы поклясться, что не ошибся. Нет, он все-таки не был психом, ирония сумасшедшим недоступна.

Тебе же лучше, что я сижу именно здесь, а не в кресле прокурора, — продолжил он через минуту, — иначе мне пришлось бы судить тебя, а я не люблю быть судьей…

Странный разговор непозволительно затянулся. Колобок уже понимал, что то, за чем он пришел сюда, он не получит, сделка не состоялась и у него больше нет времени, но уйти отчего-то не мог. Взгляд темных глаз без усилий удерживал его на месте и заставлял задавать вопросы один глупей другого. И сейчас у него, помимо воли, вырвалось ироничное:

— В чем же я виновен? Не убивал, не крал, не лжесвидетельствовал…

Почитал отца и мать, — с той же неуловимой усмешкой подтвердил Руслан и вдруг спросил, — а сюда ты пришел… зачем?

Ой, много чего мог ответить Колобок. Он вскинул голову…

— Не надо оправдываться, — мягко оборвал его странный заключенный, — я

— пока не судья. Судья придет позже.

"Господи, а ты то… кто?" с суеверным страхом подумал Колобок.

Я был меч, — ответил Руслан так, словно услышал, — теперь я щит. И этот щит опустился над тобой. Так хочет тот, кто не обязан объяснять своих решений… А теперь иди. И постарайся использовать с толком то время, которое тебе отпущено. Его осталось совсем мало.

Заключенный на мгновение прикрыл глаза тяжелыми веками и Колобок, почувствовав свободу, отпрянул назад. И выкатился из камеры.

По спине ручьями стекал пот. Волосы слиплись. Он с силой вжал лицо в ладони и потряс головой, прогоняя дикие мысли. Выходит, и вправду, сумасшествие заразно. Внезапно взгляд его упал на правую руку. Освещение в коридоре, по сравнению с камерой, было почти слепящим и Колобок отчетливо разглядел отпечаток трех цифр, вдавленных в ладонь. И мгновенно покрылся "гусиной кожей". 666. Знак дьявола… Господи, что это?

Кретин, решил он через минуту. Законченный и набитый. Неврастеник.

Брелок, ключи от машины Глеба. Номер 999. Он слишком сильно сжимал его в руке.

— А «Вальтерок» — то? Забыли?

Колобок обернулся. Оглушенный мыслями он не заметил, как оказался у выхода и проскочил мимо охранника

— Возьмите, — прибавил тот, протягивая оружие, — пригодится. Для спасения души.

— Спасибо, — кивнул Колобок и вышел уже окончательно.

Ночь не принесла ощутимой прохлады, ветер был горяч и порывист, казалось, чье-то частое дыхание витало над зажатым в скалах Халибадом.

Колобок поднял глаза к небу, и низкие звезды показались ему как никогда прекрасными. На них хотелось смотреть и смотреть, до тех пор, пока рассвет не прогонит их с небес.

«Бавария» пригасила верхний свет. Двери стояли нараспашку, в проеме маячил черный силуэт похожий на вопросительный знак. Рдел огонек сигареты. Чуть поодаль Колобок заметил квадратные фигуры с бычьими шеями и безупречной центровкой.

Внутри орал телевизор, что-то о боях местного значения в ущелье Аю-Гир, не так и далеко отсюда. Девицы перекочевали от дверей к столу и уже откровенно висли на «гостях» и «хозяевах», девицы, все до одной, были пришлыми и о межнациональных разборках между алатами и сартэками знали меньше, чем о загробной жизни.

А оно им нужно?

Политика — это экономика. Экономика — это нефть. А нефть — сама по себе политика, — толковал Эконом своему соседу, склонившись на плечо зеленоглазой красотки, чем-то неуловимо напоминающей Мишель Мерсье. Та хихикала… только глазки у нее были настороженные. нехорошие были глазки.

— Кобылка чистых кровей, — буркнули рядом, — и — ясно, из какой конюшни.

Колобок обернулся и заметил пожилого мешхарца, без пиджака, с расстегнутым воротом. Галстук черный, как вся его жизнь, болтался на спине.

Махнем? — деловито спросил он, — за дружбу народов и мир во всем мире.

Колобок обвел глазами зал… и вдруг некстати подумал, что странный заключенный при том скудном освещении разглядеть злополучные отметины у него на ладони никак не мог… Но мысль мелькнула и пропала.

Пузо ел так, словно это был последний ужин в его жизни, поминутно вытирая о салфетку короткие пальцы. Зять, вися над ним что-то толковал с обидой и недовольством. Девки исправно наклоняли бутылки. Постепенно голоса становились громче, жесты — шире. Глаза беспокойно метались по кабаку, словно искали чего-то и Колобок понял, что они ищут. И сообразил, что вскоре — найдут.

За мир так за мир, — тихо сказал он и одним махом опрокинул стопку, не ощущая крепости знаменитой халибадской водки. Бармен тут же наполнил ее снова. Колобок взял, крутанул в пальцах и быстро выпил, словно стараясь отделаться от неприятной работы.

Вы… — рыгнул Эконом и взгляд светлых глаз, описав плавную дугу, уперся в мешхарца, — вы задавили Халибад. Вы заставили снять таможню… "Кровь дракона"… Нет в Мешхаре никакой нефти. Может и была… лет пятьдесят назад. А теперь нет!

— Но, позвольте…

— Нет в Мешхаре нефти, — рявкнул Кавказец, — а обещали… долю с трассы, бензин по льготным ценам… Что еще?

— Дерьма на лопате, — отчетливо выговорил собутыльник Колобка и посмотрел на алата сощуренными, абсолютно трезвыми глазами.

Смелыми стали? «Дельтами-Смерчами» обложились и рады, как свинья в любимой луже. А где сейчас твоя Дельта? Я тебе скажу где. И сам ты там! Пузо налег своим необъятным «авторитетом» на стол так, что толстые ножки заскользили по полу и зазвенела посуда.

Я говорил — дайте денег и не мешайте. Хотя бы год не мешайте. Вернем с процентами!

Да ну? — изумился его сосед, — да вам сколько не давай — мимо пальцев проходит. Или деньги скользкие, или руки косые…

— Руки косые? Бутылку видишь? Вон там, на конце стола.

— Ну, вижу, дальше что?

Пузо зашарил себя по ляжкам и блуждающий взгляд его уперся в Бара.

Начальник ОВД на другом конце стола полулежал, уронив голову на вытянутые руки, среди уроненных фужеров и опрокинутых тарелок с дарами моря.

— Пистолет с собой? Давай сюда.

Услышав голос Халифа Бар шевельнулся, сделал попытку поднять голову, но, не совладав с тяжелыми мыслями, уронил ее в тарелку.

Вокруг зашевелились, попытались привести Бара в чувство, послали за холодной водой. Кто-то неловко толкнул Колобка локтем.

Перед его глазами качались столы и люди. Колобок сунул руку в задний карман. Выудил оружие. Машинально обтер салфеткой и бросил на стол между мешхарцами и халибадцами.

Только аккуратнее тут, мать вашу! — вырвалось как-то против воли. А ноги сами вынесли из кабака под звездное небо, на свежий воздух.

"А, гори все огнем", подумал Колобок.

И сбылось по слову его.

Халибад загорелся в третьем часу ночи. Может быть от петарды, может быть причиной беды стал оставленный во дворе мангал или случайная сигарета.

Или чаша чьего-то терпения наконец переполнилась.

Сначала вспыхнул косоватый домик на окраине и в какие-то считанные минуты превратился в гудящий огненный столб, от которого во все стороны летели искры. Деревья, росшие рядом, мгновенно почернели и съежились, а пламя, почти не встречая сопротивления переметнулось вслед за ветром на другую сторону. Когда кто-то из самых трезвых горожан наконец опомнился и сообразил позвонить в пожарную, горело уже девять домов на двух улицах и занимался десятый. Ночь осветилась на много кварталов вокруг, шалые искры летели в небо. Со звуком пистолетных выстрелов лопался шифер. Такие вещи както очень быстро собирают толпу, и она. действительно, собралась. Как-то враз протрезвевшая, но словно впавшая в ступор. Люди смотрели на взбесившийся огонь не отводя глаз и только тихонько, по шажочку, отступали назад. И когда, завывая сиренами, на окраину вылетели сразу пять пожарных машин — ровно столько, сколько их было в городе, всем уже было ясно что сгорел старый Халибад, сгорел окончательно и бесповоротно и больше его не будет.

Гавриш посторонился, освобождая место, и на каменный пол шагнул худой пацан, вроде подростка. С вихрастым хайром, перетянутым тесьмой, черном безразмерном и бесформенном прикиде с монтановским орлом на спине. На поясе маячила коробка плейера. Челюсти равномерно двигались под нечто в ритме рэпа.

— Привет, — неразборчиво буркнул он и мотнул головой, стряхивая наушники.

Увидев его Паша на мгновение «поплыл». Перед глазами возникло море сладко пахнувшей травы и надраенные до блеска железные ворота. "Именем Зевса приказываю тебе…" Он сделал непроизвольное движение рукой, чтобы заслониться от пронзительного света, который принес с собой «подросток», — но тут же устыдился и шагнул вперед.

Здравствуй, Страж… — Тысячелетия ожидания не пробились в его голосе даже намеком на упрек.

— И ты… здравствуй.

Страж медлил всего мгновение. А может и не было его, этого мгновения, просто Паше, от напряжения потерявшему ориентацию во времени, показалось, что было. Но Страж протянул руку и Паша ее пожал.

— Петюня, — бесцеремонно влез Миша, — у тебя фомка с собой?

— Обижаешь? — Пожав плечами с легким, едва уловимым презрением настоящего профи Страж пошарил в заднем кармане брюк.

— Как мне найти его? — тихо спросил Паша, сдерживая гнев.

— Змея? А никак, — Миша сплюнул на пол и аккуратно растер плевок фирменной кроссовкой, — Он сам тебя найдет. Единственное, что ты должен сделать — это запалить перед алтарем свечу белого воска… Там их много всяких. Есть и белые.

Внезапно Паша почувствовал страх, острый, как боль.

— Нельзя же… белую, — проговорил он и осекся. Мягкий свет в глазах Гавриша был не упреком, но чем то очень похожим на упрек.

— Теперь все можно, — услышал он, — если уж Петр достал свои ключи…

И все сделалось предельно ясно. Но он все-таки спросил, не верилось ему:

— Сегодня… последний день?

Ответ Гавриша опоздал. Звонко щелкнула, и с противным металлическим лязгом отошла тяжелая дверь.

— Как видишь — не швейцарский банк, — прокомментировал Страж.

Вот и открылись перед ним Врата. Нужно было идти привычной дорогой и делать насквозь знакомое дело, но как то уж больно странно было ощущать за спиной конечность бытия.

Иди, — тихо напутствовал его Миша. Этот улыбчивый здоровяк был необыкновенно серьезен и на миг сквозь розовощекую маску проступило другое лицо: строгое, спокойное, с благородством черт и неземным светом в глазах.

— Иди, — тихо подтвердил Гавриш.

Страж отступил в сторону и открыл перед ним дверь.

Паша шел по лестницам и анфиладам, мимо "колодца призраков", вдоль полуразрушенной стены, по мосту из рельса, и чувствовал, как вибрируют стены.

В дверных проемах, затянутых паутиной, оживали прозвучавшие здесь когда-то шаги. Он шагнул к деревянному распятию и поднял голову: потолок был необыкновенно высок. Казалось, что никакого неба нет вообще, что этот высоченный каменный свод и есть — небо. Паша окунулся в странные ощущения, словно он каким-то непостижимым образом продолжился до бесконечности и может почувствовать каждую звезду в черном провале небес, каждую песчинку, каждую падающую в вечность секунду. Ноль координат.

Алтарь почти не тронуло время. Он покопался и действительно обнаружил свечи: новые, оплывшие и огарки. Стараясь ни о чем не думать, выбрал белую, нетронутую.

— Хочешь помолиться?

Голос прозвучал, казалось, совсем рядом. Паша резко обернулся, готовый ко всему, но зал был по-прежнему пуст. Не могло же ему почудится? Он, определенно узнал этот голос, и сейчас тщетно пытался отыскать владельца, щуря близорукие глаза. В проходе выросла тень и ткнулась в Пашу, как острие меча.

— Не стоит шуметь. Я уже здесь.

Глеб шевельнул кистью, и в глаза Паше ударил почти нестерпимый блеск.

Он невольно зажмурился, а когда открыл глаза — враг был уже рядом. Шагов его Паша не услышал, да и не успел бы он проделать этот путь, но теперь это уже не удивляло. Паша многое вспомнил. Жаль — поздно. Но бывает хуже, мог бы и вообще не вспомнить.

В руке Глеб действительно держал меч, но Паша смотрел не на оружие, а на темное кольцо. Внезапно оно начало расти и надвигаться на него. Паша даже отпрянул, прежде чем понял, что враг протягивает ему оружие: в лучших традициях — рукоятью вперед.

— Возьми, — потребовал он.

— Ну ты даешь, Ричард Львиное Сердце, — Паша мотнул головой, освобождаясь от наваждения. Мгновение слабости минуло, тело наливалось злостью и силой, — ты бы еще дуэльные пистолеты приволок. Я думаю, мы обойдемся без железа.

Глеб резко вскинул бровь:

— Хочешь устроить свои похороны за чужой счет?

— Почему бы нет? — Паша отступил, незаметным для глаза движением разминая мышцы, — каждый экономит как умеет…

— Как хотите, пан поручик.

Отброшенный меч перевернулся в воздухе, сверкнув в рассветном солнце, и в тот же миг тело бросило влево и вниз. Рухнув на каменный пол Паша кощунственно выругался — он слишком долго не дрался. Примитивный отвлекающий маневр едва не погубил его. Спас глубинный, въевшийся в подкорку рефлекс.

«Подлость» и "военная хитрость" вещи разные, и если первой противопоставить нечего, то со второй можно поспорить.

Он отступил, нарочно раскрываясь и, словно в замедленной съемке увидел, как двигается к нему слегка согнутая ладонь. Шаг влево. Рука потянулась к запястью. Сомкнулась мертво. Вниз… И каменное небо распалось брызгами, а земля полетела навстречу. Он почти не коснулся земли, сгруппировался, перекатился, вскочил…

В полутемной часовне светлело. Колонны в углублении нефов, которые он лишь смутно угадывал раньше, стали отчетливо видны. А небо было не каменным, это ему показалось, что там камень. Голубой свод выгибался над ним — чистый, без единого облачка и прозрачный, как воды Эвнои. Изначальное небо не знало грозовых раскатов. И радуги оно тоже не знало.

Карие глаза с жестким прищуром внезапно заслонили свет и все тело взорвалось болью. Паша пренебрег блоками и бил сквозь удар, не заботясь о себе, как никогда не делают спортсмены. И как всегда поступают солдаты.

Услышав про радугу мозг отозвался не сразу, но потом до него дошло — это был голос Глеба, а в карих глазах, как в зеркале, метнулась его собственная боль.

Мастер Иллюзии в своем репертуаре. Но в последний день такие фокусы стоят дешево. Легко, словно танцуя, Паша отклонился и вдруг резко, с разворота выбросил ступню, целя в челюсть. Удар достиг цели и родился звон, словно разбили стекло… а потом сзади обрушилась тьма от которой не было спасения, потому, что пришел наконец тот день — жаркий, как печь, и настала тишина на малое время, и пропела ангельская труба, и был у этой трубы низкий.