ТАК СРАЖАЛИСЬ ГЕРОИ

Давно смолк дальний гул пушек на востоке — фронт ушёл за сотни километров от границы. Теперь в моменты ночного затишья вокруг крепости стояла тишина глубокого тыла, нарушаемая лишь ноющим гудением бомбардировщиков дальнего действия, проплывающих высоко в небе. Но затишье случалось редко — обстрел крепости и атаки пехоты не прекращались ни днём, ни ночью: противник старался не давать осаждённым отдыха, надеясь, что измотанный в этих непрерывных боях гарнизон вскоре капитулирует.

С каждым днём становились все более призрачными надежды на помощь извне. Но надежда помогала жить и бороться, и люди заставляли себя надеяться и верить. Время от времени стихийно возникал и мгновенно разносился по крепости слух о том, что началось наше наступление, что в район Бреста подходят наши танки. Эта весть вызывала новый прилив сил у бойцов, они с ещё большим упорством отстаивали свои рубежи, и ещё яростнее становились их ответные удары по врагу. И хотя слухи о помощи всегда оказывались ложными, они возникали снова, и всякий раз им безраздельно верили.

Когда однажды ночью над крепостью прошёл отряд наших дальних бомбардировщиков, их тотчас же узнали по звуку моторов. А когда ещё несколько минут спустя где-то далеко на западе, в районе ближайшего железнодорожного узла за Бугом, загромыхали глухие взрывы, все поняли, что советские самолёты бомбят эшелоны противника, и крепость возликовала. Люди закричали «ура!», кое-где открыли огонь по расположению врага, гитлеровцы всполошились, и их артиллерия тотчас же возобновила обстрел цитадели.

В другой раз над крепостью днём появился наш истребитель. Одинокий советский самолёт, неведомо как залетевший сюда с далёкого фронта, неожиданно вынырнул из-за облаков, снизился над Центральным островом и, сделав круг, приветственно покачал крыльями, на которых ясно были видны родные советские звезды. И такое восторженное, неистовое «ура!» разом огласило всю крепость, что, казалось, лётчик должен услышать этот многоголосый крик, несмотря на оглушительный грохот снарядов и рёв мотора своей машины.

А потом со стороны границы примчалось несколько «мессершмиттов», и насторожённо притихшая крепость сотнями глаз взволнованно следила, как истребитель, отстреливаясь короткими очередями от наседающих врагов, уходит все дальше на восток, постепенно взбираясь все выше к спасительным облакам, пока наконец самолёты не растаяли в небе. Но весь этот день в крепости дрались с особенным подъёмом, и даже многие тяжелораненые выползли на линию обороны с винтовками в руках. Никто не сомневался в том, что этот одинокий самолёт был послан командованием, чтобы ободрить осаждённый гарнизон и дать ему понять, что помощь не за горами. Как бы то ни было, неизвестный советский лётчик сумел вдохнуть в защитников крепости новые силы и на время внушил им твёрдую уверенность в успешном исходе обороны.

Но время шло, помощь не приходила, и становилось ясно, что обстановка на фронте сложилась пока что неблагоприятно для наших войск. И хотя люди ещё заставляли себя верить в то, что их выручат, каждый в глубине души уже начинал понимать, что благополучный исход день ото дня становится все более сомнительным. Впрочем, стоило кому-нибудь заикнуться об этих сомнениях, как товарищи резко обрывали его. Среди осаждённых как бы установилось молчаливое, никем не высказанное условие — не заговаривать о трудностях борьбы, не допускать ни малейшей неуверенности в победе.

«Будем драться до конца, каков бы ни был этот конец!» Это решение, нигде не записанное, никем не произнесённое вслух, безмолвно созрело в сердце каждого из защитников крепости. Маленький гарнизон, наглухо отрезанный от своих войск, не получавший никаких приказов от высшего командования, знал и понимал свою боевую задачу. Чем дольше продержится крепость, тем дольше полки врага, стянутые к её стенам, не попадут на фронт. Значит, надо драться ещё упорнее, выигрывать время, сковывать силы противника здесь, в его глубоком тылу, наносить врагу возможно больший урон и тем самым хоть немного ослабить его наступательную мощь. Значит, надо драться ещё ожесточённее, ещё смелее, ещё настойчивее.

И они дрались с необычайным ожесточением, с невиданным упорством, проявляя удивительное презрение к смерти.

Раненные по нескольку раз, они не выпускали из рук оружия и продолжали оставаться в строю. Истекающие кровью, обвязанные окровавленными бинтами и тряпками, они, собирая последние силы, шли в штыковые атаки. Даже тяжелораненые старались не оставить своего места в цепи обороняющихся. Если же рана была такой серьёзной, что уже не оставалось сил для борьбы, люди нередко кончали самоубийством, чтобы избавить товарищей от забот о себе и в дальнейшем не попасть живыми в руки врага. Много раз в эти дни защитники крепости слышали последнее восклицание: «Прощайте, товарищи! Отомстите за меня!» — за которым тотчас же следовал выстрел.

Гитлеровских генералов и офицеров, командовавших штурмом крепости, бесило это неожиданное для них упорство осаждённых. Их части надолго застряли здесь, на первых метрах советской земли, тогда как авангарды наступающей немецко-фашистской армии уже овладели Минском и двигались дальше, в направлении Смоленска и Москвы. В то время как там, на фронте, наступавшие войска стяжали победные лавры, получали ордена, захватывали в городах и сёлах богатые трофеи, здесь, у стен Брестской крепости, в глубоком тылу, немецких офицеров подстерегали не только меткие пули советских стрелков, но и явное неудовольствие своего командования. Из ставки Гитлера то и дело запрашивали, почему крепость ещё не взята, и тон этих запросов с каждым днём становился все более недовольным и раздражённым. Но крепость продолжала сражаться, хотя осаждающие не останавливались ни перед какими мерами, чтобы скорее сломить сопротивление гарнизона.

Все новые батареи подтягивались к берегу Буга. Без передышки, день и ночь, продолжался обстрел крепости. Мины дождём сыпались во двор цитадели, методично перепахивая каждый метр земли, кромсая осколками кирпичные стены казарм, превращая в лохмотья железо крыш. Яростно ревели крупнокалиберные штурмовые пушки врага, постепенно разрушая крепостные строения. С первых же дней гитлеровцы стали применять при обстреле снаряды, разбрызгивающие горючую жидкость, а вскоре в дополнение к ним в крепости появились немецкие огнемёты. Вперемежку с бомбами самолёты, то и дело налетавшие на крепость, сбрасывали бочки и баки с бензином, и порой некоторые участки крепости превращались в сплошное море огня.

Здесь и там стены зданий, служивших убежищем для защитников крепости, под бомбами и снарядами штурмовых пушек становились дымящимися развалинами, где, казалось, не могло остаться ничего живого. Но проходило немного времени, и из этих руин снова раздавались пулемётные очереди, трещали винтовочные выстрелы — уцелевшие бойцы, раненные, опалённые огнём, оглушённые взрывами, продолжали борьбу.

По ночам противник посылал к казармам группы своих диверсантов-подрывников. Таща за собой ящики с толом, они старались подползти к зданиям, занятым защитниками крепости, и заложить взрывчатку. Партии сапёров пробирались в наше расположение по крышам и чердакам, спуская пачки тола через дымоходы. В темноте чердаков вспыхивали внезапные рукопашные и гранатные бои, здесь и там раздавались неожиданные взрывы, обрушивались потолки и стены, засыпая бойцов. Но и оглушённые, израненные, полузадавленные этими обвалами люди не выпускали из рук оружия. Вот как описана в немецком донесении одна из таких операций сапёров: "Чтобы уничтожить фланкирование из дома комсостава на Центральном острове, туда был послан 81-й сапёрный батальон с поручением подрывной партии очистить этот дом. С крыши дома взрывчатые вещества были опущены к окнам, а фитили зажжены; были слышны крики, стоны раненных при взрыве русских, но они продолжали стрелять.

Враг уже не гнушался никакими самыми подлыми средствами, стремясь скорее подавить упорство осаждённых. Захватив госпиталь и перебив находившихся там больных, группа автоматчиков надела больничные халаты и попыталась перебежать в центральную крепость через мост у Холмских ворот. Но бойцы Фомина успели разгадать этот маскарад, и попытка была сорвана. В другой раз, атакуя на этом же участке, солдаты противника погнали перед собой толпу медицинских сестёр, взятых в плен в госпитале, а когда наши пулемётчики огнём с верхнего этажа казарм отбили и эту атаку, гитлеровцы сами перестреляли женщин, за спинами которых им не удалось укрыться. Во время штурма Восточного форта фашисты выставили впереди своих атакующих цепей шеренгу пленных советских бойцов, и защитники форта слышали, как эти пленные кричали им: «Стреляйте, товарищи! Стреляйте, не жалейте нас!»

С первых дней враг стал засылать в крепость своих агентов, переодетых в форму советских бойцов и командиров. То это были провокаторы, которые делали вид, что они бежали из немецкого плена, и распускали всевозможные панические слухи, стараясь смутить дух осаждённых. То это были прямые диверсанты, исподтишка поражавшие защитников крепости предательскими выстрелами в спину. Но уже вскоре наши воины научились распознавать лазутчиков врага, и их быстро вылавливали и уничтожали.

Каждый день над крепостью на смену бомбардировщикам появлялись маленькие трескучие самолёты, разбрасывавшие листовки. В этих листовках, заранее отпечатанных в Берлине, говорилось о том, что германские войска заняли Москву, что Красная Армия капитулировала и что дальнейшее сопротивление бессмысленно. Потом стали сбрасывать листовки с обращениями непосредственно к гарнизону крепости, где немецкое командование, отмечая мужество и стойкость осаждённых, пыталось доказать бесполезность борьбы и предлагало защитникам крепости «почётную капитуляцию». Но на все эти призывы крепость отвечала огнём.

Когда наступали минуты затишья, в разных местах крепости начинали работать немецкие громкоговорящие установки. Они также передавали обращения к гарнизону, призывая осаждённых сложить оружие и обещая всем сдавшимся «хорошее обращение, питание и заботливый уход за ранеными». Впрочем, день ото дня тон этих обращений становился все более угрожающим, и вкрадчивые уговоры сменялись ультиматумами, когда гарнизону давалось на размышление полчаса или час, после чего противник грозил «стереть крепость с лица земли и смешать с землёй её гарнизон». Но и на эти угрозы бойцы отвечали выстрелами, а однажды в ответ на такую передачу над северными воротами крепости появилось полотнище, на котором было написано: «Все умрём, но крепости не сдадим!»

Обычно после передачи очередного ультиматума немцы прекращали обстрел крепости, и наступала мёртвая тишина, нарушаемая лишь громким голосом диктора, время от времени повторявшего: «Осталось десять минут!», «Осталось пять минут!». И, как только истекал назначенный срок, на крепость разом обрушивался шквальный огонь немецких пушек и миномётов, и начиналась жестокая бомбёжка с воздуха.

При этом враг применял все более тяжёлые фугасные бомбы, взрывов которых не выдерживали самые мощные крепостные строения, а в глубоких подвалах, где укрывались бойцы, трескались бетонные полы, и у людей от сотрясения воздуха шла кровь из носа и ушей.

Особенно сильную бомбёжку крепости предпринял противник в воскресенье, 29 июня. На этот раз на цитадель было решено обрушить самые тяжёлые бомбы.

С утра жители Бреста обратили внимание на то, что на крышах высоких зданий города сидят офицеры, глядя в бинокли в сторону крепости. Гитлеровцы заранее хвастливо говорили горожанам, что сегодня защитники цитадели должны будут выбросить белый флаг. В ясном летнем небе над крепостью закружились десятки бомбардировщиков, и тотчас же раздались мощные оглушительные взрывы, от которых сотрясался весь город до самых дальних окраин и в стенах домов появились трещины, как при землетрясении. Крепость окутало дымом и пылью, и издали было видно, как там в страшных вихрях взрывов взлетают высоко вверх вырванные с корнем вековые деревья. Казалось, что и в самом деле после такой бомбёжки в крепости не останется ничего живого.

Но, когда бомбёжка кончилась, а дым и пыль рассеялись, офицеры на крышах напрасно смотрели в бинокли: над развалинами и остатками зданий нигде не было видно белого флага. Можно было подумать, что там не осталось живой души. Однако прошло несколько минут, и снова послышались пулемётные очереди и трескотня винтовок. Люди, невесть как уцелевшие среди этого урагана взрывов, продолжали борьбу.

Тяжелейшие бомбёжки, непрерывный артиллерийский и пулемётный обстрелы, нарастающие атаки пехоты, огромное численное и техническое превосходство врага — все это делало невероятно трудной борьбу героического гарнизона Брестской крепости. Но это были трудности чисто военного характера, которые неизбежно сопровождают нелёгкую профессию воина и к которым его загодя готовят. Только здесь они приняли свои крайние формы, возросли до высших степеней.

Однако с первых же дней осады ко всему этому прибавились трудности иного порядка, поставившие гарнизон в небывало тяжёлые условия. Не только сама борьба, но и вся жизнь, весь быт осаждённого гарнизона с самого начала обороны были отмечены сверхчеловеческим напряжением как физических, так и моральных сил людей. Эти особые условия и придают эпопее защиты Брестской крепости тот исключительный героический и трагический характер, который делает её неповторимой в истории Великой Отечественной войны.

Даже бывалому фронтовику, прошедшему сквозь огонь самых жарких сражений Великой Отечественной войны, трудно себе представить ту невообразимо тяжёлую обстановку, в которой с начала и до конца пришлось бороться гарнизону Брестской крепости.

Здесь каждый метр земли был не один раз перепахан бомбами, снарядами и минами. Здесь воздух был пронизан свистом осколков и пуль, и грохот взрывов не затихал ни днём, ни ночью, а недолгая тишина, которая наступала после оглашения очередного вражеского ультиматума, казалась ещё более страшной и зловещей, чем ставший уже привычным обстрел.

Зажигательные бомбы, снаряды, огнемёты, разбрызгивавшие горючую жидкость, баки с бензином, которые сбрасывали с самолётов, делали своё дело. В крепости горело все, что могло гореть. Эти пожары возникли на рассвете 22 июня и не прекращались ни на час в течение более чем месяца, то слегка затухая, то разгораясь в новых местах, и в безветренную погоду над крепостью всегда стояло, не рассеиваясь, густое облако дыма.

Несколько дней на плацу перед западным участком казарм, где дрались группы стрелков 44-го полка, горели машины стоявшего здесь автобатальона, и едкий запах палёной резины, стлавшийся вокруг, душил бойцов. В северозападной части кольцевого здания долго пылал большой склад с обмундированием, и все заволокло таким удушливым дымом, что бойцы 455-го полка, занимавшие поблизости отсеки казарм, вынуждены были надевать противогазы.

Огонь проникал даже в подвалы. Кое-где в этих подвалах от многодневных пожаров развивалась такая высокая температура, что впоследствии на каменных сводах остались висеть большие застывшие капли расплавленного кирпича.

А как только начинался обстрел, с пеленой дыма смешивались облака сухой горячей пыли, поднятой взрывами и пропитанной едким запахом пороховой гари. Пыль и дым сушили горло и рот, проникали глубоко в лёгкие, вызывая мучительный, судорожный кашель и нестерпимую жажду.

Стояли жаркие летние дни, и с каждым днём становился все более нестерпимым запах разложения. По ночам защитники крепости выползали из укрытий, чтобы убрать трупы. Но убитых было столько, что их не успевали даже слегка присыпать землёй, а на следующий день солнце продолжало свою разрушительную работу, и лишь изредка, когда поднимался ветер, эта страшная атмосфера немного разреживалась, и люди с жадностью глотали струи свежего воздуха.

Но были и другие, ещё более тяжёлые лишения.

Не хватало пищи. Почти все продовольственные склады были разрушены или сгорели в первые часы войны. Но прошло некоторое время, прежде чем эта потеря дала себя знать. Сначала, в предельном нервном напряжении боев, людям и не хотелось есть. Только на второй день начались поиски пищи. Кое-что удалось добыть из разрушенных складов, небольшой запас продуктов оказался в полковых столовых. Но всего этого было слишком мало, и с каждым днём голод становился мучительнее. Иногда, обыскивая убитых вражеских солдат, бойцы находили в их ранцах запас галет, несколько кусков сахару или плитку шоколада, но эти находки отдавали прежде всего раненым, детям и женщинам, укрывавшимся в подвалах. В маленькой кладовой около кухни 44-го полка оказалась бочка сливочного масла, которого хватило на два дня. Бойцы 84-го полка на третий день нашли в развалинах столовой полмешка сырого гороха, и его по приказанию Фомина разделили на всех, бережно отсчитывая по горошине. Потом начали есть мясо убитых лошадей, но жара вскоре лишила защитников крепости и этой пищи. Люди превращались в ходячие скелеты, руки и ноги — в кости, обтянутые кожей, но руки эти продолжали крепко сжимать оружие, и голод был не в силах задушить волю к борьбе.

Не было медикаментов, не было перевязочных средств. Уже в первый день было так много крови и ран, что весь наличный запас индивидуальных пакетов и бинтов израсходовали. Женщины разорвали на бинты своё бельё, то же самое сделали с оставшимися в казармах простынями и наволочками. Но и этого не хватало. Люди наспех перетягивали свои раны чем попало или вообще не перевязывали их и продолжали сражаться.

Менять повязки было нечем, и тяжелораненые умирали от заражения крови. Другие оставались в строю, несмотря на потерю крови и мучительную боль.

Но самой жестокой мукой для раненых и для здоровых бойцов была постоянная, сводящая с ума жажда. Как это ни странно, но в крепости, стоящей на островах и окружённой кругом рукавами рек и канавами с водой, не было воды.