Совпадений становилось слишком много. Они происходили спонтанно, непредсказуемо, их невозможно организовать намеренно, потому и называются они – совпадениями. Не сменить ли род занятий? – уже подумывал он. Может быть, своей кистью он попадает ненароком в какие-то точки в параллельных мирах, регулирующие события мира видимого? Есть же точки акупунктуры на теле человека, отражающие (или регулирующие?) работу его внутренних органов. О существовании таких же точек в Параллельном Мире, о силе их воздействия на мир видимый, реальный, догадался еще древний человек, впервые сделавший наскальную роспись…

10. Она продолжала свое наблюдение: что же он сделает в итоге с Ее портретом? Она была где-то совсем близко, он чувствовал Ее дыхание. Нет, совсем не такое дыхание, которое слышишь от увязавшейся за тобой на улице собаки. Дыхание было беззвучным, но от дыхания этого шли колебания внутри каждого органа его тела, внутри каждой клеточки. Мощные, захлестывающие.

Лиса наблюдала.

Похоже, портрет Ей понравился. Портрет зачастую расскажет о вас больше, чем анкета, мемуары и дневники, вместе взятые. Он ничего не менял в начертаниях, он только высветлил пространство вокруг Нее. Да, он Знал Ее земное имя. И Она ушла, бросив на ходу:

– Ему – можно.

Нет, Она не произносила этих слов вслух. Слова звучали сами, внутри него, там же, где ощущалось Ее мощное, захлестывающее дыхание.

11. Эта вещь не сразу понятна, но со временем, кто хоть раз с описанным столкнулся, убеждаются в непреложной истине. Знать ее необходимо, она упредит самое важное, предостережет от непоправимого.

Если вы захотите мелких неприятностей, можете подойти к постовому, задеть его, плюнуть в него (мы не призываем, конечно же, этого делать, здесь сказано образно), вас накажут за хулиганство. Можете угнать машину, ограбить банк, можете выпить кислоту или прыгнуть в реку с моста (не надо, конечно, этого делать!) – в любой из перечисленных ситуаций вас ожидают неприятности среднего масштаба. Если вы покончите самоубийством, повесившись, последствия тоже будут достаточно плачевны.

Но не дай Бог, если вы хоть как-то заденете Сына Неба. Вы не знаете, Кого вы задели, внешне Он нисколько не выделяется в толпе. Однако масштаб негативных последствий от случившегося окажется для вас несоизмеримым с теми жалкими земными последствиями, о которых мы только что говорили. Будьте осторожны и уважительны, если хоть как-то пересекаетесь с Миром Иного.

12. Мне очень не понравились эти рожи у подворотни. К счастью, я их заметил раньше, чем они заметили меня. Я не подошел к дому, остановился поодаль. Ждал. Чего ждал? Ждал, когда пойдет народ, чтобы входить в подворотню в окружении людей.

Вряд ли они решатся напасть при большом количестве свидетелей. Хотя нет, этот, громила с виду, вроде и не решится, а тому, маленькому, похоже, все равно. Он явно с отклонениями в мозгу. Убьет – отправят в психушку, продержат какое-то время, потом он вернется к Волчкову в бомжатник – снова оказывать услуги хозяину и хлебать бесплатный суп, оплаченный сердобольными немцами.

Этого, маленького, я испугался больше, чем громилы. Я и сам по внешнему виду скорее громила, чем хиляк, но сильнее всегда тот, кто хочет драться. Если я драться не хочу – мои шансы резко падают.

А мне эта драка была совершенно ни к чему. Хотя после сделанной мной опечатки иного хода событий и ожидать не стоило. Пусть на сей раз мне удалось проскользнуть в свою квартиру мимо поджидавших меня питомцев «Христианского центра защиты бедных». Они придут снова. Кто же выдал Волчкову мой адрес? Тузовский? Кричухин? Или тот узнал через справочное? Или внешне незаметный бомж – питомец волчковского центра – ловко проследил за мной?

13. Домой я вошел, естественно, «на взводе», не зная, чего ожидать. Но ожидать определенно можно было только одного – в покое меня не оставят. Номер газеты, где подпись «Виталий Волчков» изменена на «Игорь Храмцов», уже пошел по стендам на выставке, уже разослан подписчикам. А Волчков еще только хватился. Вот тупой. Изменить он уже ничего не мог, ему оставалось одно – мстить. В этой ситуации не договоришься, не вывернешься. Каких происшествий теперь ожидать?

А в квартире меня уже ждало новое происшествие.

Происшествие довольно банальное, вряд ли представляющее судьбоносную значимость, подобное не раз уже происходило, произошло и на этот раз: пьяный Виктор Михайлович Баранов заснул в туалете. Но на этот раз он заснул, стоя ногами на унитазе. В позе орла на вершине скалы. Естественно, при наступлении сна он потерял равновесие и упал.

Рядовой для алкаша случай, совершенно бытовой, обычный. Но на этот раз он имел два необычных последствия. Первое: упал Михалыч так, что высадил головой дверь. Дверь сорвало с крючка. Михалыч валялся на полу, из головы сочилась кровь. Я кинулся его поднимать, оттащил в ванную комнату, стал эту кровь замывать.

И второе последствие. Прискакали Хихичка Якимова и Капитоньева.

– Вызовите… Ноль три надо набирать… – слова у меня слетали с языка сбивчиво, несуразно. Очевидно, я был вне себя – не многовато ли происшествий за один день?

Хихичка пошла к телефону.

– Ноль два надо набирать! – это был голос Капитоньевой, я не придал тогда значения ее словам…

14. Не знаю, какой из телефонов Хихичка Якимова набрала первым, но служба «02» приехала быстрее, чем служба «03».

– Он его по голове! Дверью! С размаху! – вопила Капитоньева во всю мочь, но только когда менты кинулись меня хватать и надевать мне наручники, я догадался, что она – обо мне.

Подоспел и старый знакомый – старший лейтенант (простите, уже капитан) Добрецов:

– Это он подбрасывал Баранову… это… четырнадцать дохлых мышей! Или даже шестнадцать! А теперь! Это! Дверью его! Ах, негодяй!

– Он Виктора Михайловича, хи-хи, Викторией Михайловной звал, хи-хи…

Два бомжа из питомцев Волчкова с недоумением смотрели, как меня уводят менты, сажают в воронок. Тот, который поменьше, даже дернулся было в мою сторону, но громила его удержал.

Почему-то я чувствовал твердую, спокойную уверенность в себе. Я будто наблюдал за всем происходящим со стороны, сверху откуда-то. Вот меня выводят из парадной, вот сажают в воронок, вот мы едем. Вижу, как мы стоим перед светофором, как пересекаем широкую площадь. Вижу, как водитель тормозит перед воротами с железной решеткой наверху. Вижу себя, сидящего между двумя ментами. Все так спокойно, буднично. И что мне волноваться? Проспится Баранов, объяснит, что я ни при чем. А в ситуации с бомжами волчковскими все происшедшее – это даже очень кстати.

Я не хотел думать ни о чем, происходящем вокруг. Я думал об Ульрике.

15. Было это в далеком 1990-м году. Мы, двое начинающих тогда художников, Юра и я, страшно бедствовавших, пытались продать свои работы. Продать было сложно. Еще сложнее было купить краски, кисти и холсты. Экономика, строившаяся на принципах дефицита, не позволяла ничего приобрести без борьбы. Вроде бы, все было дешево, но попробуй достань.

Но уже тогда, в глубине далекого 1990 года, мы видели свое будущее. Мы представляли свои выставки через несколько лет по всему миру. Мы даже сочинили себе будущих жён: Юрину звали Ингрид, мою – Ульрике. У Юры – шведка, у меня – норвежка. Статус иностранца в изувеченной коммунистическим режимом стране был выше любого другого статуса. В те годы любой иностранец воспринимался нами пришельцем с другой планеты: он может свободно путешествовать по миру, он может свободно творить в любом жанре, в любом виде искусства, он богат, наконец, он может себе позволить не бесконечно думать о деньгах, о деньгах, о деньгах, а думать о творчестве. Это мы, совки, за паршивые восемь долларов (тогда это было сто шестьдесят рублей) должны были вкалывать, как Золушка, целый месяц. И с такими деньгами Юра подойдет к Ингрид, а я – к Ульрике?

Нет! Мы будем выставляться на Западе, выставляться с успехом, с блеском. И вот наступает оно, светлое бессовковое будущее, и на своей выставке (в Лондоне, в Париже, в Осло, в Стокгольме) я стою у любимой своей картины и жду. Я знаю: сегодня придет Ульрике. Мы с этого дня – навек вместе. Она будет моей женой. Мы будем жить в маленьком домике (не коммунальном) на фиорде, снаружи будет снег и вьюга, а внутри – тепло, много света, я с огромным наслаждением наношу краску на холст, Ульрике сидит у камина, вяжет на спицах для меня новый свитер или читает мне вслух. Норвежский я освою. Потом мы смотаемся на недельку в Париж, на очередную выставку. С успехом, с блеском.

Но это будет после. Сначала будет та, первая выставка, на которой мы встретимся. Я ни с кем ее не спутаю. Она медленно будет проходить мимо картин, и когда подойдет к той, моей любимой, я спрошу ее:

– Вы – Ульрике?

Я знал, что эта встреча будет, я ждал. Ульрике тоже нагадали, что муж у нее будет художник, что жить они будут счастливо, только вот… Извини, Ульрике, сказала ей мама, отложив гадальные карты, но он будет…

Она сделала паузу, а потом выдохнула:

– Он будет – совок.

В ту эпоху мы были не россиянами, мы были совками. Не знаю, кто ввел в обращение этот термин, означавший, видимо, сокращение от слов «советский человек», но термин гениально соответствовал сути, обозначая не только советского человека, но и советский строй, и советское государство, и сам уклад жизни в совке. Конечно же, для совка отхватить такую невесту, как Ульрике, – это покруче, чем выиграть «Волгу» по государственной лотерее или получить от государства бесплатно квартиру.

– Ой, мама, не хочу за совка, – застонала Ульрике, но стонать было поздно. Или рано.

– Ничего, доченька, – успокаивала ее мать. – От судьбы не уйдешь. Совки тоже разные бывают, а те, которые попадают сюда, к нам, непростые совки, они – умны, деятельны, талантливы. Это может быть вариант покруче, чем многие из наших.

И Ульрике успокоилась. И стала ждать меня. И когда она пришла на выставку, она подолгу останавливалась у каждой картины. И когда подошла к той, моей любимой, я не сомневался, что это подошла именно она, я не мог ее спутать ни с кем. И я спросил:

– Вы… Вы – Ульрике?

И она поняла, что это – я. Что сбылись предсказания матери, что сейчас осуществляется ее вселенское предначертание: всегда быть со мной. Она узнала меня. И она спросила с сильным акцентом, но по-русски:

– А вы?.. Вы – совок?!

16. Мы никогда не знаем, началом каких событий становится порой маленький, незначительный с виду эпизод. В момент, когда меня уводили в наручниках, я больше всего радовался, что таким неожиданным способом ускользнул от волчковских бомжей. Бомжи эти несомненно представляли собой реальную опасность. И серьезную. Для бандитствующих структур люди, стоящие на учете в психушке, – бесценные кадры. Никакому профессиональному, высококвалифицированному киллеру не под силу то, что легко разрешимо для них: убить человека и, даже попавшись, ускользнуть от тюрьмы. Какой спрос с шиза? И все-таки, как я классно смылся от них на ментовском воронке!

Я ждал, когда разберутся в моем деле. Но прошли сутки, двое, трое. Пора бы Баранову проспаться и пролить свет на ситуацию.

Была встреча с адвокатом. Человек он оказался довольно молодой, неглупый, он ошарашил меня новостью: Баранов – скончался.

17. – Кто там?

– Тихо! Тс-с-с.

– Это кто?

– Это я – Каюмба. Я пришла тебя спасти, Уманга!

– Каюмба…

– Не бойся, я усыпила охрану. Бабушка Маганда дала мне волшебной травы. Я скатала из нее шарики, через трубочку из кустов плюнула шариками по охранникам, они уснули. До рассвета не проснутся. А мы к рассвету будем уже далеко! Хватайся за лиану! Ой, какой ты тяжелый!

Наверху было свежо и приятно. После трех дней сидения в затхлой глубокой яме я всем своим первобытным чутьем наслаждался ароматом таинственной атлантической ночи.

– Бежим, Уманга! Если до рассвета мы скроемся в горах, они не найдут нас!

Я смотрел с восхищением на эту стройную двенадцатилетнюю женщину, настоящую деву-охотницу. Она рисковала всем. Она обрекала себя на вечное изгнание, чтобы жить, до последнего дня своего прячась от людей. Жить вдали от родных, от своего племени. И все – ради меня! На ее черных волосах появился золотистый отлив при свете звезд, призрачных, мерцающих, непостижимых. Ее ноги, стройные, сильные, будто бежали уже туда, в горы, чтобы спасти меня. В нетерпении она делала какие-то бессмысленные движения:

– Бежим, Уманга!

Я обнял ее, прижал к себе. Может быть, приди она в первую ночь, я бы, не раздумывая, убежал вместе с нею. Я бы несся по выжженной солнцем, теплой даже ночью траве, со всей безудержной прытью своих сильных, быстрых ног, насыщенных энергией четырнадцати лет, я бы подхватил Каюмбу на руки и бежал, бежал бы с ней туда, где спасительные вершины гор, где многие сотни лет мы будем вместе, где родится новое племя: от меня и от нее.

Она обняла меня, прижалась к моей груди своей молодой, еще не растраченной грудью. Она не понимала, почему же я остановился в нерешительности:

– Бежим, Уманга!

Может быть, приди она во вторую ночь, я бы тоже убежал вместе с нею. У меня еще были некоторые сомнения… Я знал, что с рассветом, после третьей ночи, меня поведут к пропасти, сбросят вниз. Я буду долго лететь. Как птица, сильная, независимая, беззаботная. Да, внизу камни, да, я расшибусь о них с такой силой, что моей кровью, моими мозгами будут забрызганы соседние скалы. Но перед этим будет несколько секунд полета…

– Бежим, Уманга!

Но это была уже третья ночь. Что изменилось? Внешне ничего. Я просто на сутки больше просидел в глубокой яме с гладкими отвесными стенами, влажными, глинистыми. После третьей ночи меня не поведут к пропасти. Я пойду к ней сам. Я, Уманга, старший сын Великого Вождя, я, самый сильный, быстрый и ловкий среди молодых воинов, я, столько раз признававшийся своим племенем лучшим из лучших. В жертву надо принести именно меня. Иначе мы проиграем в этой войне с пришельцами. Иначе все племя ждет гибель, в лучшем случае – рабство. Нет, в худшем случае – рабство. В лучшем случае – гибель.

– Прости, Каюмба…

18. – Вы думаете, здесь одни преступники сидят? – адвокат улыбнулся, и я невольно отметил, насколько профессия сформировала этого молодого еще человека, сколько жизненного опыта он накопил за недолгий пока свой срок на планете Земля.

– Но ведь я знаю, что было на самом деле! Пусть копают! Докопаются до истины!

– А что есть – истина? Когда-то считалось истиной, что Земля стоит на трех китах. Потом общепринятым стало, что она круглая, но Солнце вращается вокруг нее, – он продолжал улыбаться, наверное, в улыбочке своей неосознанно, но не без удовольствия, выражал свое явное превосходство надо мной в сложившейся ситуации. – Вы не путайте бытовую истину и правовую. Все показания против вас: и Капитоньевой, и Якимовой, и даже старшего лейтенанта Добрецова.

– Простите, капитана…

– Да, простите,… это… капитана…

– Я одного не понимаю: зачем им все это надо?

Он перевел разговор на вопросы оформления документов, на размер своего гонорара, спросил, есть ли претензии к условиям содержания в камере. Претензия у меня была одна: почему я все-таки в ней, в этой самой камере, содержусь?

– Неужели вы не поняли? – он улыбнулся мне открыто. – И Капитоньева, и Якимова, и… это… Добрецов всегда будут ненавидеть вас! Даже если вы будете делать им подарки к Рождеству, Восьмому марта и дням рождения! Неужели вы не поняли, почему? Неужели вы поверили, что гражданская война в нашей стране когда-нибудь кончится? Только среди своих вы в безопасности. Но вы – не среди своих.

Да, этот молодой человек не только опытнее меня в жизни, но и, действительно, умнее.

19. Решение вопроса лежало между кольцами планеты Сатурн. Если б у Него не было Иного Знания, но были миллионы и миллиарды, Он бы финансировал полет к Сатурну. Но у Него не было миллиардов, даже миллионов. Было другое. Он давно понял, что в мозгу каждого человека – громадный микромир. Спрессованная, сфокусированная модель Вселенной. Можно свободно путешествовать по собственной внутренней Вселенной, но далеко не все обладают умением Войти в этот могущественный микромир.

Сегодня Ему было нужно Войти в собственный мозг, добраться до Сатурна, поработать с его загадочными кольцами. Он промахнулся – залетел куда-то к Плутону. Но нужно – на Сатурн, не на Плутон, не на Уран, не на Юпитер. Возвращаться довольно сложно, легко вернуться обратно только в земной мирок, который принято называть реальным. Он продолжил путь в другие галактики, искать планеты, кратные по Вселенской функции планете Сатурн. Но поиск этих планет занял много времени: с другими галактиками Он был знаком слабо, плохо ориентировался. В итоге решил вернуться в мир земной и стартовать к Сатурну снова.

20. Электрон ведет себя то как частица, то как волна. Это открытие ученые сделали еще в начале XX века. Оно в корне опрокинуло некоторые представления о материальном мире, но смысл этого открытия слишком широк, чтобы применять его лишь к какому-то разделу науки или отрасли.

Упростим немного схему объяснения ситуации. Итак, электрон ведет себя то как частица, то как волна. То есть на миг, когда электрон стал волной, материя исчезла. Исчезла Вселенная, исчезла в нашем, земном, понимании, ограниченном трехмерным восприятием пространства и одномерным восприятием времени. На самом деле Вселенная на этот миг переместилась в Пространство Иных Измерений. Уловить этот миг (предполагается, что он длится одну двенадцатимиллиардную долю секунды) можно в состоянии Вхождения такой глубины, которая под силу лишь Сынам Неба. В этот миг можно создать новые континенты, планеты, галактики или уничтожить старые. Можно изменять судьбы людей, континентов, галактик, созидать коды благородных судеб или стирать с картины бытия судьбы недостойные.

21. Еще и раньше Он предполагал, догадывался, понимал, что каждую секунду Он двенадцать миллиардов раз исчезает и возникает вновь. Теперь Он подошел к пониманию более сложных вещей. Нет, Он не исчезает. Он двенадцать миллиардов раз за секунду каждым своим электроном переходит из Вселенной Вещества во Вселенную Волновую и обратно. Скоро Он подойдет и к пониманию истинной ситуации, когда цепочка загадочных явлений станет цепочкой явлений, легко объяснимых.

Двенадцать миллиардов раз за секунду Он переходит из того мира, который мы называем реальным, в мир параллельный и обратно. Но механизм этих бесконечных переходов весьма непрост. Только разобравшись в нем, Он смог управлять процессом Перехода. Он научился «зависать» в том из миров, который Ему в данный момент более интересен.

Он уловил одну очень важную тонкость: Он понял, что материя, из которой Он состоит, меняет свою природу из природы частиц в природу волн не моментально. Самое сложное и самое важное: синхронизировать Переход.

Электронов в каждом из нас – много, триллионы, наверное. Для простоты представьте: во мне четыре электрона. Первую секунду все четыре – частицы, вторую секунду все четыре – волна. На секунду я – здесь, на вторую секунду – Там. В Пространстве Иных Измерений. Но это лишь при условии, что все мои четыре электрона свой переход осуществляют синхронно, одномоментно.

На самом деле этот переход – не синхронен. Секунду два из четырех моих электронов – частицы, два других электрона – волна. Следующую секунду те, что были волной, – частицы, те, что были частицами, – волна. Даже при максимальном упрощении задачи Перехода я все равно – в двух мирах одновременно, и мне не удается зафиксировать Переход в измененное состояние.

Но путем специальных упражнений и тренировок Он синхронизировал Переход всех до единого своих четырех электронов из одной природы в другую. Сначала четырех, затем четырех триллионов…

22. Путем специальных упражнений и тренировок мы становимся способны синхронизировать Переход своих четырех электронов из одной природы в другую. В результате (повторюсь): секунду мы – во Вселенной Вещества, секунду – во Вселенной Поля, Волн, Энергии. Пусть простят меня физики за слишком уж примитивное упрощение!

Для одноклеточного существа Переход одной клетки в течение одной секунды, конечно же, – предел совершенства. Но в нас – не четыре электрона, задача сложнее. Отработав прием, мы совершенствуем его, добившись синхронизации Перехода уже не четырех, а четырех тысяч, четырех миллионов, четырех миллиардов, четырех триллионов своих частиц. Иногда люди достигают и синхронизации, и Перехода, и Сверхспособностей и без каких-либо тренировок – в состоянии сильнейшего стресса. Но мы говорим не о спонтанном Вхождении, а об управляемом, осознанном, достижение которого зависит от нас самих.

И вот желанный результат: мы на одну двенадцатимиллиардную долю секунды полностью, всеми своими четырьмя триллионами электронов, стали… волной. Полем или энергией. Мы осуществили Вхождение во Вселенную Волновую (Энергетическую, Полевую). Для нас остановилось земное время, мы можем изменять в материальном мире все: судьбы людей, континентов, галактик. Достаточно одного неосторожного не то что движения – помысла! – и мы можем вытереть из Пространства Бытия не то что целые страны – целые галактики. Они «зависли» вне времени, они не существуют в материальном мире на ту крохотную долю секунды, на которую мы – Вошли. Для нас при Вхождении время остановилось. Мы можем по нему двигаться в любом направлении. Мы можем выбрать любой материальный объект, замерший перед нами, и сделать с ним все, что считаем нужным: вылечить, переделать, вытереть, воскресить.

Он это смог, ты это можешь, все это могут. Что же будет?

23. Последние три главки могут показаться тяжеловесными для прочтения. Но я от всей души прошу набраться терпения и перечитать их. Они чрезвычайно важны. В них (пусть в упрощенном виде, пусть в очень общих чертах), в них – принципиальная основа Вхождения, в них – механизм перехода из Вселенной Вещества во Вселенную Волновую, в них – алгоритм технологии Вхождения.

Можно ли вообще обучать Вхождению? Наверное, да. Но девять из десяти едва ли вообще поймут, о чем речь. Девяносто девять из ста едва ли воспримут сказанное о Вхождении всерьез. А девятьсот девяносто девять из тысячи едва ли пройдут на следующую ступень, едва ли для них Пространство Иных Измерений откроет канал для Вхождения. Но один из тысячи все-таки – Войдет. Значит, из шести миллиардов, живущих на планете Земля, шесть миллионов составят удивительную Расу Будущего – Расу Нового Измерения.

О технологии, о методиках Вхождения у нас еще речь пойдет, но без понимания механизма Вхождения, его принципа действия двигаться дальше будет очень трудно. Не поленитесь перечитать двадцатую, двадцать первую и двадцать вторую главки. Это очень важно.

24. Я звал себе на помощь себя и Грэю. Себя – того, из Волновой Вселенной. Я уже Знал, что где-то есть Он. И Он вместе с Грэей придет и поможет. Я еще не решался, не умел, не мог совершать Переход сам. Я надеялся на них. Они помогут мне. Для них Переход из Вселенной Волн во Вселенную Вещества – рядовой поступок, доступный, несложный. Вхождение во Вселенную Волновую из Вселенной Вещества – несоизмеримо сложнее. Я звал их сюда. Они помогут мне. Я превращусь в волну, легкую, всепроникающую. Пройду сквозь любые стены. Но глубина Вхождения, которая была мне посильна на тот момент, была еще недостаточна для полного перехода во Вселенную Волн. Но они мне помогут. Я звал их себе на помощь.

25. Все ваши земные достижения – конечны. Они имеют потолок. Потолок есть у карьеры, у богатства, у власти. Если вы будете достигать чего-либо с помощью Мира Иных Измерений, то у ваших достижений не будет потолка. Достижения будут бесконечны, потому что бесконечен Мир Иных Измерений. Вхождение – сродни творчеству. Тоже – нет потолка. Тонкий Мир – это мы же, только в другом измерении, в другой Вселенной, во Вселенной Волновой, во Вселенной Иного. Ты не сможешь Войти, пока ни включишь все маяки. Сколько погашенных маяков на твоем пути – столько моральных долгов висит на тебе. Верни моральные долги – маяки включатся сами.

26. Соседи по камере были чем-то сродни коммунальным соседям. Когда сидела Клавдия Антоновна Рудовская, весь цвет российской интеллигенции и часть не успевшей сбежать за границу аристократии сидели в камерах и лагерях так же, как и она. (До сих пор по городкам Колымы, Енисея, Лены ходят синеглазые профессорские внучки и правнучки. Там, в небольших городках и поселках, звучит грамотная русская речь. Там сохранились понятия чести, доброты, порядочности). Я бы сам не отказался быть сосланным в эти городки, если б жил в ту эпоху. Ради круга общения.

Но я сидел в камере здесь.

Легко переносить и тесноту, и похлебку, и пахнущую парашу, если рядом – люди. Люди лежали – там. В безымянных могилах-ямах вдоль Колымы, Енисея, Лены, Курейки, Индигирки лежали не просто люди. Лучшие из лучших людей. А я сидел – здесь. В центре культурной столицы своей Родины, победившей в 17-м году. И люди вокруг меня – потомки победивших в 17-м.

27. Можно видеть вещи линейно, плоскостно, но можно видеть и в объеме. И тогда очень важно понять, что все происходящее с тобой сегодня произошло много-много раньше. Все происшедшее между мной, Волчковым и Барановым произошло не сейчас. Все произошло очень давно. То, что произошло сейчас, – это листики. Но есть и корни.

…Грэя не помнит эти глаза. Она помнит только хищно приоткрытый рот и раздутые от возбуждения ноздри. Но глаза Грэя не помнит – как можно запомнить пустоту? Всю бездну пустоты в этих глазах?

Из всей толпы Грэя одна Знала, что произойдет с Ней. И не только с Ней. Все будут равны перед судьбой. Хотя весь смысл, Вселенский смысл происходящего понятен был только Ей. Ведь только Она могла Видеть происходящее из будущего. Видеть весь бездонный, беспросветный, беспощадный кошмар происходящего.

А сейчас Она видела только эти губы, ноздри и невидимые, нечитаемые, лишенные какого-либо смысла глаза. Она могла сделать несколько выстрелов из винтовки – уложить хотя бы двоих из этой пьяной разнузданной биомассы, вершившей в тот день историю. Но Она была не из тех, кто способен поднять руку на брата. Каким бы он ни был.

Куда бежали эти люди? Они бежали за Точку Невозврата. Они не знали об этом. Грэя – Знала.

Наступавшей толпе противостояла горстка вооруженных женщин. В основном это были женщины из благородных семей, пошедшие служить добровольно, из искреннего стремления помочь России в час роковой. По грубой солдафонской иронии этих женщин звали батальоном смерти. На фронтах благородные дамы особой доблести не проявили, но сегодня, в решительный час, они действительно несли смерть ораве этих бежавших по Дворцовой площади скотоподобных вершителей пропитанной ложью истории. Грэя защищала свою Любовь. Любовь у нее была одна – Россия. А что может быть для женщины дороже Любви?

Но защитниц была – горстка. А толпа под красными знаменами наступала. Грэя не могла стрелять. Ей было жаль несчастных, Она Знала, какие судьбы их ждут. Часть из них действительно верила, будто вершит благородное дело. Другая часть, побросав свои флаги, пыталась насиловать женщин из батальона смерти (хоть и «дул, как всегда, октябрь ветрами»). Другие рвались к подвалам дворца, где хранились бочки царского (а ныне – ничейного), лучших сортов, от лучших виноделов виноградного вина. На всю ораву женского батальона не хватило, судьбоносное стадо ворвалось во дворец – поискать служанок, горничных, поварих. А тут – какие-то десять министров-капиталистов под ногами…

Прежде, чем погрузиться в воду, утонуть вместе с такими же, до конца исполнившими свой долг святыми дочерьми России, Грэя еще некоторое время плыла по реке. Плыла лицом вниз, в живот ей был воткнут штык винтовки, а в скрючившихся пальцах Она насмерть держала сорванную с безглазого лица бескозырку. Рядом плыли два революционных матроса. То ли на них женщин не хватило, и они стали делить между собой ту, которую уже повалили и топтали революционные братья, и в драке всадили друг другу штыки в живот. То ли не поделили бочонок с вином. Они всегда чего-нибудь делили.

28. Да, эти соседи по камере не могли при всем желании (даже если бы оно было) передать то Знание, которое (в камере же!) было в 1937-м году передано тетке моей – Клавдии Антоновне Рудовской. Они Этого Знания не имели и иметь не могли. И причина их попадания в камеру ничуть не походила на единую, универсальную, исторически обоснованную причину попадания под статью уголовного кодекса соседей Клавдии Антоновны. Осуждаться те люди могли по разным статьям, но только за одно преступление – за благородное происхождение. Мои же соседи совершили различные деяния, но была у этих людей и общая, единая, универсальная черта – неблагородное происхождение. Уж явно неблагородное.

Соседей всего было трое (это комфортабельная камера – в иных сидело человек по двенадцать, до двадцати). Гриша по специальности – квартирный вор. Ювелирно вскрывает замки. Чувствуется гордость за квалификацию, за профессиональный рейтинг. Когда рассказывает о работе своей, глаза загораются. Говорит, что замки открывает любые, но с иными приходится повозиться. Его давно ловили менты, но поймали лишь на шестнадцатой по счету квартире. У него был свой почерк: обворует квартиру – наложит на полу кучу. По этой куче менты безошибочно определяли: Гришаня побывал, визитную карточку оставил.

Один только раз он изменил традиции, не соблюсти ему было ритуал: визитная карточка получалась в жидком виде. В той, в шестнадцатой по счету, квартире. Не солидно при его-то квалификации! Визитная карточка здесь – это как подпись художника в углу полотна. И вдруг – понос… Тьфу! Пришлось Гришане найти унитаз и посидеть некоторое время. Но (эстет!) дернул спускалочку. А в домах панельной постройки этот безобидный дёрг немалые последствия имел. Соседи знали, что в той квартире никого нет, все уехали. И вдруг, среди ночи – дёрг! И вода с шумом! Гриша ведь, чтоб свой понос смыть, три раза, дурной, дергал. Вот тебе и профессионал с визиткой! При всей квалификации! Услышав шум спускаемой воды в пустой квартире, соседи вызвали милицию. Пока Гриша все спускал, да визитницу подтирал, да рюкзачок с награбленным на плечо, да за дверь, тут его – хоп!