Глава 14

ЦЕРБЕР

Однажды в хозяйстве знаменитого героя Тесея, аргонавта и приятеля Геракла, произошла изрядная неприятность. То есть неприятности у этого парня приключались регулярно, но на этот случилась действительно из ряда вон выходящая незадача: повесилась его жена Федра. Это вообще была ужасно трагичная история, по ее поводу греческие драматурги извели стилосов не меньше, чем наш Союз писателей авторучек по поводу столетия Ильича. Строго говоря, у Тесея в ходе этой истории умерли практически все.

Началось все с того, что в гости к правителю Афин приехал его сын Ипполит. После возвращения из похода аргонавтов у Тесея и доставшейся ему в качестве репараций одной из предводительниц амазонок Антиопы родился мальчик, которого, не впадая в грех разнообразия, папаша назвал в честь маминой подруги Ипполиты. Но, как это обычно бывает, под венец Тесей пошел совсем с другой, в родне у ней все были короли. Точнее сказать, король в ее родственниках числился всего один, но этого хватило. Законной супругой афинянина стала Федра, дочь правителя Крита Миноса.

Кому-то это может показаться несколько странным, если вспомнить, что в начале своего творческого пути Тесей, убив на Крите Минотавра, немного погромил хозяйство Миноса и похитил одну из его дочек — Ариадну. Кстати, с последней Тесей поступил хуже, чем Степан Разин с княжной, если не сказать — откровенно по-свински. По пути с Крита он сделал остановку на острове Наксос, откуда отплыл уже без девушки. Та, проснувшись поутру, вышла из шатра и вместо шумного лагеря обнаружила пустынный берег и не обнаружила никаких следов коварного искусителя.

Девушка взмолилась богам, умоляя наказать подлеца и спасти бедняжку из такого затруднительного положения. И эти похотливые самцы ее не бросили. Не успела Ариадна подняться с колен, как из-за дюны послышались музыка, женские визги и мужские крики. И пред ее взором предстал Дионис, сопровождаемый обычной сворой сатиров, менад и прочих любителей разгульной жизни. Как записал в свои свитки греческий летописец. Дионис «без промедления женился на своей избраннице, возложив ей на голову венец, изготовленный самим Гефестом». Венец этот по окончании брачного периода у девушки был отобран и вознесен на небо в качестве созвездия Северной Короны, а следы самой Ариадны потерялись окончательно.

Но, несмотря на столь печальный результат первого опыта и общее Тесеево безобразное поведение, политический расчет оказался выше частных обид. И ради союза Крита с Афинами взамен безвозвратно утраченной девицы была выслана ее младшая сестра. Так сказать, бета-версия первой.

Отвергнутая Антиопа устроила на свадьбе безобразную сцену с использованием холодного оружия. Но охрана вовремя отреагировала на этот демарш, и скандальная амазонка, несмотря на сопротивление и яростные крики «я буду вместо, вместо нее» была вытолкана взашей. После чего ее след тоже затерялся.

Ипполит — в целом неплохой, но больно уж напоминавший одним своим видом о досадном происшествии парень — был отправлен к Тесееву приятелю Питфею в город Тризену, в котором и жил без забот, изредка навещая знаменитого отца. И все бы ничего, если бы не ревность Афродиты, посчитавшей, что юноша слишком много уделяет внимания охоте и слишком мало противоположному полу. А стало быть, умаляя Афродитины достоинства, незаслуженно превозносит достоинства Артемиды.

Как водится в таких случаях на Олимпе, девушка затаила хамство, пообещав при случае отомстить. И отомстила. Во время очередного визита Ипполита к папаше Афродита подослала пухленького купидона, который заразил ни в чем не повинную Федру безумной любовью к пасынку. Та, не в силах противиться чувству, повела себя как сущая мартовская кошка. Утратив всякий рассудок, матрона чуть ли не прилюдно домогалась паренька, преследовала его неотступно не хуже Зевса и, в конце концов, разразилась длиннющим письмом, в котором в бессмертных стихах Эврипида излагала в общем-то банальные вещи.

«Любовь нечаянно нагрянет, — писала Федра. — Свой уголок я убрала цветами. Семь бед — один ответ. Приди, приди, желанный друг».

Напуганный таким напором и возможностью столь противоестественной связи Ипполит ответил отказом на весь этот харрасмент в устном, письменном и рукосовательном виде и даже пообещал принять более серьезные меры.

— Я папе пожалуюсь, — объявил юноша и уехал кататься на лошадках.

Доведенная до крайности и, по сути, ни в чем не виноватая Федра, в отчаянии расцарапала себе физиономию, порвала лифчик и сама явилась к Тесею, обвиняя Ипполита в домогательствах. Оскорбленный в лучших чувствах Тесей велел сыну убираться подальше из Афин и никогда больше не появляться в его владениях, а сам сразу по отъезде парня стал молить Посейдона покарать неблагодарного. Быстрый на расправу Посейдон напустил на колесницу проезжавшего берегом моря Ипполита некоего водяного быка, лошади понесли, в результате чего повторилась история с Фаэтоном только в несколько, если можно так выразиться, приземленном варианте.

Узнав, что оклеветанный ею Ипполит погиб, Федра не выдержала и повесилась, как было записано в протоколе осмотра места происшествия, «на дверной раме». Почему именно на ней, так и осталось неизвестно, но факт, что, в конце концов, из-за заскока Афродиты у Тесея умерли практически все, с чего мы и начали рассказ.

Вместо того чтобы сесть и задуматься о своих так неудачно заканчивающихся романах, афинский герой поступил диаметрально противоположным образом. Супруга его закадычного друга Пирифоя тоже незадолго до самоубийства Федры покинула подлунный мир, спустившись из-за неизвестной болезни в царство Аида.

— Вот ведь совпадение! — только и смог сказать Тесей, узнав о беде приятеля.

Друзья поспешили обмыть такой повод и в ходе процесса пришли к еще одному не лишенному любопытства выводу.

— Проблема в том, что наши жены были обычные, простые смертные, — рассуждал, разливая из кувшинчика родосское полусухое, Пирифой. — А для истинного счастья нужно жениться на тех, в ком течет божественная кровь.

На третьем или четвертом кувшинчике приятели поклялись добыть друг другу жен, чьим отцом был ни много ни мало сам Зевс. С точки зрения грека-современника это выглядело бы так, как если бы два нападающих сборной СССР по хоккею поклялись жениться на дочерях Брежнева.

Тем не менее, поутру у мужчин запал не прошел. И, вместо того чтобы ожидаемо за стаканом светлого афинского пива попросту обсудить, был или не был лишним вчера пятый кувшин, они усердно принялись собираться в путь. Целью номер один единодушно была признана спартанская царевна Елена. Дочь Леды и Зевса — для этой авантюры неуемный небожитель обернулся лебедем, — она через десяток лет послужила поводом для грандиознейшей из древних войн — Троянской. Но в момент, когда Тесей с Пирифоем наматывали портянки, девочке было всего двенадцать годков и она не то что в жены не годилась, но и вообще непонятно, как в ней можно было разглядеть будущую красивейшую женщину страны.

Тем не менее, не вдаваясь в такие сложности, женихи тронулись в путь. По дороге они решили сначала девицу умыкнуть, а затем уже с помощью жребия определить, чьей супругой она станет. Мнение самой девушки никого не интересовало. Заодно приятели поклялись, что по реализации первой части проекта счастливый обладатель Елены поможет оставшемуся временно холостяком добыть в жены ту, кого он пожелает.

Этих двоих нисколько не смущало и то, что к похищению Елены весьма негативно отнесутся многие жители Спарты, в частности — ее родные братья Кастор и Полидевк. Тесея с Пирифоем смело можно было назвать двумя самыми большими раздолбаями в истории Эллады. Под покровом ночи дружки пробрались в царский дворец и выкрали невесту не хуже кинематографического Шурика. Затем хитрым маневром запутали следы и уже в безопасном месте принялись метать жребий. Пирифой сказал «решка», Тесей — «орел» и выиграл.

Поскольку девочка и в самом деле — даже по меркам циничного в этом отношении греческого общества — была маловата в невесты, ее временно отослали в горную деревеньку Афидны подальше от любопытных глаз.

После чего Пирифой заявил, что желает в жены не кого-нибудь, а саму Персефону, пока еще по недоразумению числящуюся супругой Аида. На вопрос приятеля, в своем ли он уме, лапиф ответил, что в своем и настолько в уме, что даже помнит клятву, которую они давали, идя на дела. У Тесея было много слабых сторон, но данное кому-нибудь слово он держать умел. И, чтобы его сдержать, блуждающему правителю Афин пришлось вместе с другом лезть в преисподнюю. Это был первый документально зафиксированный случай, когда живые люди по собственной воле спустились в царство мертвых.

Собственно говоря, каких-то сверхъестественных усилий для посещения Аида во времена Геракла не требовалось. Спуститься туда было так же просто, как сегодня в московскую канализацию. Другое дело, что вернуться обратно не удавалось практически никому. Такое положение вещей древние греки признавали правильным, иначе любопытные уже давно вытоптали бы весь Аид, как столичные диггеры подземный исторический центр Москвы. Зато все спуски в подземелье были хорошо известны. От центрального — для широких масс усопших — до черных и служебных — для работников заведения.

Тесей и Пирифой решили воспользоваться именно служебным. Отыскав по «афишевскому» гиду неподалеку от Лерны знаменитый лаз, по которому когда-то умыкнули Персефону, парочка отморозков вскоре уже стучала в запертые ворота дворца Аида. Это уже было, как если бы те самые два советских хоккеиста явились к председателю Совмина СССР Косыгину с требованием отдать им его жену. Обалдевший от такой неслыханной наглости Аид даже выслушал выходящие уже за всякие рамки претензии явившихся.

То, что этим Бивису и Бадхеду античности раньше сходило с рук, на сей раз совершенно законным образом вышло боком. Беспримерное нахальство взывало к беспримерному же наказанию. И оно не заставило себя ждать.

— Ну что ж, — сказал пришедший в себя и уже замысливший отмщение Аид, — мне понятны ваши условия. Вам, значит, Персефону, а мне — шиш с маслом. Присаживайтесь, давайте это обсудим.

Дружки уселись в предложенные хозяином кресла и поняли, что на этот раз они без преувеличения влипли. Место, на которое они сели, оказалось неким троном забвения. Как эта штука работала и в чем были ее основные функции, неясно, но у греков она пользовалась очень большим почтением. Суть фокуса была в том, что, усевшись на этот трон, встать с него можно было, лишь оставив на сиденье часть собственной шкуры. А на такое не были способны даже самые отчаянные герои.

Следующие несколько лет никак не были для Тесея и Пирифоя самыми приятными в жизни. Вся нечисть преисподней глумилась над лишенными возможности двигаться друзьями. Их кусали змеи, хлестали кожаными бичами с бронзовыми гвоздями богини мести эринии, а в свободное от несения караульной службы время приходил попрактиковаться в кусании Цербер.

Читая как-то в сводке происшествий о том, что одна из эриний сломала очередной кнут об Тесея, Гера сначала от души посмеялась над этим забавным фактом, а потом пришла к внезапному открытию. Какой смысл гонять этого чертова Геракла по земле в надежде, что кто-нибудь его, наконец, укокошит, если можно сразу загнать его под землю. Откуда никто еще назад не возвращался. Ну, практически никто, уточнила Гера и нажала кнопку селектора:

— Эврисфея ко мне, живо!

Через полчаса правитель Микен вышел из кабинета Геры с подписанным приказом на новый подвиг. Гераклу предписывалось в кратчайшие сроки изловить и доставить к руководству главного стража царства мертвых, полиголового пса Цербера.

Герой, давно привыкший к полной бессмысленности отдаваемых ему руководством приказов, на этот раз подумал, что Эврисфей впал в полный маразм. Человек, который торопится встретиться с псом смерти Цербером да еще объясняет это чисто натуралистическим интересом, явно находится не в себе. Тем не менее, приказ есть приказ, обсуждать его не принято. Геракл пожал плечами и отправился на юг к мысу Тенар, где в Лаконии находился главный вход в царство мертвых.

В чем можно позавидовать древнему греку, так это конкретности его представлений о жизни, смерти и загробном мире. Каждый современник Геракла отлично знал, что с ним будет, когда его жизнь закончится, куда он в этот момент попадет, и даже примерно представлял, что он там будет делать.

Если вынести за скобки кунштюки злобных, завистливых и непредсказуемых богов, в целом схема жизнеобразования и жизнепрерывания в античном мире была четкой и ясной, как надпись на заборе. Жизнью и смертью простого человека заведовали мойры. Три сестры, занимаясь, казалось бы, нехитрым делом — прядением пряжи, — определяли, кому сколько жить на земле.

Самая старшая, Клото, пряла нить человеческой судьбы. Средняя, Лахесис, отмеряла срок жизни человека, сматывая нить на веретено. Откуда, собственно, и пошло выражение «намотать срок». И самая неприятная — младшенькая Атропос — безжалостно обрезала в указанном месте нитку. Но претензии ей смертные («Чего роптать, понятное дело: служба такая») предъявляли не за это. Ее не любили за то, с какой безжалостностью она выполняла свою работу.

Если старшая сестра старалась спрясть нить потолще и попушистей, чтобы жизнь человека была послаще, средняя тщательно следила, чтобы нитка — упаси боже! — раньше времени не оборвалась и человек мог благодаря этому преодолевать опасности жизни, то Атропос всегда щелкала ножницами строго по метке. Никогда никому не отпустила даже миллиметра сверх установленного лимита.

Отрезанный сухим щелчком ножниц от привычной жизни грек прямым ходом шествовал в царство Аида. И вот в этот момент жители Эллады были в корне не согласны с русской присказкой: «Туда ничего не унесешь». Грек, явившийся в подземное царство совсем налегке, оказывался в весьма неприятном положении. В процессе похорон всякому усопшему положено было выделить медную монетку — обол, которую, как правило, клали под язык и на которую прибывшему в Аид предстояло купить себе билет на проезд в ладье Харона.

Едва спустившись под землю, сразу за порогом явившиеся натыкались на Стикс — реку, отделяющую царство живых от царства мертвых. Вообще от чего другого, а от проблем с ирригацией в Аиде не страдали. Не всякая наземная область земного шара может похвастаться таким количеством проточных водоемов, как Аид. Ахерон, Флагетон, Кокит, Аоронит и, наконец, злополучная Лета, река забвения, так густо расчертили потусторонний мир, что там впору было проводить парусные гонки.

Те, у кого денег с собой не имелось, вынуждены были бесприютно скитаться по берегу или на свой страх и риск пытаться спуститься в царство мертвых зайцем, через другие входы. Платежеспособные же души за медный обол перевозились Хароном на противоположный берег Стикса (на какие нужды шли собираемые средства, ни в одном из источников не упоминается) и шествовали на суд.

Судебными органами под землей ведали три братца: Минос, Эак и Радамант. Первый числился столоначальником, второй — ведал делами европейцев, третий — отвешивал срока азиатам. Признанные праведниками из здания суда этапировались в Элисиум, что-то среднее между столичной кафешкой и провинциальным парком отдыха. Сведений про этот Элисиум до нас дошло немного, но достоверно известно, что там никогда не заходило солнце, всегда играла музыка, пели птицы и подавали коктейли с мудреными названиями. При этом праведники имели бонус в виде права родиться на свет еще раз. Прошедшие успешно такой круг трижды получали статус «гроссмейстера» и путевку на острова блаженных, где в принципе было все то же самое, что и в Элисиуме, только еще по ретрансляционной сети регулярно читали нараспев Гомера и прочую классику.

Те, чьи прижизненные деяния признавались судом порочащими честное имя грека, обрекались на вечные муки, примерами которых усеяна вся греческая мифология. Не прошедшие по конкурсу ни в свет ни в тьму существовали тоже ненамного слаще. Если судьи затруднялись определить однозначно, каким знаком пометить господина, тот изгонялся назад бродить по полям из белых тюльпанов асфоделий. Каждому школьнику была известна цитата, согласно которой «лучше быть на земле рабом безземельного крестьянина, чем правителем всего Аида». И никому, что характерно, выйти из этого сумрака не удавалось.

Все это шагающему в Лаконию к центральному спуску в преисподнюю Гераклу было известно с детства. Но ему ли, сыну Зевса и главному герою человечества, было бояться чертей и привидений, тем более что с некоторыми из деятелей Аидовой лавочки ему уже приходилось иметь дело.

Вопреки ожиданиям, спуск в ущелье, на дне которого скрывался заваленный камнями вход в подземный мир, не занял у героя много времени. Бухта капронового альпинистского троса, одним концом закрепленная на краю расщелины, решила все вопросы. Следующая проблема — переправа через Стикс — была снята еще проще, в стиле фильмов про великих мастеров ушу. Один посмотрел в глаза другому, перевозчик сжал в руках весло, пассажир приподнял дубину, и противники без схватки поняли, чем все кончится.

Харон предпочел вопиющим образом нарушить должностную инструкцию и перевезти через реку живого человека, нежели самому оказаться в реке, из которой точно никому не удавалось выбраться. До Геракла переправиться через Стикс на посудине Харона не удавалось никому, после него сделать это смогли лишь двое. И то первый, герой Эней, проехал по полученному по блату спецпропуску, показав перевозчику сорванную в роще Персефоны золотую ветвь. А другой переправился, применив, как сказали бы сегодня, методы нейролингвистического воздействия. Этим человеком был знаменитый певец Орфей.

После смерти жены Эвридики величайший музыкант Эллады долго бродил по долине, где случилась трагедия, и пел настолько депрессивные песни, что небо полгода проливалось дождем от наведенной певцом тоски. Уже успевший к тому времени получить огласку подвиг Геракла навел безутешного Орфея на мысль, что смерть — это не навсегда и при правильном подходе есть шанс что-то забрать даже из царства Аида.