Рыцарь (№1) - Рыцарь

Андрей Смирнов

Рыцарь

Часть первая

КАК Я СТАЛ СТРАНСТВУЮЩИМ РЫЦАРЕМ

Глава первая

Лошадка была старой, низкорослой, со спутанной гривой и усталыми глазами, полными бесконечного терпения. Старой была и телега – скособоченная, потемневшая от времени и, наверное, благодаря одному лишь чуду до сих пор не развалившаяся на части. Крестьянин, сидевший в телеге, настороженно посматривал на нас с Тибо. То, что от встречи с двумя вооруженными людьми на пустой дороге ничего хорошего выйти не может, было написано на его лице большими печатными буквами. Впрочем, лошадку свою он остановил, как только понял, что два всадника, скачущих ему навстречу, желают проявить интерес к его персоне.

– Эй ты! До Чертова Бора далеко? – гаркнул Тибо.

Во взгляде мужичка настороженности чуть поубавилось.

– Не близко, – буркнул крестьянин и, повернувшись, махнул в сторону, откуда приехал. – За холмом тем развилка будет. Вам, знатчица, направо нужно. Как поедете вдоль леса, езжайте все прямо, прямо, и так к селу тому и выедете... А уж за ним и Бор будет.

– К вечеру успеем?

– Успеете, – последовал ответ, – на конях-то...

Мужик так и не тронулся с места, пока мы не проехали мимо него и не пустили лошадей рысью. У холма я придержал Принца и оглянулся. Мужик по-прежнему сидел на телеге и глядел нам вслед. Перехватив мой взгляд, поспешно отвернулся и хлестнул поводьями свою понурую лошадку.

Обогнув холм, мы на минуту остановились: столь впечатляющая развернулась перед нами картина – особенно после влажного заболоченного леса и неровной, состоящей из сплошных ям и ухабов лесной дороги. Перед нами расстилался широкий луг, плавно переходивший в низкие пологие холмы. Слева – густой ельник, справа, поодаль, – темная полоса деревьев. В небе над нами громоздились облака фантастических размеров и очертаний. Я улыбнулся, прищурившись от солнца, на миг проглянувшего между ними. Вон башня, вон парусный корабль, вон невиданный зверь, вон девушка в длинном платье...

Тибо терпеливо ждал, пока я вдоволь налюбуюсь облаками. К моим странностям он уже малость попривык.

Я не знал, что облака могут быть красивыми. Я вообще еще очень многого не знал о мире, который окружал меня. Точнее – не помнил.

Собственно, поэтому мы и ехали в этот Чертов Бор. Говорят, там где-то неподалеку живет весьма уважаемая и опытная в своем ремесле ведьма. Тибо говорит.

– Поедемте, что ли, господин Андрэ... – наконец не выдержал мой спутник. – А то ведь до темноты не успеем.

Я рассеянно кивнул ему и тронул коня с места. Хорошо хоть, что, потеряв память, я не разучился ни править лошадью, ни орудовать мечом. А ведь рыцарю, как ни крути, без этих навыков никуда.

Правда, то, что я – рыцарь, а Тибо – мой слуга и оруженосец в одном лице, я узнал все от того же Тибо. Совсем недавно.

...Первое, что помню: лежу на земле, в висках бешено стучит кровь, и голова... ну не то чтобы болит... звон в ней какой-то странный. Неприятный такой звон.

Так вот, лежу я на земле, и стоит надо мной какой-то здоровенный бородатый придурок. Ухмыляется. Только эта улыбка и борода и видны из-под шлема. Шлем – круглый шишак, на лице – металлическая полумаска. В левой руке мужик держит дубину с шипами, а в правой – самый натуральный меч с обоюдоострым лезвием длиной около метра. И нещадно разит от этого бородатого придурка потом и чесноком.

– Признаешь себя моим пленником? – осведомляется он, не переставая ухмыляться. – А?.. Чего молчишь? Язык проглотил?! Отвечай, негодяй, а то, как Бог свят, на куски порежу!

По роже видно – порежет. С большой радостью. Не знаю почему, но с агромаднейшей нелюбовью глядит на меня этот здоровенный бородатый дядя. И с большим трудом удерживается, чтобы не воткнуть в меня свой ковыряльник.

Но мне почему-то очень не хочется признавать себя чьим-то пленником. Тем более пленником этого бородатого дяди. И очень мне не нравится то, что он поставил мне на грудь свою ногу. Слишком уж сильно эта нога воняет.

– Да пошел ты, мудак! – искренне ответил я. Мужик, услышав мои слова, обрадовался. Очевидно, ждал чего-то в этом роде. Но когда он замахнулся, намереваясь выполнить свое обещание порезать меня на куски, я обеими руками вцепился в его ногу и что было силы дернул влево. Мужик хотя и не упал, но потерял равновесие и на мгновенье замешкался. Я ударил его в пах. Не попал. Но на локте у меня, как оказалось, была надета железная хреновина с шипом посередине... И вот она-то, хреновина, то бишь он – наруч, и решила дело. Мужик шарахнулся – и наткнулся ногой на шип. Я дернул руку на себя, вгоняя шип поглубже. И бородач свалился.

Правда, поразительно быстро поднялся – поразительно быстро для человека, которому проткнули ногу трехдюймовым стальным шипом. Понятное дело, дяде хотелось жить.

И мне тоже.

Поэтому я оказался на ногах еще раньше.

Происходило все это безобразие на небольшой зеленой полянке, словно самим Богом предназначенной для подобных мероприятий.

На полянке мы были не одни. Но на помощь рассчитывать не стоило. Если наши зрители не вмешались, когда бородач едва не снес мне голову, то не станут вмешиваться и теперь.

Зрителей присутствовало трое. Двое слева: один, поджарый, со шрамом поперек физиономии; второй – совсем еще мальчишка; третий – справа. Толстяк с обрюзгшим лицом. На заднем плане пощипывали травку лошади.

Не успел я толком оглядеться, а бородач уже шел ко мне, выставив меч, хромая и изрыгая ругательства.

И вот тут толстяк неожиданно заорал:

– Меч, ваша милость!.. Справа!

Услышав толстяка, поджарый мужик тоже завопил:

– Гийом, выпусти ему кишки!..

Признаться, я не сразу сообразил, кто кому что кричит и кто тут за кого болеет. Все мое внимание было приковано к бородачу, который направлялся ко мне явно с самыми недружелюбными намерениями. Я отступил на шаг...

И увидел лежащий в траве меч. Рядом с моим правым сапогом.

Я быстро нагнулся, чтобы поднять меч. Сердитый господин по имени Гийом рванулся вперед и едва не снес мне полголовы. Промахнулся. Я нырнул под клинок, схватил лежавший в траве меч и отразил им следующую атаку. И еще одну. А потом Гийом допустил ошибку – попытался ударить меня палицей. Он ведь по-прежнему сжимал палицу в левой руке. И мечом вертеть она ему совершенно не мешала.

Как-то так само собой получилось, что, когда Гийом попытался достать меня палицей, я, вместо того чтобы снова отступить, рубанул его по левой руке. Гийом завопил и допустил вторую и последнюю в своей жизни ошибку – посмотрел вниз, на раненую руку.

Я совсем не хотел убивать его. Но с того самого мгновения, когда я очнулся и увидел, что надо мною стоит неизвестный человек, собирающийся меня прикончить, я действовал, а не думал.

Когда Гийом посмотрел вниз, мои руки, живя будто своей собственной жизнью, продолжили начатое движение. Мой меч взметнулся вверх и, описав в воздухе полукруг, вошел точнехонько в пространство между кольчужным капюшоном и густой темно-рыжей бородой сьера Гийома де Боша.

Правда, то, что он сьер и де Бош, я узнал уже потом.

Гийом грузно осел в траву. Он был мертв.

Я же совершенно механически стянул латные рукавицы, вытер меч и подумал: «А из-за чего мы подрались-то?..»

И вот тут я понял, что ничего не помню. Вообще. Не помню даже, как меня зовут.

От тихой паники по этому поводу меня уберегли две вещи. Во-первых, во мне отчего-то жила твердая уверенность, что пройдет минута-другая и все встанет на свои места. Я вспомню, кто я такой, вспомню, что я здесь делаю, и тогда станет ясно, что теперь делать с трупом этого большого бородатого парня...

Во-вторых, зрители наконец соизволили покинуть свои зрительские места и, громко переругиваясь, подошли поближе.

– Это бесчестно!!! – вопил человек со шрамом.

– Все честно!!! – орал толстяк. – Оружие было у него в руках!

– Он должен был предложить ему сдаться!

– А разве твой Гийом, когда вызывал на бой моего господина, не сказал ему: «Мы будем биться до смерти»?! Разве он позволил ему поднять свой меч?!

Так я узнал, что, оказывается, являюсь чьим-то господином.

– Но Гийом-то предложил ему сдаться! – не успокаивался поджарый.

Я подумал, что пора бы и мне вставить словечко.

– Уймись, – сказал я человеку со шрамом.

Он заткнулся. Причем сразу же. Глянул на меня со злобой, но тут же вперил взгляд в землю и отправился к мертвецу.

– Что с телом-то делать будем? – спросил я толстяка, стараясь, чтобы мой голос звучал как можно естественнее. Почему-то казалось мне, что за это убийство меня схватят и посадят в тюрьму. С другой стороны, я защищался...

Но толстяк смотрел на происходящее под другим углом.

– Тело? А на что оно нам? Эй! – Он повысил голос. – А который тут гийомовский конь?

Когда поджарый, услыхав это заявление, повернулся и вперил в толстяка ненавидящий взгляд, толстяк все так же буднично добавил:

– И доспехи с него снимайте и тащите сюда.

Я почувствовал, что что-то во мне противится этой идее.

– Не надо, – вмешался я. – Не надо нам его доспехов.

Поджарый мрачно уставился на меня, а толстяк удивился.

Но возражать не стал.

– Так уж и быть, – буркнул он. – Доспехи можете оставить себе. Но коня мы забираем! Так который конь-то, вороной, что ли?

– Угу.

Толстяк вопросительно поглядел на меня, но поскольку я не сдвинулся с места и ничего не сказал, сам подошел к вороному, ухватил за узду. Тот злобно фыркнул и попытался укусить.

– Зовут как? – спросил толстяк.

– Зверюга.

Следующие десять минут толстяк пытался подружиться с этим злобным животным. Я предположил было, что кончится это тем, что конь лягнет толстяка в брюхо, но ошибся. Через десять минут толстяк отвязал жеребца и гордо прошествовал с ним на «наш» край поляны.

– Справный конь, – сообщил он мне, привязывая жеребца на некотором удалении от двух других лошадей, очевидно наших, поскольку когда я подошел к ним поближе, они отнеслись к этому спокойно, а гнедой жеребец даже дружелюбно фыркнул и ткнулся носом мне в плечо. Я похлопал его по шее. Кажется, мы были с ним хорошо знакомы.

Между тем проклятая память и не думала возвращаться. Казалось, еще чуть-чуть, еще одно случайное слово или какое-нибудь незначительное событие – и воспоминания всплывут наконец на поверхность сознания, и я вспомню и как зовут толстяка, и какую кличку имеет гнедой, и как, черт возьми, зовут меня самого! Но ничего не происходило, и уверенность, что пройдет еще немного времени и все встанет на свои места, таяла, как ледышка на солнцепеке.

Я подошел к толстяку.

– Слушай, – сказал я, решившись наконец на правду, – как тебя зовут?

Сначала он не понял, к кому я обращаюсь. Потом до него дошло, что я обращаюсь к нему, поскольку больше вроде бы не к кому.

– Шутите, что ли, ваша милость?

– Нет, – сказал я. – Не шучу.

Толстяк ахнул и прикрыл рот ладонью.

– Святая Мария... – пробормотал он. – Значит, огрел он вас все-таки своей дубиной... А я-то думал, вы нарочно притворились...

– Кто огрел?

– Да он! Гийом этот проклятущий!.. Ох ты... вы что, и Гийома не помните?!.

– Я даже не помню, как зовут меня самого, – честно признался я толстяку. – А вот Гийома помню. Ровно с той самой минуты, когда я валялся на земле, а он предлагал мне сдаться. А вот до этой минуты – ничего. Кто он вообще такой был, этот Гийом?

Некоторое время толстяк глядел на меня широко раскрытыми глазами. Потом он издал странный звук – что-то среднее между «Ааааа...» и «Эээ-ээ...» – и снова закрыл рот.

– Ну так что? – поторопил я толстяка. – Из-за чего вся разборка-то произошла? Что мы не поделили?

– Да как же так... – жалобно протянул толстяк. – Вы ж ведь сами... Неужели и вправду не помните?

– Как Бог свят, – сказал я, припомнив гийомовскую присказку.

Похоже, этот аргумент толстяка убедил.

– Де Бош, значит, нагнал нас на дороге...

– Подожди. Кто такой де Бош?

– Да он же! – Толстяк чуть не плакал. – Гийом этот! Сьер Гийом де Бош. Догнал, значит, на дороге и говорит, что, дескать, уже второй месяц вас разыскивает. А вы ему так с ехидцей – приятно, мол, когда хоть кто-то о тебе помнит. А Гийом, значит: «Так ты, мерзавец, еще и смеешься!..» Простите, ваша милость, это не я, это он сказал, что вы мерзавец!.. То есть вы не мерзавец... Тьфу ты, прости Господи!.. Ну так вот. Вызвал, значит, вас Гийом на поединок. Поехали мы в лесок, нашли полянку подальше от дороги... вот эту самую полянку... Тут вы с ним биться стали. А потом раз махнул Гийом палицей, вы вроде бы увернулись, но потом вдруг меч из руки выпустили, за голову схватились и наземь рухнули. Наверное, все-таки задел он вас своей кочерыжкой... Позвольте, господин, я вашу голову осмотрю.

Я позволил. Толстяк расстегнул толстую кожаную куртку, которая была на мне, помог стянуть кольчужный капюшон. Только тут я сообразил, что не представляю даже, во что одет, – и с великим любопытством оглядел свои руки, ноги и туловище. Под курткой, изрядно, кстати, потрепанной, обнаружилась кольчуга. На локтях – шипастые браслеты, сыгравшие столь судьбоносную роль в жизни и смерти Гийома де Боша. На ногах – полотняные штаны, заправленные в высокие сапоги. Еще имелись латные рукавицы и пояс с перевязью. К поясу крепились ножны, в которых покоился меч.

Я не помнил, как убирал в ножны меч. Видимо, мои руки сделали это автоматически. Равно как и вытерли клинок о рукав: о ту самую часть рукава, которая виднелась между кольчужным рукавом и наручем. Я поморщился. Ну на хрена я это сделал? Теперь уже кровь не отстирать...

Латные рукавицы были настоящим произведением искусства. Сочетание кожи и металлических пластин. Весом примерно по полкило каждая.

... Полкило?

Да что же со мной такое творится?..

– ... Вроде бы крови нету, – заявил толстяк, исследовав мою макушку. – Целая, кажись.

Я рассеянно кивнул.

– А из-за чего вообще он... ну, Гийом этот... из-за чего вообще он до меня докопался?

– Ч-чево?

– Почему он меня искал?

– Так это... – Толстяк недоуменно дернул плечами. – Вы ж про него памфлет сочинили. Еще когда мы в Марселе были.

– Памфлет? В Марселе?

– Ну да. Неужели не помните? «Раз как-то грозный Гийом де Бош в авиньонском борделе устроил дебош. В канаве заснул и, проснувшись, услышал: “А боров ведь этот на де Боша похож!..”» Там еще четырнадцать куплетов. Говорить?

– Потом. С де Бошем все ясно. Теперь расскажи мне, как меня зовут, кто я такой и что мы делали в Марселе.

– Кто вы тако... То есть вы совсем-совсем ничего не помните?

– Совсем. Итак, кто я такой?

– Вы – мой господин, сьер Андрэ де Монгель.

Толстяк снова замолчал, решив, видимо, что выдал мне более чем исчерпывающие сведения. Но я так ничего и не вспомнил. Андрэ де Монгель... Это имя не вызвало никаких эмоций, ни шквала воспоминаний – как я втайне надеялся. Просто набор звуков, не более.

Поэтому я продолжил давить на толстяка:

– Это всего лишь имя. А кто я такой? Чем я занимаюсь, что делаю, где живу?

– Вообще-то, – сказал толстяк, – вы живете в Монгеле, в имении вашего батюшки. Но с другой стороны, вы там не живете вот уже почти восемь лет. А занимаетесь вы... Ну и не знаю, как сказать, ваша милость. Вы же рыцарь. Вот странствуем, стало быть. Восьмой уж год пошел...

– Ах вот как... – задумчиво произнес я. – Значит, рыцарь... Странствующий рыцарь...

Было в этих словах что-то... что-то знакомое до боли... и вместе с тем – совершенно неуместное. Мне почему-то вдруг захотелось громко расхохотаться.

Но смеяться я не стал. Слишком уж серьезно, со странной смесью материнской заботы и дружеского сочувствия смотрел на меня взволнованный толстяк.

– И давно мы с тобой странствуем?

– Да вот... Как вернулись из Палестины, так и странствуем.

– Из Палестины?

– Из Палестины, – значительно подтвердил толстяк.

– И давно мы оттуда?

– Четвертый год тому уж.

– А что мы там делали?

И почти не удивился, когда услышал:

– Сражались с нечестивцами за Гроб Господень.

Я вздохнул:

– Оставим пока Палестину в покое. Расскажи мне о моих родителях.

Толстяк снова ахнул:

– Что, даже батюшку вашего не помните? Вот грех-то какой, прости Господи...

– Короче.

– Граф де Монгель, значит, отец ваш... Матерью вашей с Жераром была Бланка из Тюи... Только померла она после родов-то... Вы и не знали ее совсем... Красавица была и хозяйка добрая...

– Жерар – мой единственный брат?

– Да. То есть нет... То есть брат у вас один, но есть еще и сестра. Младшая. Когда ваша матушка померла, господин граф снова женился. На дочери барона фон Штрауфзена. От того брака и сестра ваша, Луиза.

– Понятно. А чего мне дома-то не сиделось?

– А вот этого уж, – сказал толстяк, – уж вот этого я не знаю.

И недоумевающе развел руками в стороны. Подумал немного и добавил:

– А коня вашего Принцем зовут.

– Ну хорошо, – сказал я. – А куда мы ехали, когда нас нагнал этот... де Бош? Или тоже не знаешь?

– Почему же, – обиделся толстяк, – знаю.

– И куда?

– На запад.

Ненадолго в воздухе повисло молчание.

– И это все? Просто на запад?

– Ну, вообще-то вы собирались в Тулузу, но до нее ж еще переть и переть... И к тому ж, кто вас знает, куда вам посередь дороги повернуть вздумается? Вот так восемь годков назад поехали мы с вами раз в один городок, где, как говорили, церковь построили новую... а вернулись только через четыре года, из Палестины из самой.

Я хмыкнул:

– И часто мы с тобой так ездили?

– Господин мой, – проникновенно сказал толстяк, – все те восемь лет, что я с вами, мы только так и ездили.

Дела.

– Давай-ка теперь вернемся к тому, с чего начали. Как тебя зовут?

– Тибо. Слуга я ваш. Неужели не помните?.. Мы ж с вами всю Палестину... От Акры до Аскелона... Вот напасть-то ведь какая, прости Господи...

– Хватит ныть. Подумал бы лучше, что теперь делать.

Тибо почесал затылок:

– А что делать? В Эжль ехать надо. К епископу.

– Зачем нам епископ?

Тибо удивился:

– Да как же? Чтоб рассказать о поединке. А то ведь еще наплетут всякого...

– Самому епископу и рассказать?

– Ну да. Это ж его земля. И отпущение он же даст. Индульгенцию.

Что такое индульгенция, я у Тибо спрашивать не стал.

Пока мы собирали шмотки, у меня крепло мрачное предчувствие насчет будущей верховой езды. Вдруг я и на лошадь залезть не сумею. Буду ходить вокруг да около и размышлять, как бы половчее вдеть ногу в стремя. Или свалюсь, едва Принц двинется с места.

Предчувствия не оправдались. К своему собственному удивлению, я оказался весьма неплохим наездником. Мое тело отлично помнило, что ему следует делать, а Принц помнил, что следует делать ему. Мне оставалось только любоваться окрестностями.

День выдался прекрасный. Лето, птички поют... лес вокруг...

– Скажи, Тибо, – обратился я к своему спутнику, – а когда станет известно о смерти Гийома, у нас не будет неприятностей?

Тибо пожал плечами:

– Может, и будут. Если родственники у него найдутся. Но он же северянин. Пока еще доберутся до нас эти родственники...

– Только родственников нам и надо опасаться?

– А кого ж еще? Вы ведь честно его убили.

Эжль оказался небольшим городком, окруженным садами и огородами. Ни городской стены, ни частокола вокруг Эжля не было, зато в самом центре громоздилась здоровенная постройка, поначалу принятая мною за крепость. Но это была не крепость. Это был монастырь.

Вообще-то сей монастырь мало отличался от укрепленного замка. Толстые стены с бойницами, мощные дубовые ворота, затянутый ряской ров и невысокая насыпь, густо заросшая сорными травами. Западную стену оберегала круглая низенькая башня.

На насыпи со скучающим видом сидела босоногая девчушка и следила за гусями, которые бродили внизу. Когда отдельные гуси-альпинисты пытались взобраться на насыпь, девчушка хворостиной сгоняла их обратно.

Когда мы подъехали к воротам, те приоткрылись и выпустили нам навстречу мужика в темной длиннополой рясе и с бритой макушкой монаха.

Монах поначалу нас не заметил – болтал с кем-то, остававшимся с той стороны. Затем они оба – монах и его невидимый собеседник – дружно заржали. Монах обернулся, увидел нас.

– К епископу? – поинтересовался он. – Марк, не закрывай ворота!

В створе показалась толстая морда в рытвинах от оспы.

– Откуда едете?

– Из Арля.

– В Ним не заезжали?

Тибо покачал головой:

– Закрыт сейчас город. Болезнь там вроде какая-то.

Монах кивнул:

– Закрыт, значит... Додумались наконец... Ну, с Богом.

– Епископ-то где? – спросил Тибо.

– Монсеньор Готфрид сейчас в трапезной, – важно изрек первый монах. И пошел по своим делам.

Хорошо смазанные петли не заскрипели, когда привратник Марк открывал ворота.

«Бумм!» – сказала левая створка, глухо ударяясь о стену.

«Бумм!» – сказала правая створка несколькими секундами позже.

Мы въехали в монастырский двор.

По двору бродили свиньи и куры. Еще один монах, с макушкой, обросшей недельной щетиной, возился у колодца. Мы его не заинтересовали.

Во дворе имелись две каменные постройки: церковь и большой дом посередине двора; и множество деревянных: амбаров, сарайчиков и прочих хозяйственных построек.

Мы остановились неподалеку от большого каменного дома. Я спрыгнул с коня и уж было направился к крыльцу, когда меня остановил окрик Тибо:

– Ваша милость!

Я повернулся:

– Что еще?

– Деньги-то забыли взять, – укоризненно напомнил мне Тибо и принялся рыться в моей седельной сумке.

– А они что, нам здесь понадобятся?

– Ну вы, господин Андрэ, совсем как дите малое... – пробормотал Тибо, не переставая обшаривать сумку в поисках кошелька. – Епископ Готфрид – сеньор этих земель. Значит, он и судья тутошний, и правитель... Смекаете, к чему я?.. К тому ж он еще и священник, слуга Господа Бога нашего, лицо, так сказать, духовное...

– Ладно, я понял. Сколько ему нужно дать?

– По повелению нашего августейшего короля штраф за убитого на поединке – три марки. Это, значит, Готфриду причитается как лицу светскому...

Я не смог удержаться от улыбки: очень уж забавными выглядели эти подсчеты.

– А как лицу духовному?

– Тут сложнее, господин Андрэ. Чем больше вы пожертвуете на благо Святой Римской Католической Церкви – тем меньше епитимья будет.

– У нас есть второй кошелек?

– Есть... – Тибо слегка растерялся. – В моей сумке...

– Ссыпь пока деньги в одну кучу. А в кошелек положи монет шесть-семь и дай его мне.

Тибо несколько секунд задумчиво жевал губами, потом сообразил, что к чему, и, криво ухмыльнувшись, принялся исполнять приказание.

– Господину епископу, – отчеканил я, принимая из рук Тибо изрядно похудевший кошель, – совершенно не обязательно знать, какими именно финансами мы располагаем.

Монсеньор Готфрид, епископ Эжльский и Каронский, любезно изволил принять меня в своих личных апартаментах. Монсеньор Готфрид был пьян.

В его апартаменты меня проводил какой-то монашек.

Видимо, монсеньор только что закончил трапезу и собирался отдохнуть часок-другой от трудов праведных. В правой руке монсеньор сжимал кубок, в левой – пыльную бутыль в берестяной оплетке. Епископ был крупный мужчина. Весьма. Радостное удивление отразилось на лице монсеньора при виде незнакомца. То бишь при виде меня.

– Добрый день.

– Ссс... с кем имею честь?..

– Андрэ де Монгель, – представился я.

– Оч-приятно!..

– Будучи в ваших землях, – решил я сразу приступить к делу, – я поссорился с одним человеком...

– Рыцарем?

– Да. Гийомом де...

– Держу пари: вы пустили ему кровь!!! – не слушая меня, проревел епископ. – Вы проткнули его насквозь и разрубили на части! – Шатаясь, епископ Готфрид добрел до стола и с грохотом водрузил посередь оного свою бутыль. – Вы выпустили ему кишки! Я прав?

– Да, но...

– Выпьем же за это! – провозгласил епископ, откупоривая бутылку.

Я удивился, но промолчал. Подошел поближе к столу.

Епископ меж тем наполнил два кубка. Кроме кубков на столе имелись две пустые бутыли, кувшин, серебряное блюдо, большие каминные щипцы. Но когда я протянул руку к ближайшему кубку, епископ меня удержал.

– Погодите, – сказал он. – Вам еще нельзя. Кто, говорите, был ваш противник?

– Гийом де Бош.

– Не помню такого, – промолвил епископ Готфрид и осушил свой кубок. – Еретик?

Я пожал плечами:

– Не знаю.

– Но ты-то сам добрый католик?

– Конечно, – согласился я на всякий случай.

– Выпьем же за это.

Воспользовавшись тем, что монсеньор епископ убрал руку от моего кубка для того, чтобы снова налить себе красного, я пригубил вино. Ничего вино оказалось. Только, на мой вкус, слишком терпкое.

– Полно тут еретиков, – доверительно сообщил мне епископ. – В кого ни плюнь – обязательно попадешь в еретика. Даже в моих собственных землях сколько их развелось, проклятущих, – ужас... рассказать кому-нибудь – не поверят...

Я сочувственно покивал.

– Давно пора их всех к ногтю... – продолжал Готфрид. – А то придумали тоже – свободомыслие... А все отчего? А все оттого, что никакого порядка в стране нет... Вот я понимаю – Германия, скажем... Арагон... А кто, говоришь, таков был этот... этот...

– Кто?

– Ну, тот, которого ты... – Тут епископ присвистнул и закатил глаза.

– Аааа... Гийом де Бош.

– Откуда он?

– Кажется, откуда-то с севера. Я не знаю точно.

– Значит, все-таки не еретик... – с сожалением сказал Готфрид. – А ты буллу Папы Римского против этих нечестивцев слышал?

– Нет.

– Так знай же, сын мой, что всякий, кто убьет еретика, получает себе его имущество, а также отпущение своих предыдущих грехов, пусть даже и самых тяжелых. Вот, скажем, убил ты десять католиков. Значит, надлежит тебе убить десять еретиков – и ты чист и перед Иисусом, и перед Церковью, аки агнец...

– Спасибо. Буду иметь в виду.

– А знаешь ли ты, – сказал епископ, разливая по нашим кубкам то, что еще оставалось в бутылке, – что вообще-то убийство – это грех?..

– Знаю, – ответил я, – но дело в том, что...

– Вот помню, раз в Париже, – перебил меня Готфрид, – лет эдак пятнадцать или двадцать назад... устроил батюшка короля нашего турнир... Ну, я тогда эту рясу еще не носил... В общем, случилось так, что свалил я на турнире сынка одного барона. Сшиб его с седла в общей свалке – а он возьми да и сломай себе шею. Тут, значит, герцог мне и говорит...

Следующие двадцать минут епископ повествовал о славных делах своей молодости. Периодически он сбивался и замолкал, пытаясь отыскать нить рассказа.

К концу его рассказа я начал думать, что Париж – город весьма немноголюдный. Вот уже лет пятнадцать или двадцать. Населенный преимущественно бывшими собутыльниками епископа Эжльского и спасенными им девицами... По-моему, король и некий, часто упоминавшийся Готфридом герцог были единственными, кому, кроме девиц и готфридовских собутыльников, удалось избегнуть того, чтобы их «проткнули насквозь» или «разрубили на куски». К герцогу Готфрид – это чувствовалось по его тону – до сих пор испытывал некоторую, слегка покровительственную симпатию.

Во время одной из затянувшихся пауз я спросил:

– Значит, насчет Гийома все в порядке?

Епископ погрозил мне пальцем:

– Погоди!.. Экий ты быстрый... А знаешь ли ты, что мать наша, Святая Католическая Церковь, пребывает в бедности великой, в то время как враги ее всюду подняли главы свои...

Я отвязал от пояса кошелек, высыпал из него на ладонь все монеты, демонстративно отделил одну, которую спрятал обратно, а остальные подвинул к Готфриду.

– Вижу я, – сказал Готфрид, убирая деньги в большой сундук под кроватью, – что есть в тебе смирение и благочестивое рвение до дела христианского... Погоди-ка.

Бормоча себе под нос, Готфрид принялся рыться в сундуке. Не найдя искомого, он бегло осмотрел две деревянные полки, приколоченные к задней стене, и перешел к сундуку, стоявшему рядом с дверью.

– Куда же я ее сунул...

Нужная вещь нашлась в груде тряпья (в том числе и женского), сваленного рядом с сундуком. Это оказалась увесистая шкатулка, обитая железом. Готфрид сел на кровать, положил шкатулку себе на колени и начал копаться в ее содержимом.

– «Сим свидетельством...» Так, это не то... Это святотатство... Это возведение хулы на Папу... А это что такое?.. Ага... Нет... А это?.. А, вот оно!.. Давай становись на колени.

Чувствуя себя полным идиотом, я встал.

– Сын мой, веришь ли ты в Иисуса Христа, Господа Бога нашего? – проникновенным голосом спросил меня епископ.

– Да, отец мой. Верю.

– Раскаиваешься ли ты в убийстве... этого... как его...

– Гийома де Боша.

– Во! Точно... Раскаиваешься?

– Раскаиваюсь.

– Какие-нибудь у тебя еще есть грехи?

– Да нет... кажется...

– «Кажется»! – передразнил меня епископ. – Так есть или нет?

– Нет.

– Не верю.

– Ну, вообще-то... – начал я, судорожно соображая, что бы еще такое придумать.

– Ладно, – смилостивился Готфрид. – Знаем мы ваши грехи. Все мы грешны. Отпускаю тебе прегрешения, сын мой... Повторяй за мной: Pater noster qui in caelis...

– Pater noster...

Но тут нас прервали. Скрипнула дверь. В комнату заглянула молоденькая и довольно привлекательная девушка.

– Монсеньор Готфрид, вы зде... Ой, простите! – осеклась она, заметив наконец и меня.

– Мари, – с ласковой укоризной сказал епископ. – Ты не вовремя. Сгинь с глаз моих.

Девица шмыгнула обратно за дверь. Готфрид несколько секунд смотрел ей вслед. Потом в такт каким-то своим мыслям покачал головой. У меня начали затекать колени.

– На чем мы там, бишь, остановились?.. – спросил меня епископ, поворачиваясь.

– На Патерностере.

– Ах да... – Готфрид осенил меня крестом. – Вот что, сын мой... Иди-ка ты и не греши больше... Прочтешь десять раз «Pater noster» и «Ave»... Аминь.

Решив, что настал подходящий момент для того, чтобы перекреститься, я так и сделал. Во мне почему-то сидела твердая уверенность, что креститься следует через правое плечо, однако рука сама собой потянулась сначала к левому, а уж потом к правому – и я не стал препятствовать ей в этом.

– Благодарю вас, отец мой...

– Все, – епископ сунул мне в руку прямоугольный кусок пергамента и еще раз небрежно начертил в воздухе крест, – иди, сын мой.

Я вышел.

Тибо дожидался меня во дворе:

– Ну как?

– Лучше некуда. Особенно хорошо пошло вино из монастырских подвалов.

Тибо всплеснул руками:

– Так что, вы к нему в гости не напросились? Все равно в городе ночлег искать придется.

Я пожал плечами. Подобная мысль мне как-то в голову не пришла. Но признаваться в этом я не собирался.

– Скажем так: обстановка к продолжению знакомства не располагала.

– Аааа...

Когда мы подъехали к воротам, выяснилось, что привратник куда-то исчез. Так что открывать ворота нам пришлось самим. Закрывать их мы не стали. Сами закроют. Не маленькие.

* * *

Постоялый двор мы нашли быстро. Первый же человек, к которому обратился Тибо, уверенно указал пальцем куда-то в конец улицы.

– Вон тот дом видите? Заведение месье Герарда. Там есть и конюшня, только с обратной стороны надо заехать.

Мы так и сделали. Воняло в переулке знатно. На главную улицу города местные жители сливать помои, видимо, стеснялись. Всем остальным улицам, переулкам и закуткам повезло меньше.

Оказавшись во внутреннем дворе заведения, мы спешились, поручили лошадей заботам подбежавшего конюха, а сами отправились в дом.

Значительную часть первого этажа занимала одна большая комната. В комнате стояло четыре деревянных стола, за каждым из которых могло бы разместиться человек десять.

Не успели мы войти и оглядеться, как к нам уже спешил коротышка в фартуке, заляпанном жирными пятнами. Под фартуком круглилось солидное брюшко. Пиво или сидячий образ жизни? Я бы поставил на пиво...

Торопливо вытирая руки о фартук, человек поклонился:

– Добрый день, господа.

– Ты – тутошний хозяин? – осведомился Тибо.

Любитель пива кивнул:

– Он самый. Герард мое имя.

– Свободные комнаты есть?

– А как же!

– Нам нужны две. И желательно без клопов.

Хозяин озабоченно почесал пятерней затылок. По его лицу было видно, что непомерные требования моего слуги смутили его и расстроили.

– Рози, – позвал он служанку. – Покажи господам лучшие комнаты. А вы (это уже нам) там сами выбирайте. Какая больше понравится, ту и займите. У нас нынче много свободных.

– Надеюсь, чистое белье предполагается само собой? – спросил я.

Поскольку говорил я негромко, кроме трактирщика этот вопрос услышали только Рози и небритый молодой человек, сидевший за ближайшим столиком. Оба они поглядели на меня с любопытством. А разве я что-то не то сказал?..

Только трактирщик сохранял гиперборейское спокойствие.

– Можно и чистое, – согласился он.

Спальни для гостей располагались на втором этаже, поэтому Рози повела нас наверх. Отперла пару дверей, протерла подвернувшейся под руку тряпицей бронзовые зеркала, распахнула тяжелые ставни, впустив в помещения дневной свет.

– Прилично... – задумчиво заметил Тибо. По его тону я понял, что это лучшее, что нам может предложить данный провинциальный трактирчик.

– Я сплю здесь, – сказал я, когда мы вошли во вторую комнату.

– Но ведь та просторнее, – недоуменно промолвил мой слуга.

– Не люблю большие помещения.

Тибо удивленно посмотрел на меня, но промолчал. Похоже, раньше у меня были другие вкусы...

Но поскольку боссом был я, никаких дискуссий не возникло. Меньшая – значит, меньшая. Тибо отправился вниз – забрать наши сумки.

– Кстати, а где тут можно было бы помыться? – поинтересовался я у Рози, пока она перестилала постель.

– Я скажу, чтобы подогрели воду, господин.

Я прошелся по комнате, выглянул в окошко. Небо затянуто серыми клочьями облаков. Дождь будет.

Итак, время шло, а память не прояснялась: основательно приложил меня покойный Гийом де Бош своей палицей. Ни черта я не помнил ни о себе, ни о своей жизни. Даже не знал, что за «Патерностер» и «Аве» должен прочесть. А ведь предполагалось, что я должен хорошо знать, что это такое.

Я отвернулся от окна и принялся рассматривать хлопотавшую в комнате девушку. Симпатичная. Была бы еще симпатичнее, если бы сняла тот дурацкий платок, под которым спрятала волосы.

Мое внимание привлекло висевшее на стене бронзовое зеркало. Оно было маленькое и тусклое, но я обрадовался и с превеликим любопытством заглянул в зеркало.

С той стороны мутного бронзового окошка отразилось лицо человека лет двадцати пяти – двадцати шести. Нос с горбинкой, темные волосы, узкое лицо, чуть впалые щеки, желваки на скулах, выдающийся вперед подбородок. На подбородке – трехдневная щетина. Темные глаза. Какие именно: темно-синие, карие или просто черные, определить было нельзя – отражение в бронзовом зеркале не было достаточно ясным.

Мне вдруг стало неуютно. Из зеркала на меня пялился совершенно незнакомый человек.

Я поспешно отвернулся. В голове – полный бардак.

Спас меня от тягостных мыслей Тибо, который ввалился в комнату с нашими сумками. На душе сразу потеплело. По крайней мере, в этом мире был хотя бы один человек, на которого я мог положиться.

Тибо положил сумки в угол, поглядел на служанку, потом перевел взгляд на меня. Он явно что-то собирался сказать.

– Да?

– Ваша милость, вы... эээ... ммм... вы кушать не хотите?

Я рассмеялся и хлопнул его по плечу. Мне-то есть не хотелось, а вот Тибо, похоже, проголодался.

– Пошли вниз. Зажарим трактирщика.

Тибо слегка оторопело посмотрел на меня, потом, сообразив, что это шутка, несмело улыбнулся. Мы спустились вниз.

Едва мы уселись, как рядом тут же возник месье Герард. Я кивнул Тибо: выбирай, мол, сам.

– У вас есть что-нибудь горячее?

– Каша с луком и салом.

Тибо посмотрел на меня: устраивает? Я решил, что напрасно передал ему инициативу.

– А что-нибудь мясное?

– Прикажете зарезать гуся?

– Милейший, давайте оставим гуся на ужин. Какие-нибудь холодные закуски имеются?

– Оленина, колбасы, паштет... капуста есть еще соленая... грибы...

– Грибы. И оленину.

Хозяин кивнул, однако уходить не спешил.

– Что еще? – спросил я.

Месье Герард посмотрел на меня с недоумением. Тибо же – с сильнейшим беспокойством.

– А вы пить ничего не будете?

– Будем, – успокоил я и Герарда, и Тибо. – Что у вас есть?

– Превосходное светлое пиво. Только сегодня открыли новую бочку...

На лице Тибо отразилось оживление. Я же поморщился:

– А кроме пива?

– Вино. Есть каорское, есть бургундское. Есть и с наших собственных виноградников... Ну а если вы там какой обет дали – молока могу принести... морс еще имеется...

– Достаточно. Мне – бутылочку бургундского.

Я посмотрел на Тибо.

– А мне – пиво. И кашу не забудьте.

Герард ушел.

– Память к вам так и не вернулась? – осторожно спросил Тибо.

Я покачал головой.

– Кое-что помню... очень смутно... А иногда в самых простых вещах путаюсь. Так что ты, если увидишь, что я что-то не то говорю, ты уж поправь меня.

– Да как же можно, господин Андрэ... – смутился Тибо. – Что ж люди подумают, если слуга господина своего перебивать начнет?

– А ты постарайся это сделать как-нибудь незаметно. Или говори мне, в чем я ошибся, когда мы будем наедине.

Толстяк покивал. Видимо, такой вариант его устраивал.

– Я вот все думаю, – сказал он затем, – уж не навели ли на вас порчу? Это ж места такие... Еретики и христопродавцы здесь свободно живут, как у себя дома. Кто ж его знает, кто еще в этих землях обитает? Кто угодно тут может обитать! Вот и навели на вас... Или вот, скажем, этой Гийом. Северянин он, да к тому же еще и рыжий. Взял, махнул своей дубинкой – а вы и на траву повалились... Точно! – Глаза Тибо вспыхнули. – Наверняка ж непростая была дубинка! Ведь половина ентовых северян до сих пор языческие обряды творят, даром что крестили их!..

– Погоди, погоди... Ты что, думаешь, Гийом меня заколдовал?

– Ну да! Ясное дело! Чего ж вы тогда на траву повалились, ежели он по вам не попал даже?!.. А я-то, дурень, и не сообразил сразу!.. – Тибо сокрушенно покачал головой. Как же, не уберег господина от неведомой порчи!

Мне даже как-то неловко стало при виде совершенно искреннего чувства вины, проступившего на лице толстяка.

– Ладно, не расстраивайся, – ободряюще сказал я. – Подумай лучше, как бы мне теперь избавиться от этой порчи.

– Как?.. Наверное, надо священника какого-нибудь отыскать...

– Опять, что ли, к епископу ехать?

Тибо вытаращился на меня, вдруг осознав что-то.

– Так вы ж у него были!

– Был. И что?

– А он вас благословлял?

– Благословлял.

– И не помогло?

– Не помогло.

Тибо нахмурился.

– Сильную, видать, на вас порчу навели, – сделал он вывод. – Тут настоящий святой отшельник или чудотворец требуется.

– Да? А врача тут поблизости какого-нибудь нет?

Тибо с полминуты молчал. Возникшая у меня мысль о том, что с подобными расстройствами следует обращаться не к священнику, а к врачу, под непонимающим взглядом Тибо испарилась, как дым.

– А зачем вам лекарь?

– Ну... может, это не порча, а болезнь какая-нибудь...

– Не бывает таких болезньев, – убежденно сказал Тибо. – Порча это, господин мой. Определенно.

Видя, что я все еще колеблюсь, Тибо с упреком добавил:

– Вы ж сами просили, чтоб я вам говорил, ежели вы ошибетесь в чем-нибудь. А вот теперь слушать меня не хотите.

– Ладно. Пусть будет порча. Где тут ближайший святой?

Тибо сокрушенно вздохнул:

– Так давно уже нет в Лангедоке настоящих, уважаемых святых. Это ж такие земли... еретики тут одни...

– Так что будем делать?

– Подумать надо.

Принесли еду. На большом блюде – оленина, нарезанная толстыми ломтями. Миска с солеными грибами, несколько лепешек, котелок с кашей. Кувшин и вместительная кружка – для Тибо, бутылка и оловянный кубок – для меня. Тибо, умудрившись не потерять сосредоточенного, «думающего» вида, тут же ожесточенно заработал ложкой. Компания за столом слева прекратила горланить песню про бравого солдата.

Кто-то из сидящих за тем столом повел рассказ о каком-то горожанине из Безье, который вдруг обнаружил, что его жена – еретичка.

Я прислушался.

Рассказ был длинным и донельзя запутанным. Горожанин постоянно следил за своей женой. Всячески ее проверял. Очень внимательно следил за приметами, которые сопровождали его общение с супругой. К примеру, задает он ей какой-то вопрос, жена начинает отвечать, а в это же время вдруг под окном завоет собака. «Ага! – думает горожанин. – Неспроста это!..»

Большой эрудиции был человек. Примет знал уйму. Непонятно только, почему он ни разу не спросил свою жену, еретичка она или нет. Но видимо, тому были особые причины.

Рассказчика периодически перебивали непристойными шутками (например, куда на самом деле могла бегать эта жена), но слушали его с любопытством.

– ...И вот тогда, значит, приходит он к своему духовнику и говорит: так, мол, и так, жена у меня еретичка...

– ...и шлюха, – добавил его сосед. Компания снова заржала.

– ...А духовник, значит, отводит его в сторонку и говорит: а я сам еретик. Ну, мужик думает: как же так? И крестится. А духовник ему перевернутый крест кладет. И тут чувствует, – рассказчик сделал эффектную паузу, – что в храме-то серой пахнет. И священник ухмыляется, как черт. Ну, тогда горожанин этот бежит к епископу...

Интересно: перевернутый крест – это как? «По-моему, как крест ни переворачивай, все равно крест получится», – подумал я и задумчиво сжевал еще один кусок оленины.

Два здоровенных работника вытащили из кухни бадью с водой и поволокли ее наверх. От воды поднимался пар.

Подошел Герард, встал рядом.

– Ваша милость, – сказал он. – Купель готова. Идите, покуда не остыло.

Ах вот в чем дело... Я допил вино и поднялся наверх.

Бадья занимала всю среднюю часть комнаты. Рядом стояло четыре ведра – два с холодной водой, два с горячей.

Я разделся и полез в бадью. Приятно, однако. Тепленько.

Заскрипела дверь.

– Тибо?

Но это был не Тибо. Это была Рози. С кувшинчиком в руках и лоскутом полотна, перекинутым через плечо.

Совершенно спокойно она повесила полотно на спинку кровати, а кувшинчиком зачерпнула воду из ведра. Вид мускулистого голого мужика в бадье ее ничуть не смутил. «Ну и ладно», – подумал я и милостиво позволил служаночке заняться своей головой. Купание из просто приятной процедуры превратилось в очень приятную. Нежные девичьи пальчики скользили по затылку, вискам, шее...

– Хорошие у вас волосы, господин. – Рози вылила мне на голову очередной кувшинчик. – Мягкие, как будто шелковые. И вошек совсем нет. Тут до вас рыцарь один стоял, так у него их – что мурашей в муравейнике. Ну да и волосы у него знатные были – едва до поясницы не доставали. Столько щелоку на них извели...

Мыло было смыто. Я откинул голову назад, фыркнул. Рози стояла рядом, уперши кувшинчик в бедро.

Смотрела на меня сверху вниз. Я не смог удержаться: приобнял ее бедра. Ни малейшего сопротивления. Я распутал завязки фартука.

– Залезай сюда.

– Но... платье намокнет.

– Ну так сними его.

...И в этот момент дверь снова заскрипела.

– Я тут кое с кем побеседовал и выяснил, что... – вваливаясь в комнату, начал было мой слуга.

– Тибо, – произнес я сквозь зубы. – Закрой дверь.

...Через два часа я спустился в общий зал. Настроение было – лучше не бывает. Тело пребывало в приятной расслабленности.

Напротив Тибо сидел мужчина в длинном дорожном плаще. Я подошел, сел за стол... и понял вдруг, что проголодался.

– Эй, хозяин! – позвал я. Появился месье Герард.

– Где там твой гусь?

– Сию минуту зарежем, ваша милость.

Пока ждали гуся, я поинтересовался у Тибо, чего он от меня хотел. Тибо ответил что-то неопределенное. Было ясно, что этот разговор не предназначен для посторонних ушей. Я не стал настаивать. Похоже, пока я развлекался со служанкой, Тибо тут со многими уже успел поболтать и распить по кружечке пива.

Мужик в плаще назвался Лукой. Был он смуглокож, невысокого роста, говорил громко и оживленно, а при разговоре постоянно жестикулировал. Оказалось, что месье Лука – наполовину француз, наполовину – итальянец. Работал он курьером и в трактир заглянул перекусить. Несмотря на сумерки, он не собирался останавливаться здесь на ночь. Он вез спешное сообщение в Арль и рассчитывал проехать сегодня еще два-три лье. Мы славно поболтали с Лукой, пока повара готовили гуся. В основном говорил он, а я слушал. Иногда я утвердительно кивал или разражался каким-нибудь восклицанием. Мы оба остались довольны беседой. Я – потому что хотел собрать как можно больше информации об окружающем мире, о котором почти ничего не знал, месье Лука – потому что ему, наверное, нечасто случалось находить такого терпеливого слушателя. Со словами «Да благословит вас Иисус и Пресвятая Дева Мария» он свалил из трактира.

– Душевный малый, – заметил Тибо. – Но есть в нем что-то такое... Фальшивое. Да, ваша милость?

Я пожал плечами, и мы с Тибо вплотную занялись гусем.

Гусь оказался хорош. Жирный, с хрустящей соленой корочкой, пахнущий чесноком и перцем. Мы с Тибо умолотили его минут за двадцать. Тибо блаженно откинулся к стене.

– Ну, выкладывай, что ты там выяснил? – спросил я у него.

– Да... это... – Тибо, с большим трудом заставив себя перейти от удовольствия к делу, сел прямо. – Поспрошал я тут, в общем... О святых там или подвижниках каких я и не спрашивал. Известно, какие тут подвижники... Еретики одни. Эдак еще и самого за еретика примут... Я другое вызнал. Живет тут, – Тибо старательно прятал глаза в кружку, – ведьма одна. Сильная, говорят. То ли цыганка, то ли персиянка, то ли вообще сарацинка какая-то. Может, к ней съездить? Ведьмы – они же как? Коли уж горазды порчу напускать, то и знать должны, как та порча снимается. Заплатим ей, пу-щай сымет, а после к священнику поедем да и сразу замолим грех. А еще лучше – прибьем стерву и дом ее подпалим. Вот заодно и Богу угодное дело свершим.

Не очень-то мне верилось, что ведьма сможет помочь. Но в святых подвижников верилось еще меньше. А третьего варианта не наблюдалось. Посему я спорить не стал и решил довериться верному слуге. А там видно будет...

Глава вторая

Следующим утром Тибо поднял меня засветло. Я кое-как продрал глаза, влез в штаны, не переставая зевать, натянул сапоги. Отправился вслед за Тибо во внутренний дворик. Мы дружно отлили у забора, потом, вытянув из колодца ведро воды, умылись. Тибо протянул мне деревянную кубышку и кисточку с толстыми щетинками.

– Что это еще такое?

Тибо горько вздохнул и покачал головой. Все, мол, объяснять приходится... Радовало хотя бы то, что он уже не впадал в ступор от каждого моего вопроса.

Мой слуга взял вторую кисточку, намочил ее в ведре и опустил в кубышку. Далее кисточку с налипшим на нее белым порошком он запихал себе за щеку и завращал там.

«А, зубная щетка!» – догадался я.

Взяв свою кисточку, я проделал с ней те же манипуляции. На вкус белый порошок оказался обыкновенной содой.

Уделив таким образом положенное время личной гигиене, мы вернулись в дом. Там нас с добрейшей улыбкой на лице уже поджидал хозяин.

– Сколько? – прямо спросил мой слуга.

– Три серебряные марки.

– Ты что, сдурел? – взвился Тибо. – Мы что, у тебя месяц жили?

– Помилуйте, господа! Лучшие кушанья и вина – марка, чистые простыни, лучшая комната для вас, конюшня и корм для лошадей – марка, помывка... гмм... марка...

– Помывка – марка?! – заорал Тибо. – Да у тебя что, вообще мозги набекрень съехали?!

– Тибо, – сказал я, – заплати ему.

Тибо, посмотрев на меня, поджал губы и полез в кошель.

– Конюшня... – ворчал он. – Это ты свой навес, что ли, конюшней называешь?

– Когда начался дождь, – с достоинством произнес трактирщик, – мы лошадей ваших из-под навеса увели. В конюшню.

– А почему не раньше?

– А что ж им зазря между четырех стен париться? Лето ведь жаркое. И накормили мы их, и напоили, и вычистили – все как вы велели...

– Лучше б сам все сделал... – продолжал ворчать мой слуга.

Во всяком случае, сами лошади выглядели довольными. Когда мы вошли в конюшню, Принц тут же начал обнюхивать мои руки – видимо, в поисках чего-нибудь вкусненького. Увы, пришлось его разочаровать. Черно-серый мерин Тибо по кличке Праведник вел себя так же спокойно, как и вчера. Зверюга, увидев нас, захрапел и заржал.

– Слушай, а зачем нам гийомовский конь? – спросил я, покрывая спину Принца попоной. К слову сказать, делал я это впервые в своей новой, восемнадцатичасовой жизни и, чтобы не выглядеть и тут полным валенком, во всем старался подражать своему слуге.

– Продадим, – ответил Тибо, взгромождая поверх попоны седло. Потом вдруг остановился. – А кстати!.. – и выскочил из конюшни.

Во время его отсутствия я попытался укрепить седло сам. В первый раз это закончилось тем, что и седло, и попона свалились с Принца на землю. Гнедой укоризненно на меня посмотрел. Оседлывая коня во второй раз, я старался думать о чем-нибудь постороннем. Я уже заметил, что, когда я перестаю размышлять, а просто делаю, все получается намного лучше.

...О чем бы таком подумать? Вот, к примеру, Рози. Хорошая девушка Рози... Или вот епископ. Интересно, неужели все так спокойно относятся к тому, что он открыто держит у себя любовницу? Почему его не выгонят отсюда взашей?.. Да и вообще, на епископа он мало похож. «Проткнуть», «разрезать на куски»... Выпивка... Мари... Странный какой-то епископ.

Я отвлекся от мыслей о епископе Готфриде и посмотрел на Принца. Тот был оседлан. Я взялся за уздечку...

В это время вернулся Тибо с трактирщиком.

– Вот этот. – Тибо потрепал Зверюгу по шее. Жеребец по установившейся традиции сделал очередную попытку его цапнуть.

Трактирщик пожелал изучить коня подробнее. Объединив усилия, они с Тибо заставили Зверюгу показать свои зубы. С копытами вышло посложнее, поскольку Зверюга энергично сопротивлялся осмотру, но в конце концов исследовали и копыта.

– Ну как? – спросил Тибо. – Берешь?

Трактирщик сделал значительное лицо. Помолчал с минуту, посопел...

– Сколько? – осведомился он таким тоном, чтоб сразу стало ясно: конь этот ему и даром не нужен.

– Шесть золотых марок.

– Не-е... – Трактирщик покачал головой.

– Много, что ли?

– Много.

– Не смеши меня – мало! Это ж настоящий боевой конь. Рыцарский!

– Ну а мне-то рыцарский конь зачем?

– На ярмарке продашь. С руками оторвут! В большом барыше будешь.

– Ярмарка только через два месяца, – рассудительно заметил трактирщик. – До нее еще дожить надо. И корм. Такого коня овсом кормят. А овес нынче...

– Так продай кому-нибудь в городе. Епископу, например.

Герард задумался. Пожевал губами.

– Вообще-то можно попробовать. Он лошадей любит... Особливо таких... Только это... Цену-то все равно сбавь. Отдашь за пять?

Тибо хлопнул себя по ляжкам.

– Ну ты чистый сарацин! То тебе за помывку серебром плати, то настоящего боевого коня отдавай за бесценок! Ну нет, лучше уж мы его сами на ярмарке продадим!

И Тибо сделал движение, будто собирался седлать Зверюгу. Вороной снова попытался его укусить.

– Пять с половиной, – сказал Герард.

– Пять и семь серебряных? Вот еще! Двенадцать серебряных марок – последнее слово!

– Восемь.

– Одиннадцать.

Следующие двадцать минут их торговли я опускаю, поскольку от серебра они перешли к меди и долго препирались из-за каждого медяка. Уже договорившись о цене, выяснили, что имели в виду разные виды серебряных марок. Тибо в этом вопросе ориентировался на Германию, а Герард – на какие-то лонгобардские марки.

Наконец торг был закончен. Герард ушел. Тибо получил деньги, спрятал их поглубже и стал оседлывать своего мерина.

– Слушай, – сказал я. – Может, зря мы его продали? Если это такой хороший конь, оставили бы его себе. Продали бы твоего мерина.

– Нет, – замотал головой мой слуга. – Это не годится.

– Почему?

– Не положено таким, как я, разъезжать на таких конях, как Зверюга, – без всяких обиняков разъяснил Тибо.

Таким же тоном он мог бы высказаться в том духе, что, мол, не положено человеку летать.

А потом добавил, потрепав Праведника по гриве:

– Да и привык я к этому дурню ленивому...

Когда мы выехали из трактира, солнце только-только начало подниматься над лесом.

Мы ехали целый день. Вонь городских улиц сменилась ароматом садов, затем запахом хвои и лесной влаги...

Копыта коней то чавкали по грязи, то стучали по твердой земле, то зарывались в песок.

Попавшиеся на дороге люди спешили отойти в сторону и провожали нас настороженными взглядами...

Ближе к вечеру Тибо забеспокоился: правильно ли ему указали дорогу?

Мы притормозили хмурого крестьянина и узнали, что до Чертова Бора не так уж далеко.

На развилке я задержался, любуюсь фантастическими облаками. Тибо, скучая, терпеливо ждал. Я чувствовал, что с каждой остающейся за спиной милей открываю для себя новое – то, что я когда-то знал, но забыл.. И этот мир – как чудесный дар: ведь все, что я вижу, – я вижу впервые. И высокую зеленую траву, такую же густую и так же покорную ветру, как волосы красавицы покорны гребешку, и скрытый ранними сумерками лес, и нелепую старую березу, чья кора – как древний свиток, раскрытый и разломившийся во многих местах. Я улыбаюсь, и мне уже хочется, чтоб деревня Чертов Бор не появлялась как можно дольше, потому что если вдруг и вправду существует какой-то способ вернуть воспоминания, стертые колдовством или ударом гийомовской палицы, – то не получится ли так, что, вернув свою память, я перестану видеть мир таким, каким вижу его сейчас, – чистым, умиротворенным, наполненным радостью и тайной?..

* * *

В Чертовом Бору нам очень советовали не идти к старухе Рихо поздним вечером, а спокойно дождаться утра и отправиться к ней спозаранку. Но постоялого двора в деревне не было, а заботливые поселяне мигом утратили все свое добросердечие и расползлись по домам, когда было спрошено, у кого из них можно остановиться на ночлег. Предложение заплатить за постой повисло в воздухе: когда оно прозвучало, главная деревенская улица уже была пуста. Мы сунулись в один дом, самый большой: там, ссылаясь на крайнюю бедность, нам посоветовали обратиться к соседям. У соседей нас встретил такой же прием. Когда мы уходили, кто-то за нашей спиной пробормотал вполголоса: «Проклятые франки...»

Мы стояли посреди пустой деревенской улицы. Тибо вполголоса бормотал ругательства, а дело меж тем близилось к ночи.

– Ничего мы тут не добьемся, господин Андрэ, – высказался мой слуга в перерывах между ругательствами, – видать, шибко они чужаков не любят. Особливо франков.

Мы потащились на выселки – где, собственно, и жила ведьма.

И вскоре уже стучали в дверь низенькой, наполовину вросшей в землю халупы.

Внутри дома послышалось какое-то шевеление. Шарканье. Звяканье. Заскрипев, дверь приотворилась. Кто-то выглянул наружу. Говорю «кто-то», потому что в поздних сумерках нельзя было ни разобрать лица выглянувшего, ни даже определить, кто это: мужчина или женщина. Смутное белое пятно – вот все, что мы видели. Обитатель (или обитательница?) дома молча пялился на нас. Тибо молчал – то ли потому, что оробел, то ли потому, что идея постучаться ночью в дом ведьмы принадлежала мне. Становилось ясным, что и объясняться с ведьмой придется мне же.

– Ммм... – глубокомысленно начал я. – Скажите, здесь живет женщина по имени Рихо?

– Может, и здесь, – ответил нам из темноты старушечий голос. – А вам-то что за дело?

– Да вот за помощью к вам обратиться хотели.

– За помощью? За какой такой помощью?

– Рихо – это ты?

– Ну я.

– Говорят, ты во всяческих порчах разбираешься, – встрял Тибо, – и в проклятиях тоже. Вот на господина моего порчу навели – снять надобно.

Старушка подумала. Мы терпеливо ждали ее суда.

– А где господин ваш?

– Так вот же мой господин! – радостно объявил Тибо. – Перед вами стоит!

Неопределенное белое пятно повернулось в мою сторону.

Некоторое время меня разглядывали.

– Ладно, – смилостивилась старушка. – Заходите. Лошадей вон там привяжите. – И, махнув куда-то вправо, скрылась в доме.

Привязав лошадей, мы вошли внутрь. Переднюю часть помещения отделяла ветхая, составленная из множества лоскутков занавеска. За занавеской находилась комната побольше, худо-бедно освещенная пламенем очага и мерцанием двух огоньков, тлевших в плошках с жиром.

Сама ведьма оказалась маленькой сухонькой старушонкой. Была она вся какая-то крученая-перекрученая: и одно плечо ниже другого, и макушка вровень с горбом, и ногу за собой приволакивает. Платье на ней было холщовое, серое, с железными и глиняными побрякушками, и было этих побрякушек на ее платье – до черта. Ходила бабка опираясь на длинную рогульку. Зато в доме было чисто, пахло дымом и свежей соломой. Горшки и ступки величественно выстроились на полках.

Старушка жила не одна. В дальнем углу, на кровати, тихо, как мышка, сидела еще одна женщина.

Я взгромоздился на табуретку, стоявшую перед очагом. Таким образом наши с ведьмой глаза оказались примерно на одном уровне. Тибо мялся у двери.

– Ну, чего встал как истукан? – бросила ведьма моему спутнику. – Сядь туда. – И показала на лавку.

Тибо сел, прислонился спиной к стене и с заметным беспокойством поглядел сначала на ведьму, а потом на неизвестную в дальнем углу комнаты. А ну как начнут сейчас вынимать из него его бессмертную душу!..

– Ну говори, – буркнула старуха Рихо, – что с тобой приключилось?

– Памяти лишился, – бесхитростно ответил я. Старушка поглядела на меня, помолчала. Хмыкнула.

– Что, вот так прямо и лишился?

Я рассказал, при каких обстоятельствах это произошло. Периодически подавал голос Тибо. Я его комментарии слушал с не меньшим любопытством, чем ведьма. Узнал о себе пару новых подробностей. Выяснилось, в частности, что приехали мы с Тибо в Лангедок не просто так. Подробности Тибо не излагал, но когда из его уст вылетели слова «папская булла», я сложил наконец два и два. Убивать еретиков мы с ним сюда приехали. Видимо, Тибо это предприятие было не по нутру (как скорее всего и все остальные предприятия, которые я затевал в прошлом – начиная от участия в крестовом походе), поэтому, когда оказалось, что я ровным счетом ничего о себе не помню, он посчитал излишним обременять мою память нежелательными подробностями. Ведьма раскусила его в два счета. Неудивительно. В отличие от меня она была в курсе здешних политических событий. Тибо продолжал юлить: упорно не признавал, что наша цель – убивать инакомыслящих. В том числе и таких, как горбатая старушка Рихо. Ведьму это почему-то развеселило.

– Все б вы памяти лишились, окаянные, – подытожила она. – Может, тогда б жизнь людская наладилась.

И повернулась спиной к Тибо.

Тибо побагровел. Рука его придвинулась к рукояти топора, который мой слуга носил у пояса. Придвинулась и отодвинулась. Видимо, Тибо сообразил, что управится со старушкой и без помощи топора. Делов-то всего: взять за шею, тряхнуть как следует...

– Сиди! – бросил я ему.

Старуха угрожающие поползновения моего слуги проигнорировала.

– Правду твой человек говорит-то? Или брешет?

– У тебя со слухом как? – поинтересовался я. – Сказал же: ничего не помню.

Ведьма хихикнула.

– А вот помогу я тебе, – проскрипела она, – вернется к тебе память и зарубишь ты глупую старуху без всякой христианской жалости, да и домик мой спалишь. Ась?

Сказанное настолько точно совпадало с планом действий, изложенным Тибо перед поездкой к ведьме, что я почти поверил в ее колдовские способности. И уже открыл рот, чтобы пообещать ведьме, что мы не станем поджигать ее дом, но вдруг представил, насколько глупо прозвучит эта фраза. Надо же, облагодетельствовал! Не зарезал! Дом не спалил!

Когда не знаешь, что ответить, – спрашивай сам.

– А ты мне поверишь, если скажу, что мы не станем тебя убивать?

Ведьма подошла поближе. Протянула костлявую руку, взяла меня за подбородок. Посмотрела в глаза. Пахло у нее изо рта дерьмово, но я стерпел.

Будто прочитав в моих глазах что-то интересное, ведьма ухмыльнулась. Убрала руку.

– Поверю. Ненависть, господин мой, – черная отрава. Она жжет и других, и того, кто ее носит. Учуять ее легче легкого. Но в тебе ее нет. Потому я тебе поверю.

Старуха отошла, взяла плошку с тлеющим огоньком, поставила на стол и добавила задумчиво:

– Хотя, конечно, может, и ошибаюсь я.

Я никак не прокомментировал ни первое ее заявление, ни последнее.

– Подь-ка сюда.

Ведьма велела мне сесть за стол и смотреть на крошечный язычок пламени. Внимательно смотреть. И велела думать, что нет ни глиняной плошки с маслом, ни столешницы, но есть только огонь, горящий в темноте. Я старательно уставился на огонек. Ведьма забормотала...

Поначалу ничего интересного не происходило, и плошка со столешницей не торопились исчезать, но вот потом...

Куда-то пропали все мысли. Внезапно я обнаружил, что смотрю на огонь – и не могу оторваться, не могу отвести взгляд в сторону. А огонек между тем становился все больше, превращался в большой сгусток рыжего, танцующего пламени. Пламя извивалось в темноте, а я смотрел на него, как завороженный. Огонь становился все больше, больше... Или это я приближался к огню? Я хотел отодвинуться – но не смог. А потом я услышал, как ведьма перестала бормотать и отчетливо произнесла:

– Посмотри на меня.

Я повиновался. И исчез.

Глава третья

– ...А ведь красиво, правда? – спрашивает Света, кутаясь в меховой воротник.

– Что?

– Да вот... Неужели не видишь?

Поздний зимний вечер. Середина февраля, но тепло. Возвращаясь из гостей, мы идем по Дворцовой набережной. Прохожих почти нет, снег шуршит под ногами, поблескивая в свете фонарей разноцветными огоньками, и ничто, кроме шума редких автомобилей, не нарушает тишину.

Светка права – поздним вечером здесь очень даже красиво. Небо над Эрмитажем окрашено в мерцающий малиновый свет, огни по обеим сторонам Невы прогоняют темноту.

– Давай в снежки? – предлагает вдруг Светка.

Я улыбаюсь:

– Опять меня снегом обсыпать хочешь?

– Ага! – смеется она.

– Света, – говорю ей с укоризной, – это жестокость.

– Что?

– Обсыпать меня снегом.

– Ну пожалуйста!

– Никаких «пожалуйста», – строго говорю я. Но не могу удержать улыбки. И Светка понимает – можно.

Она вырывается и убегает вперед. Наклоняется, чтобы набрать снега. Пока она не видит, прячусь за сфинксом...

В этот момент рядом со Светкой тормозит фирменная тачка. Из окна высовывается парень в дубленке:

– Девушка! Поедемте покатаемся!

– Спасибо, я пешком, – говорит Светка, даже не поворачиваясь к машине.

Я выхожу из своего укрытия. Машина подается назад, чтобы держаться наравне со Светкой.

– Эй, ты не бойся! Мы не обидим!

Я прибавляю шаг, оказываюсь между Светкой и машиной.

– Езжай, – говорю, – куда ехал. Девушка со мной.

Щелкает дверца со стороны водителя, наружу выбирается второй. Не русский. «Лицо кавказской национальности». С усиками. Изрядно накушавшееся «лицо». И за рулем, скотина!

– Дэвушка, ты такая красивая! Садысь, нэ упрямся!

Меня он игнорирует. Ах ты козел усатый!

– Тебе неясно объяснили? – спрашиваю. – Уши прочистить?

– Иди на... говнюк, – небрежно отмахивается кавказец. – Дэвушка...

Парень в дубленке делает попытку выбраться из машины – пинаю дверцу, и он отваливается обратно.

Усатенькое «лицо» визжит и дрыгает ножкой. Прикладывается о крышу машины.

– Ну, – спрашиваю я. – Кто тут говнюк?

«Лицо» тупо глядит мутными глазами, бормочет что-то, выплевывает зуб и начинает блевать.

Ну что с него, с пьяного, взять? Ведь ничего не соображает. Не убивать же его теперь за это...

Я вытираю руки снегом и иду обратно к Светке.

– Ублюдки, – говорю я. – Пошли...

– Леня! – вдруг кричит Света.

Ну что там еще? Поворачиваюсь... Повернуться я не успеваю. Воздух рвется... И наступает темнота.

* * *

...Падение. Водоворот.

Долго. Долго...

Где я?..

Я?..

* * *

...Спустя вечность темнота рассеивается.

А рассеивается она от того, что я открываю глаза.

Надо мной стоит странный бородач, от которого нещадно разит потом и чесноком. В руке у бородача – клинок.

– Признаешь себя моим пленником? – осклабившись, говорит мне Гийом де Бош. – А?.. Чего молчишь? Язык проглотил?!

А затем и это видение рассеивается, и снова наступает темнота.

Глава четвертая

...Когда я пришел в себя, то обнаружил, что лежу на полу рядом с перевернутой табуреткой. Надо мной стояли какие-то люди. Горбатая старуха, толстяк и чудно одетая девка. Толстяк орал на старуху, старуха верещала в ответ, девка пыталась вклиниться между ними.

Я приподнялся на локте. Увидев, что я зашевелился, эта троица перестала вопить и уставилась на меня.

«Бред, – подумал я. – Этого не может быть».

Я сглотнул. Я глядел на них и не мог поверить...

Наверное, в какой-то момент взгляд у меня стал совсем диким, потому что женщины в страхе отшатнулись, а толстяк пробормотал: «Матерь Божья...»

– Вашу мать, – растерянно пробормотал я по-русски. – Средневековье...

То есть я попытался выговорить – вышла белиберда. Я запаниковал. Я что, по-русски разучился разговаривать?.. Я же прекрасно все помню! Я, Леонид Маляров, а не этот... сьер Андрэ...

Я попробовал еще раз. По-русски.

Получилось что-то вроде: «Ах-с ти-и ооп ффашшу...»

Такое ощущение, что шепелявый иностранец в первый раз попытался заговорить по-русски. Но я же не иностранец! Я коренной россиянин!..

...Между тем издаваемые мной чудовищные звуки вызвали весьма бурный эффект. Старуха отступила на два шага. Девка испуганно икнула. Тибо... Мой слуга Тибо разразился новым потоком ругательств.

– Ах вы чертовы шлюхи! – заорал он. – Вы что с моим господином сделали?!! А?! А ну давайте быстро возвращайте все как было!

И схватился за топор.

И тут я понял: это не глюк и не сон. Не бывает настолько достоверных снов.

И если я не вмешаюсь, мой слуга в следующую секунду начнет кромсать бабку топором.

– Стоять, Тибо!!! – взревел я.

Поскольку на этот раз я не пытался себя контролировать, сказано это было на языке, который теперь, видимо, стал для меня родным. То бишь на французском. Средневековом французском.

Подействовало. Тибо остановил молодецкий замах и уставился на меня с нескрываемой радостью.

– Ваша милость! Так с вами все в порядке?

– Все нормально, – я оттащил его от женщин, – они мне очень помогли.

– Так вы все вспомнили?

– Эээ... – Все, что я имел, это кое-какие практические навыки сьера Андрэ и способность говорить на его языке. Более ничего! – Оставайся тут, мне надо отлучиться.

Именно так. Подумать. И отлить заодно.

Снаружи стояла полнейшая темень. Средневековье, блин! Целые века до электричества.

Пахло навозом. Где-то неподалеку брехала собака. У изгороди переступали и пофыркивали наши кони.

Что же со мной произошло?

Так, прежде всего – спокойно. Надо понять, что случилось.

Я помнил субботний вечер. Помнил, как мы со Светкой шли из гостей. Вспомнил этих двух козлов на машине... Вспомнил выстрел... Ну я хорош! Так лохануться...

И тут меня вдруг обожгла одна мысль... одна мелкая такая мыслишка... Так они, что, получается, убили меня, что ли?..

Бред. Может, мне «крышу» снесло?

Что значит «убили»? Вот он я – стою, гляжу по сторонам, ни черта в происходящем не понимаю...

...и нахожусь при этом в чужом теле.

Вот последнее – относительно чужого тела – я осознавал очень четко. Даже если забыть о том отражении, которое я видел в герардовском трактире. Ощущение, что моя бренная душа сменила место жительства, происходило исключительно изнутри.

Во-первых, изъяснялся я теперь по-французски. Во-вторых, я стал иначе воспринимать мир. Слух стал острее. Запахи различал куда лучше, чем раньше. И тело стало другим. Оно и раньше было не хилым, но сейчас в нем чувствовалась настоящая сила. При том что оно стало как-то гибче, послушней. Это трудно описать... Я вдруг понял, что спокойно могу подкинуть килограммов сто или разогнуть подкову. Я был даже уверен, что уже их разгибал.

И мечом, который болтался... Нет, не болтался – очень удобно и уютно покоился у моего бедра, я умею орудовать. Умею и люблю.

Вжик! Не успел я подумать, а меч уже был у меня в руке. Выпад, отход... Ничего себе! Я даже двигаться стал по-другому. И дистанцию чувствовал иначе... А это простое действие: взмахнуть мечом, доставило мне ни с чем не сравнимое удовольствие. Блин! Я был уверен, что могу рубить и колоть этой железной фиговиной хоть два часа кряду. Без устали. С кайфом.

Но все-таки как я здесь оказался? И куда делся сам сьер Андрэ?

Ни в чудеса, ни в жизнь после смерти, ни в переселение душ я никогда не верил. Раньше не верил.

А может, все это – мой бред, фантазия? Может, лежу я под капельницей, с пулей, застрявшей в черепе, и глючу, что я – не я, а благородный рыцарь сьер Андрэ де Монгель...

Луна выглянула из-за туч. За моей спиной – дом ведьмы Рихо. У плетня – лошади. Подальше чернел лес. Под ногами – жирная грязь. Какие-то росточки, огород... Кажется, я стоптал ведьмину грядку. Нехорошо получилось... С точки зрения Леньки Малярова. Сьеру де Монгелю на грядки начхать.

Стрекотали сверчки, шумел ветер в кронах деревьев. И запахи... а что запахи? Обычные запахи ночного леса. Если исходить из того, что все вокруг не плод моего больного воображения, что тогда, а?

Я попытался думать о Светке. Вспомнить, какая у нее грудь, какая родинка на бедре. Как она бормочет, закрыв глаза: «Ленька, ну Ленька...»

Абсолютно никаких чувств. То есть как будто о постороннем человеке. А ведь у нас была такая романтическая любовь... Была? Или будет? Или Светка – тоже плод воображения?

Я постоял под порывами ночного ветра еще минут десять. Ничего умного в голову не приходило. Ясно одно: о том, кто я есть, трепаться не стоит. Не то даже мой верный Тибо сочтет: я окончательно спятил.

Значит, надо вести себя тихо и дальше старательно изображать полную амнезию. В родовое имение Монгелей возвращаться нельзя ни в коем случае. Тибо-то простоват, а вот папаша Андрэ и его брат могут оказаться посообразительней. И хрен его знает, какие у моего Андрэ взаимоотношения с родней? Может, он не просто так из дому свалил?

Итак, что я знаю о Франции века эдак двенадцатого-тринадцатого? Ливонские рыцари... Нет, это поближе к России, к Новгороду, вроде. Жанна д'Арк? Людовики всякие... Филипп Красивый. Тамплиеры. Это я Дрюона читал. Но в упор не помню, какой там век. Крестовый поход... В котором я побывал. А когда он был. И который? Их вроде несколько было.

Еще через десять минут я понял, что, строго говоря, не знаю ровным счетом ничего. По крайней мере – ничего полезного для жизни. Ну, допустим, вроде бы был в Германии какой-то Фридрих. Ну, был во Франции какой-то Филипп. А Испания состояла из четырех королевств: Леона, Кастилии, Арагона, Наварры. Еще там жили мавры, которые постоянно воевали с христианами. А христиане, соответственно, постоянно воевали с маврами. Первый Крестовый поход произошел в... А вот не помню. Но точно помню, что их было несколько.

Надо будет спросить у Тибо...

Что еще? Англия? Робин Гуд. Благородный король Ричард Львиное Сердце и его подлый брат принц Джон. Ну хорошо, допустим. И как же вся эта информация поможет мне в моей новой жизни? Да никак. Да и кого это волнует, кто за рубежом король. Меня, к примеру, волновало, что в Ираке правит какой-нибудь Саддам?

Что же касается информации о самой Франции, то она сводилась к следующему: а) Париж – столица Франции; б) в Париже есть Лувр; в) Эйфелева башня также находится в Париже; г) французы едят лягушек; д) француженки изобрели минет...

Ну-ну... А Иван Грозный – рентген. «Я вас всех, блядей, насквозь вижу!»

Наполеон Бонапарт против трех мушкетеров.

Да и во Франции ли мы сейчас? Тибо болтал о каком-то Лангедоке и о Провансе. И где этот хренов Прованс? Я уже знаю, что мы – франки. И что франков здесь не любят. А если в средневековье кого не любят, то... Здешнее правосудие – в лице епископа – я уже видел.

Значит, так: рыцарь Андрэ ехал в Тулузу. Сражаться с еретиками. Значит, и мы поедем в Тулузу. Насчет еретиков – разберемся. Не одни же мы с Тибо подвиглись на это дело. Наверняка где-то ошиваются такие же «благочестивые католики». Присоединиться к ним, посмотреть, что к чему. Освоиться, получить хоть какое-то представление о здешних обычаях... странствующих рыцарей.

Странствующий рыцарь... Ланцелот Озерный! Ну залетел так залетел!.. По уши в говне... И как обратно в свое время выбираться – совершенно непонятно.

Короче, глянул Господь Бог с небес на землю, посмотрел на меня и подумал: «Что-то ты слишком спокойно живешь, Ленька Маляров! На-ка тебе двух пьяных отморозков... Хмм... А вот лети-ка теперь, Леня, к далеким предкам. Посмотрим, какой ты крутой...»

Я выматерился вполголоса. Ни к кому конкретно не обращаясь. Отвел душу. Потом глубоко вздохнул и вернулся в дом ведьмы Рихо...

...Все были на месте. Никто не растворился в воздухе. Никто никого не убил. Когда я чертыхнулся, споткнувшись в сенях об оставленные там седла, рваная лоскутная занавеска мигом отодвинулась в сторону, и в сени проникла толика света. Оказалось, что это мой слуга поспешил проявить заботу о своем господине.

– Темно тут, ваша милость, – доверительно сообщил Тибо.

– Да уж...

Пригнувшись (под низким потолком, не сгибаясь, свободно могла расхаживать разве что горбатая ведьма Рихо), я вошел в комнату. Сел на табуретку поближе к огню. Тибо устроился на лавке.

Тут оказалось, что все присутствующие смотрят на меня. Видимо, мне следовало что-то сказать.

Я сцепил кончики пальцев, посмотрел в пол. Подумал.

– Память ко мне не вернулась, – сообщил я собравшимся. – Видимо, Господь Бог так захотел. Но кое-что я о себе понял... Так что все равно спасибо вам... эээ... госпожа Рихо.

У Тибо вытянулось лицо. Девушка ахнула. Ведьма довольно закудахтала.

Когда Рихо прекратила смеяться, я услышал:

– Вот уж не думала, что когда-нибудь доживу до того, чтоб благородный франкский рыцарь меня госпожой назвал!

Тут я сделал еще одно открытие. Надо было говорить то, что само собой приходило на язык, а не то, что, как мне казалось, следовало сказать – то есть казалось мне, Леониду Малярову!

К примеру, фраза о Господе Боге ввернулась как-то сама собой. А вот вся благодарность, которую мог позволить себе сьер Андрэ по отношению к деревенской знахарке, заключалась бы в словах: «Спасибо тебе, добрая женщина».

Вывод: впредь больше доверять рефлексам и бессознательным навыкам сьера Андрэ. И меньше – собственным представлениям о вежливости.

– Шучу, – сказал я и зевнул: – Переночуем у вас.

– Где изволите, благородный господин? На лавке? Али с Жанной на сеновале? – Старуха ткнула локтем в бок девке и захихикала.

Я поглядел на Жанну. Та выглядела смущенной. Если ее умыть...

Я снова зевнул и решил:

– На лавке.

– Ну, как знаешь, как знаешь, господин рыцарь...

Я долго не мог заснуть. Пытался свыкнуться с мыслью о том, что мне теперь предстоит жить в мире ведьм, еретиков, индульгенций и рыцарей.

Дотлевали угли в очаге. В углу что-то шуршало и попискивало. Наверное, это мыши. Рядом похрапывал Тибо. Душновато здесь...

* * *

...Мне снился странный сон. Очень четкий и яркий. Мне снилось, будто я стою в высоком зале, своды которого поддерживают мощные тяжелые колоны. В зале царит полумрак. Воздух холоден и душен.

Впереди – возвышение, на котором – нечто. Вокруг – люди в рясах.

Я иду...

* * *

...Проснулся я позже всех. Жанна куда-то ушла. Тибо тоже не было видно. Рихо хлопотала по хозяйству.

В комнате было почти светло. Во-первых, благодаря единственному окну в правой стене, которое сейчас было открыто. Во-вторых, вследствие открытой входной двери и поднятой лоскутной занавеске.

Я еще раз зевнул.

– А где Тибо? – спросил я ведьму.

– Во дворе. Скоро придет.

Через минуту в дом ввалился Тибо. В руках он держал груду свеженаколотых дров.

– Доброе утро, господин Андрэ.

– Ага...

Пока я умывался у колодца, Тибо и ведьма разожгли очаг и повесили над огнем котелок.

Я побродил вокруг дома, полюбовался окрестностями. Издалека поглядел на крестьян, бредущих куда-то по своим делам. Съемочную группу бы сюда... Классный фильм получился бы про какого-нибудь Айвенго. Или про Робин Гуда.

Вернулся в дом. Как раз сготовилась каша. Тибо снял с огня котелок и утвердил его посреди стола. Из многих пучков травы, развешанных под потолком, ведьма сняла три. Два положила на стол, а один, с большими крупными листьями, бросила в кашу. Тибо извлек из наших сумок лук, сухари, пару колбас – все то, чем мы запаслись еще у месье Герарда.

Ведьма выглянула в окно. Раздраженно покачала головой.

– Где же шляется эта вертихвостка?.. Только за смертью ее и посылать...

Как только мы уселись за стол, появилась Жанна. Принесла кувшинчик молока.

Завтракали молча. Только Рихо время от времени подтрунивала над девушкой. Жанна не обращала на бабкину болтовню внимания.

Мне нужно было поговорить с ведьмой, но так, чтобы Тибо не слышал. Поэтому я отослал его седлать лошадей, а сам остался в доме. На Жанну я решил не обращать внимания.

– Мне нужно кое о чем спросить.

Рихо села поближе, сложила морщинистые руки на коленях и насмешливо поглядела на меня своими черными, как смоль, глазами.

Неужели она догадывается, что я – не сьер Андрэ?..

– Ну что ж, спрашивай, господин рыцарь.

– Скажи-ка мне, Рихо, ты вчера ничего не увидела... во мне?

Старуха враз переменилась лицом.

– Значит... Значит, это и вправду вы, сеньор.

– Не понял тебя?

– Сеньор... – с легким упреком покачала головой ведьма. – Уж мне-то вы могли бы довериться.

Довериться? За кого она меня принимает? Тут краем глаза я заметил, как смотрит на меня Жанна: глаза широко распахнуты, рот полуоткрыт...

Неприятно мне стало от этого взгляда. И понимающая ухмылочка старухи Рихо тоже мне совершенно не понравилась.

Было ясно, что если старуха и увидела в моих мозгах что-то необычное, то истолковала она это сообразно своим собственным представлениям.

Сказать ей, что она ошибается и принимает меня за кого-то другого? Но, кажется, к неизвестному «сеньору» она относится вполне благожелательно. А как она отнесется к Леониду Малярову из Санкт-Петербурга?.. Лучше не рисковать. Надо попробовать как-нибудь вызнать, кто же такой этот «сеньор» и быстро свалить, пока Рихо не разобрала подмены.

Я кашлянул. Изображая задумчивость, покачался на табуретке:

– И это все, что ты хочешь мне сказать?

– Сеньор, – пробормотала Рихо, пряча глаза, – скажите прежде, что вы хотите узнать...

Я вспомнил какую-то кинокомедию про Ленина, которую смотрел в своей прошлой жизни.

– Много ли тут наших? – спросил я таинственным голосом.

Старуха коротко глянула на меня и снова потупилась.

– Немного, – ответила она, – как это ни странно, сеньор, немного.

– Почему? – строго осведомился я.

– Не знаю, сеньор. Вроде бы и многие Его слуги прогнаны, и иноверцев спокойно терпят, и даже некоторые из нас открыто живут, а все равно наших почти что и нет... Понимаете, сеньор, – продолжила ведьма, беспокойно перебирая руками передник, – тут они больше о земных делах думают, чем о вещах незримых. Радуются жизни, как могут. Больше о любви земной помышляют, чем о Силе, Истине или Ненависти. А дворяне – с теми совсем беда: ничто их, кроме любви и чести своей рыцарской, не беспокоит. Кое-кто вроде б и наш – но больше на словах, чем на деле, сеньор! А большинство – ну чистые выдумщики! Выдумали себе какого-то невидимого Бога, который никаких свойств не имеет, и молятся ему. Я вот думаю: здорово было бы их с католиками перессорить. Так, чтоб друг друга за глотки взяли и не расцепились бы, пока б и те и другие не передохли. Тогда, полагаю, богатый урожай вы б могли собрать, сеньор.

...Я слушал и не понимал: за кого меня принимает эта ведьма? За главу какой-то секты, что ли? Сделав значительное лицо, я сказал:

– Я подумаю над этим. Буду держать связь, – добавил строго. – А ты смотри тут...

Поскольку через деревню проходила только одна дорога, а возвращаться в Эжль мы не собирались, то и вопроса, в какую сторону ехать, не возникло.

Итак, наши кони неторопливо трусили куда-то на запад. За кого меня приняла ведьма – это пусть останется на ее совести, а вот с Тибо и так следовало провести Серьезный Разговор.

– Расскажи-ка мне еще раз, Тибо, зачем мы поехали в эту страну.

Тибо искоса глянул на меня:

– Господин мой, вы захотели – мы и поехали.

– Это понятно. А вот почему я захотел сюда поехать?

Тибо поерзал в седле. Потом решил, что, видимо, дешевле будет сказать правду.

– Ну, значит... Жили мы в Марселе. Вы там все за баронессой де Винье ухаживали. Всяческие стихи ей сочиняли. Другого ее ухажера раз как-то сильно побили... До смерти. А тут как раз новая булла вышла. Ну вы и поехали.

– Какая булла? Про еретиков?

– Ну да.

– И где эти еретики живут?

– Да везде! Весь Лангедок ими кишмя кишит, как муравейник.

Чтобы хоть что-то понять, я попытался применить логику:

– А в Тулузе, значит, собирается христианская армия, чтобы идти воевать с этими еретиками?..

Тибо сделал большие глаза:

– Да нет, что вы!.. Тулуза – это и есть главный еретический город.

– И что, мы вдвоем с тобой собирались его штурмовать? – с сарказмом спросил я. Когда же наконец этот мерзавец признается, куда мы на самом деле ехали? Где должна была собраться христианская армия, собирающаяся штурмануть город Тулузу?

Но все оказалось гораздо веселее.

– Зачем же нам ее штурмовать? – удивился Тибо. – Тут уж и без нас не раз и не два пытались с графством Тулузским повоевать. Только без толку это все. Ну захватят пару замков на границе. Ну сожгут кого-нибудь. Остальные местные, конечно, сразу же истинными католиками оказываются. А как уйдет с той земли армия – снова священников сгоняют или же втихую ереси своей предаются. Или придет какой-нибудь местный сеньор – вроде графа Раймона – и выгонит всех крестоносцев обратно.

Я молчал, чувствуя себя полным дураком.

– Слушай, Тибо, давай по порядку. С Лангедоком несколько раз воевали, так? В войне с обеих сторон участвовало довольно много людей, но никакой пользы это не принесло. Так?

– Так.

– Тогда зачем мы сейчас едем в Тулузу?

– Ересь искоренять.

– Вдвоем?

– Ах вот вы о чем толкуете... – сказал Тибо. – Так ведь вы ж иначе решили действовать. В самое сердце ересь поразить решили.

– И каким же, интересно знать, образом? Я что, собирался заделаться проповедником?

– Вовсе нет. Вы собирались вызвать графа Раймона на поединок.

– Кого я собирался вызвать на поединок?

– Графа Раймона. Ну, графа Тулузского. Главного лангедокского сеньора.

Нет слов.

– Ты что, хочешь сказать, я собирался заявиться в столицу его страны для того, чтобы вызвать его самого на дуэль?

«Итак, знакомьтесь: главный здешний отморозок, сьер Андрэ де Монгель».

– Ну да, – ответил Тибо. – Вы когда еще в Марселе про эту буллу услышали, сказали: с корня надо начинать истреблять это непотребство. А кто главные еретики? Известно кто – Раймон Тулузский, де Фуа и Роже Везьерский. Зря их, что ли, от Церкви отлучили? Они – сеньоры тутошние, значит, по их наущению вся эта ересь и распространяется. Об этом и в булле сказано было. Ну, вы и поехали, чтоб главного еретика на поединок вызвать и попранную честь Святой Церкви Апостольской защитить.

– Ах вот как...

Повисла длинная пауза.

– Скажи, Тибо, – промолвил я, когда новая порция информации худо-бедно утряслась в моей голове, – вот предположим, приехали мы в Тулузу. Добрались до этого Раймона. Я вызываю его на поединок... Что помешало бы проклятому еретику графу Раймону рассмеяться мне в лицо и приказать своим слугам схватить нас обоих и мигом отправить на эшафот?

– В общем-то, конечно, может и так выйти, – рассудительно заметил Тибо, – но с другой стороны, говорят, что граф Раймон – человек благородный. О куртуазии там всяческой понятие имеет. Так что вряд ли приказал бы он вас хватать.

– И что, он вышел бы со мной на поединок?

Тибо пожал плечами:

– Сам-то вряд ли. Да у него в вассалах добрых рыцарей хватает. Кто-нибудь из них обязательно бы вышел против вас.

– Хорошо. Предположим, я побеждаю этого человека. Что дальше?

Тибо почесал затылок.

– Не знаю, – честно признался мой слуга. – Тут уж вы своими планами со мной не делились.

– Ну а ты сам-то как думаешь, что дальше было бы?

– Да ничего бы не было! Если б вы понравились Раймону – пригласил бы он вас погостить у него при дворе. Если б не понравились – то не пригласил бы. Тогда б мы еще куда-нибудь поехали бы.

– Дальше с ересью бороться?

– Ну да!

– А теперь объясни мне, какое все это имеет отношение к искоренению ереси? В чем заключался бы смысл этой поездки и поединка с Тулузским графом?

Тибо наградил меня взглядом, полным незаслуженной обиды:

– Вот и я вам раньше говорил: какой нам смысл в эту Тулузу ехать? Жили бы себе в Марселе... Воспевали красоту госпожи баронессы в стихах, ну и все прочее... А я там одну кухарочку... Жили бы себе и горя не знали!.. Да только как я вам про это заикнулся, так вы же меня и побить изволили.

Снова повисла пауза.

– Тибо, – наконец сказал я, – мы не поедем в Тулузу.

Тибо одобрительно кивнул:

– Вот это хорошо, господин Андрэ. Спасибо.

И спросил с надеждой:

– Значит, в Марсель вернемся?

– Попозже.

Тибо тяжело вздохнул.

* * *

Мы миновали пару деревушек, а ближе к полдню остановились перекусить и дать отдых лошадям.

Тибо вдруг хлопнул себя ладонью по лбу и с сожалением посмотрел на моего Принца.

– Что такое?

– Да забыл я совсем про одно дело, которое надо еще было в Эжле сделать.

– Ты это о чем?

– Да про щит ваш забыл.

Я посмотрел в сторону лошадей. К седлу Принца был приторочен выпуклый, суженный внизу прямоугольник в кожаном чехле. Раньше я как-то не задумывался над предназначением сего предмета: не до того было. Видимо, это и был щит.

– А что с ним такое?

– Ремень отлетел. Надо было сходить к кузнецу, заклепать, а я и забыл.

Я попытался вспомнить все, что знал о средневековых рыцарях. Вспомнил фильм «Айвенго». Еще раз взглянул на лошадей.

– А что – копья у меня разве нет?

Тибо покачал головой:

– Вы его еще в Арле сломали. На турнире. И щит там же испортили.

– И почему мы их до сих пор не починили?

– Копье надо новое покупать, – доходчиво объяснил Тибо, – а щит мы как раз собирались в Ниме чинить. Только вот город закрыт оказался. Тогда мы поехали дальше. А тут вас и догнал Гийом де Бош. Потому-то вы с ним без щита и сражались. Зря вы, ваша милость, доспехи его взять отказались...

– Неужели так сложно починить щит, что для этого обязательно ехать в город? – перебил я.

– Так там ж не только ремень заклепать надо. Его ж еще и сверху весь изрубили. Чинить его нужно и красить заново.

Я подошел к Принцу, отвязал ту штуку, которую посчитал щитом. Расчехлил. Да, я не ошибся: самый обыкновенный средневековый щит. Обыкновеннее не бывает. В Эрмитаже однажды такой видел.

Щит был прямоугольным, внизу плавно переходящим в заостренный овал. Один из ремней, которыми он должен был крепиться к руке, и в самом деле оказался порванным. С внешней стороны по краям имелось несколько мощных железных заклепок. Хотя пространство между ними было сплошь в щербинах и зарубках, рисунок еще можно было узнать. Крест и какое-то уродливое крылатое животное со змеей вместо хвоста.

– Как называется эта зверушка? – спросил я у толстяка.

Тибо с осуждением посмотрел на меня:

– Это ж ваш герб, господин Андрэ! А животное – это птица грифон. На зеленом поле.

– Надо будет запомнить.

Тибо наградил меня еще одним осуждающим взглядом.

Эту ночь мы провели в лесу. Спят в лесу так: берется попона, кладется на травку, сверху укладывается рыцарь, на рыцаря укладывается плащ. Вместо подушки – седло. Сплошная романтика.

Всю ночь доставали комары. Интересно, почему они не кусали Тибо?..

* * *

На следующий день мы миновали широкую развилку. Одна из дорог уходила дальше на северо-запад, другая сворачивала к югу. Мы выбрали вторую. На юге тепло и растут бананы.

Наверное, все странствующие рыцари неким необъяснимым образом умеют притягивать к себе приключения. И впоследствии мне не раз приходилось убеждаться в этом. На собственной шкуре.

Вскоре мы оказались на берегу реки. Дорога поворачивала и вилась вдоль берега. Мы двинулись по ней, рассчитывая, что она приведет нас к мосту или к переправе.

Местность вокруг была весьма живописная. Справа лес, слева речка. Небо, облака и солнце. Потом деревья на другом берегу реки расступились, мы увидели с той стороны продолжение дороги и на некотором отдалении – укрепленный замок на холме.

Ни моста, ни переправы здесь не наблюдалось. Зато имелся брод. И еще здесь находились два человека, которые живо вскочили при нашем появлении.

Один из них, здоровенный светловолосый парень, был одет просто: штаны да кожаная куртка с нашитыми на нее металлическими кольцами. Лицо простоватое, но сложен молодецки.

Второй, черноволосый и темноглазый, слегка пониже первого и лет на десять старше. В кольчуге и прочем железе. На поясе – меч. Шлем – в левой руке. Физиономию второго украшали усы и короткая, аккуратно подстриженная «испанская» бородка.

При виде нас на лице «испанца» отразилась искренняя радость. Светловолосый, напротив, глядел хмуро и насупленно.

– Господа, – вежливо обратился к нам «испанец», заступая дорогу, – прошу прощения. Я не ошибусь, если предположу, что вы собрались переправляться на другой берег?

– Не ошибетесь, – ответил я.

– А не ошибусь ли я, – продолжал «испанец», обращаясь уже только ко мне, – предположив, что вы – благородный человек?

– Вне всякого сомнения, – твердо заявил я. Усы «испанца» возбужденно встопорщились, а на лице снова отразилась неподдельная радость.

– В таком случае, благородный рыцарь, объявляю вам, что я являюсь защитником этого брода и не позволю вам переправиться на другую сторону!

Я усмехнулся. Торжественный тон «испанца» меня позабавил. Слова «защитник этого брода» он произнес с такой напыщенностью, будто каждое из них писалось с большой буквы.

– Значит, мы переправимся на другую сторону БЕЗ вашего позволения.

– Тысяча чертей! Клянусь кровью Господней, для этого вам сначала придется сойтись со мной в поединке!

– А это что, обязательно? – все еще ухмыляясь, спросил я.

– До-он... – разочарованно протянул чернявый. Ну точно испанец...

Назвался груздем – полезай в кузов. Назвался странствующим рыцарем – изволь соответствовать имиджу.

Ладно. Поиграем по этим правилам. Если по местным законам, чтобы переправиться на другую сторону реки, нужно кого-то укокошить – о'кей.

– Хорошо, – я спешился, – и как же мы будем биться?

– Конечно, верхами, как и полагается благородным людям, – ответствовал «испанец». – Кстати, я вижу, что у вас нет копья.

– Да, это так. Я его сломал на турнире. Кроме того, мой щит сейчас тоже находится в непригодном состоянии для боя. Может, лучше просто на мечах?

Насчет своего владения этим предметом я не сомневался.

– У меня есть запасной щит, – порадовал меня «испанец». – И три копья. Выбирайте любое.

Светловолосым малым из лесочка была выведена лошадь моего противника. Я взял предложенный щит, попробовал копья... Понял, что и с копьями сьер Андрэ несомненно знаком, и выбрал то, которое понравилось больше. Одно из двух оставшихся взял «испанец».

Неподалеку от брода имелась длинная песчаная коса. Туда мы и направились.

Сели на лошадей. Разъехались. Оборотились друг к другу.

– Дон, – сказал мне «испанец», – по правилам рыцарского вежества надлежит прежде, чем начать поединок, осведомиться об именах друг друга.

– Я – Андрэ де Монгель.

– А мое имя – Родриго де Эро.

Мы отсалютовали друг другу копьями. Кажется, я уже упоминал о том, что у сьера (или дона?) Родриго был шлем? Так вот, увидев, что у меня шлема нет, он свой шлем тоже одевать не стал. Запасного шлема у него, видимо, не нашлось.

«Вот интересно, – мимоходом подумал я, – а с какой стороны должен быть противник во время конного столкновения?..»

По логике выходило, что раз щит находится в левой руке, значит, с той же стороны должен быть и противник. Из этого я и решил исходить.

Мы начали съезжаться.

Медленно... быстрее... еще быстрее... Я оценил мужество своего противника, увидев острие копья, стремительно несущееся прямо мне в лицо. Сердце провалилось куда-то в желудок. Полагаю, что Родриго, добровольно оставшийся без шлема, чувствовал себя не лучше, наблюдая за острием моего копья.

Мы сшиблись. Лошади поднялись на дыбы. Я успешно закрылся щитом, Родриго – тоже.

На что это было похоже? Как будто по моему щиту (и соответственно, по левой руке) со всей дури вмазали двухсоткилограммовым молотом. Вот на что это было похоже.

Я сумел удержаться в седле. Вернее, удержался сьер Андрэ. Леонид Маляров несомненно сверзился бы на песок.

Мы разъехались. Остановились. Развернули лошадей. Отсалютовали друг другу копьями.

Милое развлеченьице, ничего не скажешь. Тебя тут или проткнут, или сам себе позвоночник сломаешь.

Мы тронули лошадей с места.

Быстрее... Еще быстрее... Удар!!!

Вас никогда не вышибали из седла? Нет? О, это преудивительнейшее ощущение! Обязательно попробуйте. Не пожалеете.

Скрежет, страшнейший удар в левую руку. Несколько секунд свободного парения, когда ты еще не знаешь: тебе не больно потому, что все в порядке, или ты уже умер. Мошонка сжимается и норовит втянуться внутрь. Мочевой пузырь интересуется: эй, приятель, как насчет опорожниться? Не выбивали?.. Ну, вам повезло.

А под занавес – оглушающий удар о землю.

Я вырубился, видимо, секунд на пять. Только чуток оклемался, приподнял голову – и увидел прямо перед своим носом острие меча. Сам дон Родриго, стоявший надо мной, тяжело дышал. Волосы у него на лбу слиплись от пота.

– Дон, вы проиграли.

Выделывать те финты, которые успешно прошли с Гийомом, я не стал. Продолжать поединок я сейчас был не в состоянии. Я и говорить-то мог с большим трудом. Поэтому я просто закрыл и снова открыл глаза.

– Дон... Или как вас там... Сьер северянин, – настойчиво продолжал гнуть свое рыцарь Родриго, – признаете ли вы себя побежденным?

Я понял, что он не отцепится, и пробормотал:

– Ну, допустим... Дальше что?

– Отлично! – обрадовался Родриго. – Признаете ли вы, что виконтесса Антуанетта де Косэ – самая прекраснейшая, восхитительнейшая и наицеломудреннейшая женщина в Лангедоке, Аквитании, Арагоне, Франции, Италии и всех прочих странах?

– О'кей, – сказал я. – Виконтесса Антуанетта – самая прекрасная женщина во всем мире. Супермодель.

Лицо рыцаря Родриго озарила новая улыбка. Зубы у него были крупные, белые. Хоть в рекламе «Колгейта» показывай.

Счастливый Родриго де Эро вложил, не глядя, меч в ножны.

А затем протянул мне руку и помог встать на ноги. Весело хлопнул по плечу:

– Вы отлично управляетесь со щитом! Я-то полагал, что своим фамильным ударом вышибу вас еще с первого раза, однако вы как-то ловко повернули щит.

...Ну а когда не удалось победить ловкостью, пришлось использовать силу... А мой-то конь всяко посвежее вашего будет! – Тут Родриго добродушно рассмеялся. – Поздравляю!.. Вы доставили мне поистине огромное удовольствие этим поединком! Не хотите ли теперь заглянуть ко мне? Разопьем бочонок вина, побеседуем... А?..

И указал на тот самый замок, который возвышался на другой стороне реки.

Не зная, как правильно ответить, я судорожно стал вспоминать исторические фильмы.

– Эээ... Почту за честь.

Рыцарь Родриго рассмеялся и опять хлопнул меня по левому (ушибленному!) плечу.

* * *

Родриго де Эро был франком только наполовину. Мать у него была из Каталонии. Испанка.

Молодость дона Родриго также прошла в Испании. Это чувствовалось – в разговоре Родриго периодически вставлял экспрессивные испанские словечки, смысл которых оставался для меня загадочен. Восемь лет назад родриговский папаша, сьер Бернард, отправился, как и положено всякому уважающему себя рыцарю, воевать за Гроб Господень. А сына оставил управлять поместьем. Из Крестового похода Бернард не вернулся. Впрочем, Родриго по этому поводу не особенно сокрушался. Напротив, он даже завидовал своему отцу. И собирался лет через десять пойти по его стопам. То есть – уплыть в Палестину. Но перед этим обязательно обзавестись женушкой и двумя-тремя наследниками.

– А Антуанетта де Косэ... это ваша невеста? – осторожно поинтересовался я.

– О нет, ну что вы! – ухмыльнулся Родриго. – Избави Боже! Донна Антуанетта – это жена моего соседа Рауля де Косэ. Между нами говоря, порядочная стерва. Но весьма недурна собой. Но, видите ли, никакой другой более-менее подходящей дамы сердца у меня сейчас нет. Однако нельзя же начинать поединок просто так, не имея в запасе даже дамы сердца, ради славы которой должен происходить всякий поединок! А назвать госпожу виконтессу своей дамой сердца – это прекрасный способ позлить Рауля. Виконт чрезвычайно ревнив.

– А он не придет к вам разбираться?

– Так приходил уже! Тогда, помню, мы с ним славно сразились... Человек по тридцать с обеих сторон полегло.

– И кто победил?

– Формально я, но, если судить по чести, у нас с ним случилась ничья. Понимаете ли, дон Андрэ, прослышав о нашей войне, на замок Рауля напали разбойники под предводительством Луи из Каора. Не слыхали о таком? Нет?.. Заявляет о себе, что, мол, благородной крови, а по сути – человек без чести и совести. Настоящий бандит, рутьер. Прослышав об этом коварном нападении, эн Рауль попросил меня отложить нашу с ним войну на некоторое время. Я, само собой, согласился и даже любезно предложил эн Раулю свою посильную помощь. Он, как добрый сосед, не мог отказать мне в таком удовольствии. Вдвоем с ним мы быстро разогнали этих рутьеров. Попировали в раулевском замке и на том разошлись. Только с тех пор уже почти год прошел, а я смотрю – что-то не торопится эн Рауль возобновлять наш отложенный спор. Поэтому я и подумал, что надо бы как-нибудь напомнить ему о его давешнем обещании.

Какой, однако, воинственный испанец мне попался...

– А вам обязательно с ним воевать?

Дон Родриго удивленно уставился на меня:

– А что же еще делать?

– Ну, не знаю... Можно мирно ездить друг к другу в гости...

– Так мы уже почти целый год мирно живем! Целый год!!! Знаете, как за это время мне все эти трубадурские празднества надоели?! Знаете?! Не поверите – видеть уже этих рифмоплетов не могу, хотя и сам, прости Господи, время от времени стихами балуюсь. Ну разве это жизнь? А ведь душе хочется чего-то большого, настоящего, светлого, такого, чтоб кровь в жилах кипела! А войны все нет...

– Кстати, сьер Родриго, я ведь в этих землях недавно. Не расскажете, что здесь интересного случилось в последнее время?

Родриго охотно напичкал меня новостями. Такой-то барон пошел войной на такого-то барона. Такой-то дворянин женился на такой-то дворянке, которая оказалась не дворянкой, а купеческой дочкой, и по этому поводу дворянин с ней развелся. Виконт Безьерский помирился с графом Тулузским. Граф Тулузский готовится отмечать годовщину свадьбы со своей четвертой женой Иоанной.

Я слушал его и поглядывал по сторонам. Перейдя через брод, наши кони неторопливо рысили к замку. Лес расступился, стали видны луга и холмы с разбросанными там и сям домиками и деревушками.

Замок стоял на самом высоком холме. Был он сложен из светло-серого камня, имел большую центральную башню и сбоку оной – высокую прямоугольную пристройку, являвшуюся, по сути, обыкновенным четырехэтажным домом с соломенной крышей. Пристройку и центральную башню окружали мощные стены, заканчивавшиеся сверху покатыми деревянными навесами. По углам стен располагались еще четыре башни, поменьше. Были эти башни толстыми, гладкими, незыблемыми и прямо-таки лучились чувством своей значимости.

Вокруг холма наличествовал ров, с обеих сторон окруженный высоким деревянным забором. Через ров был перекинут сложенный из бревен мосточек, который, впрочем, в случае нужды можно было бы легко скинуть вниз. За мостом располагались ворота, распахнувшиеся при нашем приближении. Не сами собой, естественно. На воротах дежурили двое. Не слишком воинственного вида.

Дон Родриго кивнул своим людям, придержал коня, спросил одного из мужичков:

– Как дочка?

– Получше уже, – ответил мужик, почесав затылок, – оправляется потихоньку, ваша милость. Иногда даже и не бормочет уже, а говорит почти как прежде.

Родриго кивнул:

– Это хорошо. Ну, с Богом, Пьер.

– Да благословит вас Господь, сеньор Родриго!

Мы миновали ворота и поехали к замку.

– У этого Пьера дочка в лесу заблудилась, – объяснил мне Родриго. – Искали ее, искали – нету. Думали уж было, что какой-нибудь бродяга снасильничал ее и убил и в землю закопал, чтоб не нашли. Взяли тут даже двоих по подозрению. А потом нашлась эта девочка. На третий день уже, в самой чащобе. Забралась на дерево от волков и сидит там, плачет. А когда сняли ее с ветки, оказалось, что говорить она разучилась. Мычит что-то, а говорить не может. Один... один добрый христианин сказал, что это с ней от страха такое случилось и что со временем пройдет. Так вот и вышло. Все по словам его, как всегда.

– Почему «как всегда»? – спросил я.

– Потому что он святой, – просто ответил Родриго.

* * *

За замковыми воротами было сумрачно. С внутренней стороны к стенам примыкали различные пристройки – все точно так же, как в Эжльском монастыре.

По внутреннему двору сновали женщины, слуги и собаки. Слева, под навесом, мирно жевали сено лошади. Наличествовало также несколько солдат, одетых так же, как угрюмый светловолосый здоровяк, сопровождавший Родриго. Вооружены солдатики были серьезно. Алебардами.

При нашем появлении люди, находившиеся во дворе, оживились. Мы соскочили на землю. Конюхи приняли у нас лошадей. Тибо отправился с ними, а дон Родриго повел меня в центральную башню. Откуда-то всплыло название: донжон.

Через небольшую, обитую железом дубовую дверь мы проникли внутрь. На первом этаже окон не было. Вообще. На втором они были, но в очень небольшом количестве и больше походили на щели, чем на окна. На третьем этаже располагался обеденный зал – просторное полутемное помещение с двумя монументальными столами.

Дон Родриго приказал подать обед.

В потрясающе короткое время перед нами возникли два кувшина вина и два кувшина эля, связка колбас, большой каравай пшеничного хлеба в окружении нескольких булочек с румяной поджаристой корочкой, лук, петрушка и чеснок, кубышка с соленой капустой, кубышка с грибами, на которую я сразу же положил глаз, сыр, по виду больше напоминавший творог, жирное свежее масло в небольшой деревянной миске и большая вяленая рыба. Чуть попозже появилось блюдо с изюмом, оливки, кубышка с медом, по краю которой ползала оса, большой круглый пряник с повидлом и непонятные бесформенные штуки, к которым я поначалу отнесся с большой опаской. На вкус же это оказались самые обычные пирожные.

И это была только закуска. Настоящий обед ждал нас впереди. Когда испекутся поросята. К поросятине обещали пирог со сливками и вишнями.

Следует упомянуть, что, прежде чем приступить к трапезе, дон Родриго сложил руки перед грудью и вдохновенно помолился. Не желая выглядеть белой вороной, я принял такую же позу и постарался запомнить слова. Пригодится.

Отдав должное и красному и белому вину, мы с доном Родриго отправились на экскурсию по замку. Дону Родриго было что показать. Начали с гобеленов, вышитых еще его матушкой. Побывали в оружейной. Опробовали все, начиная от кривой дамасской сабли и кончая старым копьем, с коим была связана какая-то легендарная история, уходившая еще ко временам Карла Великого. Потом мы отправились на псарню, где дон Родриго долго возился с щенками, показывал мне то одного, то другого. «Посмотрите на этого, Андрэ... посмотрите на этого... а этот-то каков!..»

Когда же наступил вечер, слуги принесли еще свечей, а мы со сьером... да какой он «сьер»!.. дон, натуральный испанский дон!.. с доном Родриго решили продолжить застолье. Теперь уже не вдвоем: к нам присоединилась целая прорва народу.

Здоровый усатый дядька уселся слева от хозяина замка («рек-к-комендую вам, Андрэ: Рожер. З-заведует моими орлами... Р-рожер, эт-то дон Андрэ. Ис-стинный рыцарь...»), светловолосый великан, так и оставшийся безымянным, разместился рядом со мной. Подальше – еще с полдюжины мужчин «благородного» звания. Во время войны – десятники и полусотники родриговского воинства. Затем – две симпатичные особы женского пола и, наконец, замковый управляющий, месье Гумберт.

Повеселились изрядно. Даже песни попели. Одна из дам бойко бренчала на мандолине.

Сначала всякую лирику, потом дон Родриго попросил даму спеть что-нибудь испанское. Дама просьбе вняла, а дон Родриго пришел в сильнейшее возбуждение, постукивал ногой по полу, топорщил усы, вращал глазами и воинственно сжимал в руке нож. Слушая эти романсы, я вдруг обнаружил, что более-менее понимаю, о чем речь. Ага, значит, мой «предшественник» немного знал испанский язык.

Когда песни закончились, мы некоторое время посидели все вместе. Потом все потихоньку начали расползаться кто куда – время-то было уже позднее. Мы с Родриго опять остались вдвоем. Распили еще один кувшинчик золотистого. И разговорились за жизнь. Я поведал дону Родриго, что был в Палестине. Дон Родриго оживился: а не встречали ли вы там эн Бернарда, моего родителя? Тогда я поведал хозяину и о своей «беде»: мол, ничего я не помню. Потому как зловредный Гийом де Бош два дня назад огрел меня по голове палицей и вышиб все славные воспоминания. Разочарованию дона Родриго не было предела. «Неужели вы совсем ничего не помните?»

«Нет, ну кое-что я, конечно, помню. Но вот с именами, датами и событиями – полная беда...» Для выяснения всех обстоятельств решили позвать моего слугу. Тибо меж тем уже спал и видел десятый сон. Его растолкали и доставили к нам, а уж мы учинили толстяку допрос с пристрастием: а не пересекался ли я, случаем, семь лет назад в Палестине с бароном Бернардом де Эро? Тибо отчаянно зевал и честно пытался вспомнить. «Кажись, нет...» – пробормотал наконец мой оруженосец, и ему позволили уйти.

Да и мы тоже пошли спать. Денек выдался... утомительный.

Глава пятая

Я проснулся от того, что кто-то осторожно тронул меня за плечо. Тибо.

– Доброе утро, господин Андрэ. Там барон за стол садиться собирается. Вас зовет.

Я зевнул и с большим неудовольствием начал натягивать сапоги:

– Где тут умыться можно?

Но Тибо уже свалил куда-то.

Я походил по комнате. Сделал гимнастику. Отжавшись сто раз, встал. Отдышки не было. Вот это бык! И никакого похмелья.

Я улыбнулся. Пусть вокруг чужой мир и чужое время, но с таким организмом можно решиться на многое... Потом я заметил на стене бронзовый круг, начищенный до зеркального блеска. Зеркало.

М-да. А на что я, собственно, рассчитывал? Увидеть славянский фас Лени Малярова?

Тем не менее я опечалился. Нет, сьер Андрэ был далеко не урод. И лицо у него вполне приличное. Мужественное. И уже отчасти знакомое, поскольку я уже любовался на него в трактире. Но тогда я не знал, что это чужое лицо.

Пришел Тибо, принес ведро с холодной водой и кувшинчик с горячей. Я умылся, потом, как всякий культурный человек, почистил зубы. Содой. Тибо тем временем извлек из сумки устрашающего вида бритву.

– Не желаете побриться, ваша милость?

* * *

Завтракали мы с Родриго куда скромнее, чем ужинали.

– А вот скажите, дон Андрэ, – обратился ко мне Родриго, отодвигая в сторону пустую миску и наливая себе в кружку кваса. – Какова цель вашего вояжа?

Сказать ему про буллу и благочестивое рвение, которое подвигло сьера Андрэ к поездке в графство Тулузское?.. Нет, не стоит. Я не такой пробитый Дон Кихот, каким был мой «предшественник». В Тулузу я не поеду и вызывать Тулузского графа на поединок уж точно не буду. А раз так – то и говорить об этом нечего.

– Да так... Странствую.

– Вы ведь с востока едете?

– Ага. Из Марселя.

– А в Арле были?

Я кивнул:

– На турнире. Не слишком удачно. Копья лишился, и щит повредил.

– У меня в замке есть кузня. Щит можно починить... Расскажите мне о турнире.

– Турнир как турнир, – я пожал плечами. – Наверное. Сам-то я ничего не помню.

– Ах да. – Родриго вздохнул. – Забыл. Кстати, неподалеку от моего замка живет один святой. Чудотворец и целитель. Хотите – к нему поедем?

Хочется, конечно, посмотреть на святого. Занятно. Но боязно. Если этот святой чудотворец просечет, кто я есть? И скажет Родриго. Или начнет в срочном порядке изгонять из сьера Андрэ беса?

Вчера я выяснил у Родриго, что нынче двенадцатый век от Рождества Христова. Следовательно, политический климат для «бесноватых» не очень подходящий.

Поэтому я покачал головой:

– Думаю, со временем это пройдет само собой. Кое-какие воспоминания уже вернулись.

– Ну, как знаете...

Мы еще немного потрепались о том о сем, после чего Родриго занялся хозяйственными делами, а я отправился бродить по замку. Обнаружил какого-то прохвоста, который вытащил пробку и сосал, что называется, «из горла» бочки. Увидев меня, поганец страшно перепугался и едва не захлебнулся.

– Бочку закрой.

– Чево, ваша милость?.. Кхе-кхе-кхе...

– Бочку заткни, дубина!

– Ага, ваша милость... Сейчас мы это... Кхе-кхе...

Во дворе я нашел бездельничающего Тибо.

– Бери-ка щит и живо в кузницу! – приказал я ему, а сам поднялся на замковую стену. В надвратной башне солдаты увлеченно играли в кости.

А местность вокруг замка живописная, как на картинке. Тепло. Клевером пахнет. В покинутом мною Петербурге была как раз середина февраля...

* * *

Я благодушествовал на стене минут пятнадцать, когда заметил трех всадников, скачущих со стороны реки. Добравшись до первых ворот (которые никто перед ними открывать, естественно, не стал), всадники о чем-то начали базарить с привратниками. Хотя все трое были вооружены, никакой угрозы в их жестах не ощущалось. Ощущалось другое: ребята явно торопятся. Кто это? Люди Родриго, спешащие доложить об успешном выполнении какого-то задания? Местные почтальоны? Непонятно...

Между тем один из мужиков, стоявших у нижних ворот, сорвался и побежал в замок – доложиться. Я выглянул во внутренний двор, поискал глазами дона Родриго... Ага, вот и он!

Я спустился со стены – интересно, что случилось?

Привратник, тот самый, у которого дочка потерялась в лесу, бросился к своему господину.

– Сеньор!.. – выдохнул он. – Там Рауль де Косэ!

– Рауль? – недоверчиво переспросил дон Родриго.

Пьер сглотнул, переводя дух, потом согласно кивнул:

– Рауль.

Я напряг память: тот самый сосед, чью жену испанец выбрал в качестве дамы сердца. Соперник-союзник.

Недоверчивое выражение покинуло физиономию дона, а на смену ему явилось всегдашнее энергичное оживление.

– Наконец-то!.. Много с ним людей?!.. Отвечай, дурак! Чего молчишь?! Ну?!

– Двое.

На лице Родриго отразилось сильнейшее разочарование.

– Двое?! Всего двое?

– Да, господин. Сказали – говорить с вами хотят.

Родриго вздохнул. Помолчал. Подумал:

– Беги к Раулю. Откройте нижние ворота...

Когда Пьер убежал, Родриго пробормотал себе под нос:

– Посмотрим... Может, – тут в голосе испанца проскользнула слабенькая надежда, – он о месте для сражения приехал уговориться?

Через минуту во двор въехали те трое, которых я видел со стены. Дон Родриго помахал рукой, привлекая к себе внимание.

Виконт Рауль де Косэ оказался приземистым, широким в кости мужчиной лет сорока пяти. Одет в кольчугу, а поверх оной – красивый черный жилет со вшитыми в него металлическими кольцами. Кольчужный капюшон закрывал голову Рауля, оставляя открытым только лицо. Из-под капюшона выбилась наружу прядь светлых волос. Шлем и щит приторочены к седлу.

– Здравствуйте, Рауль! – жизнерадостно приветствовал его испанец. – Как здоровье госпожи Антуанетты? Здоровы ли дети?

– С ними все в порядке, – буркнул виконт.

– Вы знаете, что я всегда рад видеть вас, виконт. Однако чему я обязан чести лицезреть вас именно сегодня?

– Родриго, – оборвал Рауль этот возвышенный тон, – ты слышал про новую папскую буллу?

Испанец кивнул:

– Да, о чем-то таком болтали мы тут на днях с одним проезжим...

– Роберт де Вигуэ тоже про нее слышал.

– Ну и что?

– Он осадил Эгиллем.

– Что – снова?!!

Рауль кивнул. От избытка чувств Родриго скрипнул зубами и с силой хлопнул кулаком по открытой ладони.

– Вот подлец! И это после того, как они с Бернардом на Евангелии поклялись друг другу в вечном мире!

– Какое теперь это имеет значение? – спросил Рауль. – В булле что сказано? «Католики освобождаются от всех обязательств перед аженойцами и прочими еретиками». А то, как Бернард относится к патаренам, всем известно. В его замке они живут как у себя дома.

– А Роберт что – решил изобразить из себя истинного католика?

– Похоже, что так.

– Мерзавец! Да Иуда Искариот больший католик, чем он!.. И это после того, как он дал слово чести!

– Родриго, я тебе повторяю – в булле черным по белому написано: «освобождаются от всех обязательств». От всех, понимаешь?

– От слова чести дворянина может освободить только Господь Бог. Ни один человек – ни сеньор, ни священник, ни король – этого сделать не может.

– Ты это Папе Римскому скажи. И Роберту.

Эти слова слегка остудили вспыльчивого Родриго и перевели его мысли из сфер рыцарской этики в область сугубо практическую.

– У Роберта много людей?

– Тридцать всадников и полторы сотни пехоты – это его собственные. Копий двадцать наемников из Пуатье. И еще не знаю, сколько всякого сброда.

– Ты что же, собираешься отправиться на помощь Бернарду? – с некоторым недоверием произнес Родриго.

– Да, мы с ним никогда не ладили, – признался Рауль. – Но я ненавижу наемников. Еще с тех пор ненавижу, как англичане сюда брабантцев притащили. И к тому же, говорят, наш с тобой общий знакомый Луи тоже около Роберта сейчас ошивается. Дерьмо к дерьму липнет... Я решил: надо помочь Бернарду.

Родриго кивнул, признавая весомость Раулевых аргументов.

– Поедешь со мной?

– Конечно!

– Вот и я так подумал. Ты когда будешь готов?

– Завтра утром. Пока я пошлю к Ангулему. Пока он соберет людей. И придет сюда...

– Знаю я эти утренние выступления, – проворчал Рауль. – Собираешься выезжать с петухами, да пока соберешься – уже и полдень. Может, вечером выступишь?

Родриго вскинул подбородок, прищурился:

– Дон Рауль де Косэ, вы, кажется, хотите дать МНЕ совет, как и когда МНЕ вести на войну МОИХ людей?

Рауль вздохнул.

– Когда Бернард отправил ко мне своего человека с посланием, головорезы Роберта уже подходили к городу. Это было вчера. Сейчас они наверняка захватили город и осадили Эгиллемский замок. Если мы отправимся завтра, то под Эгиллемом будем только еще через полтора суток. Ты уверен, что Бернард продержится все это время? Я – нет.

– Да, я понимаю, – кивнул Родриго. – Но мы ничем не сможем помочь Бернарду, если прибудем в Эгиллем усталые, на взмыленных лошадях, много мы не навоюем. Завтра утром. Где мы соединимся?

– Дорога на Эгиллем проходит мимо моего замка. Когда будешь рядом – пошли ко мне человека.

– Договорились. Буду в четыре пополудни.

– Идет. Если в пять тебя не будет, я пойду один.

– Не смеши меня! – воскликнул Родриго. – У тебя людей в три раза меньше, чем у Роберта. Это чистое самоубийство.

– Так пусть это будет вам упреком, барон Родриго.

– Раздери тебя дьявол, Рауль!!!

Рауль развернул лошадь:

– Счастливо оставаться, сосед! Завтра в четыре часа!.. Смотри, не опоздай!

Сопровождаемый своими людьми, виконт выехал из замка. Несколько секунд Родриго свирепо глядел ему вслед, потом скомандовал:

– ...Франц, бери коня и езжай к Ангулему. Скажи, чтобы до заката он был здесь со всеми своими людьми... Жан, сгоняй в Марионэ... Да, я знаю, что ты там не был. Узнаешь у старосты, где кто квартирует... Так, теперь насчет жратвы и обозов... Черт побери, где Гумберт? Когда он мне нужен, никогда его поблизости нету!

– Он вроде б наверху, сеньор, – сказал Жан. – Я видел, как он в дверь входил.

Пробормотав ругательство, Родриго развернулся, собираясь направиться в дом, и едва не столкнулся со мной. Остановился.

– Вы слышали, что говорил Рауль, не так ли?

Я кивнул:

– Слышал.

– Просить вас поехать со мной я не могу – мы с вами друг другу ничем не обязаны. Это наши местные свары. Но с другой стороны, я буду рад, если вы к нам присоединитесь.

– Ммм... Я с удовольствием поеду с вами.

– Отлично! Я так и знал, что вас обрадует эта новость. Готовьтесь! Мы выедем завтра утром, с рассветом.

Сообщив мне эту «радостную» новость, Родриго направился к донжону.

Естественно, никакого удовольствия я не испытывал. Встревать в чужую войну мне совершенно не улыбалось. Но отказаться я тоже не мог. По здешним понятиям, в лучшем случае сочтут просто невеждой. А то и трусом.

Но какие бы чувства я ни испытывал к предстоящему нам «славному делу», следовало позаботиться о собственном вооружении. Поэтому я решил проконтролировать, как продвигается починка щита.

Починка щита продвигалась. Тибо за этим присматривал. Собственно, она уже подходила к концу. Ремень заменили, щит покрыли новой кожей. Кузнец как раз крепил ее заклепками.

– Готово, – наконец сообщил он нам. Мы вышли из кузницы.

– Раскрасить бы надо, – сообщил мне Тибо. – Только это в городе. Здесь мастеров нет.

– Добудь где-нибудь краску, и я сам его раскрашу.

– Как скажете, господин Андрэ... А чего они тут все суетятся, не знаете?

– Так ведь война намечается.

– Война?

– Ага. Ну, не совсем здесь, а в каком-то Эгиллеме. И мы с тобой на нее поедем.

– Господи Боже!.. Что, опять на войну?!..

– Хватит ныть! Да, опять на войну. Пойди краску поищи.

Тибо краску нашел. Где-то в подсобке замка.

Красок было целых две: черная и белая. Черная немногим по виду и по качеству отличалась от смолы. Белая была больше всего похожа на известь.

Может, это и была известь.

Я соорудил из палочки, толстой нитки и тряпичных лоскутков две кисточки и резво взялся за раскрашивание щита. Благо образец у меня был – остатки старого изрубленного слоя.

Тибо повертелся рядом, посмотрел на мои старания.

– А ловко у вас выходит, господин Андрэ. Я и не знал раньше, что вы к рисованию способны.

– Четыре года ДХШ.

– Чего четыре года?..

– В далеком детстве, говорю, меня учили рисованию. Впрочем, это было так... мимолетно... Ты, наверное, и не помнишь.

– Не помню, – честно признался Тибо.

Уродливая зверюга со змеиным хвостом получилась что надо. Я даже пожалел, что нет ярко-красной краски – для глаз.

– Здорово, – одобрил Тибо, когда я поставил щит у стены и отошел на несколько шагов, чтобы полюбоваться на свое творение.

– А ты думал... Пока его не трогай. Пусть высохнет.

– Угу. Дайте-ка мне свой меч, ваша милость, подточить надо.

Этим вечером мы не пьянствовали и не обжирались. Та девица, которая играла вчера на мандолине, взяла этот инструмент и сегодня. В преддверии военной кампании она порадовала нас несколькими героическими песнями. Одна была особенно длинной и занудной – про какого-то Роланда, который долго дудел в свой боевой рог, а когда это ему не помогло, разрубил рог на две части и умер.

Зато народу за ужином было значительно больше, чем вчера. Прибыл Ангулем со своими ребятами. Как я понял, он был вассалом барона и держал от него какие-то земли на юге.

Спать легли пораньше – побудка планировалась еще до петухов.

Не знаю, что там вешал Рауль насчет медленных сборов, но выехали мы из замка с рассветом, как и собирались.

Исторические фильмы про рыцарей, которые стройными рядами едут на войну, – полная лажа. Предполагаю, что строем рыцари скачут только в двух случаях: на параде и собственно во время конной атаки. Во всех остальных случаях они ездят так, как хотят.

Нет, какой-то порядок в нашем воинстве имелся. Именно – какой-то. Состоял он в том, что впереди ехали всадники, за ними брела пехота, а за пехотой грохотали обозы. За обозами никто не шел – от них поднималась такая пылища, что издалека, наверное, должно было казаться – на дороге что-то горит.

До полудня мы успели миновать три деревушки и один придорожный трактир, рядом с которым Родриго остановил своего коня и лично проследил за тем, чтобы никто из солдат не забежал в дом пропустить пару кружечек на посошок.

Вскоре после полудня Родриго отправил вперед одного из своих людей – предупредить Рауля о нашем приближении. Кажется, на место сбора мы прибыли несколько раньше оговоренного срока. Во всяком случае, на развилке, где была дорога к замку Рауля, мы прождали виконта около получаса, не дождались и потихоньку двинулись дальше. Только тронулись с места – а вот и Рауль де Косэ собственной персоной выезжает из облака пыли, мигом образовавшегося за нашими обозами. Кашляет, матерится.

– Небось у женушки подзадержался, – хмыкнул один из родриговских рыцарей, стоявших рядом со мной.

– У такой женушки подзадержаться под бочком – святое дело, – отозвался другой.

Впрочем, шутки тотчас смолкли, когда Рауль подъехал ближе.

– Опаздываете, виконт, – поддел Родриго соседа.

Порядок следования утрясали минут двадцать. В итоге рыцари Родриго поехали рядом с нами, его пехотинцы встали позади наших, а обозы перемешались. Обе походные кухни, например, были поставлены впереди, а фургон с походной кузней – то бишь фургон с мехами, инструментами и разными железными запчастями – помещен в самый конец.

Местность становилась все более холмистой. Я бы даже сказал – все более гористой. Правда, горы тут были вполне пригодные для езды – старые, сплошь покрытые лесом.

На ночь мы остановились в безымянной горной деревушке. Деревушка принадлежала здешнему местечковому барону, и обитатели ее были нам не слишком рады. Почему Родриго и Рауль не остановились в замке этого барона, почему не позвали его поучаствовать в «славном деле»? Не знаю.

С утра потащились дальше. Ближе к середине дня Родриго и Рауль принялись отлавливать встречных путников и выяснять у них, что сейчас происходит в Эгиллеме? Первые два оказались простыми крестьянами и вообще не знали о том, что там идет война. Толковый ответ получили не сразу. И от человека довольно странного. Он явно не был благородным, с другой стороны, он слишком прямо держал спину – слишком прямо для крестьянина. Разговаривал он с Родриго и Раулем спокойно, даже равнодушно, и в глаза им смотреть не боялся.

– Город они взяли, – порадовал он наших предводителей. – Когда я уходил, как раз собирались его жечь. Но не знаю – может, пока не сожгли. Роберт вроде бы хотел сначала замок расковырять.

– А ты-то сам кто такой будешь? – спросил его виконт.

Последовал негромкий ответ. Лицо Рауля перекосила гримаса. Виконт сжал кулак, как будто хотел ударить парня, но удержался. Прорычал, наезжая конем:

– Все из-за вас, сволочей, – а как запахло паленым, так в кусты?

Путник спокойно отступил на шаг, освобождая дорогу, но взгляда так и не опустил. Похоже, ему было просто наплевать на то, что с ним может сделать толпа вооруженных людей. Или же он был твердо уверен в том, что ничего ему эта толпа сделать не сможет.

Виконт опустил руку и дал шпоры коню. А путник пошел дальше.

– Не знаешь, кто это? – спросил я у Тибо. Тот оглянулся. Долго смотрел вслед уходящему.

– По всему видать, добрый человек. Может, из этих, из «чистых». А может, еще из каких. Много ведь их тут, всяких.

– Так это что, еретик? – Я оглянулся, но странника уже не было видно. Столько об этих еретиках говорили...

– Может, и еретик, – пожал плечами Тибо. – Но... но это смотря с какой стороны посмотреть.

Ого! Смелое заявление. Я усмехнулся:

– Да я смотрю, ты сам еретик.

Тибо поежился.

– Господин мой... Ну не знаю я, кто тут прав... С одной стороны, конечно, Римский Папа – наместник на земле Господа Бога нашего. И я раньше думал: дьяволопоклонники все эти еретики и антихристы. Но вот уж четыре года, как вернулись мы из Палестины. Ездили мы с вами по Провансу, по Пьермонту... В герцогстве Австрийском были и в Италии... Посмотрел я на этих еретиков. Одни – юродивые дураки. Другие ловки народ смущать, чудеса диавольские показывать и подбивать против господ, от Бога данных, за оружие браться... Но ведь не все ж они таковы, господин мой! Есть и такие, которые так по-евангельски живут, что не придерешься! В нищете, женщин не знают, только хлеб едят, а пьют только воду и последнюю рубаху с себя снимут, если их попросить. Чем не святые люди?

– А может, они специально притворяются? Чтобы побольше народу в свою секту заманить?

– Не знаю... Может, и притворяются. Только веры-то в них все равно больше, чем в епископах римских, которые в жиру живут, любовниц при себе держат и симонией вовсю промышляют.

– Симонией? А это что такое?

Тибо почесал в затылке.

– Продажа это, – объяснил он, – должности. Вот к примеру: помрет епископ Готфрид. Кого архиепископ Безьерский на его место назначит? Известно кого – того, кто заплатит больше. Местечко-то теплое. Слышал я, что и торги даже, бывает, устраивают. Это и есть симония... А первым симонистом... или симонянином?.. или... ну, этим самым, в общем, был Симон-маг. Он был чернокнижник и дьяволов слуга. И по наущению сатаны искушал святых апостолов: предлагал им деньги за дар Святого Духа! Представляете, сеньор Андрэ, – деньги за Святого Духа! – Тибо осуждающе покачал головой. – Апостолы, конечно, не согласились...

– ...в отличие от римских архиепископов, – закончил я. – Так?

Тибо снова почесал в затылке, с опаской посмотрел на меня и осторожно сказал:

– Выходит, так...

– А ты не боишься, что тебя самого за такие слова рано или поздно на костре сожгут?

Тибо сделал большие глаза.

– А чего я сказал-то? Дело-то известное! Вон монахи из Клюни уж который год против этой самой симонии борются, да и сам Рим ее порицает – да только без толку все. Как продавали, так и будут продавать. За всеми ведь не уследишь.

– И ты, значит, думаешь на другую сторону переметнуться? Где все насквозь хорошие и правильные?

– Ну не знаю я, сеньор!.. Не знаю!.. Выходит, что и так плохо, и эдак нехорошо...

– Ага! – обрадовался я. – Так ты, Тибо, выходит, атеист!

– Чего-чего вы говорите?..

– Атеист – это человек, который вообще ни во что не верит. Ни в Бога, ни в Дьявола.

Тибо испуганно посмотрел на меня и перекрестился:

– Упаси Господь... Ну и скажете ж вы, господин Андрэ...

Некоторое время мы ехали молча. Малость успокоившись и придя в себя от обвинения в страшном атеизме, Тибо снова подал голос:

– Все ж таки я думаю, что Рим вернее. Ну не может же быть так, чтоб там вместо слуги Божьего дьяволов слуга сидел – как меня однажды в том богохульник один марсельский убедить пытался. Не может так быть! Но и с другой стороны – трогать этих катаров и вальденсов там всяких... боязно как-то. А вдруг и впрямь они – верные Божьи слуги? Раньше ж как было – язычники христиан гнали и преследовали. Мучениям подвергали и на расправу диким зверям отдавали. А теперь этих еретиков жгут – а ведь живут-то они ну ровно так же, как христиане первые. И очень, господин мой, страшно мне становится, когда думать об этом начинаю... А ведь это, наверное, и есть помышления диавольские, о которых отец Марк – он в Монгеле приходским священником был – предупреждал нас часто. Не думайте, говорил, над Писанием, что там да как было, а молитесь и верьте. А чтоб думать над Святым Писанием – так на это специально священники и поставлены. А вы ж, дураки неученые, верьте только и молитесь. Это самое главное. Вот я и верю... Да только все равно убивать еретиков этих не хочется...

– Ну и не убивай. Кто тебя заставляет?

Тибо снова посмотрел на меня широко открытыми глазами. Много чувств было написано на его лице: недоверие, изумление, радость, опаска... Видимо, раньше сьер Андрэ де Монгель реагировал на подобные рассказы совершенно иначе.

Я дал себе зарок впредь поосторожнее выбирать выражения. Да и религиозных вопросов в разговоре стараться избегать. Сьер Андрэ был, вероятно, истовым католиком. Так что резкая смена курса в сторону веротерпимости будет выглядеть слишком уж подозрительной. Даже для доверчивого Тибо.

Хотя лично мне было глубоко наплевать и кто тут во что верит, и кто кому тут что продает. Или не продает. Но это не моя проблема, а Папы Римского. И Господа Бога.

Вот пусть они вдвоем эту проблему и решают.

* * *

К концу дня горы стали более пологими. Дорога постоянно шла под уклон.

Все чаще стали попадаться люди, бежавшие из разоренного Эгиллема. По их словам выходило, что, ворвавшись в город, наемники Роберта учинили там резню. Сам Роберт едва смог сдержать их.

Впрочем, пострадал не только город. Еще до штурма было разграблено несколько деревень – надо же было солдатам что-то кушать. Тратиться на прокорм своей наемной армии Роберт не собирался. Зачем, когда есть возможность сделать это за счет противника?

Но в городе он постарался призвать своих головорезов к порядку. Он ведь хотел завладеть Эгиллемом, а не разрушить его.

По большому счету, его попытки провалились – рутьеры считали город законной добычей. Заставить их повиноваться грубой силой Роберт не мог: Бернард и его люди укрылись в цитадели, и их еще надо было выкурить оттуда. А начать разбираться с собственными озверевшими наемниками означало дать осажденным прекрасную возможность ударить захватчикам в спину. В результате каждый занялся своим собственным делом: Роберт со своими людьми и пуатьенцами штурмовал цитадель, а рутьеры грабили город.

* * *

К городу мы подошли, когда солнце уже готовилось нырнуть за горизонт. За две мили от Эгиллема остановились часа на полтора – надо было дать отдых солдатам и лошадям. Тибо лег спать. Я спать не стал. Думал. Вспоминалась кровь, хлещущая из горла Гийома де Боша.... От этих воспоминаний мне становилось нехорошо. А ведь сегодня вечером крови будет куда больше.

Через это надо перешагнуть. Отнестись к предстоящему как к грязной, но необходимой работе. В конце концов, все мы когда-нибудь умрем.

* * *

... Вечерние сумерки не могли скрыть разорения, пришедшего в это место вместе с войной. Земля перед городом была вытоптана и усеяна мусором. В лесу, через который мы проезжали, было много свежих пеньков: осаждающие рубили деревья для боевых машин. Три машины стояли перед городской стеной. Одна из них была наполовину сожжена. Две другие слишком велики и не проходили в ворота, вот Роберт и бросил их здесь.

Перед городской стеной, во рву и рядом, лежали человеческие тела. И трупы лошадей. Сами стены кое-где сильно закоптились. Ворота были снесены.

Хотя Роберт и не ждал нападения, перемещение нашего войска не могло остаться незамеченным. По крайней мере, когда мы достигли ворот, там обнаружились люди, пытавшиеся их защитить. Для этого за воротами они наспех соорудили завал: пара телег, мешки, бревна, прочая дрянь... Конница тотчас же завязла. Из-за баррикады в нас полетели стрелы и камни. Кто-то бил сверху, с башни.

Мы прорвались. Отряд, который защищал ворота, был не очень большим, а нормальную баррикаду они соорудить не успели. Родриго на своем белоснежном коне первым перемахнул через завал.

За ним – еще двое всадников, в одного из которых в следующий миг попала стрела. Всадник сполз с лошади. Кто-то из защитников бросился к нему – добить. На площади за воротами, хорошо видимый даже в сумерках благодаря своему белоснежному коню, отчаянно рубился Родриго.

Медлить было нельзя. Я бросил Принца вперед. Когда мы взвились в воздух, я подумал: все, каюк. Сейчас либо мой конь заденет баррикаду, упадет и переломает себе ноги, либо меня подстрелит какой-нибудь лучник.

Но обошлось. Копыта Принца вонзились в землю, он пошатнулся, но устоял.

– Молодец... – прошептал я, разворачивая коня.

Ко мне уже кто-то бежал. Я махнул мечом – человек отпрыгнул, попытался обойти сбоку. В руках у него было копье с длинным изогнутым наконечником. Такой дрянью при удаче он вполне мог подсечь Принцу ноги. Удар моего меча копейщик ухитрился отбить. Но в следующее мгновение копыта Принца раздробили лицо. Он упал. А на меня уже летел всадник, командовавший обороной ворот. Я едва успел закрыться щитом. Его конь и мой, встав едва не бок о бок, закружились на месте, кусая друг друга за шею.

Не знаю, кто из нас лучше орудовал мечом. Я оказался попросту сильнее. Физически. И через полминуты конь моего врага прянул в сторону, волоча зацепившегося за стремя всадника. Я огляделся.

Наши солдаты, расшвыряв баррикаду, вливались в город. Близ ворот вертелся Рауль де Косэ, выкрикивая команды. Что он кричал, я не слышал: вокруг было очень шумно – орали люди, ржали кони, звенело и скрежетало железо... Рутьеры отступали. Прорвавшийся вперед Родриго дрался сразу с четырьмя пехотинцами. Я бросился ему на помощь и с ходу завалил двоих. Родриго прикончил третьего. Четвертый удрал.

Пространство вокруг очистилось. Все защитники ворот либо были убиты, либо бежали. Наши разгребали остатки завала.

Родриго подозвал своих рыцарей. Улочки в городе были узкие, поэтому пришлось разделиться. Ангулем с четырьмя всадниками рванул куда-то вправо, Рауль со своими людьми – в противоположную сторону. Мы погнали по центральной улице.

Везде в городе окна были закрыты – кроме тех домов, где уже похозяйничали захватчики. Там двери были сорваны с петель, ставни распахнуты. В одном окне я увидел труп женщины, перевешивающийся через подоконник... Мертвый старик лежал у порога... Посреди улицы – труп мужчины. Наемника? Горожанина?

На очередной кривой улочке мы с Францем, одним из всадников Ангулема, отстали от Родриго. Минуя переулок, мы заметили, что по соседней улице бегут двое с оружием в руках. Наши пехотинцы остались далеко позади. Значит, враги.

Услышав позади топот копыт, эти двое обернулись.

Точно, наемники.

У одного из них короткое копье и меч, у второго – секира и щит. Когда мы бросили на них лошадей, во Франца полетело копье. Он подался в сторону... Поздно. Его лошадь заржала, встала на дыбы, а потом повалилась набок, придавив собой наездника. Наемники кинулись вперед – к упавшему. А я послал Принца им навстречу.

Бросившего копье я зарубил сразу, но второй проскочил к Францу. Наемник вскинул секиру, а затем резко опустил ее. Лязг железа и глухой звук разрубаемой плоти...

Второй раз он махнуть секирой не успел. Я был уже рядом.

Это был хороший солдат. Пешим против конного он продержался почти минуту. Дважды он едва не подсек ногу Принца.

Когда я наконец убил его, то соскочил с коня и бросился к Францу. Мертв. Лошадь Франца попыталась приподнять голову. Копье глубоко засело у нее в боку, но она была еще жива. И смотрела на меня. Смотрела так, будто бы я мог ей чем-то помочь.

Я перерезал ей горло, подозвал Принца и поскакал дальше.

Я не вернулся на улицу, по которой мы с Францем ехали до этого. Я помнил общее направление и знал, что Родриго не успел еще далеко углубиться в город. Я рассчитывал догнать его, двигаясь параллельно.

Как оказалось впоследствии, не слишком удачная идея.

Вероятно, Родриго и его люди тоже свернули в какой-то переулок, потому что, проехав несколько кварталов, я их так и не нашел. Где-то раздавались крики, где-то гудело пламя, где-то слышался лязг и скрежет, но поблизости все было спокойно и тихо.

Эта тишина меня и обманула.

Когда в очередном переулке я развернул Принца, собираясь направить его в ту сторону, откуда, как мне казалось, доносились крики и лязг, что-то тяжелое, пахнущее потом и гарью упало на меня сверху.

Нападавший повис на мне, левой рукой обхватив за голову, а правой, в которой был нож, ударил в горло, и если бы не кольчужный капюшон... Моя попытка скинуть его вниз закончилась тем, что он еще крепче вцепился в меня и увлек вместе с собой на землю.

Я был сильнее и после короткой борьбы оказался сверху. Но этот подлец изловчился и ударил меня ножом. Спасла кольчуга.

И тут я услышал, что к нам бегут люди. Наверняка подмога моему противнику, который вцепился в меня, как клещ.

Я сумел вырваться и даже начал подниматься на ноги... но удар в спину швырнул меня обратно на землю. Следующий удар – в плечо. Я попытался откатиться... Не помогло. Меня ткнули в бедро, затем огрели по руке с мечом...

Откуда-то сбоку раздалось негодующее ржание Принца. Кажется, кто-то пытался его поймать.

Я не мог даже разглядеть нападающих – такая была темень. Темень – и звездочки в глазах. Эти ребята предпринимали все усилия, чтобы не дать мне ни мгновения передышки. И их можно было понять. Они были бы полными идиотами, если бы позволили мне подняться на ноги.

На мне висела куча всякого железа, они же все, очевидно, были налегке. Кольчуга и щит предохраняли меня от тяжелых ранений, но они же делали меня медлительным и неповоротливым. Некоторое время я отмахивался мечом, потом один из них зацепил меч топором, другой ударил по кисти чем-то тяжелым – и меч полетел в сторону. Рука, благодаря латной перчатке, почти не пострадала, но толку-то...

Наверное, меня так и убили бы на той безызвестной улочке: пробили кольчугу топорами, переломали ребра, а потом спокойненько прирезали бы. Да, думаю, так все и было бы – окажись у этих ребят чуть-чуть побольше времени.

...Цокот копыт. Не одной лошади – нескольких. Клич – что-то вроде громкого «Йа-ха!..» Звон стали. Цокот совсем рядом – лошади больше не скачут, топчутся на месте. Голос Родриго: «Этьен, возьми правого!..» Чертыхание вперемешку с упоминанием Божьей Матери и апостолов.

Град ударов, только что обрушивавшийся на меня со всех сторон, прекратился. Скрежеща зубами от боли, с неимоверным трудом я поднялся на ноги. Болело все. Броня – она, конечно, броня, но если вдарить по ней как следует дубиной, то рыцарю, находящемуся под этой самой броней, будет отнюдь не весело. Кроме того, в нескольких местах кольчугу таки пробили. Раны несерьезные – на ногах я стоял. Но с трудом.

Короче, пока мои спасители резали и шинковали врагов, я стоял посреди улицы и пытался более-менее прийти в себя. Когда драка закончилась, ко мне подъехал всадник на белой лошади. Родриго.

– Андрэ, вы в порядке?!

Я махнул рукой. Огляделся.

– Нормально. Спасибо... Черт, где мой конь?!..

Принца поблизости не наблюдалось. Проклятье!..

– Мы его не видели, – сообщил Родриго. – Как вас так угораздило, Андрэ?

– На меня прыгнули с крыши. За две улицы отсюда лежит Франц. Он мертв.

Родриго несколько секунд смотрел на меня, а потом негромко промолвил:

– Упокой, Господи, его душу... – перекрестился. – Вы помните место?

– Конечно.

– Мы вернемся за телом. После боя. А сейчас – к замку.

Родриго стал собирать своих людей. Я сунулся в один переулок, в другой – Принца нигде не было. Разыскивать своего коня в то время, пока все остальные воюют, не лучшая идея. Так что я двинул за Родриго и его людьми своим ходом.

Через два квартала на нас снова напали. Двое отморозков выскочили на середину улицы. Один пальнул из самострела – промазал. Второй попробовал стащить Родриго с седла – за что и получил... Стрелка прикончили секундой позже.

– Огня! – потребовал Родриго. Кто-то сунул ему в руку факел.

– Срань Господня!

Нападавшие не были вояками Родриго. Простые горожане.

Почему они напали на нас? Приняли за захватчиков? Может быть, парни Родриго прикончили их близких? Если это так, то понятно, почему у этих двоих отказали тормоза и они вдвоем напали на вооруженный отряд. В темноте не отличишь, кто свой, кто чужой.

Мы двинулись дальше и вскоре пересеклись с большим отрядом нашей пехоты.

Прежде чем мы добрались до замка, были еще три стычки. По счастью, глупых горожан нам больше не попадалось. Но даже и без них драка в темноте – удовольствие маленькое. Рубишь, и сам толком не знаешь кого.

Нет, один способ определить, кто твой враг, а кто нет, все-таки существовал. Способ этот заключался в следующем. Встречаются, скажем, посреди плохо освещенной улицы два вооруженных отряда. Тот отряд, который, к примеру, слева, начинает кричать: «Рауль!», или: «де Эро!», или: «Солнце и меч!» (солнце и меч были изображены на щите Родриго), а тот отряд, который справа, им, положим, в ответ: «Роберт!», «Волк из Вигуэ!» (волк – герб Роберта). И тотчас люди из обоих отрядов бросаются вперед и начинают кромсать и резать друг друга почем зря...

Но вот наконец мы добрались до цитадели. Наш отряд уменьшился на десяток пехотинцев и одного всадника. Этого мы оставили в одном из домов, поручив заботам горожан.

Его лошадь я взял себе. Рауль не возражал.

На площади перед цитаделью в полном беспорядке валялось всякое барахло. У стен стояло несколько осадных машин. Напротив ворот громоздился таран. Правда, подвести его к самим воротам Роберт пока не мог: закидать фашинами ров нападающие еще не успели. Зато подожгли замок. Пламя глодало одну из стен, временами поднимаясь над ней, подобно огромному голодному зверю. Осажденные пытались залить огонь, но безрезультатно.

Впрочем, пожар имел одно преимущество: по крайней мере нам теперь было видно, что происходит.

Посреди площади на здоровенном жеребце восседал всадник, с ног до головы в железе. Голову его украшал совершенно фантастический шлем – то ли с железными перьями, то ли с перепончатыми крыльями с боков. Что изображено на щите, разглядеть отсюда было невозможно. Его конь тоже был в доспехах. На фоне облизывающего стену пламени рыцарь в крылатом шлеме выглядел впечатляюще. И он явно был здесь главным.

На выходах из соседних улочек кипел бой. Солдаты противника пытались заблокировать их и не дать нашим выйти на площадь. Мы, как водится, явились последними. Рауль и Ангулем со своими уже рубились вовсю.

Нас тоже атаковали с ходу. Конники и пехота.

– Андрэ! – закричал Родриго. – Видите всадника в шлеме с перьями? Это Роберт! Я свалю его! Прикройте меня!

И с удвоенной энергией принялся прорубать дорогу в рядах противника.

Я прикрывал его спину, мою спину прикрывал кто-то еще, и мы постепенно продвигались вперед.

Один из наемных отрядов, наседавших на Рауля и Ангулема, сдал назад и перекрыл нам дорогу. Наемники уперли копья в землю, закрылись щитами. Мы пробились, но потеряли троих рыцарей, в том числе беловолосого оруженосца Родриго.

Последний рывок. До рыцаря в крылатом шлеме оставалось совсем немного.

Последний завал мы одолели на пару с Этьеном, рыцарем Родриго. Сам Родриго остался где-то позади. Под ноги моему коню сунулся какой-то рутьер. Я зарубил его мимоходом, не глядя. Все мое внимание было сосредоточено на вражеском предводителе.

– Эй, Роберт! – зычно выкрикнул Этьен.

Всадник в птичьем шлеме и другой рыцарь, державшийся рядом с ним, синхронно развернули коней и устремились к нам.

Этьен схватился с Робертом, я – со вторым рыцарем.

Со своим противником я справился быстро, хотя и не совсем честно. Улучил момент и ткнул мечом в бок его лошади. Та поднялась на дыбы и сбросила седока на землю. Я свесился с седла и зарубил его. Очень вовремя, потому что Этьену приходилось туго. Роберт ранил его в правую руку. Этьен кое-как ухитрялся отбиваться щитом, но долго ему не выстоять. Но долго и не нужно. Я рванулся вперед. Заметив мое приближение, всадник в крылатом шлеме зарычал и ударом собственного щита вышиб Этьена из седла. В следующую секунду мы схватились. Лязг мечей, конское ржание, пот заливает глаза. Я с бешеной яростью крошу разукрашенный щит врага... Волк и лоза – герб Роберта из Вигуэ... Каждый удар болью отдается в плече... но вдруг я чувствую, что меч входит во что-то мягкое. А затем щит падает и вслед за ним грузно валится на землю его хозяин, Роберт из Вигуэ. Я победил.

Сразу же навалилась усталость. Вскрик Этьена – повернувшись, я едва успел закрыться от копья, нацеленного мне в спину. Копейщик отступает... и его самого насаживают на копье.

Ага, а вот и сам дон Родриго. Стряхнув кровь с меча, испанец подъехал ближе, посмотрел на труп человека в шлеме с железными птичьими перьями.

– Ваша работа, сьер Андрэ?

– Да.

– Поздравляю – знатного зверя завалили!

– Да? Я думал, это была птица...

Родриго усмехнулся:

– Все равно. Мои поздравления!.. Этьен, ты как?

– Жить буду, – морщась и держась за раненую руку, пробурчал Этьен.

Барон оглядел площадь. Справа, там, где был Рауль, еще шел бой. И не шуточный – судя по всему, на Рауля оттянулись основные силы Роберта, благодаря чему мы и смогли подобраться к вигуэрцу почти вплотную.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.