1

Дэвид очнулся не сразу. Дружелюбные парни из полиции на славу отметелили его вчера вечером и, кажется, сломали пару ребер. А вот теперь кто-то трясет за плечо, назойливо возвращая к реальности – к ужасающей головной боли, к ноющим почкам, к завшивленной камере, к вони, врывающейся в хрипящие легкие Дэвида…

«Ублюдки!..» – это было первое, что он подумал, придя в сознание.

С трудом выдираясь из беспамятства, Дэвид Брендом услышал все тот же тонкий настойчивый голосок:

– Сэр, проснитесь, пожалуйста. Мне нужно с вами поговорить.

Дэвид открыл глаза. Нет, он не ослышался. Голосок и в самом деле принадлежал девчонке. Девчонке было на вид лет одиннадцать-двенадцать. Тщательно расчесанные темно-каштановые волосы чуть ниже плеч и аккуратное синенькое платьице с белым передником.

Дэвид негромко застонал и отвернулся к стене. Но галлюцинация не торопилась исчезать. Галлюцинация пододвинулась поближе и снова потрясла его за плечо, отчего голова Брендома прямо-таки взорвалась от боли.

– Сэр, мне не хотелось бы вас беспокоить, но мне очень нужно. Вы… вы не видели моего папу?

Дэвид повернулся обратно. Полежал немного, надеясь, что боль утихнет хотя бы чуть-чуть. Не утихла.

С мучительным трудом кое-как сел на кровати. Отбитые вчера почки тут же напомнили о своем существовании.

Дэвид сжал раскалывающуюся голову руками и посмотрел на эту маленькую дрянь.

– Ты… кто такая? – хрипло спросил он.

– Я – Лайла, – поспешно ответила девочка. Кажется, тот факт, что Дэвид все-таки стал с ней разговаривать, немного ее приободрил.

Дэвид сглотнул. Во рту был вкус крови. Губы опухли, но болели уже не так сильно, как вчера, когда «для затравки» его треснули дубинкой по морде.

Еще он помнил, что вчера был пьян… А как же! Будь он трезв или хотя бы менее пьян – стал бы в здравом уме и твердой памяти орать прямо посреди Центральной все, что орал вчера? Нет, не стал бы. Конечно, не стал бы! Он ведь не полный идиот. Кто угодно, но не полный идиот.

Но вчера он выпил слишком много… Да что там! Нажрался как свинья!.. Майкла забрали за поганую статейку в этой поганой газетенке, и все, что мог сделать Дэвид Брендом, – это купить побольше спиртного и в одиночку употребить его у себя в студии. Заперев двери и вполголоса матеря Правителя и борзых оперов из Безопасности, забравших Майкла.

Это уже потом, ближе к вечеру, Брендома понесло на Центральную… О, Господи!

Воспоминания о вчерашнем отступили в тень, когда Дэвид Брендом снова взглянул на странное существо в синем платье. Похоже, девчонка все-таки не является галлюцинацией. Но откуда в таком случае она оказалась здесь, в вонючей утробе Большой городской тюрьмы Лачжера?

Девочка смотрела на Дэвида серьезно и внимательно.

– Так вы не видели моего папу? – повторила она. «Как она назвалась?.. Ах да – Лайла».

– Ты как… сюда попала? – спросил Дэвид, в тусклом свете ночника силясь рассмотреть ее лицо.

– Через дверь.

Дэвид протер глаза и посмотрел на дверь. На стальную добротную дверь с наглухо закрытым смотровым окошком.

– Она что, открыта? – на всякий случай осведомился он.

На самом же деле этот вопрос волновал Дэвида в последнюю очередь. Его волновало другое – услышит ли Господь его молитву. Да-да, Дэвид Брендом в этот момент молился. Мысленно.

«Господи, – молился Дэвид, – пожалуйста, сделай так, чтобы у меня перестала болеть голова… и чтобы я не ссал кровью. Хотя чую, – он осторожно положил ладонь на поясницу, – этого уже не избежать… Да, Господи, да! Я знаю, я грешник, я всегда сомневался в тебе и даже отрицал, что ты есть, но… Но, БОЖЕ МОЙ!.. Ах ты, черт! Дерьмо! Они мне еще и зуб выбили, говнюки, козлы сраные… Боже мой, ну что тебе стоит? А? Один раз?..»

Девочка по имени Лайла некоторое время рассматривала стальную дверь вместе с Дэвидом.

– Не знаю, – наконец ответила она на заданный Дэвидом вопрос.

Дэвид негромко застонал. У него возникло четкое ощущение, что в виски и затылок ему вбивают большие тупые гвозди.

– Сэр… – Пауза. – Сэр, вам что, плохо?

Дэвид не ответил. Ему было настолько паршиво, что даже когда эта маленькая зануда положила руку ему на затылок, он решил, что лучше перетерпеть, чем сопротивляться. Сопротивляться – это значит говорить. Сопротивляться – значит двигаться. При одной мысли как о первом, так и о втором желудок Дэвида подкатывался к глотке и норовил подтянуться еще выше, а мозг делал попытки выползти из ушей: левое полушарие из левого уха, правое – из правого.

Внезапно боль исчезла. Как будто повернули рубильник. Раз – и мир расцвел красками! Некоторое время Дэвид сидел в той же позе, стараясь не шевелиться и даже не дышать. Он с ужасом ждал, когда суровые молотобойцы, передохнув чуток, снова примутся за дело. Но боль не возвращалась. И тут Дэвид понял, что чувствует себя почти нормально. Да, почти… если не считать разбитой рожи, выбитого зуба, сломанных ребер и отбитых почек.

Краем глаза Дэвид заметил, как девочка, оставив, наконец, в покое его затылок, хмуро разглядывает собственные пальцы. Сделав гримасу, Лайла достала из кармашка в переднике кружевной платочек и тщательно вытерла руки.

«Ах ты… аристократка…» – без всякой злости подумал Дэвид. Он знал, что в данный момент выглядит не самым лучшим образом. Большая городская тюрьма никогда не была образцом стерильности. Вчера, когда его «сопровождали» в камеру, копы временами волокли его головой вверх… Да, головой вверх. Нужно отдать им должное – временами они волокли его почти нормально.

Дэвид осторожно потрогал голову. Так и есть. Волосы слиплись бесформенными комками. Грязь и засохшая кровь.

«…Господи, ну почему у меня нет автомата, чтобы перестрелять этих ублюдков?! Автомата и большого грузовика с патронами…»

…Сложив и убрав платочек в карман, странная девочка по имени Лайла вновь сосредоточилась на заключенном Большой городской тюрьмы Дэвиде Брендоме. Глаза у нее оказались светло-синие, и даже более яркого цвета, чем платье. Узкое, очень серьезное, почти суровое лицо. Сжатые в ниточку губы. Лоб закрыт челкой. В волосы вплетена голубая лента. Фигурка тонкая, хрупкая. Мечта педофила.

Дэвиду захотелось потрогать ее. Не потому, что он был педофилом, нет, с половой ориентацией у него все было в порядке, но чтобы точно убедиться в том, что девочка ему не померещилась. Слишком уж дико, неправдоподобно дико выглядел этот детеныш богатых, преуспевающих, вхожих в высшее общество родителей здесь, в грязной камере-одиночке, предназначенной для политических преступников.

Дэвид не стал ее трогать. Сдержал порыв. Если она настоящая, он может испугать ребенка. Откашлялся.

– Тебя… тоже? – спросил он.

Девочка посмотрела на него с любопытством.

– Что «тоже»? – поинтересовалась она.

Некоторое время Дэвид молча изучал ее лицо. Бред, конечно, но… В последнее время, несмотря на то, что было построено несколько новых тюрем, а сам процесс судопроизводства стал фантастически быстрым (Майка, например, уже на второй день после ареста увезли на Остров Грядущего Мира), ходили упорные слухи, что тюрьмы забиты до отказа. Впрочем, при том режиме, который установил Правитель, это было и неудивительно. А в Большой городской тюрьме при отсутствии свободных мест могли и пренебречь правилом, гласящим, что политические должны сидеть в одиночках.

Только вот… ее-то за что? Совсем же еще ребенок. Впрочем, от «них» можно ожидать чего угодно.

– За что тебя посадили? – спросил Дэвид.

– Куда посадили?

– Сюда.

Ребенок удивился.

– А меня никто сюда не сажал, – сказала Лайла. И, вздернув подбородок, гордо добавила: – Я сама пришла. А все потому, что Тинуэт открывает для меня Двери, а для Лэйкила – нет.

– Ты о чем?… Какие еще двери?

– Двери в нашем доме. А Лэйкил – это мой брат. Честно говоря, он большая зануда…

– А этот, второй… Это кто? Ваш швейцар?

– Нет. Тинуэт – это наш дом и есть. Его построил мой папа… Ой, я совсем забыла! Ты не видел нигде тут моего папу? Он такой высокий, сильный… Хотя и не такой высокий, как Лэйкил… У него борода и большие сапоги. Он часто смеется. Его зовут Ролег. Ролег кен Апрей.

– Ну и имечко… Вы откуда приехали, из Европы?.. – Дэвид вздохнул. – Впрочем, неважно. Малышка, если твой папочка тоже сидит где-то здесь, я увижу его, только когда нас отправят на Остров Мира… Вас что – вместе взяли?.. Ну и сволочи! Детей, взрослых – всех под одну гребенку…

Лайла некоторое время молчала. Когда девочка начала говорить, было видно, что она старательно подбирает слова:

– Нас взяли… эээ… не вместе. Меня, например, вообще никто никуда не брал. А куда девался папа, я не знаю… Может, ты его все-таки видел? Я думаю, он должен быть где-нибудь тут поблизости. Тинуэт не мог меня подвести!

На странную манеру общения Лайлы Дэвид решил не обращать внимания. Хотя по-винландски девочка говорила чисто, почти без акцента. Было ясно, что она со своей семьей приехала откуда-то издалека. Оттого и путается в чужом языке.

– Нет. Извини, Лайла. Я его не…

Дэвид замолчал. Нехорошее подозрение закралось в его душу.

«А что, если ее папаша – начальник тюрьмы или кто-нибудь в этом роде?» Тогда все объяснялось очень просто. Зачем-то этот придурок приволок на работу собственную дочурку. Может, хотел показать место, где он трудится на благо общества. А она сбежала. Дети – существа любопытные. Сбежала и стала самостоятельно исследовать дебри папочкиной работы. Само собой, остановить ее никто не посмел. Кому нужны неприятности? Потом Лайла заблудилась. Правда, оставался открытым вопрос – как она проникла в его камеру?.. Но если принять, что все предыдущее верно, то можно объяснить и это: сперла у кого-нибудь ключи – и вперед.

– Послушай-ка, – сказал он, исподлобья разглядывая девчушку, – а кем работает твой папа?

Лайла поковыряла ножкой пол. Обута она была в синие туфельки на коротких каблучках.

Наконец она подняла на Дэвида глаза.

– Волшебником, – негромко призналась она.

Дэвид только хмыкнул. Мелькнула злорадная мысль – начальник тюрьмы, или кто бы он там ни был, воспитал на редкость не приспособленное к реальной жизни существо. Наверное, он руководствовался благими намерениями. Хотел уберечь от грязи и зла. И вот результат – двенадцать лет, а до сих пор верит в детские сказки. Папочку считает, блин, волшебником. И продукты в холодильнике появляются сами собой. И детей достают из капусты. Дэвид покачал головой. В двенадцать лет ребенок уже должен прекрасно знать, откуда что берется и как это «что-то» можно достать. По крайней мере – современный ребенок. И если не родители, то уж одноклассники давно должны были доходчиво растолковать ей пару очевидных вещей… «Впрочем, – подумал Дэвид, – такие, как она, в школах не учатся. К таким, как она, учителя приходят на дом».

Дэвид встал и направился к двери. Он боялся, что все его избитое тело тут же воспротивится такому насилию, но ничего не произошло. Боли не было. Странно.

Может, его не так уж сильно избили вчера? Да нет, «поработали» с ним вполне профессионально… А может, он крепче, чем сам думает?

Последняя мысль была приятна.

Дверь оказалась запертой. Дэвид потолкал ее, попытался потянуть на себя (что при отсутствии ручки с этой стороны сделать было нелегко), но все без толку.

Он мельком оглянулся на девочку. Та сунула руки в кармашки на платье и терпеливо ждала, когда он закончит свои дела и снова заговорит с ней.

Дэвид постучал по двери сначала кулаком, потом ногой. Поорал, желая привлечь внимание кого-нибудь из охраны. Нечего тут делать этой крохе. Подцепит еще вшей. Как бы Дэвид ни относился к ее отцу – начальнику тюрьмы (которому, похоже, было просто наплевать, где шатается его чадо), но девочке здесь нечего делать.

Никто не отозвался на его вопли. Да и кому он нужен, Дэвид Брендом, неудавшийся художник, еще недавно зарабатывавший себе на жизнь рисованием карикатур в дешевых газетах, а теперь являющийся заключенным Большой городской тюрьмы Лачжера, одним из многих тысяч таких же бедолаг, как он?

Дэвид повернулся к двери спиной и стал методично бить в нее ногой. Поскольку он смотрел в потолок и размышлял о высоких материях, то не сразу заметил, как Лайла подошла поближе. Некоторое время она с живым интересом следила за тем, что делает Дэвид, а затем встала рядом и тоже стала пинать дверь.

Тут наконец неудавшийся художник (а также террорист, заговорщик и провокатор, как наверняка через пару дней напишут в его приговоре) заметил ее и прекратил свое занятие. Лайла тоже остановилась. Опустила занесенную для очередного удара ногу на пол и ободряюще улыбнулась Дэвиду.

– Здорово, – сказала она. – Правда, здорово! Давай еще постучим?

– Хватит. – Ему уже стало ясно, что сюда никто не придет.

– Так ты не видел моего па…

– НЕТ, – очень четко и проникновенно произнес Дэвид. – Я НЕ ВИДЕЛ твоего папу.

Лайла повесила голову.

– Жалко.

– Не расстраивайся. – Дэвид хотел, было потрепать ее по плечу, но не стал этого делать. Он бы только испачкал ее идеально чистое, накрахмаленное платье. – Ответь лучше мне на один вопрос. Только честно. Хорошо?

Лайла кивнула.

– Как ты сюда попала?

– Через Дверь, – повторила она, не задумываясь.

Дэвид вздохнул. Прислонился к стальной плите, которую перед этим безуспешно штурмовал.

– Но ведь она закрыта. Даже если ты утащила ключи у кого-то из охраны, с этой стороны запереть ее все равно невозможно.

– А, эта… – Лайла пренебрежительно махнула рукой. – Я прошла через другую дверь… А почему эта дверь вся железная?

Дэвид не ответил. Он сел прямо на пол. Сильнее, чем сейчас, испачкать его штаны все равно уже было невозможно. Выражение его лица должно было ясно показать Лайле, что отвечать на ее идиотские вопросы он не намерен. И играть в ее дурацкие игры – тоже.

Лайла задумчиво поскребла железо кончиком туфельки.

– А если эта дверь закрыта, как же ты попадешь наружу?

– Никак.

– Так ты что, собираешься сидеть здесь до конца своих дней? – сделала она логичное предположение.

– Слушай, что тебе нужно? Когда придет время, – Дэвид зло ударил по железу, – дверцу откроют и добрые дяди выведут меня наружу. И сидеть я буду не здесь, а на Острове Мира.

– Ааа… – протянула она таким тоном, какой используют, когда не понимают ничего, но хотят сделать вид, что понимают хоть что-то. – А что такое Остров Мира?

Дэвид некоторое время смотрел на нее. И молчал.

– Ты что, с Луны свалилась?

Лайла подумала и ответила:

– Нет.

– А вот не похоже.

Они снова какое-то время молчали. Потом Лайле молчать надоело.

– А почему у тебя дома так плохо пахнет?

Дэвид рассвирепел:

– У меня дома пахнет нормально! Что ты вообще обо мне знаешь?! Ты хоть раз была у меня дома?! У меня студия на углу Центральной и Энжел-стрит! Конечно, это не хоромы, как у твоего папочки, но от этого я не перестаю быть таким же человеком, как и ты. Хотя твой папочка и Правитель Роберт Каннинхейм, наверное, долго внушали тебе обратное!..

Лайла отшатнулась. Ее испугала эта вспышка ярости, хотя было видно, что девочка не очень хорошо понимает, о чем он говорит. Дэвид прикусил язык. Грех срываться на ребенке. Она тут ни при чем.

Подождав немного и, видимо, придя к мысли, что ее буйный собеседник успокоился, Лайла снова подошла к нему и примиряюще дотронулась до его рукава.

– Извини. Я не хотела тебя обидеть. Не думала, что тебя это заденет. Ведь, в конце концов, важен сам человек, а не то, как он выглядит. Это мне папа сказал. Но, – она с отвращением поморщилась, – пахнет в твоем доме, по-моему, все-таки просто… просто отвратительно.

Дэвид с полминуты пристально рассматривал ее лицо, силясь отыскать в нем признаки слабоумия. Наконец он спросил, все еще не веря:

– Ты что, решила, что ВОТ ЭТО, – он обвел камеру глазами, – ВОТ ЭТО – мой дом?

– А разве нет?

Дэвид засмеялся.

– Когда твой папа привел тебя сюда, – заговорил он, отсмеявшись, – он разве не говорил, как называется это место? Он не говорил тебе, что работает в тюрьме? В «тюрь-ме». Знаешь такое слово?

– Да.

Дэвид удовлетворенно кивнул.

– Но мой папа не работает в тюрьме. – Лайла, видимо, решила пояснить, на какой именно вопрос она ответила «да». – Он работает у нас дома, в своем кабинете. И он меня сюда не приводил.

– Вот как? – Дэвид скептически приподнял правую бровь. – Откуда же тогда ты здесь взялась?

– Я сама пришла.

– Через дверь?

Лайла кивнула, довольная его догадливостью:

– Ага.

– О, Господи… – Дэвид застонал и закрыл глаза.

Вскоре он вынужден был их открыть. Маленькое чудовище настойчиво теребило его за разорванный рукав.

– Что еще?

– Сэр, если это тюрьма, значит, вы преступник?

Дэвид не ответил. Не знал, что ответить. Преступник ли он? Это вопрос сложный. Сам себя он преступником не считал. Десять лет назад любой человек, неважно – европеец, негр, русский, араб или урожденный винландец – мог встать посреди Центральной улицы и громко сказать: «Срать я хотел на президента Винланда и все его сраное правительство». И полицейские… ничего бы с ним не сделали. В крайнем случае, пришлось бы заплатить штраф или посидеть пару дней в участке. В который, кстати сказать, его провели бы хоть и настойчиво, но вежливо. Вежливо! Потому что в противном случае тот же самый гипотетический человек, живший десять лет назад, мог запросто подать в суд на избивших его копов в частности и на всю полицию в целом.

Да, такое могло быть. Пока президентом Винланда неожиданно не стал Роберт Каннинхейм. Пока все страны внезапно не решили объединиться в одно целое. Пока все потенциальные соперники Каннинхейма, севшие вместе с ним за стол Совета Наций, скоропостижно не надумали требовать – да, требовать! – чтобы Совет возглавил именно президент Винланда. И никто иной! Пока Совет не превратился в декорацию для солирующего Роберта, а его самого впервые, как-то вдруг, не назвали в прессе Правителем Мира…

Подать на полицейского в суд… Сейчас это кажется почти небылицей.

…Голос маленькой девочки в синем платье, в который уже раз, вернул Дэвида к реальности:

– Сэр, а что вы сделали? За что вас посадили в тюрьму?

Дэвид закрыл лицо ладонями. Господи, как он устал… Поскорее бы кто-нибудь пришел и увел ее отсюда…

– Сэр, вы кого-нибудь убили?

Поскольку он продолжал молчать, она доверительно добавила:

– Я никому не скажу.

Дэвид отнял руки от лица.

– Я никого не убивал. Я никакой не «сэр». Меня зовут Дэвид Брендом.

– Привет, Дэвид.

Он вздохнул:

– Привет, Лайла.

Если он надеялся, что после этого она замолчит, то крупно ошибся. Лайла присела рядом с ним на корточки:

– А за что тебя посадили в тюрьму?

Он решил, что проще будет ответить. Если он промолчит, интересно, сколько раз она повторит этот вопрос, прежде чем поймет, что он не хочет на него отвечать?

– Я сказал, что Роберт Каннинхейм – нехороший человек.

По лицу Лайлы было видно, что она ждет продолжения. Когда продолжения не последовало, она спросила:

– И это все?

– Ну, допустим, я высказался… слегка иначе, но, по сути – верно.

– И все?

– Все.

– И за это тебя посадили в тюрьму?

Дэвид тоскливо посмотрел ей в глаза. Видимо, его взгляд был достаточно красноречив, потому что маленькое чудовище не стало повторять вопроса. Вместо этого она воскликнула:

– Но ведь это несправедливо!

Дэвид кивнул.

– Я тоже так думаю. Только вот копы думают иначе.

Он думал, что она спросит, кто такие копы. Если учесть ее более чем тепличное воспитание, она вполне могла и не знать такого слова. Но она задала другой вопрос:

– А кто такой Роберт Каннинхейм?

Дэвид крякнул. Засмеялся, было, но, на сей раз, смех получился натянутым, неестественным. Он пристально посмотрел на Лайлу: она что, не шутит?..

– Не пудри мне мозги, малышка. Даже если ты не знаешь, что такое Остров Мира, ты не могла не слышать о великом Роберте Каннинхейме. Разве твои учителя не рассказывали тебе о нем? Он же самый главный человек в истории!.. Тьфу!.. – Дэвид сплюнул.

Лайла на пару секунд задумалась.

– Нет. Мне никто про него ничего не рассказывал…

– Не верю.

– Я правду говорю! – возмутилась девочка.

Дэвид посмотрел на нее, посмотрел – да и поверил. Дети не умеют притворяться, по крайней мере, такие, как эта Лайла.

– Где ты росла? В теплице? В бомбоубежище? На необитаемом острове?

– Я жила в Тинуэте, – сообщила она.

– У тебя есть папа и мама…

Она замотала головой так, что каштановые кудри разлетелись во все стороны:

– Мамы у меня нет. Только папа. Мама умерла, когда я была совсем маленькая. Я ее и не помню.

– Ну, хорошо. – Дэвид вздохнул. – У тебя есть отец. И брат… этот… как ты сказала его зовут?

– Лэйкил.

– Он старше тебя?

Лайла кивнула.

– Отец и брат. Неужели никто из них ни разу не говорил тебе о добром правителе мира, великом Роберте Каннинхейме?

Опять отрицательное мотание головой.

– Ты счастливый ребенок, – безнадежно заключил Дэвид Брендом. – Ты сама не представляешь, какой же ты счастливый ребенок… По крайней мере, тебе не забивали голову всей той чушью, которой нас кормят вот уже десять лет. И кем бы ни был твой отец, я бы хотел пожать ему руку.

– Я бы тоже хотела. – Лайла как-то враз погрустнела. – Но два года назад он исчез. Он и раньше исчезал. Но только потом он появлялся. Или давал о себе знать. Мы ждали его, а его все не было. Лэйкил искал его, но не нашел.

– Бедняга, – посочувствовал ее отцу Дэвид. – Хорошим людям в наше время живется нелегко… Вы с братом не пытались обратиться в участок вашего района? Если копы отправили его на Остров Мира, вас должны были известить об этом.

Лайла усомнилась:

– Не думаю, что копы могли отправить его куда-нибудь. Я ведь тебе уже говорила: мой папа – волшебник! Он за одну секунду может поднять в воздух и перевернуть вверх тормашками сто тысяч копов.

Дэвид усмехнулся. Грустно усмехнулся, с сожалением.

– Ты действительно веришь в то, что только что мне сказала? – спросил он негромко.

Лайла потупила глаза.

– Ну, может быть, не сто тысяч, – призналась она. – Но десять-двадцать копов – наверняка.

Они сидели у закрытой железной двери и думали каждый о своем: Дэвид – о том, что бы он сказал своему ребенку о Правителе Каннинхейме (если бы таковой ребенок у него был); Лайла – о количестве копов. Но мышление ребенка куда как более живо, чем мышление взрослого. Лайла успела подумать о полудюжине самых разных вещей, пока Дэвид додумывал все ту же мысль о Правителе Каннинхейме.

– Знаешь… – нарушила молчание Лайла. – Я думаю, что ты был прав, назвав вашего правителя нехорошим человеком. Вряд ли добрый правитель станет приказывать сажать в тюрьму тех, кто не считает его добрым.

– Спасибо за поддержку, – усмехнувшись, поблагодарил Дэвид. – Буду сидеть здесь и думать: как здорово, что я был прав. Буду гнить на Острове Мира, и наслаждаться собственной правотой.

– А, теперь я понимаю!.. Остров Мира – это что-то вроде каторги?

– Вроде.

Лайла задумалась. Встала. Сцепив руки за спиной, прошлась по камере. Дэвид наблюдал за ней. Девочка была чем-то обеспокоена. Колебалась.

Наконец она приняла решение.

– А хочешь, я приглашу тебя в гости? – спросила она.

Дэвид улыбнулся. Назойливая, как все дети. Но сердце у нее доброе. Он решил сделать ей приятное. Сыграть в ее игру.

– Да, хочу. Конечно, хочу.

Она вздохнула. Повесила голову.

– Только я не смогу оставить тебя у нас. Тебе придется вернуться до того, как придет Лэйкил.

– Твой брат не любит гостей? – Дэвид продолжал улыбаться краешками губ.

Лайла сморщила нос.

– Почему-то он не любит только моих гостей. А вот своих… своих он запросто приводит! – закончила она обвиняюще.

– Мне это знакомо. Мои родители считали, что по выходным устраивать вечеринки имеют право только они.

– Ну что, пошли?

– Ну, пошли. – Дэвид и не думал подниматься.

Лайла полезла в карман и вытащила на свет отличную подделку под бриллиант. Просто первоклассную подделку. В том, что это подделка, не могло быть никаких сомнений. Ведь кем бы ни был ее папа, вряд ли бы он позволил своей дочурке таскать в кармане бриллиант размером в тысячу карат, правильно? Таких камушков на всем белом свете – раз-два и обчелся.

– Хочу домой, – требовательно сказала Лайла бриллианту. – Немедленно. Еще… еще хочу забрать с собой этого человека. Так что не закрывай Дверь, пока он не пройдет. Договорились?

Само собой, фальшивый бриллиант ничего не ответил.

А вот дальше произошло то, что выбило из головы Дэвида все мысли и заставило дико выпучить глаза.

Мнимый бриллиант начал светиться. Сразу и ярко, но от его света глазам не становилось больно.

Это был необычный свет. Казалось, он накапливается в комнате. Через несколько мгновений Дэвид понял, что свет, сгущаясь, стремится принять вполне определенную форму.

…Большой прямоугольник, начинавшийся от пола и едва не касавшийся низенького потолка тюремной камеры, быстро набирал яркость.

– Это что еще за хренотень?! – выдавил Дэвид.

Кажется, Лайла его не услышала. Дождавшись, пока свечение стабилизируется, она обернулась к Дэвиду, бросила: «Ну, пошли!» – и шагнула в сияющее пространство.

Дэвид сглотнул. Какое-то время он просто тупо смотрел на эту штуку. Потом все-таки решился приблизиться к ней. Он подходил осторожно, мелкими шажками, будучи готовым, в случае чего, тут же отскочить назад.

Штука вела себя спокойно.

Добравшись до прямоугольника, Дэвид стал рассматривать его вблизи, но так и не понял, из чего же на самом деле тот состоит. Если это свет, что же являлось его источником? Теперь, когда девчонка вместе со своим бриллиантом исчезла неизвестно куда?..

Кстати, о девчонке. Она действительно исчезла? Или нет? Сверкающее геометрическое чудо перегораживало камеру ровно посередине, и потому то, что творилось на другой стороне, Дэвид видеть не мог. Впрочем, слева между стеной и краем прямоугольника оставался небольшой зазор, в который, если постараться, можно было осторожно просунуть голову…

Нет, ее там не было. И в самом деле, пропала.

Что же это все-таки за штука? В тот момент, когда Дэвид уже почти решился потрогать ее, из свечения высунулась голова Лайлы.

– Чего ты копаешься? – недовольно буркнула девочка. – Знаешь, как трудно поддерживать Дверь столько времени? Или… Ты что – боишься?!

– Аааа… Эээ… Нет. Я… То есть… Я хотел сказать…

Из сияния появилась рука Лайлы, ухватила Дэвида за рубашку и потянула к себе.

…Вот так он впервые и оказался в другом мире: оборванный, грязный, ошеломленный, с открытым ртом, тупо таращась по сторонам.

Они стояли в высоком зале со сводчатым готическим потолком. Где-то в полумраке, теряясь среди стрельчатых арок, таилось несколько дверей. Зал был освещен. Только вот чем, неясно: окон в помещении не имелось, а в здоровенных, в рост человека, канделябрах, расставленных тут и там, не теплилась ни одна свеча. Стены отблескивали серебром.

Судорожно озираясь по сторонам, Дэвид заметил, что светящаяся дверь, через которую прошли они с Лайлой, исчезла. Зато за своей спиной Дэвид обнаружил другое явление, не менее любопытное: широкий белый луч, падавший из самой высокой точки сводчатого потолка вертикально вниз, ровнехонько в центр зала. Вокруг этого места на полу было начертано с полдюжины концентрических кругов и множество мелких символов. Ни один из них не показался Дэвиду знакомым.

Внутри головы колотилась одна-единственная мысль: «Девчонка ничего не выдумывала».

Потом к ней присоединилась другая, не менее банальная: «Этого не может быть».

Лайла потянула Дэвида за рукав.

– Пойдем. Это главный зал Тинуэта. Тут нет ничего интересного.

Дэвид попытался взять себя в руки и сказать хоть что-нибудь умное:

– Эээ… Где… Где мы находимся?

– В Тинуэте. Я тебе уже говорила.

– Я не о том. Где находится Тинуэт?

– В дельте Ганы, на юге Светлых Земель.

На юге Светлых Земель. Замечательно.

На своем веку Дэвид прочел немало фантастики. В том числе фантастики сказочной. Если есть эльфы, значит, должны быть и гоблины. Если есть Светлые Земли, значит, должны быть и…

Мысль о том, что он оказался внутри «фэнтезюшного» мира, придала ему уверенности.

– А Темные Земли у вас тут есть?

Лайла кивнула:

– Есть.

Дэвид окончательно успокоился. Спросил с ухмылкой:

– И там живет ужасный Темный Властелин?

– Не-а. Там много кто живет. – Лайле, кажется, была скучна эта тема. – Мы с ними торгуем.

Дэвид помолчал пару секунд, переваривая информацию. Кажется, не все тут так просто…

– Так твой папа действительно… этот самый… ну, колдун?

– Ага. Он самый лучший на свете волшебник. Ну, пошли же…

– Подожди минутку. – Дэвид показал в сторону вертикального луча света. – А это что такое?

Лайла пренебрежительно махнула рукой:

– А-а, это Главное Сплетение. Тебе его лучше не трогать.

– Почему?

– Потому что если ты не умрешь… а ты почти наверняка умрешь, когда до него дотронешься… Так вот, если ты все-таки не умрешь, Лэйкил тебя точно убьет.

– Веская причина, – согласился Дэвид и позволил увести себя в одну из четырех дверей.