Парамедицинское, под видом приправы.
      Во дворе обитает хронический лысый мужчина, с лицом Жванецкого и ширинкой между колен, в очках, владелец кота.
      Приходит в магазин и жалуется продавщице на жену:
      - Ты представляешь, эта сука все-таки ушла от нас с Барсиком! Ну ладно, я, но Барсик!
      Покупает бутылку водки и пакетик вискаса.
      Продавщица, наваливаясь малиновой грудью на прилавок:
      - Ну ладно, ну и черт с ней сукой, ты же хороший! Вот ты о Барсике позаботишься. Да и я буду к вам заходить...
      Соломенный вдовец берет бутылку, пакетик:
      - Да на хуй ты нам нужна с Барсиком!

      По случаю дня медработника, который, как считают многие медики, не есть какой-то конкретный день, а просто третье воскресенье июня-месяца, угар накануне рабочего дня - медицинские будни. Сейчас (2004-й год) пишу и соображаю: вдруг он уже вообще миновал, этот праздник? А я и не вспомнил?
      Сестричка отделения взяла градусники в количестве сорока штук и залила жидким мылом; потом вымыла холодной водой и обдала кипятком, чтобы бороться с заразой, так как холодной водой с заразой не справиться. Двадцать четыре градусника послушно лопнули, и ихнюю ртуть медсестричка, чтобы не травить больных, которые, хотя и заразы, к целенаправленному истреблению начальством пока не назначены, а заодно не травить и здоровых зараз, спустила в раковину. А старшая сестра, узнав, решила, что пусть та сама купит недостающие градусники, иначе вызовут Шойгу, и никому не говорить об этом. Ну, а заведующий, не симпатизирующий Шойгу, согласился.
      Все говорят: нищая медицина, а в ней сорок сороков градусников.
      Та же самая медсестричка в ответ на утреннее распоряжение выпустить больную мужскую мочу, сказала, что она не будет этого делать, потому что утром ей это мужчине делать неприятно.

      Самоубийца выбрал нетривиальный способ покончить с собой: выстрелил себе в рот из ракетницы, дело было на седьмом этаже.
      Первыми приехали пожарные, потому что отовсюду валил дым.
      Следом ехала Скорая Помощь: медленно, так медленно, насколько это возможно.
      Но эта сволочь, как выразился доктор, дождался. Ему снесло полбашни, и он жил. Забили ватой кое-как, погрузили, повезли лечиться с видами на последующую реабилитацию в курортной зоне.

      Мой приятель доктор попал в беду: был заподозрен в пьяном служебном времени.
      - А мы и выпили-то с фельдшером бутылку пива, - изумленно рассказывал он мне. - Ходим себе, ничего.
      На него орали:
      - Вы и когда губернаторского отца отвозили - от вас и тогда пахло!
      Потом зловеще добавили:
      - Сейчас мы вызовем ЛКС.
      ЛКС - линейно-контрольная служба, карательно-дознавательная мобильная структура.
      Приятель-доктор посмотрел на часы: без пяти минут девять, вечер.
      - Не успеете, - подмигнул он. - Не доедут. А смена кончается.
      В восемь минут десятого он отпер служебный шкафчик, вынул бутылку водки и ополовинил ее.
      - Имею право, - подмигнул он усиленнее. - Я уже сменился!
      - Вы сами уволитесь или как? - спросили у него.
      В общем, неприятности. Не уволят, но будут ругать. На всякий случай мой друг пошел и взял себе больничный у хирурга, диагноз не разобрал даже я: нечто вроде хондроплексита.
      - Вот, - говорит, - хожу на физиотерапию. Только что пришел. Сейчас и физиотерапевт придет.
      Пауза. Я слышу из трубки, как он затягивается беломориной.
      - Мы ведь тут все соседи, - вздох приятеля приобретает форму дымного облака. - Вот он и придет. Его хирург принесет. А то он здоровый очень, его волочить надо...

      Лето Господне, 2004. Вчера случился переполох: малолетняя дочерь потеряла гусеницу, которую отловила, принесла в коробочке с листьями и цветочками и обещала устроить ей райскую жизнь; гусеница скрылась, но обещание дочка сдержала: с удовольствием на ночь глядя, хозяева дачи пригнали бытовой газенваген и щедро полили себе огород там, где он растет у них - ядохимикатами. И гусеница поползла себя в рай, превращаться в бабочку. Но что-то там не сложилось у нее со Святым Петром, да и Франциск отлучился, спорить с Клопским.
      Ночью гусеница - похоже, это была она - уже вернулась из рая, побывав там и оставив в этом месте о себе дурную память. Что-то шлепнулось мне на голову и запуталось в редких волосах, желая шелкопрядства; не желая разбираться в этих перемещениях и переливаниях из пустого в порожнее, я вырвал это существо, чужое, из волос и метнул на пол, много ниже рая, к моим носкам и шлепанцам.
      Возможно, это была не гусеница, а ночная литературная мысль, недооцененная. То есть Куколка. Помните - Маяковский записывал ночью, спросонок, горелой спичкой на коробке про "единственную ногу", которая приснилась ему и которую он, будь он взорванным солдатом, хотел беречь, как тело любимой, то есть наоборот - тело любимой он бы берег, как взорванный солдат бережет единственную ногу.
      Ну, не знаю.
      Я и вообще без ног видел двести человек - вот уж они устраивали своим любимым варьете, и всему неврологическому отделению. Жаль их конечно, бедняг. Жен. Отделение. И двести человек.

      Возьмемся за старое.
      Место действия - подстанция Скорой Помощи.
      Фельдшер явился на смену. Пьянющий не то что в жопу, но в дым, потому что жопу берег для других целей. Будучи пикантным мужчиной уважаемой ныне ориентации.
      Что делать?
      Да ничего.
      Положили на носилки, загрузили в караульную скорую и отвезли стеречь Патриарха. Тот как раз остановился в Питере, в связи с тихвинскими чудесами, в женском монастыре на Карповке (всегда там останавливается - странновато, да?)
      В общем, за Патриарха можно было не волноваться. Ситуация под контролем.

      Итак, история семейная.
      Мой отчим, видный дохтур, уложил к себе в больничку свою мачеху осьмидесяти лет. Такое вот сложное родство.
      Дело в том, что бабушка, вполне физически крепкая и состоящая с нами в контакте лет двадцать, стала вязать узлы, куда-то собираться. Деньги, жалуется, у нее украли, надо сходить в милицию получить. Семнадцать тысяч якобы пенсия. И родичей моих она знать не знает (Они поженились? - (да, в 1979 году) - Я не знала...), но пасынка своего, моего отчима, признает. Правда, не знаю, за кого. Удивляется: разве его уже выпустили из тюрьмы? По комнате ее ходят некие люди, но это неважно, они ей не мешают. Они идут с работы к себе домой, а у нее курят.
      Психиатр написал: "Полный распад личности."
      А родичи мои собрались за рубеж и на пару недель пристроили бабулю в больницу.
      И отчим мой весь на нервах: а ну, как помрет, пока их нет? Перестраховался. Дал сестрам телефоны: мой и многие другие. Хотя помирать ей совершенно не с чего: все органы и системы работают изумительно, кроме одной, надзирающей за остальными.
      Отчим построил во фрунт главную сестру и сказал ей:
      - Так. В случае чего. В сейфе лежат деньги. Десять тысяч. Крематорий и все дела. Поняла?
      - Поняла, поняла!
      Трясется от груза ответственности.
      - Хорошо поняла!
      - Хорошо, хорошо поняла! А когда похороны?

      Такой интересный сон, что не оторваться.
      Приснилась просто цельная докторская повесть, уже готовая к печати. В ней было приблизительно двадцать пять эпизодов, но я запомнил только два. Доктором я там не был, меня только попросили сделаться им на сутки. И я шлялся по городу с малопонятными поручениями.
      Во-первых, по всему Васильевскому острову были разбросаны ступни и кисти, которые отрезал и аккуратно складывал квадратиками новоявленный потрошитель-великан, ибо отчлененные фрагменты тоже были не маленькие.
      Во-вторых, ко мне явилась на консультацию женщина лет пятидесяти, сиамский близнец, хотя все у нее было одно, в единственном экземпляре. Однако стоило ей на меня заорать, как все удвоилось: и рыло, и его выражение. Она вручила мне слепочек, макет этого своего рыла, размером с яйцо, и я зачем-то откусил от него, оно было булочкой.
      Может быть, это что-то из реально пережитого.

      Сплошное кино.
      Пошел я в аптеку за пластырем. И прямо передо мной образовалась пробка.
      Женщина, молодая, со спины симпатичная и культурная, помахивает полтинником, аки веером. Ей был нужен ёршик для чистки зубных протезов. Ёршик стали искать и, разумеется, не нашли, он кончился. Тогда зазвучали вздохи, выражавшие сокрушение по поводу отсутствия ёршика и вечный вопрос: что же делать?
      Нельзя ли такой ёршик заказать?
      Да, в общем-то, можно.
      Аптекарша выудила из-под кассы клочок бумаги, проставила номер "один" ("мы завтра будем заказывать"), потом зависла ручкой над бумажкой, вспоминая нужное слово, нашла: ёршик. Записала. "На всякий случай: вот есть телефоны, где мы заказываем..."
      Да, да, конечно, дайте.
      Та выудила новую бумажку, стала писать телефоны и фамилии, где есть ёршики.
      Спасибо, спасибо!
      Обмахивается полтинником.
      И что же взяла, раз нету ёршика? Три бутылки боярышника! Я пошатнулся даже. Три! Вот тебе пожалуйста.

      Одна женщина, думая вывести мужа из запоя, засунула в него четыре таблетки аминазина. И вызвала Скорую Помощь.
      Приехала та самая, где мой приятель.
      И давай мужика откачивать. А тот не откачивается. И доктор никак не может понять - с чего он такой загруженный? Ведь единственное внятное, что сказал больной жене, было "Пошла ты в жопу".
      В чем же дело? Отек легких? Или чего?
      У доктора сделался проницательный вид с оттенком напускного равнодушия. И он вообще похож на Холмса: длинный, худой, высоколобый и курит.
      Надо, говорит мистер Холмс, напустить из него мочи в банку и отвезти в токсикологию. Не иначе, говорит доктор, траванули его. Не иначе.
      Кликнул фершала-ватсона. Давай, пиздуй на Будапештскую, - так выразился, обращаясь к ватсону, Шерлок Холмс, искоса поглядывая на хозяйку.
      Тут она и раскололась.
      Про аминазин.
      Элементарно.

      Дело, короче, случилось такое.
      Сенная площадь, ресторан "Балтика", ныне - Макдональдс.
      Бригаду Скорой Помощи пригласили на что-то этакое. И что бы это могло быть? Да так, пустяки. Лежит какой-то совершенно голый бомж без трусов и весь во вшах. А доктора вызвал мент. Другого же ничего не придумать?
      Доктор, поводя плечами:
      - А на хуй он нам нужен? Тут вон рядом стоянка спецтранса - снегоуборочные машины, поливальные. Возьми любую! И отправляй!
      Мент шутки не понял.
      Поверил и пошел, и вернулся с трактором, который убирает снег большим совком, а за трактором едет ЗИЛ с помойкой-контейнером. Вот они все приехали, увидели, чего от них хотят, и снова послали мента туда, где он уже давно вертелся.
      Дохтурам пришлось-таки брать бомжа.
      Доктор отправился в Макдональдс и говорит ихнему перепуганному роботу-клоуну со страниц Стивена Кинга:
      - Слушай, у вас тут у входа разлегся бомж, он вам всех клиентов распугает. Дайте большой пакетик. Потому что вши!
      Доктору дали огромный фирменный пакетик-мешок с надписью: "Проверено ветинспекцией армии США". Затолкали, и на голову надели холщовый пакет.
      Привезли его на одну известную Фабрику Здоровья.
      Там его бросили в ванну. Там он, конечно, и умер.
      Бомж не может жить, если его избавить от вшей.
      Это теория моего доктора. Копирайт. Молчит. Вероятно, речь идет о грубом и резком разрыве симбиоза.

      Давно стихов не было.
      Этот, сохраняя орфографию и пунктуацию, написал полковник в отставке Николаев, лечивший супругу в растленном курортном отделении, которым я так недолго заведовал в 1993 году. Полковник, как и все вокруг, сильно растлился вблизи от фингальной "Пингвин", где заправлялся топливом по утрам, дням и вечерам.
      Стихи посвящены "компьютеру" - примитивному сочетанию дисплея с мышью, которое стрекотало и мигало в ответ на отчаянные попытки клиента напрячь мышцу. Клиент слышал стрекотанье, видел, так сказать, наглядные плоды своего труда и старался еще активнее. Это называлось ноу-хау, "Биологическая Обратная Связь", и требовало от него солидных вложений.
      Необходимые примечания:
      1. Автор здоров, я врачебную тайну не разглашаю. Это жена его лечилась.
      2. "Сантомед" - это ООО "Санктомед", его больше нет в месте, где свет. Все сотрудники - в США.
      3. После стиха цветными фломастерами нарисован маленький компьютер.
      Ах, компьютер - чудо века Он в науке преуспел Для инсультов тоже веха В "Сантомед" попасть успел! Правда, все еще не ясно И больные не бегут Но диаграммы все прекрасны Пользу вроде бы дадут. Он работает не сразу Много всяческих причин Без подмазки он ни разу Диаграмм не учинил. Он капризная скотинка Не пронравиться Ваш вид И не даст он Вам картинку Или что-то учудит! Своих шефов он боиться Их не хочет он сердить Начинает враз крутиться Чтобы гнев их остудить. А вообще он добрый малый Он на лапу не берет По характеру удалый Все же пользу он дает!
      Подписался полковник, как всегда: "Участник блокады Санкт-Петербурга".

      Не на что опереться. Самое святое, сокровенное - оно тоже не выдерживает, тоже поражено.
      Позвонил мой приятель-кардиолог, он работает в поликлинике. Рассказал вот что: спустился он в подвал, где всегда, во всех фильмах, находится самое главное, Сердце Всего: котел, который в финале взорвется; коммуникации, на фоне которых произойдет последняя схватка; секретный центр.
      А в поликлинике такой святыней был Ризограф.
      К нему приставили жрицу; мой приятель отважился спросить, нельзя ли ему размножить какие-нибудь документы.
      Боги были милостивы: можно.
      - Любой документ ведь можно, верно? - подобострастно улыбнулся мой друг, стремясь похвалить способности Ризографа
      - Ну, не любой, - ответила скромная жрица. - У меня нет зеленой краски.

      Перебирал фотографии.
      Многие надо выбросить, чтобы не расстраиваться. Так себя жалко, так жалко!
      Между тем изменения подкрадываются незаметно, как северный зверь песец, ослепительный и хищный. Смотришь на себя в дурном прекраснодушии, да воображаешь, будто тебе девятнадцать лет.
      Когда я работал в загородной больнице и время от времени ездил на работу в служебном автобусе, от меня потребовали фотографию, чтобы изготовить удостоверение.
      Специальную такую красную книжечку, дававшую право быть ездоком. Потому что творилось бессовестное негодяйство: в автобус набивались не только законные пассажиры, честно заслужившие радость в нем быть, но и какие-то не-пришей-к-звезде-рукав отбросы: из детской поликлиники, со станции скорой помощи, наглые работники санатория, да все еще горластые, да с женами, мужьями, детьми и внуками. Сидячих мест не хватало, солидные люди ехали стоя, а этого не разрешалось в таком автобусе, за такие дела автобус арестовывала милиция и запрещала его, если видела, как в нем кто-то стоит, так что все стоячие дополнительно унижались, приседая на корточки, когда проезжали мимо поста ГАИ. Короче говоря, нарыв лопнул, и всем работникам больницы придумали пропуска.
      Я долго упирался, пока мне не пригрозили страшными последствиями в виде неезды.
      Я нашел маленькую фотографию, в которой мне было именно девятнадцать лет, и принес.
      В отделе кадров возмутились:
      - Это не вы, это девочка какая-то.

      Вспоминается один случай: была у меня соседка, старенькая. Болела разными болезнями, ходила к врачам, потом рассказывала: "И сказал мне ушной: у тебе, Кудряшова, вся перепёнка хрящой затянувши". Или: "Камень обцапал желчный проток, а в кровь пошел белый рубин". Ну, неважно. Я про нее часто писал. Случился у нее сердечный приступ, и отвезли ее в одну из трех на тот момент истребительных больниц. Прислонили в приемном покое к стеночке и оставили часа на два-три. Вернувшись домой, она рассказывала, как потеряла сознание, а народу там было много, и вот она пришла в себя от того, что "соседка-то моя меня толкает локтем и булку в рот сует: на, на".
      Зачем человеку с сердечным приступом совать в рот булку?
      А потому что булка - это Хорошо. Это Благо. Если ближний попал в беду, ему надо чистосердечно помочь.

      Вот сейчас, не знаю, с какого беса, в процессе перевода главы "Социология и смерть", мне вспомнились некоторые сведения о клубе "Оптималист".
      В этом клубе путем убеждения отучивают от пьянства, курения и лишнего веса.
      Аргументы следующие:
      "И вот вы видите, как вся эта водка налита в красивые бутылки, разливается по прекрасным фужерам. И что с того? Вот, представьте себе ведро с серной кислотой. Да будь она ХОТЬ изумрудная, хоть золотыми блестками раскрашена - я туда ногу не суну".

      Жила-была одна женщина, и вот она захворала. Захворала не совсем смертельно, но неприятно. Она лежала на постели, кротко улыбалась и говорила, что не может пошевелить ни руками, ни ногами. И не шевелила. Долго. Счет пошел не на месяцы, а на годы.
      И вот к ней, наконец, пригласили серьезного специалиста по таким недугам.
      Он пришел и увидел огромную кровать, посередине которой лежала больная, на спине. (Этот специалист, между прочим, рассказывал нам, что всегда, входя в незнакомый дом, смотрит, сколько места в комнате занимает кровать).
      В личной беседе с больной он добился немногого. Она умиротворенно глядела в люстру с красивыми висюльками.
      Тогда настал черед беседы с родственниками, и здесь дело пошло живее. Выяснилось, что в этой семье произошла страшная трагедия. Муж пациентки изменил ей. И с тех пор она такая. С тех же пор он старается заслужить прощение и снисхождение. Он военный, настоящий полковник.
      - А где же, где же спит этот негодяй, это чудовище? - спросил специалист.
      - Вот тут, - и ему указали на небольшой жесткий сундучок, накрытый клеенкой. Сундучок приютился в темном углу.
      Специалист пошел к выходу. Откуда-то выскочил полковник.
      - Ну скажите, - зашептал он, - когда она поправится? когда?
      Специалист посмотрел на него и пожал плечами:
      - Никогда.

      В 1999 году я любил порассуждать о приключениях Буратино. Эта наклонность проявилась после тысячекратного прослушивания диска с песнями из известного кино. Сначала я благосклонно и растроганно смотрел, как мое четырехлетнее сокровище самозабвенно кружится под это дело. Но потом я взвыл.
      Дошло до того, что я начал примерять буратиновые роли на сотрудников больницы, в которой тогда еще работал. И вышло славно, все вакансии моментально заполнились. Особенно удался Пьеро. Соответствие было настолько совершенное, что делалось страшно.
      Помню, как мы с моим тогдашним товарищем, коллегой С., направляясь к месту трудового упокоения, обсуждали этот вопрос. Я загибал пальцы и называл предполагаемых (а может быть, уже и состоявшихся) исполнителей.
      Коллега С. охотно одобрил мой кастинг.
      - Ну, а вам, любезный, - вздохнул я и окинул взглядом его высокую, грузную фигуру, облагороженную бородой, - вам уж, вы сами понимаете, обижаться не следует... экстерьер говорит за себя...
      Тот отнесся к новому назначению философски.
      - Да нет, я что, я не возражаю, - ответил он. - В конце концов, если задуматься, там были личности и пострашнее - папа Карло, допустим...

      Я пишу Годовой Отчет верховного невропатолога N-ского района Ленобласти.
      Вернее, я набираю на компутере то, что верховный нацарапал своей мало что птичьей, так еще и поврежденной лапой.
      Я набираю этот Отчет уже двадцать лет, если не больше. Раньше набирал на машинке, а теперь машинка пылится, посрамленная наукой и техникой.
      Потому что верховный невропатолог - это мой отчим. Примерно раз в три-четыре года он принимается писать Отчет, которого больше никто не пишет и никто и никогда, разумеется, не читает. Разобрать, что пишет верховный, крайне трудно. Цифры вот уже двадцать лет одни и те же, но всякий раз исправляются, обдумываются, переводятся в удручающие проценты, не поддаются расшифровке. "Число работы койки в году" кривляется и дразнится. Я прихожу в ярость; дело кончается тем, что верховный машет рукой и велит писать все старое.
      Нет бы сразу так и сделать.
      Некоторым людям плохо дается святая простота.
      Выйти из магазина с проволочной корзиной, если нет авоськи; равнодушно прихватить на ходу креслице из уличного кафе для каких-то своих темных дел - вот это я понимаю. Идти по жизни легко и с присвистом.

      Вечерний город радует.
      Круглосуточный магазин, на двери - надпись:
      "ВНИМАНИЕ! 10.10 ПРОВОДИТСЯ АКЦИЯ! ТОТ, КТО КУПИТ ВОДКУ "ЛАПЛАНДИЯ", ПОЛУЧИТ В ПОДАРОК ВОДКУ "ЛАПЛАНДИЯ"!"
      Не отстает и аптека. Пришла туда моя жена, встала в очередь. Впереди:
      - А фестал собаке давать можно?
      - Ну, видимо, да.
      - А от чего фестал?
      - Это от тяжести в животе.
      - А что такое тяжесть в животе?
      Жена:
      - Тяжесть в животе - это когда жить не хочется или не можется.
      - Дайте мне фестал. У вас тут покупательница нервная.
      А вокруг прохаживаются:
      - Я люблю в аптеке, здесь столько красивых коробочек!
      - Нет, болеть плохо.

      У меня были друзья, отношения с которыми не сразу, но быстро свернулись всего после нескольких фраз, которые они выдали то ли сдуру, то ли в минуту неосторожной откровенности. Вообще, не слишком приятный материал, спрячу-ка я его.
      Так, в 84-м году прошел слух об убийстве 7-летнего сына секретаря парткома Кировского завода. Рассказывали, будто грабители явились в дом и утопили пацана в ванне с кипятком. Не знаю, насколько это правда, но слух гулял. И, никак не разделяя действия грабителей, я поделился этой историей с моим приятелем, известным антисоветчиком. Тот, к полной моей неожиданности, всецело одобрил деяние. "Но как же", - пробормотал я. "А ты подумал, что этот мальчик кушал? - взвился надо мной приятель. - Во что он одевался?"
      И заходил по комнате, набычив голову.
      Так и вышло, что мы стали видеться все реже и реже, пока не перестали совсем.
      А в другой раз мы, уже с моим приятелем урологом, ехали с работы в больничном автобусе. Заглядевшись на Выборгскую набережную, мой товарищ с неожиданной веселостью толкнул меня: "А вот представляешь? Идет мамаша с коляской, вся из себя. А ты - навстречу. И вдруг, ни с того, ни сего, поравнявшись, откидываешь башку и бьешь ее лбом в лицо. И разводишь руками: прошу прощенья. Как?"
      Эту дружбу постигла та же судьба. Наверное, отреагировать следовало сразу, но я-то, нервный патолог, все думал, что мало ли, сдвиг там какой секундный, или еще что, или просто проявлял мягкотелость, не сразу открещивался.
      Впрочем, веселости ради можно вспомнить и другой случай, тоже с урологом произошедший. Люди свободных сексуальных взглядов, мы обсуждали рекламные объявления в поганых газетах. Там поминалось мало что всякое лизание, да шебуршение, но еще и "золотой дождь", и даже "каменный", если не путаю. "Знаешь, - сказал я ему, - ты как знаешь, а эти дела не по мне. Совершенное паскудство". "Да, да, - с чувством закивал уролог. Посидел немного и задумчиво произнес: - Хотя..."
      В общем, все это похоже на одно открытие, которое я сделал, будучи в гостях у незнакомых людей. Как я туда попал, толком не помню, давно это было. Многокомнатная квартира, мы что-то попивали на кухне, а потом я отправился шляться по комнатам. И в одной из них увидел ребенка-дебила, которого тщательно скрывали. Он сидел среди кубиков и смотрел на бессмысленным взглядом. Я попятился, притворил дверь и сделал вид, что никого не заметил.

      Я рассказывал о многих докторах, но об одном почему-то забыл. Между тем, это мой одноклассник. Я знаю, что кое-кто из одноклассников читает все, что я тут пишу, но он не читает. И те, кто могут ему рассказать, тоже не читают. Так что ничего страшного.
      Еще в восьмом классе он отличился тем, что написал: "подворудул ветер". Когда же от него потребовали объяснений, оправдывался, говоря, что не знал такого слова, "подворудул", вот и написал его неправильно.
      Примерно в те же годы он похвалялся половой связью со своим догом дамского полу: очень, признавался, неплохо, только мешает разница температур.
      А узнав об отце Сергии, мрачно заметил, что если из-за каждой бабы рубить себе пальцы, то не хватит ни рук, ни ног. Вообще, литературу не жаловал. Будучи в плохом настроении, сказал, услышав из Батюшкова ("есть наслаждение и в дикости лесов"): "Должно быть, поэзия на хуй нашла".
      Его отец был зубным техником, и наш друг не бедствовал; вдобавок он записывал нам за деньги разные редкие вещи, музыкальные. А мне не стал, потому что я как-то сдуру проболтался дома, и маменька моя, по простоте душевной, выложила все на родительском собрании.
      Судьба отвела нам один институт, но разные факультеты. Одноклассник мой, понятное дело, попал на стоматологический, которого мы, "лечебники", всерьез не принимали. И на парте в одной из аудиторий так и было написано: "Стоматолухи - гниды беременные".
      Мы с ним не встречались; слухи о нем до меня доходили самые скудные. Вроде, как разбил зеркало в ресторане "Невские берега" - ну и все. И девушку еще местную сманивал на грех, убеждая ее в таких выражениях: "Ну, чего ты кобенишься? ты посмотри на себя в зеркало, ты же страшная, как атомная бомба". Пересеклись мы только однажды. Наш контакт продолжался полминуты. За эти полминуты мой одноклассник, не делая передышки и ударяя себя кулаком в ладонь, сделал некое замечание о стоматологии, каким-то образом приплетя к ней минет; это был шедевр, спираль, у меня закружилась голова, это было нечто настолько витиеватое и аллегорическое, что я не запомнил и не могу повторить, а сам он, думаю, не понял, что сказал, ибо смотрел поверх меня, вдаль, и о чем-то, явно другом, мечтал. Я ушел огорошенный.
      Сейчас он зубной частник. Судя по ценам, протезы, коронки и пломбы он делает из инопланетных металлов, которые, вместе с сексуальными услугами, доставляют ему гуманоиды.
      Визитку я, помявшись, взял, для коллекции.

      Место действия: Скворечник.
      Если кто-то капризом судьбы не бывал или даже не слышал о нем, то это психиатрическая больница Скворцова-Степанова. Был, по-моему, такой народный комиссар с раздвоением личности. Или я ошибаюсь, как часто случается.
      Лежал в этом солидном, старинной постройки учреждении некий субъект с едреной шизофренией. То есть шиза была такая, что это вам не шуточки. Впадал в кататонический ступор (такие сутки могут на одной ноге простоять и не дрогнуть - я упрощаю, конечно), выпадал из него, буянил, его связывали и укладывали лежать дальше.
      И он лежал и лечился, как загнанный зверь. Никакого контакта. В глубине души способен был на все. Вполне вероятно, что и Ганнибал Лектор в нем вызревал потихоньку.
      Короче говоря, когда не до конца в ступоре (он, не санитары), эти санитары, количеством два, водили его гулять по коридору. Связанного, и еще под локти держали, в длинном белом одеянии. Но организму виднее, что ему нужно - электрошок, аминазин или клизма. Он мудрее нас всех, вместе взятых.
      Стекла в Скворечнике добротные, дореволюционные. Вдруг наш приятель, гуляя в коридоре с санитарами, увидел в окне солнце. Рванулся и как треснется башкой о стекло, пусть и через решетку. Три дня провалялся в реанимации с черепно-мозговой травмой. А потом очнулся совершенно здоровым человеком. Никакой шизофрении, никакого ступора. Сто консилиумов собралось - здоров!
      Так что нечего потешаться над праздниками святого Йоргена и другими датами. Самоактуализация состоялась. Может быть, ему и лик какой был, явился, но он благоразумно умолчал, иначе хрен бы оттуда вышел.

      Сделаю-ка я себе тату. "Не забуду, типа, медицину, мать родную". Я только еще не решил, на котором месте.
      Как раз мать моя родная, самая настоящая, и принимала один зачет.
      И спрашивает у одного: вот назовите-ка мне виды анестезии!