Сзади раздалось:
      - Позади нас - многоточие... впереди нас - многоточие... хорошо с перепою мечом помахать. Слышь, придумай слово! Пропущенное.
      Ящук был не дурак. Он понял, что над ним издеваются.
      - Я вас не понимаю, Познобшин, - сказал он напряженно.
      Кругом гудело. "Патрон, - Брон думал про Ящука. - Смазать и ввинтить лампочку".
      - У меня все замечательно, - пожал он плечами. - А что не так, Мирон Борисович? Я просто рассказал. Правда, интересно?
      И Брон встал. Сцепив за спиной руки, он с доброй улыбкой изучал Ящука, из которого красными лепехами попер адреналин.
      - Неуместно, Мирон Борисович, я знаю, - Брон выбил из рук противника копье. - Я просто так, без всякой задней мысли. Не обращайте внимания.
      Теперь, когда перед ним вроде как извинились, Ящук растерялся окончательно. Он смотрел на Брона, гадая, зачем тот встал и тут же находя тому вполне разумное объяснение: подчиненный стоит перед сидящим начальником, удивляться нечему, он сидит, а тот стоит, вот если бы наоборот, то было бы естественней... черт!
      - Рать, - бросил Брон через плечо.
      - Что? - спросил Ящук.
      - Это я не вам. Рать!
      На Брона уставились аккуратные очки. Веснушчатая рука, державшая карандаш, зависла над клеточками.
      Грифель зашуршал.
      С соседней табуретки квакнул смешок.
      Познобшин чувствовал, как ему с каждой секундой становится легче. Неадекватно. То, что требуется: совершенно неадекватно, невпопад, но - в границах. Он кривляется на островке безопасности. Лишний шаг - и его собьют, но дальше он не пойдет, достаточно. Он только, дразнясь, занесет ногу.
      - Не по-людски, Познобшин, - уронил Ящук.
      И - подарил бальзамом, угадал, попал в точку.
      - Надеюсь, - Брон печально улыбнулся. - Божьи руки... Если опустить руки в беспокойную воду, картинка смещается и дрожит. Как бы и чужие руки, не свои, свет преломляется в плотной среде. А им в воде непонятно, что рядом стоит большой хозяин. Так и люди - руки Создателя, опущенные в тазик. Ладошки, мнимо разделенные, не знают, что у них общий корень...
      - Займитесь делом, - Ящук встал и повернулся, не желая больше никаких проникновенных бесед. - Мой вам совет: навестите медпункт. И чтобы через час были в норме.
      "Я и сейчас в норме, - подумал Брон. - И не в норме. Но разве это мятеж?"
      Мятежа не будет, даже если он уйдет и больше не вернется. Мятеж - когда хватают, вяжут, сажают в клетку, лечат уколами, пускают в расход, клеймят в печати. Как нелюдя. Но он не нелюдь, нелюдь - понятие с отрицательным знаком. Нелюди режут и жгут, выедают внутренности с наружностями, насаждают насильственный интим прискорбного свойства. Так что мятеж - это сильно сказано. Лучше будет так: неоправданные действия в рамках общепринятого. Внешне ничего подозрительного: нахамил шефу, неприлично держался, городил вздор - плохо, но среди людей случается и не такое. А вот мотивы - о мотивах знает он один. Об их отсутствии. Можно и тайны не делать, сказать. Решат, что немножко того-с... И прекрасно. Вот если бы он ножиком пошел махать...
      Он и не сверхчеловек. Сверхчеловек - это выше по лесенке. А ему удобнее не выше, ему желательно по соседству. Можно на той же высоте, на одной перекладине.
      Брон вздохнул и начал натягивать спецодежду: костюм кенгуру. Комбинезон в виде шкуры, голова из папье-маше. Пристегнул хвост. В его обязанности входило разгуливать по парку и зазывать прохожих на аттракционы. В качестве приманки раздавать ребятишкам леденцы. А заодно - рекламные листовки переменного содержания и пригласительные билеты.
      Красное лицо Познобшина скрылось под маской.
      Кенгуру вразвалочку вышел в парк.
      Дальше случился скандал. Сначала кенгуру разжился в ларьке, где его хорошо знали, бутылкой водки и вскоре окосел. Затем начались чудеса: в сумке, вместо леденцов и листовок, оказались гондоны. Кенгуру сообразил, что это - розыгрыш. Над ним подшутили коллеги. Он невпопад обрадовался. Начал прохаживаться взад-вперед, одаривая прохожих пакетиками. Через час - когда Брону, по мнению Ящука, давно полагалось быть в норме, в дирекцию явилась недовольная мама. Она пожаловалась, что кенгуру, шатаясь, подарил ее трехлетней дочечке гадость.
      Прибежал Ящук, переодетый клоуном. Он сорвал с кенгуру фальшивую морду, скрывавшую кривляющееся лицо, глупое и пьяное. Директор начал прыгать и махать руками; вместе с ним подпрыгивал гигантский бант на резиночке, и постанывала гармошка.
      - Вон отсюда! - орал клоун, топоча зеркальными штиблетами.
      Он вдруг подпрыгнул особенно высоко, и из его глаз брызнули юмористические струи.
      Кенгуру пошлепал в раздевалку.
      Потом вышел в коридор и хлопнул дверью - не сильно, в рамках дозволенного.
      5
      ...В этот день Брон сделал много чего такого.
      Он бродил по городу и неприятно поражался увиденным. Время от времени в его голову закрадывалось сомнение: люди ли ему надоели? Вокруг было столько диковин, что напрашивались две версии: либо лунатики, маскируясь под горожан, творили что-то свое, либо людей, которым осточертело быть людьми, гораздо больше, чем казалось Брону, и он не оригинален даже в этом. В частности, о том свидетельствовали товары массового потребления (Брон заглянул в пару-другую магазинов и бездумно купил плащ-дождевик "Спаси и Сохрани" вкупе с "Масонскими макаронами"). Тема потянулась - длинная, как макаронина или что похуже. В скверике, отдыхая, Познобшин прочитал статью, в которой утверждалось, что отечественные макаронные изделия вредны и опасны. Они полые, с дырками, в отличие от итальянских спагетти. И, попадая в желудок, нарушают гармонию то ли чакр, то ли каких других энергетических потоков. Чакры отклоняются от Богом предначертанного пути, заползают в макарону и следуют ее изгибу. В этом отношении особенно опасны рожки и ракушки, потому что они изогнуты в одну и ту же сторону. Брон выбросил газету и поделился прочитанным с продавщицей мороженого. Та посмотрела на него, как на больного; Брон не удовлетворился эффектом, купил эскимо и отправился с ним в ближайший биотуалет, там съел.
      Выйдя, он облизал пальцы и пошел на проспект смотреть парад. Познобшин так и не понял, в честь чего его затеяли, и отметил лишь, что макароны сменились десертом: подали яблоки. Бравые кони в яблоках вышагивали, теряя опять же яблоки. В продуктовом ларьке Борис Гребенщиков напевал о наступлении яблочных дней. Ларечный бок был украшен плакатом, рекламирующим "виагру". На нем были нарисованы счастливые и добрые молодцы с молодильными яблоками для пожилого папы. Рядом собирали подписи политические партии "Яблоко" и "Медведь". Брон шмыгнул носом, подобрал бесхозную щепку, сунул в карман. Возле новенького офиса происходило торжественное натягивание разрезанной ленточки; там же Брона остановила встревоженная женщина.
      - У вас есть спички? - пробормотала она, оглядываясь. - Хочу сжечь, мне тут сунули, здесь неверно написано.
      Она показала Познобшину маленькое евангелие.
      - Или возьмите себе.
      Брон взял книжечку, положил к щепке и отвернулся. Женщина развернулась и быстро засеменила в сторону Дворца Культуры.
      От нечего делать, он завернул в аптеку, где долго мучил продавщицу вопросами про клизму: что она - наружное или внутреннее? Потом собрался рассказать ей про царя Асу и руки в тазу, но та сбежала и прислала вместо себя другую, страшную.
      Удовлетворения не наступало. Все та же ДНК, все тот же обмен веществ. Дозированное безумие было сродни анальгину, который временно снимает боль, но не устраняет ее причины. Брон плелся, потерянный, куда глаза глядят, пытаясь от нечего делать что-нибудь сформулировать. Например, русскую идею, способную объединить нацию. Не мешай заниматься своим делом! Вот хорошая идея. Не мешай, не лезь. А главное - не вникай, какое дело. Не дай Бог!..
      Мусора в карманах прибавлялось: камешки, пробки, горелые спички.
      Брон завернул в пельменную и там продолжил заигрывать с нечеловеческим. Он приправил блюдо щепоткой песку, и масло, которым были облиты пельмени, похрустывало на зубах. Когда он вышел, сытый и недовольный, его внимание привлекло дорожно-транспортное происшествие. Водитель маршрутного такси зазевался, глядя на мальчишку-велосипедиста, который, словно был то юный демон и знал заранее, какой объявить фокус, отпустил руль и, продолжая бешено крутить педали, чуть ли не молитвенно воздел руки. А белый пунктир шоссе делит шоферов на правых и левых, белых и красных. И вот пошел на брата брат. Последовал удар: машина врезалась в автобус дальнего следования, кативший навстречу, из водителей пошла кровь.
      Познобшин, размахивая руками, пересек стенавшую улицу и вошел в маленькое кафе. Там сидела Ши - сухая, как щепка. Она пила пятую чашку кофе.
      Сказав себе, что дела идут просто замечательно, и с каждой минутой все лучше и лучше, Брон плюхнулся напротив. Он нагло встретил взгляд черных пуговичных глаз, смотревших исподлобья, поверх остывающей чашки. И увидел себя со стороны: кудрявый мутноглазый жлоб, косящий под американское окей. Гомо сапиенс в одной из наиболее гнусных ипостасей. Спасаясь, он оторвал себе пуговицу и щелчком направил ее к соседке.
      - Подарок, - объяснил Познобшин бесцветным голосом.
      Это для начала. Уже что-то. Уже непонятно.
      Ши накрыла пуговицу шоколадной ладонью.
      - Мои родители - с другой планеты, - сказала она. - Еще у меня рак.
      Брон, растерявшись, отобрал у Ши чашку, отхлебнул и улыбнулся. После он подумал, что его губами воспользовался кто-то другой.
      - Мы завтракали, - Ши вскинула брови, разыгрывая удивление. - Очень по-американски. Папа - в галстуке, мама - в джинсах. Тосты и джем, молоко. Они доели, а после папа печально вздохнул и сказал, что они с мамой инопланетяне. Они раньше молчали, но вот теперь говорят. Мама стояла рядом с ним и вся сияла. Папа сообщил, что накануне их навестили маленькие зеленые человечки с огромными каплевидными глазами. И хлопнул в ладоши. Они с мамой тут же пропали, и я до сих пор не знаю, где они. На столе осталась посуда, утренняя газета. Папин пиджак висел на спинке стула, а мамин передник был аккуратно сложен и лежал на полочке, которая у нас над мойкой.
      Брон осторожно оглянулся на выход. Еще убьет. Мало ли, что ему не по нутру - он остается человеком, и не желает болеть, умирать, подвергаться побоям, сидеть в тюрьме или в сумасшедшем доме; он стоит, как стоял, на островке безопасности с занесенной ногой. Мимо летят маршрутки и автобусы. В голове мелькнула мысль, что нужно пойти к стойке и что-нибудь взять, чтобы не выглядеть нелепым, хотя именно нелепым он и собирался быть.
      - Остыл? Решил удрать? - Ши вновь поднесла чашку к сморщенным, как горелая фольга, губам.
      Собравшись с духом, Брон наморщил нос и пожал плечами. Это будет его прощальный жест. Если события начнут разворачиваться, он уйдет от греха подальше.
      - Я не кусаюсь, - Ши, не мигая, смотрела на него. - И никому нет до нас дела. Сиди и не дрожи.
      Познобшин помолчал, потом вполне по-человечески протянул руку и представился:
      - Брон.
      - Ши, - та без интереса подержала двумя пальцами его кисть. - Скучаешь?
      - Не без того. Хотите выпить?
      - Нет, - покачала головой Ши. - Ты иди, бери, на меня не оглядывайся. И вообще наплюй на всех. Это все не люди, это то, что от них осталось. Набор жестов и слов, и ничего больше. Святой Грааль потерян - может, растворился в желудках, может - высрали.
      - Ты придуриваешься, - Брон откинулся на спинку стула. - Я понял. Мелкая злоба на маму с папой, мелкие гадости. И большая проблема со здоровьем.
      - Это уж мое дело, - усмехнулась Ши. - Мне все равно, что ты считаешь. Я сама с собой разберусь. Как-никак, я дочка инопланетян.
      - У тебя довольно жалкое амплуа, - заметил Познобшин. - Вот мне, к примеру, не хочется быть человеком. И все. Ты не находишь, что в неопределенности больше вкуса, изысканности?
      Ши обреченно вздохнула.
      - Как меня достало - все объяснять, кто бы знал. Ты уши мыл? Я не инопланетянка, я дочь инопланетян. Слушать надо внимательно. Мои родители с виду были совершенными людьми. Это они считали, что превратились в пришельцев. Я же говорила: зеленые человечки с каплевидными глазами. Явились и что-то проделали. Возможно, брали их к себе на тарелку давным-давно, скрещивали там, изучали. Потом родилась я, они и меня изучали. А папа с мамой постепенно менялись, пока... Боже - кому я это рассказываю? Что ты там сартикулировал? Человеком надоело быть? Ну-ну. Много бы я дала, чтобы быть человеком. Но, - она подняла худой, узловатый палец, - настоящим, всамделишным человеком, с начинкой. А не как эти... - она махнула в зал.
      Сердце Брона на секунду замерло. Ему вдруг показалось, что Ши может говорить правду. В следующее мгновение он уже этому не верил, но ощущал нечистое влечение к фигуре, сгорбившейся напротив и больше похожей на головешку, чем на женщину. Он понял, что о лучшем не мог и мечтать: сойтись не с человеком, но черт-те с кем. Готовый кузов для груздя. Шершавый борт, обугленные доски, столбнячные занозы, мышиный помет.
      - Мечтаешь отыскать Грааль? - спросил он, чтобы что-нибудь спросить.
      - У меня уже есть, - хохотнула Ши и допила чашку до дна. - Свой собственный. Жгучая темная субстанция, которая густеет, затвердевает в хитиновую оболочку. Выпрастываются клешни, гуляют усы... ам! Рак - вот мой Грааль.
      - Ты что - обследовалась, что так говоришь?
      - Не надо мне никаких обследований, я и без них знаю. Разве по мне не видно?
      - Ну... - Брон неуверенно поерзал на стуле. Он не стремился успокоить и разубедить собеседницу, еще чего - он говорил, как думал. - Может, у тебя просто конституция такая, или гастрит. Мало ешь, много куришь...
      Вместо ответа Ши набрала в плоскую грудь воздуха, закашлялась, склонилась над опустевшей чашкой. Приоткрыв рот, слила по бурой от кофейной гущи стенке алую слюну.
      - Грааль, - проскрипела она удушливым скрипом, будто наглаживала воздушный шарик - до судорог, зуда и тошноты. Потом поболтала чашкой и проглотила черную смесь.
      - Я тебя обманула, - сказала Ши. - Человеком я тоже не хочу быть. Я никем не хочу. Возможно, чем. Скажем, каким-нибудь процессом... или содержанием.
      Она лукаво посмотрела на Познобшина.
      Брон почувствовал сладостный и жуткий спазм в животе.
      - Давай все-таки выпьем, - предложил он снова. - Кажется, мне сегодня повезло.
      И ему снова померещилось, что за него разговаривает кто-то другой.
      - Клеишь меня? - равнодушно осведомилась Ши.
      - Пока не знаю.
      - Но это человеческое занятие, не находишь?
      - Нахожу. Но теперь начинаю верить, что не всегда.
      - То есть?
      - Ты же дочка инопланетян. Не каждому человеку захочется клеить.
      - Ну, конечно! - рассмеялась Ши. - Плохо ты знаешь людей. Им, бывает, хочется такого... А за кадром - будни. Копни где хочешь, и штык лопаты рано или поздно звякнет, напоровшись на ларец. Откроешь, а там... засохшая роза и пачка гондонов. Ничего высокого. Великая любовь Ромео и Джульетты продолжалась шесть дней. Максимум семь, не помню. Ты об этом знаешь?
      Брон отрицательно покачал головой.
      - Вот знай. А до нее была другая, столь же пылкая, но Ромео угораздило стать с подветренной стороны, он нюхнул, и - помчался, забыв, что было... А Гамлет был тучен. Боров со шпагой, обиженный на мир жиртрест. Детская злоба, разрядившаяся в пух и прах. А Тристан... В комментариях к Мэлори говорится, что имя его происходит вовсе не от triste. Никакого он не "горестного рождения". Оно произошла от Drostan, так звали пиктских "царьков". Дростан и Изольда - так-то вернее, да?
      - Ты говоришь, словно в чем-то меня разубеждаешь, - сказал Брон. - Это лишнее. Мне нет дела до Тристана и Гамлета. Они люди, да еще придуманные. И на хрен мне твои гадости. Плевать я хотел и на гадости, и на радости. Мне хочется другого - понимаешь?
      - Еще как. Но гадость засасывает, согласен? Если ты заблудился, то рано или поздно тебя вместе с прочим дерьмом прибьет... куда надо.
      - Ну, все может быть. Но я надеюсь на везенье. Как повезло Робинзону Крузо. Необитаемые острова еще встречаются.
      Ши достала из нагрудного кармана болгарскую отраву, щелкнула зажигалкой.
      - Придется поискать, - заметила она, выпуская дым и довершая сходство с тлеющей головней. - Если не раздумал, возьми чего-нибудь.
      - Ага, - кивнул Брон. - Почему ты - Ши? Прозвище?
      - Ши - это английское местоимение. И всякое прочее. Шейла, Шарлотта, Ширли. Шигелла, шизофрения, шит, шимпанзе. Нечто вроде определения.
      - А на самом деле?
      - Я не знаю никакого на самом деле. Это самое дело может означать все, что угодно, в том числе и Ши. По-моему, ты увлекся и кое о чем забыл.
      - Типа?
      - Ведешь себя, как человек.
      - Веду. Я и есть человек. За неимением гербовой пишем на простой.
      Ши зашлась в приступе кашля. Лоб сморщился, брови сошлись, из глубины зрачков будто вытолкнулось ближе к свету что-то еще более темное. Сквозь скулы проступило пламя.
      - У нас есть немного времени в запасе, - сообщила она, отдышавшись и разглядывая ладонь. Вулкан плевался кипящей кровью. - Месяца два. Куда мы пойдем?
      6
      Город
      "... Многие, многие возможности. До великой блудницы не дотянули, просто даем.
      Шурин, я надеюсь, что не увижу тебя никогда. Кабель, по которому к тебе поступает мое питательное воображение, перерезан. Теперь, хранимый диким людом, ты одичаешь бесповоротно. Ты будешь шастать по лесу, все более уверенно петляя и путая след, будешь метить территорию едкими струями. Скоро ты подцепишь сап или ящур и станешь, поправившись, еще здоровее. Впереди у тебя - освежающий бруцеллез, паразиты под шкурой, зимняя спячка, тревожная луна.
      ...Возвращаюсь, предвкушая коллективное творчество. Мой вклад ничтожен. Необитаемые острова потому и пустынны, что суть фантазии одиноких романтиков. А здесь владычествует слово, повторенное на многие лады. Шепотом, в голос, спьяну, сдуру, во славу, в погибель, с печалью, с восторгом, сквозь зубы, сквозь пальцы и вскользь. Лягушачий хор, кошачий концерт, я подтягиваю. Музыка и слова народные, мне остается ри-мейк. Гимн, обязательный к исполнению, навязанный мотив.
      Мотаем версты, облегченно сбрасывая балласт: другие версты с их пустынными полями, ловчими кафе и автозаправочными станциями. Общее дыхание будто учащается в преддверии Колпино и Тосно, но воздуха не хватает. Тонкий бензин распылен в вечерней атмосфере. В небе проступает звездная сыпь, зреет бледный лунный волдырь. Ненавязчивая разбавленная Луна как условие существования, горные цепи - как грязь на немытом лице.
      Я закрываю глаза. Можно не смотреть, сознаться в лунатизме и бродить по улицам, додумывая всякую всячину - ничто не изменится, никто не заметит. Слабый дымок подозрительных благовоний. Можно отдыхать, а то и вовсе испаряться. В городе водятся серьезные фантазеры. Они сообщают совместному блюду особенный пикантный аромат. Определить, из какого сортира надерганы специи, можно только разжевав до кашицы. А так, в разогретом виде, имеем нечто вроде шавермы: ввел в рацион, заплатил, сожрал, покачал головой и отправился, насытившись, дальше. Вообще, он чернеет, любимый город. Спит не спокойно, вообще не спит: контролирует. Не бреется, зарос, как шимпанзе, наел цветастое брюшко. Я не исключаю, что ему просто надоело быть городом, он осторожно пробует что-то еще.
      ...Героические врата, интуристы, витрины. Въезжая, помни о подвиге. Вот и первый неизвестный солдат: ленточки, ограждения. Прогуливается бронежилет, летняя форма одежды. Размахивает полосатой палкой. Боец, одетый в толстый пиджак, лежит головой на поребрике. Рубиновая лужа. Солипсисты столпились, смотрят, что получилось. Получился вездеход в пробоинах. Там, в ГВН-е разъезжая, был бы цел.
      Шурин ведет себя так, будто ему известна некая альтернатива.
      Шмыгая носом, подчищает благодать хлебушком.
      На самом деле все не так. Просто не востребовано сознание. Оно ведь у него национальное, предлагает лесную дремучую дурь, а здесь всем надоело, все потихоньку тренируются, разминаются, готовясь к большому скачку.
      Интеграл, функция от функции. Когда-то - да, когда-то глянешь за фасад - и пусто. Шпиль, зеленая вода, крестьянские кости, вьюжная манка. Теперь не так явно: за фасадом - тот самый туберкулезный фасад, пусть сырой и гнилой, но худо-бедно реальный. Пустота вытесняется, уходит вглубь. Возможно, ее уже нет, все переполнено и скоро поползет через край.
      В каналах плодятся тайны. Блаженствуют странные личинки, взаимодействуют вещества. Вечерами грохочут петарды, соблазняя авторитетный тротил, который нет-нет, да вмешается и скажет свое веское слово. Рабочий лунатизм. Люди, питаясь живым солнечным светом, не могут, однако, смотреть на Солнце. Их светило - Луна. На нее смотреть не больно. Лунатизм органичен и свойсвинен от природы, а нынче дела обернулись к тому: что он остался в одиночестве и начал расти. Сомнамбулы практикуют определенное поведение, как выражаются бихевиористы-протестанты. Интересно, сколько поколений назад надо отсчитать, чтобы добраться до солнечного зайчика? Как бы не до нуля. Во время оно что-то вынули, подменили Грааль, наклали джема или хуже. Интересно - просыпаюсь я или засыпаю глубже? Что в моих грезах - вторжение дня или ночь заглубляет колодец, как кессон?
      Им, к примеру, нравятся белые ночи. Ну, правильно, что нравятся, потому что красиво. Поведение оправдано. Солнце с Луной добазарились: трахнули "балтики", светят на паях. Плеск волн, чью свежесть можно признать лишь с тем, чтоб отвязались восторженные апологеты. В глубинах вод плывут татуированные туши; им снятся сны про бронзу и медь. Суровый Свинкс. Пролет моста - будто кит, поднявшийся на дыбы. Холодные "фонари по-британски" распространяют лунный свет. Много зеленых утопленников на постаментах. Блев, серпантин, пластиковые стаканы, легкие короткие юбочки. Ветерок подсушивает прокладки. Казино, играя пальцами, переливаются огнями. Дутые перстни, вольное мочилово. Толстый цыган, обнюхивая позлащенные ручки, отдыхает от трудов. Высокий ангел тоже позлащен проказой. Меж пьяными проходит незнакомка - знакомься, коли жизнь не дорога.
      Мчится катер: апофеоз. В нем нечто сексуальное: вот эту, эту позу еще попробуем, этот ракурс, вот этак полюбуемся, вот где будут у нас панорамы и силуэты. Для пресыщенных импотентов - карета с кучером, подмалеванная лошадка, деликатный навоз.
      То и дело воют сирены, словно сами по себе. Зачем - не понятно. Проехать - проезжай, места много; пугнуть кого, кто бьет ногами - так только что пугнете, убежит, не догоните. К ним подключается частная охранная сигнализация. Мерседесы и джипы начинают подпрыгивать, испуская непристойные звуки, будто захваченные врасплох острым кишечным заболеванием. Беря пример со своих владельцев, они не смущаются. Такое дело, брат - мы тут раскорячились. Проходи, не порти ландшафт. Кронштадт не виден, но вспоминается на ура - солипсисты вправе испытывать гордость. Другие солипсисты - те, что живут и творят на этом воображаемом острове - знать не знают, что ими гордятся. Недавно Боря Питон и Вова Типун сказали: "мы из Кронштадта" и попытались продать колумбийским наркобаронам подводную лодку. Виват!..
      Шаг влево, шаг вправо - ГВН, однако.
      Лишь проторенные дорожки сравнительно безопасны.
      НЛО над крышами: в них тычут пальцами, скалятся и хлопают женщин по кожзаменителю.
      Йети машет из Крестов снежной рукой, приветствует.
      Джек-пот, большая-маленькая.
      Стенька Разин, чудотворец, воскрес и явился, пересел на колеса. Усмехается в бороду, прикидываясь слабоалкогольным напитком. Гонит волну за волной, волны набегают, пенятся.
      С частной квартиры удрала змея.
      Ползет через двор, осваивается. Черная кошка, выгнув спину и прижав уши, шипит на встревоженную рептилию:
      "Шшш-шшшшиии!.."
      7
      - Очень приятно, - Вавилосов кивнул, приглашая в дом. Вишневый сад после вчерашнего дождя... Ши подтолкнула Брона, и тот вошел, не успев подумать про сад.
      - У меня есть замечательный фильм, - ворковал Вавилосов. - Останетесь довольны. Триллер. Больной СПИДом заблудился в лесу штата Мэн, а там на него напал медведь. Они подрались, медведь его задрал и заразился. И стал людоедствовать, заразный, всех кусал...
      - Тьфу, видиот, - сплюнул Познобшин. - Ну где, где ты это нашел?
      Ши сбросила ему на руки плащ цвета зрелой сыроежки.
      - Не ругайся, - сказала она строго. - Должно быть, хороший фильм.
      Вавилосов тем временем метался, изображая нечто невозможное. Он плескал руками, прикладывал руку ко лбу - как бы в полупорыве, с отведенной ногой, хватался за обидчивую панаму, возводил очи горе. Метнувшись в дальнюю комнату, завел старинный патефон, и вскоре сквозь трескучее небытие прорвался сладкий тенор. Бурые тени с уютной солидностью разлеглись по углам. Телевизор вспыхнул и погас, Вавилосов забулькал напитками.
      Ши стояла в прихожей, осматриваясь. Коснулась пальцем отсыревшей рейки, провела, осторожно лизнула. Брон, который в загородном доме Вавилосова чувствовал себя уверенно и спокойно, сейчас переминался с ноги на ногу. Никакое поведение не шло на ум - ни приличное, ни безумное. Вакуум, досада, унылые мечты, озноб.
      За три дня они впервые покинули его квартиру. Брон плохо помнил подробности, все обернулось едким невесомым паром, растекшимся в полутьме. И рак засел. Оказалось, что это короткое слово на самом деле отражает некую цепкость, жадность до ассоциаций. Главный прототип, однако, почти не представлялся; Познобшина не волновали клешни и усы, он лишь по-рачьи таращил глаза, когда трудился над распростертой Ши - работал исступленно, всухую, будто кто-то высыпал ему в задницу полный совок раскаленных угольев. Из-за частых толчков рот Ши время от времени переполнялся кровью, и ее ровное хриплое дыхание прерывалось щелкающим глотком. Брон обливался потом; он доказывал себе, что сделал правильный выбор. В происходящем было что-то нечеловеческое - как ужасное, так и прекрасное. С одной стороны, он делал противоестественную вещь, сливаясь с человеком, который готов покинуть островок безопасности и уже занес над могилой ногу. Этим Брон наверняка себе вредил, поскольку добровольно пропитывался чистейшей смертью: примесей и консервантов нет, рекомендуется употребить до наступления даты на упаковке. Всматриваясь в шершавую упаковку, Брон читал, что продукту осталось немного. С другой стороны, свершался противоположный процесс: силы Брона, воплощенные в вещественном семени, таяли с каждым часом, сгорая в бездонной топке Ши. Он помогал ей, делился с ней, прибавлял к гарантийному сроку секунды и минуты, и в этом была мрачная красота. В те мгновения, когда его сознание прояснялось, Познобшин тщился угадать, сколь много в такой красоте внечеловеческого, несвойственного смертным. Странные мысли, мешаясь со странными чувствами, дарили надежду. Ши переворачивалась, и наступил момент, когда Брон, захваченный этим раком в квадрате, почувствовал, что сам он тоже рак, но не тот, которого варят и трескают с пивом, хотя параллели возможны и здесь, а голая болезнь, бестелесный процесс, пожирающий Ши: не просто не человек, но даже не микроб и не вирус. Он сразу понял, что это подлинное, и жалкие нелепости вроде мыльных расстрелов, библейских царей и сдуру оторванных пуговиц предстали перед ним в своей полной несостоятельности. Эта фантазия возбудила Брона так сильно, что он пришел в запредельное неистовство и не знал, извиваясь, чего ему больше хотелось одарить ли Ши сверхъестественным подарком, или спалить ее заживо по квадратному дюйму в минуту. Та, похоже, догадалась о его необычных видениях и ни с того, ни с сего завыла долгим, монотонным воем так, что нельзя было понять, от удовольствия это или от ужаса. Она укусила Брона в щеку, и он лишь после осознал, что укус пришелся на внутреннюю сторону. "То-то же, свистел ему в ухо шепот Ши, - то-то же, то-то же". Простыни пахли поджарой псиной. Брон зажмурился, приоткрыл рот и продолжил, что делал, с утроенной силой. "У меня злая болячка, настоящая, - бормотала Ши, откидываясь на расплющенную подушку и мотая головой. - Клубок примитивных, агрессивных клеток... Они чем проще, тем злее... размножаются, как бешеные, только и умеют... А эти зеленые - они с Луны... Я сразу поняла, они только тут такие, а там их не видно, там они настоящие... Предки теперь тоже с ними... " Она запрокинулась, глядя на бледный диск за окном. Брон, не останавливаясь, проследил за ее взглядом, и Луна показалась ему похожей на панаму Вавилосова, которую тот, наконец, снял и повесил в прихожей на гвоздь.
      - Выпьете? - осведомился Вавилосов.
      - По чуть-чуть, - улыбнулась ему Ши. - Говори мне "ты".
      Брон подошел к окну, отвел штору. В саду было сыро; по ту сторону калитки сидел на лавочке угрюмый мужик, одетый, как бомж. Он и был, наверно, бомж, пришел издалека, устал. Меж ног его торчал корявый посох; плащ был цвета то ли рыжего, то ли сиреневого. Он, словно кого-то поджидая, смотрел вправо, где проходила дорога, и Брон имел возможность разглядеть его в профиль. Голова странника была втянута в широченные плечи; вязаная шапочка, отяжелевшая от сложной влажности, надвинута на глаза; бурые заросшие щеки рассудительно надуты, толстые губы чуть выпячены в недовольной задумчивости. В окружении трав и цветов он казался забытой ржавой балясиной. Познобшин подумал, что солипсисты из глубинки, промышляя, не преминули бы украсть такую ценную вещь ради общей хозяйственной пользы, и неосторожный бомж превратился бы в шатун для провинциального механизма.
      Тенор вкрадчиво стелился по пыльному полу, заползая в карманы, за шиворот и в душу. Устин, шурша просторными штанами, принес поднос. Ши перевесила ветошь, лежавшую в кресле, на спинку, развалилась и лениво взяла печенье.
      - Там расселся какой-то урод, - сообщил Брон и повернулся к Вавилосову. - Шугануть, пока не спер чего?
      Вавилосов глянул в окно.
      - Божий человек, - усмехнулся он. - Лица не видно из-за ящика.
      Действительно: теперь скиталец смотрел прямо перед собой, приложившись затылком к синему почтовому ящику.
      - Вынесу рюмку, - расчувствовался дачевладелец.
      - Не надо, он здесь выпьет, - возразила Ши. - Это один из гостей.