Новые поручения, которые ему давали, больше походили на активное утверждение жизни, чем первые два. Антон склонялся к выводу, что Польстер с банкиром были, слава Богу, скорее исключением, нежели повседневной рутиной. Он совершил впечатляющее количество добрых, исполненных человеколюбия поступков, – правда, не бескорыстно, но есть-то надо всем. К тому же в тайниках его души не назревало никакого протеста против сложившегося положения дел; Антон это чувствовал, расценивал как признак внутренней склонности к добру и считал, что вполне сумел бы делать то же самое и бесплатно. Таким образом, поводов к угрызениям совести совершенно не оставалось. И отношение к жизни формировалось здоровое, положительное, безразличное к мишуре и суете – а мишурой и суетой было все, в чем жизнь так или иначе проявлялась. Проявления, как и положено по определению, считались вторичными и малоценными, а их источник – голая, абстрактно-живая жизнь – главным, незапятнанным благом.

Вдохновляло Антона и то обстоятельство, что «УЖАС» быстро разрастался, завоевывая выгодные позиции. Ферт строил планы участия в местных выборах; появились разнообразные группы поддержки, подготовительные курсы для кандидатов и даже первичные молодежные подразделения. Вскоре Белогорский обратил внимание на странные синяки и ссадины, что стали появляться на лицах коллег. Дня не проходило, чтобы кто-нибудь не заявился в общее собрание с подбитым глазом или рассеченной губой. Поначалу Антон не придал этому большого значения, но увечья множились, а сами пострадавшие не спешили с объяснениями. Так что Антон, не в силах разгадать загадку, обратился с вопросом прямо к Ферту. Тот не стал ничего скрывать:

– Мундир обязывает, коллега. Организация показывает зубы. Мы готовим акцию под общим девизом: «Пусть мертвые хоронят своих мертвецов». Приходилось слышать?

Антону не приходилось.

– Это Иисус Христос сказал, – сообщил Ферт менторским тоном. – Один юноша, собравшийся отправиться с Ним, попросил повременить, так как хотел похоронить отца. И Христос ответил ему именно это, – Ферт по привычке снова сунул очки в рот.

– Что – убиваем кого-то? – спросил Антон шепотом.

Ферт расхохотался:

– С ума вы сошли, молодой человек! Забыли, где работаете?

– Тогда с чего у людей морды битые? – с тупым недоумением воззрился на него Белогорский.

– Всякому действию есть противодействие, – пожал плечами Ферт. – Настоящий этап нашего развития предусматривает борьбу со всевозможными проявлениями культа смерти. Общество инертно и косно, оно не желает расставаться с традициями, которые успели уже превратиться в инстинкты. Вот и деремся, – молвил инструктор с неожиданной простотой. – И до вас, коллега, очередь дойдет, не беспокойтесь.

– Я не беспокоюсь, – ответил Антон недовольно и отошел.

Часом позже его подозвал к себе Коквин.

– Завтра у нас запланирован рейд, – сообщил он озабоченно. – Можно сказать, разведка боем. Я буду нужен здесь, в центре. Звено поведет Недошивин. Без нужды ни во что не ввязывайтесь, но если уж вынудят – спуску не давайте.

– А поподробнее нельзя? – спросил грубовато Антон.

Коквин смерил его взглядом.

– Почему нет, пожалуйста. Нужно будет взять под контроль морг, крематорий и церковь. Действовать по обстановке – конечно, при возможности действия. В случае численного перевеса противника – отступить. Ну как – ясно в общих чертах?

– Что-то вырисовывается, – согласился Белогорский.

– Завтра не забудь принести пальто, шапку и брюки попроще, – предупредил его Коквин.

* * * * *

Следующий день – морозный и солнечный – начался с мелкого самодурства.

– Построиться, – хрюкнул Недошивин, враждебно глядя на группу.

– Чего? – протянул потрясенный Холомьев. – Видали – калиф на час!

Глаза у ангелоподобного Злоказова сделались – как по Ерофееву – отхожими. Щусь наморщил нос, Белогорский напустил на себя непрошибаемый вид.

– Осади, – процедил Злоказов. – Не то, когда меня поставят…

– Черт с вами, – Недошивин еще больше насупился, хотя больше было уже некуда.

– То-то, – успокоился Холомьев. – А то – «построимся»…

– Слушай маршрут, – Недошивин повысил голос, не желая уступать ни пяди сверх потерянного. – Пункт первый – морг Мариинской больницы. После – церковь, за ней – крематорий или погост, куда повезут. И там, и там попытаемся отбить. Вопросы?

Команда молчала. Антон, как самый зеленый, счел нужным все-таки спросить:

– Я не совсем понял – что отбить? Покойника?

– Покойника, – прохрипел Недошивин.

Белогорский широко раскрыл глаза:

– Да? А зачем?

Тут Злоказов толкнул его локтем:

– Чего ты пристал? Время придет – увидишь. Это ж враг, бестолочь!

Антон замолчал.

– Форму снять, переодеться в гражданское, – приказал Недошивин.

Дотошный Антон собрался снова влезть с расспросами, но в этот раз его остановил Щусь:

– Куда ж нам светиться-то, подумай?

Уже потом, когда акция осталась в прошлом, Антон нашел вполне естественным, что «УЖАС» не афиширует эту сторону своей деятельности. Если существование врага еще могло быть принято как обязательное условие, то методы борьбы с ним могли показаться непосвященным недостаточно привлекательными. Однако Белогорский уже не видел ничего зазорного в выражении «на войне как на войне» и безропотно переоделся.

По дороге в морг Антон сморозил чудовищную глупость: предложил купить цветы – с единственной целью замаскироваться в толпе скорбящих. Но даже обычно доброжелательный Щусь поднял его на смех.

– Для сотрудника «УЖАСА» принести на похороны цветы – примерно то же, что вдове явиться в подвенечном платье, – сказал Щусь Антону. – Или обожраться окороком еврею. Как ты не понимаешь, что все наши силы направлены против идиотских, сатанинских ритуалов?

– Понял, понял, – огрызнулся Антон. – Что вы все на меня набросились?

…Возле морга уже переминались с ноги на ногу озябшие родственники покойника. Их собралось десятка два человек; вновь прибывшим не составило большого труда затеряться среди темных курток, пальто и шуб. Перед тем, как слиться с толпой, звено рассредоточилось. Сотрудники «УЖАСа» подходили по одному, ничем не выдавая знакомства друг с другом. Как и следовало ожидать, никто не спросил незнакомцев, кто они такие и откуда взялись. Отсутствие цветов тоже осталось незамеченным.

Наконец, их пригласили внутрь: в холодном, бедном помещении стоял средней пышности гроб с желтым, окоченевшим мертвецом внутри. Усопшего обступили разреженным кольцом, начались всхлипывания, сопровождавшиеся испуганным шушуканьем. Антон скосил глаза на Злоказова, державшегося в отдалении – тому с трудом удавалось удерживать на лице приличествующее случаю выражение. Недошивин глядел преимущественно в пол и лишь изредка зыркал исподлобья колючими глазками. Щусь, входя в роль, повесил голову; время от времени он быстро, непродуманно крестился. Холомьев стоял, словно проглотил аршин, и глазел по сторонам, взглядом плавая над поникшими головами собравшихся.

К общему облегчению лазутчиков, прощание, больше похожее – с учетом предстоявших обрядов – на первую встречу, не затянулось надолго. Гроб закрыли крышкой; Злоказов, уже не таясь, недобро фыркнул при виде его траурной отделки. Но мало кто обратил внимание на демарш неизвестного. Груз затолкнули в ископаемый ледяной автобус, ближайшие родственники расселись внутри по периметру, а все остальные потянулись во вторую, более комфортабельную, машину.

– Вы, простите, кем ему приходитесь? – тихо и боязливо спросила там у Холомьева безутешная дама в старомодной вуали.

Холомьев поднес палец к своему щелевидному рту и возмущенно зашипел. Дама замахала руками, прослезилась и присела на краешек сиденья в уголке.

Ехали чинно, без слов. Возле церкви высадились, мужчины сдернули шапки. Антон, не имевший привычки посещать храм, испытывал смешанное чувство почтения и раздражения. Его спутники тоже ощущали себя не в своей тарелке. С одной стороны, «УЖАС» приветствовал религию как способ пропаганды активного утверждения жизни. С другой стороны, отношение церкви ко всему, что было связано со смертью, казалось ему неприемлемым.

Вдобавок пришлось долго ждать, пока закончатся разнообразные молебны и песнопения, непосредственно с отпеванием не связанные. Пятерка пришельцев разбрелась по храму и занялась равнодушным созерцанием икон. В церкви было жарко от огня и людского дыхания; запах ладана и воска безуспешно пытался напомнить Антону о чем-то давным-давно позабытом. Тем не менее, в душе его установилось нечто сродни гармонии, и отпевание он встретил хоть и в штыки, но все же не так неприязненно, как остальные.

Недошивин – на сей раз до самого конца процедуры – уставился в пол, дабы никто не увидел его глаз. Кулаки вице-звеньевого были крепко стиснуты. Холомьев, напротив, далеко вытянул шею, чтобы ничего не пропустить и после иметь право предъявить счет по всем статьям ущерба его моральному «я». Злоказов стоял отвернувшись, а Щусь перебегал с места на место, испытывая нужду в разнообразии вообще. Когда ему это надоело, он незаметно подошел к Антону и, еле сдерживаясь, шепнул: «Анекдот. Идут похороны. Стоит толпа. Выскакивает мужичонка, подбегает к гробу, что-то сует и спешит на место. А там объясняет: „Цветов не было, так я шоколадку положил"“.

Щусь слегка согнулся, уткнулся подбородком в шарф и крепко зажмурился – его стал душить хохот. Он изредка вздрагивал и после каждого содрогания вытягивал по швам до предела напряженные руки.

Батюшка, махая кадилом, что-то задумчиво пел. Справа и слева опять раздались всхлипы, но теперь они были тише, чем в морге, сдержаннее. Антон сделал несколько шагов и очутился рядом со Злоказовым.

– Долго еще? – спросил он вполголоса.

– Уже почти все, – ответил тот несколько громче, чем требовала конспирация. – Любопытно – сколько он с них содрал, этот исусик?

Антон – ни к селу, ни к городу – хотел сказать про Париж и про мессу, но Злоказов заговорил снова:

– Нельзя ему спускать, козлу. Как закончит служить, я к нему подойду, потолкую. Пойдешь со мной?

– Сколько угодно, – отозвался Белогорский. Ему сделалось интересно, как Злоказов станет вразумлять попа.

Тот сдержал свое слово, подошел, когда покойник был отпет, к священнику и, показывая на свечи и образа, спросил:

– А скажи-ка, друг любезный, во сколько вся эта кухня обошлась родственничкам?

Поп, снявший было золоченые очки, нацепил их обратно и внимательно посмотрел на необычного вопрошателя. Решив, что отвечать не обязательно, он отвернулся и хотел идти по своим делам, но тут каблук Злоказова наступил ему на длинную, до пола, рясу.

– Ты куда? – спросил Злоказов шепотом. – Ты кем себя вообразил?

– Выйдите из храма Божьего, – с кроткой угрозой предложил батюшка. – А я помолюсь, чтоб Бог вас вразумил и простил грехи.

– Смелый, да? – Злоказов ухмыльнулся. – Погоди, дойдет до тебя очередь. Ишь, обкурили все, обрызгали, трупы облизываете…

– Уходите отсюда, – повторил тот более твердым голосом.

– Оборзел? – прошипел почитатель жизни. – Крышу позовешь? А какая у тебя крыша?

Батюшка безнадежно снял очки, протер носовым платком и улыбнулся краешком рта.

– Наша крыша – небо голубое, – сообщил он доверительно.

Неизвестно, во что бы все это вылилось, но вмешался Недошивин и увел Злоказова из храма. Взбешенный Злоказов щурил глаза, хищно скалил зубы и бормотал, что не прощается, что сделает батюшке рэкет, превратит его жизнь в кошмар, какого тот и во сне не видел. Следом за ними вышел и Антон. Гроб с телом вернули в автобус, и тот, забрав с собой еще двоих сопровождающих, покатил в крематорий, где покойника надеялись завтра спалить. Эти планы были подслушаны и приняты к сведению звеном Недошивина. Народ не расходился и праздно топтался у дверей храма. Обстановка изменилась, люди успели устать и сделались более разговорчивыми. Необычное поведение незнакомцев в церкви не укрылось от внимания многих, а дама под вуалью проявила настойчивость:

– И все-таки – кто вы будете? Мы просто никогда вас прежде не встречали…

Нехотя Холомьев отозвался:

– С работы мы будем, с его работы.

Настырная особа пришла в удивление:

– Да что вы говорите! Но он уж лет двадцать, как не работал…

– Мы не из тех у кого память короткая, – сообщил ей Злоказов.

– Да-да, это замечательно, конечно…

Воцарилась тишина, и только мотор продолжал свое нелегкое механическое дело.

– Но позвольте, – опомнилась дама, немного подумав, – вы, как будто, довольно молоды…Как же вы могли с ним работать?

– Это называется эстафета поколений, – молвил Щусь с серьезной миной. – Дело покойного не забыто. Нас, так сказать, делегировали.

– Странно, – дама поджала губы. – Ведь он руководил хором ветеранов войны.

– Мы – внуки ветеранов войны, – вмешался Недошивин и посмотрел на нее столь свирепо, что у дамы моментально пропало желание спрашивать дальше.

Многие слышали эту беседу, и лица их выражали сомнение. Антон напрягся, готовый к любому повороту событий, но события носили слишком печальный характер, чтобы свернуть куда-либо с назначенного пути. Недошивин отвел свою группу в сторонку и негромко сказал, что здесь им больше делать нечего. Надо отправляться в крематорий и прозондировать почву. Если все у них получится, то безутешную родню новопреставленного ожидает завтра большой сюрприз. Возражений и вопросов не было, и часом позже служители жизни благополучно, без приключений достигли местного Дахау, деловито попыхивавшего свежим дымком. Горение, как было некогда подмечено, есть форма жизни, к которой (форме) полагается стремиться всем порядочным людям.

– Давайте поживее! – прошипел Недошивин. – Куй железо, пока горячо – жмура, наверно, еще не успели оформить.

Они обогнули здание крематория и ворвались в какой-то темный коридор, где шли вдоль стен массивные железные двери, запертые на засовы, а также стояли неприкаянные металлические тележки. Немного подумав, командир выбрал Щуся и велел ему воздержаться от участия в рискованных переговорах. Если что-нибудь пойдет наперекосяк, завтра его пошлют присматривать за церемонией кремации с заданием разузнать, как думают родственники распорядиться урной с прахом – оставить в колумбарии или закопать на кладбище. А потому никак нельзя являться на церемонию со следами свежих побоев на лице.

– Есть тут кто-нибудь? – крикнул Недошивин нетерпеливо.

Антон рассчитывал услышать эхо, но голос вожака прозвучал гулко и глухо, словно говорили в какую-то толстую трубу. Никто не откликнулся; Недошивин крикнул еще раз.

Тогда в конце коридора возникла приземистая, обезьянья фигура в темно-синем комбинезоне и вязаной шапочке. Стараясь ступать торжественно и бесшумно, работник приблизился и сумрачно оглядел гостей.

– Командир, слушай и не перебивай, – пророкотал Недошивин. – Только что к вам привезли клиента. За сколько ты можешь нам его продать?

Работник вытер нос тыльной стороной ладони.

– Валите отсюда, – сказал он.

Недошивин вынул из-за пазухи пачку денег и сунул собеседнику в лицо.

– Все твое, – пояснил он. – Сделаешь доброе дело. Вместо того, чтоб за бабки размалевывать чучела, мыть трупам задницы и лобки, тебе заплатят за подвиг во славу жизни. Это даже не сделка, это гимн бесконечной весны!

Видимо, человек в комбинезоне очень хорошо уловил суть предложения. Он не стал спрашивать, зачем Недошивину понадобился труп. Он полуобернулся, махнул рукой и позвал:

– Эй, кавалерия! Ну-ка, дуйте сюда!

Наверно, в голосе его присутствовали особые нотки, потому что пять мужчин, одетых в точности в такие же комбинезоны и шапочки, поспешили на зов, держа в руках кто лом, кто лопату. Недошивин покрылся пятнами и сделал шаг назад. Антон, Злоказов и Холомьев придвинулись к нему ближе и стали плечом к плечу. Работник стал наступать:

– А ну, исчезли отсюда, вашу мать! Три секунды даю!

– Иначе – что? – спросил Злоказов.

Работник, не ответив, вытянул руку назад, принял лом и замахнулся. Недошивин сунул пальцы за пазуху, выхватил газовый баллончик и прыснул нападающему в глаза. Тот выронил лом и опустился на колени.

– Паскуды! – заорал Недошивин. – Нет бы пойти хотя бы в зоосад работать, за живностью смотреть! А им, шакалам, подавай убоину! – Он отступал, рабочие надвигались все стремительней. Недошивин споткнулся, упал. Лежа на каменном влажном полу, он истерически запел: – О, весна, без конца и без края! Без конца и без края мечта!!..

Ему досталось ломом по ноге; Холомьев, белее снега, вырвался вперед и с силой толкнул в плечо звероподобного верзилу. Тот ответил затрещиной; секундой позже никто со стороны не смог бы уже разобрать, кто кого бьет. Недошивин командовал с пола, лежа, пока носок чьего-то ботинка не въехал прямо ему в зубы. Тогда вице-звеньевой завыл и начал кататься, мешая и без того безыскусным бойцам. Победило не уменье, а число – минуты через три-четыре сотрудники «УЖАСа» смирились с поражением и обратились в бегство. Антону разбили левую бровь и надорвали рукав – новобранец прикрывал отступление более опытных Злоказова и Холомьева, которые волоком волокли командира подальше от места сражения.

Выбравшись, наконец, из несчастливого коридора, четверка остановила первый попавшийся автомобиль и приказала шоферу гнать куда подальше от враждебных крематорских стен.

– Дьявол, – рычал Недошивин с заднего сиденья. – Ох, попомнят они меня! Придет время – я их контору с дерьмом смешаю. Зарою бульдозером!

– Послушай, – зашептал Белогорский на ухо Злоказову. – Зачем мы все это устроили? Ведь ясно было, что побьют.

– Это первая экспедиция такого уровня, – тихо ответил Злоказов. – Пробная вылазка. До сих пор, понимаешь, мелочились, разменивались на пустяки. А теперь решили попробовать по-крупному, ударить, знаешь, в самую цитадель. Жируют, суки, на своих цветочках, веночках и музычке! – бросил он с ненавистью, глядя в заднее окно машины. – Ну, первый блин комом. К тому же Щусь остался.

– Да на кой мы прицепились к этому жмурику? Зачем нам разведка? Покойников же пруд пруди – выбирай любого, раз не вышло с одним. Не говоря уж об урне.

– Ну нет, – возразил Злоказов. – Так рассуждает несознательная шпана. Мы – люди ответственные; мы, если за что беремся – доводим до конца.