ОСТЕОХОНДРОЗ
      Если пожар случился от грозы, или, КАК У НАС ГОВОРЯТ, ОТ БОЖЬЕГО МИСЛОСЕРДИЯ, то полагают, что огонь ничем нельзя залить, как только молоком или квасом. Во время грозы громовая стрела ищет дьявола и гоняется за ним, а он прячется от нее за людей и за деревья. В первую грозу КУВЫРКАЮТСЯ, ЧТОБЫ НЕ БОЛЕЛА СПИНА (врачам на заметку - АС). Чтобы перестал град, бросают на улицу сковородник или ухват.
      ГРОЗНОЕ ЛЕЧЕНИЕ
      - У нас батюшко (отец) говорил: "При мне ударила молния в камень, так весь камень вдребезги разлетелся". "После-то я, - говорит, - и забыл, только через три года случилось проходить мимо и вспомнил, и нашел тут стрелку.
      - При чем же тут три года?
      - Да ведь стрела выходит из земли через три года. Вот ты заметь, где она упала, и через три года ее найдешь тут.
      - Да что за стрелка такая?
      - Камешек, вроде сайки, а наверху все полоски. У нас две стрелы: одна черная, а другая красная - огневая. С них водой поят хворых, так через шесть дней либо умрет, либо будет выздоравливать. У нас часто их берут.
      ТЕРАПИЯ ВООБЩЕ, КОСМЕТОЛОГИЯ, КОЖНЫЕ БОЛЕЗНИ, ДИРЕКТИВНАЯ ПСИХОТЕРАПИЯ, ОНКОЛОГИЯ
      Больной человек для выздоровления в страстной четверг умывается из лужи. После первого дождя капельками с огорода мажут глаза. В ночь на Ивана Купалу смачивают росою скатерть, воду выжимают в бутылочку и этою водою мажут больные глаза. Могильная кость есть не что иное, как валок на теле. Чтобы уничтожить ее, нужно взять земли с могилы, в которой похоронен человек того же имени, и этою землею натирать валок.
      Бородавки. Для уничтожения бородавок: 1) нужно дать кому-нибудь пересчитать их, НА ТОГО ОНИ И ПЕРЕЙДУТ (Кому Зюганов считал? -АС); 2) на каждую бородавку на нитке навязать по узелку, и эту нитку зарыть в землю; когда сгниют усики, тогда сойдут и бородавки; 3)При входе В ЧУЖУЮ ИЗБУ нужно незаметно бородавку потереть мочалкою; (4) отрезать часть бородавки, завязать в "баскую" (красивую) тряпочку и бросить на дороге; КТО ЕЕ ПОДНИМЕТ, НА ТОГО И ПЕРЕЙДУТ БОРОДАВКИ.
      Остриженные НОГТИ НУЖНО КЛАСТЬ ЗА ПАЗУХУ потому, что когда на том свете придется лезть на стеклянную гору, то все положенные за пазуху ногти прирастут к пальцам и помогут влезать (а кал, простите? можно скатиться; впрочем, поможет сбритая щетина, как наждак, еще и лучше запастись тем и тем - АС).
      Если чешутся: правый глаз, щеки, грудь, то будет какая-нибудь неприятность, придется плакать; левый же глаз - к радости, левая ладонь - получать деньги, правая - отдавать, лоб - кланяться, губы - целоваться, подошвы - идти в дорогу, кончик носа - в рюмку глядеть, переносье - к покойнику.
      Про родинку существует поверье, что до того места СНИЗУ человек на том свете будет гореть в огне. (Ч-черт! - АС).

      - Все ли я выпотрошил? - спросил перед уходом Джек-Потрошитель. И чуть не попался.
      Вот оно в чем дело: все мы люди, даже и нелюди некоторые, и все - с тараканами. Одного таракана зовут ОКР - обсессивно-компульсивное расстройство. То есть: обсессия - одержимость, компульсия - навязчивые, а вовсе не сатанинские, как нам расписывает газета, ритуалы. Выполняются часами. Заразны. Пока человек не уймется: все хорошо, он никуда не уйдет.
      Почему преступника всегда тянет на место преступления? Потому что он вечно думает, что кого-то не погасил и не выключил.
      Ни с кем так не бывало? В смысле там - газ? Утюг? Дверь подергать? По дереву постучать?
      Вот почему "иногда они возвращаются".
      Надо открыть специальную клинику для лечения ОКР. И все проявятся, всех под замок! В наручниках!
      Один полгода в строительную трубу ходил смотреть, как там жена лежит.
      Фрейд полагал, что такие фигуры что-то сделали, но очень давно, еще до начала времен. Тут он крупно ошибся! Не до начала, а недавно!
      Только что!
      "Не забыл ли я пистолет-пулемет рядом с трупом?" - эта мысль не дает негодяю покоя.
      Такое надо лечить.
      Это лечится тем, что у человека вырабатывают уверенность в себе, она же - тренинг ассертивности. Каждому хочется, чтобы - верняк. Сделано - могила.

      Это человек особенных качеств и наглухо скованных душевных движений. Нет, не так: ЭТОТ человек был особенных качеств и наглухо запертых душевных движений.
      Термисты - сотрудники ожогового центра.
      Я не стану описывать условия и специфику работы. Это лишнее. Лежат там, бывает, годам. В стерильных камерах, на импортных песочных матрацах, подлаживающихся под формы тела, а когда начинаются перевязки и пересадки лоскутов... нет, достаточно.
      По задумке, мы, студенты пятого курса, должны были побывать в ожоговом центре и посмотреть, как там идут дела.
      Дела шли заведенным путем.
      Нас встретил куратор: человек, о котором ходили легенды: во-первых, без содержания; во-вторых, сам он своими действиями не подавал к ним никакого повода.
      Просто-напросто он был высок, худ, с волчьим лицом и повадками. Огромные редкие зубы, клешнеобразные лапы, абсолютная неспособность к улыбке. Голос покойного генерала Лебедя. Стиль общения - тот же. Что понятно: человек подневольный, военный, благо дело было в Военно-медицинской академии. Фантомас мог запросто и нервно топтаться в углу, прикуривая сигарету от предыдущей.
      Он нисколько не истязал нас, не спрашивал, не гонял. Всем поставил зачет. Скупо и дозированно информировал, многое показывал. Мне стало понятно, что термистом я не стану никогда, хотя и так было ясно.
      Однажды он рассказывал об объеме обожженной поверхности, при котором более или менее вероятно выживание. Ведь самый вред - не от самого ожога, а от того, что в кровь попадают продукты распада и, скажем, блокируют почки.
      Он говорил, что половина - это очень плохо. Конкретнее говорил мало. Как изучишь, кому поставишь эксперимент?
      Под занавес термист, щурясь и взвешивая каждое чеканное слово, произнес:
      - Есть мнение, что у некоторых лиц может существовать определенное представление...
      Он говорил о материалах опытов над заключенными, поставленных в нацистских - и не только, я думаю, хотя нам важнее было лес валить - лагерях. Я уверен, что термист располагал этими сведениями и пользовался ими.
      Бог обращает ко Благу любое Зло. Не унывайте, граждане: этот грех, по-моему, смертный; я что-то забыл, приунымши.

      Покойный дед, Небесное ему Царствие, дожил до золотой свадьбы и не раз назидательно говорил мне нечто солдатское-походное: "Ложку, бритву и жену - НЕ ОТДАВАЙ НИКОМУ". Старенький уже был, и поучал часто.
      Потом говорил: "Говны вы все", и ложился поспать.
      Как же не дать, когда каждая сволочь норовит воспользоваться, не спросясь?
      Помню, как я устроился интерном в свою первую больницу. И там, конечно, вызубрил назубок окружной пищеварительный устав чаепития.
      Завел себе персональную кружку, от сердца оторвал. Раки очень тяжело расстаются с вещами.
      Такие персональные кружки имелись у всех.
      Ну, и послали меня вскоре на какие-то курсы дополнительного врачевания. Вернулся через месяц, спрашиваю у своего подельника, колоссального объема сослуживца:
      - Ну, что? Как моя кружка? Была ли она мне верна? Что-то я ее не вижу?
      Коллега развел ручищами, по женской мечте в каждой:
      - Я вынужден признать, что за все время вашего отсутствия она занималась откровенной проституцией.

      Недавно я про это уже писал, так что самому странно:
      Это был у Марка Твена такой стих в одном рассказе, от которого (стиха) некто - автор, что ли - сошел с ума:
"Режьте, братцы, режьте, Режьте осторожно! Режьте, чтобы видел Пассажир дорожный!"       Речь шла о билетах в автобусе. "Красный (речитативом) стоит № центов, желтый стоит №№ центов, и так далее". И о билетере, который это самозабвенно распевал.
      ...И вот бригаду Скорой помощи пригласили на очередное повешение. Они ехали и все боялись, что опять попадут на сорок дней: угощаться, поминать, разыскивать свежих...
      Но нет, не свежих. Сорок дней - это да, зато на улице, в Мурино. Повесился один. А какой-то маньяк вскрыл ему брюхо уже потом.
      Наверное, грешный был человек, и вовсе не Прометей, так что печень ему выклевывали обычные вороны с помойки, и шею тоже они исклевали всю. Но сорок дней есть сорок дней! плевать на печень, когда душа уже перед Богом.
      В общем, дохтура попали не на тот, что хотели, пир.
      А другая Скорая, уже психиатрическая, поехала в парк Сосновка на вызов.
      Там были два мужичка, решившие растравить себе душу. Дело в том, что это как раз совпало с головщиной повешения их третьего товарища на суку в той же Сосновке.
      Пришли помянуть. Все же не какая-то нерусь! Взяли водочки, закусочки.
      Пришли к тому же месту, а оно занято: там уже новый висит.
      "Вешай, братцы, вешай! Вешай осторожно! Вешай, чтобы видел пассажир дорожный..."

      "Есть наслаждение и в дикости лесов", писал Константин Батюшков. Во всем есть, если поискаться.
      Скорую прислали выразить свое мнение по поводу огнедышащего убийства. Семья из трех человек - сын (лет двадцати, поспешно слинял), мама и папа - огнедышала, попив хмельного, да так, что стало огнедышать висячее ружье, надышавшись парами в последнем акте этой постановки.
      Крошка-сын к отцу пришел, взял дробовик и заправил папе в живот. Папа остался в кресле.
      Доктор сказал, что ничего подобного прежде не видел - чтобы по стенам, по потолку, брызгами, субатомными частицами. Картечью, небось?
      - Ружье-то хоть оставил? - спросил доктор.
      - Нет, с собой уволок. Да у меня точно такое же есть, - закричала жена, побежала к себе и принесла ружье.
      - Прямо не верится, - приговаривал доктор, изучая притихшего папу.
      - Что не верится? Что так стреляет? Смотрите!
      Мама уперлась прикладом в плечо, спустила курок и разворотила папе грудную клетку.

      Будь мой тесть не тестем, а нормальным больным, он обожал бы меня как доктора.
      Я ведь очень люблю лечить. И я бы его полюбил. Он приезжал бы к Константинычу запросто, так, с дарами: медом и кроликами, да чтоб я послушал его трубочкой. И я бы еще подумал, уходить ли мне из поликлиники-больницы. А дочку его я знать не знал бы, получается. Вот ведь парадокс!
      И вот жена заболела и ни хера не лечится. Я пакетики пересчитал: все на месте! Так. Устроил с утра летучку, в шесть ноль-ноль, и дочери заодно: профилактически.
      Вот Ирина и говорит нечто такое: будь, мол, у Зураба Церетели настоящий, клинический диагноз, то своего Истинного Больного он ваял бы с ее папы. И запустил бы на Луну за неимением таких площадей в городах и селах. Не прибегая к ракетоносителю.
      Заболевая, папа первым делом обматывал шарфами и платками голову. Я-то думал: откуда у жены эта привычка взялась отвратительная? Как увижу изоляционную обмотку с распухшим носом из-под нее - все понятно, шлялась без головы для красивости, по ветреным местам. Но нет, оказалось - от мамы.
      А потом папа принимался пить таблетки, все подряд.
      Через каждые пять минут он подходил к аптечке, рылся в ней, словно крот в мультфильмах, доставал одну, какая понравится, и ел. Лежал и смотрел свое любимое кино "День Сурка".
      Пока не доедал все. Названия он читал уважительно, но они не откладывались в памяти, тесть не такой уж большой любитель чтения. Кое-что почитывал, но единственной настольной книгой я всегда у него замечал сочинение "Автомобиль ВАЗ №....."
      Тогда он ложился навзничь и начинал стонать, говоря жене: "Галина, ты бы, что ли, в аптеку сходила, таблеток мне каких принесла".
      Галина не без покупательского удовольствия-спроса брела в аптеку в оптовом настроении духа. Почему-то в особом почете все держали эритромицин.
      Хотя, уверяю, никто даже не представлял... ну, пропустим. Ведь это все не при чем.
      Папа немедленно брался за дело.
      Все жидкое он по привычке смешивал на манер коктейля и выпивал на манер портвейна. Никогда он не пил за свое здоровье искреннее, чем в эти окаянные дни.
      Но главным лекарством был вьетнамский бальзам Звездочка.
      С первыми же признаками недомогания папа натирался им от корней волос до мозольных ороговелостей, и можно было пойти повеситься, благо недалеко всегда, в любом доме.

      Ну, пора и о медицине немного.
      Сейчас в некоторых больницах возникло поветрие, охота на свеженькие, не слишком тяжелые инфаркты. На них испытывают какую-то херню.
      И если клиент подходит, то доктору, который его привез, выплачивают 2 тысячи рублей.
      В первом случае доктор не спорил, там было немного хуже, чем хотелось.
      И во втором не спорил, потому что вдруг выяснилось, что клиент прибывает в сопровождении диабета.
      А третий случай был идеальный! Обизывать пальчики! 70 лет, все умеренно - красотища. Доктор умозрительно включил означенную сумму в семейный бюджет. И вдруг все пошло прахом. Точнее, в его направлении, в сторону Свана.
      Давление полетело вниз, клиента перевели на искусственную вентиляцию, да десять фибрилляций в машине...
      Сдали живым.
      Ночью было прохладно, но шмотки свои доктор сушил. На батарее.

      Ночь. Улица. И как положено. Подстанция, в общем.
      Дежурный доктор СП - Скорой Помощи, а не Союза Писателей - заснул-таки на обломовском диванчике. Но хрен ты, дохтур, покемаришь, накануне обломанный. Звонок.
      Звонят обеспокоенные коллеги: что им делать? Тоже бригада, но не легла на диванчик, а приехала на суицид, отравление крысиным ядом. Мужчина лет пятидесяти. Мосты через Неву разведены, токсикологический центр - на другом берегу. "Там, на том берегу", - поет Юрий Антонов. "Седой паромщик", - поет его сослуживица. В общем, центр.
      Чем же травят крыс? Вот оно, клиническое мышление, и дохтур, порывшись в памяти, ответил бригаде: "Наверное, каким-нибудь кумарином: дня через два обоссытся кровью, а через пять - помрет. Так с крысами и бывает, в аннотации написано".
      Этого самоубийцу куда-то свезли и сдали. Нашли местечко. Доктор уснул.
      Снова будят, докладывают!
      Вы, говорят, правы - действительно, каким-то кумарином. Антидота нет. Лечат чем попало.
      Ну, это они напрасно. И капельницу, и витаминчики - лечили хорошо.
      Дома у самоубийцы нашли записку, составленную по всем правилам. "Дочка, прости меня! Я плохо относился к твоему мужу. Я больше не буду вам мешать."
      Между тем, когда ему кололи и капали, посекундно любопытствовал:
      - А что вы мне вводите? У меня на многое аллергия!!...

      Тем, кто читал у Ф. Сологуба "Мелкого беса", нет нужды объяснять, кто такой Передонов и почему я решил отождествиться с этой фигурой. А кто не читал, тому и не надо, потому что Передонов - Главный герой нашего времени и всех остальных времен.
      Короче говоря, я поступил, как сделал бы он непременно, и ситуация была такая.
      Мне понадобилось сдать анализ мочи. Вернее, это не мне лично понадобилось его сдать, а дочке, но сдавать-то, нести - все равно, мне, так что не вижу особой разницы. Дело это, доложу, не такое простое. Надо поднять эту самую дочку в шесть утра - начать, во всяком случае. Ибо только до школы реально. Выслушать все, что положено, применить силу, загнать в душ, и все это с женой совместно, с повышенными интонациями. Чтобы дитё, уже все отлично знающее, там совершило самостоятельное омовение и на особый манер измочилось в специально купленную баночку из-под детского пюре, которая стоит, между прочим, двадцать рублей, а та, с горчицей, что купил я, жену рассердила и не устроила, хотя разницы никакой. И банка еще кипятится перед этим. В общем, настоящий ритуал. Ибо дочерь моя весьма и весьма строптива и несговорчива, особенно по утрам.
      Наконец, дело сделано. Баночка наполнена и завинчена. Я заполняю бланк "на руки"; упаковываю в мешочек. Сижу, дожидаюсь положенного часа. Ребенок в школе, жена на работе. Я тоже начинаю писать про крестьян костромской области, увлекаюсь, гляжу - пора бежать! Слава богу, поликлиника рядом.
      Беру я баночку в узелок, будто ежик в тумане, и отправляюсь на третий этаж. Поликлиники.
      Поднимаюсь и вижу: "В четверг, 24 февраля - санитарный день".
      Стою. Вокруг - никого. Подхожу к дверям лаборатории: они притворены, но не заперты; в щели виднеется радостный электрический свет цвета мочи. А дверь лаборатории открывается наружу.
      Я аккуратно вынимаю баночку, приотвинчиваю почти до конца крышечку и ставлю на пол прямо под дверь, супротив щели.
      Кто посмеет меня упрекнуть?
      На то и название, чтобы отразить мероприятие.
      Как будто я не знаю, что у них там.
      Выходной.
      И Соня выходная, и чайник.

      Лекарь выдавливается из меня по каплям, в миллимолях.
      Еду в метро.
      Идет торговец транспортным дерьмом.
      Гляжу: хорошо, отмечаю, фингал уже прошел.

      Бывают ситуации, которые разрешаются мгновенно, бесповоротно и бездумно.
      Например, лечь ногами к ядерному грибу.
      Когда все ясно с первого взгляда.
      Вроде укола заскорузлой любви.
      Я заканчивал школу. Пришел домой и увидел отчима, выпивающего на пару с мужчиной неопределенных лет и столетий. Все, что я помню - грива седых волос и лицо, изборожденное следами всех мыслимых пороков, похожее от морщин на мошонку.
      Они как раз чокались.
      Сразу следом за мной явилась мать. С порога она басом заорала:
      - Вон!!!.....
      Отчим вскочил:
      - Это же Жора... мы с ним в Тихвине... три года под одной шинелькой, на скорой помощи...
      - Вон!!!.... - заорал мать.
      Она что-то знала. И Жора что-то знал. Потому что разстворился в секунду.
      И отчим знал что-то.

      Кто грозится мне в окне
      Красной бритвой на ремне?
      Это он, это он: почтальон.
      Я рассылал свои книжки почтой и полностью перекрыл траффик в очереди. Ну в самом деле - откуда мне знать, куда влагают опись, а откуда извлекают запись? Какие трупные фрагменты из бланков надо наполнить жизнью, вдохнуть в них душу? Чем отличается ценная бандероль от драгоценной и бесценной заказной?
      Я испортил первый же конверт и потребовал еще, но их уже не было.
      Мелкие прения.
      А было конвертов пять, и все - в разные города. Один не взяли, потому что, сказали, не знают, где это - Абакан. Ну, им рано или поздно напомнят "Облака плывут в Абакан". У нашего народа память хоть и глубокая, да недолгая, не способная к плаванию, ибо вечно чем-то обременена. Бултых - и на дно. Не что-нибудь. Еще пара выборов - и начнут вспоминать, да петь по вагонам.
      А вот если бы я, в легендарном отделении с клизменной, устроил клиентам подобную политграмоту, то мне бы не дали дописать книгу, но я бы дописал, и уже целый роман.
      Можете считать это санпросветзаписью. Я их, на почте, дожал до обеда. Чтобы питались правильно, ибо я в душе - гурман и диетолог.

      Приобретайте ебонементы в публичный дом! Постоянным клиентам - медицинская писконт-карта.

      Отписка - венерическое заболевание.

      Эту историю мне рассказал писатель Клубков и любезно позволил разгласить.
      Было время, когда он подрабатывал санитаром в одной скромной больничке. И вот как было дело.
      Шел по улице человек и ковырял себе бородавку на роже. Кто осудит? Кто запустит камнем? И сковырнул.
      Мгновенно, естественно, залился кровью, аки приготовляемый свин.
      Народ переполошился, распереживался, а тут едет Скорая Помощь, и публика перекрыла ей путь, чтобы остановить кровь.
      Машина оказалась психиатрической.
      Но мужичка взяли и отвезли в ту самую, простую больничку. Там его при виде такого дела немедленно поволокли в перевязочную.
      А психиатрическая бригада присела на лавочку подождать. С ними никто не разговаривал.
      С мужичком провозились около часа.
      А потом хирург вышел в кровавом фартуке, посмотрел на них сверху вниз, руки в боки, прищуренно:
      - Это называется - доктора! Кровь человеку остановить не могут!...
      Психиатр задохнулся от возмущения и парировал:
      - Да вы сами с ним битый час возитесь!...
      - Ха! Да вы понимаете, каково это - остановить из бородавки кровь? Понимаете?... Да что с вами разговаривать...
      Говорят, что бородавки - расплата за былые кармические грехи. Раз речь о душе, то к психиатрии поближе, но...
      Так и стояли друг против друга.
      А ведь когда-то, быть может, по юности, над одним трупом засиживались....

      Есть категория исключительно неприятных депрессивных больных: они депрессивные, но не до конца, не до греха.
      Звонит жена, вызывает бригаду: Муж стоит на подоконнике и орет: "Все, блядь! Бросаюсь, блядь!"
      Он уже часто бросался - то руку сломает, то ногу.
      Третий этаж.
      Приехала Скорая.
      Санитар успел схватить клиента за ногу, ибо тот уже начал полет и повис. А фершалу снизу никак не достать: высоковато. Подпрыгивает, как мячик. Доктор сказал:
      - Бросай.
      Санитар разжал пальцы.
      Вот вечно так бывает - рука, нога, а тут - точно темечком.

      На станции Скорой Помощи - обед.
      Прибегает психиатр:
      - Дайте чаю запить! Чаю мне дайте!
      Объясняет:
      - Пришел к больному, по вызову. Тот давай меня угощать каким-то говном. А я ему говорю: не ем я этого, такого...

      Карета Скорой Помощи битком набита разными приспособлениями с приборами, о которых дохтур даже не знает, что они такое суть и для чего.
      Очень хитрое, современное внутреннее устройство.
      Понятно, что во всем разбираться и не к чему.
      И вот один доктор смотрел да разглядывал это убранство, это техническое изобилие, а потом пожал плечами и принес новенькую, сверкающую мясорубку.
      Привинтил ее к какой-то полочке.
      И Скорая стала ездить при мясорубке.
      Некоторые больные, конечно, он интересуются: что это и зачем. Дохтур объясняет. Всякий раз по-новому, в зависимости от контекста извоза.

      Знакомый дохтур, который вкалывает на Скорой, звонил мне дважды. Дело было в канун Нового, 2005, года. И оба раза, по естественной забывчивости, он пересказывал один и тот же эпизод, намертво впечатавшийся в его циничную память. Нечто похожее есть у Хичкока, в фильме "Головокружение". Но там нет финала...
      Надо хорошо понимать, что за личность мой собеседник, и только потом потрясенно убедиться в существовании вещей, способных вызвать в нем умиление, благоговение и трепет.
      Поначалу он застал меня в кафе, куда я заглянул выпить сока.
      Мой собеседник устроил кафе у себя на дому, и соков там не подавали. А пить ему хотелось.
      - Представь, - втолковывал он. - Мимо балкона шестого этажа пролетает девушка. И лежит на газоне - навытяжку, смирная, красивая... - здесь доктор запинался, вылавливая сачком все душевные, превосходные эпитеты, самые начала поэзии. - В общем, красавица... Длинные ресницы... глаза широко распахнуты, и снежинки, падая на глазные яблоки... не тают!.. - завороженно повторял он. - Не тают...
      ...Проводы Старого года. Новый звонок.
      - Ты уже рассказывал...
      - Да? Вообрази: падают, оседают и не тают.. ложатся и лежат...

      Когда мы отмечаем Новый год - что же МЫ празднуем? Дети - ясно: подарки. А мы?
      Я уверен, что любому хотя бы разок хотелось узнать, что же именно. Вернее, подсмотреть: какое оно? Различить Точку?
      Бывает, что отмечается приближение следующего.
      ...Клиент был из категории неотложных. Приехала бригада; там уже находился какой-то доктор, он уже якобы порывался реанимировать уходящего прямо на полу. Массировал.
      Страшно всё неудобно, несподручно. Со всех сторон - крики: спасите! помогите!
      Это понятно.
      Доктору со Скорой понятно, что придется интубировать. Ставить трубку в дыхательное горло и подключать к аппарату.
      То ли и впрямь неудобно было, то ли доктор оплошал, но попал в пищевод - такое бывает нередко. Само по себе - ничего, мелочь.
      Первый доктор знай себе массирует. Ну, и добился успеха: фершалу, прямо в лицо, ударил фонтан блевотины.
      С ними еще и фершалица явилась; она приволокла половую тряпку и стала вытирать фершалу лицо. Но не смыла, а только растерла.
      Тут, на клиента, начал блевать коленопреклоненный фершал.
      И реанимация очень своевременно завершилась.
      По причине бесперспективности.

      Так госпожа Бонасье пришепетывала герцогу Бэкингему в известном кино.
      Можно дать и другое название: "Побег из замка Иф".
      Больной был носилочный. Его нужно было положить на носилки и снести вниз, в машину. Людей, как обычно, не хватало, а шофер не хотел рвать и так уже сорванную спину. Пригласили соседа по лестнице. А того пасли, чтоб не нажрался.
      Он с удивительной готовностью взялся содействовать. В тапочках, трениках - цап носилки с головного конца. Благородное дело! Ничего не попишешь. Алиби.
      Стали спускаться.
      Упал и - затылком о ступеньку. Навсегда.
      Фершал глянул и отвез в морг.
      В трениках.
      Жена решила, что удрал-таки за пивком. Через несколько часов не выдержала, позвонила на скорую:
      - Где?
      Оттуда, без эмоций:
      - Как это - где? В морге.

      Было такое музыкальное произведение.
      Не знаю, почему, но захотелось так назвать все, что ниже.
      Я в стороне, к вашему сведению, я излагаю сухие факты.
      Одному доктору навязывали в карету Скорой Помощи древнейшую старушку из фтизиопульмонологии. Это где туберкулез лечат. Ни о какой помощи речь идти не могла. Старушка была безнадежна, и заряд у нее кончился.
      И занималась она, в своем беспамятстве, в основном, дефекацией.
      Доктору страшно не хотелось ее брать. Отчаянно не хотелось. Ну, к чему? Что он сможет?
      Не отвертелся.
      Запах стоял такой, что скунс отдыхал и покуривал.
      Эвтаназия в России существует давно; она, зачастую, и есть сама медицина, и не вызывает никаких кривотолков, ибо нельзя же каждый пук прописать в Госдуме, где уже закончились даже стоячие и откидные места.
      Бабку несло так, что перехватывало горло. Аппаратура у доктора имелась - как раз на те случаи, когда спорят: отключать аппарат, не отключать аппарат.
      И еще на Скорой Помощи существует пословица:
      "Шесть тысяч вольт заменЯт вам ковбойский кольт".
      Думайте, как хотите.

      Если мы и впредь готовы доверяться Бродскому, то в Рождество даже сам Комбинат Эскулапа бывает немного волхвом.
      Мы с дочкой явились в поликлинику рано-рано, в официальный выходной день, и в этот самый день нас самыми первыми принял окулист, безо всякой очереди, хотя за номерками занимают ее в пятницу, по утрам, с семи утра, мамы-папы-и-бабушки. А когда мы только явились, на главной двери еще висел огромный амбарный звонок, и тьма стояла, не потревоженная звездами. Нам нужно было выяснить, на какой парте можно сидеть моей отроковице.
      Отроковице можно сидеть где угодно, и в этом - еще одно чудо, ибо ей грозила близорукость, но вот, извольте: единица. Единственный случай, когда она приятна как оценка.
      Правда, в последней строчке она постоянно путала буквы "е" и "б".
      Но школа научит их правильно сочетать и угадывать. Никаких чудес.

      Я не мог пройти мимо этого эпизода, и наверняка данная сцена уже где-то звучала, но она вдруг предстала передо мной во всем волшебстве восстановленного мгновения. Опишу, как опишется - давнее, студенческое, акушерское.
      Меня - как и всех, зачем-то это было нужно, хотя нас и близко не подпускали ни к чему, и никому мы не были нужны - заставили дежурить сутки в акушерской клинике. Наступил мой черед.
      Солнце садилось; я шел по пустынному коридору роддома: в этом крыле почему-то не было клиентуры, и стояла мертвая тишина. Ни писка, ни визга, ни схваток.
      Не знаю, зачем я там шел.
      Дверь в одну палату была распахнута, внутри что-то происходило.
      Я, выделяясь беловатым пятном в коридорном полумраке, остановился и посмотрел.
      Все в той же тишине, абсолютно беззвучно, шло рутинное действо.
      Виднелись чьи-то неподвижные ноги, расставленные по стойке смирно.
      Между ног на табуреточке сидел, выпятив губу. молчаливый, толстенький, низенький доктор в съехавшем колпаке и в очках. И зашивал.
      Он молчал, и она молчала, тоже стараясь выпятить губу. Между ними существовала договоренность - возможно, о зашивании всего и вся наглухо. Опять же: ни писка, ни визга, ни схваток.
      Казалось, он пришивает пуговицу к рубашке. Или выполняет какое-то другое, скорняжно-портняжное поручение.
      Он даже не посмотрел в мою сторону. Во всей его позе, в каждом взмахе иглы читалась абсолютная безнадежность и усталость от ежедневных чудес чадорождения.