Алексей Смирнов
      Дуративное время
      ...интенсивный дуратив может иметь значение "слишком/очень долго".
      В. А. Плунгян, "Классификация элементарных глагольных значений, используемых в БД "Verbum""
      Выйди на улицу, посмотри на лица - вот тебе и тема.
      О. Памук, "Черная книга"
      Совпадения с реальными людьми и событиями случайны.
      Пролог
      Старик сидел на скамеечке. Он выставил клюку и был похож на погибающий марсианский треножник. И даже валенки не казались лишними. При известном воображении можно было решить, что местные мародеры, напротив, разули пришельца, надругались над лишней ногой летательного аппарата. Во многом прочем мертвая клюка не отличалась от живых конечностей, таких же тонких и одеревенелых. Скамеечка устроилась под дубом, к которому дед привалился бочкообразным туловищем. Шеи не было, хотя от нее росли руки; из-под ушанки смотрели маленькие прозрачные глазки.
      Балансиров ненатурально откашлялся. Внимательно присмотревшись к ввалившемуся, плотно сомкнутому рту, он сел и ослабил узел галстука. Колючая кожа дрогнула, старик пожевал.
      - Уважаемый! - позвал Балансиров и тронул деда за рукав. - Я из столицы приехал, статью писать буду про ваше село. Вопрос позволите?
      - Задавайте, - прохрипел тот, ухитряясь сочетать удивление с безучастием. Безучастия было побольше, а удивление вызывалось не городским происхождением Балансирова и не статьей; оно возбуждалось ежесекундно по поводу самых обычных событий. Заговорили с тобой - вот и причина задуматься. Старик, однако, удивлялся не столько явлениям бытия, сколько своей способности на них отзываться.
      - Говорят, у вас тут пошаливают, - Балансиров уважительно понизил тон.
      - А как же без этого, - рассудил дед.
      - Летающие тарелки, - уточнил гость.
      - Ну, - старик не спорил.
      Балансиров подумал, что и его самого старожил-собеседник, намекни ему кто, равнодушно признал бы посланцем далеких звезд.
      - Энэло, - Балансиров сверлил деда любознательным взглядом. Его глаза были похожи на высохшие оливки.
      Тот непонятно вздохнул. Поскольку слов не последовало, газетчик продолжил допрос:
      - Расскажите мне, пожалуйста, какой он был, этот энэло?
      - Не знаю я, какой-такой энэло, летит себе, пропеллером круть-круть-круть...
      Балансиров какое-то время наблюдал за стариком, потом решительно ударил себя по коленям. Дедушка дословно повторил описание, которое сам же и дал в телепередаче, увидевшей свет полугодом раньше. И тогда Балансиров, отродясь не работавший ни в какой газете, немедленно взял старика на заметку. А заодно и нанес на секретную карту очередной кружок.
      - Пьете, дедушка? - неожиданно спросил он, делаясь все фамильярнее и наглее.
      Старик неопределенно мыкнул. И сразу пояснил с осторожной надеждой:
      - Что же не выпить, когда для дела.
      - Понятно, понятно, - кивнул Балансиров. Вспомнив вдруг, что ему следует изображать из себя журналиста, он вытащил стерильно чистый блокнот. Занеся ручку, осведомился: - А вас самого, дедушка, не навещали?
      - Что меня навещать, - сумрачно ответил дедушка.
      - И чего это мы все без имен? - опомнился приезжий. - Иванов, - он протянул деду руку. - Как прикажете величать?
      - Блошкины мы, - старик нехотя дал ему вялую в движении, но твердую на ощупь ладонь.
      - Нет ли в селе городских? - допытывался Балансиров. - А? Гос... товарищ Блошкин? Никто тут в последнее время не появлялся?
      - Не мое это дело, - бесстрастно проскрежетали Блошкины. - Стоят какие-то на краю села. Не местные.
      - Давно приехали?
      - Да кто их знает. Вроде, недавно.
      - Угу. Вы мне очень помогли. Ну, а когда же вы в последний раз видели энэло?
      - Круть-круть-круть, - дед рефлекторно завел прежнюю песню.
      - Да-да, круть-круть, - подбодрил его Балансиров.
      - Третьего дня летал, - убежденно сказал тот.
      - Не путаете?
      - Да пока в своем уме.
      - Может быть, он приземлился где? Может, из него кто выходил?
      - Может, кто и выходил. Мое дело сторона.
      - Думаете, вернется?
      - Чего ж не вернуться. Каждые три дня отмечается.
      Балансиров, не зная, о чем еще спросить, задумчиво пригладил редкие волосы. Поднажать? Припугнуть? Он подосадовал на себя и отказался от этой мысли. Ведь спрашивать не о чем, все известно. Он просто страхуется, боится упустить верную добычу, дует на воду. Непростительная слабость, чреватая срывом дорогой операции. Старик начнет болтать, спугнет неприятеля, и пятая колонна рассредоточится.
      Балансиров был штатным сотрудником особого силового подразделения, специально созданного спецслужбой для налаживания недружественных контактов с иными мирами. Какая это была спецслужба, уже никто и не знал, потому что, во-первых, спецслужб образовалось очень много, а во-вторых, она несколько раз меняла название. На пятой или шестой смене служба-родительница внезапно отреклась от своего детища, повинуясь засекреченному иррациональному соображению. Ходили слухи, что весь отряд перешел в подчинение к новой структуре, которая, претерпев очередное переименование, в действительности была все той же спецслужбой; так это было или нет, не могли сказать даже самые отпетые разведчики. Этого не знал даже глава подразделения, неясного корня Медор Медовик, состоявший в чине майора; этот чин, однако, неофициально приравнивался к генеральскому в общевойсковом понимании. Балансиров не однажды был свидетелем тому, как перед Медором заискивал не только заурядный генералитет, но и руководители мелких республик. И крупных, как случалось ему заподозрить в минуты особенного наития.
      Сейчас Балансиров ощущал себя рядовым лазутчиком в стане врага. Он был один; все основные силы сосредоточились вокруг села, окружив его. Огромный капкан сформировался и поджидал добычу; боевые орудия нового, еще не родившегося поколения, обманчиво шелестели маскировочной листвой. Медор Медовик, лично засевший в свежем окопчике, ждал донесений Балансирова.
      - Сколько же там городских, на краю села? - небрежно спросил Балансиров, искусно - как ему мнилось - меняя тему.
      Дедушка Блошкин ответил уклончивым сквернословием. Это прозвучало неожиданно и пресно: должно быть, именно так старый Блошкин - по извинительной, многократной случайности - терял стариковский кал.
      Но Балансиров догадался, что дед не жалует незваных гостей; что он, нисколько не разбираясь в происходящем, улавливает их чуждую натуру природным чутьем, и это примечательно, это говорит о живости и сохранности в нем здорового общенародного начала. А значит, подтверждает правильность генеральной линии, которую Балансиров, давая волю воображению, сравнивал с красной нитью лазерного целеуказателя. Предатели, доверившись неземному и войдя с ним в сговор, лишили себя основы, и дед это чувствует замечательно.
      Между тем ему надоело расспрашивать бестолкового патриарха. Балансиров радушно попрощался с Блошкиным, и тот ему тоже вымученно хрюкнул, рассматривая солнышко. Балансиров покинул лавочку, пошел по деревне. Он заглядывал во дворы, с достоинством шарахался от собак, вступал в переговоры с местными жителями. Его, подобно палому листу, несло по кривеньким улочкам; казалось, он метет дорожную пыль полами своего агентурного плаща. Ничего нового Балансиров не узнал. Он и не стремился к этому, все зная заранее; ему было нужно ознакомиться с окрестными настроениями, лично понюхать предгрозовую атмосферу, сгустившуюся над селом. Никто, кроме него, не ощущал многообещающей духоты, никто не ждал грома и молний. Отлично. Балансиров не стал заходить на окраину, опасаясь спугнуть контактеров.
      Обход уже заканчивался, когда в его голове раздался голос Медора Медовика:
      - Докладывайте, не молчите.
      Балансиров машинально лизнул зубную шестерку со встроенным микрочипом.
      - Ничего тревожного. Население огородничает.
      - Визит подтверждается?
      - Местные ждут.
      - Хорошо, возвращайтесь.
      Балансиров подумал, до чего же нелепо он выглядит здесь, в навозной глубинке, одетым в цивилизованный плащ, при галстуке, с бессмысленной шляпой в руке. Эта мысль ничего не меняла. Не думая о жаре, он демонстративно надел душную шляпу и пошел, срезая углы, на главную улицу. Посвистал там дурную собаку и вообще старался держаться беспечно.
      Спустя какое-то время он превратился в шахматную фигурку, бредущую по безбрежному лугу в сторону леса, которого не видать. Шагая, фигурка бесстрашно пересекла огромную кольцеобразную плешь, оставленную двигателями внеземного летательного устройства.
      ...Ночью инопланетный аппарат был сбит прицельными залпами лазерных пушек. Пилоты попали в плен, остальные члены экипажа успели слиться в пирамидальный светящийся конгломерат и взорвались, распространяя вокруг тугую ударную волну. Приезжих контактеров, явившихся на очередные переговоры, поразили в правах и вертолетом доставили в область, где окончательно арестовали для дальнейшей отправки в главный центр пресечения полетов.
      Часть первая
      Глава 1
      Петр Клутыч родился под знаком Гриба в год Таракана.
      Он устал стоять в очереди, потому что занимал ее уже трижды.
      В третий раз он вел себя благоразумнее: подцепил лежавшую возле окошечка "Памятку для посетителя сберкассы" и на ее обороте записал все, что кричали ему из окошечка.
      - Образец! - негодовали за пуленепробиваемым стеклом. - Лежит же образец! Заполняйте, как в образце!
      - Об...ра...зец... - послушно вывел Петр Клутыч на памятке и побрел обратно к столику с образцами.
      Там он сел, ненароком перевернул памятку лицевой стороной и страдальчески прочитал полезные советы:
      "1. Надень очки.
      2. Пристегни слуховой аппарат.
      3. Вставь зубы.
      4. Похмелись.
      5. Заткнись."
      Петр Клутыч перевернул бумажку и убедился, что там его собственным почерком написано "Образец". В душе всколыхнулось неприятное чувство: так бывает, когда все сделал правильно, однако задним умом догадываешься, что не все, не правильно и не сделал.
      Он старательно списал с какого-то сложного бланка нули, пересыпанные другими цифрами; скопировал и буквы. В очереди ждать не захотел и полез вперед, думая, что заработал себе привилегию.
      Поднялся скандал, так как все, кто знал Петра Клутыча, уже оплатили свои квитанции и ушли. Он занял очередь в четвертый раз, надеясь на чудо сердцем: и сердце не подвело, ибо веровало в чудеса искренне. Квитанцию приняли.
      В конце расчетов голова Петра Клутыча заключилась будто бы в шлем: шарообразную электрическую ауру, образованную телепатическими сообщениями, полными ненависти. Воздух отяжелел и готов был воспламениться, проведи кто пальцем или почеши за ухом. Звериные взоры товарно-денежных людей следили, как Петр Клутыч, отзываясь на просьбу поискать десять копеек, услужливо расстегивает первую одежку, вторую; залезает в кармашек, вынимает старенький кошелек, копается в нем неумелыми пальцами, с великим трудом ухватывает монетку.
      Потом лезет лапой в скользкое корытце, выгребает из ямки денежку, роняет, ловит, огорченно отдувается.
      - Олень, - прошелестело справа от Петра Клутыча.
      - Где? - удивленно отвлекся тот.
      Ему не ответили.
      Два глаза смотрели в упор.
      Петр Клутыч сразу замедлился во всех своих проявлениях: в мыслях, сборе мелочи и даже дыхании.
      Не далее, как нынешней ночью, на Петра Клутыча посмотрели еще страшнее. И взгляд, излетевший из очереди, сразу напомнил ему об этом случае.
      По простоте своей Петр Клутыч и думать не мог, что дело происходило никак не во сне, хотя в самый момент разглядывания смертельно перепугался и не различил, где сон, а где явь. Предутренний герой выдвинулся на середину комнаты и молча стоял, глядя на просыпающегося Петра Клутыча. Тот даже не разобрал, с чем имеет дело - с живым существом или с вещью. И дела-то, по правде сказать, не имел никакого: лежал неподвижно, наполовину задохнувшийся, таращась в ответ на несказанно гадкое, противоестественное новообразование.
      Ужаснее всего было то, что народившаяся фигура смотрела вовсе не на него, а, судя по задранному подбородку и повернутой голове, куда-то вверх и в сторону. Но ухитрялась рассматривать Петра Клутыча. Того, ни разу не замеченного в ксенофобии, едва не вырвало; раньше Петр Клутыч, когда смотрел иностранные фильмы, всегда удивлялся: почему их героев постоянно рвет, стоит им соприкоснуться с каким-нибудь пусть неприятным, но вовсе не тошнотворным явлением. Узнает человек, что кто-то умер - и мигом блевать. Петра Клутыча сильно и странно тошнило, хотя все были живы, а в этом как раз и есть почтенный повод для тошноты, но ему все равно было странно.
      Фигура была настолько чуждой, что против ее присутствия возражали все внутренние органы, в которых Петр Клутыч мало смыслил: ему представлялось, что внутри у него находится большой мешок с двумя дырками, на который сверху положено сердце и что-то еще - может быть, легкие. Он слышал, что бывают еще кишечник, печень, почки и мочевой пузырь, для которых не было места в продуманной композиции умозрительной картины.
      Днем, когда солнце, наше сознание - птица. Птица стремится ввысь, обжигая крылья. Ночью, когда луна, наше сознание - крот. Оно углубляется в недра и натыкается на живучую гниль.
      Петр Клутыч не сумел бы так выразиться. Однако он не был лишен той доли практической сметки, что необходима для выживания. А потому не сомневался: пришелец ему приснился. Тем больше не сомневался, чем лучше понимал сердцем, что это не так.
      Ибо снятся, как правило, вещи пускай ужасные, но так или иначе укладывающиеся в систему привычных вещей, хотя бы и перемешанных до абсурдности. А эта фигура выглядела... ну, скажем, если представить себе обычную дверь, лишившуюся по какой-то причине прямых углов... и, тем не менее, плотно затворяющуюся. Или собственную тень, без видимой причины растягивающуюся на десятки метров. Или песню, льющуюся из рукомойника.
      При одном воспоминании о мерзком видении, которое скрылось при звуке полицейских сирен, Петра Клутыча перекореживало, как от стекольного скрежета. Полицейские сирены звучали в ночном кино, под которое Петр Клутыч заснул без особого сожаления: фильм заканчивался, и машины уже съехались к горящему домику, набитому трупами. Улыбающегося поджигателя везли на каталке.
      Ударенный взглядом ненавистника, Петр Клутыч задремал наяву.
      И проснулся уже на ходу, при выходе из сберкассы: тяжелый взгляд чуть отпустил его и плелся следом; тот свернул за угол, но взгляд, казалось, по-прежнему стлался за ним, от него не спасали ни подворотни, ни проходные дворы. В состоянии бодрствования Петр Клутыч не особенно отличался от спящего Петра Клутыча; он редко замечал переход от первого ко второму. Сейчас он ощутил его в несомненном ослабевании жути. В конце концов он запутался - спит ли, не спит.
      Сонно перебирая события в сберкассе, Петр Клутыч подосадовал на свою сберегательно-накопительную нескладность и тут же, с привычным легкомыслием, позабыл о ней.
      На скромных подступах к незатейливому дому он усмотрел милицейский автомобиль - полицейский, как он ошибочно возомнил. Ему почудилось, что эта машина приехала из позднего фильма. Она опоздала к руинам - патрульные остановились перекусить, напихались гамбургерами и кофе, а когда добрались до места пожара, на пепелище струились ликующие титры.
      Петр Клутыч немного встревожился, хотя и не знал за собой никакой вины. И не зря, потому что его немедленно потревожили. Из машины высунулся человек в форме.
      - Уважаемый! - настороженно позвал сержант. Учтивость давалась ему с трудом, и он немного не добирал до печально популярного телевизионного идеала. - Вы здесь живете?
      Когда-то, совсем молодым, Петр Клутыч мечтал и хотел устроиться на службу в милицию. Да не вышел статью. Солидности в нем не было совершенно, и ростом он вырос не тем, что дает основания задерживать и карать.
      Берут и таких, конечно, но его отговорили недоброжелатели.
      - Да, - с готовностью молвил Петр Клутыч. Ноги, которые при виде милиции сразу отрекаются от корпуса и делаются чужими, понесли его к машине. Как будто корпус что-то натворил, и они идут доносить. Или сами запинали кого-то, покуда корпус отвлекался: тогда они шлепают сознаваться.
      - В двенадцатой квартире кого знаете?
      Естественно, он знал, ибо жил в одиннадцатой. В двенадцатой поселился Кашель.
      - Давно соседа видели?
      Петр Клутыч задумался.
      Его мысли, обычно не простиравшиеся дальше больших и малых потребительских корзин, оглушительно напряглись.
      - Да порядком, - озабоченно признал Петр Клутыч. И не удержался: - А что?
      - Да нет, ничего, - сказал милиционер натянутым голосом. - Пропал он куда-то.
      Новость огорчила Петра Клутыча. Кашель был добрый; они, бывало, даже дружили, а понимали друг друга вообще с полукашля, благо это дело было несложное.
      - Порядком - это когда? - не отставала милиция.
      - Дня четыре, - взволнованно рассказал Петр Клутыч. И не вытерпел: - Он мертвый?
      - Почему - мертвый? - ужаснулся сержант.
      - Так нет же его...
      - И что с того?
      Петр Клутыч переминался с ноги на ногу. Он не смел уйти, но боялся и говорить. Из парадного вышел стремительный человек, похожий на ворона: черная шляпа, черное пальто, гнутый нос, по-боксерски свернутый на сторону.
      - Кто у тебя тут?
      - Вот, рядом живет, - милиционер указал на Петра Клутыча. - Четыре дня, как не видел.
      - Это не точно, - пролепетал тот.
      Ворон Воронович, словно выпорхнувший из детской сказки, скосил на него цепкий глаз. Ему хватило секунды, чтобы разобраться если не во всем, то во многом.
      - Проходите, куда шли, - проскрежетал он. - И ждите повестки.
      - А он еще говорит... - вмешался милиционер.
      - Что он может сказать? Ты посмотри на него! - Черный, не глядя больше на Петра Клутыча, полез в машину, вынимая на ходу спички. Сигарета уже торчала во рту. Никто не видел, как ее доставали из пачки: она, не иначе, выскочила из глотки, переделанной под сигаретницу.
      Петр Клутыч покорно затрусил к лестнице. Он машинально провел по лицу ладонью, соображая, что же такое особенное в нем побудило Ворона отказаться от дальнейшего допроса.
      На площадке он со страхом рассматривал опечатанную дверь Кашля.
      Потом отомкнул свою, вошел и долго стоял перед зеркалом, изучая себя. Низкий лоб, аккуратные височки, маленький шелушащийся нос, подковообразная челюсть. При легкой асимметрии похоже на разбитый витраж, выполненный и нарочно погубленный авангардистом. Ничего особенного. Все, как всегда.
      Глава 2
      Вниз.
      Адское окружение в ассортименте, на любой вкус.
      Первой следует шахта: пусть не такая настоящая, где плавает агрессивная пыль и рвется метан; пускай без чумазых забойщиков. Зато - ледяной бронированный ствол, механическая мертвечина; лифт, разгоняющийся до невесомости ездоков.
      Далее, вниз.
      Метрополитен египетского величия. Вишневый гранит, полировка. Стерильные и теплые туннели, короткие поезда. Эскалаторы, предваряемые системой тройной проверки: сетчатка, папиллярные узоры, голосовой резонанс.
      Ниже, ниже.
      Коридоры и переборки, овальные люки задраены наглухо. Они выдерживают десять мегатонн. Слепые внутренности многокилометровой субмарины, новая шахта: вниз.
      Инфекционные боксы, камеры, противочумные скафандры, стальные манипуляторы.
      В совокупности - полный комплект; пейзажная нежить во всех ее заслуженных проявлениях, могильный ландшафт. Холодный жар, обеззараженный тлен, очарование секционного зала.
      Медор Медовик, бритый и ласковый, встретил Балансирова у входа в карантинный бункер. На Медоре был халат, небрежно наброшенный: так набрасывают халаты на президентов, когда у тех возникает желание ознакомиться с машинным доением. Белый чепчик, напоминавший пилотку, кокетливо съехал на медвежье ушко.
      - Угощайтесь, - Медовик распахнул именной портсигар.
      Балансиров, от никотина землистый лицом, догадался: шеф показывает ему, что вовсе и не думал кого-то встречать. Он просто вышел перекурить.
      - Там все равно заключительная дезинфекция, - Медор угадал его мысли, кивнул на литую дверь. - Еще минут пять.
      Балансиров прихватил папиросу.
      - Близкие контакты третьей степени, - сказал он скорбно. - Где вы, радужные фантасты?
      - Кто с мечом к нам придет... - хохотнул Медовик, затягиваясь так глубоко, что дым поразил структуры малого таза. - С клыками, с хоботами, с когтями... Тот обязательно от них же погибнет.
      - Боюсь, они наплетут небылиц, - поделился сомнениями Балансиров. Терять им нечего. Знают, что распотрошат.
      - Знают, - согласился тот. - Ну и что? Весь вопрос - как распотрошат. Есть о чем поторговаться.
      Над дверью вспыхнула зеленая лампа. Медор Медовик выплюнул папиросу на сверкающий, без единой соринки, пол. Балансиров потушил свою об ладонь и спрятал в карман. Его халат, в отличие от карнавальной одежки Медовика, был аккуратно застегнут, а колпак сидел ровно по центру длинной головы.
      - Сейчас все выясним, - пробормотал шеф.
      Он, как и был, остался пряником, но вдруг зачерствел. Медовик снял очки; приложил к двери ладонь, прижался глазным яблоком, глухо и деловито сосчитал до трех. Щелкнуло сверху; щелкнуло снизу; дверная панель поехала вбок. Майор шагнул внутрь. Балансиров терпеливо ждал у порога. Когда панель вернулась на место, скрыв Медовика, он повторил процедуру, и вход открылся вторично.
      Внутри было темно. Тянулся длинный лабораторный стол, за которым уже восседал Медор, просунувший руки в отверстия так, что те оказались по другую сторону непробиваемого стекла. За стеклом они попадали в бухгалтерские нарукавники, которые заканчивались не дыркой, но сверкающими клешнями. Насколько темно было в самом помещении, настолько слепящим казался свет, заливавший опытную площадку. Медор Медовик пощелкал пальцами правого манипулятора, затем состроил кукиш левым. Клешни работали исправно. По первому требованию они выпускали то ножницы, то нож, а также бритвы, крючья, стволы, шприцы, да еще нечто вроде прикуривателя. Площадка пустовала. Балансиров устроился рядом с начальником, но в рукава не полез: Медор Медовик не любил, когда ему мешали допрашивать. В светлом боксе побывали многие, в том числе - самые обычные, земные экземпляры, общение с которыми не всегда требовало инфекционной предосторожности. Но шеф считал, что такая камера оказывает замечательное психологическое воздействие. Балансиров присмотрелся: что-то новенькое! Его острый взгляд различил на указательном пальце правого манипулятора следы от зубов.
      - Мы зря отказались от скафандров, - поежился Балансиров. - Откуда вы знаете, на что они способны?
      Медовик махнул манипулятором:
      - Семь смертям не бывать, а одной не миновать...
      - Оно конечно, - начал тот.
      - И они это уже поняли.
      Балансиров сообразил, что Медовик не принимает пословицу на свой счет.
      - Сейчас увидите, что это за мразь, - сказал Медор. - Вся спесь улетучилась, как рукой сняло. Не знают, собаки, с кем связались... Проверьте, пожалуйста, звук, у меня руки заняты.
      Балансиров пощелкал тумблером.
      - Раз, два, три, - попробовал он.
      Невидимые динамики разразились гадким кваканьем и урчанием.
      - Слышишь, какой у них язык? - Медовик покачал головой. - Животные, честное слово.
      - Да, не соловьи, - согласился Балансиров.
      Он невольно восхитился достижением секретной мысли: все-то у них уже есть - механические переводчики с инопланетного, антиматерия, лучи смерти. В подземном ангаре спрятан целый звездолет - к сожалению, недостроенный. А этих, наверху, ничто не волнует, кроме курса валюты.
      - Приглашайте, - распорядился майор.
      Балансиров, немного нервничая, взял микрофон, шнур от которого уползал и терялся в темноте. Он позавидовал напряжению Медора, так как знал, что оно вызвано не контактом с тамбовским волком по разуму, но предвкушением. Медор не сомневался в успехе; ему, вообще говоря, было все равно, кого допрашивать; он допросил бы и табуретку, если бы она что-нибудь натворила.
      - Можно завозить, - сказал Балансиров.
      Через несколько секунд половые плиты разъехались. Оказалось, что лабораторный этаж не предел, есть помещения, которые располагаются еще глубже. Из них-то и поднялась платформа с умышленно деревянным стулом: для унижения. К стулу было примотано гадкое существо, в юридическом смысле подозреваемое. Но вся загадочность осталась в прошлом. Теперь вместо зеленого человечка с ужасным третьим глазом во лбу, который в ночные часы наводил страх на мирных граждан, сидела какая-то одноглазая перепуганная жаба, каких много в любом пруду, разве побольше ростом. Других глаз уже не осталось, так что залетная жаба полностью разобралась в своем незавидном положении. Она горько пожалела, что связалась с гордым и славным биологическим видом, который не жалует незваных гостей.
      Пленный пилот затравленно смотрел на мучителей. Яркий свет слепил ему глаз, и он различал только сгорбленные силуэты.
      - Вы все осознали? - строго осведомился Медор Медовик.
      Переводное устройство расхрюкалось еще строже.
      - Нам передали, что вы готовы кое-что рассказать.
      Устройство коротко молвило:
      - Дураки и пьяницы.
      Медовик на секунду смешался. Балансиров озадаченно полез под колпак чесаться.
      - Это крайне неосмотрительно с вашей стороны, - Медор взял себя в руки. - Оскорбление сделало вашу участь совершенно плачевной.
      Манипулятор поиграл когтями, от чего инопланетянин вздрогнул и торопливо заклокотал.
      - Я вовсе не про вас, - устройство было настолько сложным, что умело моделировать извиняющиеся нотки. - Я хотел сказать, что все дело в дураках и пьяницах.
      - Это мы знаем, - иронически кивнул Медор. - Чтобы вызнать такой секрет, не надо прилетать и следить годами. Вынюхивать тут. Достаточно одного визита.
      - Вы снова не поняли, - защищался пришелец. - Нас не интересуют ваши внутренние проблемы. Я только хотел объяснить, что нам нужны дураки и пьяницы. Мы забираем их к себе. Мы, если вдуматься, оказываем вам услугу. А вы сбиваете наши корабли, пытаете наших летчиков...
      - Я пока ничего не понял, - сказал майор. - Ясно только одно: дураки ли, пьяницы - они наши граждане и даже имеют право голоса. И мы не дадим их в обиду.
      Устройство заволновалось:
      - Конечно, конечно, мы должны были спросить вашего позволения. Я понимаю. Я глубоко раскаиваюсь. И запишите, пожалуйста, еще, что я не знаю никакого Лондона и никогда не бывал в ваших горах. Я понятия не имею, кто такой этот ваш деятель... я не помню, как его зовут... пожалуйста, пусть меня больше про него не спрашивают.
      - Забудем об этом, - вмешался Балансиров. - К Лондону мы вернемся потом. Говорите по существу дела - про дураков и пьяниц.
      - Хорошо, - быстро согласился инопланетянин.
      Не сводя глаза с манипуляторов, он начал рассказывать. На второй минуте его признаний Медор Медовик забыл про манипуляторы и скрестил шприцы и ножи на манер живых пальцев. Балансиров снял колпак и промокнул высокий, но узкий лоб, покрывшийся испариной. Он бросил взгляд на стрелки, которые радостно прыгали, показывая, что показания записываются.
      ...Часом позже Медор и Балансиров снова стояли перед запертой дверью, но уже отвернувшись от нее. Из-за двери неслось отчаянное, смертное бульканье, издававшееся переговорным устройством. Уходя, Медовик отключил переводчика и перевел манипуляторы в автономный режим.
      Балансиров держал в руках листы с распечатанными показаниями.
      Майор посмотрел под ноги, увидел там свой окурок. Снял со стены телефонную трубку:
      - Выясните, кто прибирает в следственном отсеке. Мерзавец пойдет под суд, но для начала отправьте его в кадры.
      Глава 3
      Петр Клутыч прилег на диван и приложился ухом к стене. Действительно: он не услышал привычного Кашля.
      Кашель все время бывал чем-то занят: играл на баяне, слушал телевизор, гремел посудой, булькал под душем. Выпивши - случалось, кричал. Иногда на рассвете он будил Петра Клутыча пронзительным воплем, бессознательно подражая сельскому петуху.
      Дважды получалось, что Петр Клутыч выбегал, в чем был, на лестницу, стучался в дверь. Кашель отворял ему; маячил в проеме, держась за грудь и щурясь на бессердечный свет.
      Теперь наступила тишина. О прежнем Кашле напоминала лишь змеистая трещина, бежавшая по стене от потолка до плинтуса. Между запоями Кашель делался деловитым и домовитым: ладил полочки, прочищал трубы. Петр Клутыч сдерживал себя и прощал ему встречное алкогольное бурение.
      И вот Кашель сгинул. При мысли об этом Петр Клутыч не то что простил ему трещину, но даже - неожиданно для себя - дал течь. На глаза навернулись грустные слезы. Он никак не предполагал, что Кашель занимал в его жизни такое важное место. Он рассматривал трещину с собачьей тоской, далекой от сытой и подлой сентиментальности.
      Петр Клутыч был нескладный, одинокий, молодой еще человек сорока девяти лет. Он разгуливал в либерально-демократическом картузе; его только что уволили из метро. Он и в сберкассу пошел, думая там подкормиться скудными сбережениями. Его уволили за то, что месяц назад, выпив пива с ныне исчезнувшим Кашлем, он сел в кабину машинистом, замечтался и прозевал светофор.
      Поэтому Петр Клутыч остался без работы, а теперь и без товарища, совсем один.
      Заняться ему было нечем.
      - Ты, Петр Клутыч, дурак, - нарочно говорили ему недавние сослуживцы, соединяя в словах унижение с юмористическим возвышением.
      Ему же казалось, что это, пожалуй, правда, и не хватает малости, чтобы ее осознать. Он и грамоте обучался, читая по складам бранное слово из трех букв, нацарапанное гвоздиком на его двери.
      Петр Клутыч миролюбиво улыбался в ответ, пожимал плечами, не спорил.
      И когда выгоняли, тоже не возражал. Разве только проехался по знакомым станциям.