Я опять гуляла по Парижу. По несравненному городу-мечте. Шел дождь, и Париж был похож на картины Писсарро. Или Клода Моне.
      Никогда прежде не принимала дождь я с таким восторгом. В Париже он обладал особой, необъяснимой прелестью — не повергал в обычную беспросветную тоску, а напротив, настраивал на легкую, невесомую грусть.
      Почему-то в этот раз я не плыла на теплоходе по Сене, не любовалась собором Парижской Богоматери, не бродила по Монмартру, улыбаясь встречным прохожим.
      Я увлеченно покупала продукты на рынке в центре Парижа. Никогда не думала, что буду заниматься подобной ерундой в городе своей мечты. И потому отчетливо, со всей определенностью осознавала, что это было не во сне.
      Раньше я с завидной регулярностью улетала в своих снах туда, где в недосягаемой дымке обитали удивительные и не понятные мне существа — французы. С раннего детства воспитанная на романах Ги де Мопассана, Андре Моруа, Оноре де Бальзака, А. Дюма, на фильмах Рене Клемана, Жана Трюффо, Кристиан-Жака, я буквально бредила этим городом — самым романтическим городом на земле…
      И я летала, летала туда во снах несчитанное количество раз… и с каждым разом все отчетливее и ярче вписывалась в улочки, бульвары и даже рестораны Парижа, но никогда — не в атмосферу рынка! (Да если и возможно опускаться до подобных бытовых мелочей, то лучше уж как угодно, только — не во сне!)
      Выходит, на этот раз мне повезло и я смогу осуществить все задуманное: посетить места, которыми бредила с детства, прикоснуться к неподвластным времени святыням, пообщаться с живыми, невыдуманными французами!
      Но я все ходила по рыночным рядам — прицениваясь и трепетно трогая красивые глянцевые овощи, одновременно равнодушно проходя мимо мясных рядов и не обращая внимания на уговоры словоохотливых торговцев.
      Наконец я остановила свой выбор. На салате из свеклы.
      Ничего «романтичнее» нельзя было придумать!
      Почему не на салате из спаржи или артишоков?
      Почему не на свежевыловленных устрицах или, на худой конец, не на пресловутых лягушачьих лапках?
      Как же меня угораздило? В недоумении от своего столь неординарного поступка я проснулась.
       12 ноября. Суббота
      9.00. Медленно выплываю из сна и пытаюсь собраться с мыслями. Звонок.
      — Доброе утречко! Какие планы? — знакомый томный голосок. Сколько я ни репетировала, ни разу таких воркующих интонаций добиться не смогла. (Может, именно в этом кроется мой неуспех у представителей бомонда?) Хорошо, начинается суббота. Не надо ломать голову, куда себя деть. Какие планы? Да не придумала еще…
      — А что? — Осторожный вопрос с надеждой в голосе. Не грядку же вскапывать, в конце концов, зовет меня жена любимого дяди в середине ноября?! Точно, не грядку.
      — Собирайся и приезжай. Часам к четырем. Продумай форму одежды. Как? Ну, строго и элегантно. Как это — ничего нет? А-а, понятно: то, что объединяет всех женщин?.. Все, некогда болтать, надо еще пирог испечь. Кстати, у тебя хорошо сырный получается, приезжай с запасом времени, поможешь… — и брякнула трубку.
      Главного так и не успела спросить. Ради кого сыр-бор? Впрочем, это не важно. Иду в гости. Значит, суббота не пропадет…
 
      13.00. Еще не придумала, чего бы такого строго-элегантного на себя нацепить. Знать бы, перед кем красоваться… Надо перезвонить.
      13.10. Во дела! Оказывается, в гости приглашен француз. Настоящий! Спокойно, детка, спокойно! Тебе не 16 и даже не 20 уже, чтоб впадать в такое нездоровое возбуждение! …Эээ… «эситюн экзистепа…»
      14.30. Через час выходить, а я все еще не придумала, в чем идти! Как можно так жить?
      В битком набитом гардеробе — ни одной стоящей вещи. Ну, чтоб француза покорить. Интересно, кстати, а сколько ему лет? Может, и не стоит расшибаться в лепешку? Или все же стоит? Это ж француз, а у французских мужчин, как известно, нет возраста!
      Эх, было бы у меня маленькое черное платье!..
      Кстати, а куда запропастился мой вязаный пуловер цвета давленой вишни? Он вполне мог бы сойти за платье… ну, если напрячь фантазию. А-а, вот и он, драгоценный! Сколько же раз он выручал меня? Уж очень выигрышная длина — повыше колен, но не слишком… в самый раз. Ох, нет… опять мимо. Год назад вроде еще так сидел, так сидел!.. Горько, до обидного горько осознавать, что все меняется… Все, тогда буду скромницей. Черные джинсы и черная водолазка. По-моему, беспроигрышный вариант. Ну, в общем-то неплохо, хотя слегка и мрачновато. Боже мой, времени уже нет совсем, а мне еще пирог печь!
      Что бы такое придумать, чтоб оживить мрачность? Шаль бы какую-нибудь. О! Гениально! Посадский платок! Есть же у меня — ярко-синий, с крупными цветами… Где он?.. Вчера же глаза мозолил… Все, выключаю электричество… Ах, вот он! И смех и грех. Сама же пристроила его на днях поверх торшера — для красоты и рассеянного света. Вовремя попался на глаза. Здорово придумала. Можно на плечи накинуть небрежно, можно на бедре повязать. И смотрится оригинально, и национальный колорит в одежде появился непринужденный. Славно получилось. Пошла я.
 
      0.30. Знакомство состоялось. Непонятно только, зачем мои родственники позвали и других одиноких женщин помимо меня.
      Я встретилась там даже с Галкой, которую не видела полгода. Теперь, правда, она считается подругой тети, потому что когда-то оказала той неоценимую услугу по бесплатному удалению грыжи у любимого пуделя. И на основании этого ее теперь стали приглашать на всевозможные светские мероприятия. Я, разумеется, понимаю тетино глубокое чувство благодарности, подкрепленное желанием иметь в ближайшем окружении столь необходимого человека, но при чем тут вечер моего знакомства с французом? Я, конечно, изобразила безумную радость от встречи, идеально продемонстрировав свои открытость и доброжелательность. Затем приступила к главному. К нему. Французу.
      — Жерар, — представился он и галантно поцеловал мне руку. Кажется, я слегка покраснела.
      — Анна, — откликнулась я и зачем-то сделала книксен.
      Он был рыжеволос. Сухощав, подтянут. На вид от сорока трех до сорока шести. Не красавец, но весьма мил. Мы пили французское вино, закусывали сыром (как принято в Париже), но больше всего его покорили пироги. Особенно мой, разумеется! Как выяснилось, у себя дома он редко позволяет себе даже круассаны, но в России-то чем красна каждая изба? Известно чем, и Жерар уяснил это с самого первого своего приезда. По-русски он говорил отменно, и потому беседа текла легко и непринужденно. Он с неподдельным интересом поглядывал на каждую из приглашенных для него дам из-под рыжих бровей, а уж они (мы) старались, как могли. Делились, например, своими познаниями в области современной литературы, театра и кино, что его, специалиста-киноведа, живо интересовало.
      И все же то, что приглашен он был исключительно ради меня, стало понятно лишь под конец вечера. Мы все вдруг как-то совершенно синхронно засобирались домой. Каждый к себе, разумеется. Но вместе — из гостей.
      Галка-ветеринарка тут же засобиралась с нами. Подогретые хорошим вином, мы щебетали всю дорогу. Самые глупые наивные женские вопросы, которые крутились на языке весь вечер и которые мы стеснялись ему задать, чтобы не нарушить заданного тетушкой светского тона, буквально посыпались из нас. Он быстро подхватил нашу с Галкой игривость и отвечал в том же духе, поблескивая лукавым французским глазом.
      — А какие женщины вам нравятся? — собравшись с духом, выпалила я.
      — Уф-ф-ф, — по-французски раздул он щеки и выпустил воздух, выдерживая паузу. — Ну, видите ли, у меня здесь нет стереотипа. Если взять, к примеру, актрис, то у Вивьен Ли я выделяю ее прекрасные глаза, у Софи Лорен — красивую грудь, у Шарон Стоун — изумительную фигуру, а Сьюзен Сарэндон — умная, тонкая натура с богатым внутренним миром. В каждой женщине есть свой, неповторимый шарм…
      — Скажите, Жерар, а если все вами вышеперечисленное — и глаза, и грудь, и фигура, а самое главное — бездонная душа — соединяются в одной женщине?! — с наигранным надрывом воскликнула я. — А… счастья нет?
      И тут он внимательно на меня посмотрел.
      — Как я понимаю, вы намекаете на себя? — и окинул меня с ног до головы еще более пристальным взглядом. Хорошо, что я была в пальто. До щиколоток.
      Мы спустились в метро, продолжая диалог на заданную тему.
      Подруга все это время отрешенно улыбалась, понимая, что отступает на задний план. Но вклиниться, увы, было уже некуда.
      Напоследок, нехотя выходя из вагона на своей станции, она предложила встретиться еще раз. Всем троим. Мы с Жераром согласно закивали, душевно с ней попрощались и продолжили свой путь вдвоем. Он жил в двух остановках от моего дома.
      — Зайдем ко мне? — неожиданно предложил он, когда поезд подъехал к его станции.
      Я не была готова к такому стремительному развитию событий.
      — Ну, как хочешь, — тем же тоном отреагировал он на мой отказ, — я тебе позвоню…
      Удивительно, но это прозвучало не вопросом, а именно утверждением. Наверное, у них так принято. У французов.
 
       16 ноября. Среда
      Пролетело четыре дня. Я работала над очередным редакционным заданием.
      …Помню, как несколько лет назад на негнущихся ногах шла по коридорам Останкино, чтобы взять свое первое интервью. Меня, начинающего корреспондента без специального образования, кинули как слепого котенка в бурлящий океан профессии с захватывающим дух названием «журналист», не поинтересовавшись даже, умею я брать интервью или… Впрочем, «или» не существовало. Мой добрый дядя помог мне устроиться в популярный еженедельник, отрекомендовав мое перо как «быстрое», «легкое», «энергичное», и ему поверили на слово. Да и как ему, известному деятелю культуры, могли не поверить? А он просто очень верил в меня, вот и дал мне возможность для самореализации.
      «Тебе надо писать, Анюся, — говорил он мне, — научными статьями в наше время ты себя не прославишь и тем паче не прокормишь. Я вижу твой потенциал не только в науке. Ты интересная, разносторонняя девушка, и рано тебе зарывать свою молодость в архивах Ленинки».
      Я слегка посопротивлялась, доказывая необходимость своей диссертации для всего прогрессивного человечества, но недолго — в душе я понимала его правоту. И вот — смело ринулась осваивать новые высоты.
      Но когда в первый же рабочий день я с ходу получила задание взять интервью у корифея тележурналистики Владимира Цветова, мои лихость и задор неожиданно куда-то испарились… Почему-то меня никто и не собирался просвещать, КАК это делается: с чего надо начинать и чем заканчивать, как должны придумываться и задаваться вопросы, каким образом отлавливается нужный персонаж и чем его заманивают в коммуникационную ловушку… Тогда я изо всех сил постаралась замаскировать на лице смятение — напротив, изобразила полную боевую готовность и, поразмыслив, пошла своим, исследовательским путем.
      Самым сложным, казалось, было добыть его номер телефона и договориться о встрече. К счастью, благодаря многочисленным дружеским связям осуществить это удалось всего за полдня. Вооружившись ручкой и блокнотом, я рванула в Останкино к назначенному времени, но по мере приближения к кабинету интервьюируемого ноги все больше деревенели и начали едва ли не заплетаться.
      Цветов встретил меня доброжелательно, сразу предложил сесть. Моя открытость была мне порукой.
      — Вы не против, если я буду за вами записывать? Дело в том, что это — мое первое интервью, я не успела раздобыть диктофон… и… очень волнуюсь! — выпалила я с неподдельной искренностью.
      — Не беспокойтесь, — понимающе улыбнулся он, — я буду говорить медленно.
 
      Как выяснилось позже, далеко не все обладали благородством и деликатностью Цветова. Мой следующий интервьюируемый — телеведущий Бирман — при попытке записать его ответ в блокнот отчитал меня за неподготовленность как девочку-двоечницу и предложил прийти в другой раз — уже во всеоружии. Он был на поколение моложе Цветова и не столь знаменит, но, вероятно, сам считал себя фигурой настолько значительной, что даже мою просьбу говорить помедленнее посчитал оскорбительной.
      Я стойко пережила все свои первые ошибки и поражения.
      Блестящего В. Цветова я до сих пор вспоминаю с благодарностью, чего не могу сказать о Бирмане, следующего свидания с которым, разумеется, не состоялось. Даже сейчас, встречаясь на разнообразных тусовках, я делаю вид, что впервые вижу его и якобы совсем не узнаю. Допускаю, что это выглядит по-детски глупо, но чувство унижения и тех комплексов, которые я приобрела вследствие общения с этим персонажем и от которых избавилась лишь после десятка последующих успешных интервью, вряд ли возможно забыть…
      Однако я отвлеклась. Свою авторскую программу, о которой мы тогда беседовали с Цветовым, он передал преемнику, к которому меня и отправил в начале этой недели мой редактор. Расшифровав пленку, я схватилась за голову.
      — Дорогая, сочувствую, — сказала коллега по цеху после того, как я дала ей прослушать кусок записанного безобразия. — Тебе надо или оставить все как есть, ничего не меняя и не редактируя, тем самым выставив его полным дураком, либо причесать текст до неузнаваемости. Нехилая работка тебе предстоит!
      Она оказалась права. Материал нужно было сдавать во вторник. То есть уже на следующий день. Изрядно попотев, мне пришлось убрать из двухчасового разговора три четверти пустой болтовни и словоблудия, в собственной интерпретации передать «непричесанные мысли» молодого телеведущего и, наконец, пригладить то, что осталось, пытаясь найти, осознать и сохранить основную мысль.
      — Аня, вы — гений, — позвонил мне герой моего репортажа после прочтения готовой статьи. — Я даже не подозревал, что так умно и складно выражаюсь!
 
      19.30. Решила вознаградить себя за проделанную работу. Зашла в магазин и купила цыпленка. До зарплаты оставалось несколько мучительных дней, и потому ни на что другое денег уже не хватало. Облизнувшись на маринованные грибочки, мясистые розовые помидоры, ароматную черемшу и роскошные пирожные в желе, пошагала домой с одним цыпленком.
      20.00. Натерла добычу солью, чесноком и перцем, кинула ее в кипящее масло на сковородку под груз. Славный 8-килограммовый булыжник достался мне от предыдущих жильцов. Обычно он выразительно лежит на кухонном подоконнике, вызывая неизменные вопросы гостей: «А это что?» или «А это для чего?».
      Я люблю отвечать вопросом на вопрос: «А вы как думаете?»
      Ответы порой поражают своей неординарностью, но чаще всего оказываются верны. Булыжничек действительно служит мне грузом и для лучшей сцепки склеиваемых поверхностей, и для квашения капусты, и конечно же для жарки цыплят.
      Пока моя распластанная жертва шкворчала на сковороде, издавая дразнящие запахи, я готовила салат. В него, как правило, у меня идет любое овощное, которое я нахожу в холодильнике.
      Сейчас пригодились кусок сырой капусты, морковка, пара редисок, соленый огурец, луковица, нарезанная кольцами и вымоченная в трех водах, и даже полбанки салата «Дальневосточный» (из морской капусты). Ах, как хорошо было бы добавить еще и помидорчик! М-да-а…
      21.30. Все равно это был пир. Я даже допила красное вино, оставшееся от визита Кольки — давнего поклонника, безнадежно влюбленного в меня со времен пионерского лагеря. Он периодически наведывался в гости. В основном когда ссорился с женой. Видимо, чтоб пощекотать себе нервы непременно ностальгическим образом. Моим то есть. Причем прекрасно знал, что практического толку от своих визитов он никогда не получит. Однако мой светлый образ щекотал ему не только нервы, но и душу, вот он и довольствовался этим.
      Вино было средней вкусности, но идти покупать себе новую бутылку, чтобы выпить ее в одиночестве, я посчитала неприличным. Не дошла еще до такого состояния, чтоб самой покупать себе духи, цветы и спиртное. Какого «такого» состояния — сформулировать, как ни старалась, не смогла. Такого, и точка. Всегда находится кто-то, кто считает за честь доставить удовольствие очаровательной барышне. Прелестнице. Чудной обворожительнице. Красотуле, чего уж там!
      Странно даже, что приходится пировать в одиночестве такой восхитительной, несравненной… нет даже точного определения, чтобы подчеркнуть всю многогранность этой… меня… У-у-у-у, вино ударило в голову…
      Зажечь свечи, включить Дассена. Срочно Дассена! «О-о-о, шанзелизе…»
 
      22.30. Звонок.
      — Анна? Добрый вечер. Это Жерар. Как дела?
      Вот это неожиданность! И прямо под Дассена. Соберись, детка, это всего лишь традиционное французское приветствие: «Коман сова?»
      — Сова бьен, — парирую. То есть «отлично».
      — О, — довольный смешок в трубку, — очень рад. Я улетал в Питер, сегодня вернулся. А как ты?
      — А я никуда не улетала. Писала статью.
      — Статью? Какую? Куда?
      Хороший вопрос. Он, оказывается, даже не знал, чем я занимаюсь! Впрочем, что тут удивительного — говорили ведь мы в прошлый раз в основном о нем!
      Немного о себе. Совсем чуть-чуть, чтоб не показаться занудой.
      — Что ты делаешь завтра?
      Так. Выдержать паузу. Никаких «А что?». Работаю, что еще можно делать в четверг?
      — Мы могли бы поужинать вечером?
      Спокойно. Задержать дыхание. Не суетиться. Отвечать с достоинством.
      — Я должна подумать. — Так, кажется, изображают достоинство?
 
      22.45. Он дал мне время на раздумье. О боже, ужин с французом! Мечта моего девичества! Итак, собраться с мыслями. «Мет-рополь» или «Националь»? Тут главное — не продешевить. Раз с французом, то самое фешенебельное… Самое романтичное…
      22.50. Звоню тетке. Можно, наконец, не скрывать ликования.
      — Он мне позвонил!!! И пригласил на ужин!!!
      — Нюра, возьми себя в руки. Пригласил — хорошо, правильно даже, ты и должна была ему понравиться.
      — Куда он любит ходить? На что мне рассчитывать? Может, самой предложить «Метрополь»? Или «Националь»?..
      — Детка, о чем ты говоришь? Не обольщайся. Скорее всего, он сам напросится к тебе. На ужин. Или пригласит к себе. И учти: он жмот, как все французы. На особую щедрость не рассчитывай!
      Зачем она так? Хочет остудить мой пыл, чтобы я своими бурными эмоциями семью не позорила?
 
       17 ноября. Четверг
      8.00. Чуть не проспала — так разнежилась-размечталась. Вчера он больше не перезвонил. Наверное, я ему показалась слишком… раздумчивой.
      15.30. Работать не могу. В голове только он, наше предстоящее свидание и мелодии из репертуара Поля Моруа.
      19.30. Что надеть в ресторан? Перерыла весь гардероб. Тоска. Нельзя так аккуратно носить вещи — они совсем не снашиваются. А выкинуть в таком виде — рука не поднимается: привязываюсь, прикипаю даже. Зато когда важное свидание, все сразу кажется старым, дряхлым и невыразительным. Уважающие себя леди покупают одежду каждый сезон. А потом относят в церковь. Или просто раздают. И всегда выглядят свежо, уверенно. У них, настоящих леди, не возникает вопроса, сколько раз они появлялись в этой кофточке на той или иной тусовке и что надевали на предпоследний день рождения кузины со стороны отца. Они просто всегда в обновках, и потому для них не существует угрозы повторения. Надо в себе что-то менять. И начинать зарабатывать. Или, в конце концов, найти богатого мужа. Как пошло, фи! Сама-сама… Грустная тема.
      20.30.
      — Алло, это Жерар. Коман са ва? Ты освободилась? Поужинаем?
      Выдерживаю оптимальную паузу и важно отвечаю:
      — Почему бы нет? (В смысле, пуркуа па?)
      — Ну тогда я сейчас к тебе приду…
      — КО МНЕ???
      — Ну да. Я принесу бутылочку вина, ты приготовишь ужин… Какое вино ты предпочитаешь?
      Я не ослышалась?
      — Алло! Ты здесь?
      — Да-а-а-а…
      — Есть проблемы?
      — Ну… Да…
      — Этические?
      — Гастрономические!
      — Ну, мы можем поужинать у меня. Я имею в холодильнике две котлеты, две картошки, ты принесешь бутылочку вина.
      — Прости, что я должна принести?
      — Ну, вино или водку, что ты предпочитаешь?
      К такому повороту событий я не подготовилась. И почему я тогда прервала тетю на полуслове? Отмахнулась от ее советов, не дослушала…
      — Ну, или коньяк, — продолжал перечислять француз.
      — Нет уж, лучше ты приходи ко мне, — сдалась я.
      Еще не хватало идти в гости к мужчине с бутылкой!
 
      21.00. Зато теперь можно не наряжаться. Пусть все будет по-домашнему. Облегающие лосины и свободный свитер с глубоким вырезом. Все лучшее непринужденно подчеркнуто.
      Итак, остается полчаса. В сущности, обычное дело — спешно наметать на стол. «Две картошки…» У меня их целых пять! А что в холодильнике? «Зима…» — как пел Визбор. Немного колбаски, немного сала, полбанки морской капусты заправить луком и маслом, ему это должно понравиться. Оригинально, во всяком случае. Капустку с морковкой построгать опять же…
      Ну вот, стол готов. Жаль, что от вчерашнего цыпленка лишь четвертинка осталась. Плевать, я пожертвую ею ради гостя — подам с жареной картошечкой на красивой тарелочке и солеными огурчиками обложу. А еще поставлю-ка я графинчик с «калгановкой» — нашей фирменной семейной настойкой. Пусть удивится нашим предпочтениям!
      Звонок в дверь.
      Ой, забыла губы накрасить!
 
      23.30. Полчаса назад от меня ушел мужчина по имени Жерар. Моя несостоявшаяся французская любовь.
      Романтическое представление о французах подверглось жестокой цензуре.
      Однако все по порядку.
      Так и не успев накрасить губы, я открыла дверь. Впрочем, сожалеть не о чем — они мне, собственно, и не понадобились. Хоть на помаде сэкономила.
      Он вошел — в светлом плаще и элегантных ботинках с налетом московской непогоды.
      Размашисто снял плащ и швырнул его на тумбочку для телефона. Сразу прошел на кухню. Удивительным магнетизмом обладают наши кухни. Ни в одной стране мира их не выделяют, как у нас. Нигде в мире гости прямо с порога не проходят на кухню.
      Она, кухня, издревле служит местом для приготовления пищи. И только. Трапезничают в столовой. Отдыхают и общаются в гостиной. Особы важные — в каминной. Ну, или в кабинете. Где захочется. Кроме спальни и кухни. Эти места — святая святых любого дома.
      У нас все иначе. Где бы в квартире ни располагалась кухня, всех всегда тянет туда как магнитом. Даже если она размером с санузел. Кухня обладает фантастической способностью растягиваться до нужных размеров — в ней всегда можно разместить любое количество желающих. И дело даже не в исторической подоплеке российских граждан утолять здесь свою главную физиологическую потребность. Дело в традиционной для моих сограждан необходимости тесного душевного контактирования.
      А в гостиной или, например, в каминной такого контакта, как ни старайся, достигнуть не получается. У наших граждан.
      Почему иностранный гость с ходу прошел на кухню, как и все мои соотечественники, так и осталось для меня загадкой.
      Итак, он уселся за стол, окинул его цепким взглядом и после вступительного «Какая красота!» принялся комментировать:
      — Так, это сало? Его я не ем. А это? Колбаса? Не люблю. А это что? Что это? Капуста?
      — Это не простая капуста, а морская, — задетая за живое его манкированием, парировала я. — Это водоросли. Очень полезные, между прочим. При склерозе и вообще…
      Похоже, это на него подействовало.
      — Ну хорошо, — кивнул он. — Цыпленка я люблю, — и подвинул блюдо к себе.
      Вина при нем не было. Забыл? Не успел? Тетя рассказывала, что наша славянская привычка не приходить в гости «с пустыми руками» абсолютно не свойственна французам. Получается, что и я вполне могла бы явиться к нему без «бутылочки»… Жаль, что убедилась в этом лишь теперь.
 
      — О, какая прелесть! — Он разлил «калгановку» по рюмкам и посмотрел свою на просвет.
      Цвет ему понравился. Мы чокнулись и выпили. Он откинулся на стуле, закинул ногу на ногу и уперся плотоядным взглядом в вырез на моем свитере.
      — Ты имеешь любовника? — был задан бесцеремонный вопрос.
      Хорошо, что жизнь научила меня владеть собой и быстро реагировать на любые выпады.
      — Да, только что ушел один… Прямо перед твоим приходом. А следующего я жду после, ближе к ночи.
      Ответ его, однако, отчего-то не смутил.
      — Ты была замужем?
      — Была.
      — Почему развелась?
      Мне совершенно не хотелось обсуждать эту все еще болезненную для меня тему, о чем я ему и сообщила.
      — А у тебя во время брака были любовники?
      — Конечно нет! — запальчиво ответила я.
      И гордо подкрепила: — Я моногамна!
      — Фу, — сморщился он. — Как это скучно!
      — Скучно — что? Хранить верность? А у вас это не принято?
      — Конечно нет. Адюльтер — это прекрасно! Мой брак ничуть не сковывает меня в желании обладать другими женщинами. — Его глаза горели огнем.
      — То же самое ты позволяешь своей жене? — ехидно спросила я.
      — Я не запрещаю ей этого. Если она не будет привлекательна для других, то и меня рано или поздно перестанет волновать!
 
      К моему счастью, зазвонил телефон.
      Я вышла в коридор и сняла трубку. Звонил Женька. Мы поссорились месяца два назад, и я была уверена, что видеть его никогда больше не захочу. А услышав голос — такой далекий, но именно в эту минуту неожиданно показавшийся самым родным, — испытала смутные угрызения совести. Он справлялся обо мне, я с искренним удовольствием отвечала на его вопросы и… почти забыла о своем госте.
      Устав ждать, Жерар подошел ко мне сзади и поцеловал в шею. Я отстранилась. Он поцеловал снова. Оборвав разговор с Женькой, я резко повернулась к Жерару. Он круто развернул меня назад и, не дав опомниться, умело положил свои ладони мне на грудь.
      — Жерар, — воскликнула я, убирая его руки, — я так не люблю!
      — Хорошо, — спокойно ответил он, — давай так, как любишь ты.
      Я перевела дух и плюхнулась в кресло напротив него.
      — Я люблю… когда за мной ухаживают! — выпалила как пылкая гимназистка.
      Он удивленно приподнял бровь:
      — А я что делаю?
      Так. Пришло время разобраться в определениях.
      — Что, по-твоему, означает «ухаживать»?
      Полное непонимание ситуации… Но его ответ поразил еще больше:
      — То, что я пришел к тебе! То, что ты мне симпатична! Что еще тебе нужно?
 
      Если бы я умела свистеть, я бы присвистнула. И это говорит мне не соседский алкаш Вася, а образованный, рафинированный, пахнущий дорогим парфюмом мужчина?! К тому же француз!
      — И ты считаешь, что мне этого достаточно?
      — А чего тебе недостает?
      Странно объяснять очевидное. Очень странно. Но я попытаюсь:
      — Я люблю, когда мне дарят цветы.
      — «Цветы…» — издевательским тоном передразнил он.
      — Да, цветы. И еще когда меня приглашают в ресто…
      — …раны, — закончил он за меня (снова с издевкой).
      — Да. И когда не хватают с первого свидания за грудь.
      И тут Жерар разозлился.
      — Значит, ты — дура, — констатировал решительно и безапелляционно.
      Я задохнулась от обиды:
      — Почему так грубо?
      Он подошел ко мне и погладил по голове:
      — Ой, как грубо!
      Наклонившись, чмокнул в нос:
      — Ой-ой, как грубо…
      Сама не заметила, как снова очутилась в его объятиях.
      Но снова решительно и принципиально высвободилась.
      — Послушай, — примирительно сказал он, — через три часа я улетаю в Алматы, у нас очень мало времени.
      То есть он давал мне последний шанс. А я — может, и впрямь дура? — ну никак не спешила им воспользоваться.
      И нудным голосом зачем-то стала объяснять ему, почему никогда не вступаю в интимную связь с мужчиной на первом же свидании. Рассказывать о своем дурацком (по его представлению), просто-таки ханжеском воспитании. О комплексах, привитых мне бывшим мужем. И о Женьке, которого я, как полчаса назад выяснилось, все еще люблю…
      Он выслушал терпеливо, ни разу не перебив. Затем вздохнул, посмотрел на часы и попросил дать ему почитать мою последнюю статью. Внимательно прочитал. Попросил почитать остальные. Я вытащила подшивку газет за последний год, и он углубился в чтение.
      Спустя полчаса Жерар констатировал:
      — Хорошо. Ты хорошо умеешь задавать вопросы.
      Затем оделся, поправил перед зеркалом прическу и попросил проводить его до лифта.
      — Значит, так, — ровно сказал мне он уже в «предбаннике», — я улетаю в Алматы. Через неделю возвращаюсь. Ты меня встречаешь в аэропорту.
      — Минуточку, — встрепенулась я. — Я тебя нигде не встречаю!
      — ОК, — тем же тоном продолжил он, — через неделю я возвращаюсь из Алматы, еду мимо твоего дома, прихожу к тебе…
      — И ко мне ты не приходишь, — упрямо произнесла я.
      — ОК. Я позвоню тебе из Алматы! Оревуар!
      И, впрыгнув в лифт, исчез из моей жизни.
      00.30.
      Голубой телевизионный экран. Юная девушка обворожительно улыбается в камеру. Рядом с ней — зеленое яблоко. Голос за кадром гипнотически вкрадчиво разъясняет, что если яблоко не мазать ежедневно французским увлажняющим кремом «Ой-лав-ю-лэй», оно скукожится от недостатка влаги и иссохнет. Весь процесс иссушения показан с поразительной убедительностью и быстротой.
      А девушке — хоть бы хны! Она ведь использует этот чудесный крем и потому в отличие от яблока продолжает хорошеть и улыбаться в камеру.
      «Как не повезло яблоку — как повезло вам!» — подводит итог вкрадчивый голос за кадром.
      Тупо смотрю в телевизионный экран и впервые чувствую себя этим вот самым яблоком.
      И завидую, мучительно завидую девушке, оказавшейся настолько мудрой и предусмотрительной.
      …Вздрагиваю от телефонного звонка.
      Звонит Галка.
      Как всегда, вовремя.
      — Ну, и где наш француз? — вопрошает она с легким вызовом в голосе.
      — Только что ушел, — автоматически отвечаю я.
      — Вы встречались? Без меня?! Вот гады! Мы же собирались вместе! Вот так всегда! Подруга называется! Могла бы и предупредить! Я бы тут же подскочила!.. Эх ты…
      — Успокойся, Галка, сегодня тебе повезло больше.
 
      И как не повезло яблоку…

      Зачем, зачем я пошла на эту вечеринку? Не смогла устоять перед соблазном? Надеялась познакомиться с очередным кавалером?
      Слаба, каюсь. В вечном ожидании и вечных поисках проходит жизнь моя.
      Ищу и жду. Жду и ищу.
      Да где же искать? Все приличные мужчины давно пристроены, и не сковырнешь их с насиженных мест. Это ж какая силища нужна! Или терпение. Или попросту беспринципность. Я так считаю. Потому что девиз «Жена — не стена. Отодвинем» воплощают в жизнь только самые беспринципные представительницы моего пола (в дальнейшем именуемые хищницами). Эти-то ничем не гнушаются. Святого для них не существует в принципе — семья не является для них препятствием.
      Наметила жертву — возжелала — план захвата запланировала — все на кон поставила — вцепилась мертвой хваткой — и давай кругами да зигзагами обхаживать. Да голосом сирены обольстительной насвистывать. Да взглядами чарующими, полными восхищения одаривать. Да нежностями-ласками беспредельными, какими даже самые лучшие жены не владеют, обволакивать…
      А коль не поддается жертва — ату его, загнать любыми методами! Не ведется если на сладкие речи да жаркие объятия, не отлипает никак от очага родимого, тогда последнее, самое опасное, но проверенное веками средство (на которое, правда не всякая отважится, а лишь самая хищная хищница) — подлить, подсыпать, приворожить… Ну, после этого он точно уж никуда не денется! Ляжет смирненько рядышком и — затихнет. И ни-ку-да больше не дернется.
      Случается, правда, что такой, послушный и присмиревший, он после окажется и не нужен вовсе. Либо сама в нем разочаруется: поймет, что обманулась — не ту добычу высмотрела, что при пристальном ознакомлении оказался далеко не столь хорош, как привиделось сослепу, в порыве поиска. Но — поздно уже: намертво к тебе припаян и отлипать не собирается.
      Мало кто заранее об этом задумывается, правда. Хищницами ведь движет одно-единственное желание: «Хочу!» И точка.
      …О чем это я? Разобрало, ох, разобрало! Накипело прямо-таки.
      Зачем я взяла трубку?
      Думала поспать подольше хотя бы в субботу, телефон подушкой даже накрыла — на всякий случай.
      Хотя, конечно, это такой же самообман, как и в случае с будильником в школьные годы. Помню, слишком тяжко было в осеннее-зимний период подниматься в полседьмого, и я специально переводила часы на десять минут вперед, чтобы не было соблазна поваляться «ну еще пять минут» в постели. Услышав звонок и взглянув на часы — мгновенно вскочить, в ускоренном темпе засобираться, а потом, судорожно всовывая тело в ненавистно-омерзительную школьную форму, «вдруг» обнаружить, что десять именно этих золотых запасных минут у меня имеется! И — перевести дух.
      Как будто бы не я сама, а кто-то другой, незнакомый заводил часы вчера вечером. Как будто утро начиналось с амнезии и я, охотно вздрагивая от резкого звонка, понятия якобы не имела, на какой именно час с минутами сама же поставила будильник. Но ведь действовало же!!!
      Пряча телефон под подушку, я занималась примерно тем же.
      Вместо того чтобы честно отключить его до полного своего назавтра пробуждения, я просто сверху укладывала подушку. Или даже — иногда — пару подушек…
 
      Звонок тем субботним утром был таким резким, что и все пять подушек, уверена, не скрыли бы его воинственного воя. Категорически не хотелось просыпаться, но вечное «а вдруг что-то случилось?» заставило-таки побороть лень…
      Звонила Мадам. Приглашала в гости.
      Надо отдать должное — чувство благодарности ей не чуждо. Знала бы она, насколько не бескорыстно я лечила тогда ее пуделя!
      Когда Анька попросила меня посмотреть собачку своего дяди, я не пошла — я полетела.
      Ведь хозяином собачки был ОН — кумир моих девичьих грез. Сколько романтических писем было написано мною ему — ему, олицетворяющему истинно мужские благородство и величие. Он перевернул всю мою жизнь с того самого момента, когда я впервые прикоснулась к его искусству.
      Я писала ему восторженно-длинные письма и… сжигала их, сознавая-ощущая-признавая собственное ничтожество. Я не пропустила ни одной телепередачи или творческого вечера с его участием! А фильмы его вообще знала наизусть…
      Несколько лет подряд я даже пробовала поступать в разные театральные вузы. Не то чтобы чувствовала в себе какой-то талант — просто очень хотелось вращаться в пределах его орбиты.
      Учась в медицинском училище и тайно от мамы, представляющей меня исключительно в накрахмаленном белом халате и спасающей людские жизни, я каждую весну бегала на прослушивания в ГИТИС, Щукинское и Щепкинское училища. Читала обязательные басню-стихотворение-прозу и готова была даже станцевать или спеть, но… до этого так ни разу и не дошло.
      И все же больше всего я мечтала поступить во ВГИК, потому что ОН там время от времени преподавал, а когда-то прежде, я слышала, даже возглавлял кафедру. Я знала, что это утопические, просто идиотические мечты, ведь я реально оценивала и свои внешние данные, и свои артистические способности. Поскольку дальше моих вожделений они не струились, во ВГИК я не рискнула даже сунуться. К чему мне лишние подтверждения и без того многочисленных комплексов?..
      Зато я познакомилась с Анькой. Случилось это, правда, значительно позже — когда после окончания медучилища и уже и несколько лет работала в ветеринарной клинике.
      Из всех искусств я выбрала животных.
      Со временем они заменили мне личную жизнь. Спасая кошек, собак, попугаев, я сама спасалась от одиночества. Я вовсе не отказывалась от общения с мужчинами, однако чем больше узнавала их, тем все отчетливее понимала, что собаки для меня как-то предпочтительнее.
      Они не злоупотребляют алкоголем.
      Не играют в азартные игры на деньги.
      Не сматываются в любое время года на рыбалку.
      Не отдают свое предпочтение непонятным приятелям и не задерживаются до глубокой ночи неизвестно где.
      Не оскорбляют.
      Не предают.
      Никогда не кусают без причины. (Ну, если только не страдают бешенством.)
      И главное — не бросают!
      Они откликаются на доброе к себе отношение и сторицей платят за любовь. А все мои романы с мужчинами оборачивались, как правило, горечью и разочарованием…
 
      По странному стечению обстоятельств Анька появилась в моей жизни в тот момент, когда я рассталась с очередной иллюзией по имени Павел.
      Он тоже был из мира искусства — как и мой предыдущий друг, художник-карикатурист, в котором по неопытности я не сразу разглядела алкоголика. Хотя это меня тогда не сильно напугало. Опять же по наивности. Мне казалось, что я вылечила бы его, ну, или по крайней мере потерпела бы — ради того же искусства.
      Однако его слабостью воспользовалась другая. Моя бывшая одноклассница. И ведь как изощренно воспользовалась! Прямо у меня в квартире. Пока я в ду2ше была.
      Днем приехала с бутылкой и тортом в гости, ища утешения своей одинокой судьбине. Я ее пожалела. И даже на ночь пригласила остаться, разнесчастную эту. Постелила. Одеялко подоткнула. А когда душ перед сном принимала, тут-то она его тепленьким и взяла.
      А еще через пару месяцев возникла на пороге с заявлением: «Всю жизнь мечтала о ребенке, случилось чудо, буду рожать».
      Я-то сама и не думала рожать от алкоголика! Как медик понимала, что сначала вылечить его надо, а там уж и о детях думать будет можно. Но она опередила. Знала, окаянная, как он от детишек млеет, вот и исхитрилась — ударила по самому слабому месту.
      Надо же, даже алкаши нынче нарасхват!
 
      Очередной друг, Павел, был несостоявшимся актером. Медсестра из нашей клиники захотела познакомить его с одной из нескольких моих молодых подружек, которых я опекала (за неимением собственных сестер, братьев и детей).
      Занятно, но мою кандидатуру она не рассматривала вовсе.
      «У тебя, помнится, имелась в подружках длинноногая егоза. Так это как раз в его вкусе. Ты говорила, она недавно с мужем развелась и мечтает о новой любви? Вот то, что ей надо. Красивый парень, ну до чего красивый! А пропадает. Никто его в кино последнее время не снимает, а из театра он сам ушел — не сработался с главрежем. Тот приревновал его к своей жене и попросту уволил. А он даже бороться за себя не стал — такой добрый, такой славный».
      Я, правда, в толк взять не могла, как славный, добрый и к тому же красивый может «пропасть», но номер своего телефона дала — чтобы доставить всем удовольствие.
      Он позвонил через день и грустно представился.
      Я пригласила его заскочить как-нибудь ненадолго (чтобы знать хоть, кого буду пристраивать младшей подруге).
      И он пришел в тот же вечер. Зачем-то принес бутылку шампанского. Мы ее скоро и чудненько так распили, и он побежал за второй.
      Я давно заметила, что шампанского почему-то всегда не хватает. Пока он бегал, я быстро начала приводить себя в порядок.
      До его прихода такого желания у меня не возникло. Я встретила его в стареньком спортивном костюме и без макияжа — не для себя же, чай, кавалера ждала! Но когда он, уходя в магазин, бросил на меня на пороге неожиданно заинтересованный взгляд, я почему-то пулей понеслась мыть голову и спешно кидать на физиономию макияж. Потому что он и впрямь был хорош собой. Невероятно. И зачем ему надо знакомиться через третьих лиц, когда при одном лишь взгляде на него любая способна голову потерять?!
      После второй бутылки он разговорился. Поделился со мной всеми тяготами жизни никем не признанного «великого» артиста. Он даже прочитал мне горькое и страстное стихотворение, отражающее внутреннее состояние мятущейся личности. Его то есть личности. А «на закуску» поведал о распавшемся союзе с любимой женщиной, оказавшейся легкомысленнее, чем он мог предположить. И главное, меркантильнее.
      — Представляешь, я ей говорю: «Давай родим ребенка!» А она мне: «Павел! Мне нужны гарантии! Когда ты положишь мне на это десять тысяч, я подумаю». А я ей: «Какие тебе гарантии нужны? Ты — моя жена!» Но ей этого, оказывается, мало. Ей деньги важнее… — Он всхлипнул и подпер ладонью красивое лицо. А потом взглянул на меня и неожиданно констатировал: — Вот ты — не такая. Ты хорошая.
      Почему он сделал такой вывод, я уточнять не стала.
      Неожиданно вспомнив, ради чего, собственно, мы с ним знакомились, я сказала:
      — Знаешь, пожалуй, я знаю, кто мог бы тебя утешить. У меня есть такая замеча…
      Договорить он мне не дал. Схватив мою руку, принялся осыпать ее поцелуями. От неожиданности я запнулась на полуслове и с полным непониманием происходящего воззрилась на него. Потом запоздало обнаружила, что уже месяц как не делала маникюр, и поджала пальцы внутрь ладони, не видя другой возможности высвободить руку.
      Он уставился на меня умоляющим взглядом и произнес:
      — А у тебя есть водка?
      Я растерялась. Неужели и этот алкаш?! Везет же мне!
      Или, что еще более оскорбительно, ко мне можно проникнуться симпатией только после определенного количества спиртного?
      Словно почувствовав мое отчаяние, он прошептал:
      — Не обижайся, у меня просто очень тяжелый период, и ни в чем я пока не вижу спасения. Не гони меня! Я тебе пригожусь.
      Он хватался за меня как за соломинку, и я не смогла ему отказать. Как и никогда, впрочем, не могла отказывать нуждающимся…
      Два месяца мы почти не разлучались. Он приезжал ко мне в любое время суток, когда ему это было необходимо, или вызывал меня к себе примерно так: «Если не увижу тебя в течение часа, я умру!»
      И я не могла противостоять его напору. Никогда прежде на меня не обращали внимания столь красивые мужчины. Он сумел уверить меня, что я привлекательная. И умная. И тонкая. Душой.
      Однажды, заснув на моем плече, он неожиданно встрепенулся и вскрикнул:
      — Прошу тебя, прошу, умоляю!
      — Да, Павлуша, что, что такое? — воскликнула я испуганно.
      — Прошу тебя, — заплетающимся языком произнес он. — Никогда, ни-ког-да не надевай этот свой лиловый пуховик, да еще в комплекте с рюкзаком! Это страшно несексуально. — И вырубился.
      Так и не поняв, сон ли ему плохой приснился или это его подсознание выдало подобный бред, но на следующий день я пошла на рынок.
      На отложенные на черный день отпускные купила жутко дорогой плащ на подкладке из искусственного меха и симпатичную вместительную сумку с двумя лямками через плечо. Ну что делать, ну люблю я большие и практичные вещи! И чем ему мой пуховик не понравился? Пять лет сносу ему не было! Пришлось тем не менее потратиться, ведь я, кажется, почти потеряла голову. Настолько, что даже светлый лик кумира моей юности стал постепенно меркнуть в лучах неожиданно нахлынувшего чувства к новому возлюбленному.
      А возлюбленный… возник однажды на пороге моей квартиры (как всегда, поздно вечером). Позволив накормить себя ужином, он взглянул на меня загадочно-отстраненно и произнес:
      — Ох…
      — Что такое, Павлуша, что случилось? — вновь закружилась я.
      — Знаешь, — сказал он после короткой паузы, — я обожаю свою жену. — Быстро взглянул на меня и добавил: — Но сегодня вполне готов к разврату!
      Разумеется, я выставила его вон.
      И прорыдала всю ночь…
      Через две недели он позвонил, справился обо мне и… попросил в долг двести долларов, извиняясь и уверяя, что я самый добрый человек на свете и потому пойму и не смогу отказать.