«Всех облил дерьмом!»

Я отбросил газету.

Вот кому бы я с удовольствием набил морду.

Вышел на улицу.

Благо, тут все еще было лето.

Зеленый, без заднего борта, чтобы удобнее выпрыгивать, джип военной полиции с воем проскочил мимо. Я перешел дорогу.

Яблоневый сад по другую сторону Элиягу Голомб заливала светом луна.

Знакомая дырка в колючке еще сохранилась. Возможно, косули пробирались в сад именно здесь. Я прошел под деревья. Достал сигареты.

«В полнолуние у нас не солят, не квасят. Наверное, и тут тоже…»

Разбросанные немногочисленные светильники вверху, на гребне Байт ва-Ган, как обычно, напомнили дорогу к кишлакам на Памире, где проходила моя армейская служба.

Вершина Байт ва-Ган со строившимися по склону виллами была бедна огнями.

Этим и ограничивалось сходство.

Автор «Памирских походов» Рустам Бек писал об обитателях суровых тех мест: они влачат жалкое существование, испытывая нужду и голод…

Служба была суровой. Но жизнь казалась такой устойчивой, прочной. Отгремели кровавые бои с бандами Джанибека, Тохтарбая Шокиргиза. В Ленинской комнате вывешивали стенгазеты с портретами отличников боевой подготовки. Устраивали экскурсии в колхозы. На поле в Поршневе, в горах проводили игры, скачки, коз-лодранье. Через Пяндж с другой стороны границы смотрели жители, которые потом стреляли в нас, когда мы выжигали огнем их кишлаки, выполняя интернациональный долг у них в Афганистане…

«Господи! Какую страну потеряли…»

Утром я вышел из дома рано.

Мощные потоки машин вливались из боковых ответвлений на всем протяжении узкой Элиягу Голомб. Выше, на нерегулируемом светофором перекрестке, несли службу ГАИ школьники.

В воздухе стояла трель свистков.

Я разговаривал с Москвой из уличного автомата 6480300 на перекрестке Пат.

Рэмбо был у себя в офисе. Новостей для меня у него не было, они ожидались здесь. Сегодня. Вчерашний полицейский должен был обязательно появиться. И скоро.

— А еще паб «Сицилийская мафия»… — Рэмбо должен был знать, чем я занимаюсь и где именно меня следует искать, если что-то случится. — В привязке с фирмой по возврату долгов…

Рэмбо внимательно слушал.

— Все. Вечером позвоню.

— Давай.

Ступенчатый город поднимался вверх над районом Ка-тамоны метров на сто.

Дома росли как бы один на крыше другого.

В той стороне был центр.

Я еще постоял.

Катили в обе стороны мощные, снабженные кондиционерами автобусы — неповоротливые с виду, неизвестно как разъезжавшиеся на узких улочках.

Я прошел к магазинчику — маленькому, белому, с витринами, забитыми продуктами.

Его держали соотечественники.

Магазин был еще закрыт. Но продавцы уже съехались.

Перед домом стояло несколько японских машин и отдельно маленький крепенький «фольксваген» хозяина.

Надпись на тетрадной странице, косо висевшей на двери, была сделана по-русски:

«Ценностей в магазине нет, просим не рисковать напрасно!»

Было ясно, для кого написано.

Мне позволили купить сигарет. Угрюмо, желчно…

Жертвы наемного труда были повсюду одинаковы, у себя ли — в Харькове и Мариуполе или тут — в Израиле…

В придачу я получил газету «Наш Иерусалим».

Еще по дороге я прочитал рекламу. О ней мне накануне говорила мама Лены.

Большими буквами в центре листа было напечатано:

«СМ» должно было означать название паба — «Сицилийская мафия».

«Мы поможем в сложной ситуации, которая кажется вам безвыходной, частное расследование, выявление очевидцев, розыск друзей и недругов, помощь в возвращении долгов…

Наши телефоны…

Я включил радио на русском.

Повторяли все ту же рекламу:

«Мой папа страдал от скопления газов в пищеварительной системе. Я говорил ему: „Папа, такие проблемы нельзя держать внутри!..“

Тому, кто в это время ел, можно было лишь посочувствовать.

«Приятного тебе аппетита, земляк!»

За то время, что меня тут не было, на радио не появилось ни одного незнакомого голоса.

Все точки над «i» в эфире были давно расставлены.

Пирог поделен между успевшими к столу. Я подошел к окну.

На Элиягу Голомб грохотал транспорт.

Чувство, что что-то должно произойти, не оставляло меня.

Реклама на радио тем временем закончилась. Началась консультация адвоката. Пошли звонки радиослушателей.

«— Я живу с сожителем, — говорила какая-то дама, — который в последнее время плохо себя чувствует. Он не предполагает, насколько все обстоит неважно. Я хочу знать, получу ли я пенсию после его смерти…

— Вы звоните из дома? Он вас слышит? — спросил ведущий.

— Он сидит рядом, но не понимает по-русски…

Люди не менялись.

— Не будет ли этичнее, если позвонит он сам? — спросил адвокат.

Ведущий перебил:

— Несколько коммерческих реклам. «На этой неделе в лото, 20 миллионов шекелей…»

Я выключил радио.

С улицы раздался рев мощного мотоцикла.

Я обратил на него внимание, когда звук еще только приближался со стороны центра. Теперь он был уже под моими окнами. Я ожидал услышать, как мотоциклист удаляется.

Шум, однако, резко прервался внизу у подъезда.

Я выглянул в окно.

Высокий, широкоплечий израильтянин, в черной куртке, с мотоциклетным шлемом под мышкой быстро взбежал по бетонной лестнице на галерею внизу.

Черная мощная «ямаха» была припаркована у металлической ограды, отделявшей проезжую часть.

Еще через минуту в дверь позвонили.

— Ми? Кто? — спросил я на иврите.

— Полиция. Миштара. Юджин Кейт.

Глазок слегка как бы отдалял звонившего по другую сторону двери, позволял лучше его разглядеть.

Высокий, с решительным лицом, полицейский смотрел перед собой. Куртка была расстегнута. Он был в джинсах. На ногах белые кроссовки.

Справа, за поясом, пистолет. Черные «щечки» рукоятки выглядывали из желтой кожи поясной кобуры.

Я узнал его.

«Вчера он пас меня на Бар Йохай и потом, до самого дома…»

Я открыл дверь.

— Шалом!

— Шалом…

Полицейский показал жестом, чтобы я отступил в глубь салона, к кухонной мойке. Потом крутанул кистью руки — «спиной к двери!».

Я покачал головой. Он положил руку на пистолет.

Я отвернулся, положив руки перед собой на кухонную мраморную раковину, как на капот машины. Полицейский сзади коснулся кроссовкой моей щиколотки. Во всем мире этим понятным всем жестом полиция приказывает отставить ноги дальше от опоры и как можно шире…

Он провел по моим карманам, вдоль брюк, живота. Зрелище моей спины было необходимо ему, чтобы убедиться в том, что за поясом сзади у меня тоже ничего нет.

Он двигался осторожно.

Не выпуская меня из виду, поставил на стол шлем.

Шлем был в ярких синеватых разводах, с пластмассовым козырьком, с назубником, отделанный изнутри пружинящим слоем синтетики.

Не закрывая входную дверь, окинул взглядом соединенный с американской кухней салон.

Возможно, он предполагал встретить у меня в квартире несколько российских воров в законе — «российскую мафию», которой их пугали газеты.

Успокоившись, он осмотрел еще ванную и туалет. Прошел в спальню.

Я закрыл дверь. Моим соседям по подъезду не обязательно было видеть эту картину.

Услышав щелчок замка, полицейский быстро обернулся.

Все было, однако, в порядке.

Чтобы окончательно его успокоить, я вывернул карманы и сел.

Он подошел к окну и открыл его. Поставил шлем на подоконник, устроился рядом. Взглянул вниз.

Я понимал смысл всего, что он делает. В случае нападения он мог в любую секунду получить помощь снизу, с автобусной остановки.

С другой стороны, это выглядело как забота о «ямахе».

— Меня зовут Юджин Кейт… — Он наконец представился. — Можно Женя.

— Александр. Можно Алекс.

Я постарался быть спокойным.

— Ты в порядке?

— Да, спасибо. Как ты…

«Ритуал соблюден…»

Кто-то из коллег рассказывал, как, приезжая на обыск в Узбекистане, они, прежде чем начать работать, обязательно пили чай с хозяином. Не переломить лепешку было бы непростительным оскорблением…

— Ты и вчера был с мотоциклом.

— Да. Я как Рони Лейбович…

— Кто это? Я его не знаю.

— Ты и не должен знать. Двадцать ограблений банков… — Юджин Кейт был не уверен в моем английском. Говорил небыстро. — Всегда приезжал к банку на мотоцикле… Твое удостоверение личности, Алекс…

Я перешел к письменному столу, за которым сидел, когда услышал «ямаху». Достал из ящика и подал «теудат зеут» — внутренний паспорт.

Юджин Кейт погрузился в его изучение.

Хотя изучать там было в общем-то нечего: страничка малого формата в пластмассе, несколько строчек на иврите и арабском.

— Пожалуйста.

Полицейский вернул мне мой внутренний паспорт.

Теперь у него был вполне дружелюбный вид, отчасти даже смущенный.

Может, он полагал, что у меня не окажется документов?

— Я приехал говорить с тобой неофициально, Алекс…

— Сначала официально… — прервал его. — Я могу пригласить своего адвоката? Что у тебя ко мне?

— Почему ты интересуешься Амраном Коэном? Убитым…

— Ты записываешь разговор?

— Нет.

— Предпочитаю убедиться.

— Хочешь, чтобы я разделся?

Он спрыгнул с подоконника.

— Снимай по одной вещи. Клади на стул.

— Дверь запер?

Он был мне симпатичен как полицейский. Если он меня не обманывал, мы могли бы найти общий язык.

— Запер.

— Смотри!

Куртка, сорочка, кобура полетели на стул. Затем джинсы. Майка. Носки. Он остался в белых трикотажных трусах.

Оружие он положил на подоконник.

Я внимательно ощупал каждую вещь. Заглянул в бумажник. Там были несколько сотен шекелей, фотографии, банковская и телефонная карточки…

Я показал на трусы.

— Ты хочешь увидеть, мужчина ли я?

— Считай, что так.

Он скинул трусы. Стал лицом к окну. Нагнулся. «Чист…»

— Одевайся!

Пока он приводил себя в порядок, я снова включил радио. Передавали концерт по заявкам.

Музыки было немного. Зато каждый мог передать привет друзьям, родственникам, землякам. И не лично, а в открытом эфире. На всю страну. Поздравлявшие искали новые слова для самовыражения, кончалось же это хорошо знакомыми советскими штампами. У всех одинаково.

— …Мирного вам неба над головой и крепкого здоровья!

Кейт оделся.

— Теперь поговорим. Только не здесь.

— Согласен.

В багажнике мотоцикла лежал второй шлем.

Я надел его. Опустил на глаза прозрачный щиток. Он был из непробиваемого «пи-ви-си». Кейт погнал вверх по Элиягу Голомб в сторону центра, у греческого монастыря Креста он дважды плавно переложил руль.

Мы повернули вначале влево, потом вправо.

Казалось, что «ямаха-диверсия» в состоянии преодолеть звуковой барьер.

Это было не так. И звук в шлемах оказался вполне терпимым.

Мы выскочили на трассу Иерусалим — Тель-Авив.

Здания, остановки, прохожие — все отлетало назад!

Плоские шляпы хередим, солдаты, рюкзаки, крученые стволы маслин.

Я ни о чем не спрашивал.

Мелькали огромные камни, словно сломанные челюсти великанов, дорожная техника, магазины с надписями на арабском и английском… Показался полицейский пост. Мешки с песком.

Кейт сбросил скорость. Я понял, что мы на границе территории.

Солдаты приветственно махнули руками.

Впереди было поселение. Красные черепичные крыши.

Еще минуты через три Кейт затормозил.

Трехэтажная вилла уходила вниз, под склон. Дорога шла на уровне верхнего этажа. В салон, в кухню надо было спускаться. Там же был разбит небольшой сад — ухоженная зеленая лужайка и три фруктовых дерева.

Пожилой плотный человек открыл нам дверь.

— Знакомься… — Кейт показал на меня. — Алекс. Офицер российской полиции…

Я уточнил:

— Бывший.

— А это — мой отец. Иосиф. Кстати, из России. Из Вильнюса. Тоже полицейский.

Хозяин добавил по-русски:

— Тоже бывший…

Он был немногословен. Наверняка жил один.

— Мойте руки и идите к столу, ребята… У меня якнине, паштет. И цепелинай. Литовская кухня…

— Выпить у тебя найдется?

— Останетесь на ночь?

— Да.

— Найдем. К кофе будет коньяк.

Кофе пили на балконе верхнего этажа.

Внизу глубоко лежало дно долины. Кроваво-красный уголек солнца светился в межгорье.

Мы говорили обо всем, кроме дел. Присматривались. Отец Кейта неожиданно спросил:

— Ты «Три мушкетера» любил? Хорошо помнишь?

Я пожал плечами. Когда-то я действительно считал роман любимой книгой.

— Вроде…

Кейт с усмешкой следил за нами. Он знал, что за этим последует. Хозяин улыбался:

— Что сказал д'Артаньян, когда Ришелье предложил ему звание лейтенанта?

«Господи! Сколько же лет прошло с той поры, когда все это трогало, было так важно! В школе меня звали Ато-сом. Я же представлял себя д'Артаньяном…»

Нас, живших в разных странах, соединяли книги!

Я помнил этот эпизод.

— «Ваше преосвященство, — сказал д'Артаньян, — так уж получилось, что все мои друзья служат в королевских мушкетерах, а все недруги — гвардейцы вашего преосвященства. Меня не поймут ни те, ни другие…»

— Примерно… А как назывался трактир, где миледи получила индульгенцию кардинала на убийство д'Артаньяна?

— «Красная голубятня».

Кейт уже откровенно смеялся:

— Ты прошел тестирование. Отец — он полицейский психолог.

— Ты полагал, что я имею отношение к случившемуся с Амраном Коэном? — спросил я.

— Да ладно… Один полицейский всегда поймет другого! Тем более, что виновные, или кто они там, уже сидят.

Мы еще выпили.

Юджин рассказал, как его поперли из Матэ Арцы — Генерального штаба полиции. Потом про Роберта Дова, ..

Кейт не раз терпел фиаско. Его обходили более шустрые.

— Теперь Роберт Дов в Центральном отделе…

Казалось, я сижу с кем-то из своих.

Гребаное начальство. Несвобода. Несправедливость…

Я рассказал, как мой генерал, изгоняя меня из управления после случая на Кутузовском, на селекторном совещании объявил на всю Московскую дорогу:

«На вокзал возвращается начальник отделения уголовного розыска имярек…»

Я попытался еще с помощью Иосифа, который пил мало, перевести с русского на иврит:

— Блядям, ворам и ментам долго оправдываться…

Кейт все понял.

Еще я пробовал объяснить про линейное отделение на станции «Кусково» под Москвой, так называемое Шушенское:

— Штрафняк. Там в розыске как-то одновременно трудилось сразу семь погоревших начальников розысков…

Но тут возникли сложности: Иосиф не знал про Шушенское, его сын — смутно о Ленине…

— Бог не фраер, он все видит…

Юджин Кейт коротко обрисовал мне дело Амрана Ко-эна, от которого его отстранили.

— С убитым этим нищим не все просто, Алекс! Это дело дурно пахнет. Дов — он из такой породы людей… Ты в шахматы играешь?

— Не то чтобы очень!

— Есть такие. Если сделают удачный ход, начинают постукивать по столу или ногой по полу. Напевают…

— Понимаю.

— «Управляй своим настроением, сказал Гораций. Ибо оно если не повинуется, то повелевает…» — вставил Иосиф.

— Ладно, папа, ты его не знаешь! Он сначала солит, потом пробует. Холодный интерес исследователя. Такому все в пользу, все любопытно…

Я тоже не любил этих людей.

— Сытые, выспавшиеся следователи изгаляются в своей моральной чистоте над запутавшимися обвиняемыми…

Мы хлопнули по рукам.

— Точно!

И еще выпили.

— Пошли они к такой матери, Юджин. В чем проблема?

— Я хочу, чтобы ты помог проверить по России одного человека…

Он достал из бумажника несколько фотографий. Человек, изображенный на одной, мне кого-то напоминал. Но я не мог вспомнить, кто он.

— Почему вы не обратитесь в Москву официально?

— Никому не интересно. Я занимаюсь этим лично. Сможешь?

— Попробую.

На второй была уменьшенная дактилоскопическая карта. Я заметил характерные особенности: «Отпечатки пальцев сняты с трупа…»

Еще была фотография с изображением татуировок на коленных чашечках: шестиконечные звезды…

В России это была привычная татуировка блатняка-от-рицалы, придерживавшегося воровских традиций, не соблюдавшего режима содержания в местах заключения.

Тут их приняли за «щиты Давида».

— Сионистская мотивация?.. — Кейт указал на татуировки.

Я объяснил.

— Очень похоже. Судя по его связям.

— Ты скажешь, кто это?

— Амран Коэн. Убитый… Кто он в действительности — неизвестно. Я считаю, что это убийство — дело рук мафии; Человек этот был связан с уголовниками и их общаком. А это — большие деньги. Роберт Дов их не нашел…

Мы еще долго сидели.

Перед сном Кейт-старший не без умысла показал мне свою коллекцию полицейских атрибутов разных стран мира: фуражки, вымпелы, значки. Новейших российских там не было. Я все понял.

Утром Кейт подбросил меня на Центральную автобусную станцию Иерусалима.

— Я не хотел вчера говорить при отце. Он бы разволновался. Ко мне поступили сведения по поводу Гии. Приехал его отец. Бывший футболист грузинской команды…

— Да…

— Первым делом он спросил: «Где Гия?» Жена ответила: «В тюрьме. За убийство…» — «Как в тюрьме?» Пришел на Русское подворье. Роберт Дов дал свидание…

— У нас подследственным не дают.

— Роберт вел тайную видеозапись. Он хотел найти новые доказательства…

— Да.

— Отец спросил: «Сынок, ты убил его?» — «Нет, папа, я не убивал!» — «Посмотри мне в глаза!» — «Папа, я не убивал! Как мне быть? Мне советуют признаться — тогда мне дадут меньше срок!» Дов прекратил свидание. Отец еще успел крикнуть Гии: «Не признавайся, сынок!..»

Дальнейшая дорога — из Иерусалима в аэропорт Бен Гурион в двухэтажном автобусе — заняла около часа.

Я привычно отвернулся к окну. Отмечал местные достопримечательности. Дремал.

Кто-то другой во мне отвлеченно анализировал отношения, завязавшиеся у меня с одним из детективов Центрального отдела полиции Иерусалимского округа.

Привлекательный образ американского и итальянского полицейского создавался свободными мастерами кино. Их герои говорили языком улицы, могли выпить на службе, обмануть начальство, уйти с проституткой, но это было так понятно.

Завязавшиеся у нас отношения можно было оценить как успех, но противники Кейта, узнав обо мне, легко могли сделать его и меня своими легкими мишенями.

Из частного российского детектива я мог запросто превратиться в лицо, скрывшее при въезде в страну подлинные цели своего визита. Хотя, с другой стороны, отец Кейта за годы его работы в Генеральном штабе полиции наверняка заимел хорошие связи в верхах, в Министерстве государственной безопасности.

Своему сыну, правда, он помочь не смог…

Со второго этажа автобуса человечки внизу выглядели непропорционально уменьшенными, с маленькими ножками.

Два хередим — в традиционной черной одежде, шляпах — стояли по обе стороны пустой улицы, друг против друга, терпеливо ждали, когда зажжется зеленый. Высокие, в черных чулках, с открытыми щиколотками под куцыми, чуть ниже колен, брюками.

Трое других хередим шли к молитвенному дому. Молодые, с пробивавшимся пушком на подбородках. У каждого в руке была книга…

«Разночинцы-демократы…»

«Суров ты был, ты в молодые годы умел рассудку страсти подчинять…» — что-то в таком роде, если память мне не изменяла, писал Некрасов.

Людей в автобусе было немного. Я огляделся. Кто из них ехал в аэропорт, чтобы дальше лететь в Москву, Сказать было трудно.

Моя соседка — молодая женщина со следами угрей на лице — всю дорогу грызла ноготь. Так и заснула с пальцем во рту…

Эта не могла помочь в моем деле.

В аэропорту Бен Гурион меня интересовали соотечественники. Несколько человек, обративших на меня внимание, были явно сотрудниками охраны порта — мятые брюки, куртки с короткими рукавами. На поясе мог быть пистолет.

Прежде я принимал их за сотрудников израильской контрразведки, впрочем, если я и ошибался, то не намного.

Постепенно в аэропорт начали прибывать соотечественники. Они отличались даже внешне. Иначе одевались, иначе себя вели.

Я подождал начала регистрации на московский рейс.

Мне надо было найти человека, который возьмет у меня конверт и по прибытии в Москву позвонит по телефону, который на нем написан.

Не каждый готов был взять конверт в самолет у незнакомца — здесь, где террористические акты часты, как нигде!

Во избежание недоразумений я готов был вручить конверт в присутствии израильского секьюрити…

К материалам Юджина Кейта я присовокупил корреспонденцию о криминальных войнах в стране…

Я долго ходил по залу. Даже заглянул в туалет в поисках достойного человека. Тут было тоже пусто. У соседнего писсуара стояла коротко остриженная тонкая девочка и что-то доставала из джинсиков на подтяжках…

«Ну и дела!»

Наконец рядом с баром я увидел того, кого искал.

Пассажир оказался из Грозного, летел в Москву. Он охотно взялся выполнить мою просьбу…

— Гия, к адвокату! — крикнул надзиратель.

Небольшое, по-казенному оформленное помещение для встреч такого рода находилось тут же, в изоляторе временного содержания на Русском подворье.

Адвокат — крупный рыхлый мужчина в очках в роговой оправе — сидел за столом.

— Шалом. Ты в порядке? Я твой адвокат. Мое имя Йаков.

Разговор предстоял на иврите.

Гия, общаясь в камере с Хитрым Лисом, уже успел малость пообтереться. Это был не тот сбитый с толку подросток, которого Роберт Дов привез в полицию прямо со стройки.

— Тебя наняла моя семья?

— Мне поручил это суд. Если я тебе не понравлюсь, ты можешь отказаться от моих услуг…

— Зачем? Я пока не против!

Йаков поправил очки.

— Прокуратура предъявляет тебе обвинение в шоде…

Хитрый Лис в камере толковал:

— Шод это грабеж. Грабеж с насилием тут всегда идет как покушение на убийство. По старому кодексу РСФСР как статьи 19 и 138 и еще 146…

— …Наказание — пожизненное заключение, то есть восемнадцать лет, из них половина — реальные. В тюрьме…

Йаков поднялся, включил электровентилятор.

Грузность распределялась в нем неравномерно. Основная Тяжесть сосредоточивалась в верхней половине. Тяжелая голова без шеи, длинное туловище, живот. Ноги были от другого человека — нормально развитого…

— Ты меня понял?

— Да.

— Ты признаешь себя виновным?

Гия сдвинул густые черные брови к переносью.

— Я не знаю, как лучше…

— Прокуратура наверняка предложит тебе судебную сделку. Я от твоего имени, разумеется, признаю непреднамеренное убийство, если они, в свою очередь, откажутся от умышленного убийства…

— Ничего не поймешь!

— В результате ты получаешь пятнадцать лет…

За дверью, за окном слышались громкие голоса…

— Суда в этом случае уже не будет?

— Суд только утвердит сделку.

— Выходит, так лучше?

— И я так думаю! Потом получишь свидания, телефон…

— Борьку ты защищаешь?

— У него свой адвокат. Тоже от суда.

Йаков взглянул на часы. Главное было сказано. Гия еще потянул. Ему не хотелось в камеру.

— Когда ты еще придешь?

— Как только мне позвонит прокурор…

— Сигарет нет у тебя?

— Я не курю. Ты хочешь, чтобы я кому-то передал приветы?

— Нет.

— Что сказать матери?

— У меня все в порядке… — В глазах защипало.

После рождения третьего ребенка, два года назад, с ней что-то случилось. Вроде нервного расстройства.

— Что мой брат?

Младший брат жил на севере, в кибуце.

— Я слышал, его полиция допрашивала. Друзья твои все в порядке…

— Не сомневаюсь.

«Ты сидишь, а на воле продолжается жизнь…» Когда вели назад, в камеру, затянул:

— «Что же ты, мама, не зажигаешь огня…»

Иерусалимский паб «Сицилийская мафия» был стилизован под салун золотоискателей в местном варианте. Навес, металлические сетки, затянутые рогожкой, стойка.

Это была идея Макса. Так же, как и амбициозное название: у деревянной коновязи, рядом с традиционным колесом от повозки, прибывшая молодежь ставила мотоциклы, мотороллеры.

Жора — полковник или кто он там был на самом деле — предоставил партнеру полную свободу действий.

Он смотрел сквозь пальцы на наезды, которые Макс совершал на иерусалимских нищих, и даже незаметно поощрял их. Знающие люди были совершенно уверены, что он управляет младшим партнером, как опытный наездник, — едва уловимым движением ноги.

Внутри паба расставили холодильники с напитками. На тротуар перед входом выдвинули столики. За спиной бармена укрепили витрину с экзотическими бутылками.

Для Макса это была счастливая пора.

Организованная им фирма по возврату долгов неожиданно сразу начала раскручиваться. Позвонил темный мужик-сабра: на него работали двое нищих, собиравшие в районе улиц Гилель. Мужик просил поддержки против конкурента.

Макс гарантировал.

Но самые крутые бабки обламывались от приехавшего из Грузии отца сидевшего за убийство нищего Гии. Грузин обратился за помощью лично к нему, к Максу. И они уже встречались и говорили с глазу на глаз…

Тайное становится явным.

Скоро стало известно, что к Максу потянулась ниточка от сильных крутых мужиков из России, которые прибыли в Израиль. Всю свою недолгую жизнь приблатненного Макс мечтал, чтобы кто-нибудь из настоящих авторитетов положил на него глаз.

И вот!..

Бывший израильский полицейский Хариф — представитель здешних блатных — накануне на дискотеке назначил им встречу в ночной час в районе Кейсарии. Полковнику и Максу предстояло участвовать в разборке вместе с русскими…

Приезд крутой российской братвы снял другие проблемы.

Ашдодский авторитет Ибрагим не рискнул забить стрелку. Теперь и команда с Бар Иохай подняла белый флаг…

Команда с Бар Йохай явилась в паб в полном составе.

Макс встретил их подчеркнуто радушно. Приземистый, большеголовый, каждого едва не облобызал.

— Кто что будет пить? Что у нас для самых дорогих гостей, Артур?

Беленький юный бармен улыбнулся:

— «Джонни Уокер», босс. «Бренди 777 захав»… Черное безалкогольное пиво «Нешер». Для марокканцев водка «Кеглевич»…

— «Джонни Уокер» всем…

— Поддельный… — шепнул Арье, изучив бутылку.

На стеклянном горлышке настоящего шотландского виски обязательно присутствовал портрет Джонни Уокера. Этот был без него.

— За встречу!

Ленка сидела за столиком рядом с Зойкой.

Вики, подруги Гии, не было. Она сидела с детьми американцев в Старом городе. Подрабатывала.

Пили мало. Девчонки и вовсе отказались.

Ребята за соседними столиками строили из себя крутых:

— Швейцарские «Тиссот» за тысячу сто!

— Он говорил, «Ситизен»! А у самого золотая «Заря». Выиграл в Табе…

— А что Таба? — спросил кто-то.

— Можно сыграть в рулетку, баккара или на игральных автоматах. Казино! Надо только пройти контрольно-пропускной пункт на границе…

— Не-ет! После этого теракта в Луксоре!..

Ленка почувствовала, как Зойкина коленка под столом коснулась ноги.

— Обернись… — сказала Зойка.

Хозяева паба перекинулись несколькими словами на ходу.

Полковник — худой, с впавшими щеками — вел от припарковавшегося у тротуара джипа двух мужиков.

— Ко мне приходил отец Гии… — вспомнила Зойка. — Он занялся самостоятельным расследованием…

— Да?..

— Я рассказала, как Макс и Жора говорили про Амрана Коэна.

— А теперь трусишь?

— Посмотри на них…

Шедший впереди был небольшого роста, с вытянутым лбом. Второй был худощавый, с серым лицом, кавказец. Для них был зарезервирован стол позади девчонок.

— Ну и морды!

— Я первый раз вижу их.

В ближайшей деревне зажигались огни. Тьма постепенно поглотила зелень, оставив еще видимыми серые арабские виллы.

Макс немедленно подошел к гостям.

Официантка почувствовала жажду прибывших и принесла воду.

— Добрый вечер. Хотите «соды»…

Женщина была в мини. Взгляд невольно утыкался ей куда-то выше колен. Официантку переманили из паба на Кинг-Джордж, она переспала там со всеми клиентами и теперь собиралась повторить это в «Сицилийской мафии».

В Петербурге она работала похоронным агентом.

— Отлично…

Кавказец спросил Макса:

— Музыка есть у вас? Музыкальный центр?

— А как же! Артур!

Музыкальная часть базировалась на блатных мелодиях — их гнали через усилитель на весь район, включая арабскую деревню Бейт-Сафафа.

При первых же звуках кавказец скривился:

— Нет, нет. Может, классика?

— Извини, Муса. Завтра же дам команду…

Невысокий, с вытянутым лбом разговаривал с Полковником. Ворот его сорочки был раскрыт. С крепкой шеи спускалась золотая цепь с мизинец толщиной…

Ленка перевела взгляд на шоссе.

Мужчина вышел из такси, припарковавшегося вятда-лении. Двинулся к пабу… Навстречу ему вышел Полковник и тот, кого назвали Мусой.

Ленка узнала приехавшего.

В прошлый раз с ним была женщина — во всем черном, в блестящих туфельках, черных перчатках, с закрытым лицом.

Худой, лет сорока, араб. Продолговатое тонкое лицо без щек, острая бородка торчком, на голове, как и в тот раз, когда она его видела по дороге в Гило, — то ли чалма, то ли белый шарф. Халат, белые носки.

Они встретились на полпути. Муса и приехавший в такси дважды обнялись…

Первой очнулась Зойка.

— Аптека приехала!

— Думаешь?

— Я все думала: откуда у них марихуана?!