Врал все Горяинов!.. Денисову и раньше приходило это в голову. Теперь Бабичев подтвердил: никаких парней в полушубках в поезде здоровья не было… Это все со слов Солдатенкова… следователю рассказал Горяинов. Потому и предупредил, что узнать парней не сможет… Кругообразное движение мыслей внезапно нарушилось, в расстановке фигур появилась новая — Солдатенков. Когда же Горяинов видел Солдатенкова? Видимо, в день кражи икон… Тогда же Горяинов и взял Сережкин браслет с группой крови…

Загремела музыка, ребята из Компании не пошли танцевать.

«Выходит, Солдатенков был вечером в день кражи на даче Горяиновых? — подумал Денисов. — Что он там делал? В каком качестве?»

Официантка подала Денисову счет, не глядя, сунула мелочь в карман фартука.

— Спасибо, ребята, за компанию. До свидания.

Бабичев и Момот проводили Денисова к дверям.

— У Солдатенкова есть собака? — спросил их по дороге Денисов.

— Есть. — Бабичев посмотрел внимательно, точно мог читать мысли. — Овчарка. А что?

— Так, деталь. — Денисов с трудом поднял руку, продевая ее в рукав. — Разберемся. — Его голосу не хватило уверенности.

— Денисов?! — ахнул Сабодаш в трубку. — Жив? В отделе тебя нет, дома — тоже.

— Жив… — Чтобы не отвечать на вопросы о самочувствии, которые должны последовать, он спросил сам: — Что с этими? В полушубках, Антон?

— Да что с ними? У одного три или четыре бумажника, не успел выбросить. Чужие водительские права… — Антон перечислил мельком, как человек, торопящийся поскорее перейти к главному. — Тут другие новости! Потрясающие! Вот! — По знакомому долгому носовому «Уот!» Денисов понял, новости поистине потрясающие. — Позвонили в медкомнату насчет Анкудиновой! Сразу, как ты ушел! Уот! Представляешь? Мужской голос: «К вам Анкудинова Роза восьмого февраля не поступала? С поездной травмой…» Чуешь? То, что мы ждали…

— Медсестра ответила «поступала».

— «Все больницы обзвонил, травмопункты… По всем районам… Где она сейчас?» Медсестра ему по инструкции: «Обратитесь в больницу города Видное…» И сразу звонок нам. — Антон прервался, видно, доставал «Беломор».

— Дальше…

— Наши погнали в Видное, хотя там и была засада. Бахметьев, Колыхалова…

— И что?

— Клетка захлопнулась! Приехали, минут через двадцать он входит. С запиской для Анкудиновой. — Антон прикуривал, казалось, целую вечность. — Взяли! Кого ты думаешь?

Денисова словно обожгло:

— Верховского?

— Его самого! С апельсинами, с цветами. С суетливой улыбочкой…

Из автоматной будки Денисову был виден привычный высвеченный изнутри куб вокзала, зигзаги лестничных маршей, по которым с утра до глубокой ночи текла толпа.

От вокзала тянулась очередь к стоянке такси.

«Горяинов соврал, — снова подумал Денисов. — Парней в полушубках в поезде здоровья не было…»

Он не пошел в отдел. Повесил трубку. Вдоль фасада вышел на площадь. На стоянке такси очередь оказалась небольшая, однако и машины подкатывали редко.

«Пожалуй, лучше сходить за диспетчером…» — решил Денисов. Он знал, где его искать.

В буфете воинского зала старик диспетчер вел долгие беседы с демобилизованными, инвалидами, пил кофе. Беседы и дежурства вносили в одинокую жизнь пенсионера-вдовца живую струю.

— Сделаем!

— Но я не Крез. — Денисов дотронулся до кармана.

— Знаю. Пошли…

— Минуту. — Денисов снял шарф, просунул под куртку, туго стянул на ребрах.

Старик уже несколько лет жил ночною тревожною жизнью постовых, все понимал без слов.

— Эх, моя милиция!.. Родной ты мой…

Очередь заволновалась, увидев рядом с диспетчером постороннего.

— В Посады есть кто? — спросил диспетчер. — Что же, никого?

Мордастый сержант, дежуривший по площади, тоже подошел. Узнав, в чем дело, проявил активность.

— Сейчас уедешь.

Вернулся он минут через десять, позади него тоскливо тянулся таксист в заломленной фуражке, короткой куртке на меху.

— Отвезешь его, — приказал ему сержант.

— Круто берешь, начальник, — таксист противился только для видимости.

— Еще легко отделался! Ходит по залам, клиентуру подбирает… Отвезешь инспектора на оперативное задание!

— Далеко? — спросил таксист у Денисова.

— В Посад.

У Денисова наконец появилась возможность проанализировать последние события.

«Итак, Верховский звонил в медкомнату. Он же приехал в больницу… — Теперь становилась понятной поездка Момота, Ольги Горяиновой, Бабичева и Верховского в район Михнева, когда Денисов встретился с ними в электричке. — Они искали Анкудинову в близлежащих больницах, расположенных вдоль железнодорожного полотна… Только потом вспомнили о медкомнате вокзала…»

Таксист выбрал кратчайший из маршрутов: через Дубниковку на набережные, где в этот час движение почти отсутствовало.

Какое предложение Верховский сделал Горяинову Николаю? В том, что именно Верховский звонил в магазин «Мясо» и просил о срочной встрече, Денисов не сомневался, сопоставив рассказ его сынишки с фактами, которыми он располагал сам.

Денисов вспомнил странную реплику, услышанную в квартире Бабичева. Подростки тогда смеялись:

«Один идет с тросточкой и сбивает шляпы со всех встречных справа и слева. А второй идет сзади и лепит каждому червонец на лоб: „Купи себе новую!“ Мясо сбивает, а Володя лепит!»

«Мясом» они, безусловно, называли Николая Горяинова…» — на этом мысль Денисова снова запнулась.

Шофер гнал пустыми набережными, будто скрывался от погони, не сбросив скорости, выехал на шоссе. У одного из постов ГАИ их остановили.

Подошедший молоденький сержант поздоровался, показал таксисту на мужчину и женщину у обочины.

— Подбрось по пути… Новый инспектор ГАИ едет, назначение получил, а это наш бухгалтер. Им недалеко.

— Ну, вечерок, — сказал таксист. — Садитесь. С назначением, товарищ начальник.

Вскоре попутчики вышли.

— Вон и Посад! — показал таксист. — Куда здесь?

— В больницу.

— Заболел? — впервые за дорогу Денисов почувствовал интерес к себе шофера. — Так бы и сказал!

Он остановил такси у калитки длинного каменного забора.

Здание больницы оказалось основательным, старым. У входа перед приемным покоем горел фонарь. Большая железная урна казалась чугунным геральдическим львом. С аллеи вспорхнул пятнистый нездоровый больничный голубь.

Шансов на то, что план его увенчается успехом, у Денисова было совсем мало.

«Посмотрим…» — вздохнул он.

Денисов поднялся по щербатым ступеням, словно выложенным белым туфом. В приемном покое было пусто. Мимо висевших на стене «Правил» Денисов прошел дальше, открыл дверь в кабинет. И здесь ни души. Оставалось ждать или идти наверх, в отделение.

Осторожно, боясь причинить себе боль, Денисов достал блокнот, открыл первую попавшуюся страницу, начал читать все подряд:

«Ты сказала: „Наверное, все-таки не люблю. Привычка…“ Я закрыл лицо. Это было под навесом в детском саду… Спросила: „Тебе важно услышать это слово?!“ — „Я завишу от слов…“

«Чтобы миллионы людей спокойно любили друг друга, нужно, чтобы тысячи любили до исступления, а десятки чтобы жертвовали всем…»

Хлопнула дверь. Денисов оглянулся.

Перед ним стоял полковник Бахметьев в осеннем пальто, промерзший, и чистым платком отирал глаз.

— Удивляешься? Чуть-чуть, и я бы тебя на стоянке такси перехватил…

— Диспетчер сказал? — спросил Денисов.

— Он самый… Поехали домой!

Бахметьев ни словом не обмолвился о звонке в медкомнату, о доставлении Верховского в милицию, его допросе. Будто Денисов знал, что эта версия ложная, как и все предыдущие.

— …Сдам тебя Лине с рук на руки, пусть лечит. Отдышишься, придешь в себя…

Денисов дернулся.

— Болит? — забеспокоился Бахметьев. — Тогда подождем уезжать… Пусть все-таки хирург посмотрит.

Вошел врач — полный, с кавказскими усами, в широком халате. Он удивленно взглянул на Бахметьева.

— Опять?! Что случилось, дорогой?

— С ним. — Бахметьев кивнул на Денисова. — Упал… с крыльца.

— Покажи!

Денисов скинул куртку, пиджак, осторожно развязал шарф.

— Ну и крыльцо! Высо-о-окое!

— Закурить можно? — Бахметьев сел к окну, под форточкой.

— Закури, дорогой…

Хирург несильно, холодными подушечками пальцев надавливал на тело, следил за выражением денисовского лица.

— Больно? А здесь… Кем работаешь? — Он отошел к умывальнику.

Тугая струя прокатилась по раковине,

— Инспектор он, — ответил за Денисова Бахметьев. — Инспектор уголовного розыска.

— Что скажу, дорогой? Посмотреть надо. Утром рентген сделаем.

— Ребра целы? — спросил Бахметьев.

— Думаю целы. Там увидим.

— Положите меня в палату усиленной терапии, к Горяинову… — сказал Денисов. — Такой случай. Нельзя упустить…

Хирург нахмурился, что-то поискал на столе. Оказалось, клей. Переставил пузырек ближе к настольной лампе.

— Нельзя, дорогой.

— Почему?

— Плохо ему пока…

— Так ведь я выписывать его не прошу… Только лежать рядом.

— Разговаривать будешь. — Хирург посмотрел на Бахметьева, но тот отвел глаза, не желая вмешиваться.

— А если я слово даю? — Денисов снова стянул себя шарфом.

— Слово? — Хирург внимательно взглянул на него. — Если слово, можно, дорогой!..

Бахметьев у окна закашлялся.

— Как мыслишь? Если у Горяинова не туда пойдет с выздоровлением?! Родители узнают, что ты лежал с ним в палате!.. Ничего?

Абсолютная тишина лежала вокруг.

Из коридора в палату усиленной терапии через застекленную дверь проникал неяркий свет. По стене откуда-то вползала толстая труба, напоминавшая анаконду.

Кровати стояли почти рядом.

Забинтованное лицо Горяинова казалось в полутьме крошечным.

«В чем Горяинов не хотел или не мог признаться следователю?» — гадал Денисов.

— Мама… — прошептал вдруг Горяинов.

Денисов отвернулся от истощенного, маленького, с детский кулачок лица. Задумался.

У нас закладывает уши от поп-рок-музыки… Рябит в глазах от крикливых одежд и застежек — и мы уже ничего хорошего не хотим видеть и слышать за этим…

Когда пацан начинает говорить про инструментальные ансамбли — про «Стилай Спэн» или альбом «Ринго Старра», отцов тянет к газетам, у матерей на кухне сразу же пригорает лук…

Горяинов, должно быть, тогда, в поезде, посмеивался над легковерием Коношевской, говоря, что далеко не заглядывает…

У этих девиц и парней тяга к современным ритмам странным образом соединяется с мечтами о заброшенных архангельских избах, с «балдежем» в подъездах, с русской иконой, с желанием жить на собственные, заработанные деньги…

Денисов не позволил мыслям о нравственном здоровье Компании увести себя в сторону. Теперь он уже мог сказать:

«По-моему, я знаю, что произошло в поезде здоровья. Правда, подтвердить или опровергнуть мою версию в состоянии только один человек. Если он захочет, если сможет…»

Денисов приподнялся на локте, так он яснее видел лицо Горяинова. Тот что-то зашептал. Денисов разобрал знакомую фразу:

— Не рви! Не режь по живому, Малыш!.. — Он словно просил подругу не обрывать связывающую их живую нить.

Вошла сестра, она сделала Горяинову укол, которого он не почувствовал. Дыхание его стало размереннее: он спал. Сестра ушла так же неслышно, как и появилась.

«Неужели у них проблемы?! — вспомнил Денисов брошенное Бахметьевым полушутливо: — Неужели они всерьез добиваются своих целей, всерьез любят, ревнуют, увлекаются?! Ты ближе к этому нежному возрасту, Денисов…»

«Еще какие проблемы… — подумал Денисов, прислушиваясь. — Не надо считать, что у Горяинова или Момота их мало или они не так остры, как у ККК или Бахметьева. Во внутреннем мире подрастающих они занимают столько же места, сколько и у взрослых… И, может, переживаются они еще острее! Любовь, друзья, престиж…»

Горяинов снова забормотал:

— Прикуси! Чтобы я почувствовал: это не сон… Мочку уха! Будет больно? Умоляю, Малыш! Верю боли, твоему стону… — Он бредил.

Денисов мог достать из-под подушки блокнот, но при тусклом свете, падавшем из коридора, все равно бы ничего не разобрал. Он вспомнил почти дословно:

«…Какие только мысли не лезли мне в голову за эти десять минут, пока она не появлялась. А люди выбегали из беспрестанно подкатывавших автобусов и бежали в метро…»

«…К утру все прошло. И совсем непонятно, отчего с вечера этот бессмысленный приступ ревности, тоска и слезы… В воскресенье для меня все кончится…»

Денисов знал эти фразы почти наизусть.

«Записи эти вовсе не малосущественны для дела», — подумал Денисов. И вспомнил: на противоположной стороне листа, против слов «К утру все прошло…» была выписана гипотеза Бахметьева:

«Не пересеклась ли в поезде здоровья линия „Анкудинова — Горяинов Дмитрий“ с линией „Верховский Владимир — Анкудинова“?!»

И дальше шло извлечение из показаний Горяинова-отца, которое могло считаться ключевым:

«…Я — Димке: „Без меня — никуда, учи!“ Запер их вместе с женой, с Ольгой. „Приеду, — говорю, — через час, — выпущу!“ Что же вы думаете? Ушли!.. Через соседний балкон. Все-таки шестой этаж!..»

С этим перекликалась найденная Денисовым в Крестах записка Горяинова-младшего: «Любовь, Жизнь, Смерть — величины одного порядка, они взаимосвязаны!»

Неожиданно Денисов увидел: темные карие глаза Горяинова открыты, смотрят в упор.

— Сколько времени?

Денисов не ответил.

Горяинов заговорил с собой:

— Кто-то меня окликнул: «Дима!» В последние дни мы просыпались в два и в три ночи. Каждый у себя. И мысленно будили другого… Звонят? — спросил он через минуту. — Она всегда звонит, когда кажется: больше без нее уже невозможно, как без воздуха. Вы любите кого-нибудь? — спросил он вдруг.

Это было выше и больше узкой утилитарной задачи, которую ставил перед собой Денисов как инспектор: узнать истину, не дать пострадать невиновным. Но и для Денисова служба, как он ее понимал, была сама жизнь.

— Почему вы молчите?.. — Не меньше врача Горяинову был необходим внимательный собеседник, с которым никогда больше не встретишься, которому можно безбоязненно открыть душу.

— Да или нет?

Денисов шепнул:

— Да, — он тоже мог открыться только чужому человеку. — Спите.

— Тогда вы поймете! Она сама нежность… Я говорю вам, потому что вы не задаете дурацких вопросов… — Шепот стал едва слышен, словно кто-то сгребал с тропинки сухие шелестящие под ветром листья. — Путевку в санаторий ей принесли в пятницу, всего за два дня до отъезда… Понимаете?

«Два дня!.. — отозвалось в Денисове. — Вот откуда это злополучное число „два“? Со дня, когда принесли путевку!»

— …Я не знал, что произойдет после ее отъезда. Жизнь, казалось, должна была остановиться!.. — Горяинов закашлялся. Попросил: — Пить!

— Сейчас! — Денисов хотел подняться — резкая боль в торсе пригнула к постели. Не поднимая спины, он осторожно сполз на пол, дотянулся до поильника, стоя на коленях, выпрямился, держась за кровать, поднес воду к губам Горяинова.

— Спасибо, — прошептал Горяинов. Вода попала ему в лицо, стекла на подушку. — …Я не знал, что делать. Я злился на то, что она есть. Мы решили проститься в тот же день. У нас на даче. Я был в отчаянии. Я проколол ее лицо на фотографии… Она утешала как маленького: «Два месяца… Что они в сравнении с вечностью?!» Написала на листе бумаги в столовой: «Мы еще будем здесь не один световой год!» Чудачка!

Денисов стоял на коленях, держа в руках полупустой поильник, прижав больной бок к кровати.

— …А в это время один человек, мой близкий родственник, забрался в дачу и совершил… Не знаю, как назвать… Подлость? Роза все видела и еще один парень, Серега. В тот вечер он подарил мне титановый браслет…

Горяинов долго молчал.

— Подлец всегда бросает тень на всех порядочных людей. Юрист должен поговорить с ним серьезно… Мне самому нельзя…

«Кража икон все-таки сыграла роль в этой истории… — подумал Денисов. — Горяинов должен был доказать, что он не чета подлецу, что родство по крови ничего не объясняет…»

— …Потом пришел последний день. Мы поехали кататься на лыжах. В поезде все было против нас. Какие-то парни, которые к ней липли. Поссорился с товарищами… Мы курили у открытой двери в тамбуре… — Горяинов заговорил медленнее, словно вспоминая с трудом. — Бежали деревья, дома. Скорость была страшная… Если бы день этот, последний, кончился как обычно, она забыла бы меня за месяц и была бы права…

В промежутки между паузами Денисов слушал стерильную больничную тишину, спресованную словно вата.

— …Я ждал, когда уйдет из тамбура наш товарищ, Володя. Наконец он ушел. «Я люблю тебя, — сказал я. — Сейчас ты узнаешь, как я тебя сильно люблю». Она пыталась задержать меня, схватила за куртку. Я ее оттолкнул… Человек обязан совершить подвиг ради любви… Понимаете?

Он все оттягивал последнюю фразу. Горяинову казалось: тайна принадлежит только ему и Анкудиновой. Ни следователю, ни Компании — никому больше.

— …Я подождал, пока промелькнет очередная контактная мачта… — Горяинов тяжело сглотнул. — Прыгнул!..

Денисов, превозмогая стон, держась за кровать, поднялся.

«Анкудинова бросилась следом, чтобы быть рядом… — понял Денисов. Горяинов подтвердил его версию. — Какой верный, бесстрашный друг!»

В коридоре у столика дремала сестра. Денисов осторожно прошел к лестнице, в приемный покой, где вечером заметил телефон.

«Горяинов мечтал о подвиге… — Денисов вспомнил: — Он писал об этом в конспекте по экономике производства, который привезла ККК из больницы. Вплотную за цифрами, почти без знаков препинания, по-видимому, на лекции… Следователю надо отыскать это место. Между сведениями о пересчете на годовой рост розничных цен…»

У Бахметьевых долго не отвечали, наконец он сам снял трубку.

— Слушаю…

Разговор получился кратким, сухим. Денисов опустил подробности, доверенные Горяиновым ему лично.

— Ты молодец… — Бахметьев вздохнул. — Поправляйся…

Денисов переставил пузырек с клеем на столе хирурга, подошел к окну.

«Действительно ли исступленная любовь тысяч… помогает миллионам быть нравственно здоровыми? — думал Денисов, вглядываясь в темноту. — А для этого Ромео и Джульетта, Фархад и Ширин во имя любви должны свершать подвиги… Но как же тогда Аксинья и Григорий Мелехов? Тысячи других, не знавших о Шекспире? Может, для них существовали другие образцы? Вне литературы?»

Стекла отражали спартанский интерьер приемного покоя. По каким-то неуловимым признакам за окном Денисов понял:

«Ночь кончилась…»

Примечания