—Я была в музее. Меня поразил Босх. Потрясающая картина! Знаете, кого я на ней увидела?!

Я понятия не имел. На мое художественное образование страна все годы до перестройки тратила тринадцать копеек в год, и я ничего не добавлял.

—Каталу! Ей-богу! Наперсточника! Можете верить. На картине он со стаканами и с шариком. Как Алекс…

Мы перешли к делу.

—Меня пасут. В среду мне понадобится ваша помощь. Прямо с утра…

—Просто проверить?

—Я хочу узнать, кто за мной ходит. Я пойду в банк. Кто-то из них обязательно за мной отправится.

— Понимаю.

— Под наблюдение меня брать не надо. Я доеду до Яффо в автобусе. Дальше пешком…

Я наметил для себя довольно длинный путаный маршрут с посещением «Золотой кареты» и отделения банка «Дисконт».

—Пусть каждый займет место, которое я сейчас укажу, и смотрит. Потом перейдет в другое. Этого достаточно…

Графически маршрут выглядел как полукруг. Покинув «Золотую карсту», я должен был дворами выйти на Бецалель, пройти мимо моего ульпана. Тут я задумал посадить человека из детективного агентства «Нэшек», от Шломи. Так я проверил бы заодно и людей Хэдли!

—Позвони во вторник, скажи, когда ты будешь у «Золотой кареты». — Мы были снова на «ты». — Все решим. И сразу аванс. О'кей?

На балконе в торце Бар Йохай висели все те же джинсы. К ним добавились еще белые носки-маломерки. Судя по их количеству, в семье детей было не менее дюжины. По три пары на каждого…

Венгер и его жена по обыкновению были дома. Оба читали. Теперь у них было для этого время. Мэри мучила справочник участкового врача, перед Венгером на тумбочке лежало изданное уже после его отъезда из СНГ «Судебно-медицинское исследование трупа» под редакцией членкора Громова и профессора Капустина.

—Я думал, ты в иных сферах… — встретил меня Венгер.

—Пока нет. Как ты?

Он коснулся засаленной вязаной кипы — круглолицый, с глубокими ямочками на щеках, с совиными крупными глазами смешилы под хулиганским чубчиком.

—Слава Богу…

В доме была еще старая мать Венгера, тоже врач. Она отдыхала за перегородкой. Старуха спросила меня:

— Как вы живете один, Саша?

— А что?

— Надо ходить по магазинам, готовить еду…

Венгер положил руку мне на плечо:

—Ослы удовлетворяются скудным кормом, мама. Ты не знаешь?

Я достал его локтем.

— Как ты говоришь, Изя! Саша может обидеться!

— Пусть слушает…

— А кастрюли, тарелки…

— С посудой вообще просто… Складываешь в унитаз, заливаешь специальным средством, спускаешь воду… — Венгер был в отличном настроении, как всегда в присутствии матери и жены. — Ему это один израильтянин посоветовал…

— Изя? Почему ты называешь его израильтянином? Разве мы не израильтяне?

— Нет, мама.

— А когда мы станем израильтяне?

— Думаю, до этого еще долго.

—У меня такое чувство, что мы в эвакуации…

Было слышно, как женщина повернулась на бок, она была такой же крупной, как сын. Матрас зашуршал.

—…Кончится война, и нам разрешат вернуться домой, назад в Могилев…

Я показал Венгеру на бутылку «Кеглевича» в кармане, кивнул на дверь. Он поднялся, немедленно ощутив духоту: — Пойдем, подышим воздухом…

Наше убежище в разросшихся агавах выглядело экзотично. Листья агавы были тяжелые, большие. На одном кто-то из подростков выцарапал неприличное слово по-русски.

—Такая тут земля! — заметил Венгер. — Чуть поскреби — и там камень! Сплошное лобное место! А это все привезли люди — всю землю, деревья…

После выпивки Венгеру следовало выговориться. Пролетавший полицейский вертолет протарахтел над нами. Я ждал. Он коротко прошелся по ивриту:

—Мудро: «жизнь», «лицо», «вода» не имеют единственного лица!

Перешел к библейской истории:

—Причина всех бед — бессмысленная вражда внутри народа…

Мне отводилась роль слушателя.

— Некий Камца прогнал из своего дома некоего Бар Камцу, которого слуга по ошибке пригласил на пир…

Я слышал эту историю не раз. В конечном счете, утверждали мудрецы, результатом этой распри явилось разрушение второго храма. Мы уже прощались, когда я сказал как бы между прочим:

—За мной ходит один мужик. Я хочу проверить. На днях, я думаю, его засеку…

Я рассказал про свой план. Если мне было суждено вскоре отправиться кормить рыб, кто-то потом должен был все объяснить Джамшиту или Рембо… Венгер отставил стакан:

— Меня ты не хочешь привлечь?

— По-моему, ты судмедэксперт. Не мент. Не забыл, часом?

— Я и в Могилеве, у себя, любил поучаствовать. Это будет утром?

— Оставь.

— Я умоляю. Утром?

— Часов в десять…

— Хорошо. Потому что вечером мне с сыном в шахматный клуб. Если ты не против, я хочу посидеть у ульпана, на Бецалель…

Суббота закончилась. Дверь в уже знакомую мне кафешку была открыта. Перед тем как войти, я осторожно оглядел крохотный зал. Посетителей было немного. Крашеный, с шевелюрой цвета прошлогодней соломы молодой бармен был из вновь прибывших. Я обратил внимание на серьгу у него в ухе. Бармен с кем-то говорил. Я различил густой кавказский акцент. Посетителей было немного. Неожиданно я увидел адвоката Ламма. Он сидел в углу за дальним столиком. Из освещенного зала ему было трудно меня заметить, я же мог спокойно его разглядеть. Если бы не боевики, которые могли быть у меня за спиной…

Я повернул назад, чтобы через несколько минут появиться в подъезде по другую сторону узкой, как почти все в Рехавии, улочки, напротив кафе.

Адвокат проглядывал газету. Курил. Пил кофе. Он кого-то ждал. Люди, подобные Ламму, не могли себе позволить быть занятыми чем-то одним: только чтением, только курением. Или ожиданием… Он был в кожаной куртке, джинсах, на ногах белые носки и кроссовки — обычная униформа здешних «русских». Волос после нашей встречи в «Бизнес-клубе» у него не прибавилось, плешь казалась всеобъемлющей. На Ламме были все те же очки с большими дымчатыми стеклами, вязаная кипа…

«Мозгляк, профессор…»

Какая-то дама, на последних неделях беременности, вошла в кафе. Ей бросились уступать место, но она прошла к столику адвоката. Ламм придвинул ей стул, погасил сигарету. Встреча была запланирована. Лицо дамы, слегка измененное беременностью, было мне знакомо. Я видел ее в банке на Кинг-Джордж — она обслуживала «русских» в валютном отделе.

«Что ж! Очень даже может быть!»

Причина встречи была очевидна. Ламму необходимо было проконсультироваться по поводу исчезнувшего «чека банкаит» на пятьдесят миллионов долларов. Опасаться использования чека не приходилось — никто, кроме указанного в чеке банка «START», получить деньги со счета не мог…

«Но может, передача чека в Израиле требовала каких-то ответных обязательств банка?..»

Разговор адвоката с дамой оказался удивительно коротким. Ламм отбросил салфетку. Поднялся. Оставил на столе купюру. Направился к выходу… Сидевший за соседним столиком высокий амбал поднялся следом. Дама поймала взгляд бармена, заказала кофе.

Я совершенно спокойно воспринял заключительный аккорд в поведении Ламма. «Чек банкаит» не залежался в тайнике у Цветных Камней. Банки Кипра сегодня работали. Из Израиля в Никосию было рукой подать. Один из кипрских банков мог выступить в качестве посредника. Дама доставила адвокату неприятное известие:

«Можно считать, что ваш счет облегчен на 50 000 000 долларов. С этим уже ничего нельзя сделать…»

Узкие улочки Рехавии были темны из-за деревьев. На аккуратно подстриженных газонах ближайших домов включили подсветку. Дом оказался поблизости. Рядом была автобусная остановка. Две женщины, похожие на поднявшихся на задние ноги свинок с картины известного художника, Обнимались. Одна из них сошла с автобуса, другая ее встречала… Я нырнул в ближайший подъезд, где перед тем скрылись обе свинки. Тут же осторожно выглянул. Ни одно окно в доме, куда вошли Ламм и его телохранитель, не осветилось. Жалюзи были плотно прикрыты…

Адвокат отсутствовал около часа. Вскоре я увидел подъехавшую к подъезду «мицубиси». Ламм вышел вместе с супермоделью. С ними было трое секьюрити. Борцовского вида кавказец шел в арьергарде. Несмотря на темноту, я узнал его. Это был все тот же секьюрити, которого я видел за столом «Бизнес-клуба», а потом в Шереметьеве, когда встречали цинковый гроб с телом Камала Салахетдинова! Он знал меня слишком хорошо. Я помнил его безразличный взгляд, словно и не заметивший меня. Меланхолично, не переставая жевать, он и на этот раз равнодушно взглянул мимо меня. Они сели в «мицубиси». Их машина проехала рядом со мной. В какое-то мгновение мне показалось, что «мицубиси» вот-вот остановится и я услышу свое имя…

Я не заметил, как дошел до монастыря Креста. Прохожих почти не было. Темный ряд деревьев закрывал от меня вход. Поравнявшись с проходом между оливами, я замер! Сбоку у монастырской стены стояло несколько машин. Тут же стояла «мицубиси» адвоката… Грузный человек в куртке с поднятым воротником, пригнув голову под низкой притолокой, вышел внезапно из двери, узкой тропинкой быстро направился к машинам. Тусклый светильник позволил его разглядеть. Короткая шея была повязана темным кашне. Голову покрывала плоская кепка-«аэродром», надвинутая на очки. Он с неделю не брился. Щеки заросли.

Я остановился. Я знал этого человека.

Это был О'Брайен…

Он разговаривал на ходу по маленькому телефону величиной с очешник.

Его окружали боевики.

О'Брайен скрывался!

Появление Лобана в Израиле не было тайной для его врагов.

Я стоял как вкопанный и смотрел!

Из-за О'Брайена и его бригады погиб Камал Салахетдинов,мой друг и заместитель Витька, Наташа, Вячеслав, после выстрелов в подъезде, в Химках, я тихо, как мышь, таился в заброшенной даче под Москвой. А потом тут, на Элиягу Голомб!

Он был неуловим, перелетал из одной страны в другую. Никто не мог точно сказать, где О'Брайен находится в настоящий момент. И вот мы встретились лицом к лицу, а я ничего не в силах был предпринять.

О'Брайен сел в ожидавший его джип. «Судзуки» и «Кайя» с боевиками пристроились впереди и сзади. Через несколько минут площадка опустела.

Я вернулся к дому, из которого перед тем вышли со своимителохранителями Ламм и супермодель.

Трехэтажный дом стоял особняком. Электронный страж перекрывал границу владения по периметру. У входа в особняк бесстрастно-равнодушно мерцали на уровне груди крохотные глазки. Металлические прутья частокола вверху, как было тут принято, под острым углом нависали наружу, на тротуар. Дом был окружен балконами и балкончиками.

Я несколько раз осторожно прошел мимо. Место для парковки у угла перекрывал легкий шлагбаум. Выше на иврите и на английском значилось: «Частная стоянка».

Жалюзи на окнах были опущены. Где-то внутри дома залаяла собака. Я узнал хриплый лай пит-бультерьера. После моего появления на вилле на Байт ва-Ган я ни разу не слышал его голос в записи на пленку. Этому могло быть одно объяснение: «Собаку перевезли из Байт ва-Ган в Рехавию…»

Ламм занимал апартаменты в этом доме вместе с супермоделью…

Проходя, я рукой перекрыл биссектрису зрачка в маленькой калитке. Сигнала тревоги не услышал, но он, видимо, прозвучал. Раздался звук электроподъемника, поднимавшего металлическую штору справа, на бельэтаже. Там, наверное, находилась комната дежурного секьюрити. Я позавидовал израильской полиции, которая, в отличие от меня, могла снаружи отключить стража и поднять жалюзи на окнах…

Я дошел до перекрестка, свернул — соседняя улица шла под углом. Я снова оказался у знакомой уже кафешки. Крашеный, с серьгой бармен на этот раз был не занят, улыбнулся, сразу узнав во мне русского:

—Нес? Капуччино? Турки? — В речи ощутим был знакомый акцент «лица кавказской национальности».

Я занял высокий табурет у стойки.

Впереди был огромный общественный двор, примыкавший, как я теперь знал, к дому Ламма. Двор был перерыт, деревья выкопаны. Всюду виднелись бесчисленные незавершенные строителями беседки. Тут шла реконструкция. Кирпичные бордюры отделяли будущие розарии…

«На Версаль, что ли, размахнулись?»

Непонятного назначения стойки окружали темные, пока не подключенные светильники… Какая-то женщина сидела в глубине, как сторож. Возможно, она действительно охраняла кого-то или что-то. Перемахнуть отсюда во двор к Ламму было нетрудно. У каменного забора, окружавшего дом, высился стандартный, похожий на бронетранспортер или десантное судно мусорный, величиной с самосвал, ящик. Вдоль забора никаких технических устройств не было.

«Действовать надо уже на днях, пока не подключили светильники…»

Я допил кофе, простился с барменом. Из телефона-автомата на углу я набрал автоответчик Хэдли, назвал себя, продиктовал номер. Еще через несколько минут в тишине Рехавии раздался ее звонок.

— Всегда рада с вами пообщаться…

— Это у нас взаимное. Мне хотелось бы знать, сколько человек живет в доме… — Я продиктовал адрес адвоката в Рехавии. — Такое возможно?

— Почему же? Конечно…

Объем моих интересов и гонораров постоянно поощрял ее воображение. Доктор Риггерс не знала, как ко мне относиться. Вначале она принимала меня за резидента Всемирной ассоциации детективов — ВАД или Американской ассоциации промышленной безопасности, потом — за сотрудника Интерпола. Теперь в ее глазах я выглядел как личный агент министра Анатолия Куликова.

Еще за дверью я услышал звонок. Но не успел снять трубку. Не зажигая света, подошел к окну, взял в руки бинокль. Вилла спала. На моем записывающем устройстве не было ни одной фразы. Минут через пятнадцать мне снова позвонили.

—Спишь?

Это был все тот же рэкетир! Я услышал вздох облегчения. По-видимому, он звонил все время, пока меня не было, и полагал, что я смотался из Иерусалима, а может, и вообще из страны.

— Завтра среда!

— Вестимо…

Я успокоился, услышав знакомый голос. Неизвестно, как я должен был поступить, если бы он не позвонил. Дал бы отбой Хэдли? Венгеру?

— Вернуть должок собираешься?

— Я сказал: «Если придут деньги!»

— Когда ты будешь знать?

— Завтра до обеда зайду в банк.

— Последний срок. Не принесешь — будешь отстегивать из камеры адвокату…

— Ладно уж так-то!..

Я мог испортить ему настроение. Но вначале надо было провести завтрашнюю операцию. Проверить, не ошибаюсь ли я.

Последнюю неделю я все чаше встречал на галерее дома молодых сильных израильтян. Я полагал, что это переодетые полицейские. Они поглядывали на парковавшиеся у дома машины как раз тогда, когда киевский мэн, его жена и его друг, не произнесший при мне ни разу ни слова, отъезжали…

Такие совпадения редко оказывались случайными.

С утра я поехал автобусом до Яффо и оттуда начал свой длинный проход. Моей первой целью была «Золотая карета». Тех, кто следил за мной, это насторожить не могло. Они могли также убедиться в том, что за ними никто не ходит. Один из людей Хэдли сидел среди пассажиров напротив, на автобусной остановке. После того как я вошел внутрь, он соответственно переместился на узкую улочку — ответвление улицы Агриппас. Я должен был привести свой «хвост» туда прежде, чем свернуть к ульпану Байт ха-Ам, на Бецалель. В магазине я наскоро просмотрел очередной бестселлер, который мне предложили для рецензирования мои друзья. Он показался мне занимательным.

Авторитет международной мафии, российский вор в законе, кинул своих зарубежных приятелей из американо-сицилийской братвы. Имена крутых заморских мафиози были какие-то ненастоящие. Кого-то или что-то напоминали.

«Клифтон»…

«От „клифта“, что ли? „Куртка“? Или „Клинтон“?»

Еще «Дебантини», «Армитраж»… Все знакомо: «дебаты», «арбитраж». Непонятно было, как бандиты общались на блатной фене, хотя некий прохвост Паскуалино Каталоно очень знакомо поинтересовался у другого иностранного гангстера: «Ты что, Данило Вентурио, хочешь, чтобы тебя дурой огрели по кумполу?!»

Это было по жизни!

Тем не менее я вернул бестселлер. С рецензиями было покончено. Мне было не до книг.

— Еще одну! Последнюю…

— Хорошо. Одну.

Я выбрал Амброза Бирса, изданного в Москве «Остожьем». Этот, по крайней мере, был признанный классик.

Было совсем тепло.

Я прошел мимо знаменитых солнечных часов, установленных на первом иерусалимском небоскребе начала века, доме Шмуэля Левина, портного и раввина.

«Здание это… — писали газеты, — в пять этажей видно отовсюду. Часы должны помочь всем узнавать время молитвы…»

Ни разу не оглянувшись, я проследовал через рынок на Агриппас, свернул, узкими закоулочками стал выбираться к улице Бецалель, Если у следивших за мной была машина, то они наверняка уже проехали на Бецалель и ждали меня. Возможно, даже у Байт ха-Ам, ульпана — здания, известного тем, что в нем, до его перестройки, судили палача Эйхмана.

Байт ха-Ам стоял залитый солнцем. Его окружали кубы из гранита, приспособленные для сидения и образовывавшие небольшой амфитеатр вокруг такой же каменной арены.

Где-то поблизости должен был находиться Венгер.

Внезапно я его увидел.

Мой лобастый широкий друг сидел на самом виду. Прямо на моем пути. Надо было быть слепым, чтобы его не заметить. Выход у него был один — обрадоваться случайной встрече…

Вместо этого Венгер сделал вид, что видит меня впервые. Демонстративно отвернулся. Мне пришлось пройти мимо. Через секунду за моей спиной раздался его тихий свист.

«Совсем охренел…»

Те, кто топал сзади, наверняка не раз видели нас имеете! Венгер засветил нас обоих.

Отделение банка «Дисконт», где у меня был открыт счет, находилось в двухстах метрах, на первом этаже старого дома колониальной застройки времен британского мандата. Я проследовал внутрь — в свежесть, искусственно созданную мощными кондиционерами.

Рэкетиры вряд ли вошли за мной в банк. Тем болеепосле того, что произошло.

И все-таки я выписал чек. В переводе с шекелей что-тооколо полутора тысяч долларов. Снова вышел па Бецалель. Впереди была Кинг-Джордж с ее «гастрономом „Смоленский“… Бецалель в этом месте была узкой и оживленной.

Сверху от Байт ха-Ам не было видно ни одной машины.

На перекрестке, кроме меня, скучала женщина, явно американка — седая челка, завивка, — она несла цветы, в сумке лежали пакеты с удобренной землей для посадки. Машин не было. Бородатый хасид дал мне пройти. Я не оглядывался. Вместе с американкой мы вступили на переход. Я не успел сделать и нескольких шагов… Выскочившая из-за угла машина буквально устремилась ко мне. Она не только не уменьшила скорость перед перекрестком, а, наоборот, усилила!

Я прыгнул вперед.

Сзади меня раздался удар. Женщина, последовавшая моему примеру, вылетела на тротуар, сумка с черноземом валялась в нескольких шагах. Когда я подскочил, американка только растерянно улыбалась. Вопреки израильским обычаям, водитель не затормозил, а сразу увеличил скорость. Машина успела скрыться на Галиль.

Это была первая реакция на допущенную Венгером ошибку…

Я был цел.

Мгновенно раздались переливчатые звуки «скорой помощи». Практически они почти все время висели в иерусалимском воздухе. Вместе с полицейскими сиренами…

«Скорая помощь» направилась не к нам, а вверх по Бецалель. Тревожная мысль пришла мне в голову. Я почти бегом бросился к Байт ха-Ам, где оставил Венгера.

«Амбуланс» с крутящейся цепочкой огня над кабиной стояла рядом с ульпаном, у того места, где еще несколько минут назад на камне сидел Венгер.

Когда я добежал до места, машина уже разворачивалась. Цель израильской «скорой помощи» — как можно быстрее транспортировать пострадавшего в клинику. Только для этого они будоражили город пугающими звуками, неслись, петляя между транспортом, на красные светофоры, создавая аварийные ситуации.

Несколько израильтян анализировали случившееся на иврите. Я ничего не понимал, пока не услышал английскую речь. В ульпане была перемена, оттуда тоже прибежало несколько человек. Один из них оказался американским священником, изучавшим иврит…

— Какого-то человека подобрали в луже крови. По-видимому, ему стало плохо. Упал… Его увезли в больницу…

— В какую, знаете?

— Щаарэй-Цэдэк…

Венгер оказался в Хадасе Эйн-Кэрем, на краю города… Под капельницей. В палате «усиленной терапии», как бы у нас назвали. Легкие занавеси отделяли больных друг от друга. Мужчины, женщины… Под потолком, над кроватью Венгера, на экране монитора змеились синусоиды — выскакивали бесчисленные цифры. Отсюда они транслировались на стол врача.

Голова пострадавшего была обмотана на манер белого кокона, в середине пучились большие, заплывавшие отеком напуганные глаза.

Тут же сидели его жена и сестра.

Венгер пришел в себя только здесь, в Хадасе, и уверял всех, что отлично себя чувствует на своей сложной американской кровати с неясного назначения рычагами по краям.

Жена ничего не знала о том, что произошло.

—Чего он подался в центр? Что ему там?

Я чувствовал себя скотиной. Часто спускался вниз покурить. Огромный больничный комплекс возвышался над долиной Эйн-Кэрем с ее чудотворным источником и поднявшимися вокруг него много веков назад монастырями… Еще дальше виднелись отроги Иудейских гор. Библейский первобытный ландшафт.

Я позвонил на автоответчик Хэдли. Мы не стали обсуждать подробности. Я попросил ее прислать охрану для Венгера. Посовещавшись, мы остановились на Тамарке. Было решено, что она выдаст себя за родственницу. Это было вызвано тем, что вход в палаты был совершенно свободный. Приходили целыми семьями. Сидели в кафе внизу. Евреи, арабы, эфиопы. Без всяких ограничений. О халатах для посетителей не было и речи. Тут же шастали многочисленные туристы: в синагоге больницы были выставлены знаменитые витражи Марка Шагала — двенадцать, по числу колен Израилевых…

Венгер успокаивал жену. Болтал не переставая. От этого она беспокоилась еще больше.

—…В глухой деревушке Косовец в Польше жил бедный еврей по имени Реувен… Слышите?

Жена и сестра знали больше о его состоянии. Сестра Венгера, психиатр, умоляла его хоть минуту помолчать.

—Подожди! И вот Реувену привиделось во сне, ктов Варшаве под главным мостом через Вислу закопан клад, золото. Он пошел в Варшаву и начал высматривать место под мостом. Охрана моста его задержала. Он рассказал свой сон о кладе. «Да разве можно верить снам? — Начальник охраны засмеялся. — Мне тоже недавно приснился сон… В деревне Косовец живет будто еврей по имени Реувен, у него в доме под печкой закопан клад, чистое золото. Но я же не еду к черту на рога искать сокровища!» Реувен вернулся в свой дом и стал копать. И выкопал из-под печки чистое золото…

—Тебе плохо, Изя? — спросила жена.

—Счастье у каждого в доме. Только копать надо глубоко и усердно…

Он впал в забытье.

Я вложил ему в ладонь золотую серьгу, купленную на Бен Иегуда. Она напоминала мормышку. Венгер благодарно сжал мне ладонь.

Арабский мальчик, медбрат, попросил всех выйти…

Ночью под окнами рвануло. Пламя поднялось к моим окнам на третьем этаже. Я спустился в подъезд. Одна из припаркованных на Элиягу Голомб машин полыхала. На галерее уже стояли почти все соседи. Переливчатый звук полицейского мобиля слышался где-то недалеко. Несколько человек убирали свои машины, стоявшие поблизости. Хозяина горевшей машины я не дождался. Пошел спать. Я знал, чью машину рвануло и кто это сделал. Взорванная машина принадлежала Владу. У моих соседей тоже было определенное мнение на этот счет. На мое вежливое «Шолом! Ма шломхэм?» никто не ответил. А зеленоглазая Рут и старшая по подъезду Шарон попросту отвернулись.

Звонок раздался сразу, едва я перешагнул порог.

—Машина — подарок за счет фирмы…

Хэдли не назвала себя.

— Он весь день мотался за тобой. С корешом. А тут твой друг… Он его и перекрестил…

— А со мной?

— Он же. Он сам сидел за рулем… Мы его знаем. Он и меня начинал шантажировать. Газовый баллон, помнишь? У нас свои счеты.

— Чего он здесь?

— Прилетел вышибать долги и застрял! Ему перекрыли выезд.

— Что в больнице?

— Тамарка звонила: «Все в порядке…» У нее телефон. Вот номер…

С утра на вилле начались непонятные приготовления. Снова был вынесен длинный, с пластиковым покрытием стол и две скамьи с прямыми спинками, типа садовых. В центре по-прежнему стоял стул с «клопом». Для него словно не было места в доме. Он был из другого гарнитура…

Незнакомый боевик помог подруге Ургина накрыть стол. Готовился прием. Появились французские прозрачные тарелки дымчатого стекла, фужеры, стопки. Потом на стол принялись сносить снедь. В основном зелень — овощи, травы. Но в изобилии — бутылки. В бинокль мне были видны разнокалиберные емкости. «Водка, коньяк, ром…»

Я отложил бинокль, набрал номер телефона. Тамарка меня узнала, разговаривала намеренно безразлично.

—В порядке… Тут русский врач. Я интересовалась. К субботе обещают выписать. Здесь долго не держат… — Неожиданно она спросила: — Как ты?

Она была неплохой девчонкой. Жизнь в борделе, на которую она подписалась, не позволяла ей, общаясь со мной, делать вид, будто ничего не происходило.

—Я живой. Спасибо. Как ты?

Она помолчала.

—Не знаю. Хэдли собирается перебазироваться. Может, в Антверпен уедем…

События у виллы развернулись внезапно и стремительно. Два джипа быстро перевалили через вершину Байт ва-Ган, устремились по склону. Вилла мгновенно изготовилась к обороне. В бинокль было видно, как в окнах чуть приподняли жалюзи. Рамы со стеклами были убраны. Появились стволы. Вилла стала похожа на крепость.

На верхнем этаже страшно прохрипел пит-бультерьер. Его перемещали вместе с театром военных действий! Полицейская собака почувствовала угрозу и рвануласьв бой, как обычный полицейский.

Машины остановились. Из первого джипа, «чероки», вышли двое.

Это были телохранители, они хотели убедиться в том, что условия обговоренной встречи соблюдены. Оба подняли ладони, показывая, что безоружны. Направились к дому.

Из виллы появился Окунь. Мускулистый, крепкозадый. Похоже, на этот раз ноги плохо ему повиновались.

Вышедшие из машины осмотрели накрытый стол перед виллой, попросили что-то изменить на площадке. Окунь махнул рукой. Ургин и один из кавказцев переставили стол. Теперь он стоял под защитой боковой стены.

Тем временем от джипа к вилле в черной кожаной куртке уже шел воистину высокий гость. В нем было около двух метров роста. Я знал его, эту кожаную куртку, с которой он не расставался. Воротник куртки был поднят.

«Как обычно…»

Здоровый высокий «шкаф»…

Это был Лобан. Авторитет, воскресший из мертвых после расстрела группировки в ресторане… У него еще не отросли волосы после больницы. Лобан прошел к столу, сел в дальнем от входа конце под защитой боковой стены. Оба телохранителя встали позади, прикрыв его от выстрелов из окна второго этажа.

Одновременно из виллы уже выходили О'Брайен, Ламм и уже знакомый мне кавказец-телохранитель со своей непременной жвачкой.

Парад авторитетов и их секьюрити отозвался во мне неожиданным прозрением:

«В доме Ламма в Рехавии сейчас никого нет!»

Что-то, однако, удержало меня у окна. Я не спускал глаз с О'Брайена. Миллионера было хорошо видно. Тяжеловатый, с чуть набыченной головой и короткой накачанной шеей, он шел первым. На нем, как всегда, ладно сидел отлично сшитый костюм, подчеркивавший фигуру и пластику борца-классика.

О'Брайен и Лобан пожали руки друг другу. Они не просто поздоровались. Это был жест перезаключения договора о намерениях. Соглашение о принятии новых условий. Криминальный мир заставил О'Брайена подчиниться. О'Брайен улыбнулся, показал на стол. В манерах чувствовались подчеркнутая медлительность как свидетельство независимости, бесстрастная открытость —все компоненты, идущие от традиционного кавказского шика.

Из джипов один за другим стали появляться бандиты, приехавшие с Лобаном. Молодые, коротко стриженные, в куртках, в черных костюмах.

Началась трансляция.

Лобан говорил громко — для тех, кто пока еще находился внутри.

«А где Ваха?! Я хочу взглянуть ему в глаза! Я их до сих пор вижу! Все эти месяцы! Он смотрел мне в лицо, когда стрелял в меня в ресторане!.. А ведь мы поклялись! Он стал моим братаном!»

О'Брайен что-то приказал своему секьюрити. Тот передал дальше. В вилле громыхнуло. Там раздался выстрел.

«Ваха!..»

Из виллы снова появился Ургин. Похоже, именно он принес своего шефа в жертву разрешения кризиса между крышами банка «Независимость» и «Алькада».

Я понял: «На вчерашней встрече в Рехавии О'Брайен и Ламм, видимо, решили, кем они пожертвуют…»

Высыпавшие из виллы соотечественники под руководством Ургина тащили дополнительные столы, скамьи. Но приехавшие с Лобаном показали О'Брайену, на каких условиях они согласны на примирение. Двое боевиков повели в виллу… Ургина! Кряжистый, похожий на кран, с таким же металлическим сердцем внутри, бывший сотрудник семипалатинского ОМОНа кротко взглянул на Ламма, потом на О'Брайена…

Общество уже рассаживалось. О'Брайен устроился в торце рядом с Лобаном. В отличие от большинства соотечественников, он не претендовал на роль тамады. Бразды правления взял на себя адвокат Ламм.

«Мозгляк, профессор…»

Я быстро спустился на Элиягу Голомб, остановил такси:

—В Рехавию…

Краем глаза я поймал соломенное пятно волос бармена в кафешке и двух женщин на скамейке в глубине перерытого стройкой двора. Новый Версаль существовал пока лишь в воспаленном мозгу местного строителя. Я прошел к забору, решительно поднялся на танкер с мусором. Двор дома О'Брайена находился подо мной, по другую сторону каменной стены. Словно на плацу, я перегнулся, приложил ладонь к препятствию, уперся. Перебросил ноги.

Я слышат: «Здешняя полиция, когда ей сообщают о краже, в отличие от нашей, не выезжает на место происшествия, а предлагает потерпевшему явиться — сделать заявление…» Мне это было бы на руку — окажись оно правдой…

А если нет?!

Я уже шагал к дому.

Чем хуже, тем лучше!

Будто легче начинать после того, как все уничтожено, растоптано! А на деле ничего не изменилось. Просто начинать приходится от места, где ты уже находился…