Пролог

«Вниманию встречающих!..»

Шарканье ног в аэропорту разом утихло.

Над Шереметьевом висели серые облака. Несколько раз принимался идти снег.

— «…Совершил посадку самолет авиакомпании „Люфтганза“, совершавший чартерный рейс по маршруту Кельн — Москва».

Серебристый «Боинг», доставивший в Россию труп Камала Салахетдинова еще долго выруливал. Даже после смерти бывший председатель совета директоров банка «Независимость» словно еще продолжал выбирать для себя трудно просчитываемые, непростые пути.

Наконец лайнер замер.

Ящик, в котором прибыл гроб с телом Камала Салахетдинова, извлекли из грузового отсека прежде, чем оттуда появились чемоданы пассажиров. Водрузили на багажную тележку.

Церемония прощания состоялась в ритуальном зале — просторном, задрапированном черным, без каких бы то ни было символов на стенах, без окон, — предназначенном одинаково для всех религий и верований.

Друзья, соратники и близкие покойного, все в черном — в длиннющих кожаных пальто и куртках, дорогих, на тонких подошвах, туфлях, — один за другим неловко опускались на колени и протягивали вперед руки ладонями вверх.

Все они хорошо знали Камала Салахетдинова, как и любого присутствующего здесь, и все без исключения то кооперировались, то подставляли друг друга.

А то и стреляли…

Мусульмане, христиане, иудеи — они принадлежали к тому кругу людей, кого в прессе прямо, а в жизни заглазно называли коррумпированными элементами, криминальными авторитетами, представителями бандитских формирований.

Короче, российской мафией.

Как отвечающий за службу безопасности банка, я все это время был начеку.

Мы играли в опасные игры.

Мулла негромко молился, обратясь на восток, в сторону Мекки. По исламскому обычаю стоять во время погребальной церемонии не разрешалось. В ритуальном зале присутствовали только мужчины. Исключение сделали только для президента банка «Независимость» Екатерины Лукашовой, немусульманки, продемонстрировавшей в последние дни стойкость и поистине мужской характер. В знак уважения в зал внесли маленькую скамейку, на которой она поместилась позади всех — моложавая, с длинной лебяжьей шеей и русой косой, уложенной поверх модной — до пят — собольей шубы.

Я держался вблизи Лукашовой, не упуская из виду и других первых лиц банка, в том числе нового председателя совета директоров.

Джамшит, теперешний глава «Независимости», был как две капли похож на убитого — двухметрового роста, крутой, к тому же земляк Камала Салахетдинова. Оба — из того же крохотного района, который не отыщешь ни на одной карте Средней Азии.

Можно было только удивляться этой случайности, вероятность подобного сходства в огромной стране была теоретически равна нулю.

А если никакой случайности не было?

Служба в банке «Независимость», как многое в моей жизни, казалась игрой фортуны, но вот вопрос: была бы моя жизнь иной, поступи я в другой банк, к примеру в «Инкомбанк» или «Мост»?

Уволившись из к о н т о р ы, я уже успел побывать и частным детективом, и телохранителем.

После л и ч к и я ненадолго вернулся к своей основной профессии — к журналистике.

Мои бывшие однокашники по факультету МГУ нашли мне место обозревателя по криминальным вопросам в весьма популярной городской газете.

Как журналист я довольно быстро вернул себе имя.

По службе встречался с известными криминальными и милицейскими авторитетами, с бизнесменами и банкирами, в том числе с теми, кто в свое время подписал обращение к партии власти и оппозиции, обратившее на себя внимание прессы.

Знакомства со мною искали известные предприниматели.

Мой друг, глава теперь уже крупнейшей российской охранно-сыскной ассоциации «Лайнс», по-прежнему числил меня своим советником и регулярно начислял зарплату.

Изредка я получал письма с лестными предложениями от одних и с угрозами от других.

Со мной были жена и сын.

В те дни Камал Салахетдинов с его проблемами был от меня далек, как Магелланов пролив…

И тем не менее! Говори после этого о случайности!

В редакцию как-то позвонили. Девичий голосок попросил меня. Предвестниками всех изменений в моей жизни всегда были внезапные телефонные звонки.

Я как раз только что возвратился от Шефа.

Самый бесстрашный в России главный редактор газеты, наш Шеф время от времени позволял себе дико комплексовать, и от этого вся редакция сразу вставала на уши и садилась писать заявления об уходе по собственному желанию.

В тот день случилось нечто подобное.

Отзвук только что закончившегося скандала еще звучал в моем коротком нелюбезном ответе, но обманчиво робкий девичий голосок мгновенно отреагировал:

— Может, я перезвоню позже?

— Какой смысл? Кто вы?

— Вас беспокоят из банка «Независимость»…

— Слушаю.

— Помощница президента банка Наташа…

Звучание речи не баловало переливами. Я внимательно вслушался. Я верю в то, что голос характеризует человека не меньше, чем физиономия.

Девичий голосок с придыханием был слишком тонок и преувеличенно робок, чтобы быть искренним.

—С вами сейчас будет говорить президент банка Лукашова Екатерина Дмитриевна…

В трубке щелкнуло.

—Здравствуйте… — Голос Лукашовой был оживлен и приятен. — Не знаю, сможете ли вы меня вспомнить. Нас познакомили на презентации программы «VIP»… С тех пор я постоянно слежу за вашими публикациями. Меня привлекает ваша информированность…

«Притвора… — Но я смягчился. — Может, в школе, в институте ты еще что-то читала… Сейчас-то у тебя при всем желании нет времени!»

Слышать такие слова все равно было лестно.

— Чувствуется, родное МВД не оставляет вас любовью…

— На словах, возможно.

— У нас есть для вас интересное предложение. Не могли бы вы заехать?

— С охотой.

— Как у вас, например, завтра? Скажем, в десять? Не возражаете? Помощник сейчас объяснит, как к нам добраться…

В тот день все как-то вместе сошлось. Одно к одному: скандал с главным редактором, молодой привлекательный голос президента банка…

Мулла, не прерываясь, читал молитвы.

О чем доселе неизвестном мог он сообщить Аллаху в связи с безвременной кончиной Камала Салахетдинова?

Покойный был круглый сирота откуда-то из предгорий Памира, проживший короткую шальную жизнь.

Был коронован на зоне, а потом землянут, ссучен. Говорили, что несправедливо. Обладая незаурядным природным умом, не имея образования, Камал Салахетдинов сосредоточил в своих руках мощную власть и огромный капитал. До последнего дня сохранил самые теснейшие связи с миром, который известен сегодня как международная организованная преступность…

Его расстреляли в упор у входа в небольшой кельнский ресторан, облюбованный для встреч так называемой российской мафией и потому пользующийся особенно дурной славой.

Причиной гибели Камала Салахетдинова были очень сложные проблемы, которые, как проклятие, переходили отныне к его преемнику Джамшиту и становились его собственными.

Церемония закончилась.

Участники траурного обряда в сопровождении бойцов из их личной охраны двинулись к выходу.

Здесь оказались и враги погибшего, несомненно причастные к его гибели: адвокат Ламм, Окунь, Ургин и, конечно, миллионер и авторитет О'Брайен, прибывший в окружении боевиков-южан…

Тяжело отрезонировал воздух — взлетала очередная громада металла, напичканная электроникой и людьми.

Снег в Шереметьеве продолжал валить. Белейший, чистый, крупный…

Черный блестящий «линкольн», переоборудованный в катафалк, увозил бывшего главу совета директоров банка. Семья, родственники и мулла отъезжали вместе с ним.

Через два часа бренным останкам Камала Салахетдинова предстояло отбыть для захоронения на родину, ставшую теперь независимой страной.

Нам тоже пора было уезжать.

Секьюрити, несшие службу снаружи, создали «живой забор», закрыв собой Лукашову и Джамшита.

Преемники Камала Салахетдинова благополучно прошли к машине. Бандиты уже рассаживались по джипам.

Я поймал на себе мимолетный, внешне безразличный взгляд кавказца борцовского вида. Мы уже встречались несколько раз при весьма деликатных обстоятельствах.

Невольно я дотронулся до пистолета под мышкой.

Это был один из боевиков, отвечавший у них за службу безопасности О'Брайена и адвоката Ламма. Он меланхолично, не переставая, жевал.

Подошедший мулла что-то шепнул ему на ухо, не поднимая глаз.

Я догадался:

«Стрельба на сегодня отменена!»

Глава 1

Израильская зима была в разгаре.

Я сидел у окна в снятой мною небольшой квартирке в Южном Иерусалиме. Смотрел вдаль и чуть вверх.

Прямо передо мной красовалась вершина одного из иерусалимских холмов — Байт ва-Ган.

Ниже по склону двигались дорожно-строительные машины. Там прокладывали новое шоссе.

Стоял теплый зимний день. Чуть мягче обычного. Голубое, без единого облачка, небо. Зеленела трава.

Я вынул из стола бинокль, поднес к глазам. Оптика имела двадцатидвукратное увеличение.

Интересовавшая меня вилла мгновенно возникла в объективе. Я мог запросто коснуться антенны, заглянуть в каждый из многочисленных балконов, балкончиков…

Вилла была по-прежнему пуста.

Ни адвокат Ламм, ни Окунь, ни Ургин — никто из группировки, стоявшей за фирмой «Алькад», так и не появился здесь…

Не приезжал и Пастор, которого, по моим данным, московская железнодорожная милиция на Павелецком отпустила на третий день, и он спокойно выехал за границу.

Сам глава группировки — Отари О'Брайен, скромный российский миллионер и подданный небольшой европейской державы, — тоже пребывал неизвестно где.

Он подолгу не задерживался ни у себя в Бельгии, ни в какой другой стране. И лишь время от времени по одному ему известным мотивам пересекал земной шар в разных направлениях…

«Приедет ли он сюда? И когда?»

При желании я мог воспользоваться его контактным телефоном в Израиле — номер выболтал мне Пастор на нарах в камере милиции Павелецкого…

Но О'Брайену я не позвонил.

Номером телефона воспользовался иным образом.

Я перелопатил двухтомный — свыше тысячи страниц мелким шрифтом — телефонный справочник израильской столицы. У меня мельтешило в глазах от цифр. Но я нашел адрес, по которому был установлен телефон.

Эта вилла на вершине Байт ва-Ган.

«Поведал ли потом Пастор хоть одной живой душе об ошибке, которую он тогда допустил?!»

Я снял квартиру под склоном. На Элиягу Голомб.

Теперь перед окном, у компьютера, я как бы снова занимался газетной работой — писал простенькие рецензии для «Нашего Иерусалима».

Я больше не был вице-президентом крупного столичного банка. Я приехал выполнять частный заказ нового председателя совета директоров Джамшита…

Моей целью была крыша фирмы «Алькад».

В двух маленьких серебряных фигурках-зажимах, прихваченных мною из дома, передо мной лежала рецензия на книгу Уинстона Грэхема «Прогулочная трость», классический английский детективный роман. Я писал этот материал уже несколько дней.

Сегодня я не намерен был особо пахать.

Сегодня был день моего рождения.

«Дураку — тридцать семь. А он снова — частный российский детектив, работающий по лицензии…»

Я отложил бинокль. Посмотрел на себя со стороны.

Большой. Тяжелый. Металлические коронки впереди, вверху. «Ужасные зубы», как говорят тут про наши блатные фиксы. Впалые щеки…

Еще — свороченный в юности нос. Жесткие, с проседью волосы. Прижатые уши, выдающие характер.

Французы говорят:

«Характер — это судьба…»

Фью… Фью… Фью… — неожиданно раздалось за спиной из-под потолка.

К звонку, вмонтированному рядом с известном своей крепостью израильской входной дверью, невозможно было привыкнуть.

Казалось, в колодезный сруб летело отпущенное ведро и со стуком бешено раскручивался ворот.

Пронзительное свиристение всегда заставало жильца врасплох. Звонивший будто был уже внутри, по эту сторону порога.

Фью… Фью… Фью…

Колодец на этот раз попался глубокий, ведро все падало, раскручивая цепь. Падению не было конца.

Я подошел к двери.

Звонивший не нажал кнопку освещения. Смотреть в глазок было бесполезно…

Мне звонили продавцы случайных вещей и просто мальчишки, собиравшие пожертвования в пользу онкологических больных, неполных семей…

Я повернул ключ.

Иврита, который я усвоил, хватило бы лишь на то, чтобы спросить: «Кто?» Понять ответ я бы все равно не смог.

Дверь открывалась внутрь.

Она пошла на меня сразу, со все возрастающей силой. Человек, спешивший войти, молча давил снаружи.

С ним случилась беда.

По мере движения двери он тихо опускался.

Я увидел бледное лицо. Глаза были закрыты.

Когда дверь открылась полностью, верхняя половина незваного гостя бесшумно распростерлась в прихожей: жгуче-черная большая курчавая голова и развитый торс, обтянутый свитерком. Нижняя половина — длинные мускулистые «лыжи» в поношенных джинсах «Биг стар» и стареньких кроссовках «Хитоп» — осталась по ту сторону порога…

Каменная плитка в прихожей быстро покрывалась кровью.

Она выливалась из тела стремительными толчками.

Через несколько секунд все ее пять литров должны были разлиться по полу.

Я прошел Афган, я терял друзей на службе, я видел сотни жертв транспортных происшествий у себя на железке.

Я знал, что это такое:

«Бедняга, крышка тебе…»

Никакой тампон не мог ему помочь!

Первым движением было схватить телефонную трубку.

«Вызвать „скорую“!»

Я мало что знал в этой стране.

Все произошло в одну минуту.

Тело на полу стало вытягиваться.

Началась агония.

Из-под кудрей, закрывавших верхнюю половину лица, мелькнул некрупный правильный нос, глубокое переносье. Лицо мне кого-то напоминало.

Безусловно, я когда-то видел его или кого-то очень похожего.

Разбираться было некогда.

Лежавший вдруг глубоко вздохнул и с силой выдохнул.

Словно вытолкнул изо рта невидимый тяжелый ком, распиравший ему грудь. И сразу застыл.

«Отлетела душа…» — говорили старухи.

Пульс не прощупывался.

Я с минуту еще стоял над трупом.

Помочь ему было уже невозможно.

«Вызвать полицию… Господи!»

Не говоря уж о том, что я даже не знаю номера полиции!

«Три единицы? Сто одиннадцать? Или сто десять, как у японцев?!»

Номер полиции был изображен па телефонах, установленных в общественных местах. Ближайший такой автомат находился недалеко от дома на перекрестке Цомет Пат.

«Бежать к автомату?! И что сказать?»

Кроме иврита, достаточно приемлемого на иерусалимском рынке, я, правда, довольно сносно владел английским.

«Полиция должна узнать обо всем от меня! Ни от кого другого! Иначе мне не оправдаться!»

Я втащил незнакомца в прихожую.

Другого не оставалось.

Кому приходилось тащить труп, держа под мышки сзади, когда мертвое тело то и дело ускользает, подставляя гибкие безжизненные плети рук, тот меня поймет…

Убитый весил килограмм под девяносто.

Я выглянул на лестничную клетку. Маршем ниже кто-то спускался.

В проеме перил мелькнула черная бархатная шапочка. Кипа.

Человек этот должен был видеть кровь, а может, и труп на пороге квартиры.

Надо было срочно звонить.

Но прежде необходимо было обезопасить себя на случай, если спускавшийся или кто-то из соседней квартиры позвонит в полицию раньше.

Объяснение — будто в квартиру ввалился смертельно раненный незнакомый человек — должно было показаться наивным любому.

Под стойкой, отделявшей кухню от гостиной-салона, лежал фотоаппарат-«мыльница», в нем еще оставалась пленка.

Не раздумывая, я сделал несколько снимков. Мне важно было запечатлеть труп, открытую дверь в коридор, кровь на площадке.

Я ничего не скрывал!..

Лицо убитого я сфотографировал отдельно — в фас и в профиль, по всем правилам опознавательной фотосъемки.

Что я мог еще?

Следующей моей заботой был коридор.

Я схватил валявшуюся в ванной на полу махровую простыню, бросился на лестничную площадку. Кто-то из соседей мог увидеть кровавые пятна и вызвать полицию, посчитав, что убийца, то есть я, сбежал!

Я включил свет в подъезде, осмотрел лестницу. По непонятным причинам кровь оказалась только на моей площадке. Мне не пришлось больше нигде вытирать. Только у собственной двери.

Можно было уходить…

Я захватил карманный русско-ивритский разговорник и телефонную карточку, забыв, что во всем мире связь с полицией предоставляется бесплатно.

Уже уходя, снова нагнулся над трупом.

Тело было еще мягким и теплым. Я нащупал на поясе у убитого кожаную сумку — «напузник». Отдернул «молнию».

Израильское удостоверение личности — «теудат зеут» — лежало в верхнем отделении, я выхватил его, снова задернул «молнию». Сунул удостоверение себе в карман. Полиция могла спросить меня о его личности.

Я не запер дверь.

Я все холодно рассчитал.

Ключ оставил снаружи в замке.

Никто не мог обвинить меня в том, что я запер труп убитого в своей квартире.

«Мне нечего скрывать…»

Мое положение в этой стране и так было в достаточной мере спорным. И вот теперь это…

Телефон-автомат на перекрестке Цомет Пат был занят.

Было три часа пополудни.

Через несколько часов начиналась суббота — «шабат». Движение общественного транспорта прекращалось до следующего вечера.

Какой-то человек пытался войти в закрытый уже ресторан, на вывеске которого под портретом розовощекого официанта шла крупно строчка по-русски:

«При заказе полного ужина — водка без ограничений!»

Накануне мы бродили здесь допоздна с моим из shy;раильским приятелем — Изей Венгером.

Венгер — большелобый, с набрякшими подглазьями, косая сажень в плечах — ходил нелегко. У него болели колени. Семейный врач медицинской кассы определил его болезнь мудрено, но Венгер сам был врачом и знал себя лучше.

Каждый вечер перед сном ему следовало ходить по нескольку часов, чтобы потом сразу свалиться на кровать и заснуть.

—«Он шел на „Одессу“, а вышел к „Пиканти“…» — заметил Венгер, когда мы задержались с ним в очередной раз у перекрестка.

Забытый шлягер советских времен.

На перекрестке Цомет Пат, у автозаправочной станции, находился магазин «Пиканти», а дальше пивной паб, именуемый «Одессой».

— Одного тут не хватает, — Изя вздохнул, — зимней рыбалки. Колени бы у меня сразу прошли…

Ночная температура в Иерусалиме была около двенадцати тепла, днем поднималась за двадцать. «Конец декабря…» Я обнадежил:

—Буду звонить в Москву — закажу тебе мормышки для рыбалки…

Было интересно увидеть Венгера в деле.

—Да ладно… Я рассказал семейному врачу, как хорошо идет на рыбалке неразбавленный спирт… «Неразбавленный?!» Он не поверил.

Мы уже попрощались, когда рядом с заправкой громко закричали.

Двое волокли женщину из машины. Она отбивалась. Легла на асфальт. Невысокий каменный забор на той стороне улицы скрывал действующих лиц.

Сбоку, у автозаправки, совсем близко, наблюдали скандал арабские парни, заправщики. Никто не двигался.

—Надо подойти, — вздохнул Венгер. — Нас так воспитали.

В прежней жизни, у себя в Могилеве, он был судебно-медицинским экспертом…

Автозаправка, по обычаю, была ярко освещена. На флагштоках развевались стяги компании.

—Не знаю, правда, чем мы можем ей помочь…

Кто знает, какой коэффициент Дон-Кихотов существует на имеющееся число Санчо Пансов…

Женщина уже не кричала.

Мужчина вел ее назад к машине — темно-серой «Ауди-100», откуда ее перед тем выволокли.

Его сообщник оказался водителем экскурсионного автобуса, парковавшегося чуть в стороне. Он сел за руль, но дверь не закрыл. Возможно, женщина должна была следовать дальше вместе с ним.

Мы с Венгером сошли с тротуара. Наши намерения были очевидны. Высокий мужик, шедший с женщиной, успокоительно помахал рукой. Женщина больше не сопротивлялась. Я видел их мельком.

Они сели в «ауди».

Шофер экскурсионного автобуса закрыл дверь, отъехал от бензоколонки.

Я остановился, записал номера машин.

75-215-00 и 42-229-55.

В ту же минуту издалека раздались громкие переливчатые звуки клаксона.

«Полиция!»

Возможно, кто-то из автозаправщиков все-таки вызвал ее по телефону.

Увезти женщину все же не удалось.

В последнюю секунду жертва выскочила из «ауди», открыв дверцу с противоположной стороны…

Высоченная, в длинном вечернем платье.

Женщина была явно не в себе.

На нас она не взглянула. На вид ей было не больше тридцати. Лицо заплаканное, прическа растрепана.

Явно «русская израильтянка»…

Своих соотечественников я мог узнать даже со спины по мелким штрихам поведения, родной манере держать себя.

Пьяна? Больна?

— Может, обкурена? — предположил Венгер. Он разбирался в этом не меньше моего. — А муж хотел вернуть ее домой?

Мужчина в «ауди» — его я не рассмотрел, — не ожидая полицию, повел машину вслед за экскурсионным автобусом, который уже сворачивал на основную магистраль.

Мы с Венгером распрощались.

Подходя к дому, я обернулся и снова увидел экскурсионный автобус и темно-серую « Ауди — 100». Обе машины стояли на Элиягу Голомб, по другую сторону улицы…

Шальная мысль пришла вдруг мне в голову.

Не было ли появление смертельно раненного человека в моей квартире каким-то образом связано с тем, что произошло вчера на перекрестке, у бензоколонки?

Я набрал номер.

Телефон полиции — миштары — оказался 111.

В разговорнике нашлось слово «тело». Я прибавил к нему «убийца». И продиктовал адрес.

Не знаю, правильно ли они поняли меня. Но выехали быстро.

Я еще отходил от «Пиканти», а сверху, со стороны Центра, как накануне, уже слышались знакомые переливчатые звуки сирены.

Видимо, они подключили дежурную полицейскую машину, находившуюся поблизости. Многочисленные авто, заполнявшие улицу, расползались, как юркие тараканы, давая ей дорогу.

Я повернул к себе.

Мое отсутствие в момент прибытия полицейских было мне на руку. Кто-то из них, заметив торчащий снаружи ключ, должен был наверняка повернуть его.

Открыв дверь, они должны были сами увидеть все как есть.

Легко было сделать вывод: будь моя совесть не чиста, разве я позвонил бы в полицию и позволил бы ей свободно осмотреть всю квартиру!

Бедолага получил ножевую рану где-то поблизости. Сгоряча бросился в ближайший подъезд. Спастись, укрыться… Получить помощь. Убийца по какой-то причине его не преследовал. Не исключено, бежал в противоположную сторону…

Может, он и не собирался убивать… В пылу спора пырнул подвернувшимся под руку ножом.

Из-за чего происходит чисто израильское убийство?

Наркотики, невозвращенные долги, оскорбление?

Раненый успел взбежать по лестнице. Не понимая, что это конец. Хотел уйти как можно дальше, поэтому проскочил первый и второй этажи… Не позвонил в дверь слева, потому что преследователь мог его видеть снизу. Повернул вправо, за лестницу. В мою дверь…

Мог ли его кто-то видеть?

«Один человек точно видел…»

Когда я выглянул за дверь, он спускался по лестнице. Я заметил только кипу.

Неизвестно, кто это мог быть. Либо сосед, либо преступник.

«А, черт с ним!»

Я не собирался отбивать хлеб у израильской полиции…

Мне хватало своих проблем.

— Шабат шолом!

Традиционное субботнее приветствие…

Рядом возник полицейский. Он ждал меня — молодой, в синей форменной шапочке с козырьком, в куртке с воротником из искусственного меха, несмотря на жару. Из-под форменной шапочки сзади у него торчала модная короткая косичка.

Он двинулся вверх первым, опережая меня.

Когда мы поднимались, перед моими глазами болтались его новые, блестящие наручники, пристегнутые к форменному ремню на брюках. Они мало чем отличались от наших, только ключи израильтяне таскали на брючном ремне, на отдельных брелках.

Вот и площадка этажа…

Я не ошибся: ключа снаружи не было. Полицейский пропустил меня вперед.

«Господи!..»

Я знал, что за зрелище меня ожидает по другую сторону двери. И видит Бог, мне не хотелось входить, переступать через вытянутые поперек прихожей длинные худые кегли, обтянутые джинсами «Биг стар».

Я осторожно приоткрыл дверь.

Трупа в прихожей уже не было, мраморная плитка была начисто вытерта.

Первыми, кого я увидел внутри, были трое полицейских все в тех же курточках с серыми, под каракуль, воротничками и синих шапочках. Служители закона сидели вокруг моего обеденного стола. О чем-то болтали. Четвертый — офицер с металлическими листиками на погонах, — стоя у окна, смотрел на улицу.

Увидев меня, полицейские замолчали.

Я мог лишь молча развести руками:

«Такие дела, ребята…»

Они согласно закивали.

Я попытался объяснить на иврите, что произошло, но нельзя сказать, что преуспел. Переходить на английский я не стал. Помогал себе только пантомимой.

Компьютер был все еще не выключен.

—Тут. — Я показал, как сидел перед экраном. — И вдруг…

Я обернулся к звонку, висевшему у двери под потолком.

— Фью… Фью… Фью…

Полицейские снова поощрительно закивали.

Офицер попросил мое удостоверение личности, я представил его не без секундного колебания. Он переписал мои данные.

Спросил о чем-то, показав на прихожую.

Я понял, что никогда не смогу объяснить полицейским свою версию, поэтому предложил:

— Кофе?

Они отказались, все еще поглядывая на меня.

Офицер с листочками на погонах — что-то вроде старшего лейтенанта — поднялся, обвел взглядом книжную полку. Внимание его привлек том «Советского Энциклопедического Словаря» с его полутора тысячами страниц убористого текста.

Офицер взял его с полки, полистал. Потом взвесил на ладони.

Полицейские заулыбались. Мне показалось, что прежде им не приходилось видеть столь солидное и абсолютно, по их мнению, ненужное издание, поскольку оно было не на иврите и не на английском.

В квартиру вошел еще один полицейский. За ним появилась симпатичная, всегда немного печальная блондинка по имени Шарон, старшая по подъезду, уроженка Румынии, оказавшаяся случайно не на работе.

Я догадался, что меня обеспечили переводчиком.

Но полицейские уже поднялись.

Покидая квартиру, офицер прошел по салону, вмешавшему одновременно кабинет и кухню, задумчиво открыл кухонный шкаф, что-то сказал. Я не понял.

Не прощаясь, стражи порядка потянулись к двери.

— Что случилось?

Шарон говорила со мной медленно, на намеренно обедненном иврите.

Ситуация напоминала старый, с бородой, анекдот, происхождение которого молва приписывала случаю, происшедшему с поэтом Расулом Гамзатовым.

«— Пожалуйста, один кофе… — попросила знаменитость в буфете московского Дома литераторов.

Дипломированные буфетчицы Дома переглянулись.

«Один кофе!» А не «одно», как у этой шушеры, которая тут постоянно пасется…

Знаменитость продолжила:

— И один булка…»

Примерно так мы объяснялись со старшей по подъезду.

Я подвел ее к двери, вышел на лестничную площадку и показал положение, в котором находился раненый. Потом продемонстрировал место в прихожей, где он лежал. Шарон кивала, сочувственно поглядывая на меня.

Она мне симпатизировала: я не выбрасывал пакеты с мусором из окна, аккуратно оплачивал уборку подъезда, не водил проституток. В конфликте с марокканкой, проживавшей подо мной, Шарон держала мою сторону.

Я, как мог, обрисовал внешность и одежду убитого.

— Молодой… Черный… В джинсах…

— Эйфо? — спросила она, уходя, улыбнувшись в последний раз грустной своей улыбкой.

Я не понял.

«Где?» — спрашивала она.

—Ма «эйфо»?

«Что „где“?»

Черт возьми!

«Один булка…»

Она спрашивала про труп.

К прибытию полиции трупа в моей квартире не оказалось!

Я появился в столичном банке «Независимость» за год с небольшим до гибели Камала Салахетдинова.

Это было на другой день после звонка в редакцию.

Банк выглядел солидно, занимал огромный, отделанный заново светлый особняк с широкой парадной лестницей, имеющей круговые галереи на всех четырех этажах.

Секьюрити внизу пропустили меня, лишь мельком взглянув на просроченное редакционное удостоверение,

Тут не грешили бдительностью.

Между тем начиная с девяноста четвертого года, после первого нападения на коммерческий банк, когда преступники захватили в центральном офисе «Тори-банка» почти миллиард в валюте, в Москве существовала прямая угроза любому кредитному учреждению.

Прежде чем направиться к президенту банка, я побродил по коридорам. Глазами специалиста оценил положение с охраной.

Обстановка в банке напоминала домашнюю.

Секьюрити, сидевший у монитора, на протяжении нескольких минут ни разу не взглянул на экран. Происходившее у подъезда и в переулке оставалось вне его интереса.

Кабинет председателя совета директоров Камала Салахетдинова я узнал по направленному «глазу» под потолком на втором этаже. Никакой вывески на двери не было.

Наташа, помощница президента банка, обаяла меня фальшивой, неискренней улыбкой:

— Здравствуйте. Вы приехали…

Я разгадал девушку еще по первому разговору по телефону: «В тихом омуте черти водятся».

Если бесовская сила пока не появилась, можно было не сомневаться в том, что она еще даст о себе знать.

Помощница, несомненно, жила в неполной семье и прошла суровую школу детства, знавала крутых парней во дворе, чердак, качалку, интриги и ссоры девиц.

На воле, в камере, в армии такие, как она, точно показывали ватерлинию общественного мнения. Не высовывались. Были скрыты серой массой.