Пролог

«Вниманию встречающих!..»

Шарканье ног в аэропорту разом утихло.

Над Шереметьевом висели серые облака. Несколько раз принимался идти снег.

— «…Совершил посадку самолет авиакомпании „Люфтганза“, совершавший чартерный рейс по маршруту Кельн — Москва».

Серебристый «Боинг», доставивший в Россию труп Камала Салахетдинова еще долго выруливал. Даже после смерти бывший председатель совета директоров банка «Независимость» словно еще продолжал выбирать для себя трудно просчитываемые, непростые пути.

Наконец лайнер замер.

Ящик, в котором прибыл гроб с телом Камала Салахетдинова, извлекли из грузового отсека прежде, чем оттуда появились чемоданы пассажиров. Водрузили на багажную тележку.

Церемония прощания состоялась в ритуальном зале — просторном, задрапированном черным, без каких бы то ни было символов на стенах, без окон, — предназначенном одинаково для всех религий и верований.

Друзья, соратники и близкие покойного, все в черном — в длиннющих кожаных пальто и куртках, дорогих, на тонких подошвах, туфлях, — один за другим неловко опускались на колени и протягивали вперед руки ладонями вверх.

Все они хорошо знали Камала Салахетдинова, как и любого присутствующего здесь, и все без исключения то кооперировались, то подставляли друг друга.

А то и стреляли…

Мусульмане, христиане, иудеи — они принадлежали к тому кругу людей, кого в прессе прямо, а в жизни заглазно называли коррумпированными элементами, криминальными авторитетами, представителями бандитских формирований.

Короче, российской мафией.

Как отвечающий за службу безопасности банка, я все это время был начеку.

Мы играли в опасные игры.

Мулла негромко молился, обратясь на восток, в сторону Мекки. По исламскому обычаю стоять во время погребальной церемонии не разрешалось. В ритуальном зале присутствовали только мужчины. Исключение сделали только для президента банка «Независимость» Екатерины Лукашовой, немусульманки, продемонстрировавшей в последние дни стойкость и поистине мужской характер. В знак уважения в зал внесли маленькую скамейку, на которой она поместилась позади всех — моложавая, с длинной лебяжьей шеей и русой косой, уложенной поверх модной — до пят — собольей шубы.

Я держался вблизи Лукашовой, не упуская из виду и других первых лиц банка, в том числе нового председателя совета директоров.

Джамшит, теперешний глава «Независимости», был как две капли похож на убитого — двухметрового роста, крутой, к тому же земляк Камала Салахетдинова. Оба — из того же крохотного района, который не отыщешь ни на одной карте Средней Азии.

Можно было только удивляться этой случайности, вероятность подобного сходства в огромной стране была теоретически равна нулю.

А если никакой случайности не было?

Служба в банке «Независимость», как многое в моей жизни, казалась игрой фортуны, но вот вопрос: была бы моя жизнь иной, поступи я в другой банк, к примеру в «Инкомбанк» или «Мост»?

Уволившись из к о н т о р ы, я уже успел побывать и частным детективом, и телохранителем.

После л и ч к и я ненадолго вернулся к своей основной профессии — к журналистике.

Мои бывшие однокашники по факультету МГУ нашли мне место обозревателя по криминальным вопросам в весьма популярной городской газете.

Как журналист я довольно быстро вернул себе имя.

По службе встречался с известными криминальными и милицейскими авторитетами, с бизнесменами и банкирами, в том числе с теми, кто в свое время подписал обращение к партии власти и оппозиции, обратившее на себя внимание прессы.

Знакомства со мною искали известные предприниматели.

Мой друг, глава теперь уже крупнейшей российской охранно-сыскной ассоциации «Лайнс», по-прежнему числил меня своим советником и регулярно начислял зарплату.

Изредка я получал письма с лестными предложениями от одних и с угрозами от других.

Со мной были жена и сын.

В те дни Камал Салахетдинов с его проблемами был от меня далек, как Магелланов пролив…

И тем не менее! Говори после этого о случайности!

В редакцию как-то позвонили. Девичий голосок попросил меня. Предвестниками всех изменений в моей жизни всегда были внезапные телефонные звонки.

Я как раз только что возвратился от Шефа.

Самый бесстрашный в России главный редактор газеты, наш Шеф время от времени позволял себе дико комплексовать, и от этого вся редакция сразу вставала на уши и садилась писать заявления об уходе по собственному желанию.

В тот день случилось нечто подобное.

Отзвук только что закончившегося скандала еще звучал в моем коротком нелюбезном ответе, но обманчиво робкий девичий голосок мгновенно отреагировал:

— Может, я перезвоню позже?

— Какой смысл? Кто вы?

— Вас беспокоят из банка «Независимость»…

— Слушаю.

— Помощница президента банка Наташа…

Звучание речи не баловало переливами. Я внимательно вслушался. Я верю в то, что голос характеризует человека не меньше, чем физиономия.

Девичий голосок с придыханием был слишком тонок и преувеличенно робок, чтобы быть искренним.

—С вами сейчас будет говорить президент банка Лукашова Екатерина Дмитриевна…

В трубке щелкнуло.

—Здравствуйте… — Голос Лукашовой был оживлен и приятен. — Не знаю, сможете ли вы меня вспомнить. Нас познакомили на презентации программы «VIP»… С тех пор я постоянно слежу за вашими публикациями. Меня привлекает ваша информированность…

«Притвора… — Но я смягчился. — Может, в школе, в институте ты еще что-то читала… Сейчас-то у тебя при всем желании нет времени!»

Слышать такие слова все равно было лестно.

— Чувствуется, родное МВД не оставляет вас любовью…

— На словах, возможно.

— У нас есть для вас интересное предложение. Не могли бы вы заехать?

— С охотой.

— Как у вас, например, завтра? Скажем, в десять? Не возражаете? Помощник сейчас объяснит, как к нам добраться…

В тот день все как-то вместе сошлось. Одно к одному: скандал с главным редактором, молодой привлекательный голос президента банка…

Мулла, не прерываясь, читал молитвы.

О чем доселе неизвестном мог он сообщить Аллаху в связи с безвременной кончиной Камала Салахетдинова?

Покойный был круглый сирота откуда-то из предгорий Памира, проживший короткую шальную жизнь.

Был коронован на зоне, а потом землянут, ссучен. Говорили, что несправедливо. Обладая незаурядным природным умом, не имея образования, Камал Салахетдинов сосредоточил в своих руках мощную власть и огромный капитал. До последнего дня сохранил самые теснейшие связи с миром, который известен сегодня как международная организованная преступность…

Его расстреляли в упор у входа в небольшой кельнский ресторан, облюбованный для встреч так называемой российской мафией и потому пользующийся особенно дурной славой.

Причиной гибели Камала Салахетдинова были очень сложные проблемы, которые, как проклятие, переходили отныне к его преемнику Джамшиту и становились его собственными.

Церемония закончилась.

Участники траурного обряда в сопровождении бойцов из их личной охраны двинулись к выходу.

Здесь оказались и враги погибшего, несомненно причастные к его гибели: адвокат Ламм, Окунь, Ургин и, конечно, миллионер и авторитет О'Брайен, прибывший в окружении боевиков-южан…

Тяжело отрезонировал воздух — взлетала очередная громада металла, напичканная электроникой и людьми.

Снег в Шереметьеве продолжал валить. Белейший, чистый, крупный…

Черный блестящий «линкольн», переоборудованный в катафалк, увозил бывшего главу совета директоров банка. Семья, родственники и мулла отъезжали вместе с ним.

Через два часа бренным останкам Камала Салахетдинова предстояло отбыть для захоронения на родину, ставшую теперь независимой страной.

Нам тоже пора было уезжать.

Секьюрити, несшие службу снаружи, создали «живой забор», закрыв собой Лукашову и Джамшита.

Преемники Камала Салахетдинова благополучно прошли к машине. Бандиты уже рассаживались по джипам.

Я поймал на себе мимолетный, внешне безразличный взгляд кавказца борцовского вида. Мы уже встречались несколько раз при весьма деликатных обстоятельствах.

Невольно я дотронулся до пистолета под мышкой.

Это был один из боевиков, отвечавший у них за службу безопасности О'Брайена и адвоката Ламма. Он меланхолично, не переставая, жевал.

Подошедший мулла что-то шепнул ему на ухо, не поднимая глаз.

Я догадался:

«Стрельба на сегодня отменена!»

Глава 1

Израильская зима была в разгаре.

Я сидел у окна в снятой мною небольшой квартирке в Южном Иерусалиме. Смотрел вдаль и чуть вверх.

Прямо передо мной красовалась вершина одного из иерусалимских холмов — Байт ва-Ган.

Ниже по склону двигались дорожно-строительные машины. Там прокладывали новое шоссе.

Стоял теплый зимний день. Чуть мягче обычного. Голубое, без единого облачка, небо. Зеленела трава.

Я вынул из стола бинокль, поднес к глазам. Оптика имела двадцатидвукратное увеличение.

Интересовавшая меня вилла мгновенно возникла в объективе. Я мог запросто коснуться антенны, заглянуть в каждый из многочисленных балконов, балкончиков…

Вилла была по-прежнему пуста.

Ни адвокат Ламм, ни Окунь, ни Ургин — никто из группировки, стоявшей за фирмой «Алькад», так и не появился здесь…

Не приезжал и Пастор, которого, по моим данным, московская железнодорожная милиция на Павелецком отпустила на третий день, и он спокойно выехал за границу.

Сам глава группировки — Отари О'Брайен, скромный российский миллионер и подданный небольшой европейской державы, — тоже пребывал неизвестно где.

Он подолгу не задерживался ни у себя в Бельгии, ни в какой другой стране. И лишь время от времени по одному ему известным мотивам пересекал земной шар в разных направлениях…

«Приедет ли он сюда? И когда?»

При желании я мог воспользоваться его контактным телефоном в Израиле — номер выболтал мне Пастор на нарах в камере милиции Павелецкого…

Но О'Брайену я не позвонил.

Номером телефона воспользовался иным образом.

Я перелопатил двухтомный — свыше тысячи страниц мелким шрифтом — телефонный справочник израильской столицы. У меня мельтешило в глазах от цифр. Но я нашел адрес, по которому был установлен телефон.

Эта вилла на вершине Байт ва-Ган.

«Поведал ли потом Пастор хоть одной живой душе об ошибке, которую он тогда допустил?!»

Я снял квартиру под склоном. На Элиягу Голомб.

Теперь перед окном, у компьютера, я как бы снова занимался газетной работой — писал простенькие рецензии для «Нашего Иерусалима».

Я больше не был вице-президентом крупного столичного банка. Я приехал выполнять частный заказ нового председателя совета директоров Джамшита…

Моей целью была крыша фирмы «Алькад».

В двух маленьких серебряных фигурках-зажимах, прихваченных мною из дома, передо мной лежала рецензия на книгу Уинстона Грэхема «Прогулочная трость», классический английский детективный роман. Я писал этот материал уже несколько дней.

Сегодня я не намерен был особо пахать.

Сегодня был день моего рождения.

«Дураку — тридцать семь. А он снова — частный российский детектив, работающий по лицензии…»

Я отложил бинокль. Посмотрел на себя со стороны.

Большой. Тяжелый. Металлические коронки впереди, вверху. «Ужасные зубы», как говорят тут про наши блатные фиксы. Впалые щеки…

Еще — свороченный в юности нос. Жесткие, с проседью волосы. Прижатые уши, выдающие характер.

Французы говорят:

«Характер — это судьба…»

Фью… Фью… Фью… — неожиданно раздалось за спиной из-под потолка.

К звонку, вмонтированному рядом с известном своей крепостью израильской входной дверью, невозможно было привыкнуть.

Казалось, в колодезный сруб летело отпущенное ведро и со стуком бешено раскручивался ворот.

Пронзительное свиристение всегда заставало жильца врасплох. Звонивший будто был уже внутри, по эту сторону порога.

Фью… Фью… Фью…

Колодец на этот раз попался глубокий, ведро все падало, раскручивая цепь. Падению не было конца.

Я подошел к двери.

Звонивший не нажал кнопку освещения. Смотреть в глазок было бесполезно…

Мне звонили продавцы случайных вещей и просто мальчишки, собиравшие пожертвования в пользу онкологических больных, неполных семей…

Я повернул ключ.

Иврита, который я усвоил, хватило бы лишь на то, чтобы спросить: «Кто?» Понять ответ я бы все равно не смог.

Дверь открывалась внутрь.

Она пошла на меня сразу, со все возрастающей силой. Человек, спешивший войти, молча давил снаружи.

С ним случилась беда.

По мере движения двери он тихо опускался.

Я увидел бледное лицо. Глаза были закрыты.

Когда дверь открылась полностью, верхняя половина незваного гостя бесшумно распростерлась в прихожей: жгуче-черная большая курчавая голова и развитый торс, обтянутый свитерком. Нижняя половина — длинные мускулистые «лыжи» в поношенных джинсах «Биг стар» и стареньких кроссовках «Хитоп» — осталась по ту сторону порога…

Каменная плитка в прихожей быстро покрывалась кровью.

Она выливалась из тела стремительными толчками.

Через несколько секунд все ее пять литров должны были разлиться по полу.

Я прошел Афган, я терял друзей на службе, я видел сотни жертв транспортных происшествий у себя на железке.

Я знал, что это такое:

«Бедняга, крышка тебе…»

Никакой тампон не мог ему помочь!

Первым движением было схватить телефонную трубку.

«Вызвать „скорую“!»

Я мало что знал в этой стране.

Все произошло в одну минуту.

Тело на полу стало вытягиваться.

Началась агония.

Из-под кудрей, закрывавших верхнюю половину лица, мелькнул некрупный правильный нос, глубокое переносье. Лицо мне кого-то напоминало.

Безусловно, я когда-то видел его или кого-то очень похожего.

Разбираться было некогда.

Лежавший вдруг глубоко вздохнул и с силой выдохнул.

Словно вытолкнул изо рта невидимый тяжелый ком, распиравший ему грудь. И сразу застыл.

«Отлетела душа…» — говорили старухи.

Пульс не прощупывался.

Я с минуту еще стоял над трупом.

Помочь ему было уже невозможно.

«Вызвать полицию… Господи!»

Не говоря уж о том, что я даже не знаю номера полиции!

«Три единицы? Сто одиннадцать? Или сто десять, как у японцев?!»

Номер полиции был изображен па телефонах, установленных в общественных местах. Ближайший такой автомат находился недалеко от дома на перекрестке Цомет Пат.

«Бежать к автомату?! И что сказать?»

Кроме иврита, достаточно приемлемого на иерусалимском рынке, я, правда, довольно сносно владел английским.

«Полиция должна узнать обо всем от меня! Ни от кого другого! Иначе мне не оправдаться!»

Я втащил незнакомца в прихожую.

Другого не оставалось.

Кому приходилось тащить труп, держа под мышки сзади, когда мертвое тело то и дело ускользает, подставляя гибкие безжизненные плети рук, тот меня поймет…

Убитый весил килограмм под девяносто.

Я выглянул на лестничную клетку. Маршем ниже кто-то спускался.

В проеме перил мелькнула черная бархатная шапочка. Кипа.

Человек этот должен был видеть кровь, а может, и труп на пороге квартиры.

Надо было срочно звонить.

Но прежде необходимо было обезопасить себя на случай, если спускавшийся или кто-то из соседней квартиры позвонит в полицию раньше.

Объяснение — будто в квартиру ввалился смертельно раненный незнакомый человек — должно было показаться наивным любому.

Под стойкой, отделявшей кухню от гостиной-салона, лежал фотоаппарат-«мыльница», в нем еще оставалась пленка.

Не раздумывая, я сделал несколько снимков. Мне важно было запечатлеть труп, открытую дверь в коридор, кровь на площадке.

Я ничего не скрывал!..

Лицо убитого я сфотографировал отдельно — в фас и в профиль, по всем правилам опознавательной фотосъемки.

Что я мог еще?

Следующей моей заботой был коридор.

Я схватил валявшуюся в ванной на полу махровую простыню, бросился на лестничную площадку. Кто-то из соседей мог увидеть кровавые пятна и вызвать полицию, посчитав, что убийца, то есть я, сбежал!

Я включил свет в подъезде, осмотрел лестницу. По непонятным причинам кровь оказалась только на моей площадке. Мне не пришлось больше нигде вытирать. Только у собственной двери.

Можно было уходить…

Я захватил карманный русско-ивритский разговорник и телефонную карточку, забыв, что во всем мире связь с полицией предоставляется бесплатно.

Уже уходя, снова нагнулся над трупом.

Тело было еще мягким и теплым. Я нащупал на поясе у убитого кожаную сумку — «напузник». Отдернул «молнию».

Израильское удостоверение личности — «теудат зеут» — лежало в верхнем отделении, я выхватил его, снова задернул «молнию». Сунул удостоверение себе в карман. Полиция могла спросить меня о его личности.

Я не запер дверь.

Я все холодно рассчитал.

Ключ оставил снаружи в замке.

Никто не мог обвинить меня в том, что я запер труп убитого в своей квартире.

«Мне нечего скрывать…»

Мое положение в этой стране и так было в достаточной мере спорным. И вот теперь это…

Телефон-автомат на перекрестке Цомет Пат был занят.

Было три часа пополудни.

Через несколько часов начиналась суббота — «шабат». Движение общественного транспорта прекращалось до следующего вечера.

Какой-то человек пытался войти в закрытый уже ресторан, на вывеске которого под портретом розовощекого официанта шла крупно строчка по-русски:

«При заказе полного ужина — водка без ограничений!»

Накануне мы бродили здесь допоздна с моим из shy;раильским приятелем — Изей Венгером.

Венгер — большелобый, с набрякшими подглазьями, косая сажень в плечах — ходил нелегко. У него болели колени. Семейный врач медицинской кассы определил его болезнь мудрено, но Венгер сам был врачом и знал себя лучше.

Каждый вечер перед сном ему следовало ходить по нескольку часов, чтобы потом сразу свалиться на кровать и заснуть.

—«Он шел на „Одессу“, а вышел к „Пиканти“…» — заметил Венгер, когда мы задержались с ним в очередной раз у перекрестка.

Забытый шлягер советских времен.

На перекрестке Цомет Пат, у автозаправочной станции, находился магазин «Пиканти», а дальше пивной паб, именуемый «Одессой».

— Одного тут не хватает, — Изя вздохнул, — зимней рыбалки. Колени бы у меня сразу прошли…

Ночная температура в Иерусалиме была около двенадцати тепла, днем поднималась за двадцать. «Конец декабря…» Я обнадежил:

—Буду звонить в Москву — закажу тебе мормышки для рыбалки…

Было интересно увидеть Венгера в деле.

—Да ладно… Я рассказал семейному врачу, как хорошо идет на рыбалке неразбавленный спирт… «Неразбавленный?!» Он не поверил.

Мы уже попрощались, когда рядом с заправкой громко закричали.

Двое волокли женщину из машины. Она отбивалась. Легла на асфальт. Невысокий каменный забор на той стороне улицы скрывал действующих лиц.

Сбоку, у автозаправки, совсем близко, наблюдали скандал арабские парни, заправщики. Никто не двигался.

—Надо подойти, — вздохнул Венгер. — Нас так воспитали.

В прежней жизни, у себя в Могилеве, он был судебно-медицинским экспертом…

Автозаправка, по обычаю, была ярко освещена. На флагштоках развевались стяги компании.

—Не знаю, правда, чем мы можем ей помочь…

Кто знает, какой коэффициент Дон-Кихотов существует на имеющееся число Санчо Пансов…

Женщина уже не кричала.

Мужчина вел ее назад к машине — темно-серой «Ауди-100», откуда ее перед тем выволокли.

Его сообщник оказался водителем экскурсионного автобуса, парковавшегося чуть в стороне. Он сел за руль, но дверь не закрыл. Возможно, женщина должна была следовать дальше вместе с ним.

Мы с Венгером сошли с тротуара. Наши намерения были очевидны. Высокий мужик, шедший с женщиной, успокоительно помахал рукой. Женщина больше не сопротивлялась. Я видел их мельком.

Они сели в «ауди».

Шофер экскурсионного автобуса закрыл дверь, отъехал от бензоколонки.

Я остановился, записал номера машин.

75-215-00 и 42-229-55.

В ту же минуту издалека раздались громкие переливчатые звуки клаксона.

«Полиция!»

Возможно, кто-то из автозаправщиков все-таки вызвал ее по телефону.

Увезти женщину все же не удалось.

В последнюю секунду жертва выскочила из «ауди», открыв дверцу с противоположной стороны…

Высоченная, в длинном вечернем платье.

Женщина была явно не в себе.

На нас она не взглянула. На вид ей было не больше тридцати. Лицо заплаканное, прическа растрепана.

Явно «русская израильтянка»…

Своих соотечественников я мог узнать даже со спины по мелким штрихам поведения, родной манере держать себя.

Пьяна? Больна?

— Может, обкурена? — предположил Венгер. Он разбирался в этом не меньше моего. — А муж хотел вернуть ее домой?

Мужчина в «ауди» — его я не рассмотрел, — не ожидая полицию, повел машину вслед за экскурсионным автобусом, который уже сворачивал на основную магистраль.

Мы с Венгером распрощались.

Подходя к дому, я обернулся и снова увидел экскурсионный автобус и темно-серую « Ауди — 100». Обе машины стояли на Элиягу Голомб, по другую сторону улицы…

Шальная мысль пришла вдруг мне в голову.

Не было ли появление смертельно раненного человека в моей квартире каким-то образом связано с тем, что произошло вчера на перекрестке, у бензоколонки?

Я набрал номер.

Телефон полиции — миштары — оказался 111.

В разговорнике нашлось слово «тело». Я прибавил к нему «убийца». И продиктовал адрес.

Не знаю, правильно ли они поняли меня. Но выехали быстро.

Я еще отходил от «Пиканти», а сверху, со стороны Центра, как накануне, уже слышались знакомые переливчатые звуки сирены.

Видимо, они подключили дежурную полицейскую машину, находившуюся поблизости. Многочисленные авто, заполнявшие улицу, расползались, как юркие тараканы, давая ей дорогу.

Я повернул к себе.

Мое отсутствие в момент прибытия полицейских было мне на руку. Кто-то из них, заметив торчащий снаружи ключ, должен был наверняка повернуть его.

Открыв дверь, они должны были сами увидеть все как есть.

Легко было сделать вывод: будь моя совесть не чиста, разве я позвонил бы в полицию и позволил бы ей свободно осмотреть всю квартиру!

Бедолага получил ножевую рану где-то поблизости. Сгоряча бросился в ближайший подъезд. Спастись, укрыться… Получить помощь. Убийца по какой-то причине его не преследовал. Не исключено, бежал в противоположную сторону…

Может, он и не собирался убивать… В пылу спора пырнул подвернувшимся под руку ножом.

Из-за чего происходит чисто израильское убийство?

Наркотики, невозвращенные долги, оскорбление?

Раненый успел взбежать по лестнице. Не понимая, что это конец. Хотел уйти как можно дальше, поэтому проскочил первый и второй этажи… Не позвонил в дверь слева, потому что преследователь мог его видеть снизу. Повернул вправо, за лестницу. В мою дверь…

Мог ли его кто-то видеть?

«Один человек точно видел…»

Когда я выглянул за дверь, он спускался по лестнице. Я заметил только кипу.

Неизвестно, кто это мог быть. Либо сосед, либо преступник.

«А, черт с ним!»

Я не собирался отбивать хлеб у израильской полиции…

Мне хватало своих проблем.

— Шабат шолом!

Традиционное субботнее приветствие…

Рядом возник полицейский. Он ждал меня — молодой, в синей форменной шапочке с козырьком, в куртке с воротником из искусственного меха, несмотря на жару. Из-под форменной шапочки сзади у него торчала модная короткая косичка.

Он двинулся вверх первым, опережая меня.

Когда мы поднимались, перед моими глазами болтались его новые, блестящие наручники, пристегнутые к форменному ремню на брюках. Они мало чем отличались от наших, только ключи израильтяне таскали на брючном ремне, на отдельных брелках.

Вот и площадка этажа…

Я не ошибся: ключа снаружи не было. Полицейский пропустил меня вперед.

«Господи!..»

Я знал, что за зрелище меня ожидает по другую сторону двери. И видит Бог, мне не хотелось входить, переступать через вытянутые поперек прихожей длинные худые кегли, обтянутые джинсами «Биг стар».

Я осторожно приоткрыл дверь.

Трупа в прихожей уже не было, мраморная плитка была начисто вытерта.

Первыми, кого я увидел внутри, были трое полицейских все в тех же курточках с серыми, под каракуль, воротничками и синих шапочках. Служители закона сидели вокруг моего обеденного стола. О чем-то болтали. Четвертый — офицер с металлическими листиками на погонах, — стоя у окна, смотрел на улицу.

Увидев меня, полицейские замолчали.

Я мог лишь молча развести руками:

«Такие дела, ребята…»

Они согласно закивали.

Я попытался объяснить на иврите, что произошло, но нельзя сказать, что преуспел. Переходить на английский я не стал. Помогал себе только пантомимой.

Компьютер был все еще не выключен.

—Тут. — Я показал, как сидел перед экраном. — И вдруг…

Я обернулся к звонку, висевшему у двери под потолком.

— Фью… Фью… Фью…

Полицейские снова поощрительно закивали.

Офицер попросил мое удостоверение личности, я представил его не без секундного колебания. Он переписал мои данные.

Спросил о чем-то, показав на прихожую.

Я понял, что никогда не смогу объяснить полицейским свою версию, поэтому предложил:

— Кофе?

Они отказались, все еще поглядывая на меня.

Офицер с листочками на погонах — что-то вроде старшего лейтенанта — поднялся, обвел взглядом книжную полку. Внимание его привлек том «Советского Энциклопедического Словаря» с его полутора тысячами страниц убористого текста.

Офицер взял его с полки, полистал. Потом взвесил на ладони.

Полицейские заулыбались. Мне показалось, что прежде им не приходилось видеть столь солидное и абсолютно, по их мнению, ненужное издание, поскольку оно было не на иврите и не на английском.

В квартиру вошел еще один полицейский. За ним появилась симпатичная, всегда немного печальная блондинка по имени Шарон, старшая по подъезду, уроженка Румынии, оказавшаяся случайно не на работе.

Я догадался, что меня обеспечили переводчиком.

Но полицейские уже поднялись.

Покидая квартиру, офицер прошел по салону, вмешавшему одновременно кабинет и кухню, задумчиво открыл кухонный шкаф, что-то сказал. Я не понял.

Не прощаясь, стражи порядка потянулись к двери.

— Что случилось?

Шарон говорила со мной медленно, на намеренно обедненном иврите.

Ситуация напоминала старый, с бородой, анекдот, происхождение которого молва приписывала случаю, происшедшему с поэтом Расулом Гамзатовым.

«— Пожалуйста, один кофе… — попросила знаменитость в буфете московского Дома литераторов.

Дипломированные буфетчицы Дома переглянулись.

«Один кофе!» А не «одно», как у этой шушеры, которая тут постоянно пасется…

Знаменитость продолжила:

— И один булка…»

Примерно так мы объяснялись со старшей по подъезду.

Я подвел ее к двери, вышел на лестничную площадку и показал положение, в котором находился раненый. Потом продемонстрировал место в прихожей, где он лежал. Шарон кивала, сочувственно поглядывая на меня.

Она мне симпатизировала: я не выбрасывал пакеты с мусором из окна, аккуратно оплачивал уборку подъезда, не водил проституток. В конфликте с марокканкой, проживавшей подо мной, Шарон держала мою сторону.

Я, как мог, обрисовал внешность и одежду убитого.

— Молодой… Черный… В джинсах…

— Эйфо? — спросила она, уходя, улыбнувшись в последний раз грустной своей улыбкой.

Я не понял.

«Где?» — спрашивала она.

—Ма «эйфо»?

«Что „где“?»

Черт возьми!

«Один булка…»

Она спрашивала про труп.

К прибытию полиции трупа в моей квартире не оказалось!

Я появился в столичном банке «Независимость» за год с небольшим до гибели Камала Салахетдинова.

Это было на другой день после звонка в редакцию.

Банк выглядел солидно, занимал огромный, отделанный заново светлый особняк с широкой парадной лестницей, имеющей круговые галереи на всех четырех этажах.

Секьюрити внизу пропустили меня, лишь мельком взглянув на просроченное редакционное удостоверение,

Тут не грешили бдительностью.

Между тем начиная с девяноста четвертого года, после первого нападения на коммерческий банк, когда преступники захватили в центральном офисе «Тори-банка» почти миллиард в валюте, в Москве существовала прямая угроза любому кредитному учреждению.

Прежде чем направиться к президенту банка, я побродил по коридорам. Глазами специалиста оценил положение с охраной.

Обстановка в банке напоминала домашнюю.

Секьюрити, сидевший у монитора, на протяжении нескольких минут ни разу не взглянул на экран. Происходившее у подъезда и в переулке оставалось вне его интереса.

Кабинет председателя совета директоров Камала Салахетдинова я узнал по направленному «глазу» под потолком на втором этаже. Никакой вывески на двери не было.

Наташа, помощница президента банка, обаяла меня фальшивой, неискренней улыбкой:

— Здравствуйте. Вы приехали…

Я разгадал девушку еще по первому разговору по телефону: «В тихом омуте черти водятся».

Если бесовская сила пока не появилась, можно было не сомневаться в том, что она еще даст о себе знать.

Помощница, несомненно, жила в неполной семье и прошла суровую школу детства, знавала крутых парней во дворе, чердак, качалку, интриги и ссоры девиц.

На воле, в камере, в армии такие, как она, точно показывали ватерлинию общественного мнения. Не высовывались. Были скрыты серой массой.

«Городские крысы выживают вопреки всему, несмотря на капканы, мышьяк, затопления…»

Она, без сомнения, точно выполняла волю начальства, была абсолютно надежна в узком кругу, худа и не очень здорова, вся — сплав надежд и тоски молодой неустроенной женщины, время которой уходит.

Семьи у нее в ближайшее время не предвиделось.

—Екатерина Дмитриевна, к вам… — пропела она в трубку.

С лица ее не сходила та же благостная неискренняя улыбка, которая сказала мне не меньше, чем голос.

Еще через секунду она обернулась:

—Екатерина Дмитриевна ждет вас…

Кабинет президента банка был выдержан в белых и черных тонах. Стандартная офисная мебель. Из кабинета можно было войти во внутренние апартаменты с гостиной, кухней, ванной, туалетом.

Лукашова поднялась мне навстречу.

Прямая фигура. Высокая шея, маленькая грудь. Голубые глаза. Красивые губы «бабочкой». Умеренная косметика. И коса.

В глазах стояло беспокойство. Тревога гнездилась, видно, в ней давно и прочно.

Меня это не удивило. Состояние обеспокоенности давно уже стало непременной и обязательной приметой российского бизнеса.

Дома она могла быть другой, баловать семью пирожками и пельменями. Печь куличи.

Я знал этот тип — нерешительный и вместе с тем бешено активный. Они быстро паникуют. И не дай Бог оказаться с ними в стрессовой ситуации! Они легко забывают причиненные ими, как и им, обиды… Как правило, у них бывает незлое сердце и интуиция, которая их никогда не подводит…

Такие женщины, как ни странно, все чаще преуспевают, стоя во главе коммерческих структур…

Вместе с Лукашовой в кабинете находился начальник кредитного управления «Независимости».

Мы с ним познакомились.

Вячеслав Олегович или просто Слава. Он принадлежал третьему поколению прежних хозяев жизни — взращенный еще на мясных продуктах, поставлявшихся к столу бывшей советской номенклатуры. Молодой, но уже одышливый, полнокровный.

Он был из лидеров нового комсомола и внук одного из секретарей старого.

Под мышкой у Вячеслава виднелась кобура пистолета.

Президент банка и начальник кредитного управления встретили меня по-домашнему.

Катя открыла дверь в личные апартаменты.

Помощница принесла заварку и кипяток. Лукашова самолично заварила чай…

— К сожалению, Камал Салахетдинович не сможет сейчас вас принять. У него неожиданный клиент. Вам покрепче?

— Да, пожалуйста.

—Мужчинам можно позавидовать. Цвет их лица при этом нисколько не страдает…

Начальник кредитного управления аранжировал пустой разговор ничего не значащими междометиями. Долго ходить вокруг да около не стали.

—Мы посоветовались со Славой… — Президент послала мне ослепительную улыбку. — Поспрашивали компетентных лиц…

Я ждал.

—В случае вашего согласия мы думаем представить вас совету директоров банка как кандидата на должность советника. С продвижением в короткий срок, может, в течение месяца, на пост вице-президента банка по безопасности…

Предложение свалилось на меня как снег на голову.

—Ваш месячный оклад вначале составит…

Она назвала цифру в баксах. Сумма была четырехзначной.

—Через полгода мы снова вернемся к вопросу о повышении оклада. Кроме того, мы планируем ввести процент со взысканных долгов…

Лукашова призналась:

—Банк испытывает сейчас трудности в связи с невозвращенными кредитами. Вы, наверное, знаете…

—Да.

—Не скрою: с вашим приходом мы связываем определенные надежды…

Окончательное решение о назначении зависело, правда, не от президента. Лукашова объяснила: я буду представлен совету директоров банка вместе с несколькими кандидатами.

—Чистая формальность. Все должно быть в порядке. Вам надо изложить свою концепцию. В первую очередь меры по возвращению кредитов…

Она вновь коснулась больного вопроса.

—Ну и, конечно, как вам видится предупреждение нападений и обеспечение инкассации. Думаю, вам это не покажется сложным: вы ведь проходили стажировку в Англии, в фирме «Пинкертон»…

Это действительно имело место.

По договоренности с охранно-сыскной ассоциацией «Лайнс», где секьюрити проходили подготовку по борьбе с русской мафией, я в порядке обмена прослушал полный курс в их лондонском семинаре.

Охрана банков в Англии поставлена первоклассно.

В случае моего назначения я решил перенять у англичан основные методы обеспечения безопасности инкассатора и сохранения денежной массы.

В фирме «Пинкертон» я проходил практику на машинах со спецкузовом, созданных на базе «форда», с инкассацией денег через специальный люк, не открывая кузова.

По британской системе денежная масса рассматривалась только как груз — на вес, а не в цифровом измерении, и, в отличие от России, там был исключен процент от суммы инкассации.

Каждый инкассатор нес при себе одновременно не свыше пятнадцати фунтов веса. Преступнику, таким образом, была известна максимальная сумма, на которую он может рассчитывать в случае удачи!

Впрочем, службы безопасности и тут готовили ему сюрпризы.

Ящик, попав в руки злоумышленника, неожиданно мог начать дымиться, а похищенные деньги — внезапно окраситься в неестественно яркие цвета…

Совет директоров банка «Независимость» собрался через неделю. Мое выступление стало триумфом английской системы обеспечения банковской безопасности. Конечно, с необходимой местной корректировкой.

Крупные пайщики банка и Камал Салахетдинов слушали меня с напряженным вниманием: никто из них не имел понятия о существующих мировых наработках в этой области.

Я прошел на должность советника по безопасности банка единогласно.

Мой друг Рембо, президент охранно-сыскной ассоциации «Лайнс», узнал о моем назначении почти одновременно со мной.

Он поздравил меня по телефону из Бангкока, где находился по делам:

— …Хотя жалею, что не мог тебя вовремя отговорить…

— О чем ты?

— Что хорошего? Банк под крышей…

— А какой банк — без нее?!

Он попытался осторожно охладить мой пыл:

—Вроде пера жар-птицы! «Ради счастья своего не бери себе его!»

В первый день работы у входа в банк я лоб в лоб столкнулся с одним из банковских секьюрити. Он выходил мне навстречу. До обеда было еще далеко.

— Что случилось?

— Я сейчас…

— Вы знаете меня?

Накануне я был представлен Камалом Салахетдиновым и президентом Лукашовой личному составу.

Секьюрити был из прапорщиков. К фамильярности с офицерами ему было не привыкать.

— Ты — босс по безопасности. Новая метла.

— Дежурный в курсе, что вы ушли?

—Да там Юрка стоит!

Юрка, как выяснилось, работал электриком.

—Я на одну минуту в супер, командир. Тут рядом…

В службе безопасности банка господствовала вольница.

— Меня послал начальник кредитного управления. За сигаретами.

— Так вы тут за холуя, выходит?

Он обиделся:

— Куплю и приду.

Электрик Юрка на входе даже не взглянул в мою сторону: он разговаривал с женщиной-оператором, вышедшей покурить.

Я прошел к дежурному.

Тот узнал меня. Поднялся:

—Здравия желаю.

—Наберите телефон начальника кредитного управления.

Трубку снял Вячеслав. Я с самого начала не намеревался быть удобным. В дальнейшем это могло лишь повредить.

— Вы сняли с поста секьюрити, послали за сигаретами.

— Да, я так сделал.

— Прекрасно. Если такое повторится, мне нет смысла приступать к работе. Можете передать президенту банка…

— До супермаркета тут два шага…

— Это мое категорическое условие. Либо оно принимается…

Начальник кредитного управления сдался:

—Принимаю…

В таком же духе я объяснился с дежурным и провинившимся прапорщиком.

Дежурный согласился со мной.

У прапорщика на этот счет оказалось свое мнение.

На следующий день мы расстались.

Я произвел реорганизацию системы безопасности.

Доставшемуся мне в наследство заместителю, бывшему сотруднику Управления охраны КГБ СССР, я оставил организацию пропускного режима и охрану банковских ценностей.

Главное и трудное взял себе — проверку добросовестности предполагаемых партнеров, инкассацию и обеспечение тайны переговоров.

Рембо оказался прав, предупреждая меня.

«Независимость», как коммерческий банк, полностью был подчинен крыше.

Проверка надежности будущих дебиторов велась тут чисто формально.

За всем следила крыша.

Всякий, обращавшийся за кредитом, в прямом смысле клал свою голову против получаемых денег.

К неудовольствию председателя совета директоров, мне удалось добиться отмены нескольких кредитов как крайне рискованных, обеспеченных одним лишь ручательством бандитов.

Камал Салахетдинов ни разу не дал мне открыто понять, что недоволен такой деятельностью, направленной на постепенную легитимацию банка в кредитной сфере.

Я заметил, что некоторые сделки готовятся в обход меня…

Мы руководствовались совсем разными жизненными принципами.

У меня было плоское ментовское понятие о мире и морали.

Я был рабом собственного слова и вследствие этого, как не раз убеждался, весьма прямолинеен, однобок, легко просчитываем.

Проведший на зоне не один год председатель совета директоров был сложнее, противоречивее.

Простил ли мне Камал Салахетдинов, вор по своей прежней жизни и психологии, мое ментовское прошлое?!

Мы ни разу с ним не выпили. Не переломили памирской лепешки, которые ему доставляли из ресторана.

Если определение стратегии банка лежало непосредственно на председателе совета директоров Камале Салахетдинове, то Лукашова, как президент, отвечала за представительство и взаимоотношения с клиентами.

Лукашова оказалась совсем неплохим человеком, если бы не неровность характера и потрясающая боязнь ответственности.

Каждый крупный кредит, который мы выдавали, приводил ее в состояние стресса, который тут же вызывал напряжение у всего персонала.

В банке был собран весь спектр городских девиц, которых любой московский пацан видит в детстве в своем дворе, сидит с ними рядом в школе, лазит вместе в подвал…

Помощница президента Наташа со всеми чудесно ладила.

Она и начальник кредитного управления Вячеслав, каждый по-своему, действовали на президента банка странно успокаивающе. Притом что, успокоившись после очередной крупной сделки, Лукашова отыгрывалась на своих приближенных — орала, вела себя по-хамски, чтобы потом каяться, терзаться, просить прощения, а через неделю-другую повторить все сначала.

К чести Вячеслава и помощницы, они никогда на нее серьезно не обижались, по крайней мере, не подавали виду.

В хорошие минуты Лукашова просила называть ее по имени, просто Катя. Она любила физическую работу, могла взять тряпку, вымыть окна в кабинете своей Наташи. Заботилась об интерьере помещений.

У нее оказался неплохой вкус.

По стене моего кабинета вилась нитка искусственного плюща, стекавшего с изображения щита, символа охраны.

В собственных ее внутренних апартаментах было тоже много цветов, в обшитом буком простенке висели городские пейзажи и изображения лошадей, выполненные художницей Катей Уваровой, ее тезкой.

Тема «Кредит фирме „Алькад“ возникла неожиданно.

Я запомнил тот день.

Я сопровождал Лукашову в качестве личного телохранителя.

В ресторане ЦДЛ нас ждала встреча с одним из тех, на кого потом мне предстояло получить заказ в Израиль…

Плотный высокий человек с крепким лбом, маленькими ушами. Разных оттенков глаза…

Мне уже приходилось видеть эти глаза, лоб, уши.

— Окунь, — шепнул начальник кредитного управления. — Президент компании «Экологическая продукция „Алькад“…

Тут же у столика он представил нас друг другу.

Окунь не узнал меня.

Между тем я знал даже и его фамилию.

После увольнения из конторы в качестве частного охранника я недолго нес службу у входа в отель на Арбате.

Была пора неопределенности, неясного будущего.

Отель значился частным, но в отношении соотечественников в нем еще действовали старые советс shy;кие инструкции…

ЧП произошло в мое первое дежурство.

Вновь прибывших было несколько, они приехали компанией. Я впервые увидел по-настоящему богатых молодых накачанных бизнесменов, тех, кого уже называли новыми русскими.

Их было несколько человек.

У всех имелись брони на номера.

Крепкозадый, плотный, с маленькими ушами и чуточку разными глазами, Окунь показался мне круче и опаснее других.

С ним разговаривал не я, а мой напарник, знавший здешние порядки. Я занимался с уголовного вида мужиком, которого все называли Пастором. У него было бледное прозрачное лицо с покрасневшими крыльями носа и веками.

Пастор заказал номер на двоих:

—Я с женой…

Через несколько минут после вселения ко мне вниз, в офис охраны, спустилась администратор:

— Там клиент наверху. Вы пропустили. У него нет свидетельства о браке! Паспорта на разные фамилии.

— Он священнослужитель… — вмешался мой более опытный напарник. — Пастор!

— Тем более! Им запрещено жениться… Срочно решайте. Иначе штраф наложат на вас.

— Он тут с Окунем!

—Ничего не знаю! Платить придется новому секьюрити!

Штраф составлял треть моей зарплаты. Я быстро поднялся в номер:

—Где Пастор?

Полнотелая полураздетая девица стояла посреди номера.

На ней был прозрачный бюстгальтер и пояс с болтавшимися резинками. В номере пахло дорогими духами.

— Сюда нельзя… — Она сделала шаг ко мне, пытаясь закрыть дверь. — Он переодевается!

— Перебьется!

Я прошел внутрь, открыл дверь во вторую комнату. Пастор действительно стоял в плавках.

—Ты что ж мне фанеру вешаешь… Ты с кем приехал! С женой?!

Пастор был ушлый, опытный жук. Он улыбнулся:

—Сейчас решим. Администратор просто хочет на лапу. Я знаю ее! Сейчас разберемся…

Через несколько минут в офисе появился крепкозадый плотный Окунь с разноцветными глазами.

За ним чувствовалась сила. Без лишних телодвижений и суеты он навел порядок. Действовал-де от имени какого-то крупного авторитета — тогда я впервые услышал эту фамилию, звучавшую, как ирландская…

—…Человек О'Брайена. Не поднимай шум…

Инцидент разрешился в секунду. Кому-то сунули, кого-то напугали.

Я сел за свой иерусалимский компьютер и тут же поднялся. Бесполезно делать вид, что ничего не случилось. Труп не мог уйти из квартиры сам!

Я заглянул в ванную комнату. Прошел в спальню. Из ванной исчезла махровая простыня, которой я вытирал кровь в прихожей! С кровати был сдернут огромный клетчатый плед, привезенный из Москвы!

Конечно же труп не мог уйти из квартиры сам! Похитить труп могли только убийцы.

Ключ, оставленный мною снаружи, был им кстати.

Кроме пледа, они прихватили еще большой полиэтиленовый мешок, который лежал на стиральной машине. Они унесли труп, замотав его в плед и натянув поверх мешок!

Выглянув на площадку, я, скорее всего, видел одного из них. Его сообщники могли стоять у подъезда, когда я зажег на лестнице свет. Они незаметно наблюдали снизу — в подъездах многих израильских домов, подобных нашему, нет входных дверей.

Преступников было не менее трех — труп был тяжелый. Не исключено, что у дома была припаркована их машина.

Прямых доказательств того, что все случившееся в моей квартире не было плодом воображения или больной фантазии, не существовало. Но были косвенные. Несомненное наличие крови на подошвах моих ботинок, исчезнувшая махровая простыня…

Я вернулся в салон.

Экран компьютера демонстрировал картину звездного неба. То одна, то другая звездочка неожиданно начинала гореть ярче других, потом гасла. За ней вспыхивала очередная.

Внезапно я обнаружил, что в комплекте из двух серебряных фигурок, поддерживавших черновик, одна исчезла…

«Черт побери! Ее-то зачем унесли?!»

Серебряные зажимы были стилизованы под персонажи китайского театра теней. В знаменитом боевике «Однажды в Америке» их использовали в качестве заставок в финале…

Они были моими амулетами. Я с ними не расставался.

«Притом одну!..»

В передней лежала еще сложенная вчетверо огромная клетчатая сумка российских челноков. Я оставил сумку на память в качестве сувенира. К ее ручке была прикреплена бирка-«липучка» — с номером багажа, наименованием авиакомпании, датой и конечным пунктом маршрута. Сумка тоже пропала. И с ней бирка. Если убийцы или труп попадут в руки израильской полиции, она сможет установить владельца сумки уже в течение первого часа!

И это была бы беда.

Пресса непременно сообщит, кто я.

И как знать! Не прибуду ли и я, как Камал Салахетдинов, упакованным в ящик в аэропорт Шереметьево?!

Я зашел к своему иерусалимскому приятелю. Венгер — большелобый, с набрякшими подглазьями — поглядывал на часы.

Суббота приближалась.

Стол был застелен белой накрахмаленной скатертью. Две традиционные свечи высились в субботнем подсвечнике.

Венгер был в белой сорочке, в вязаной кипе на макушке, на мощных плечах топорщилась спортивная кофта шестьдесят восьмого размера.

Жена его — маленькая, в длинной юбке и пестрой блузке — держала наготове спички. Возжигание субботних свечей в иудаизме возложено на женщин. Я предпочел не садиться, подождал, пока жена Венгера произнесла короткую молитву. Потом она зажгла свечи.

— Ну вот!

Венгер налил каждому по бокалу сухого. Венгера звали Израиль. Он был тезкой знаменитого пирата, грабившего морские караваны. Кроме того, так называлась эта страна. Из-под кипы у него свисал гайдамацкого вида чуб. В круглом лице с широко расставленными глазами не было ничего семитского. Можно было лишь удивляться, каким образом евреям удавалось перенимать не только язык, привычки, ментальность народов, с которыми они жили, но и внешность. Но ведь не путем же одних адюльтеров и изнасилований!

Мы выпили.

— Что-то случилось? — Широко расставленные выпуклые глаза Венгера смотрели не мигая.

— Вроде того…

Израиль жил па первом этаже. К квартире примыкал маленький дворик. Там обычно занималась жена. Сейчас она возилась на кухне. Мы сгоняли партию в шахматы. Занятие, которое я считал совершенно пустой тратой времени. Венгер выиграл.

— Выйдем. Подышим воздухом…

Из книжного шкафа на мгновение возникла бутылка израильской водки «Голд» и тут же исчезла в складках его бездонной кофты.

—Мне приснилось сегодня, что я на Березине, на рыбалке, провалился под лед и не могу выбраться. Края вокруг все время обламываются. Ребята хотят мне помочь и не могут. Со мной уже случалось так…

Мы вышли на выжженную, в колючках, Бар Йохай. Жар не проходил. Повсюду мы наталкивались на приметы культурного слоя существующей цивилизации — сломанные бельевые прищепки, пластмассовые бутылки, полиэтиленовые пакеты с мусором. Мы отошли за оливы, к забору. Рядом с разросшейся агавой, похожей на марсианских размеров столетник, виднелась металлическая тележка из супермаркета, которую затащил сюда Венгер. В ней лежало несколько пустых бутылок из-под «Голда» и упаковка бумажных стаканчиков одноразового пользования. Венгер налил по полному:

— Это будет получше всякой там «Петербургской» или «Столичной», местного самогона…

Мы зажевали оливками из банки, стоявшей тут же.

Венгер оседлал одного из своих любимых коньков: третья война уже началась и идет с мусульманами по всему периметру христианского мира от Боснии через Крым, Кавказ, Центральную Азию до Пакистана…

— Израиль воюет на стороне христиан… Да ладно… Спрашивай, чего хотел!

Я хотел еще раз услышать, мог ли человек, получивший смертельное ранение, двигаться, не оставляя кровавых следов, и как долго. Как-никак в той, другой своей жизни Венгер стоял во главе судебно-медицинского бюро!

— …А потом разом потерять всю кровь и откинуться!

— Куда он был ранен?

— В грудь.

— В чем он был?

— В свитере. В рубашке.

— Смотря какая рубашка. Одежда могла задержать кровь. Как памперсы. Потом вся сразу выплеснуться. Что на ногах?

— Кроссовки.

— Кровь могла стечь в обувь. Хочешь писать детектив?

— Если бы!

— В первые секунды кровь может даже не появиться. Все зависит от состояния нервно-сосудистой системы. Может произойти непроизвольный спазм сосудов. Тебе приходилось интересоваться этим?

Он ничего не знал о моей прошлой жизни и совсем мало — о нынешней.

Я не пошел домой. Вернулся на Цомет Пат.

Прошел мимо автозаправки.

«Он шел на „Одессу“, он вышел к „Пиканти“…»

В иерусалимских Катамонах, где дома стоят тесно друг к другу, несчастный остановил свой выбор именно на моем доме, из шести подъездов облюбовал мой и позвонил именно ко мне в квартиру!

Отмахнуться от этого было невозможно!

Я прошел мимо телефона-автомата, из которого давеча вызывал полицию.

Я бы не удивился, если бы рядом у автозаправки появился бы вдруг вчерашний экскурсионный автобус и серая «Ауди-100», из которой мужчина выволок женщину в длинном вечернем платье…

Что бы ни говорил Венгер, раненый не мог бы добежать до меня отсюда, с перекрестка. Смертельный удар он получил гораздо ближе, где-то у моего дома.

«Может, даже в подъезде…»

Нижний, поднятый над тротуаром нулевой этаж был наполовину сквозной, тут было всего несколько квартир. Незастроенную часть занимало что-то вроде открытой галереи, закрытой сверху этажами на опорах, В непогоду тут гуляли дети, катались на скейтах и роликах. Я обошел вокруг дома. Тротуар мог считаться чистым: раздавленные оливы с деревьев, сухие собачьи экскременты. Обследование лоджии тоже ничего не дало: отмытые перед субботой плитки пола блестели. Крови нигде не видно.

Голова моя была забита версиями происшедшего.

У угла дома машины обычно притормаживали: впереди был выезд на главную дорогу. Жертву, возможно, везли в машине, и она могла этим воспользоваться — выскочить наружу. За ней погнались. В схватке мог быть нанесен роковой удар, но раненый, в первое мгновение ничего не почувствовав, бросился по ступеням к галерее. В этом случае мой подъезд оказывался ближайшим!

«Стоп! А что, если он приехал сюда на машине?..»

Я как-то не подумал об этом.

«Тогда машина должна находиться где-то поблизости!»

Вокруг были припаркованы десятки машин. Можно было переписать их все. Но я не стал этого делать.

«Убийцы — даже если у них была своя машина — все равно увезли бы труп на той, в которой приехала жертва. Они поостереглись бы пачкать кровью свою „тойоту“ или „судзуки“…»

Автобусы уже давно не ходили. Магазины закрыты. Сигареты можно теперь купить только в арабской лавке по дороге в Гило.

По обе стороны поднимавшегося отвесно и обрывающегося по краям шоссе тянулся разделенный надвое арабский район — Байт Сафафа — с оливковыми рощами, огромными домами на одну семью. Почти у каждого такого дома стояла машина. Трехэтажные, с крышами-террасами, на которых сушилось белье, здания подчеркивали плоскостной архитектурный стиль. Три тянувшихся к небу минарета перечеркивали горизонталь пейзажа.

На улицах было пусто.

«Арабские деревни…»

Я вспомнил российские. Называть эти улицы деревней не поворачивался язык.

«Может, поместья?»

Суббота была звездным днем для арабских лавок. В этой было полно народу. Пять продавцов едва справлялись с потоком подъезжавших покупателей. Овощи, фрукты, сигареты. Огромный выбор молочных продуктов. Я купил пачку «Кента». Дешевых израильских сигарет. Полез за деньгами.

О черт!..

Удостоверение личности убитого все это время лежало у меня в кармане! Стараясь сохранять спокойствие, я расплатился, пошел прочь. Теперь я спускался в низину. Тут сплетались паутины дорог. Со всех сторон, насколько позволял видеть глаз, уходили вверх высоченные холмы — одни незастроенные, лесистые, па других белели облицованные обязательным местным камнем дома…

«Иерусалим. Святой город…»

Я взглянул на часы. Со времени исчезновения трупа прошло достаточно времени. Неизвестные убийцы успели осмотреть одежду жертвы. Они заметили, что в ней отсутствует удостоверение личности — теудат зеут, документ, с которым в Израиле запрещено расставаться ввиду постоянной угрозы террора. Преступникам ничего не стоило догадаться, в какой момент и где исчез документ и чем это им грозит.

Под акведук шоссе втягивалась небольшая отара крупных, похожих на курдючных овец. Их сопровождал араб-пастух и две худые собаки. Мы с пастухом издалека помахали друг другу. Тут не считалось неприличным кивнуть незнакомцу или даже поприветствовать.

Евреи и арабы тоже жили в мире на этой земле, дружили, ходили друг к другу в гост, пока не стали смертельными врагами.

Пастух, улыбнувшийся мне, мог ночью прятать у себя смертника-террориста, который утром взорвет себя вместе с пассажирами автобуса, женщинами и детьми… Так уже бывало.

«Восток — дело тонкое…»

Дома я достал из кармана теудат зеут — израильский внутренний паспорт убитого — простую корочку с прозрачной пленкой внутри. В России такие корочки используют как обложку для месячных проездных. Сюда же, в стандартную невыразительную обложку, помещалась целлофанированная карточка с фотографией и сведениями о личности владельца. В присоединенную к удостоверению бумажку с текстами па иврите и арабском был впечатан адрес. Паспорт этот чиновники МВД Израиля изготовляли в несколько минут, в твоем присутствии.

С фотографии на меня смотрел молодой черноволосый израильтянин с сужающимся к острому подбородку треугольным лицом и низко опущенными негустыми бровями. На нем был светлый пиджак и цветной галстук. Это лицо с фотографии мне абсолютно никого не напоминало.

В том числе и убитого.

Начинало темнеть, и без того мелкие чужие буковки теперь совсем трудно было прочесть.

Я не зажег свет. Окна гостиной выходили на улицу. Ни к чему было объявлять всем, что жилец на месте. Я не знал причины убийства и планов убийц.

«Мало ли что может прийти им в голову?!»

Логичнее всего было посчитать нас за сообщников…

Только этого мне не хватало.

«В чужом пиру похмелье! Японский бог!»

Фамилия владельца удостоверения содержала три ивритские согласные буквы. Гласные, естественно, отсутствовали. Читать следовало справа налево.

Первая справа буква могла читаться как «х». В на shy;чале слова она произносилась как «к». Вторая звучала легким придыханием. Последняя была «и». «Коэн», — сложил я.

Имя было «Шабтай».

Без сомнения, о человеке с такой фамилией и именем я никогда не слышал.

«Шабтай Коэн»…

«Коэн» да «Леви» были самые распространенные фамилии.

Собственно, это было имя целого сословия потомков Аарона, иудейских первосвященников…

В России она звучала как «Коган». От нее вел свое происхождение и зловещий сталинский прихвостень Лазарь Каганович.

Тут было пять тысяч Коэнов и две с половиной тысячи Леви.

Но сейчас это было не важно.

Я отбросил сигарету.

Надо упредить действия убийц, которые с этого дня вполне могли угрожать и мне…

Теудат зеут покойного мне не был нужен, но и возвращение документа до тех пор, пока меня основательно не прижмут, не входило в мои планы.

Убийцы рассчитали:

«Нет трупа — нет проблемы…»

Они были у меня в руках, пока я владел удостоверением личности жертвы. Передача документа в полицию могла стать исходной точкой для начала уголовного преследования.

Полиция получила бы доказательство того, что Шабтай Коэн исчез…

«На месте преступников я бы предпринял все, чтобы заполучить документ спокойно…»

Получалось логично.

«Какими могут быть их дальнейшие шаги?»

Наведаться на квартиру в мое отсутствие, сломать замок, перевернуть вверх дном мои вещи… Элементарно. Как и прихватить меня где-нибудь в темном месте и попытаться нейтрализовать.

Можно было предполагать и так и эдак.

Чтобы уйти от конфликта с неизвестной мне опасной группой, следовало дать ей понять:

«Так и так, братва. Я не играю в ваши игры. У меня свои дела. Я закончу их и свалю. Вам нечего меня опасаться. Свои проблемы с полицией решайте сами. Теудат зеут убитого оставлен мною единственно в целях самозащиты. Он помещен в надежное место. Если со мной что-то произойдет, его немедленно передадут в министерство полиции, чтобы дать ход делу. Решайте — в ваших ли это интересах…»

Я разобрал еще пару десятков ивритских букв в документе.

Коэн родился в Израиле.

Он проживал в районе Центрального рынка «Махане ихуда», на Яффо.

Я закурил.

«Странная вещь…»

Записи в удостоверении личности не очень соответствовали тому, что я успел рассмотреть на трупе.

Шабтай Коэн был местный уроженец — «сабра»…

Но сабры не носили поношенных джинсов типа «Биг стар» и стареньких кроссовок «Хитоп» из христианских складов стоимостью один-два доллара за штуку.

Между тем убитый был одет и обут именно таким образом.

Не было на нем и кипы.

Я закурил. Подошел к окну.

Нарождался молодой месяц.

Невиданная в северных широтах огромная серебряная чаша плыла в небе над Байт ва-Ганом.

В России она всегда выглядела перевернутой.

Пора было укладываться.

Утро вечера мудренее.

Меня разбудил телефонный звонок.

Было шесть утра.

«Началось…»

Звонить было некому. Кроме того, ранний звонок в субботу считался в этой стране крайне неприличным. Религиозные люди в этот день вообще трубку не снимали.

Через час позвонили снова.

На этот раз я решил подойти. Поднял трубку. На другом конце провода молчали. Я хотел уже нажать на рычаг, но незнакомый голос с хрипотцой произнес по-русски:

—Скоро получишь письмо. Там все написано. Понял?

Получалось, как я и предполагал. Меня начали доставать. Но совсем другие, не те, на которых я думал. Не Окунь, не Пастор…

—Кто это?

Послышались короткие гудки. Трубку бросили.

Я достал сигарету.

Узнать мой телефон было просто. На почтовом ящике помимо моих данных значились имя и фамилия хозяина квартиры — Ицхак Ицхаки, послевоенного репатрианта из Болгарии. Дальше следовало обратиться к телефонной книге. Так же, как это сделал ранее я сам. Двухтомные телефонные справочники на иврите почтовые работники обычно разносили по домам, клали к дверям. Эти толстенные книги еще долго лежали па лестничных площадках, мешая жильцам, постепенно перекочевывая на улицу, к мусорным ящикам.

«Вчерашние гости…»

Предполагают ли эти люди браться за меня всерьез или считают, что меня достаточно лишь припугнуть, чтобы я не рыпался?! Что они собираются сообщить мне в своем письме?

У меня были дела.

В любом случае ждать сложа руки было небезопасно.

Я оделся, выпил чашку кофе, спустился в подъезд.

Элиягу Голомб была по-субботнему пуста.

На углу дома меня окликнули.

«Влад!..»

Крепкий киевский мэн. Чуть полноватый, в самом соку. Здоровый лось, любой одежде предпочитавший спортивный костюм «Рибок» и дымчатые очки. Мы были знакомы. Он с женой жил на верхнем этаже в нашем подъезде. Влад был с приятелем. Тоже крутым, из азиатов. Темное загорелое лицо, обозначившийся живот, кипа.

—Привет, командир!

Влад что-то угадывал в моем прошлом, обращаясь ко мне таким образом. Сам он, если верить ему, отсидел срок па Севере, в Якутии. У себя, в Киеве, крутился среди деловых. Влад был мне не до конца понятен. Слабо пил. Мы как-то посидели с ним и его приятелем: три стопки — и он сломался. Головой об урну!

— Далеко?

— Тут. Я обещал.

— Чего-то ты все уходишь…

У него было крепкое рукопожатие. Теплая рука. Под спортивным костюмом чувствовались мускулы, хотя числился он тут инвалидом и жил на пособие и зарплату жены-косметолога.

— Надо…

— Может, с нами? Глотнешь?

— Сегодня все закрыто.

—Это не про нас…

Они засмеялись. Влад снова подал руку:

— Ну, как знаешь, командир. У тебя свои дела.

Его неразговорчивый приятель усмешкой поощрял игру. Оба словно поджидали кого-то. Я уже уходил.

Дом на Яффо, в котором обитал при жизни убитый Шабтай Коэн, возвышался над старым иерусалимским рынком «Махане ихуда». Рынок жался к его стенам, прикрываясь навесом от зимней непогоды и всего, что летит обычно с крыши и из окон.

По субботам рынок не работал.

Металлические жалюзи по обе стороны первого этажа были опущены. За каждым помещался склад овощей или фруктов.

В глубине одной из ниш безнадежно трещал телефон.

Вдоль стен тянулись пустые прилавки.

Подъезд дома я нашел не сразу. Со стороны Яффо его просто не существовало.

Вход обнаружился на рынке, за первым же пустым прилавком. Темный, без дверей. За ним начинался неожиданно просторный, плохо освещенный холл.

Если убийцы Шабтая Коэна верно просчитали мои действия и сделали правильный вывод, в подъезде меня должна была ждать засада. Вычислить мои первые шаги ничего не стоило.

Я осторожно продвигался вперед.

Каменный пол под ногами был неровный, сбоку, на стене, темнели почтовые ящики. Тут же под ногами валялось несколько конвертов. Если что-то в адресе не было ясным, почтальон оставлял письма прямо на полу.

Я включил свет, подошел к стене.

Большинство фамилий на ящиках были короткие — ивритские. Длинные я разбирать не стал, они были ашкеназийского или, что еще вероятнее, грузинского происхождения.

Фамилий Коэн даже тут оказалось несколько.

Для Козна из квартиры номер 8 в ящике лежало письмо. Это был фирменный конверт — в таких банк «Хапоалим» уведомлял своих вкладчиков об изменениях на их текущем счете.

Знакомиться с чужими письмами тут не составляло труда.

Удивительным было лишь то, что, как я успел заметить, соседи обычно не проявляли интереса к чужой корреспонденции.

Похвальная деликатность? Инертность? Или повальная неграмотность?

А может, дело в том, что интерес к чужой судьбе тут весьма чувствительно наказывается?

Жена библейского Лота, оглянувшаяся, чтобы увидеть наказание, которое Господь уготовил се бывшим соседям, была немедленно превращена в соляной столб.

Я изъял конверт. Присмотревшись, разобрал имя:

«Шабтай».

Сунул письмо в карман.

Итак, владелец удостоверения личности действительно существовал. Он жил в этом доме на улице Яффо и был вкладчиком банка «Хапоалим». Остальное было пока покрыто мраком.

Если семья получила известие о смерти и труп, Шабтай Коэн уже покоился в святой иерусалимской земле.

На этот счет существовали твердые инструкции Торы. Иудей должен быть похоронен как можно скорее. Тем более из рода священников — «коэнов». Его должны были похоронить вчера, в пятницу, еще и потому, что по субботам в Израиле не хоронят. Осуществлено это могло быть без особых хлопот, поскольку погребение было бесплатным. Этим занималось специальное религиозное братство. Поминки тут не устраивали. С кладбища разъезжались по домам. Близкие родственники семь дней вынуждены были находиться в доме покойного у поминальной свечи, никуда не выходя, принимая всех, кто шел с соболезнованиями, — друзей, сослуживцев, соседей.

Изнутри дом выглядел много привлекательнее, чем снаружи. Лестница белого камня оказалась широкой, чисто вымытой.

Я осторожно поднялся на пятый этаж.

«Шабтай Коэн» было выгравировано на небольшой пластине на двери. Рядом со звонком, как во многих домах, висели детские рисунки. Под дверь был брошен коврик.

Помня об осторожности, я, не останавливаясь, поднялся выше по лестнице, она вывела на плоскую крышу. В центре ее сушилось на веревке белье. По краям со всех четырех сторон высилась каменная балюстрада. Обязанность ограждать крыши тоже шла от Торы. Звучало это примерно так:

«Кто-то может свалиться… Не хочешь же ты, чтобы была кровь на твоем доме…»

Я подошел к балюстраде, взглянул вниз.

Иерусалим начал свою обычную субботнюю жизнь. Тесные улочки религиозного квартала по другую сторону Яффо были оживлены. Религиозные служители — харедим — борода, в черных наглаженных костюмах и шляпах, в белоснежных сорочках — разбредались по своим молитвенным домам. Тут было великое множество синагог всех направлений и оттенков, известных иногда только специалистам. Несколько молодых людей с молитвенниками в руках беседовали на углу между собой, стоя в живописных, даже отчасти фривольных позах. Группа маленьких пейсатых мальчиков-школьников — тоже в черных костюмах и круглых шляпах, как у взрослых, — по очереди пинали пластмассовую бутылку.

Ничего подозрительного на крыше я не заметил.

Снова спустился на пятый этаж.

Звонить в дом, где справляли тризну по усопшему, не полагалось. Я толкнул дверь — она оказалась не заперта.

Почти одновременно в прихожую вышел человек.

Это был Шабтай Коэн, теудат зеут которого лежал у меня в кармане. Он стоял передо мной цел и невредим.

—Шалом…

Мы поздоровались. Коэн не был ортодоксом — кипа на коротко остриженных волосах была не бархатная, черная, а вязаная. Тем не менее он собирался, в синагогу: в руке Коэн держал черный мешочек с молитвенником.

Он явно видел меня впервые.

—Барух? — Я назвал его первым попавшимся именем.

Он покачал головой. Я ткнул в него пальцем:

—Коэн?

Ему пришлось назвать себя:

— Шабтай…

— Коэн Барух? — повторил я.

— Нет, нет! Коэн Шабтай…

Будто обиженный этим обстоятельством, я направился к двери.

Я был уверен, что узнал его. Моя прошлая работа в конторе, а затем в охранно-сыскной ассоциации и, наконец, в службе безопасности банка, где от способности запомнить человека зависела не только карьера, но и жизнь, многократно развила мой навык.

Шабтая Коэна я видел!

На перекрестке Цомет Пат две ночи назад!

Он был шофером экскурсионного автобуса. В ночь на пятницу он помогал водителю серой «Ауди-100» вытаскивать из машины неизвестную женщину…

— Окунь Василий Иванович… — представил главу «Алькада» начальник кредитного управления.

— Очень приятно…

Встреча президента банка «Независимость» Лукашовой с криминальным главой фирмы «Алькад» в ресторане Центрального дома литераторов была заранее обговорена. Это был деловой обед.

Окунь выглядел весьма респектабельно. Он не узнал в представленном ему вице-президенте банка по безопасности бывшего секьюрити арбатского отеля.

—Много слышала…

Катя одарила Окуня сиянием ярких голубых глаз.

По ее меркам, этот человек, наверное, выглядел весьма привлекательно — крепкозадый, плотный, с крупной головой и маленькими ушами.

По поводу разного оттенка глаз существовало известное: «Бог шельму метит…»

За столом Лукашова ненавязчиво интересовалась вопросами, относившимися к предполагаемой кредитной сделке с «Алькадом».

Служба безопасности банка не была к этому подключена.

Я мог думать о своем, не упуская из внимания оба выхода из зала и антресоли, представлявшие собой потенциально опасные места…

Мои обязанности ограничивались мерами персональной охраны Лукашовой и начальника кредитного управления.

Президент «Алькада» тоже прибыл в ресторан с телохранителем, худощавым парнем, по-видимому каратистом, который держался на расстоянии, за соседним столом.

Окунь заметно изменился со времени нашей первой встречи в отеле «Арбат». Я это заметил в первую же минуту, когда он поклонился подошедшей Лукашовой, поцеловал ей руку. Потом, оглянувшись, он жестом подозвал девушку, бродившую по ресторану с цветами.

Лукашова уточнила технико-экономическое обоснование предполагаемого кредита «Алькаду». Задала еще несколько вопросов. Ясно, что сделку никто серьезно не готовил.

Речь шла о крупной импортно-экспортной инвестиционной программе с несколькими западными компаниями, которую затевал «Алькад»…

Понемногу вырисовывалась композиция.

Многоступенчатая нефтяная сделка с предполагаемой покупкой нефти в Ираке, ввозом ее на переработку на некий российский завод, где для этого должна быть введена в действие специальная линия.

Часть конечного продукта — бензина, мазута, дизельного топлива — продается Украине, другая вывозится в Прибалтику под получение экологически чистых продовольственных продуктов для Москвы к се юбилею…

Окунь оказался в курсе дела: цены на дизельное топливо, горючее, мазут. Список зарубежных компаний, обеспечивавших промежуточные этапы, выславших «Алькаду» подтверждение условий сделки…

Окунь держался свободно, привез с собой марочное столовое вино. Выяснилось, что он знает в нем толк. Вино было куплено в Грузии. Я не преминул про себя отметить это…

В столице действовало не менее ста двадцати воров в законе, из которых примерно половину составляли выходцы из тех мест…

Мои спутники постепенно расслабились.

Как и положено телохранителю, я даже не пригубил вина.

К тому времени я уже проработал в банке примерно полгода. Постепенно обвыкся.

Мы не держали в сейфах чрезмерно большой денежной массы, но все равно в банке постоянно находилась крупная сумма в валюте, а кроме того, залоги вкладчиков в виде ценных камней и металла. Это требовало крепко поставленной службы охраны и дисциплинированности личного состава. Физическая охрана ценностей была делом ответственным, но в конечном счете вполне достижимым.

Большую опасность представляли для банка лжефирмы, созданные с единственной целью — получения кредитов без намерения возврата и представлявшие ложные сведения о своем хозяйственном положении и финансовом состоянии.

Распознать такие фирмы представляло большую сложность. Для этого требовалось обратиться к их экономической истории, заглянуть в баланс. Делать это было нелегко и приходилось прибегать к средствам не только неэтичным, но и противозаконным.

Сплошь и рядом службы безопасности банков, страховых агентств и вообще крупных фирм прибегали к методам разведки, диверсий, промышленного шпионажа…

Диктовалось это порой суровой необходимостью: в противном случае фирмы-призраки, получив кредит, мгновенно исчезали в пучине неизученного доселе океана мирового и российского бизнеса…

Ресторан Дома литераторов выглядел пустоватым.

Как-то незаметно исчезли его завсегдатаи — пишущая братия.

Состав посетителей изменился.

За соседним столом происходила такая же деловая встреча с участием первых лиц и секьюрити…

Когда Окунь и его сопровождающий нас оставили, Катя объяснила:

—Предполагается заключение крупной сделки…

Катя коротко ввела меня в курс дела. Кое-что я уже понял из разговора за столом.

—Мальчики подсуетились, приобрели или украли абсолютно новые технологии. Что-то связанное с ката-ли-ти-ческим… Не выговоришь! Крекингом. У нас есть заключения специалистов. Короче, ноу-хау — найденный оригинальный катализатор…

—Многоступенчатая комбинация?

—Да. За технологией следуют нефтепродукты. В конце ввозится дешевое, экологически чистое продовольствие. В паспорте сделки подробно указано…

Последнее слово принадлежало, как всегда, председателю совета директоров банка. Салахетдинов вел свои дела, обсуждая их с такими же крутыми паханами, как он. Это обеспечивало успех задуманных операций.

—Окунь выглядит не очень солидно… — заметила Катя.

Я воздержался от комментариев.

Председатель совета директоров намеренно не привлек к аудиту «Алькада» службу безопасности банка. Не предложил мне подготовить материалы на фирму.

Свои соображения на этот счет я предпочел держать при себе. Катя меня поняла:

—Окунь — жулик! Но Камал разговаривал с л ю д ь м и. Получены полные гарантии…

Мы помолчали.

Несмотря ни на что, ресторан ЦДЛ тем не менее сохранил свой внешний облик. Высокий объем, яркая цепочка витражей… Скрипучая лестница на антресоли напоминала об ушедших властителях дум, бывавших здесь.

Тапер у камина наигрывал на рояле Эннио Морриконе — мелодии из «Однажды в Америке».

Начальник кредитного управления посмотрел на часы: похоже, он предлагал изменить тему разговора. Решения паханов не подлежали обсуждению…

В следующий раз мы заговорили о кредите «Алькаду» недели через две. Было это в сауне, небольшом домике на берегу замерзшего озера, что на территории бывшей помещичьей усадьбы, описанной в «Войне и мире». В укромном местечке ближнего Подмосковья.

Сауна была небольшая, отлично спланированная. Говорили, что ее перевезли из Финляндии в качестве подарка финских архитекторов их советским коллегам. Сауну готовили по пятницам.

Мы приехали после работы: президент банка с помощницей, начальник кредитного управления. Я сопровождал их.

Вопрос о сауне решили вечером в четверг, чтобы я успел изменить расстановку в постовой ведомости и обеспечить еще двух секьюрити.

В сауне нас ждали душистые свежие простыни, эвкалипт, мята, травки, которые банщик самолично собирал в окрестных лесах. Заваривать их поручалось Наташе.

Бывшая помещичья усадьба примыкала к окраине города Видное. Москва с ее неустойчивой погодой, шумом, бомжами в уличных переходах и метро, слякотью засоленных тротуаров, поломанными деревцами, казалось, находилась далеко-далеко. Тут была настоящая зима. С сугробами, с лыжным следом через озеро. С неподвижностью высоченных заснеженных сосен. По другую сторону озера виднелся лес, а перед ним раскинулась настоящая деревня.

Секьюрити ждали снаружи — в джипе.

Несмотря на глухомань, на сумерки, на берегу всегда находилось несколько любителей понаблюдать, как обе наши дамы перед тем, как скользнуть в прорубь, скинут простыни с розовых распаренных тел…

Разговор зашел об Окуне, который прислал Лукашовой свежий лаваш, чанахи, хаш в горшках и молодой сыр гадазелили с мятой…

Катя подтвердила:

—Вопрос с кредитом решен положительно. Окунь знает, чего добивается…

За бревенчатыми стенами стояла тишина.

Помощница занималась чаем. Она чуть наклонялась вперед, слегка подогнув колени, отставив затянутый, приспущенный задик.

Катя поймала мой взгляд. Озорно подмигнула.

Капли пота выступили у нее на лбу.

В ней что-то было.

Злые языки трепали ее имя, связывая с Женей Дашевским, сверстником, однокашником, ныне главой группировки, дававшей нам крышу.

Я представлял себе ее успех, когда она была девчонкой.

«Яростная судьба всей башиловской шпаны…» — сказал о похожей девице покойный писатель Михаил Анчаров.

Наташа разлила чай.

Лукашова любила пить из тонкостенного стакана с серебряным подстаканником. Мы возили его с собой,

—Деньги у Окуня есть! — Мы немного еще поговорили о кредите «Алькаду». — Но им на Запад нужны отмытые деньги. Из банка! Черный нал в чемодане не привезешь!

Она пила чай мелкими частыми глотками. Я уже знал, что «Алькад» открыл у нас кредитный счет.

—За Окунем стоят серьезные люди… Вернуть есть чем. Подписание может произойти очень скоро…

Договор подписан был через день. С утра я позвонил помощнице Лукашовой. Мне надо было передать президенту примерный расчет расходов на безопасность.

— Я хочу зайти…

— Только прямо сейчас! Мы ждем господина Окуня.

Лукашова готовилась к приему. На ней был деловой в крупную кирпичного цвета клетку пиджак. Она только что вышла из апартаментов позади кабинета, поправляла прическу. В простенке висело большое овальное зеркало.

Я положил бумаги на стол. Мы успели только поздороваться.

Вслед за мной на пороге появилась помощница. Она внесла букет свежих роз:

—Доставил курьер «Алькада»…

—Сегодня у нас с ними венчание…

Лукашова кивнула на бумаги, лежащие на приставном столике.

Пока она отвечала по телефону, я мельком заглянул в текст. Кредитный договор был составлен в соответствии с шаблоном.

«Коммерческий банк „НЕЗАВИСИМОСТЬ“, в дальнейшем — „БАНК“, в лице… действующий на основании устава, с одной стороны, и ТОО „Экологическая продукция „Алькад“, именуемое в дальнейшем „ЗАЕМЩИК“, в лице… действующее на основании устава, с другой…“

Предмет договора был прост.

«БАНК» предоставляет «ЗАЕМЩИКУ» кредит в долларах США с взиманием 30 (тридцати) процентов годовых…»

Сделка предполагалась многоходовая — мудреные технологии из-за границы и нефть для перерабатывающих заводов в обмен на нефтепродукты; те, в свою очередь, возвращаясь на Запад, «превращались» в продовольствие…

К договору было приложено довольно объемистое технико-экономическое обоснование, справки на немецком, английском, греческом…

Лукашова с любопытством следила за мной.

Договор предусматривал строгие санкции от непоступивших процентов за каждый день просрочки. С большой суммы кредита это составляло солидный куш.

— Если «Алькад» вдруг заартачится, наша служба будет в затруднении…

— Думаю, до этого не дойдет!

— Надеюсь.

Успех комбинации обеспечивала крыша.

Абсолютное большинство российских банков и фирм имело криминальное прикрытие на случай аферы.

С этим у «Независимости» вес было в порядке.

Стоявшая за банком группировка считалась одной из самых крутых в Подмосковье…

—Окунь знает, если он себе что-то позволит, ему с ходу оторвут голову…

Мы не успели договорить. Я только спросил у Кати:

— Я буду нужен?

— Наоборот, Камал просил тебя не вмешивать, чтобы не напортить.

В приемной уже слышались голоса. Окунь приехал с уголовного вида боевиком, которого представил как советника по безопасности. Юридическая подготовка договора была завершена.

«Алькадовцы» уже входили в кабинет вместе с помощницей президента банка.

В приемной послышался голос Камала Салахетдинова.

Я вышел.

Через несколько часов, к тому времени, как я вернулся, договор с «Алькадом» был подписан.

В приемной в корзинке для бумаг я увидел пластмассовую ребристую пробку, клочки фольги и пустую бутылку из-под «Советского шампанского»…

—Вы читали сегодняшний «Комсомолец»? — через несколько дней фальшивым голоском пропела мне помощница президента в трубку.

У всех этих пигалиц были детские голоса.

— Нет. Что там?

— Про наш банк пишут… — промурлыкала она. — И про вас!

— Ты уверена?

Стоящая за кулисами скромная фигура главы службы безопасности банка становилась объектом внимания прессы и общественности, как правило, в связи с совершенным проколом.

—Я сейчас поднимусь.

Когда я появился в приемной, помощница пила молоко из большой расписной чашки. На чашке было крупно выведено: «ВЫПЕЙ ВТОРУЮ!»

—Хотите?

Начальник кредитного управления вошел, как всегда, бесшумно. Ему нравился эффект, производимый его внезапным появлением.

—Если бы водочки…

Несмотря на вес, переваливший за сто, и одышку, молодость позволяла ему довольно легко двигаться.

—Ну, вы даете, Вячеслав Олегович! Тогда уж ликер!

Помощница держалась неуверенно. Физически крепкие мужики были ее проблемой. По крайней мере, чисто поведенчески она никак не могла найти нужный тон.

— Тоже сказала…

— А чё?

Я с любопытством следил за се безгубым ртом, немного сонными движениями, словно видел воочию ее трудности

«Как сложно у человеческих самок с продолжением рода! Чтобы произвести потомство, надо научиться говорить тоненьким обволакивающим голоском, знать грамоту, улыбаться, льстить, предавать…»

—Ты чё, лапуль?

Недавно прошел спектакль в постановке Валерия Ахадова, и все подражали его героям.

—Нет, правда, лапуль!

И дальше — все в том же роде.

Разговор мог целиком состоять из одних «А чё?».

Все и всё прекрасно понимали.

Почти каждый день после работы помощница президента шла пешком к метро. У палатки «Свежий хлеб» в машине ее уже ждал Вячеслав, который выезжал чуть раньше. Минут за сорок они добирались до ее квартиры в Конькове. Поздно ночью начальник кредитного управления в своем «вольво» гнал по окружной к себе в Крылатское.

— Молока много не выпьешь…

— А вы пробовали?!

Дурашливый разговор.

Разминка, разогревание.

В разгар зимы начальник кредитного управления слетал «на солнышко». В Тунис. Вернувшись в Москву, постригся. Теперь щеголял высоко поднятыми, не успевшими загореть висками.

Помолодел еще больше.

Оба не предполагали, что я знаю их тайну.

Лукашова, если и догадывалась об их отношениях, никогда не высказывалась по этому поводу вслух.

Играла роль зависимость президента банка от отца начальника кредитного управления — зама председателя Госкомитета в ранге заместителя министра. Это он лично пробил регистрацию банка.

— Тут говорили о газете, — напомнил я.

— Вот…

Статья в «Городском комсомольце» была посвящена проблеме снабжения Москвы.

— Во втором столбце, несколько строк…

Всегда отлично информированная газета сообщала: «Существенный вклад в решение проблемы снабжения столицы внес на днях московский банк „Независимость“, предоставив крупный валютный кредит фирме „Алькад“, занимающейся импортом недорогих, а главное, экологически чистых сельскохозяйственных продуктов на российский рынок.

Как стало известно от вице-президента банка по безопасности, лоббировавшего выдачу кредита, москвичи получат продовольствие не сразу: фирма должна предварительно закупить западные технологии и обменять их на продукты нефтепереработки российских предприятий…»

Корреспонденция отражала заботу мэра Москвы Юрия Лужкова о малообеспеченных гражданах столицы. Отмечались также заслуги других фирм и банков.

—Бесплатная реклама! К тому же косвенная!..

По мнению начальника кредитного управления, упоминание о банке было нам на пользу. Я подумал, что публикация в «Городском комсомольце» дело его рук. В конце заметки журналист высказал предположение о сумме кредита «Алькаду», которую наш банк обязался перечислить в три срока.

Сумма впечатляла:

«200 000 000 (двести миллионов) долларов США…»

Шофер экскурсионного автобуса Шабтай Коэн, которого вечером в четверг я видел на перекрестке Цомет Пат, недоуменно взглянул на меня, вернулся назад в квартиру.

Я вышел из дома.

Первым делом отыскал ближайшую автостоянку. Она находилась тут же на Яффо, чуть ниже рынка, ближе к центру.

Несколько десятков машин были припаркованы «коробкой». В основном корейские и японские. Из европейских марок у израильтян пользовались успехом только маленькие, с крытым кузовом, «рено» да еще «пежо». Помню, как я был удивлен, впервые узнав, что в написании коротких этих названий у французов оказывалось на три буквы больше и все они не произносились.

Экскурсионных автобусов на стоянке я не обнаружил.

«Ауди-100» нашлось всего две.

Я заглянул в блокнот.

Номера экскурсионного автобуса и серой «ауди», которые я записал ночью у автозаправки два дня назад, были: 75-215-00 и 42-229-55.

Обеих машин я не увидел.

Я обошел автостоянку и снова вышел на Яффо.

Прохожих почти не было, если не считать немолодой проститутки на высоком крыльце бывшего полицейского участка. Она была пьяна. Превратно истолковав чувства, которые читались у меня на лице, она сказала страстно:

— Пойдем. Я тебе дам…

Я знал ее историю: она въехала в страну через Египет, абсолютно незаконно, и собирала деньги на фиктивный брак.

Я на ходу сделал несколько коротких затяжек.

Старые солнечные часы, сохранившиеся еще со времен британского мандата на Палестину, показывали девятый час. Минут через сорок я вышел на поднятый высоко над городом проспект Теодора Герцля. Огромная иерусалимская панорама с тысячами домов внизу простиралась по периметру раскинувшегося подо мной цирка. На высшей точке горы находились могилы основоположников идеи воссоздания еврейского государства и высших государственных деятелей, в том числе и убитого премьер-министра Ицхака Рабина.

Мой путь заканчивался у автобусной остановки рядом с военным кладбищем.

Сбоку были установлены два телефона-автомата, и один виднелся на возвышении, на территории самого кладбища.

Я никогда не видел, чтобы ими пользовались.

Несколько человек, в Москве, людей абсолютно надежных, знали номера этих автоматов и субботние часы, когда я сюда прихожу. На часах, подаренных мне Рембо, время еще оставалось. Я достал конверт банка «Хапоалим» адресованный Шабтаю Коэну, без колебания вскрыл его. Банк подтверждал поступление на его валютный счет пяти тысяч баксов. Счет был открыт на прошлой неделе. Поскольку израильтянину, если только он не вернулся на днях из-за границы, закон запрещал пользоваться долларовым счетом, следовало предположить, что деньги были положены на его имя кем-то, прибывшим из-за рубежа.

«Это мог быть и гонорар за попытку увезти женщину на Цомет Пат…»

Я сунул письмо в карман.

Ни Джамшит, ни Рембо не позвонили.

Москва молчала.

Я прошел по военному кладбищу, вышел к могиле бывшего премьер-министра. Небольшая, чисто убранная роща и аллеи вокруг были безлюдны. Тут же неподалеку, под деревьями, находились могилы других наиболее известных государственных деятелей. Ни одной живой души не было вокруг. По субботам иудеи не посещают погосты.

Я двинулся назад на такси. Первый общественный транспорт должен был появиться на улицах только к вечеру.

Мне предстояло перекантоваться несколько часов до тех пор, пока на исходе дня жизнь израильской столицы вновь возобновится. Откроются магазины, лавки, фотолаборатории…

Я хотел сдать для срочного проявления и печати пленку, на которую сфотографировал убитого…

У своего дома на Элиягу Голомб я снова увидел Влада и его приятеля. Они толковали о средиземноморских винах. Вернее, по обыкновению, говорил один Влад.

Киевский мэн попытался втянуть меня в разговор:

— На Кипре — «Темная леди», «Гермес»… Не пробовал?

Я покачал головой.

Там, у себя в Киеве. Влад, скорее всего, был фарцовшиком, шулером, может, рэкетиром. Оставляя родную Украину, он вряд ли думал, что не сможет организовать в Израиле ничего путного. А может, просто у него не было выбора — надо было срочно линять…

Здесь ему мешало незнание языка, бедность переселенцев, инертность местных жителей. Влад выглядел весьма солидно в чистом, без единого пятнышка спортивном одеянии от «Рибок».

«Тренер сборной по бильярду… преферансу…»

Я постоянно видел его и приятеля слоняющимися без дела. Что-то подсказывало мне, что они химичат со справками для системы государственного страхования, к с и в а м и для всякого рода благотворительных фондов. Это могло давать скромный постоянный доход. Мне надо было держаться подальше от них и от дел, которыми они тут занимались.

Влад продолжал объяснять:

— Красное, терпкое, из местного сорта «гермес». Коварная штука! Резкий смолистый вкус…

Я не ввязался в обсуждение. Прошел к себе.

Никакого письма, о котором мне объявил неизвестный в утреннем телефонном звонке, я не нашел. Почтовый ящик украшала вчерашняя реклама американского тренажера с изображением девицы в трикотажных, обтягивавших ее трусиках и таком же бюстгальтере, закрывавшем большую часть спины. Спортсменка трусила по убегавшей у нее из-под кроссовок нескончаемой ленте дороги. Я оставил буклет в ящике. Взгляд мой опустился на пол. Плитки подъезда после вчерашней уборки были чисты. Тем не менее я снова их внимательно рассмотрел. Профессионал ищет всегда там, где надеется найти…

Внезапно меня осенило.

Я шагнул к отсеку рядом. За легкой декоративной стенкой проходил ствол шахты с коммуникациями. Широкий колодец, достаточный для того, чтобы в него можно было пролезть, тянулся до крыши. Вчера в горячке я начисто забыл о нем. На этажах в шахту выходили форточки воздушных отдушин, ими были снабжены совмещенные с туалетами ванные. Пространство, кроме труб, заполняли счетчики воды, газа. Внизу, на полу, полно было пожелтевших ивритских газет. Уборщики тайком сметали сюда мусор, чтобы далеко не носить. Я поддал газеты кроссовкой. Пустые пачки сигарет, полиэтиленовые пакеты. Рекламки из почтовых ящиков…

Я поднял одну — с фотографией мальчика, заглядывающего себе в трусики. Не знаю, что она рекламировала: средство против опрелости, лотерею, корейские автомобили…

Я щелкнул зажигалкой. В поисках следов согнулся в три погибели.

«Есть!»

На старой газете было хорошо заметно довольно большое, как пишут в протоколах, «бурое пятно, похожее на кровь». Вероятно, были тут и другие следы преступления — искать их следовало в пыли и мусоре, которым было столько же лет, сколько и этому зданию. Перерывать залежи у меня не было необходимости, тем более что я внезапно заметил главное:

«Нож!»

Холодное оружие было типа армейского, с широким лезвием, пластмассовой ручкой и металлическим ограничителем.

«Финяк…»

Орудие убийства было отброшено в сторону. Мне стало не по себе. Тот, кого я по ошибке принял за Шабтая Коэна, погиб тут, за узорной шейкой отсека, от российского ножа: Работа произведена киллерами. Оставлять огнестрельное оружие па месте преступления, каким бы дорогостоящим оно ни было, стало в последнее время визитной карточкой исполнителей заказных убийств. Тем более это касалось ножей. Они затащили жертву в отсек…

«Но что он делал здесь, у дома?:»

Я прикрыл бурое пятно другой газетой, сверху положил камень. Рукой в платке поднял нож, поднес к зажигалке. На поверхности ручки следов пальцев не было видно, зато вдоль заточки лезвия виднелась засохшая бурая полоска.

Венгер говорил мне, что если кровь не прилилась по дороге, то имел место спазм.

«Чья же кровь здесь?»

Мог порезать руку и убийца, неловко извлекавший финяк. Так бывало сплошь и рядом…

Я поднялся наверх за мокрой марлей. Вернулся. Мазанул по лезвию. Упаковал образец. Нож аккуратно припрятал за одну из труб, как можно выше…

Стук каблучков на лестнице стих у моей двери. Я заглянул в усовершенствованный, с широким углом обзора дверной глазок. Кроме площадки у двери, в него были; видны оба лестничные марша по восемь ступеней, сходившихся под углом в верхней от меня точке между этажами. Сейчас обзор был надежно перекрыт чем-то розовым, цвета клубники со сливками.

Зеленоглазая холодная соседка с верхнего этажа обожала клубничные гаммы.

«Рут…»

Иногда, поднимаясь к себе. Рут останавливалась. Звонила в дверь. Мы разговаривали.

«Всех наших женщин местные считают проститутками..»

Она уверяла, что израильтяне, общаясь с нами, держат фиги в карманах. Кто знает, чем оно руководствовалась.

— Записка тебе…

Рут показала на пол под дверью. К двери был подложен кусок картона. Как я мог не учесть этот вполне цивилизованный вариант.

«Известный вам документ положите под ведро у мусорного бака во дворе…»

Или:

«…Оставьте в почтовой ящике между семью и восемью. Иначе — разочарование в семенной жизни. Заранее благодарны!»

Израильские почтовые ящики мельче наших, и письма торчат из них не менее чем на треть. Не говоря о газетах. Отсюда — оригинальная доставка.

Я поднял картон и что-то еще продолжал говорить, а глаза уже вперились и кусок картонной коробки от фирменной пиццы. Коробки эти с товарными знаками «Пиканти» в изобилии валялись вокруг дома.

Текст послания оказался короткий, исполненный крупными печатными буквами:

«У чувака было 5000 баксов. Верни быстро. Понял?»

Я спрятал письмо.

«Чувак…»

В Москве этим словом не пользовались сто лет! Рут следила за мной. Она наверняка прочла цидульку.

—И еще вот это…

На косяке виднелся крохотный бурый мазок. Надо было иметь воистину соколиный глаз, чтобы его заметить.

— Это кровь!

— Действительно…

— Местные тебе никогда ничего не укажут. У них это не принято!..

— Спасибо, Рут. Как ты?

— Нормально.

Обычно она награждала меня взглядом, полным иронии. Сегодня в нем промелькнуло сочувствие.

Я вернулся в квартиру. Отвратительно все для меня складывалось.

«Сумка с биркой аэропорта Шереметьево… Плед… Теперь эта записка…»

У меня были все шансы загреметь на Русское подворье. Тюрьма, точнее, иерусалимский изолятор временного содержания — ИВС, находился на территории, исконно принадлежавшей России.

«Но мы еще посмотрим!..»

Когда зеленоглазая Рут ушла, я вернулся на площадку с влажным кусочком ваты. Затем спустился в отсек, к пятну, которое обнаружил на газете. Изъял мазки.

То, что Рут увидела кровь именно снаружи, на двери, подтверждало мою версию:

«Преступление не было совершено в моей квартире…»

Если кровь убитого, убийцы и моя принадлежали к разным группам, хороший адвокат — а у Рембо был такой в Израиле — мог вытащить меня из местной тюряги…

Я отвез фотопленку в лабораторию, в Центр, вернулся к себе, на Элиягу Голомб.

Под Байт ва-Ган все дни пробивали новое шоссе, из-за которого спорили светские и религиозные власти. На исходе субботы тут было тихо.

Я поднялся по краю карьера к вершине.

Вечер был теплый.

Огни в домах не горели, но вдоль улиц уже зажгли редкие светильники. Неяркие гирлянды света обозначили сетку будущих улиц.

Череда вилл, а по сути, трех-пятиэтажных коттеджей из белого иерусалимского камня, располагалась на разных уровнях перечерченного террасами склона.

Интересовавшая меня вилла с трех сторон врезалась в скалу. Сверху вдоль стен вились вечнозеленые побеги какого-то неприхотливого растения. Вдоль второго этажа шла балюстрада.

Я поднялся к самой вилле. Все вокруг было мне знакомо. Я наведывался сюда не впервой. Площадку у входа отгораживали высаженные по линейке невысокие пальмы. Один из балконов нависал над садом внизу. Там был расположен колледж для девочек из религиозных семей. Сбоку виднелся второй вход. Боковой придел был предназначен обслуге.

Я подошел к самой двери и замер…

Еле заметная полоска скотча, которую я наклеил в прошлый раз, отсутствовала…

На виллу приезжали!

Многоподъездные стандартные дома внизу, построенные несколько десятилетий назад на Бар Йохай во время массовой эмиграции из Марокко, были точной копией друг друга.

Мой иерусалимский приятель Венгер при первом знакомстве показал на балкон в торце:

—В нашем всегда три пары джинсов…

С тех пор я никогда не считал подъезды. Джинсы под крышей, переплетаясь, изображали ивритские буквы. Похоже, их никогда не снимали…

—Шолом…

Жена Венгера была дома.

Покрутившись несколько минут, Венгер слазил в книжный шкаф, бутылка «Голда» мгновенно перекочевала в складки его бездонной кофты.

— Может, выйдем? Что-то душновато…

— Ночь на носу, а тебе душно! — заметила жена.

— У нас я еще сидел бы в это время на речке…

В излюбленном месте у забора, в углу двора, было темновато. Венгер наметанным глазом прокладывал фарватер. Ни одна колючка не коснулась нашей одежды. Только раз он чертыхнулся, наступив на пластмассовую бутылку.

—Где только не бросают…

Стаканчики лежали на месте — в металлической тележке из супермаркета, рядом с агавой. Мой приятель успокоился. Твердой рукой наполнил емкости. Теперь уже ничего не было видно. Его вела чистая интуиция. Закусили мы, как обычно, оливками из банки.

—В детстве я думал, что все люди из Могилева… — в такт далеким от меня мыслям заметил Венгер. — Все вокруг меня были местные…

Я представил, как он таращит в темноте крупные рачьи глаза. Он был широк. Вязаная его разношенная кипа могла быть чашей большого, бюстгальтера.

— Скучаешь?

— Да нет. Если бы еще решить проблему подледного лова…

Он любил раскручивать вопросы глобально. Когда кто-то за столом вспомнил, как чуть не подавился рыбьей костью, Венгер спросил заинтересованно:

—Какое положение сейчас с мировой рыбой?

Кроме предстоящей войны с мусульманами по всему периметру христианского мира, в ходе которой Израиль должен был стать форпостом христианства и отстоять его честь, у Венгера было еще несколько дежурных тем. Сегодняшнюю можно было обозначить так: «Иврит и блатная феня». Первым несколько лет назад заговорил о фене бывший в то время председателем Федерального информационного агентства Михаил Полторанин, указавший на разгул «лагерного иврита» на российском телевидении…

Венгер, выезжавший в прошлом как судмедэксперт на места происшествий, достаточно наслышался фени от прокурорских, ментов и уголовников. Кроме того, в религиозной ешиве в Иерусалиме получал иврит в объеме, не снившемся Михаилу Полторанину.

Венгер, естественно, пошел дальше Михаила Полторанина, он даже разоблачил переводчиков «Блеска и нищеты куртизанок» Бальзака, использовавших ивритские слова для перевода на русский парижского уголовного арго.

—«Большая хевра»… Вроде сходки французских воров в законе… «Хевра»! Это же «общество», «компания»… А кроме того, «друг», «коллега». «Хавира» — «притон», «хавер» — «мужик», «любовник»… Или, например, воровская «малина»!

— А что малина?

— Ночлежка. На иврите «малон» — «гостиница»… «Мэлин» — «ночует»… Ну, мы тоже подарили израильтянам! «Шанс» у них «сихуй». «Чек дахуй» — отсроченный чек. «Мудак» — «взволнованный».

Я предоставил ему возможность выговориться.

—Я каждый раз нарочно спрашиваю у своего рава: «Ата (то есть „ты“) — мудак?» Он кивает: «Кен, кен». «Да, да, мудак»…

Мы посмеялись.

Венгеру надо было возвращаться. Его ждал сын, вечерами они обычно играли в шахматы.

—У тебя есть кто-нибудь, кто может определить группу крови? — спросил я.

У меня не было возможности подготовить вопрос — он прозвучал жестко. Венгер от неожиданности поперхнулся:

— Твою?

— Это материал…

Он в темноте повернул голову:

—А чью?

—Смывы с предметов…

Больше он ни о чем не спросил:

—В пункте переливания крови есть лаборантка-землячка…

Записка на куске картона под дверью свидетельствовала о весьма важном для меня обстоятельстве:

«Они не требуют вернуть удостоверение личности Шабтая Коэна, и следовательно, водитель автобуса не из их команды!»

Это давало мне свободу маневра.

Разгадка происшедшего была достаточно трудной и требовала высокой степени умственного напряжения. Между тем, даже учась в школе, как вспоминала моя мать, я долгое время не был в состоянии справиться с простеньким тестом Стэнфорда-Бине для дошкольников:

«У Била Джонса такие большие ступни, что он вынужден надевать штаны через голову…»

Я пытался понять причину, по которой удостоверение личности шофера экскурсионного автобуса оказалось у убитого.

Можно было без конца начинать все сначала и ни к чему не прийти…

Внезапно я почувствовал, как разгадка, над которой я только что безуспешно ломал голову, пришла, как со мной обычно бывает, сама собой…

Без умозаключений, без доказательств.

«Убитый… Это же — второй участник того ночного события! Тот, кто был с Шабтаем Коэном… Водитель серой „Ауди-100“ с перекрестка Цомет Пат!»

Я поднялся совсем рано. Подошел к окну. Воздух был совершенно прозрачен. Белые, иерусалимского камня, виллы, взбиравшиеся на гору Байт ва-Ган, были видны до мельчайших деталей. На вилле за ночь не произошло никаких перемен.

Я спустился вниз, прежде чем кто-либо достал меня ранним своим звонком. По галерее направился к остановке. Зловещие следы в техническом отсеке рядом с подъездом не сочетались с буйством красок Святой Земли.

Ярко-красные и белые розы поблескивали капельками росы. Пальмы напротив места, где произошло убийство, словно прикрылись остролистными веерами.

Несмотря на вчерашнее послание, подброшенное под дверь, мне достало куража.

Я поддал подвернувшуюся пустую банку колы:

«Нет, нет, чуваки! Или как вас там?! Вы не на того напали! Если у вас все же есть желание дознаться, что у меня внутри, предупреждаю: я против! Так просто меня вам не взять!»

Хозяйка фотоателье на Яффо — золотого возраста, искусно превращенная в молодую милую женщину, почти без морщин, причесанная и завитая — встретила меня белозубой светлой улыбкой…

— Погуляйте, пожалуйста, минут сорок. Извините. Сейчас должны подвезти материал…

«Где сорок минут, там и час…»

Я двинулся улочками, входившими в пешеходную зону.

Несмотря на ранний час, тут уже было многолюдно. У многочисленных магазинчиков — ювелирных, готовой одежды, цветочных, сувениров — сгружали товар.

Тяжелый жар опускался на город.

На площади Кикар Цион с десяток людей загородили тротуар, образовав полукруг. Проходившие замедляли ход, заглядывали поверх голов.

У нас, в России, так окружали карточных мошенников.

Это они и были. К а т а л ы. Шулера.

В центровом — худощавом, с серым замкнутым лицом, в шортах — за версту чувствовался уголовник. Он меланхолично показывал толпе три карты — две десятки и короля, а затем, почти не мешая, вверх рубашкой бросал перед собой на тротуар.

Каждый мог проверить удачу.

Играющую публику изображал смуглый, с ленцой красавец, похожий на цыгана.

Бригада была небольшая.

Зрелище карточного мошенничества в Израиле было не из частых. Несколько зрителей, в том числе религиозных служителей в кипах и традиционных сюртуках, вели себя как расшалившиеся юнцы.

Громко подсказывали:

— Король там, средний!

Цыган лениво бросал пятидесятки. Выигрывал.

Центровой бесстрастно жевал, не поднимая глаз. Он был начеку. Охота шла на одного.

Я легко вычислил жертву.

Молодой парень следил как бы незаинтересованно, стоя в отдалении. У его ног стояли пакеты с покупками. Он шел с рынка.

Только раз центровой среагировал молниеносно, на миг прекратив жевать, когда парень резко выдвинулся вперед, показал на лежащую в середине карту и второй рукой достал деньги.

Двести шекелей.

Центровой вроде ничего не успел сделать…

Перевернул карту.

Короля на месте уже не было.

Парень бросил деньги, сразу исчез. Центровой и глазом не моргнул. Продолжил игру с цыганом…

Проиграл, выиграл.

Мне было интересно, кто у них на а т а с е.

Вскоре я увидел. Среднего роста в бело-желтой рубахе с широкими горизонтальными полосами. Он стоял на краю тротуара, внимательно вглядывался в глубь улицы.

«Любопытно, откуда бригада…»

В России на железных дорогах славились донецкие и ростовские каталы. Среди москвичей сто очков вперед другим давали ореховозуевцы…

Мне подумалось, что это были харьковчане. Позже я увидел всех троих на углу, у банка «Леуми», они садились в автобус.

Глава 2

Пять снимков убитого, 10х13, я поставил в ряд вдоль стойки, отделявшей салон от моей крохотной кухни. Мертвеца трудно опознать.

Некая дочь в Москве узнала в сбитой машиной женщине свою мать. Оплакала, омыла, схоронила… Потом мать вернулась. Она попала в больницу с сердечным приступом, не могла дать знать о себе. Об этом писала «Вечерка».

Я пожалел, что в ту ночь на бензоколонке не рассмотрел лучше всех действующих лиц.

Водителя серой «ауди», который вместе с Шабтаем Коэном вытащил женщину из машины, я видел лишь мельком.

Тому была и объективная причина: он стоял спиной к огням бензоколонки, лицо оставалось в тени. Мое же было, наоборот, обращено к свету…

Я снова взглянул на фотографии.

Нет, я не мог сказать, водитель ли серой «ауди» на снимке или нет. Но то, что я видел этого человека, было бесспорно.

«Эти завитушки надо лбом, тонкие правильные черты лица».

Но может, я зря вспомнил о нем.

Тот был земляком великого поэта.

«Спас-Клепики!» — сообщил он с гордостью при нашем первом и единственном разговоре несколько лет назад в сумраке коридора административного здания, где к тому же еще шел ремонт…

Его отличали есенинские кудри.

«Эти волосы взял я у ржи!»

Этот же, в моей прихожей, в жизни и на фотографии был, в натуре, жгучий брюнет…

Я включил все лампочки. Опустился на колени, принялся осматривать пол. Серая мраморная плитка была начисто вытерта теми, кто унес отсюда, из прихожей, в огромном полиэтиленовом мешке труп, обернутый в махровую простыню…

То, что я искал, могло тем не менее уцелеть.

Я намочил вафельное полотенце и принялся тщательно протирать плитку, плинтуса…

Прошло минут пятнадцать, я потерял веру в успех, но все же продолжал тереть каждый квадратный сантиметр.

Среди комочков пыли, копоти, влетавшей с вечно шумящей под окном Элиягу Голомб, я увидел достаточно длинный вьющийся волос.

Поднять его тоже было нелегко, я боялся потерять угол, под которым он был виден. Наконец мне удалось переместить его на лист чистой бумаги.

— Господи, это еще что?

Я был бы рад ошибиться!

Волос был перекрашен! Прикорневая часть — не менее пяти миллиметров — была светлой! Цвета так называемой спелой ржи!..

Я вернулся к фотографиям. Это был московский частный детектив. Еще в Москве я придумал для него прозвище Арлекино… Мы не были знакомы. Разговаривали всего раз и то — по случаю.

Как это бывает между профессионалами, работающими в одной сфере, я знал в общих чертах его историю.

Фамилия Арлекино в ментовских и прокурорских кругах была достаточно известной. Он работал следователем по важнейшим делам прокуратуры Федерации, ставшей затем Генеральной. Атлетичный, с вьющимися локонами, голубоглазый. внешностью чуть романтичной для важняка прокуратуры.

Карьера его в Генеральной прокуратуре сломалась в одночасье.

Было так.

Супруга президента небольшой национальной республики лично проводила избирательную кампанию своего мужа.

Накануне выборов она подослала двух дюжих быков к реальному претенденту на кресло мужа. Претендент угодил реанимацию, выборы выиграл действующий глава власти и счастливый супруг…

Это случилось в славное перестроечное время.

Общественность взволновалась. Быков отловили. Они назвали организатора, сумму гонорара… На представительницу слабого пола завели уголовное дело. Вести его в республике оказалось некому. На следователя давили. Пришлось передать важняку в Москву. Им стал Арлекино.

Конец истории был, однако, предрешен.

У высокопоставленной четы в столице обнаружились не менее высокие покровители. На предъявление обвинения в прокуратуру президентша явилась с солидным московским адвокатом.

Дело было прекращено как незаконно возбужденное.

Важняку объявили неполное служебное соответствие.

Генеральный принес извинение президенту крохотной республики и его супруге.

Положение Арлекино в момент изменилось. Незамедлительно подвернулась длительная — на год, не меньше — командировка в Тмутаракань для расследования чрезвычайно запутанного уголовного дела.

Арлекино отказался: болела жена.

Оставалось подать в отставку. А через короткое время он объявился в ипостаси частного детектива. Профессия эта к тому времени становилась все более престижной и оплачиваемой — бывшему важняку быстро отыскалось место в сфере охраны бизнеса.

Я еще стоял охранником в отеле на Арбате, конфликтуя с Пастором и Окунем, а к Арлекино, несмотря на отсутствие лицензии, уже поступали первые заказы.

Мы познакомились несколько лет назад в Управлении по регистрации и лицензированию, на Щепкина, в мрачном доме, где к тому же еще шел ремонт, мы разговорились совершенно случайно…

Знал ли он мою фамилию?

Вряд ли. Прокурорские не очень жаловали ментов.

Нас вызвали на одно и то же время с разницей в четверть часа для получения лицензии на право заниматься частной детективной деятельностью.

Начальство задерживалось, вместе с другими мы ждали в темном коридоре.

— Бывший важняк или начальник розыска в качестве начальника службы безопасности — лучшая реклама солидной фирмы! Не эти же! — Он показал стоявших у кабинета. Среди ожидавших лицензии частных охранников преобладали молодцы с криминальной внешностью.

Мы разговаривали недолго.

Сотрудники Управления по регистрации и лицензированию появились все разом — их куда-то вывозили: то ли на стрельбы, то ли на общегородские тренировки по борьбе с массовыми общественными беспорядками…

Нас вызвали первыми.

Время от времени я встречал его маленькую рекламку в изданиях типа «Центр плюс» и «Из рук в руки».

Он работал на свой страх и риск.

Как частный сыщик-одиночка быстро преуспел, потому что брался за любые заказы. Не брезговал и поручениями типа поймать на горячем, заловить неверного супруга или супругу…

«Расторопен!..»

В отличие от консервной банки, человек очень часто открывается с неожиданной стороны…

Я полагал, что за его спиной стоят менты, с которыми он периодически контактировал во время работы важняком в прокуратуре России. Оказалось иначе…

Торжественный сбор, посвященный пятилетнему юбилею банка, состоялся в ресторане на Палихе.

Съезжаться начали к шестнадцати.

Кроме крупных банкиров, бизнесменов и представителей прессы, прибыли покровители банка из мэрии, региональных управлений по организованной преступности и экономическим преступлениям, налоговой полиции…

Лукашова пригласила своих друзей из Госдумы.

Представлены были Торговая палата, ОВИР, ряд важных комитетов, комиссий…

Российский мир экономики креп, и в нем понемногу брали верх свежие силы, с трудом, но перемогавшие особенности, связанные везде и во все времена с этапом первичного накопления капитала.

Корешей Камала Салахетдинова было легко отличить — некоторые приехали в прикиде девяносто четвертого года — широких слаксах, кожаных коротких «косухах», с тяжелыми золотыми цепями, выпущенными сверху на сорочки.

Многих гостей сопровождали частные охранники и вооруженные огнестрельным оружием телохранители. Не все имели разрешение его носить.

Между приглашенными могли быть весьма противоречивые связи, которые нельзя было не принимать во внимание. Мы должны были исключить сведение счетов или захват заложников…

Мой кагэбэшник-заместитель, с которым мне все труднее было находить общий язык, предложил поставить на входе хомут с металлоискателем, однако его предложение было единодушно отвергнуто.

Я снова прибег к помощи Рембо, президента ассоциации «Лайнс».

Накануне торжества вечером «Лайнс» и СБ банка вместе приняли под охрану помещение ресторана и прилегающую территорию.

Снаружи ресторан ощетинился охраной: шальные головы не имели шансов свести счеты с кем-то из гостей в наиболее предпочтительном для этого месте — при высадке и посадке в машины…

Взяли под наблюдение и автостоянку. Она была буквально забита иномарками.

Несколько человек дежурили в подъездах и на чердаках соседних зданий. Коридор безопасности тянулся к дверям ресторана.

Особые меры приняты были и внутри.

В гардероб я поставил бывших ментов.

Старшим встал Виктор, мой давнишний друг, крутой московский мент. Бывший коллега Рембо по МУРу, ушедший потом в 108-е. Сотрудник уголовного розыска. Он привел с собой друзей. На них я мог положиться.

«Парусный флот, дворянство морей… — Это сказано и об этих людях тоже. — Высшая знать океанов…»

Начало нашему знакомству несколько лет назад положило задержание вооруженного особо опасного преступника. Перед тем как идти, мы врубили по стакану. Он сказал:

— Ты капитан. Я тоже. По званию мы равны. Но у себя на железке ты — начальник отделения розыска, я в своем 108-м — только зам. И потому я иду первым!

Во время перестройки я надолго потерял его из виду. Когда мы снова отыскали друг друга, он в майорской форме подрабатывал охранником в одном из посольств республик ближнего зарубежья. Работа и его хозяева ему порядком обрыдли.

Я увидел его случайно.

—Майора получил, Витька…

—Валяй в Чечню — и ты получишь!

Мы обнялись. Я подумал:

«Вот кого бы я взял в банк в свои заместители…».

Для начала он пошел в «Независимость» дежурным.

На Палихе я воткнул его в гардероб.

—За вешалку не волнуйся, — сказал он мне, вручая номерок.

Я не отходил от первых лиц банка.

Своих друзей Камал Салахетдинов встречал лично. В дверях. Эти люди не были внесены в список приглашённых. Кто они — об этом можно было лишь догадываться.

Криминальный мир был представлен главами двух солидных группировок.

До этого они договорились совместно выступить гарантами огромного 200-миллионнодолларового кредита, выделенного доселе мало кому известной фирме «Алькад», руководимой Окунем.

Крышу «Алькада» представлял тяжеловатый, с короткой накачанной шеей кавказец в отлично сшитом костюме, подчеркивавшем пластику борца-классика.

Тогда я еще не знал, кто он.

Для женщины, приехавшей вместе с ним, иного определения, кроме «супермодель», я не смог подобрать. Она смело могла претендовать на призовое место любого конкурса красоты. Не ниже 180 сантиметром, с абсолютно прямой спиной и узкой талией. Я мог бы перехватить ее ладонями рук.

«Мисс Осиная талия».

На ней было вечернее черное платье, обнажавшее плечи…

Авторитета и его подругу сопровождали два кавказца-боевика уголовного облика. Затем приехали президент «Алькада» Окунь и еще кто-то, я видел его только со спины…

В списке никого из этих людей не было.

Их усадили за один стол, недалеко от того места, где сидели руководители банка.

— Кто это? — одними губами спросил я у Лукашовой. Я видел авторитета впервые.

Катя поняла, ответила чуть слышно:

— Отари О'Брайен.

«Миллионер. Иностранные компании. Благотворительность. Реклама. Родное телевидение…»

Как журналист, я много раз слышал о нем. Российская и зарубежная пресса создали О'Брайену скандальную известность. Газеты сообщали о его связях с отечественной мафией, а потом, через строчку, о его появлении на очередном приеме для наиболее высокопоставленных государственных сановников.

Для Камала Салахетдинова и Лукашовой была большая честь вести с ним дела и заполучить на наш юбилей…

Завтра об этом должны были сообщить все газеты.

Усадив высокого гостя и его друзей, глава совета директоров и президент банка снова вернулись в холл.

Начало банкета затягивалось. Ждали еще нескольких не менее почетных гостей. Они должны были вот-вот появиться.

Наконец секьюрити «Лайнса» с автостоянки доложил по рации:

— Два джипа и «мерседес»…

Приехала крыша.

Бандиты уже входили. Опасно медлительный, шестипудовый, коротко остриженныйшкаф Лобан — правая рука Жени Дашевского — в кожане, в белом кашне. Сразу за ним Женя Дашевский — высокий, печально-красивый. Сама отчаянность. Молодечество. Обаяние. Он уже не раз чудом избегал смерти. Кое-что о Жене мне было известно. Не без способностей, росший поначалу в нормальной, даже интеллигентной семье, он познакомился с освободившимся опытным квартирным вором, который жил по соседству. Прежде чем обоим сесть, они за короткий срок совершили несколько десятков краж в самых престижных домах… Вор особенно жаловал квартиры известных актеров, музыкантов, коллекционеров…

Не брезговали и грабежами на улицах.

Судья, рассматривавший дело, за месяц до того был раздет в нетрезвом состоянии недалеко от дома, о чем, как водится, никому не сообщил… В вещах молодого вора он увидел свои ключи от квартиры, унесенные вместе с костюмом.

Приговор был суров. Адвокат закатил истерику, не зная, в чем дело…

Назад Женя Дашевский вернулся через много лет вором в законе и сразу заставил о себе говорить.

Его по-прежнему называли просто Женя, сам он считал себя кем-то вроде Робин Гуда.

Подмосковная группировка, во главе которой он встал, с ходу, без предупреждения, нанесла удар по чужакам, отбив оптовый рынок…

Сейчас они с О'Брайеном действовали совместно.

Женя Дашевский окинул взглядом холл, кого-то увидел и просиял.

Лукашова поправила косу, пошла навстречу. Она неплохо смотрелась в строгой юбке, в белейшем деловом пиджаке, под которым вырисовывался глубокий вырез кофточки.

В далеком прошлом будущий глава группировки был кавалером нынешнего президента банка, ходил с ней в один детский сад, сидел рядом на ночном горшке…

Женя Дашевский и Лобан расцеловались с Катей, потом дважды, как положено, с председателем совета директоров.

Вечер начался.

Программу вел постоянный телевизионный ведущий. Рассказывал анекдоты, довольно удачно копировал Горбачева, Ельцина, Жириновского, которые вроде бы прибыли на Палиху приветствовать банк «Независимость» с юбилеем.

Два актера — в камуфляжах, черных шерстяных «бандитках», надвинутых на брови, — приготовили сюрприз. Хотели разыграть сцену нападения с захватом заложников из гостей…

Камал Салахетдинов вмешался прежде, чем актеры успели выхватить из карманов зажигалки-пистолеты.

Дружески, со смешком попросил снять номер.

Бандиты могли не понять шутки. Реприза неминуемо обернулась бы разборкой со всамделишным оружием и кровью….

Было много еды и первосортной выпивки.

Мне с другими секьюрити кайфовать было некогда. Я поднимал со всеми стопку коньяку «Армения» и ставил на стол. Ни Камал Салахетдинов, ни Катя тоже ни разу не пригубили, хотя и провозглашали ответные тосты, благодарили за подарки.

Никто из секьюрити банка не влил в себя ни грамма спиртного…

Все ждали взрыва. Не верилось, что на встрече такого рода обойдется без конфликта.

Между тем все шло по намеченному плану.

Один за другим поднимались приглашенные.

Джамшит от имени страховой компании презентовал земляку «королевскую» охотничью двустволку, хотя Камал понятия не имел о настоящей охоте. Катя получила в подарок легчайший модерновый бронежилет.

Отличился и Рембо. Высоченный, скуластый, с близко, по-медвежьи, посаженными смешливыми глазами, президент «Лайнса» передал Камалу квитанцию на отправленный груз. Вместе с друзьями из Спас-Клепиков они отправили председателю совета директоров банка свежеубитого ими лося.

В разгар вечера перед столиками появился эротический ансамбль. Несколько стройных девочек и юноша недурно имитировали неодолимое взаимное влечение. Коронным номером, как и следовало ожидать, был стриптиз. Лет десять назад шоу могло иметь шумный успех. Пресытившийся платным сексом, эротическим массажем, девочками по звонку, новый зритель хлопал вяло… Отработав, танцовщицы тут же мгновенно изменили свой имидж. Разъезжались уже старшеклассницами, «синими чулками», студентками-очкариками.

За столом прессы, кроме приятелей-журналистов и автора бестселлеров из жизни мафии, я увидел есенинские, цвета ржи, кудри, некрупные, правильные черты лица.

«Арлекино!..»

Счастливый соперник печального Пьеро…

Именно его я видел со спины рядом с О'Брайеном в холле.

Частный детектив сидел вполоборота к столу, за которым располагался миллионер и его крутые спутники…

Появление его в ресторане в обществе О'Брайена, Окуня и боевиков-кавказцев открыло мне глаза.

Арлекино был тут тоже на службе. Абсолютно трезв. Рюмка коньяку «Армения» так и простояла перед ним весь вечер.

Наши крыши действовали совместно, и выходило, что мы как бы в одной компании…

Это был действительно Арлекино.

Я вспомнил поврежденный скотч на вилле за моими окнами. Может, как раз по случаю прибытия Арлекино на Святую Землю и открыта была дверь на Байт ва-Ган…

Я вгляделся в фотографии.

Московский детектив недостаточно проработал схему действий, развернулся в Иерусалиме на редкость бездарно.

У бензозаправки на перекрестке Цомет Пат, когда он вместе с Шабтаем Коэном пытался увезти неизвестную женщину, он действовал неоперативно, неуверенно. За ним могли наблюдать с виллы точно так же, как я наблюдал из окна…

Расплата не заставила себя ждать.

Знал ли Арлекино, рядом с чьим домом он находится?

Знал! Он позвонил мне в дверь. Хотя теперь мы с ним и принадлежали к разным группировкам.

Сказано же у Шекспира: «Будем как юристы! Враги в суде, товарищи в попойке…»

Он принял меры, чтобы не быть узнанным. Наутро после происшедшего на перекрестке Цомет Пат он переоделся и выглядел как новый репатриант — в джинсах «Биг стар» и дешевых кроссовках.

Знали ли убийцы, кто он? Почему в его сумке находилось удостоверение личности Шабтая Коэна?

«Ауди-100» и экскурсионный автобус, которые составляли их транспортное обеспечение… Чьи они?»

На стоянке у дома Шабтая Коэна я этих машин не видел…

Я формулировал вопросы и тут же пытался найти ответы.

Шабтай Коэн мог припарковать обе машины где угодно. На другой стоянке. На Яффо или Агриппас. Коэн мог одолжить «ауди» у друзей. Экскурсионный автобус Шабтая Коэна мог стоять в гараже какого-нибудь туристического агентства…

Убийцы Арлекино могли легко установить человека, из квартиры которого они унесли труп. Особых трудностей это не составляло.

На моей двери и на почтовом ящике стояло «Ицхак Ицхаки» — имя хозяина. Может, ему уже позвонили?!

Главным было не это.

Моему ожиданию пришел конец. Убийство Арлекино означало, что люди О'Брайена уже в Израиле.

— Йоред! Йоред! — кричали рыночные торговцы на «Махане ихуда», евреи и арабы. — Снижаем! Снижаем!

Цены опускались почти каждые четверть часа.

Дело шло к закрытию.

Декабрь был месяцем фруктов — быстропортящихся бананов, авокадо, хурмы. Сходил инжир и гранат, киви и манго. Появилась клубника.

Результаты взаимодействия природы и рук человеческих…

Запах незнакомых пряностей будоражил ноздри еще у входа. Над грудами капусты — цветной, кочанной, брюссельской, кольраби — возвышались пучки сельдерея, петрушки, мяты…

— Йоред! Йоред!

Дом, возвышавшийся над рынком «Махане ихуда» как пирс, вдавался далеко в море плодов. Я обошел уже знакомый прилавок с кондитерскими товарами. Тут начинался просторный, неосвещенный холл. Теперь я уже легко ориентировался. Нащупывая неровности каменного пола, подошел к почтовым ящикам. Включил свет. Ячейка Шабтая Коэна была пуста. На полу на этот раз конвертов тоже не было.

«Арлекино мог свести с Шабтаем Коэном кто-то из соотечественников. Может, соседей…»

Я поискал длинные ашкеназийские фамилии на почтовых ящиках, их было меньше, чем коротких ивритскйх. Но знакомых имен не встретил. Как и накануне, по неожиданно чистой широкой лестнице из белого камня я поднялся на пятый этаж, к двери с пластинкой «Шабтай Коэн» и детскими рисунками на стене сбоку. На тетрадных листках цветными фломастерами с помощью палочек и кружков были изображены фантастические существа. Дверь оказалась закрытой. Я позвонил, твердо зная, что ничем не рискую. Будь Шабтай Коэн связан с убийцами Арлекино или теми, кто мне звонил и прислал послание с угрозой, они первым делом потребовали бы вернуть его удостоверение личности. Шабтай Коэн был напрямую связан с Арлекино, и его судьба никого не интересовала.

—Ми? — спросили меня по ту сторону двери на иврите.

«Кто?»

—Шабтай Коэн.

Дверь открыл сам Коэн.

Сабра был в выпущенной поверх джинсов ковбойке в широкую клетку, домашних тапочках. Кипа у него на этот раз была тоже вязаная, только не серая, а вишневого цвета. Я не видел разницы. Он смотрел на меня с вежливым любопытством.

—Шолом…

Мы поздоровались. Мой приход не вызвал у него интереса.

—Бецалел и Хана Коэн… — Я назвал имена его родителей.

Он взглянул внимательнее.

—Кен. — Он кивнул.

«Да».

—Автобус Цомет Пат… — Я показал жестом, будто держу руль.

Он быстро оглянулся. В прихожей, позади, никого не было. Он махнул мне рукой, приглашая, войти. Мы прошли через холл. За дверью я увидел с дюжину крохотных туфелек и башмачков разных размеров. Вошли в угловую комнату. Кроме софы, здесь стояли и стол, и тумбочка с телевизором. На полочке рядом с тяжелой хрустальной вазой лежал молитвенник. Он показал на стул. Мы сели друг против друга.

—Теудат зеут? — Он вопросительно взглянул на меня.

Ему нужно было его удостоверение личности.

—Паспорт!

Он не понял.

—Пассэ русси! — Я показал головой неопределенно, как бы в сторону, где мог находиться сейчас Арлекино.

На этот раз он понял.

Показал сложенные щепотью пальцы. Это означало наше «Одну секунду!», «Сейчас!», «Минутку!».

Он вышел. Я огляделся.

Если бы в комнату вместе с Шабтаем Коэном вошел крутой израильский амбал, первым делом следовало швырнуть в окно хрустальную вазу.

«Лучше вместе с тумбочкой…»

Разбившись на проезжей части Яффо, они привлекли бы внимание к происходящему в доме. Мои противники пытались бы бежать. Полиция бросилась бы в квартиру и всех повязала.

Лучше было не думать об этом.

Опасность мог представлять и Шабтай Коэн. Многие здесь были вооружены.

«Тем более шоферы экскурсионных автобусов!»

Я решил, что буду ждать не более трех минут… Прошло не менее четырех. Я поднялся, вышел в прихожую. Коэн уже шел мне навстречу откуда-то из глубины квартиры. Я показал ему, чтоб шел за мной. Он промолчал. Не разговаривая, не останавливаясь, мы поднялись на плоскую крышу. Белье, которое я видел накануне, уже сняли. На каменной балюстраде-ограждении сидела жирная серая крыса, смотрела в нашу сторону. Она не думала уходить.

—Инэ! — Коэн протянул наш обтянутый целлофаном молоткастый, серпастый российский заграничный паспорт.

Мы отошли, чтобы каждый раз не встречаться глазами с крысой. Не упуская из виду вход на чердак, я раскрыл корочки. Взглянул на фото.

Это был он. Арлекино. Тут же были указаны данные владельца.

«Мацнев Станислав…»

Арлекино не был ни Мацневым, ни Станиславом.

«Одна фикция…»

Для своих дел в Израиле он подрядил Шабтая Коэна. Они дали друг другу в залог свои паспорта. Я понял, что после неудачи на перекрестке Цомет Пат партнеры больше не виделись. Предполагали продолжить работу. Документы так и не вернулись к их владельцам.

—Ну? — Коэн не сводил с меня черных, как маслины, выпуклых глаз.

Он не знал, где Арлекино, не появлявшийся третий день. Я потрепал водителя автобуса по плечу:

—Бэ сэдер… В порядке.

Мы оба расслабились. Тесные улочки религиозного квартала по другую сторону Яффо были полны прохожих. Молодая пара — бородатый поселенец, с автоматом через плечо, с ребенком, с рюкзаком на изгибе локтя, и его жена с коляской позади — пересекали улицу. Детки по ранжиру — все как один с седлами-рюкзаками на спинах и сбруей впереди тянулись следом.

Крыса ушла по балюстраде. Солнечный бойлер скрыл ее из виду.

Я перешел на английский:

— Кто была та женщина?

— На Цомет Пат?

— Да. Ты знаешь?

Он отвечал неохотно:

— Нет,

— Где вы ее взяли в машину?

Рассказ Коэна был намеренно клочковат. Отрывист.

Арлекино договорился с ним накануне. Соглашение было джентльменским, однако стороны в залог дали друг другу свои документы. Шабтай Коэн надеялся вернуть свое удостоверение личности малой ценой. Умолкал на полуслове.

—Это его знакомая…

Красивая женщина. Арлекино называл ее Инна.

—Автобус с экскурсантами — десяток туристов из России, одна компания — привез из Ашдода на Мертвое море в Эйн-Геди, оттуда вся группа вечером приехала в Иерусалим, в ресторан отеля. — Коэн назвал отель на Байт ва-Ган…

Общую картину Коэн не знал либо не хотел рассказать.

— На следующий день — поездка с гидом, по святым местам.

— Станислав ехал в автобусе?

— Мы встретились в Эйн-Геди.

Я понял, что Арлекино приехал на Мертвое море самостоятельно в серой «ауди».

— Кто эта женщина? Он говорил?

— Были знакомы в России.

Дальнейшие расспросы дополнили картину. Из Эйн-Геди Инна возвращалась в машине Арлекино. Они всю дорогу держались позади, за автобусом.

— А маршрут?

— Фабрика по переработке продуктов Мертвого моря, крепость Масада, Кумран — там нашли рукописи… Дальше Иерусалим.

Он отлично понимал, что меня интересует. Поэтому о всякой чепухе говорил довольно подробно. И

сразу становился малоречив, когда разговор заходил о существенном. Надо было спешить: я не мог задавать вопросы бесконечно.

— Как вы попали к бензоколонке?

— На Цомет Пат? После ужина он ее повез в «ауди» смотреть город, на Цомет Пат хотел заправиться.

— А как ты там оказался?..

— Он предупредил… чтобы я привел автобус… и ждал…

Коэн темнил, но несовершенство моего английского сильно ограничивало возможность прощупать его.

—Куда он ее вез? Зачем?

—Какие-то люди… хотели встретиться… сесть имеете с ней ко мне в автобус…

—Ну!

— Он попросил выйти… купить сигарет… она хотела… Люди ждали… она увидела… назад в машину…

— Так…

— Стада кричать… хотели ее успокоить… — Он и словом не обмолвился о том, что тоже тащил ее наружу. — Люди ушли… она тоже…

— Что она кричала?

— По-русски…

Коэй вздохнул, как человек, закончивший трудную работу:

—Мой теудат зеут…

—Минутку! Чья была «ауди»?

Это был допрос.

Отдай я паспорт — ничего больше узнать не удалось бы.

—Не знаю.

—Куда вы поехали потом… от перекрестка Цомет Пат?

— Я поставил автобус… стоянка в отеле.

— А он?

— Ничего… мы должны были встретиться… утром… он не появился.

— Вы сразу от бензоколонки уехали в отель? Где-нибудь останавливались?

Шабтай Коэн на мгновение закрыл глаза:

—На Элиягу Голомб.

«Против моего дома… Все верно».

— Утром Инна поехала на экскурсию со всеми?

— Приехал другой автобус… не знаю… Думаю, уехала.

Он хотел снова заговорить об удостоверении личности, но удержался. Ему хватило ума понять, что по shy;лучит его, лишь когда я сочту это нужным…

—Люди, которые ждали ее на бензоколонке… Что можно о них сказать?

Он пожал плечами:

—Ничего.

—Израильтяне?

— Тоже не знаю.

— Сколько их было?

— Трое… одна женщина.

Я не собирался выпускать документ из своих рук. Шабтай Коэн был пока моим единственным шансом в этом расследовании. Звеном цепочки, ведшей от мертвого Арлекино к его живым пособникам — двум мужчинам и женщине. К клиентам, а следовательно, и к убийцам.

—Значит, так: твое удостоверение личности ты получишь сразу, как только покажешь этих людей…

В России мне никогда бы не прикупить никого так просто.

Тут все обстояло иначе. Их еще не клевал как следует жареный петух. Им не надо было каждодневно врать, чтобы выжить. То, что они хитрованы, было выведено на их лицах, в то время как на наших не только ничего не было написано, но иногда указано совсем обратное. У нас жареная птица клевала часто и весьма болезненно. Коэн пробормотал несколько ивритских ругательств. Они были просто детскими против наших. Я приободрил его:

— Все будет бэ сэдер! Полный порядок! Не волнуйся…

— Как я с тобой свяжусь?

— Я сам тебе позвоню. Как скоро ты сможешь устроить мне с ними встречу? Сегодня, завтра?

— Завтра утром.

Уходя, я прошел вдоль торговых прилавков. Рынок закрывался. Со стуком падали металлические шторы, закрывавшие ниши — склады торговых помещений. Работяги, в основном выходцы из Центральной Азии, в синей униформе, со щетками, везли свои коляски с мусором, смывали из шлангов грязь…

—Йоред! Йоред! Снижаем! Снижаем!

Голоса продавцов звучали словно на последнем издыхании. Они нелегко зарабатывали свой хлеб.

Я прошел по Бар Йохай к дому Венгера. Джинсы на балконе в торце продолжали свисать с веревки. Интересно, пользовались ли ими когда-нибудь их хозяева?

Впереди я увидел своего соседа — киевского мэна — Влада с его постоянным спутником. Я не стал их догонять.

Взглянул на окна. У Венгеров было темно. По-видимому, супруги гуляли.

Я положил перед собой паспорт Арлекино. Почувствовал, как моя голова открывается для свежих мыслей.

«Мацнев Станислав… Место рождения…»

Паспорт был родной: молоткастый, выданный сроком на пять лет. До Израиля его владелец побывал еще в Швейцарии, на Кипре…

Мир стал проницаем.

Арлекино принял заказ на кого-то из новых русских в Израиле. Перекрасил шевелюру в традиционный здесь черный цвет…

Логично было предположить, что заказ касался женщины, которую он пытался увезти с перекрестка после поездки на Мертвое море и о которой поведал водитель автобуса:

«Эйн-Геди, крепость Масада, Кумран… Такие экскурсии организуют для туристов и вновь прибывших…»

Арлекино явно не был тем лицом, для которого была организована эта поездка: он приехал в Эйн-Геди не на экскурсионном автобусе!

В Израиль прибыл какой-то гость!..

«Инна?!»

Я мог только предположить.

«Кто дал Арлекино серую „ауди“? Кто те люди, что ждали у бензоколонки?»

Я закурил.

Если ты не в состоянии логически мыслить и получаешь конечный результат всегда только в чувствах, принцип мышления весьма прост: нужно сформулировать вопросы. А думать можно о чем угодно. Результат рано или поздно появляется сам собой.

«Как Арлекино въехал сюда?..»

Штампа о пересечении российской границы не было. Отметка аэропорта Бен-Гурион тоже отсутствовала…

Не было дат.

«Неизвестно, как и когда! Никаких отметок. Будто с подводной лодки…»

Полный мрак.

И снова светлая полоса:

«Пять тысяч долларов на валютном счете Шабтая Коэна!..»

О которых я узнал из письма банка, подобранного мною у него в подъезде!

Деньги были частью гонорара израильтянина…

«Валюту в долларах внес Арлекино, он имел право на это как недавно въехавший из-за границы…»

Итак, Арлекино привлек к работе аборигена Шабтая Коэна…

В качестве залогов Арлекино и Шабтай Коэн обменялись документами. Детектив отдал свой паспорт в обмен на удостоверение личности израильтянина, чтобы тот не убежал, не отработав аванс.

Ясная мысль пришла внезапно.

Паспорт на имя Мацнева без штампа о въезде не требовался для выезда из страны! Арлекино спокойно оставил его Шабтаю Коэну!

Если бы Шабтай Коэн передал документ в полицию, это тоже не обернулось бы бедой: «Станислав Мацнев» никогда не пересекал государственную границу Израиля…

«Арлекино въехал в страну по другому документу… Под другой фамилией!..»

Я хотел подняться из-за стола, неловко задел нож на краю. Увидел, как он падает. Медленно. В два этапа. Мне на колени, затем на пол. Следовало ждать гостей. Точнее, гостя.

Фью… Фью… Фью-ю-ю…

Колодезное ведро за моей спиной внезапно начало падать. Ворот бешено раскручивался…

Я осторожно взглянул в глазок, своей стальной двери. На лестничной площадке у двери стоял незнакомый среднего роста парень с пергаментного цвета грубым длинным лицом. Он снова нетерпеливо нажал на звонок. Колодезный звук повторился. Парень держал голову прямо, встречая мой взгляд из-за двери. Я рассмотрел его:

«Израильтянин…»

Видимой, опасности я не усмотрел. Ни вверху, ни внизу на границах лестничных маршей никого не было. В опущенной правой руке парень держал пакет. Не снимая ограничителя, выполнявшего функции дверной цепочки, я приоткрыл дверь. Поздоровавшись, израильтянин принялся что-то вытаскивать из пакета. Это оказался ковер. Торговец предлагал его за бесценок.

—Супердешево…

Может, тут тоже разносили краденое по квартирам?

Я невежливо закрыл дверь прежде, чем он назвал цену.

«Самый страшный час в бою, — писал поэт, — час ожидания атаки!»

Команда О'Брайена — с Окунем, супермоделью, Арлекино, с кавказцами-боевиками — уехала из ресторана на Палихе рано, не пробыв и часа. Почти одновременно исчезли Женя Дашевский, Лобан и их бригада. Бандиты, как известно, не любят засиживаться. Особенно на публике.

С их отъездом вздохнули свободнее.

Подали еще чай, кофе, мороженое. Женщин обнесли ликером.

Сославшись на занятость, отбыли представители госструктур. Сотрудники ведомств Министерства внутренних дел, вернувшись к себе, должно быть, составили рапорта руководству о том, где были, кто присутствовал и какие сведения, представляющие оперативный интерес, им удалось добыть. Отписывались ли начальству представители Торговой палаты, Госбанка, комитетов и комиссий Госдумы? Без сомнения, нет…

Банк предоставил такси каждому отъезжавшему, кто был без машины.

Как-то внезапно сложился ритуал подобных торжеств…

Был ли он точной копией разъезда гостей крестного отца, дона Вито Карлеоне, со свадьбы его дочери? Или так всегда происходило в России со времен, описанных еще в «Очерках уголовного мира царской России» бывшим начальником московской сыскной полиции Аркадием Францевичем Кошко…

Камал Салахетдинов и Катя Лукашова в центре холла благодарили каждого гостя, почтившего юбилей банка своим присутствием: будь то солидный банкир в тончайшей шерсти тройке с бабочкой или крутой уголовник в слаксах, «косухе», с тяжелой золотой цепью поверх сорочки.

После девяти вечера тонким ручейком проложил себе дорогу поток отъезжающих крутых бизнесменов. Группами по трое-четверо, с секьюрити — «правая рука в кармане», с боссом в центре, укрытым от нападения, они двинулись к выходу.

Со стороны это выглядело внушительно и страшновато…

Кто знал, что предстояло нашим гостям завтра?!

Подписать ли друг с другом договор о намерениях или, наоборот, встретиться на разборке и упасть, не успев даже заглянуть в дуло пистолета с глушителем в руках вчерашнего соседа по столу…

На открывшейся почти вслед за юбилеем банка выставке, посвященной безопасности бизнеса, я увидел многих из наших гостей…

В огромном московском Манеже, выстроенном в начале прошлого века для смотров и парадов, где мог свободно маневрировать пехотный полк, разместился высший эшелон российского и международного частного рынка охранных услуг. Я встретил тут и многих своих бывших коллег по конторе — часть из них работала начальниками служб безопасности банков, страховых компаний, просто крупных фирм. Другие организовали собственные охранные агентства. На стендах посетителям предлагали различные совершенные средства защиты личности и имущества от противоправных действий.

Несмотря на запрет Камала Салахетдинова интересоваться нашим кредитным партнером — фирмой «Алькад», личностью Окуня и его к р ы ш е й, я именно этим и собирался заняться…

Я мог навести справки на стенде «Дан энд Брэд-стрит», ведущего источника базовой информации о пятидесяти пяти тысячах ведущих компаний более двухсот стран, выпускавшего известные справочные издания. Однако они все-таки лучше знали мировой рынок, нежели российский, внутренний. Поэтому я прямиком направился к себе на стенд охранно-сыскной ассоциации, где я все еще оставался в ранге советника президента.

Стенд «Лайнса» располагался в центре зала. Пользуясь своим положением, я подсел к компьютеру.

Проверка добросовестности партнеров, предоставление всесторонней информации по маркетингу, торговым операциям во многих странах, включая СНГ и страны Балтии, а также обзор международных рын shy;ов, платежей и сведений об уровне риска ассоциацией были полностью отработаны.

— Помочь? — Мой приятель, начальник информационного центра «Лайнса», ждал президента, находившегося на пресс-конференции.

— Пожалуйста…

Вскоре я получил общее представление об «Алькаде».

Экономическая история товарищества с ограниченной ответственностью «Экологическая продукция „Алькад“ — в варианте для внешнего рынка „Environmental produce «Alkad“ — не была отмечена ошеломляющими взлетами и падениями.

Фирма существовала около трех лет. Ее учредителем был проживавший в Московской области энергичный делец.

В устав, как это принято, были вписаны десятки видов всевозможной коммерческой деятельности. Я просмотрел по диагонали:

«Ускорение внедрения научно-исследовательских и опытно-технических разработок в народное хозяйство, проведение научно-конструкторских работ по охране окружающей среды и природных ресурсов, гостиничный бизнес, информационные, консультационные услуги, посредническая деятельность…»

Учредительный фонд, созданный для осуществления всего вышеуказанного, был минимально разрешенный, в пределах которого учредитель нес ответственность: «5000 рублей…»

— Меньше одного доллара!

— Это бывает. А тут достижения фирмы за эти годы…

Начальник информационного центра позволил заглянуть и в следующий файл.

Предпринимательская деятельность подмосковного бизнесмена ограничивалась несколькими торговыми операциями по покупке в Бельгии фирменного баночного пива и продаже его на Украине по заключенным контрактам.

Импортом нефти, приобретением за рубежом новых технологий, инвестициями в отрасль, экспортом продукции нефтепереработки из России и ввозом экологически чистого продовольствия, за исключением бельгийского баночного пива, — ничем таким или подобным фирма никогда не занималась.

Дела хозяина фирмы шли не блестяще, тем не менее у «Алькада» был положительный баланс.

После трех лет работы «Алькад» был продан. Причина утраты интереса учредителя к фирме была неясна.

—Не исключено, что хозяин хотел, например, скрыть что-то от налоговой полиции… — предположил мой приятель. — Так или иначе, он предпочел фирму продать, а не ликвидировать.

— Тебе что-то известно о прежнем президенте?

— Кличка его — Пастор…

— А! Ну ясно.

Договор купли-продажи был оформлен новым владельцем по доверенности через адвокатскую контору «Доктор Ламм», которая взяла на себя административные функции в отношении фирмы…

—Пока это все, Саша!

Коллега, выходя из файла, нажал «Enter». Продолжение я мог получить только с согласия президента «Лайнса».

—Первый баш бесплатно!

Девиз поставщиков наркоты и информации…

В Манеже я мог снова полюбоваться на О'Брайена и его бригаду. Авторитет — приземистый, с короткой накачанной шеей, в другом не менее отлично сшитом костюме — передвигался по выставке с охраной, по числу не уступавшей свите находившегося здесь же заместителя министра внутренних дел РФ. Они, кстати, оказались знакомы, весело поздоровались за руку. Окружавшие их, наоборот, набычились, стали оглядываться по сторонам: фотографировать высших представителей противоборствующих структур, мирно обменивающихся дружескими рукопожатиями, было бы в высшей степени неэтично.

В свите О'Брайена я заметил Арлекино.

Он действительно походил на своего знаменитого константиновского земляка — волосы цвета спелой ржи и глаза, отливавшие в синь…

Вторую порцию сведений об «Алькаде» я приобрел на следующий же день за счет средств службы безопасности банка.

Начальник информационного центра «Лайнса» прислал мне подробную справку.

Фирма «Экологическая продукция „Алькад“ была малоизвестна. Учредительский договор с переходом ее к новому владельцу не пересоставлялся. Новая отметка по месту регистрации фирмы в Малом совете не производилась. Новый владелец „Алькада“, пожелавший остаться неизвестным, действовал через адвокатскую контору „Доктор Ламм“, взявшую на себя административные функции. „Доктор Ламм“ подобрал новое помещение для офиса. Через нее же владелец полностью сменил персонал фирмы, поставил все на западные экономичные рельсы. В фирме теперь работало только двое постоянных служащих — делопроизводитель и шофер-секьюрити, не считая президента. Остальные набирались на контрактной основе и не поодиночке, а целиком, фирмами…

Подготовку технико-экономического обоснования кредита оформляли привлеченные со стороны специалисты, что обошлось «Алькаду» втрое дешевле.

Президент Окунь с несколькими менеджерами разъезжали по предприятиям, вели переговоры с известными воротилами бизнеса…

Банк «Независимость» давал кредит частично «под товар в обороте». На половину суммы имелись справки об отгруженной и даже полученной нефти.

Наряду с приобретением технологий, нефти и прочего, вложений части средств в переоборудование существующих линий нескольких нефтеперерабатывающих заводов в России, закупкой и обменом продуктов нефтеперегонки на экологически чистый продукт, шедший из Прибалтики, «Алькад» брался также внести существенный вклад в столичный бюджет…

Президент «Алькада» Окунь имел преступное прошлое. Он был судим трижды. Каждый раз как банальный уголовник. Из известного букета статей, которые вменяли почти каждому, арестованному за экономические преступления: хищение в крупных размерах, злоупотребление, занятие запрещенным промыслом — ни по одной он не был привлечен. В шумном процессе, на котором он был в последний раз осужден, центральными фигурами оказались несколько выдающихся русских и еврейских Голов, сообразивших, как извлекать миллионную прибыль из всего, что при социалистическом способе ведения хозяйства следовало выбросить, сгноить, уничтожить. Окунь проходил по делу как вымогатель и лицо, дававшее крышу. Таких, как он, было несколько человек, все как «дин — уголовники, приехавшие из республик или областных городов. По тому же делу проходил и Пастор. Групповое дело это рассматривалось в московском городском суде несколько лет назад. Поначалу обоим вменили и спекуляцию. Но суд ее исключил, что было очень важно. Спекулянты и взяточники, с легкой руки вождя большевиков, считались наиглавнейшими врагами советской власти, в связи с чем на них не распространялась ни одна амнистия. Окунь, как явствовало из справки, вышел как раз по амнистии. К справке была приложена копия фотографии президента „Алькада“, сделанная при его освобождении из ИТК. На черно-белом небольшом снимке из личного дела Окунь выглядел циничным уголовником-отрицалой.

Получил я сведения и о Пасторе. Он происходил из семьи немцев, высланных во время войны в Казахстан. Дед его, пресвитерианский священник, потерял здоровье на добыче свинцово-цинковых руд в Чимкентской области. Родители благополучно получили высшее образование, репатриировались вместе со взрослыми детьми. Сам Пастор, отсидевший два срока за кражи, постоянно навещал их в качестве гостя, но гражданства ФРГ не получил, в настоящее время подвизался в фирме со странным названием «Колеса» — «Экологический продукт», которой в прошлом, естественно, руководил Окунь. Они снова поменялись фирмами.

Интересная подробность ждала меня в конце справки:

«Сводная сестра — Юлия Виннер — окончила бывший Институт народного хозяйства имени Г.В. Плеханова, работала манекенщицей, в настоящее время — сотрудница фирмы „Алькад“…».

Итак, на юбилейный вечер банка в ресторан на Палихе Окунь явился как бы в составе делегации фирмы…

Я позвонил в отделение милиции по месту жительства Юлии Виннер, мы быстро нашли общий язык. Мне сказали про нее:

— Красивейшая баба. На содержании…

— Не знаешь, кто он?

— Адвокат. Глава адвокатской фирмы.

Адвоката Ламма по всем доступным мне учетам я пробил сам. Коллеги, заглянувшие в соответствующие картотеки МВД, получили ответ, который для краткости сформулировали так:

«Не судился, не крестился…»

Файл охранно-сыскной ассоциации характеризовал его полнее:

«Доктор юридических наук. Профессор. Из семьи с большими связями в академических юридических кругах. Бывший преподаватель Всесоюзного юридического заочного института (ВЮЗИ). Специалист в области цивильного и, в частности, налогового права. В качестве представителя ответчиков неоднократно участвовал в больших процессах о взыскании налогов с обанкротившихся фирм…»

Дальше назывались скандально известные московские фирмы, разорившие не один миллион вкладчиков.

Частная адвокатская фирма «Доктор Ламм» находилась под бандитской крышейО'Брайена.

Сам Ламм был высокооплачиваемым адвокатом гангстеров.

— Та еще скотина… — охарактеризовал его все тот же опер.

Информации об О'Брайене в справочной картотеке МВД не имелось. Напрягать Рембо я пока не стал.

Единственная официальная организация, помимо Торговой палаты, где О'Брайен значился, была Спортивная федерация по борьбе:

«Отари О'Брайен, бывший чемпион СССР по классической борьбе, участник Олимпийских игр, заслуженный мастер спорта СССР…»

Поиск я вел, естественно, в полной тайне.

Кредит «Алькаду» пробивал лично председатель совета директоров банка Камал Салахетдинов.

Ему ли было не знать этот мир!

То, что меня, законопослушного в прошлом мента, могло смутить и встревожить, в глазах Камала Салахетдинова, Жени Дашевского и Лобана явилось тем положительным, что и решило вопрос в пользу «Алькада».

Бандиты прекрасно понимали друг друга и легко договорились между собой.

В последнее время в газетах все чаще можно было прочитать:

«Сегодня в России только организованный преступный мир в состоянии прекратить беспредел!»

По версии ряда обозревателей, именно князья криминальных структур будто бы больше других были заинтересованы в том, чтобы группировки не наезжали друг на друга.

«Смотрите: именно паханы — полевые командиры, а не родное МВД, насколько это возможно, поддерживают порядок на кредитном рынке в частном бизнесе!»

Я в это не верил.

Надежды мои были обращены к к о н т о р е, к юстиции…

Однако следовало признать: «У банка „Независимость“ нет ни малейших шансов ни на чью помощь, кроме братвы, если криминальный „Алькад“ решит нас кинуть…»

Возврат кредита не могли обеспечить ни суд, ни прокуратура, ни милиция, а только бандитская крыша Жени Дашевского и Лобана.

Силы для этого у бандитов были.

В группировку Жени Дашевского и Лобана входило не менее ста пятидесяти — двухсот бойцов, в основном бывших подмосковных спортсменов, теперь уже привыкших оплачивать риском свой шанс жить красиво. Гонять на «девятке», летать на Острова, ходить каждый вечер в кабак, упаковывать телку по моде…

В случае аферы О'Брайена бандиты теряли свой к у ш,а он в нашем случае составлял достаточно приличную сумму…

Крыша была в состоянии выбить из «Алькада» свои миллионы, сомневаться в этом не приходилось.

«Если Окунь и те, кто стоят за ним, что-нибудь себе позволят — им тотчас оторвут головы!»

Путь в правоохранительные органы нам был перекрыт. Доказать, что кредит получен «Алькадом» путем предоставления банку заведомо ложных сведений, было легко. Да только в правоохранительных органах сидели тоже не дураки…

Вопрос был ясен:

—Чем объяснить выдачу двухсот миллионов долларов малоизвестной фирме без серьезного аудита и гарантий возврата?

Как,впрочем, и ответ:

— Кредит — результат сговора бандитских групп…

Обычная история: «Играя бесчестно, хотите выиграть честно?»

Дела у нас велись пока не по-людски, как во всем мире,а по законам, установленным людьми зоны.

Об этом я думал, садясь в машину на служебной стоянке, рядом с банком. Импортные машины, секьюрити в камуфляжах, палатки со спиртным — непременные детали городского пейзажа.

Серое небо, как все последние недели, висело низко — почти на крышах соседних громоздких зданий.

Я собирался встретиться с несколькими приятными людьми из охранных агентств и служб безопасности крупнейших столичных банков, с которыми у меня установились постоянные партнерские и приятельские отношения.

Должен был приехать и Рембо.

Такие встречи мы проводили систематически, не реже пары раз в месяц. У нас был прочно отлаженный канал обмена информацией в неформальных условиях. Встречи происходили обычно в сауне, которую по очереди заказывал каждый из допущенных в высокое собрание. На него же обычно возлагались функции председателя и организация охраны. В этот раз очередь была за главой крупнейшего агентства коммерческой безопасности, находившегося на Варшавском шоссе.

У руководства банка — ни у Камала Салахетдинова, ни у Лукашовой — ко мне не было поручений…

—В ближайшие часы меня не будет…

Я поставил в известность Наташу. Помощница президента банка, пользуясь паузой, сидела с молочной чашкой «ВЫПЕЙ ВТОРУЮ».

— А если Катя спросит? Вам можно будет туда позвонить? — Кроткий голосок отвергал любое предположение о двусмыслице. — Там, где вы будете, есть телефон?

— Я сам позвоню…

Она сделала недовольную гримаску.

Я выехал из банка с солидным запасом времени, чтобы на всякий случай проверить, нет ли за мной слежки, и прибыть на встречу абсолютно чистым…

Так же, я знал, поступали и другие приглашенные. Делалось это тонко, ни в коем случае не настораживая «хвост», если он обнаружится. Иначе говоря, постоянно придерживаясь принятого направления движения, не петляя и не разворачиваясь на сто восемьдесят градусов. Если следившие замечали, что их самих выследили, они тут же прибегали к более изощренным приемам наружного наблюдения. Тогда это было уже серьезнее. Не только «наружка» детективных агентств, но и бандиты использовали специалистов высокого международного класса. В Москве было достаточное число профессионалов, имевших опыт работы кадровых разведчиков, укрывавшихся под посольскими и корреспондентскими крышами. Если асы разведки чувствовали нервозность «клиента», они становились сразу дьявольски изобретательны и осторожны…

Первой моей заботой было выбиться из общего потока и свернуть на не слишком забитую транспортом улицу. Такую, чтобы меня нельзя было вести по параллельной трассе. Стояли серые облачные дни. Слякоть стала уже обычной. Грязь летела из-под колес. Народ привычно держался подальше от края тротуаров…

Свернув с Волоколамки, я покатил улицей Академика Курчатова, пересек Маршала Василевского. Дальше были Расплетина и Берзарина. Я знал этот район как свои пять пальцев. Потом Третьей Хорошевской я погнал к метро «Полежаевская»…

Интенсивность движения то и дело менялась. На Расплетина машин было совсем мало. Василевского и Берзарина были заполнены.

Я внимательно вглядывался в зеркало заднего вида. На машины, шедшие непосредственно за мной, внимания можно было не обращать. Следившие прятались обычно где-то в глубине следующего эшелона. От светофора к светофору там гнали совершенно спокойно. Серую, ничем не примечательную «девятку» я заметил на Маршала Василевского — водитель чуть-чуть высунул ее сзади, за «прокладкой» из чстырех-пяти машин, следовавших между нами.

92…

Полностью номер я не успел запомнить. При желании его могли быстро заменить. Запечатлелись лишь пропорции сидевших в салоне.

«Двое… Тот, что за рулем, значительно ниже ростом…»

Водитель словно не знал, стоит ли ему перестраиваться. Впереди был перекресток. «Девятка» шла за мной до площади Маршала Бабаджаняна. За это время она показалась из-за «прокладки» еще раз, снова перед перекрестком, после чего пропала…

Я не знал, сколькими машинами меня ведут, передавая друг другу. Без сомнения, кто-то из разведчиков мог ехать впереди и даже по соседним улицам…

Я решил не рисковать.

Просто повернуть назад было нельзя. Следовало искусно имитировать достижение конечной цели поездки.

Я мог выйти, например, у одного из супермаркетов, что-то купить. Если меня действительно пасли, они обязательно проверили бы, что я приобрел…

Мой интерес к покупке в глазах людей, которые гнали за мной, должен был объяснить, почему я ехал за ней через всю Москву. В противном случае это означало, что я обнаружил слежку. Из-за этого отказался от какого-то важного посещения, деловой встречи…

Выходит, мне есть что скрывать.

Наружное наблюдение за мной было бы обязательно продолжено. Слежка организована серьезнее, большим числом машин и более совершенно, чем сегодня.

Я отказался от «покупки».

Погнал на Павелецкий, где прошла большая часть моей ментовской службы. Там у меня тоже было дело. Я хотел узнать о фирме со странным названием «Колеса» — «Экологический продукт», которой в прошлом поочередно руководили Окунь и Пастор.

Мой родной вокзал кипел. Заканчивался дневной перерыв в движении поездов. К электричке, отправлявшейся вскоре, валом шли люди. Ее маршрут был коротким, чтобы увезти жителей близлежащих станций. В ином случае они занимали места в дальней, отправлявшейся через несколько минут.

Дежурка милиции выглядела голой, обшарпанной. Когда я тут работал, я не замечал сиротского вида родных стен.

Здоровущая деваха — старший сержант, — шедшая впереди, обернулась в дверях.

— Вы далеко? — Что-то подсказало ей, что я свой. Слишком уверенно продвигался.

Она была в сапогах, в мятом кителе, хлопчатобумажных серых чулках под косо сидевшей юбкой. При мне она не работала.

— А дежурный? — спросил я.

— Обедает.

Пользуясь отсутствием начальства, милиционер — пацан в бронежилете с автоматом, нога на ногу, с сигаретой, на стуле — перелистывал зачитанный детектив. Он охранял дверь, которая вела вниз, к камерам. Из двери напротив меня окликнули:

—Товарищ капитан!..

Там оформляли личный обыск кого-то из доставленных. Дальше, за прутьями в клетке, шарашился пьяный.

—На минутку!

Меня хотел видеть Андрей Николаев, он с кем-то разговаривал и послал за мной. Уходя в частный сыск, я сдал дела ему, до этого старшему оперу. Он до хрена насиделся на моей прежней должности — заместителя начальника отделения розыска. Это было по-настоящему проклятое место. Тот, кто на него садился, сразу выпадал из круговерти кадров. Он мог так и остаться до пенсий капитаном, при этом все управленческие холуи, кадровики и вчерашние замполиты давно трудились на папахи. Николаев был с Алтая. Таежник. Не здоровяк-увалень, о которых часто пишут и кого показывают на экране, а невысокий, худой, юркий тип охотника. Может, к старости стал бы похож на Дерсу Узала, не попади он служить в Москву. Он быстро двигался, все сразу примечал. Нередко первая реакция его была отнюдь не правильной. Так же легко и быстро перестраивался.

—Как живете?

Николаев так и не мог перейти со мной на «ты». Он и родителям, должно быть, выкал — так было принято в семье.

— Все нормально…

Что я мог рассказать?

— Как там начальство, не прижимает? У вас кто?

— Салахетдинов…

— По сводке проходил как авторитет…

Андрей крутился как проклятый.

— Десять контейнеров импортных сигарет с Москвы-Товарной… Подогнали машины и…

— Какие-нибудь зацепки?

— Там несколько частных фирм… Народ разный! Грешу на одну. А где доказательства?

— Какую, если не секрет?

Что-то подсказало мне, что попаду в точку.

—Название мудреное: «Колеса» — «Экологический продукт». Бывшие уголовники…

Я слушал внимательно.

Фирма — вот, что близко касалось меня сегодня.

То, что тревожило прежде — «хищения», «кражи» — словно отскакивало. Я жил в другом мире.

—Ты слыхал о Пасторе?

—У меня были данные, но ничего интересного…

—А что с сигаретами?

—Сигареты частично вывезли водители, которые тут подрабатывали. У них где-то есть схорон в Москве. Недалеко. Иначе они не могли бы быстро вывезти и вернуться. Часть продали по дешевке шоферам-дальнобойщикам. Тех поймали где-то уже у Набережных Челнов — Я слышал знакомый сплав речи, в котором постороннему не разобраться. — Кое-кого прижучили, так сразу сверху звонки пошли! Отпустите! Кавказцы! Эти все дни трутся у дежурки…

Я согласился:

— Непросто!

— Вот именно! — Он вскинулся. — Вы-то знаете! А лопухнешься — запросто получишь пулю! И никто не трехнется…

«Убийство капитана полиции, — я вспомнил „Крестного отца“, — с точки зрения полицейского служаки, равносильно цареубийству…»

У нас, в отличие от них, образ мента творили по меркам социалистического реализма, выкованным в цензурном горниле бывшего Политуправления МВД СССР. В результате отношение к менту было прямо противоположно ожидаемому. Андрей был прав: «У кого перехватит вдруг горло, кроме близких да своих, когда вдруг скажут: „Николаева или Сашу Моторина убили!“. Ему надо было идти к себе. Бывший Отдел, ныне Линейное управление помещалось в конце пассажирской станции. Мы вышли на платформу. Обновленный купол храма возвышался сбоку, на Дубининской. На путях, внизу, лежал снег со вмерзшими окурками, пакетами от молока. Сбоку на стене зала для транзитников висел портрет человека с гитарой и надписью крупными буквами „ЧАК БЕРРИ“…

Много лет тут находился мой дом. На обратном пути я внимательно следил за машинами сзади. Ничего подозрительного…

Сворачивая с Садового, я внезапно увидел серую «девятку» с двумя фигурами на первом сиденье — седок значительно выше водителя! Машина высунулась позади «прокладки» — за четыре-пять машин…

«Слежка!»

Меня вели.

Шабтаю Коэну я позвонил все из того же телефона-автомата на Цомет Пат. Он узнал меня сразу и тотчас заговорил по существу. Он опасался, что я исчез насовсем.

— Те люди… на перекресток… тогда ночью…

—Да.

— Живут в Тальпиоте.

— Можешь подъехать сюда, к магазину «Пиканти»? Ты должен мне показать дом.

— Когда?

— Сейчас.

За ночь Коэн успел подготовиться к разговору. Он не хотел снова быть облапошенным. Ответил вопросом:

— Ты привезешь удостоверение личности?

— Оно у моего друга тут, в Иерусалиме. Отдам, как только ты выполнишь то, о чем я просил. Мы за ним съездим.

Я не хотел, чтобы удостоверение личности Коэна у меня отобрали силой до поездки.

— А гарантия?

— Я же не сообщил в полицию, как ты и Станислав хотели увезти Инну! Так?

—Да.

— Встретимся через час на Цомет Пат. Можешь?

— Да, ты приедешь один?

— А ты?

Из продуктовой лавки Иланы, грузной грубоватой дамы, я видел, как он появился в белой чистенькой «субару». Черноволосый, в пристегнутой на пышных волосах кипе, Коэн поставил машину недалеко от того места, где он и Арлекино парковались три дня назад. Цомет Пат — не Бог весть какой шумный перекресток, но тем не менее движение транспорта тут не прекращалось ни на минуту. По нескольку машин постоянно останавливалось у ближайших лавок и на заправочной станции. Коэн несколько раз оглянулся, потом понаблюдал в зеркало обзора. На всякий случай я записал номера стоявших машин, чьи водители показались мне подозрительными, проследил взглядом за людьми на тротуарах и у автобусной остановки. Среди них могли находиться друзья Шабтая Коэна, а заодно и полиция. Увидев меня, Коэн, похоже, обрадовался, но и испугался! В Израиле время от времени муссировался слух о жестокой русской мафии. Даже премьер-министр был обвинен в том, что в период своей предвыборной кампании встречался с представителем российских криминальных кругов.

— Привет!

Он обреченно включил зажигание. По дороге в Тальпиот, как я смог убедиться, нас не пасли. Мы ехали довольно долго. Тальпиот оказался огромной промышленной зоной. Воздух был сух, наполнен древесной пылью. Рядом размещалась громадная биржа леса. Катили мимо огромные чадящие грузовики. Везли многотонные камни, экскаваторы, тракторы. Где-то близко распиливали камни, превращая в строительную плитку. Все шумело, скрежетало, ухало. Чуть в стороне громоздилась свалка старых машин. Машинных кресел. Пусто зияли глазницы выбитых фар, рыбьими костями торчали смятые бамперы, днища. На самом верху гигантской кучи спрессованного металла почетно возлежала сплюснутая спортивная «хонда». Я вспомнил Японию. Там тоже на заборах огромные иероглифы рекламировали японские марки. Всюду виднелись изображения «субару-джасти», «судзуки», «мицубиси», «дайхацу»…

«Точь-в-точь Кобэ…»

— Тебе сюда… — Шабтай Коэн показал на жилой дом — соединение хрущобы с постройками Поселка победителей в Голодной степи. — Квартира номер 35.

— Жди тут…

Он повиновался без слов. У него не было выхода. Сквозь кучу строительных отходов, переступая через полиэтиленовые пакеты с мусором, сухие собачьи испражнения, я прошел к дому. Когда я подходил, в угловом окне на третьем этаже дернулась занавеска. За обстановкой во дворе наблюдали. Меня заметили. Квартира оказалась на третьем этаже. На почтовом ящике фамилии не было. На дубовой дверной дощечке значилась распространенная фамилия «Мизрахи». Она, очевидно, принадлежала хозяину. Глазка не было.Я позвонил. Ответом мне было молчание. Я позвонил еще несколько раз. Звонки словно падали в пропасть. Никто не собирался мне открывать. Я продолжал звонить. Было такое чувство, что кто-то стоит по другую сторону двери. Я начал говорить. Сначала без особой надежды, а потом все более и более уверенно.

—Это в общих интересах… О н — вы знаете, о ком я говорю, — сказал, что в случае нужды я могу к вам обратиться.Его нет уже несколько дней… — Я не знал, под каким именем Арлекино известен обитателям квартиры. — Если на него наехали… — я каким-то чутьем почувствовал, что нашел убедительный довод, — к вам и ко мне тоже придут разбираться. Следует выработать общую линию… Согласны? Так лучше для всех. Я знаю, что вы слушаете…

Дверь открыли внезапно и бесшумно. Не гремел запор, не откидывались крючки. Высокий амбал стоял на пороге. На нем был костюм-тройка, какой в Израиле можно было увидеть разве что на священнослужителях. И то — черный. Этот отдавал в синеву. На ногах амбала были домашние тапки.

—Проходи…

Прихожая была забита какими-то ящиками, картонными коробками. Позади амбала появилась пожилая высокая женщина в платке. На плечах у нее висели какие-то обноски. Из-под платка смотрел хищный крючковатый нос, бесцветные острые глаза.

—Хэдли… — Она представилась. — А это мой племянник. Генрих. Заходи. Мы бедные люди. А тут шляется каждый, кто захочет. Такой подлый район!

Мы перешли в кухню. Кроме небольшого холодильника и газовой плиты, тут был еще микрогриль. Над американской раковиной стоял электрический автомат для изготовления кофе. В вазе лежали шоколадные конфеты.

— Опасно открывать! Вы давно тут?

— Недавно.

— Не с Украины?

— Я жил в разных местах.

Мы сели. Ей хотелось узнать обо мне больше.

— Живете в Иерусалиме?

— На севере.

Севером считалась Верхняя Галилея, граница с Ливаном.

— Значит, там, где Христос проповедовал…

— Вроде того.

В глубине квартиры послышались мягкие шлепки по полу. Показалась средней величины собака с опущенной поросячьей мордой и пустыми свиными глазками. Пит-бультерьер.

—Пошла! — Хозяйка шаркнула ногой. — Взяла себе моду…

Я увидел на ногах педикюр.

—Уведи ее, — сказала она племяннику.

Генрих взял собаку,-на минуту исчез.

—Давно ты е г о видел?

Она перешла на «ты», как тут принято. Речь шла об Арлекино.

—Да нет. Наутро после того, как на Помет Пат… — Я назвал день, когда произошло убийство. — Мы договорились встретиться на центральной автобусной станции.

Старуха и ухом не повела. Возможно, она ловила меня на лжи. Просвещать меня не входило в ее планы. Ей важно было знать, насколько я мог быть им нужен или опасен.

—Вечером?

— Днем.

— Он уехал из Иерусалима?

— Этого я не знаю.

— Откуда ты знаешь про Цомет Пат?

— Я там был.

— У тебя с ним дела?

— У него со мной. По поводу женщины, которую он должен был увезти…

Хэдли смотрела сквозь меня. Мне показалось, что она знает обо всем не более, чем я.

—Кто она? — спросила вдруг старуха.

—Не знаю. Он хотел просто дать мне заработать.

Было бесполезно о чем-то спрашивать… Ответа бы я не получил и, напротив, вынужден был бы сам отвечать.

— Ты его знал в России?

— Так, шапочное знакомство…

В дверь неожиданно застучали.

Племянник зашаркал тапками.

— Это Тамарка.

— Чего у нее?

Хэдли отвернулась к окну. На короткое мгновение под платком сзади мелькнула укладка. Там был парик. Насколько я мог судить, дорогой фирмы. Ворвавшаяся в квартиру девица выглядела экстравагантно, если не сказать сильнее, накрашенная, с пестрыми перьями в волосах. На ней были кожаные шорты, кожаный корсет, открывавший большую часть бюста, цветные, колготки.

— Что он от вас хочет, мама?!

— Он спрашивает про Стаса.

Тамарка пошла на меня высоко торчащей грудью.

— Мы ничего про этого мужика не знаем! Наобещал, наговорил! Мы еще все от него пострадаем! Увидите!

Они, скорее всего, были такими же исполнителями, как и Шабтай Коэн. Арлекино набирал статистов поштучно. Никто не был знаком со сценарием, не знал ничего, кроме собственной роли.

— Хватит! Разберемся! — рявкнула на нее старуха.

— Ну, Хэдличка!

— Я не Хэдличка! Я доктор Риггерс! Немедленно садись за книги! Тебе в университет поступать! — Она незаметно взглянула на меня. — Только и ждет, чтобы не учиться! Такие деньги плачу!

Спектакль сразу прекратился. Старуху боялись. Тамарка выскочила из квартиры как ошпаренная. Мне показалось, ее пригласили, чтобы предъявить меня на опознание.

—Отправила учиться в Израиль! И вот, пожалуйста… Один ветер в голове… — Старуха была небесталанной актрисой. — А ведь не откажешь? Правда? Одна дочь. Без отца. Что ж, сироте уж и ничего себе не позволить?!

Следующая ее фраза застала меня врасплох.

—Какая-то девушка приехала сюда по контракту. Для сопровождения. Бежала. Твой приятель взялся ее вернуть… — Это была версия, которую наверняка подкинул сам Арлекино.

Разговор подошел к концу.

—Куда тебе звонить? — Она хотела записать телефон.

Я увидел ее маникюр — ногти были удлиненные, зеленого цвета.

— Я сам позвоню.

— Лучше зайди, если что будет. Мы сейчас без телефонной линии.

Когда я пересекал двор, за мной снова следили в окно.

Во дворе стояло несколько машин. Серой «Ауди-100» среди них не было.

Пыльный огромный склад с кранами, таскавшими многотонные булыжники в камнерезку, начинался сразу за домами. Я обошел его. Мне хотелось обезопасить себя от слежки. Сел в автобус. Вышел через пару остановок. Вернулся.

Шабтай Коэн сидел в условленном месте на краю тротуара. Увидев меня, он поднялся. Я молча достал теудат зеут. Коэн выхватил удостоверение из моей руки. Спрятал в сумку на животе.

— Я видел тебя в тот вечер на Цомет Пат. — Он хотел быть благодарным.

— Да? — Я не знал, как к этому отнестись.

— Я тебя сразу узнал… видел в квартире в первый раз… на Цомет Пат, тогда… с тобой другой русский… широкий… — Он говорил о Вентере.

— Бай!

Я не сел в его «субару».

Итак, в доме напротив автомобильной свалки в Талытиоте, откуда я только что вышел, несомненно, занимались криминальным бизнесом. Хэдли, или доктор Риггерс, как она себя назвала, была крутой российской бандершей. В деле были завязаны большие деньги, несмотря на дешевый халатик, которым она прикрылась, чтобы меня принять, и простенький платок поверх парика.

В бизнесе участвовали новые русские из Европы.

Одежка телохранителя, которого мне представили как Генриха, племянника Хэдли, свидетельствовала о том, что он прибыл из Германии. Израильтянина и русского не заставишь ходить по дому в жару в глаженых брюках. О том же свидетельствовал и маникюр зеленого цвета — в России им не пользовались.

Тут они, скорее всего, занимались ввозом проституток.

Подрядил ли Арлекиио тайный публичный дом, чтобы вернуть сбежавшую проститутку, как дала понять Хэдли?

Я не удивился бы, узнав, что частный российский детектив работает на сутенеров здесь, в Израиловке. Тому вроде было подтверждение.

Женщина, увидев у автозаправки знакомые рожи быков, не захотела покинуть «ауди». А когда, заметив приближение полицейской машины, быки слиняли, тоже соскочила, потому что ни в коем случае не хотела попасть в руки израильских ментов.

Любопытно, что израильтяне, щедрые на всякие прозвища, не придумали ни одного для своей полиции — «миштары» — ни «мусора», ни «копы»…

Версия получалась довольно правдоподобная.

Но лично мне симпатичнее было другое объяснение.

Частный детектив из Москвы прибыл с заказом О'Брайена, суть которого мне пока не была известна.

В помощь себе он подрядил команду старой бандерши.

Арлекино нажал на старуху, и она выделила ему в помощь трех человек для его операции на перекрестке Цомет Пат…

На нее или на них всех у него имелись компроматы. Можно было предположить, что в качестве следователя Генеральной прокуратуры России он даже вел в свое время дело на Хэдли, Генриха или Тамарку…

Компроматами его могли снабдить и менты. Не исключалось, что бандершу с ее людьми разыскивала Россия за нарушение законов.

«Хэдли с ее компанией легко засадить в самолет и выдворить за пределы, тем более что самолет в Россию отправляется два раза в сутки…»

По-настоящему трудно было только с подданными государств Южной Африки, с которыми не только не было авиасвязи, но даже дипломатических отношений, так что бедолаг этих можно было выслать только в Египет. И то одного человека в месяц…

Но я сделал и другой вывод: Хэдли и ее люди держали оборону.

И боялись они вовсе не полицию.

После неудачи на Цомет Пат им угрожал наезд крутой бандитской команды!

Вернувшись, я достал с полки телефонный спра shy;вочник на русском «Золотые страницы», нашел раздел с телефонами гостиниц.

Был полдень.

Диктор израильского радиовещания «Коль Исраэл» уже оттарабанил сводку новостей на иврите. А на радио «Рэка» все звучали позывные. Я уменьшил звук и сразу забыл о нем.

Арлекино мог остановиться не только на вилле в Байт ва-Ган, но и в любой из шестнадцати гостиниц, что упоминались в справочнике. Притом, что отели в Израиле были недешевы и часто не отвечали европейским стандартам. Ночь на одного в «Кинг Давид», напротив которого помещался иерусалимский пункт проката автомобилей, стоила порядка двухсот двадцати долларов… Номер на двоих в «Холидэй-Инн» — двести сорок.

Я еще не успел набрать ни одного номера, как встречный звонок пробился ко мне.

— Алло! — Не сразу, но я узнал голос. — Чего молчишь?

— А что говорить?

— Тебе привет из Москвы от твоей семьи. Хочешь, чтобы их навестил господин Калашников?

Я ждал.

—Деньги приготовил?

Ко мне приступали вплотную.

—Имей в виду: с субботы ты на счетчике. Будешь доплачивать триста долларов ежедневно… Если к следующей субботе не рассчитаешься…

Трубку снова бросили.

Я набрал телефон отеля «Холиленд» на холме Байт ва-Ган, что напротив моих окон. Я не раз заходил в него, огибая виллу, ни разу не подавшую признаков жизни. Пил кофе в баре, смотрел проспекты. Разговаривая со служащей, мне легко было представить себе подкову стойки рецепции в темноватой нише, где прозвучал мой звонок, и саму служащую, которая, отвечая, привычно смотрит на расставленные чуть в отдалении столы и дальше на зеленую, аккуратно подстриженную лужайку за окнами.

— Сори…

— Нет, мистер Станислав Мацнев в отеле не останавливался.

—Сенк ю вери мач…

Гостиница «Ганей Нацерет».

—Ноу! Нет!

«Сады Назарета». Сады города, по имени которого на иврите назвали христиан — «ноцрим». Я интуитивно верил в этот, отель.

«Почему бы нет?!»

—Аи эм сори…

Снова неудача.

«Палатин», «Ренессанс», «Парадиз». Далее по списку…

«Нет!..» «Нет!..» «Нет!..»

Ни в одной из них господин Станислав Мацнев из России не останавливался.

Объяснение пришло внезапно. Простое как гвоздь. Я больше не звонил. В израильском отеле Арлекино мог назвать любую фамилию — никто не стал бы ее проверять. Но именно как Станислав Мацнев он никогда бы не зарегистрировался по соображениям конспирации! Паспорт на это имя не имел отметок о въезде и, кроме того, находился у Шабтая Коэна…

В любой момент в случае передачи паспорта в полицию Арлекино был бы немедленно обнаружен!

Мои попытки найти Арлекино под этой фамилией были заранее обречены. Для розыска мне предоставлялась только одна возможность: искать концы по номеру прокатной «ауди» через фирмы проката автомобилей! Там проверяли международные водительские права, записывали номер кредитной карточки и прокатчика на случай возможных имущественных претензий…

В справочнике, лежавшем передо мной, таких фирм было не менее двух десятков. Я выписал их по алфавиту.

«Авиталь», «Арава», «Арье» — все из центра страны: Тель-Авив, Раматган, Петах-Тиква, Нацрат-Илит, Бней-Брак…

Если верить справочнику, в самом Иерусалиме был лишь один пункт проката…

Офис интересовавший меня, располагался наискосок от знаменитого отеля «Царь Давид», взорванного в сорок пятом израильскими борцами сопротивления британскому мандату на Палестину. Отель использовался британцами как штаб, и многие английские офицеры не смогли его покинуть, несмотря на переданное перед взрывом предупреждение. Отстроенный заново отель считался одним из самых дорогих и респектабельных. Среди почетных его постояльцев был в свое время и Михаил Горбачев. Правда, не в качестве президента.

Небольшой офис «Шако Ленд Ltd» украшали фотографии машин лучших моделей. За компьютерами сидело несколько девиц, большую полку при входе занимали радиотелефоны, выдававшиеся вместе с транспортными средствами. Немолодой израильтянин за столом у входа занимался с очередными клиентами. Он кивнул, чтобы я сел. Вместо этого я вышел.

Улица Царя Давида выглядела красочно. Картины в витринах художественных салонов. Розовые в горошек платки арабов на дороге. Серые с искусственными меховыми воротничками куртки полицейских…

Пара, приехавшая передо мной, решала вопросы, связанные с «пежо»-кабриолетом. Вскоре они появились вместе со служащим. Вопрос был утрясен. Клиент открыл дверцу, поставил в кузов чемодан. Женщина почесала под мышкой, что-то сказала. Мужчина задвинул чемодан поглубже. Служащий вернулся за стол у входа, поднял глаза на меня. Я снова прибег к английскому. Он был много лучше моего иврита.

— Меня интересует большая машина…

— Какой срок?

— На неделю. Для туриста из России.

— Международные права? Кредитная карточка?

— Все есть.

— О'кей.

Он охотно объяснил:

— Триста пятьдесят шекелей в сутки независимо от километража.

— Машину надо заказывать заранее?

— За день. Этого достаточно. Мы, конечно, не самая крупная в Израиле фирма проката. Наш парк — сто машин. Но практически машины всегда есть.

— Какие марки?

— Что бы вы желали?

—«Ауди-100».

Он подумал:

— Если надо, я могу такую взять…

— У вас нет?

— Нет, у нас нет. А что в ней хорошего?

Я вдруг понял, почему у меня исчезла с полки моя серебряная фигурка из китайского театра теней, почему взяли сумку…

«Полиция обнаружит труп, рядом найдут мои вещи!»

Фигурки видели все мои ближайшие соседи: и Иордана, и Рут, и старшая по подъезду Шарон. Оставшаяся у меня на компьютере фигурка станет уликой! Украденная сумка продемонстрирует нанесенные несмываемой краской отметки российской таможни…

Если бы убийцы оставили Арлекино в моей квартире, в конце концов, может, удалось бы доказать, что раненый поднялся в квартиру за помощью…

Следователи нашли бы нож внизу.

«Теперь мне уже ничего не доказать…»

Убийцы знали обо мне!

Если меня не трогали до сих пор, то лишь потому, что готовили на заклание. Одним ударом ножа они устраняли нас обоих: «На меня повесят убийство Арлекино, как только труп будет найден…»

Я снова обратился к телефонному справочнику.

В разделе «Автомобили — прокат» фирма «Ото Кент» сообщала о своих отделениях в семи городах.

«Лизинг. Продажа подержанных автомобилей с гарантией. Разнообразные программы…»

Я немедленно позвонил.

— В каких городах есть ваши отделения? — Мой английский совершенствовался.

— Какой вас интересует? Холон, Хайфа, Тверия, Хадера…

— Иерусалим.

Мне назвали номер телефона пункта проката. Сейчас все могло решиться. Радио продолжало шептать.

—«Ото Кент», Иерусалимское отделение?

—Да.

—Речь идет об «Ауди-100», которую получил в прокат мой приятель.

—Твой друг не мог взять у нас «ауди»…

Снова лажа.

Тверия, Холок…

—«Ото Кент». Добрый день.

Служащая отвечала невнимательно, кто-то еще разговаривал с нею в офисе.

—Я интересуюсь машиной «Ауди-100»…

—Добрый день. — Наконец она врубилась. — На какой срок вы хотели?

—У вас есть?

—Конечно!

Весьма популярное словечко «бэтах!» она произнесла на иврите — нетерпеливо, с характерной интонацией, словно я спросил: «Ваши авто — все на четырех колесах?»

— Мне порекомендовали вашу машину 42-229-55.

Служащая молчала. Она ждала продолжения.

— Это ваша машина?

— Да. Когда вам нужно?

—Я бы хотел вначале ее посмотреть. Она на месте?

—Да.

— Я могу завтра ее увидеть?

— Бэтах! Конечно!

— Вы могли бы связать меня с людьми, которые последними ею пользовались? Я хотел бы узнать их мнение…

— Секунду!..

—Я готов ждать. Не спешите!

Я взглянул в окно. С утра обещали дождь на севере и в центре. Небо над Иерусалимом было тяжелого свинцового цвета. По другую сторону Элиягу Голомб, в саду, высокий человек в белом головном платке большими шагами мерил межи под яблонями. В этом был скрытый хозяйственный смысл… Спустившийся между вершинами туман касался верхушек деревьев.

— Вы слушаете? «Ауди» брал турист из России.

— Я завтра буду у вас…

— Спросите Номи,

— Извините, как зовут того туриста?

— Господин Николай Холомин. К сожалению, у меня нет его телефона… Бай!

Женя Дашевский и Лобан, возглавлявшие криминальную группировку, дававшую нам к р ы ш у, не имели обыкновения сидеть вечерами у себя в Подмосковье. Они мотались по всей Москве.

Клубы. Казино.

Ночь заканчивали обычно в ресторане, в одной и той же дискотеке вблизи Московской кольцевой.

Бригаду тут знали.

Женя и Лобан, окруженные быками, только еще поднимались по лестнице, а диск-жокей уже врубал любимую песню Лобана:

«Не сыпь мне соль на рану…»

Одновременно с другой стороны зала — с кухни — официанты в черных костюмах с бабочками, в белых перчатках, уже тащили подносы со всем, что было наготовлено.

«…Зачем звонишь, когда почти уснули воспоминания о мину-у-вшей боли…»

У самого стола официанты сдергивали с подносов салфетки…

Лобан был родом из Прибалтики. Натерпелся по колониям и штрафнякам. Он обожал угри, запеченные в тесте или сваренные в красном вине. Невские жареные миноги с острой заправкой шли как холодная закуска. Он никогда не в состоянии был ими наесться.

Женя — нормальный московский вор — любил мучное. Кулебяку, расстегаи, бриоши.

Официантов на этот раз было трое — высокие, молодые…

Шагах в пяти от стола, где сидели Дашевский и Лобан, одновременно сбросили на пол подносы — под салфетками оказались автоматы…

В ту же секунду из-за соседнего стола открыли огонь по телохранителям. Со всех концов зала с криками врассыпную бросились люди. Другие остались неподвижными, как при каталепсии. Не могли шелохнуться.

«…Не сыпь мне соль на ран…»

Кто-то вырубил песню на полуслове.

Группировку за столом положили всю.

Жене попало в голову шесть пуль, на пулю меньше досталось Лобану.

Киллеры, на ходу снимая униформу, бросились к кухне.

Там уже с полчаса с залепленными пластырем ртами, прикованная наручниками к радиаторам центрального отопления корячилась вся смена. Метр, пытавшийся возразить, получил удар автоматом в голову и отключился на несколько месяцев.

Еще гремели автоматные очереди, а у служебного входа невесть откуда уже появился микроавтобус «ниссан», присланный за киллерами…

Через несколько минут убийцы уже гнали по Островитянова в сторону Конькова…

Медицина прибыла на дискотеку через несколько минут, почти одновременно с оперативной группой, включавшей также следователя, эксперта, кинолога с собакой…

Пятерым боевикам «скорая помощь» не помогла. Все они, еще теплые, с первыми признаками трупных изменений, в неестественных позах лежали вокруг стола. Зловещие изменения эти — вытягивание зрачка, обретение им овальной формы взамен обычной круглой, так называемый кошачий глаз, — фиксируемые уже на первой минуте после смерти, стали теперь известны не только медикам. С горькой иронией воспринимались строки уважаемого профессора из пособия, изданного в начале девяностых годов: «Огнестрельные ранения в мирное время в практике судебно-медицинского эксперта встречаются относительно редко…»

Автоматные очереди буквально вспороли одежды и тела жертв. Белоснежные скатерти в эпицентре поражения расцвели зловещими алыми цветами. Тут же валялась битая посуда.

Шестого — им оказался Лобан — в безнадежном состоянии с капельницей перетащили в машину реанимации…

В помощи врачей нуждался метр и те, кто перенес острейший нервный шок. Они все еще находились на кухне…

Менты застали в ресторане только его обслугу. Ни один из посетителей не пожелал дождаться их приезда, чтобы не попасть в историю.

Примет преступников никто не мог назвать.

На киллерах были надвинутые на глаза черные вязаные «бандитки» и куртки, которые, выходя в зал, каждый «официант» сбросил и, вернувшись, быстро натянул на себя.

Однако слово «кавказцы» витало в воздухе.

— Не поделили что-то между собой! — Руководитель опергруппы вынес устраивавшее всех заключение.

Буквально за несколько минут до нападения в ресторане прозвучали автоматные очереди на улице Профсоюзной, недалеко от метро «Беляево». Под огонь попал «мерседес» с боевиками, которые должны были присоединиться к Дашевскому и Лобану. Сидевших в машине расстреляли давно известным способом. На светофоре к машине с обеих сторон подъехали два мотоциклиста в шлемах, одновременно открыли огонь по пассажирам. Также спокойно умчались…

По меньшей мере с десяток авторитетов расстреляли подобным же образом.

Убийства в ресторане, на дискотеке, как и у метро «Беляево», были «санитарными» — результатом бандитской разборки. Обоим преступлениям с самого начала была уготована судьба вися ков — что никогда не будут раскрыты. Дорога их была прямиком в сейф к уголовным делам, приостановленным ввиду неустановления виновных. За последние годы таких накопилось немало.

Под утро в ту же ночь неизвестными была брошена граната «РГД-1» в окно ночного ресторана, содержавшегося кавказцами. Два человека были убиты. Четверо ранены…

Это можно было считать началом ответных действий.

В утренних газетах, таких, как «Городской комсомолец» и «Коммерсантъ», весьма осведомленных по части криминальных происшествий, о разборке не было и полслова. Новость не успела попасть в номер.

Первым делом я связался с бывшими коллегами, занимавшимися разработкой преступных авторитетов. От них я узнал последние подробности.

— Все молчат. Никому ничего не надо. Только нам!

— А что родители убитых?

— Они их про себя давно похоронили.

— Кто вторая сторона?

Мнения тут разошлись. Часть считала, что происшедшее явилось очередным этапом войны, которую вели мусульманские и славянские группировки за Москву. Другие грешили на «казанцев», которые давно хотели отбить у Жени Дашевского небольшую площадь вокруг метро «Отрадное» — анклав, окруженный ими со всех сторон.

— А что Лобан?

— Этот в Склифосовского. Без сознания. И мы, и бандиты выставили охрану. Врачи боятся налета…

— А состояние его?

— Будет жить. Но Лобан ни слова не скажет. Ты знаешь. Чувствуется, что в Москве хотят все заново переделить…

У меня на этот счет было свое мнение.

Бой шел за двести миллионов долларов, которые «Алькад» не собирался возвращать «Независимости».

Женя Дашевский и Лобан элементарно не предусмотрели возможности силового варианта решения проблемы.

Убаюканные партнерами, они кайфовали. А между тем после выдачи кредита группировка практически сидела на пороховой бочке…

Короткая жесткая разборка между двумя бандитскими крышами расставила точки над «i» в наших отношениях с «Алькадом».

Дашевский еще лежал на столе в бюро судебно-медицинской экспертизы, а нам уже предъявили требования об отсрочке помесячных уплат в счет полученного кредита. В отличие от регионального управления по организованной преступности, финансовый мир немедленно установил для себя, кто стоит за убийствами, и сделал выводы. Похороны Жени Дашевского хотя и прошли на престижном Ваганьковском, однако собрали мало народу: многие приехать побоялись. Четырех его друзей похоронили в Подмосковье, на местном кладбище.

Камал Салахетдинов, лишившийся бандитского прикрытия, выжидал, по-прежнему отказывался от услуг собственной службы безопасности, вел переговоры в одиночку.

Но я был мент. Для меня это не подходило.

Офис «Environmental produce „Alkad“ — „Экологическая продукция „Алькад“ размещался недалеко от метро «ВДНХ“, в большом административном здании. Я решил наконец увидеть его своими глазами.

День был слякотный, колготной.

По длинному скучному забору тянулся выведенный огромными буквами такой же длинный и скучный текст:

«Спорт — сила и мужество, смелость и ловкость, бодрость и здоровье…»

Букв на заборе хватило от одной остановки до другой.

В том же здании, вместе с фирмой, находился один из многочисленных гуманитарных фондов. Потолкавшись по коридорам, я нашел вывеску «Алькад», она сияла, словно золотая монета.

Я пришел без приглашения, потому что, как мент, хотел точно знать, кто нам противостоит. Мне следовало быть осторожным. За невинное любопытство тут могли заставить платить. Цена в этих кругах была одна. Самая высокая…

Дежурному на работе я ничего не сказал. О моей поездке в «Алькад» могла догадаться только помощница Лукашовой.

Я предупредил:

— Меня не будет…

— Вам сегодня опять никуда нельзя будет звонить? — спросила она нейтрально.

— Нет…

— Боюсь, меня будут снова ругать из-за вас. А хотя бы назвать район, если Катерина Дмитриевна спросит, можете?

— ВДНХ. Я ей сам позвоню…

Стальная дверь в «Алькад» была заперта, но мне сразу открыли. Тяжелый малый, секьюрити, впустивший меня, наблюдал по экрану за людьми, проходившими по этажу.

—Вы в «Алькад»?

—Да.

Он сделал несколько привычных движений металлоискателем вдоль моей куртки и брюк — оружия у меня не было.

—Прошу.

Офис был небольшим: две комнаты, коридор, в глубине еще одна дверь. Мне бросилась в глаза фирменная офисная мебель. Металл, стекло, искусственные цветы. Все дорогое, импортное. Оборудование этого райского уголка в старой хрущобе должно было влететь владельцу «Алькада» в копейку.

—Добрый день…

Женщину за столом, поздоровавшуюся со мной первой, я мгновенно узнал:

«Мисс Осиная талия»!

Супермодель, приезжавшая на торжественный прием в честь пятилетия банка «Независимость» вместе с О'Брайеном!

Я начал понимать, что к чему:

«Сестра Пастора Юлия… Любовница адвоката!»

Оставалось надеяться, что она тогда не рассмотрела меня в ресторане. Вблизи супермодель выглядела не менее эффектно. Безукоризненная косметика, украшения, деловой костюм. Природа, окружающие и она сама не пожалели усилий для создания имиджа.

Обстановка офиса выглядела деловой. В шкафу, за спиной сидевшей, виднелось несколько папок.

Женщина подняла глаза, улыбнулась. Это не походило на фальшивое движение губ нашего помощника президента банка. Я получил адресованную мне персонально царственную улыбку.

—Здравствуйте. Садитесь, пожалуйста…

Она не могла бы произнести это доброжелательнее.

Один из телефонов на столе прозвонил.

—Извините… — Она сняла трубку. — Добрый день. Фирма «Алькад». Слушаю вас внимательно…

До моего прихода она что-то набирала на компьютере, стоявшем перед ней. Два других на соседнем столе тоже были включены. Я увидел характерную картинку: готовилось сообщение для Интернета. Оно было адресовано в Ирак. Тамошняя фирма упоминалась в технико-экономическом обосновании кредита.

В трубке заклокотало.

—Да. — Она больше не смотрела в мою сторону.

Я мало что успел узнать и увидеть. В окружающей обстановке было что-то недостоверное. Офис был словно декорация на сцене.

Разговор по телефону был тоже странный, состоял из одних подтверждений.

—Да. Да. Да… — Она взглянула на часики, висевшие у нее на груди.

Речь шла о встрече. И видимо, деловой. Когда она обернулась, я что-то уловил. Нелепая мысль пришла вдруг в голову: «Ей звонили, чтобы сказать обо мне!..». Она уже взяла себя в руки:

—Чем могу быть полезна?

—Мне хотелось бы увидеть руководителя фирмы…

Я ничем не рисковал: знал, что не застану главу «Алькада» в офисе.

—Вы договаривались с господином Окунем?

—Увы!..

—Но может, я все-таки могу помочь?

—Я сейчас объясню…

Мне не хотелось входить в детали.

—Ярославское нефтеперерабатывающее предприятие, которое я представляю, хотело бы обсудить возможность взаимовыгодного постоянного партнерства…

В свое время мне приходилось писать обзорные статьи на темы Газпрома, я знал положение дел в отрасли…

Она улыбнулась:

— Действительно, вам лучше поговорить с ним. Оставьте, пожалуйста, ваши координаты. Я вам перезвоню. Договорились?

— В Москву собирается наш генеральный директор. Мне бы хотелось обговорить возможную дату встречи…

— Не знаю, что вам сказать… Президент отсутствует. Но он будет звонить, я передам.

—Как скоро он, по-вашему, появится? Он в России?

Она развела руками. Даже не дослушав.

—Заграница может сейчас оказаться ближе нашего российского города…

Модель взглянула на меня.

«Прием закончен…»

Я поднялся:

— До какого часа я могу сегодня вам позвонить?

— До шести, пожалуйста…

Я вышел отчего-то встревоженный, ничего так и не узнав.

«После звонка она уже иначе на меня смотрела… — Я, возможно, уже накручивал себя. — Словно спрашивали обо мне или предупреждали. Потом назначили свидание».

Я прошел по коридорам, спустился в вестибюль.

Здание было унылым, сиротским. С книжным киоском внизу.

Тут тоже работали до 18.00.

На выходе я споткнулся о высокий, круто обрывавшийся порог. Словно кто-то невидимый давал сзади пендель каждому выходившему…

Около восемнадцати я уже стоял с «девяткой» у забора с километровым текстом, наискосок от входа в гуманитарный фонд, где помещался «Алькад».

Погода была по-прежнему слякотная. Снег таял. Огромную лужу у пивной палатки прохожие обходили по газону. Служащие шли валом, многие чертыхались, спотыкаясь о высокий порог.

«Мисс Осиная талия» показалась в начале седьмого — высокая, на голову выше остальных. Ее светлая шуба едва не касалась земли.

На углу было припарковано несколько машин. Супермодель подобрала полы шубы, села в одну из них. Это был «мерседес», и на прямой мне было бы трудно с ним тягаться, если бы предложили участвовать в авторалли… Кроме шофера впереди, на заднем сиденье сидел еще человек. Едва женщина устроилась рядом, автомобиль выехал на дорогу. Почти одновременно между мною и «мерсом» проскочило по прямой несколько машин. Я немедленно пристроился им в хвост.

«Понеслась…»

К счастью, «девятке» не пришлось вступать в соревнование. Все чаще попадая в заторы, мы очень нескоро выбрались на Садовое кольцо. По Ленинградке подались к «Соколу», в район Песчаных улиц. Мы припарковались на одном из перекрестков. Супермодель и ее спутник вышли. Я следил в зеркало заднего вида. Было плохо видно, хотя они прошли недалеко от меня. Мужчина был на голову ниже спутницы, грузен. Лица я не разглядел, но мог утверждать:

«Это не Окунь!»

Цель прибывших в «мерсе» оказалась в нескольких метрах.

Это был закрытый московский «Бизнес-клуб», который вначале я принял за ресторан.

«Вход по клубной карточке» — оповещала большая медная пластина снаружи.

Мне открыл охранник в униформе.

С секунду мы смотрели друг на друга.

Я показал сохранившееся удостоверение: «ПРЕССА».

—У меня тут свидание… — и сунул полсотни зеленых.

Мы поняли друг друга. Он переправил в карман купюру, молча провел меня внутрь. Стоявшему у портьеры вертлявому, с косичкой метру сказал небрежно:

— Мой друг, поест и пойдет…

Метр что-то пробурчал недовольно.

— Он быстро, — сказал секьюрити.

Метр вздохнул:

— Посади вон там, в углу…

Я осторожно заглянул за портьеру. Солидный, немолодой мужчина в тройке, очевидно хозяин, маялся перед входом, нервно поглядывал на часы.

В клубе ждали какого-то высокого гостя.

—Сюда.

Мне досталось место, лучше которого я не мог и желать. Сзади — только аквариум с рыбками, тянувшийся вдоль простенка. Супермодель и ее спутника усадили впереди, у окна. Мы находились достаточно далеко друг от друга. Верхний свет в зале был приглушен. Каждый стол освещала своя настольная лампа в виде свечи.

«Полный интим…»

За их столиком сидели еще двое. Они приехали раньше. Я не мог их разглядеть. Все четверо, в свою очередь, не видели меня.

Во взятой мной рекламе, из тех, что во множестве лежали в гардеробе, я почерпнул кое-какие сведения о ресторане. Членам клуба гарантировались в любой час блины с икрой, вареники с ягодами, картофелем и грибами, блины, запеченные с сыром, комплексные обеды стоимостью двадцать долларов. А также тихая музыка, домашний уют, сауна и комнаты для переговоров.

«Все это сделает Ваш отдых приятным…»

Ресторан был невелик. Вокруг слышался приглушенный непрекращающийся шум, словно сотни гусениц-шелкопрядов занимались обычным делом — поедали вороха тутовых листьев…

Подошедший официант принял у меня заказ. Я попросил мясную закуску, вареники с картофелем, большую рюмку мартини. В минуты опасности с повышением адреналина в крови я становился голоден как собака.

Человек пять группой вошли в ресторан.

Я скорее почувствовал, нежели услышал какое-то движение за столиками. Хозяин ресторана двинулся навстречу. Гусеницы шелкопряда на время угомонились…

Одного из входивших я сразу узнал. Это был Арлекино. В центре группы шел О'Брайен. Пластичный, хорошо подстриженный. На этот раз на нем был светлый деловой пиджак. Остальные были боевики из личной охраны. О'Брайен прошел к столу, где сидела супермодель и трое мужчин. Все четверо поднялись навстречу прибывшему.

Двое боевиков и с ними Арлекино разошлись по залу, видимо полагая, что тем самым снижают уровень риска внезапного нападения, если оно здесь готовилось.

Я не хотел, чтобы Арлекино видел меня. К счастью, в мою сторону направился другой секьюрити — кавказец; узкое, с пушком на подбородке лицо его ничего не выражало. Я почувствовал на себе внимательный тяжелый взгляд. Боевик меланхолично, не переставая, жевал. Я незаметно наблюдал. Он устроился за столиком недалеко, таким образом, чтобы видеть стол, где сидел О'Брайен, и одновременно выход. Не исключено, что он был профессиональным секьюрити.

Официант его знал. Сказал:

— Бугламу из баранины с ткемали…

Боевик кивнул:

— Обязательно. С имбирем, эстрагоном…

— И безалкогольного пива…

Тем временем приехавший с супермоделью мужчина внезапно поднялся из-за стола, подошел к выставленным у бара бутылкам экзотических форм с красочными наклейками.

Я тут же узнал его: «Пастор!»

Он вряд ли помнил меня. Зато я знал его теперь как облупленного.

Пастор, Окунь, О'Брайен…

На Арбате, в отеле, где я начинал как секьюрити, Пастор и тогда был в этой компании. Мне следовало раньше вспомнить об этом.

«Ирландская фамилия, которой они тогда козырнули… Это же О'Брайен!»

Второй, сидевший за их столом, поднялся, тоже подошел к бару — коренастый, невысокого роста. Я рассмотрел его. На нем был искусной вязки пуловер поверх сорочки и светлые джинсы. Я считал, что в джинсах можно ходить только в кабак, но, видно, ошибался.

Это был лобастый мозгляк с припухшим аденоидным лицом; большую половину щек и глаза скрывали дымчатые стекла огромных очков.

Пора было осторожно уходить. Я показал официанту, что хочу рассчитаться.

Совсем я, конечно, не уехал. Ждал в машине. У тротуара рядом были припаркованы сплошь иномарки. «Вольво», «БМВ», несколько «Джипов-Чероки»…

Охранник в камуфляжной куртке периодически обходил стоянку.

«Мерседес», в котором приехали супермодель с Пастором, стоял неподалеку. Рядом с другим «мерсом», в котором кто-то сидел.

Погода была промозглой. Около десяти пошел снег. Он падал на промерзший к ночи асфальт. Утром это должно было превратиться в привычное грязное месиво.

Компания в ресторане засиделась.

Я ждал абсолютно тихо, не включая магнитофон. Двое прилично одетых парней подошли к машине сзади, я узнал в них воров, раздевавших оставленные без присмотра машины. Они не заметили меня, остановились. Я просигналил подфарниками. Они, как ни в чем не бывало, двинулись дальше. Кому не повезет в оставшиеся до утра часы? Владельцам автотранспорта в близлежащих переулках или ворам? Несколько оперативных групп милиции каждый вечер выходило на охоту в поисках дичи.

Покинув ресторан, я позвонил президенту «Лайнса» — он еще был на месте. Очень быстро мне на. помощь прибыли две небольшие бригады бывших т о п а л ь щ и к о в Седьмого Главного управления бывшего КГБ СССР. Со времени падения их могущественного когда-то ведомства прошло немало времени, профессионалам прибавилось годков, но квалификации у них не убавилось. Они работали по частному найму. Им неплохо платили. Правда, за ними уже не стояла мощная структура, которая могла оградить в случае неудачи. Их документы прикрытия теперь были липовыми, не выдерживавшими мало-мальски серьезной проверки.

Машины их стояли невдалеке.

Разведчики и люди, которых мы ждали, не знали друг друга. Я принял на себя обязанности «отправного». Сразу по приезде мне в «девятку» передали переносную радиостанцию, работавшую ни их волне. Мы могли поддерживать связь не только зрительно.

Тем временем из ресторана все чаще выходили отъезжавшие — молодые мужчины и женщины в модных пальто и шубах, подметавших асфальт. Многие были с солидным сопровождением.

Первым из интересовавшей меня компании появился Арлекино вместе с боевиком-кавказцем. Вдвоем они подошли к стоявшему у тротуара второму «мерсу», тщательнейшим образом осмотрели стоянку, затем саму машину,

«От багажника к капоту…»

Бывший важняк Генеральной прокуратуры, он же частный детектив Николай Холомин, которого я для краткости называю Арлекино, явно возглавлял теперь личную службу безопасности О'Брайена.

Закончив осмотр, Арлекино вернулся в кабак, оставив у машины второго секьюрити, и тут же вышел вместе с О'Брайеном в окружении остальных. О'Брайен хорошо смотрелся на фоне одетых во все темное телохранителей — без пальто, хорошо подстриженный, чуть тяжеловатый, в светлом деловом пиджаке.

Из «Бизнес-клуба» появился давешний мозгляк с супермоделью и телохранителем. Лицо его по-прежнему было наполовину скрыто за огромными дымчатыми стеклами очков. Супермодель на голову возвышалась над ним.

Последним из ресторана показался уже известный мне Окунь.

«Вся компания тут…»

Кроме «мерса», их ждали еще несколько машин. «БМВ», «Вольво» и «Джип-Чероки» с чернеными стеклами стояли уже на ходу.

О'Брайен, телохранители, и Арлекино в том числе, скрылись в машинах. Разъехались в одну секунду…

«Чероки» с авторитетом сразу выдвинулся вперед. Погнал с места. Машины с охраной прикрыли его сзади и сбоку, со стороны тротуара.

Мозгляк уехал в «БМВ» вместе с супермоделью. За ними сзади пристроился Пастор.

«Вольво» с Окунем занял место в арьергарде.

Машины резко уходили…

Вести наблюдение за О'Брайеном силами, которыми я располагал, было по меньшей мере наивно. Обе группы я послал за «БМВ». Сам же снова увязался за «мерседесом» Пастора.

Пастор ехал через всю Москву. На «Пражской» он купил букет свежайших роз. С ленцой. Весело. Не торгуясь. Девицы с цветами в переходе метро — молодухи в джинсах, в куртках на синтепоне — его знали. Пастор был их постоянным клиентом, он с удовольствием расцеловался с каждой, ни разу не вынув рук из карманов кожаной куртки…

«Красивый мужик…»

Продавщицы добавили от себя еще ветку-другую зелени, обвязали лентой букет. Пастор их снова перецеловал. Ему, выражаясь высокопарно, предстоял «романтический визит».

Я вспомнил его девицу в номере отеля на Арбате — розовощекую, в прозрачном бюстгальтере, с болтавшимися резинками вокруг пояса, благоухающую дезодорантом, который не мог забить запах чистого здорового тела… Как она пыталась тогда закрыть передо мной дверь в комнату, где Пастор переодевался! Такие бабы могут быть только у крепких мужиков без комплексов…

Меня интересовало, какое место занимает Пастор в иерархии империи, созданной О'Брайеном? В связи с чем состоялся сегодняшний сбор в «Бизнес-клубе» с привлечением самого монарха?

От метро «Пражская» Пастор подался в сторону Россошанки. «Мерседес» впереди тянул не спеша. Я уже догадался, что Пастор не любит быстрой езды. Разделенные порядочным расстоянием, мы проследовали мимо достопримечательности, сохранившейся еще со времен застоя, — когда у магазина «Прага» многосотенные очереди накапливались до рассвета в подъездах соседних домов. Плакат, выставленный по просьбе жильцов, бодро отсылал к туалету в каких-нибудь восьмистах метрах…

Я поставил кассету. Включил магнитофон. Какая-то композиция… Музыкальной частью заведовал мой сын, шестиклассник. Вместе с группой в машину вошел и мой пацан, слегка вялый, домашний. Вошли и его компьютерные игры, и такой же, как он, добрый плюшевый ирландский сеттер Джимми… Я взглянул на часы: дома уже спали.

Что за злой рок гонял меня по ночам? И в к о нт о р е. И теперь здесь, в банке. Почему мне не жилось, кaк веем людям?!

«Что мне до Пастора и его б…?»

На Россошанке было тихо. Москва выглядела бандитской лишь для тех, кто хотел ее представить такой. Тот, кто получал деньги, продавая горячее чтиво… Его и обвинять в этом было нельзя: люди хотят жареного!

Пастор вышел у углового дома. Букет он нес перед собой, как свечу… Он, видно, намеревался здесь заночевать, потому что «мерседес» сразу отъехал и вскоре развил скорость, на какую моя «девятка» была не способна…

Кассета продолжала крутиться…

Пастор вошел в подъезд. Я следил за окнами — освещены были только три квартиры. Я подождал. Внезапно свет вспыхнул в четвертой — угловой…

К себе в банк я приехал без предупреждения. Ночное несение службы было наиболее трудным. Тут требовалась полная выкладка.

Я нажал на звонок несколько раз, прежде чем мне открыли. Я не ожидал другого. Службу нес кто-то один, салага, остальные спали. Дежурный Витька — мой протеже — открыл, убедившись, что вся смена на ногах. Когда-то я тоже так поступал, когда нес дежурство на внутренних постах в здании Министерства иностранных дел на Смоленской площади. Я работал тогда за нищенский оклад. Сегодняшние секьюрити при некоторых обстоятельствах зарабатывали в час до двадцати пяти долларов, не меньше их коллег на Западе. Я собрал наряд в дежурке. Читать мораль было бесполезно. Сводку происшествий по городу я вывешивал регулярно. Они все знали. В том числе и о судьбе бандитской крыши банка. Нападения на «Независимость» можно было ожидать теперь в любую минуту. Это учитывалось, кстати, при оплате службы. Много людей были готовы завтра же занять их места. Существовал резерв. Мы в состоянии были заменить каждого, кто не соответствует контракту. Даже всех целиком…

—Дежурный с этой минуты отстранен. Становится на пост. Все остальные оштрафованы… Вопросы есть?

Витька подошел, как побитый пес:

—Я додежурю. Все будет в порядке. Езжай…

Я готовил его себе в заместители взамен нынешнего. Витька был смел, дерзок. Но он поостыл, и ему требовался урок.

—Тут становится с т р е м н о… — предупредил я.

Наши личные отношения не могли пострадать оттого, что произошло.

—Я чувствую.

—Чтоб не получилось, как в Хабаровске.

При нападении на банк там были жертвы среди охранников.

—Не беспокойся.

Я еще проверил выдачу оружия, постовую ведомость. Все было в порядке. Я обнадежил:

—Через месяц вернемся к этому вопросу…

Он воспрянул духом. С меня тоже словно спала тяжесть. Он прошел Чечню, прежде чем получить майора. Я, строго взыскивавший нынешний его начальник, так и остался капитаном. У каждого — свое. Ничего необыкновенного в этом не было. Тренер чемпиона Союза по прыжкам в высоту, с которым вскоре мне пришлось встретиться в Иерусалиме, от силы мог взять 155 сантиметров.

Я поднялся к себе. Ни спать, ни заниматься бумагами не хотелось. Можно было достать с полки любимую «Прощай, полицейский» Рафа Балле (не путать с Пьером Вале). Меня окликнули по рации:

—Спишь?

Это был один из разведчиков, уехавших за «БМВ».

— Все в порядке. Как там?

— Ребята устанавливают мозгляка в очках. Тут интересно. Может, подъедешь? Осипенко, дом… Мы встретим. Ты, с п о н т а, газетчик!

Седьмое управление бывшего КГБ СССР, занимавшееся наружным наблюдением — следовало отдать ему должное, — вдумчиво подбирало кадры. Разведчик и разведчица, перекочевавшие в охранно-сыскную структуру «Лайнса», сидели в конторке у лифтерши. Веснушчатые, пышущие здоровьем. Наиболее трудная часть задания была выполнена, каждого дома ждала семья. Лифтерша попалась словоохотливая. Жила одна: все дни не с кем перекинуться словом. Весело врали:

—Ночная работа. Организация оперативных материалов для утренних газет… Сами из провинции… Нет, детей пока нет! К чему?!

То, что они проделывали, называлось «установкой». Ею занимались «установщики». Профессионалы владели обеими смежными профессиями: «разведкой» и «установкой».

—Сейчас для нас главное — зацепиться в газете, снять комнату. Недорого, но чтобы в центре…

Лифтерше они понравились.

—В этом доме ты и не рассчитывай!

Девушка угостила ее шоколадкой. Старуха поставила чай.

—Народ тут непростой. Довоенного засола. С няньками еще выросли…

Молодежь получала квартиры, уезжала. Старики оставались. Заслуженные, забытые, на неверных ногах.

— Значит, можно дать материал! Написать!

— О них уж писали!

Лифтершу немного придерживали. Ждали меня. С моим приходом мысленно прошлись по этажам.

— На четвертом адвокат живет. Знаменитость! Вот он только перед вами сейчас подъехал. С охраной…

— Женатый?

— А зачем? К нему любая придет. Только мигни… Жаль вы не видели, какая с ним… Похлеще Аллы Пугачевой!

Мы принялись за лифтершу тройной тягой.

— Наверное, богатый!

— А то! Он недавно тут. В четырехкомнатной. Метров, считай, сто полезной площади…

— Тут жилплощадь дорогая…

— Сталинская еще постройка. Я думаю, тысяч двести отдал. Зелеными. Да еще ремонт!

— Не боится?

— Кто сейчас не боится! Там все на замках. Перекрыто. Стальные двери, телевизионный глаз на лестнице. А охрана на что?! Телохранители…

— Много?

— Я больше все одного вижу. Кавказец. Жует. Никого не замечает. Не здоровкается…

Речь шла о секьюрити, заказывавшем в «Бизнес-клубе» бугламу с ткемали…

— Вообще-то охранников тут несколько!

— Кто же этот адвокат? Не Макаров?!

— Фамилия их мудреная. Тамм, Рамм… Я его больше все «Николай Лексеич»…

Я теперь не сомневался:

«Доктор Ламм», частная адвокатская контора, обеспечившая покупку «Алькада»…»

Получалось, что в «Бизнес-клубе» сегодня были лишь те, кто прямо или косвенно связан с фирмой «Алькад».

И еще телохранители…

Глава 3

Офис израильской фирмы «Ото Кент», где Арлекино получил в прокат «Ауди-100», находился на окраине Холона, живописного городка-спутника в двадцати минутах езды от Большого Тель-Авива.

Я смотрел в окно автобуса. Одна сторона улицы Халохамим была пуста — тут высился большой спортивный комплекс. Огромная реклама на остановке — джинсы, с характерным кольцом-ободком, проступающим сквозь ткань заднего кармана, — рекламировала презервативы:

«Кондом в кармане — и ты всегда в порядке!»

Пятиэтажное здание напротив было торговым центром близлежащего микрорайона, но и тут на тротуаре почти не было видно прохожих. Первые этажи торгового центра занимали продуктовые лавки, магазины. Один из офисов был связан с продажей и ремонтом компьютеров. Сбоку я увидел объявление: «Лизинг. Продажа подержанных автомобилей с гарантией. Разнообразные программы с отделениями в семи городах…»

Чуть поодаль стоял экскурсионный автобус. Я сверил номер. «Он! 75-215-00…»

Я видел его в памятный вечер в районе Цомет Пат. Круг замкнулся.

Прокатная фирма занимала небольшое темноватое помещение на первом этаже и еще бельэтаж. С улицы я попал в темноватый коридор и комнату, где принимались заказы. Когда я вошел, в ней находился служащий с компьютером и трое посетителей. Все четверо стояли.

—Номи? — спросил я.

Служащий кивком отослал куда-то в глубь офиса. В коридоре позади было выгорожено небольшое застекленное помещение для дежурного диспетчера с окном для разговора с клиентами. Я понял: тут оформлялся прокат туристических автобусов. Перед диспетчером висели какие-то графики, расписания…

Он разговаривал с водителями прокатных машин.

Узкой лестницей я поднялся на первый этаж. Обе каморки у лестницы были пусты. В третьей был туалет. Из него показалась тоненькая симпатичная эфиопка в длинной юбке, подметавшей отнюдь не чистый пол.

—Номи?

Она улыбнулась, не испытывая ни малейшего смущения. Тут даже в разговоре с начальством или малознакомыми людьми собеседник мог прервать себя, вспомнив, что ему необходимо «сделать пи-пи».

—«Ауди-100»? — спросила она дружески. — Пойдем.

В иврите нет «вы».

Мимоходом я заметил объявление о записи на трехмесячные курсы охранников. Ниже было указано имя офицера безопасности — Захария. По-видимому, он руководил курсом. То же имя значилось на двери рядом с диспетчерской.

Это был один и тот же человек.

— Можно по-русски?

Я угадал.

Захария — округлый, подозрительно белокожий, чтобы быть израильтянином, держал в пухлой ручке сигарету, невозмутимо курил. Он смахивал на Александра Калягина, недавно побывавшего тут на гастролях.

Я знал этот тип людей.

С ними можно было вести дела.

Одной из их проблем было бритье: они быстро, почти сразу зарастали, так что приходилось бриться по нескольку раз на день.

Он внимательно взглянул на меня. Кивнул.

Что-то мне подсказало, что Арлекино и Захария знакомы. Арлекино обратился к нему не случайно. Если я хотел преуспеть, мне следовало заручиться доверием этого человека. Во всяком случае, опасаться главы фирмы проката автомобилей в Холоне мне не следовало. Я не был целью Арлекино в Израиле.

—У вас найдется несколько минут? Мне кажется, мы можем быть полезны друг другу…

Полная ладошка сделала знак продолжать.

— Речь идет о Николае Евгеньевиче Холомине. Вы его знаете. Он брал у вас в прокат «ауди» и автобус…

— Ваша фамилия? — невозмутимо спросил Захария.

Я достал теудат зеут. Захария сверился с фотографией. Я вспомнил, что он еще и офицер, ведающий вопросами безопасности.

«Контрразведчик… Может, в прошлом сотрудник по борьбе с террором…»

Здесь — распространенная специализация. Случалось, тут использовали профессиональных разведчиков из бывшего СССР, бывших сотрудников Первого Главного и Главного разведывательного управлений — пэтэушников и гэрэушников.

На вид Захарии было не меньше сорока.

—Могу я задать несколько вопросов? — спросил он. — Вы москвич?

—Да.

— Кем вы работали в Москве?

— Офицер, ведающий вопросами безопасности в частном банке. В прошлом ваш коллега.

— В звании…

— Майора милиции.

Он не ответил мне откровенностью. Это могло означать и работу в КГБ СССР. Такое не афишировалось.

— В стране вы один?

— Моя семья в Москве. У меня там произошли неприятности. На меня наехали.

— Как там Москва?

— Ждет нас…

Он начал мне верить. Я улыбнулся:

— Можем создать фонд бывших работников МВД и КГБ…

— Вы знали Холомина по Москве?

— Немного.

Я рассказал, как мы вместе получали лицензии на занятие частной детективной деятельностью.

—Хотите с ним встретиться?

Я решил не хитрить:

—У меня есть все основания полагать, что он погиб.

Это было рискованно. Но я сто раз убеждался в том, что никакие ухищрения не ведут нас к цели вернее, чем интуиция. После паузы Захария заметил негромко:

—И у меня такое чувство… Вы курите?

Захария немного добавил к тому, что я уже знал, однако любая мелочь могла мне помочь.

Как я и предполагал, он знал Арлекино по Москве. Отец Захарии, а попросту Захара, проходил по делу, значившемуся уголовным, но имевшему политическую подоплеку и курировавшемуся органами КГБ.

«Не ошибся ли я по поводу места работы его сына?»

Холомин вел это дело в качестве следователя — важняка прокуратуры республики.

—Николай сделал все, чтобы помочь отцу. Бескорыстно. Он не любил КГБ. Кто-то в его семье пострадал от этой организации. Никакие переименования, смены кадров уже не могут изменить отношение…

Я это знал. Хотя старался быть объективным.

—Он сказал вам, зачем приехал?

—Мы, по существу, даже не успели поговорить. Он взял в прокат «ауди» и автобус. И как-то быстро исчез… Мы должны были встретиться, как только он будет посвободнее.

— Когда вы его в последний раз видели?

Захария выпустил крохотное облачко дыма:

— В пятницу.

Мы видели Арлекино в один и тот же день. В день, когда он погиб. Арлекино сдал «Ауди-100», которая была известна его будущим убийцам…

— В пятницу он уехал от нас на белой «судзуки»… — Захария назвал номер, я записал.

— Машины так и нет?

— Нет. Он брал на неделю. Срок не закончился. Я звонил на автоответчик. Он ни разу не ответил.

«Естественно!»

— А что можно сказать по поводу автобуса? Зачем он был ему нужен?

— Не знаю. Мы обычно не интересуемся. Каждый может взять что хочет.

— Интересно, кого он возил и куда.

— Не знаю… А когда вы его видели?

— В тот же день, что и вы.

Захария раздавил сигарету в пепельнице:

— Будем надеяться, что у него все в порядке.

— Думаю, все как раз наоборот. Его засветили.

— Тогда рано или поздно они выйдут на пункт проката и придут с вопросами, как это сделали вы…

— Скорее всего, у них уже нет в этом необходимости.

Он сделал вид, что не догадывается, о чем идет речь.

— Что можно сказать о том, где использовали автобус?

— Дело тяжелое…

— Холомин не сказал, где он остановился в Израиле?

Захария подумал:

—Он что-то говорил об отеле в Бат-Яме…

Я выехал в Бат-Ям на следующий день рано утром. Ехать пришлось через Тель-Авив. Там меня ожидала пересадка.

Автобус был двухэтажный.

Спуск начался почти сразу, как только мы выехали из Иерусалима. Я сидел у лобового стекла на втором этаже, сверху было все хорошо видно. Горы круто шли вниз. Солнце вплетало в пейзаж жаркие краски. Автобус двигался в ущелье. Это был воспетый в песнях Баб эль Вад — знаменитое вади, где во время войны за независимость перестреляли геройских ребят, пытавшихся прорваться в осажденный Иерусалим. Через лобовое стекло видны были разбитые машины, которые должны были пробить блокаду вокруг Святого города. Ржавые их остовы лежали вдоль обочины. Тут же валялись высохшие венки, должно быть оставшиеся от празднования Дня независимости. Мы катили по Иудейским горам. Внизу мелькали мягкие, как складки одеяла, холмы, лощины. В поселениях, на окрестных холмах, под черепичными красными крышами шла своя жизнь.

«Спальные города…»

Можно было удобно жить даже очень далеко, в горах. Ездить на работу оттуда.

«Машина, телевизор. Прекрасные дороги».

Самое тяжелое — думать на заданную тему. По крайней мере, для меня. Я все время откладывал мучительный для меня процесс. Бывало, там, дома, я сознательно отодвигал на последние минуты мучившие меня с самого начала мысли. Все равно в последний момент все решалось.

«Какой заказ был у Арлекиыо в Израиле? Кто был его партнером? Заказчиком?»

Мы уже въезжали в Тель-Авив. Я смотрел вниз на головы людей на тротуарах, словно с высоты ходулей. Водитель начал подъем к Центральной автобусной станции. Затормозил. Мы прибыли на третий этаж, а возвращаться в Иерусалим мне предстояло с шестого. Пора было выходить.

«Арлекино знал о том, что я в Иерусалиме…» — мелькнуло у меня, пока я спускался по лесенке вниз к двери.

Он наверняка узнал меня накануне, на перекрестке Цомет Пат, и на другой день приехал ко мне, предварительно сменив одежду, машину и номера. Возможно, он хотел предупредить меня! Или искал у меня зашиты? За ним уже следили.

«Прямо у подъезда втолкнули за узорчатую декоративную стенку и всадили нож… Все!»

Я уложился в срок.

Центральная автобусная станция, как всегда, была наполнена людьми. Всюду были видны солдаты — парии и девушки с оружием, которое они никогда не оставляли в частях, всюду таскали с собой.

Я выходил последним.

Что-то кричал продавец набитых овощами огромных метровых батонов — багетов.

Топкие, с абсолютно правильными чертами лица девочки-эфиопки о чем-то спросили у меня на иврите. Я пожал плечами.

Нищий у выхода согнул руку, взглянул на часы. Отметил начало рабочего дня…

Автобус Тель-Авив — Бат-Ям, принадлежавший фирме «Дан» — меньшей из двух компаний, монополизировавших автобусную сеть в Израиле, оказался не самым комфортабельным.

Ехать пришлось долго. Казалось, мы все никак не покинем Тель-Авив.

По тротуарам двигались сотни людей.

В угловых зданиях вывески нескончаемо повторяли названия отделений крупнейших банков — «Хапоалим», «Дисконт», «Мизрахи». В одном из офисов промелькнуло лицо девочки-оператора, на столе перед ней стоял стакан молока.

Я вспомнил помощницу президента банка Наташу и ее кружку с крупной надписью: «ВЫПЕЙ ВТОРУЮ!»

Промелькнувшая в витрине банка служащая осталась позади…

В лобовое стекло теперь видны были маленькие чистые городки, которые мы пересекали, — с узкими чистенькими улицами, со множеством машин, с пальмами на разделительных полосах, с обязательными магазинчиками на всех первых этажах аккуратных невысоких домов. Небольшие городки срастались в один Большой Тель-Авив. Мы проехали Старую Яффу. Узкие улицы, скученные дома. В кофейнях сидели старики в клетчатых платках — израильские арабы, жившие столетия бок о бок с евреями, знавшие иврит не хуже родного.

Баг-Ям был морским курортом. Я гадал, с какой стороны находится море. И все-таки ошибся. Оно показалось не там, где я его ждал.

В автобусе я не заметил никого, кто говорил бы по-русски. На одной из остановок молодая женщина, сидевшая напротив меня, закрыла маленький молитвенник, который всю дорогу читала, поцеловала его, положила в сумку. Приезжие читали в дороге газеты, детективы, большая часть местных молилась…

Показался первый отель.

Я вышел.

Вдоль моря тянулся строй гостиниц-дворцов. «Бат-Ям», «Армон-Ям»… Фигурировавшее в названиях словечко «ям» означало «море».

Стояла необычно теплая даже для этих мест погода. Было по-летнему жарко. Никакого сравнения с по-зимнему холодным Иерусалимом.

Внутри первого же отеля, в который я вошел, царствовала прохлада. Мощные кондиционеры загружали холл волнами холодного свежего воздуха. В дверях, по обыкновению, никто не спросил, живу ли я в отеле. О пропусках не могло быть и речи. У регистрационной стойки меня с улыбкой уже ждал дежурный.

— Чем могу вам помочь?

— Меня интересует, прибыл ли мистер Николаи Холомин…

Взгляд на компьютер. Улыбка.

— Ноу, сори!

— Может, мистер Станислав Мацнев…

Несколько секунд. И снова:

— Ноу.

Следующий отель выглядел таким же многоэтаж shy;ным дорогостоящим ульем.

—Ноу…

«Сарита». « Еру шал аи м»… Отель «Плаза» на улице Яркон… Традиционный обмен улыбками.

—Мистер Николай Холомип…

—Четвертый этаж. Номер 411. Вы хотели бы позвонить ему в номер?

Мой вопрос:

—Он здесь?

Дама из рецепции продиктовала номер, показала на аппарат внутренней связи:

—Плиз…

Я набрал цифры. Женщина следила за мной, не переставая вежливо раздвигать углы губ в улыбке. Этому их здесь учили па специальных курсах гостиничных служащих.

Никто, естественно, не ответил.

— Спасибо, я его подожду…

Фойе было похоже на зал ожидания московского вокзала. Мощные установки справлялись с проникавшей в отель духотой. Администраторша занялась другими посетителями. Я прошел к лифту, поднялся на четвертый этаж. Номер, который занимал Холомин, был закрыт на ключ. Никакой записки в дверях я не увидел. Я прошел по коридору.

Две симпатичные горничные, встретившиеся мне, не спеша тянули тележку с чистым бельем, болтали о чем-то смешном. По их смеху я понял, что они из России. Израильтяне, смеясь, издавали другие звуки, так же, как совсем по-иному выражали испуг или сожаление. От них невозможно было, например, услышать наше «Ай!».

Взглянув внимательнее, я понял, что работа горничных — не основная их профессия. Ту, что выше ростом, черноволосую, я произвел в заведующую патентным бюро из Москвы или Санкт-Петербурга, вторая, скорее всего, редактировала в России журнал или преподавала…

«Скажем, норвежскую литературу…»

Специалисты развозили чистое белье по номерам. Я сел на стул у окна, решил ждать. На подоконнике, за занавеской, кстати оказалась книга на русском, ее, видимо, оставила тут одна из горничных. Я не ошибся, предположив, что кто-то из женщин имеет отношение к печатному слову. От нечего делать я открыл книгу. Это было произведение модного немолодого уже автора. К сожалению, проникнуть в его текст я никогда не мог. Как нельзя попасть в город, который увидел в зеркале. Тщетно я пытался, бывало, найти строчку, которая бы указывала на вход…

Сейчас мне было просто не до того…

Смех горничных доносился уже издалека. Сначала они только забрасывали чистое белье в номера, потом обратным рейсом отвозили использованные простыни, пододеяльники, полотенца, затем надевали все чистое…

Как только они оставили номер Арлекино, я неслышно вошел внутрь. Номер был одноместный, с широкой кроватью, огромным, во всю степу окном, выходившим на море, па знаменитый песчаный бат-ямский пляж. Я охватил лишь боковым взором все это великолепие, а целенаправленное внимание было отдано номеру — вешалке, письменному столу, тумбочке у кровати…

Вешалка была пуста. Сбоку на стуле лежала старая газета. Это был «Бизнес-сервис» на русском за прошлую пятницу. Приложение к «Вестям». Нигде не видно было ни записной книжки, пи блокнота, вообще ни одного клочка бумаги. Быстро один за другим я выдвинул ящики письменного стола — чистота. В шкафу обнаружил только рожок для обуви. Скорее всего, он принадлежал отелю. В ванной комнате в стакане стояла зубная щетка Арлекино и рядом несколько флаконов с дезодорантами. Арлекино тут только ночевал, его резиденция была где-то в другом месте.

В коридоре раздался смех. Горничные уже стояли у соседней двери.

На стуле рядом с газетой лежал фломастер.

Я присмотрелся внимательнее. Газета была раскрыта на листе с объявлениями «ИНФОмаркет». Мне бросилось в глаза некрупное: «Шопенгауэр, два тома в хорошем состоянии…»

Ниже большими буквами значилось:

«ПРОТИВОГАЗ».

На том же уровне слева третий квадрат сверху, набранный петитом, был отчеркнут фломастером. Рассматривать объявление было некогда.

«Я найду этот номер…»

Горничные были уже за дверью. Я вышел. Не замечая горничных, двинулся к лифту. Занятых разговорами дам мое появление не смутило. Возможно, они приняли меня за Холомина. У них еще не было инструкций на этот счет. По моим расчетам, полиция должна была нагрянуть в отель самое большее через пару недель.

В Иерусалиме я прямо с автобуса зашел в Дом книги «Золотая карета» к друзьям, дававшим мне работу. «Бизнес-сервиса», приложения к «Вестям» за прошлую неделю, на прилавке не осталось. Нераспроданные номера успели возвратить распространителю. У прилавка толпилось несколько человек.

Это было до того, как «Золотую карету» попытались сжечь, поняв, что иным путем остановить восхождение моих энергичных, амбициозно настроенных работодателей невозможно.

Мы перекинулись несколькими фразами через головы покупателей:

— Как жизнь?

— Бэ сэдер! В порядке! Книги возьмешь?

Я вел рубрику «Новые поступления Иерусалимского дома книги» в еженедельной газете «Наш Иерусалим». Все мои знакомые были уверены, что я живу на гонорары от рецензий…

— Давайте.

Мне передали пакет с несколькими отложенными заранее детективами. Сверху лежал нашумевший российский триллер. Я открыл его наугад. Это было что-то!

«…Весь перевязанный бинтами, так что на лице оставались только щелочки для глаз, некий крутой спецназовец по кличке Тарантул трахал у себя в больничной палате медсестру…»

Рассказано было об этом в двух строках.

«…Вставая с медсестры, Тарантул полюбопытствовал от балды:

—Ты всегда так долго не кончаешь?

Простоватая медсестра замахала руками:

—Ты чё! Я уже раз пять кончила! Или шесть! Ты, правда, не заметил?!…»

Я хотел сунуть бестселлер на место, но был тут же уличен.

— Люди хотят это читать, Саша!

— Ладно. А как насчет «Бизнес-сервиса»? Мне срочно!

—Может, в библиотеке?..

Библиотека была открыта. Женщина с высоко открытыми ногами разрешила мне взять с полки газеты.

—Пожалуйста. Только оставьте документ…

Потом она пошла к дальним стеллажам, цокая каблучками. Ноги были действительно хороши. Остальное тоже. Я, несомненно, был под впечатлением только что прочитанного из жизни Тарантула.

Номер «Бизнес-сервиса» я перенес в читальный зал.

Сегодня он был пуст.

Я с ходу открыл нужное место.

«Шопенгауэр, два тома в хорошем состоянии…»

На этой же странице находилось и объявление со словом «ПРОТИВОГАЗ», набранным крупно.

«Противогаз „Шмартаф“ в синей упаковке предназначен для детей с грудного возраста до трех лет. После этого возраста он непригоден и его использование может быть опасным… ПРОТИВОГАЗ — неотъемлемая часть нашей жизни!»

Искать нужный текст следовало на левой стороне среди объявлений о розыске родных. Их было много. По некоторым можно было проследить целые биографии.

Семья Н. разыскивала сына.

«Учился в ремесленном училище, откуда ушел на фронт. Последнее сообщение получили в 1944 г. …Если у кого-то есть информация о нем…»

Трагические судьбы рассеянного народа…

Внезапно я увидел объявление, которое Арлекино у себя в номере отчеркнул фломастером. Всего две строчки:

«Генриха Штейна просит откликнуться его школьный друг».

Ниже стоял номер телефона.

Я перелистал предыдущий номер «Бизнес-сервиса». Объявление присутствовало и там тоже. «Генриха Штейна…» Имя ни о чем мне не говорило. Зато комбинация цифр в телефоне, по которому Генриху Штейну предлагалось связаться с его школьным другом, была мне знакома. Это был телефон отеля «Плаза» в Бат-Яме. Несколькими часами раньше я звонил снизу по этому номеру!

Объявления были напечатаны в последних двух выпусках, следовательно, Холомин находился в Израиле не менее двух педель. Партнер должен был узнать о его прибытии из короткой строчки в «Бизнес-сервисе». Удалось ли им связаться? Или партнер и сегодня еще звонит в отель по номеру, который не отвечает? Рано или поздно администрации отеля придется вскрыть номер, перенести вещи на склад, поставить в известность полицию.

«Интересно: проводятся ли здесь мероприятия по розыску пропавших без вести?»

Я мало знал об израильской полиции.

Если труп не будет найден, станут ли израильтяне активно искать Николая Холомина, туриста из России, исчезнувшего из отеля? Или имярек будет переведен в довольно обширную категорию иностранных рабочих, незаконно оставшихся в стране, — румын, украинцев, тайваньцев…

Поступит ли на него запрос из России? Может, адвокатская контора «Доктор Ламм», жена или мать Арлекино начнут настаивать на розыске? Какие в этом случае шаги предпримет миштара? Даже при средней степени профессиональной квалификации они очень быстро могли выйти на прокатный пункт «Ото Кент». На Захарию.

А там…

Как только в материалах следствия появится подозрительный «русский», расследование двинется вперед семимильными шагами. Меня будут искать по приметам и через старших по подъездам. После взрыва в тель-авивском кафе «А пропо» — как и прежде, после взрывов в иерусалимских автобусах — на всех линиях работало множество секьюрити. Почти на каждой остановке в автобус входил молодой парень с радиотелефоном за ухом, в куртке с короткими рукавами, чтобы не мешали во время схватки. Будет очерчена часть города, в которой я могу находиться. «Руси» найти будет легко. Мы все на виду. Отличаемся лицом, одеждой. Как правило, ходим в другие магазины. За незнанием языка дружим лишь со «своими». В моем подъезде поговорят с марокканкой, после этого даже то, что я не привожу в дом проституток, будет свидетельствовать против меня. Старшая — всегда грустная Шарон с верхнего этажа — сообщит про мой странный звонок в полицию о трупе в квартире и его таинственном исчезновении. Зеленоглазая Рут вспомнит про кровавое пятно на двери. Венгера арестуют вместе со мной, а может, и раньше, как моего сообщника. Достанут и киевского мэна из моего подъезда — Влада — с его молчаливым приятелем. К тому времени будет уже найдено тело Арлекино вместе с пледом и серебряной статуэткой, пару которой тут же обнаружат на моем столе…

В этом убийстве мне заведомо отводилась роль крайнего.

Я заехал к Венгеру. Вся их семья была в сборе. Венгер сообщил мне результаты последних своих языковедческих изысканий:

—«Хмырь»… Это же ивритское «хамор»! «Осел»!

Двое его сопляков — юные гении — тем временем спорили на серьезные темы по механике:

— А если изменить угол колеса по отношению к шасси…

— Ты видел, чтобы меняли угол стула с тремя ножками, не изменяя двух других углов?!

— Чайку? — спросила жена Венгера. — Фруктовый, «Липтон»…

— Что чай! — У Венгера было что заметить по этому поводу. — Тут он не идет! И дело не в заварке. Не в воде!

— В чем же?

— В воздухе! Как с самаркандской лепешкой… — Он развил тему: — Тимур, тот в походах возил и повара-самаркандца, и муку, и специи… А все зря!.. Воздух — тут главное!

Он проиллюстрировал на более понятном историческом примере:

— Мы, бывало, на Березине пьем весь день. А воздух такой — что ни в одном глазу…

— То-то Мишка твой как с рыбалки — всегда на снегу валялся!.. — заметила жена.

— То Мишка… — Венгер задумался. — У него и жена была Пея! Евлампией ее и не звали!

У дома я снова увидел Влада. Киевский мэн был опять со своим корешем — смуглолицым, в черной кипе, который при мне только улыбался. Подмигнув, он и на этот раз быстро ушел.

— Как жизнь? — поинтересовался я у Влада.

— А-а…

Проходившая мимо израильтянка поздоровалась. Традиционно спросила о здоровье. Мы ответили положенным:

—Как твое здоровье?

Она катила коляску с малышом, двое других держали ее за руки. Четвертый малыш, судя по ее фигуре, был на подходе.

Влад махнул рукой:

—Бабы рожают тут как крольчихи!

Еще две соотечественницы прошли мимо. Эти не здоровались.

—Интеллигенция…

Он был из тех, кто к слову «интеллигенция» всегда добавляет «вшивая»…

—Они такие же еврейки, как ты! У всех куплены документы.

После революции была мода брать в жены евреек. Постепенно представление о женском идеале сменилось. Об этом позаботилась советская литература и органы информации. Символом красоты, сексапильности прочно стали Наташи, Людмилы, Светланы. И даже евреи не хотели жениться на соплеменницах.

Недалекий московский поэт, узрев как-то стиральный порошок «Славянка» в витрине, писал возмущенно: «Что было бы, если бы порошок назвали „Еврейка“ или „Татарка“? Ведь смертельно обиделись бы! Потребовали бы переименования! А что же мы, славяне?!» Поэт, как это с ним бывало не раз, снова сел в лужу. Что же касалось стирального порошка, то «Славянка» давно уже стала символом чистоты, белизны. Как обстояло с «татаркой», не знаю, а что касается «еврейки», то обычно она встречалась в тексте в сочетании с эпитетом «старая».

Сегодня в Израиле еврейская женщина брала реванш.

—Ладно, бывай…

Старшая по подъезду Шарон звонила мне редко и всегда по делу. На этот раз она попросила меня подняться к ней на четвертый.

— Если можешь — сейчас!

— Иду.

У Шарон была огромная чистая квартира с интересными акварелями, которые встречали пришедшего уже в большой светлой прихожей. Шарон улыбнулась мне чуть печальней обычного:

—Ти? Кафе?

Я отказался от чая и от кофе. Она снова заговорила со мной очень медленно, пользуясь общеизвестными существительными и глаголами в неопределенной форме.

«Один кофе и один булка…»

Она не возвратилась к нашему предыдущему разговору, чего я в глубине души боялся. Я тоже молчал о происшедшем. Перемежая свой рассказ светлыми, немного грустными улыбками, Шарон коротко поведала о спокойствии, царящем в нашем подъезде…

«Нет наркоманов, нет сумасшедших… Одна соседка немного „ку-ку“… Тебе известно».

Она имела в виду соседку снизу. В конфликте с марокканкой она держала мою сторону.

—Однако… Сегодня. Двое. Русим…

«Русские!»

—Высокие… — Она протянула руку насколько могла высоко и не согнула ладонь. — Сильные… Мафия русит…

Она сочувственно поглядела на меня. Я был ей симпатичен, потому что не выбрасывал пакеты с мусором из окна, а относил к мусорному контейнеру и всегда завязывал узлом прежде, чем погрузить в его темный, дурно пахнущий трюм.

—Они спросили: «Есть мужчина ми Русия?»

«Из России».

—Да… Я думала, им нужен господин Влад… — Она сделала осуждающую гримаску.

Я ждал. Она покачала головкой:

—Им не нужен господин Влад. Они не пошли к нему. Им был нужен ты… Все их интересовало. Я спрашивала, что ему передать. Они говорили: «Ничего не надо! Мы позвоним…» Я спросила: «Откуда вы?» Они ответили: «С о н и а!»

«С парохода! С парома! Из Одессы через Кипр?!» Я не знал, о ком думать.

Шарон в последний раз улыбнулась своей грустной улыбкой.

Следующий звонок был не телефонный. Мне позвонили в дверь. «Началось…»

—Это Рут с четвертого этажа…

Я приоткрыл дверь, держась сбоку:

— Да, Рут. Заходи.

— Я на минутку.

Холодная, зеленоглазая, она остановилась в прихожей.

«Вся в металле! Интересно: как у нее с мужиками? Это должно быть похоже на совокупление электропоездов».

Рут взяла быка за рога.

— Я тогда случайно прочла записку, которую тебе написали. Я не собиралась. Думала, просто картонка.

— Не обращай внимания, Рут!

— Может, тебе переехать? От тебя они теперь не отстанут.

Это было трогательно. Рут продолжила:

— В Неве-Якове можно дешево снять квартиру. Это недалеко. Всего сорок минут на автобусе. Ни одна собака тебя не найдет.

— Ты думаешь? — Мне просто надо было что-то сказать.

—Конечно! Или возьми Бейт-Шемеш!

Я засмеялся, чтобы ее успокоить:

—Это игра, Рут! Ты думала, правда? Венгер меня не застал, вот и оставил писульку…

Она пожала плечами:

—А это?

Протянула газету. Заголовок гласил:

«СНОВА РУССКАЯ МАФИЯ! ВЗРЫВ В ПУБЛИЧНОМ ДОМЕ! К СЧАСТЬЮ, НИКТО СЕРЬЕЗНОНЕ ПОСТРАДАЛ. ЗАДЕРЖАННЫХ ДОПРАШИВАЕТ ПОЛИЦИЯ!»

Заметка была написана в язвительном стиле: «Со звоном повылетали на рассвете стекла из некоторых окон на всех четырех этажах дома, который раз уже пострадал от взрыва. В то памятное утро пару лет назад кто-то прикрепил пакет со взрывчаткой к днищу „даяцу“, на которой прибыл тогда член влиятельного в Израиле семейства мафиози. Двор дома явно привлекает криминальный мир. Сегодня объектом покушения стал подпольный публичный дом, персонал которого прибыл из стран СНГ через Германию…»

Я быстро проглядывал сообщение.

«Следствие пока не установило личности виновных — слишком много кандидатов… Вероятнее всего, это кто-то из конкурентов по „бизнесу“. Потерпевшей — г-же Вэред (82 года), откликавшейся на имя Хэдли и кличку Графиня, приписывают заведование тайным борделем…»

Автором корреспонденции была женщина, отсюда ее особенно безжалостное отношение к героине.

«Г-жа Вэред вместе со своим другом Генрихом (34 года) не находилась в доме в момент взрыва. Она намерена подать в суд на газовую компанию „Амисрагаз“. „У меня нет ни врагов, ни конкурентов. Но если это нападение и в этом государстве есть полиция, пусть она отыщет и предаст суду виновных…“ — заявила Графиня с неподражаемым ханжеством».

—Можешь оставить газету… — любезно разрешила Рут, заметив мой неприкрытый интерес. — Бросишь потом в мой почтовый ящик…

Я вернулся в квартиру, словно почувствовав, что мне сейчас позвонят.

—Алло!..

Я узнал голос Захарии — офицера безопасности из пункта проката автомашин в Холоне. Белокожего, похожего на Александра Калягина…

По короткой паузе я догадался, что он сделал затяжку. Я уже не представлял его без сигареты в пухлой ручке.

—Сейчас ко мне приходили из миштары…

На месте полиции я бы всегда ставил на кнопку телефон человека, которому она наносила визит. Представляю, какую бездну информации содержал первый же телефонный звонок после ее ухода. Взять хотя бы этот.

— Они нашли машину?

— Да. Брошена. Пуста. Магнитофон вывернут.

— И что?

— Просто сообщили.

— В «судзуки» обнаружили что-нибудь?

—Ничего. Махровая простыня между сиденьями…

— У них возникли вопросы?

— Сказали только, где я могу ее взять. Машина оказалась в Ришон ле-Ционе.

Я не представлял, где это.

— Рядом. Пять километров…

— Известно, кто ее нашел?

— Какой-то мужик из дома поблизости. Русский, кстати.

—Машина сейчас у тебя?

— На месте. Я за ней поеду.

— Ты на своей?

— Автобусом. Машину взял сын…

Он продолжал невозмутимо курить. Может, провел гладкой ладошкой по лицу.

—Как скоро?

—Только поброюсь…

Знакомое словечко…

«Белоруссия, сябры…»

Я проучился год в средней школе милиции в Могилеве. Знал спокойный темп той жизни.

—Я с тобой. Где встречаемся?

Он подумал:

—Давай на автобусной станции в Ришон ле-Цион. У кассы. Там трудно разминуться…

После разгрома крыши активность служащих банка «Независимость» заметно пошла на убыль. Миф — будто стоит платить служащим приличную зарплату или поставить заработок в зависимость от успехов фирмы, как они от этого автоматически начнут активнее трудиться, — пока еще не изжил себя. Некоторые прекращали шевелиться сразу же, получив первые большие деньги. Всем известно: «От работы кони дохнут!» Кроме хозяина, редко кто согласен упираться рогом, уродоваться, горбатиться, ишачить, костоломить…

Все знали, что на столе президента банка находится небольшой экран, позволяющий видеть каждое служебное помещение, включая место курения. И это никого тем не менее не останавливало. Каждый час скопом ходили курить…

Лукашова была занята тем, что снимала стружку со всех подряд. Только угроза потерять то, что имеешь, а не перспектива заработать, пусть даже реальная, подлинный стимул честного отношения к своим обязанностям. И в частной фирме тоже.

Первой влетело помощнице Наташе. На стоявшем в приемной бородатом истукане, вырезанном из железного дерева, была обнаружена пыль. Сосредоточенное лицо философа покрылось серым налетом, как от проказы.

Катя метала громы и молнии, которые немедленно достигли всех служебных помещений банка. Операторы, экономисты бросились к столам, выметая из ящиков все лишнее, стирая пыль с принтеров, настольных ламп, компьютеров…

По дороге я получил дополнительные сведения о сидевших накануне в «Бизнес-клубе». Ничего особенного в них не было. Установщик, приезжавший вслед за Пастором на Россошанку, характеризовал его с уже известной мне стороны:

— Пользуется успехом у женщин. Соседи видели с весьма известными актрисами… — Далее последовали три-четыре фамилии, бывшие одно время на слуху. — Но чаще это просто профессиональные проститутки, состоящие на учете…

Мои сведения об О'Брайене обогатились подробностями биографии:

— Дед прибыл из Ирландии, принял православие…

Как в большинстве тбилисских родов, в О'Брайене было намешано по десяти кровей: ирландская, русская, грузинская, армянская, еврейская…

Окунь не только был президентом «Алькада», он значился учредителем ряда фирм. В том числе посреднической, которая специализировалась на вывозе контейнеров, — «Колеса» — «Экологический продукт». Мы вспоминали ее с начальником розыска при Павелецком вокзале Николаевым… Теперь я получил тому подтверждение.

О Ламме я кое-что уже знал от лифтерши дома, где он жил. Герой «Крестного отца» — адвокат гангстерского дома Карлсоне Том Хейган был, несомненно, более симпатичен. Во всяком случае, внешне.

Встреча крупного банковского мафиози уровня О'Брайена с уголовниками типа Окуня и Пастора не была «междусобойчиком» коллег или сабантуем в узком дружеском кругу.

Я категорически это отверг.

За столом в «Бизнес-клубе» в тот вечер сидели: первые лица, менеджеры «Алькада», глава частной адвокатской конторы, посредничавший между персоналом и фактическим хозяином фирмы, наконец, сам Хозяин, Отари О'Брайен, тот, кто в действительности получил двести миллионов кредита…

Встреча была деловой.

Обсуждалось что-то экстраординарное…

У Камала Салахетдинова было назначено совещание.

Я видел в окно, как припарковалась машина президента страховой компании, приехал Джамшит, затем крупные пайщики — члены совета директоров банка, кредитный комитет. Обсуждали создавшееся положение. Банк лишился единственной реальной силы, которая могла защитить нас физически, а также помочь вернуть кредит. С потерей крыши и расклад полностью менялся. В том, что «Алькад» нас к и н е т, и очень скоро, сомнений ни у кого не было. Банк не мог вступить в открытую борьбу. Не мог он и обратиться за помощью в правоохранительные органы, потому что сам был по уши в дерьме.

Джамшит пробыл в банке недолго. Банковский истеблишмент тоже вскоре начал разъезжаться.

Члены совета директоров приняли решение — искать компромисс с группировкой, разделавшейся с Женей Дашевским и Лобаном.

Победители, однако, пока не давали знать о себе. Выжидали.

Между тем прибыли заказанные мною сведения из третьего, наиболее засекреченного уровня информационного центра «Лайнса». Два пересланных мне документа были из совершенно конфиденциальных источников: справка регионального управления по борьбе с организованной преступностью и не подлежащее оглашению сообщение Национального центрального бюро Интерпола Бельгии… Обе бумаги были, как говорится, не для слабонервных. Узнай о них О'Брайен, он бы поручил захватить их вместе с моей головой.

«По конфиденциальным данным, — значилось в справке РУОП, — ТОО „Алькад“ является мафиозной структурой, находящейся в конфликте с криминальными формированиями, находящимися в Бельгии. Фактический владелец фирмы О'Брайен является членом русско-грузинско-еврейской мафии, а также замешан в отмывании денег…»

Дальше шли сведения оперативного характера на О'Брайена, включавшие среди прочего местонахождение жены и двоих детей, проживавших в Антверпене, в Бельгии. С женой авторитет формально оформил развод…

Пастор, работавший представителем очередной фирмы «Экологический продукт» за границей, в свое время письменно запросил О'Брайена направить в Бельгию вооруженных людей. В просьбе ему было отказано, в результате чего он фиктивно отстранился от дел, уступив президентское место Окуню…

Документ Национального центрального бюро Интерпола Бельгии содержал, собственно, почти те же сведения.

«Г-н О'Брайен, Отари, удостоверение личности NAY 193215, проживал по адресу: 2018 Antwerpen Pelikaanstraat 11/С23*, проходит по криминальным учетам Бельгии по делу об изъятии фальшивых банкнот достоинством 100 американских долларов. В настоящее время, по имеющимся сообщениям, находится в Москве…»

На обеих бумагах стоял штамп:

«Данные сведения предоставлены ассоциацией „Лайнс“ на условиях заключенного контракта и не подлежат огласке».

Неожиданно для себя я превращался в наиболее опасного для О'Брайена обладателя компрометирующей его самого и его окружение информации.

Председатель совета директоров банка хотел меня видеть. Я поднялся к нему.

Кабинет был меблирован в соответствии со вкусами главы банка. Паркет скрывало ворсистое синтетическое покрытие. Оно несло вошедшего, словно на воздушной подушке. Ноги шли сами.

Прямой, как палка, Камал Салахетдинов сидел за столом рядом с тяжелым сейфом, в котором было от силы три-четыре бумаги. Напротив, на тумбочке, работал телевизор, который он никогда не выключал. По одному из каналов передавали соревнования японских борцов сумо — самых тяжелых людей планеты. Ляжка каждого из них весила не меньше центнера. Схватки борцов длились не более нескольких мгновений.

Салахетдинов показал мне на стул, вперился в экран. Так молча мы просмотрели несколько боев.

Вызвал он меня, однако, не за этим. Он должен был выполнить весьма приятную церемонию. Камал вытащил из кармана пачку стодолларовых купюр:

—Держи!

Это были деньги для секьюрити и ментов, которых я привлек к охране ресторана во время проведения юбилея банка.

—Поблагодари каждого. Бойцы могут нам еще понадобиться. Ты понимаешь, о чем я…

Деньги были «грязные». Расписок не требовалось. По бухгалтерским проводкам операция не проходила.

Еще один толстяк-борец с округлым женским тазом появился на ковре…

— Посмотри. Это моя жена получила!..

Салахетдинов искал если не дружбы, то профессионального нейтралитета. Он подал отпечатанное на хорошей вощеной бумаге послание. Оно было адресовано персонально председателю совета директоров.

«Уважаемый г-н Камал Салахетдинов!

Милостивый государь, не будучи лично знакомыми с Вашей супругой, мы уверены, что она обладает необходимыми знаниями протокола и этикета. Тем не менее мы не сомневаемся, что участие в нашей программе «Workshop» пополнит ее познания, что будет оценено и Вами…»

— Интересно?

— Чрезвычайно.

Я мельком просмотрел текст.

Лучшие метрдотели Лондона собирались продемонстрировать супругам руководителей российского бизнеса классический стиль приема гостей — украшение столов для деловых завтраков, обедов, банкетов, приемов, фуршетов, правила хорошего тона. Стоимость поездки составляла каких-то четыре тысячи фунтов стерлингов, включая авиабилеты, пятидневное проживание, питание, услуги переводчиков.

Председатель совета директоров сделал мне неожиданное предложение:

—Хочешь отправить жену? За счет фирмы, разумеется.

Я покачал головой:

—Сейчас это опасно.

Я машинально пробежал глазами послание:

«Почетными гостями международной встречи в этом году станут также Норма Майджер, Джин Ягср, баронесса Бригита фон Фрундершусс…»

Я понятия не имел, кто эти достойные дамы.

«…Кроме того, жены послов России, Украины, Грузии… Основные темы: „Супруга руководителя. Что это значит? Как манеры могут помочь деловой карьере вашего супруга или погубить ее…“

—Ты смог бы поехать вместе с ней… Осмотреться. Сейчас многие наши дела решаются там. Ты меня понимаешь.

Я подумывал о работе частного детектива за рубежом по заказам из России. Это было интересно и достаточно высоко оплачивалось. Но моему решению еще предстояло дозреть.

Я положил послание на стол. Камал Салахетдинов смотрел на меня испытующе:

— Ну?

— Нет.

—Вот и я тоже. Я знаю, кто за всем этим стоит. О'Брайен. Я решил, что им нужен заложник…

До этого он никогда не был со мной откровенен.

—Двести миллионов баксов за три месяца невозможно превратить в триста миллионов, чтобы вернуть их банку да еще себе заработать! Афера! Запускают новую пирамиду. Деньги пойдут за границу! В израильский банк…

Я впервые услышал, как он матерится.

«У них есть свой человек у нас в банке…» Я мог бы быть откровенным, но время для этого пока не наступило: я еще не знал всех обстоятельств, связанных с выдачей кредита.

Одно было ясно: как только «Алькад» предъявит нам свои условия, он передаст их через своего человека…

Камал Салахетдинов уже взял себя в руки. Жизнь его прошла в мире, который был всегда далек от законопослушных граждан, и не знать его законы было просто опасно. В том страшном месте, где он отбывал срок, за высказанное вслух крепкое словцо можно было запросто угодить в карцер. А можно было и вовсе лишиться жизни, если случайно вылетевшее слово предназначалось такому же пахану или просто вору.

Все изменилось. Больше не удивлялись слову «Вор», написанному с большой буквы, призывам неизвестных «полковников милиции» передать криминальным авторитетам наведение общественного порядка в городах, могилам крестных отцов на московских кладбищах, их «роллс-ройсам», виллам… Нас вовлекли в их жестокий мир.

Он поделился со мной на прощанье еще одной мыслью:

— О'Брайен расправился с Женей Дашевским, с Лобаном, потому что славяне действуют всегда по отдельности. Их много. А эти все вместе…

— А если все-таки попытаться подключить к о нтору?

На это Салахетдинов пойти не мог. Он поддернул рукав пиджака, закатал сорочку, молча показал руку. Татуировка, которая тянулась от локтя к кисти, выражала его кредо: «Ебал я в рот эту совдепию…»

Камал Салахетдинов вызвал машину. Выехал вместе с Катей. Минут через пятнадцать помощница президента банка Наташа тонким фальшивым голоском попросила меня подняться. Начальник кредитного управления в беспокойстве ходил по кабинету.

— Такое дело… — Он понизил голос. За дверью, в приемной, его не должны были слышать. — Сейчас позвонили. Адвокат Ламм. Вам что-то говорит это имя?

— Частная адвокатская контора. Он — посредник.

— Ламм просит срочной встречи. По поводу кредита «Алькаду».

— Вы объяснили, что без Салахетдинова, без Кати…

— Я все объяснил. Но он настаивает. Не в банке и не у него в конторе. Я не дал ответа, ждал вас. Сейчас он будет снова звонить.

Вячеслав выглядел растерянным.

—Похоже, они нарочно выбрали такое время. Чтобы не было ни Камала, ни Кати.

Стоило попробовать…

Белый телефон на высокой ножке, под старину, чуть слышно прозвонил.

— Это он. Что ему ответить?

— Назначайте место! Улица Куусинена… Там поликлиника во дворе…

У профессиональной службы безопасности на такие случаи всегда найдется несколько закладок-ретрансляторов в укромных местах…

Я поставил «девятку» у поликлиники на улице Куусинена. Рядом с поликлиникой была небольшая рощица. В дневные часы, кроме пенсионеров, тут обычно никто не торчал. По другую сторону улицы тянулся комплекс закрытых объектов, включавший и знаменитую «парадку», где репетировали торжественные военные парады прошлого. С этой стороны мы были плотно прикрыты. Водитель, приехавший со мной, оставил машину, направился в поликлинику. Я вроде ждал его возвращения. Достал газету. Вячеслав с секьюрити должен был припарковаться метрах в ста впереди, у хилого деревца. Одновременно должен был прибыть адвокат.

Его охрана появилась минут за тридцать до встречи. Я видел, как сбоку припарковался джип. Один из прибывших с ним быков — почти без шеи, с мощными плечами, со спины напоминавший козловый кран — сразу двинулся вдоль стоящих в роще машин, поочередно заглядывая в каждую. Поинтересовался и мной. Я мельком глянул в его сторону, не переставая просматривать прессу.

Другой боевик переписал номера. За свои я был спокоен. В банке «Независимость» они не значились. Я получил их в качестве презента от моего друга, бывшего старшего инспектора ГАИ, перешедшего, как и я, в сферу частной охраны. Номера были давно списаны.

Я продолжал читать. Впереди мелькнул «вольво», свернувший между домами со стороны Хорошевки. Вячеслав приехал в точно назначенный срок. С той же стороны на знакомом уже «БМВ», который я видел ночью у «Бизнес-клуба», подъехал адвокат. Мне показалось, что он один, но я ошибся. Ламм приехал вместе с секьюрити.

Начальник кредитного управления и Ламм тотчас вышли из машин, Вячеслав как бы случайно подвел адвоката к моему деревцу. У меня в «девятке» послышались голоса. Я включил запись.

—Извините, Вячеслав Олегович…

У Ламма, как и положено мозгляку, в голосе преобладал аденоидный звук, шедший из больной носоглотки. Я представлял себе этот уже известный в последние годы тип умника, пришедшего из академической науки в предпринимательство.

— Мой сотрудник посмотрит, нет ли при вас записывающего устройства. Необходимая в нынешние сложные времена предосторожность…

Появившийся из «БМВ» секьюрити, по-видимому, провел металлоискателем вдоль одежды Вячеслава. В ней ничего не было. Ламм успокоился.

—Вот и все…

—Слушаю вас.

—Я буду говорить от имени хорошо известного вам господина Окуня, президента фирмы «Алькад»…

Адвокат затянул паузу. Ламм, похоже, успокоился, но не до конца. Не исключалось также, что он показал Вячеславу какой-то текст и молча предложил прочитать. Адвокат снова заговорил:

—По правилам получения кредита мой клиент должен начать платежи параллельно со следующими вливаниями, не дожидаясь получения обусловленной суммы…

Речь шла об одностороннем приостановлении выплат со стороны «Алькада»…

Обычному грабежу банка Ламм пытался придать видимость продиктованного обстоятельствами законного финансового действа, экономической акции.

—…Вы опытный банкир! Даже заказывая простое строительство обычной молочной фермы в России, вы предполагаете, что сроки могут жутко растянуться! А заказать проект и оборудование в одной стране, технологии — в другой… Тут международная программа…

Вячеслав перебил:

—Я не уполномочен вести такие переговоры…

Он взбодрился, поняв, что перед ним только адвокат бандитов, а не сами бандиты…

— Какие же это переговоры? Консультация! Я говорю о разумной, по мнению моего клиента, отсрочке начала платежей. Он порекомендовал мне вначале поговорить именно с вами.

— Почему?

— А вы спросите в первую очередь себя! Может, у вас был уговор с президентом «Алькада»?

— Это шантаж!

— Я советую поступить так, как вы договаривались. Иначе вы пожалеете, и очень скоро!

Ламм выехал на улицу Куусинена и направился к площади Марины Расковой. Я погнал за ним. Проезжая часть была забита транспортом. Я шел за «прокладкой» из четырех-пяти машин. Со мной на радиоволне держал связь старший группы наружного наблюдения «Лайнса», с которым мы по телефону оформили заказ. Моя задача состояла в том, чтобы как можно естественнее передать им «БМВ» адвоката. Машины находились в относительной близости. Однако существовало одно «но»! Целью Ламма, несомненно, являлась Ленинградка. Он мчался туда. Перед выездом на проспект «БМВ» мог сделать запрещенный в этом месте правый поворот в сторону центрами тогда те, кто его в е л, должны были либо повторить маневр и засветиться, либо прекратить слежку. Я рискнул. По моему указанию обе машины «Лайнса» выехали на Ленинградский проспект. Ждали там. Если бы Ламм не свернул к центру, они бы далеко и безнадежно отстали. Слежка бы прекратилась, еще не начавшись. Но все произошло так, как я и предполагал. Ламм нарушил правила, свернул к центру. Возможно, он всегда так проверялся. Ни одна из машин, следовавших сзади, не повторила маневр. Я тоже. Охрана адвоката могла быть спокойна. Они проверились, и уходили «чистыми». В гордом одиночестве. Между тем «хвост» поджидал их метрах в двухстах впереди…

«БМВ» и машины «Лайнса» теперь шли далеко, я только все время догонял, держась на расстоянии. Мы не прерывали связь по радио. Разведка вела Ламма по Тверской, через центр. Машины выскочили на Большой Каменный мост и уходили все дальше по Большой Полянке…

Неожиданно сыпанул то ли град, то ли снег — сухой, колкий, застучал по кабине. На короткое время улицы стали белыми. Темная промоина Москвы-реки, когда я проезжал по Большому Каменному, казалась темнее обычного, почти черной. Впереди у Ламма — Серпуховская площадь. То, что он не погнал по Садовому, значительно укорачивавшему к ней путь, а предпочел путаться в центре, свидетельствовало о том, что конец маршрута где-то тут, в переулках Замоскворечья.

Так и оказалось.

— Ждем-с… — передали с первой машины. — Второй Казачий, дом номер… Д я д я вошел в дом.

— Я скоро буду.

—Не спеши. У нас вагон времени… — передал старший.

Вскоре я нашел их по черному следу, оставленному на свежей белой крупе, покрывшей асфальт. Нас обступали невзрачные домики. Старая дореволюционная застройка…

Пара, сидевшая в «девятке» «Лайнса», словно бы кого-то ждала. Молодая женщина, которую я раньше не видел, занималась косметикой, уже знакомый мне молодой веснушчатый парень читал книгу.

— Вон в том доме… — Он окликнул по рации невидимого напарника: — Ну, чего у тебя там?

— Люди тут склад держат…

— Что за люди?

—«Колеса» — «Экология»! Такая фирма!

Я мигнул:

«Пусть подойдет».

Старший сказал с равнодушием троечника:

— Давай сюда, тут у меня купец на твой товар!

— Щас буду…

В конце переулка показались двое мужчин: пожилой трудяга в вязаной шапочке «петушком» и молодой — в кожане, с плечами вдвое шире положенных по фигуре. Оба приближались по разным сторонам. Разведчиком мог быть один. Я выбрал шапочку-«петушок» и ошибся.

—Привет… — Парень с фальшивыми плечами поздоровался.

Старший повторил вопрос:

— Ну, чего там?

— Подвальное помещение. Полностью переоборудовано. Вывески нет. Телесигнализация…

—Почему подумал, что склад и это… «Колеса»…

— Спросил. Они там сигареты грузили. В коробках. «Кэмел».

— Много?

— Микроавтобус. Я на всякий случай записал номер…

Из ближайшего автомата я созвонился с к о н т ор о й на Павелецком, нашел своего преемника:

— У тебя в контейнерах какие сигареты были?

— «Кэмел»! А что?

— Я думаю, их только что отправили микроавтобусом. Фирма, про которую ты говорил, — «Колеса»…

— Ё-ка-лэ-мэ-нэ!..

— Тебе интересно?

— Спрашиваете! После нашего разговора у меня теперь на них целая папка. На Пастора. Там еще Ургин.

— Опасный тип! Я слышал, что он киллер. Пиши номер микроавтобуса, в котором везли сигареты…

— Пишу.

— Но…

— Баш на баш! Я буду держать вас в курсе…

Мы встретились с белокожим, похожим на Александра Калягина главой фирмы проката машин Захарией на автобусной станции в Ришон ле-Ционе. Дальше пошли пешком. Бывший контрразведчик после ухода в отставку прибавил, должно быть, килограмм восемь, шумно дышал. Машина «судзуки», взятая в прокате Холоминым, была обнаружена на улице, носившей название Вигодски Элиягу.

Город был пуст. Декабрьский ливень, который буквально исхлестал автобус по дороге, временно прекратился. Над головой раскинулось ясное звездное небо. Я увидел огоньки двух самолетов, шедших навстречу друг другу в воздушном коридоре. Нашим ориентиром была Большая синагога. Ее было трудно не заметить.

—Улица Ротшильда… — прочитал Захария на перекрестке. — Где-то здесь…

Прохожих почти не было, — наверное, по случаю ливня, объявленного еще пару дней назад.

—Вигодски Элиягу… Это здесь.

Никаких магазинов тут не было.

Мы прошли всю улочку, она оказалась небольшой. Разглядеть номера домов нам не удалось. Захария решил начать осмотр автотранспорта прямо с перекрестка. Машин было много, они стояли на тротуарах. Я прошел несколько домов и сразу увидел ее. Белая «судзуки» со стеклом во всю заднюю стенку была припаркована рядом с огромным мусорным контейнером. Машина была совершенно новая. Захария открыл дверцы. С обеих сторон мы нагнулись над сиденьями. Ничего, связанного с убийством, внутри не было. Если не считать махровой, с бурыми пятнами, простыни из моего дома, которой, видимо, вытирали пол в прихожей и в коридоре. Полицию она не заинтересовала, поскольку заявления о нападении и убийстве не было. Можно было только удивляться ограниченности местных комиссаров Мегрэ. Я завернул простыню в полиэтиленовый пакет, который захватил с собой. Перевязал скотчем. Бардачок машины оказался почти пустым, в нем лежало только несколько талонов на бесплатную помывку — их давали за заправку бензином полного бака. Наклейка с напоминанием о езде с включенными фарами. На коврике виднелись следы — похоже на цементную пыль. Я осмотрел руль. Водитель не позаботился о том, чтобы его протереть. Тут оказалось огромное количество отпечатков, я снял, что удалось, все тем же скотчем. Закончив, обернулся к Захарии:

—Посмотри, пожалуйста, еще раз, когда приедешь в Холон.

—Обязательно…

Он был рад, что машина нашлась и все обошлось без осложнений. Можно было закругляться. Я еще осмотрел приборную доску. Машина была совершенно новая. На спидометре стоял пробег — 14 500.

— Не помнишь, какой был километраж, когда Николай ее брал?

— Это я тебе точно скажу. 14 030.

Арлекино взял машину около девяти утра. У меня в квартире он появился в десять с минутами. Ясно, что из Холона он прямо поехал в Иерусалим. Больше он уже за руль не садился.

От Холона до Иерусалима примерно 65 километров.

«Если убийцы сразу махнули в Ришон ле-Цион, это еще шестьдесят пять… Израиль — не Африка, много не накатаешь…»

—На спидометре должно быть 14 160—14 200. Где же они гоняли?

Захария поскреб отросшую за последние часы щетину на подбородке.

— Ты хотел, чтобы они привезли убитого себе под окна и тут оставили…

— Нет, конечно. Но не с трупом же они болтались триста километров!

—Они махнули в сторону, там и сбросили труп…

—Не стерев отпечатки пальцев… — Настала моя очередь лечить бывшего комитетчика. — А потом привели машину в Ришон ле-Цион? Здесь что-то другое!

Захария взглянул на часы: ему пора было ехать,

— Ты со мной?

— Я еще тут похожу.

Дом был старый, с огромной веерной пальмой перед фасадом. Белая «судзуки» стояла позади него. За небольшой каменной стенкой виднелся небольшой садик для детей. Он был пуст. Я обошел вокруг дома. В нем было два подъезда с одинаковой нумерацией. Я побывал в каждом, пригляделся к почтовым ящикам. «Коэн», «Леви», «Мизрахи»… Снова полный набор распространенных ивритских фамилий. Я искал фамилии с русскими и идишскими корнями. И нашел: «Петрик Аркадий», «Гальберман Игорь», «Юдин Виктор…» Двое из них, Юдин и Гальберман, квартиры снимали. На почтовых ящиках значились также израильские фамилии владельцев квартир. Я переписал их — при необходимости по телефонной книге можно было найти номера телефонов Юдина и Гальбермана.

Для беседы я выбрал Петрика — тот жил в собственной квартире. Судя по всему, он имел средний достаток, был устроен. Существовала ничтожно малая вероятность, что именно он преследовал Арлекино. Аркадий Петрик жил в блоке «В» на третьем этаже. В подъезде с домофоном. Но дверь оказалась открытой. Я предпочел нажать клавиш переговорного устройства. Трубку взял ребенок.

— Тихо! — В глубине квартиры лаяла небольшая собачка.

— Аркадия, пожалуйста.

Дитя ответило, чудовищно коверкая язык:

—Аркадик ушла в амбатия…

«В ванне!»

Я перешел в блок «А» к Гальберманам. Поднялся на этаж. Дверь в квартиру была деревянная. Звонок не работал. Я постучал. Мне открыл худощавый мужчина лет сорока, вытянутое лицо окаймляла черная бородка подковой.

—Заходите…

Напротив двери я успел заметить большую светлую комнату, мебели было немного. У окна стоял диван, похоже, его приволокли сюда со свалки. Пред моим приходом Гальберман смотрел телевизор. Сбоку на столике стояла бутылка. Все та же водка — « Голд». Гальберман что-то писал. Когда я вошел, позвонил телефон.

—Минуточку… — Он отложил трубку, чтобы не разговаривать при мне. Взглянул вопросительно.

Я объяснил:

— Вы звонили в полицию насчет угнанной машины. Я из бюро проката. Мы объявили премию для того, кто укажет ее местонахождение…

Взгляд его сразу потеплел. Гальберман показал на стул — ученический, низкий, с жестким маленьким сиденьем, по-видимому тоже со свалки, расположенной где-то рядом со школьным зданием. Я огляделся. Справа от двери начинался длинный коридор. Там были еще две комнаты и удобства. Судя по застеленному одеялом матрасу в углу, квартиру снимало несколько семей.

Гальберману звонила женщина. Разговор легко было ПОНЯТЬ. Она уже звонила несколько раз, но не могла застать Гальбермана, а он оправдывался:

—На работе задержали. Чем больше работы, тем лучше тебе с Иркой! Скорее рассчитаюсь…

Он говорил со своей бывшей супругой об алиментах. Причина неурядиц была таким образом налицо.

—Куда я уеду? Ты же выезд перекрыла! Кто меня теперь из страны выпустит?!

Жена, видимо, звонила ему каждый день. Разговор супругов — нескончаемый, бесплодный — был уродливым продолжением их прошлой семейной жизни, к которой оба привыкли. Полемика на данном этапе не могла иметь решения. Наконец они оба почти одновременно бросили трубки.

Мне надо было спешить, я был уверен, что через несколько минут женщина позвонит снова… Мы понимающе улыбнулись друг другу.

— Далеко? — Я мигнул на трубку.

— В Тверии. Сто тридцать два кэмэ…

Что-то в этой точности километража заставило меня напрячься.

— Итак… — Он призывал меня держаться ближе к делу.

— С премией все в порядке. Вы сможете подтвердить, что именно вы обнаружили машину и позвонили? А то есть еще человек… Кстати, тоже репатриант…

Я попал в цель.

— Аркадий? Из блока «В»?

— Я не должен говорить. Я ведь только служащий. Это хозяин решит.

— Если честно, мы оба ее обнаружили…

— В Тверии? — Я не моргнул глазом.

— Почему? — Он растерялся.

— Ладно, колись… — сказал я как можно мягче.

— В Ашдоде.

— Ты там на строительстве?

След цемента на коврике точно указывал род его занятий.

— Сити строим. — Он принес из кухни еще рюмку, налил мне. Подвинул консервы. В банке с «туной» оставалось несколько рыбок. — Первая восьмиэтажка у пустыря. «Судзуки» там несколько дней стояла. Ее загнали на самую свалку.

— Это какой район?

— Между Йуд Гимел и Йуд Алеф. Его пока придерживают. Вокруг все застраивается, а он нет…

Труп следовало искать в Ашдоде!

— Немного поддали с другом. Ну и…

— Сгоняли еще в Тверию?

— Да, мне надо было. Мы, можно сказать, спасли машину: не сегодня-завтра ее бы угнали в Газу…

— Водительские права у тебя?

—У друга. Он тут уж лет восемь. Квартиру купил.

Так я и думал.

— Вы что-нибудь выбрасывали из машины? Какие-нибудь бумаги?

— Да нет вроде.

— Последний вопрос: магнитофон у тебя?

Гальберман подцепил «туну» из коробочки.

— А если я не отвечу?

— Тогда забудь про премию. Что-нибудь одно.

— Премия большая?

—Магнитофона на нее не купишь. Это я точно говорю.

Раздался звонок. Гальберман не спеша прожевал «туну». Отер ладонью рот.

— Это теперь до ночи. Каждый час звонит. Выясняем отношения. Алименты такие — впору бежать! Так опять же выезд перекрыт!

— Так как теперь будем?

— Черт с ней, с премией. Считай, что я ее получил.

Я приехал в Ашдод рано. Прямо напротив автобусной станции поднимались новостройки. Труп Арлекино следовало искать вблизи того места, где была оставлена «судзуки». Между Йуд Гимел и Йуд Алеф. На пустыре. Рядом — строительство Сити. Пустырь придерживают. Вокруг все застраивается, а его пока нет… Не густо! Машина была загнана на самую свалку. Гальберман и его друг уехали на ней в Тверию, затем — в Ришон ле-Цион.

Поблизости от автостанции меня настигла родная речь.

— Мы уссались над ними… — Молодые русские израильтяне шли компанией — три девочки и два мальчика, восьмиклассники.

— Парень… — спросил я одного из них. — Как пройти в Йуд Гимел?

— Пешком?!

Будто где-нибудь в Сумах я интересовался дорогой на Эрец Исраэл. Одна из девочек подскочила. Я думал, она спросит про время.

— У вас есть закурить?

— Не рано тебе?

—Я еще там курила…

Она мне кого-то напомнила. Округлая мордашка, серые большие глаза. Светлые волосы. В своей прошлой жизни эта маленькая школьница могла быть моей бабкой. Жаль, что, рождаясь заново, мы напрочь забываем о том, кем были прежде…

Я протянул сигареты.

—Это в том направлении… — Она показала рукой.

Ашдод был строго поделен на параллельные горизонтали и вертикали. С одной его стороны было море и развалины древнего города филистимлян. С другой — как бы конец света: песчаные горы со следами протекторов на склонах. Это были следы мотоциклов и тракторов, на них устраивали гонки по песчаным каньонам. Оттуда, как из духовки, тянуло жарким дыханием пустыни…

Районы Ашдода носили буквенные обозначения. Я прошел торговый пассаж, сплошь увешанный вывесками на русском. «Кондитерская „Аргентина“, „Колбасы“, „Ювелирный“…

Вокруг был русский Ашдод. В проносившейся на приличной скорости «хонде» врубили Владимира Высоцкого…

Я увидел еще забегаловку «Савой», «Арагви», рыбную лавку «Океан». Ряды были похожи на игрушечные декорации кукольного театра для «Трех поросят»…

От рядов я нашел дорогу довольно быстро.

Пустырь оказался песчаным, большим, приподнятым над окружающей местностью.

Со стороны моря его укрывал модерновый район-новостройка Йуд Алеф, с другой — уже застроенный Йуд Гимел. Дорога проходила только с одной стороны пустыря — вдоль строящегося делового района.

«Сити!..»

Здесь шло комплексное строительство. Вдаль убегали черные скелеты строящихся восьмиэтажных конструкций…

На пустыре не было никаких строений, только дикорастущий колючий кустарник…

Дорога была закрыта для движения. Внезапно я услышал шорох шин. Кортеж из трех машин, свернувший с проспекта, направлялся сюда. Я натянул на глаза шляпу, поправил солнечные очки. Стоял и смотрел. «Вольво», «мерседес»… Позади шел новенький «Джип-Чероки». Прохождение кортежа было удивительно знакомо. Не исключено, что это были люди, из-за которых я приехал в Израиль. Машины покатили в сторону моря. Снова нависла ватная тишина. Я осмотрел пустырь. Было ясно, что никакая «судзуки» здесь долго не простояла бы. Она была бы заметна со всех сторон. Кроме того, въехать сюда по песку было непросто.

Гальбермана я нашел в угловой восьмиэтажке, на самой верхотуре. Он еще с одним мужиком из России возились с опалубкой. Увидев меня, мой знакомый слегка стушевался. Я догадался об этом, заметив, как он неловко разогнулся. Мы отошли к боковине. Техникой безопасности тут никто не забивал себе голову. Малейшее неверное движение и… Внизу была та самая закрытая для проезда дорога. Я сказал не думая, просто угадав:

— Хочешь сто долларов? Пойдем. Покажешь, где она стояла. В Йуд Гимел? Или в Йуд Алеф? Только не гони черноту.

— В Йуд Алеф.

— Пошли…

—Йоси! — крикнул он напарнику. — Я сейчас.

По дороге мы больше не разговаривали. Обогнув пустырь, вошли в Йуд Алеф. Модерновый район тянулся к морю. Лучшие израильские зодчие приложили тут свои руки и головы. Город вообще отличался прекрасной архитектурой, радовал глаз.

—Вот тут она стояла…

Гальберман показал на заброшенный участок, примыкавший к домам. Место было выигрышным. Ни одно окно сюда не выходило. Сбоку виднелось старое бомбоубежище.

— Точно?

— Клянусь…

Я протянул ему банкнот в сто баксов.

— Как с женой? — Я не удержался.

— Сука она, вот что…

Я понял, что они сошлись, но алименты с него все равно дерут.

Он двинулся назад через пустырь. Я смотрел, как его худощавая фигура мелькает между кустарниками. Человек без корней… Такие могли расти на любой почве. После работы, поддав, строители, по-видимому, заходили в Йуд Алеф посмотреть, что плохо лежит. На свалках можно было кое-что найти.

Я потянул вниз замок на дверях бомбоубежища. Что-то подсказывало, что он тут только для вида. Слишком много работяг строящегося ашдодского Сити прошло мимо, чтобы не полюбопытствовать, что внутри. Замок действительно висел для отвода глаз. Вниз вел узкий ход.

Сделав первый шаг, я понял, что оказался у цели. Резкий гнилостный запах ударил в нос.

Недаром на Востоке покойников хоронят в первые часы после смерти. При температуре свыше тридцати, в постоянно открытой «духовке» со стороны пустыни, разложение органических соединений, в первую очередь белков микробов, шло особенно интенсивно.

Я нащупал ногой старую газету. Поднял. Щелкнул зажигалкой. Огонек осветил узкую лестницу.

Труп оставили внизу, у входа в убежище.

Еще не рассмотрев как следует убитого, я увидел свой желто-коричневый плед и сумку. Ее даже развернули, чтобы стали видны отметки, сделанные российской таможней. Задержав дыхание, я выдернул плед, бросил рядом с сумкой. Газета еще горела. Глотнув воздуха, я нагнулся над Холоминым. Тело распухло. Лицо казалось особенно раздутым, приобрело грязно-зеленый цвет с просвечивавшей сквозь кожу сетью загнивших кровеносных сосудов. Язык вывалился наружу…

Теряя дыхание, я рванул куртку в том месте, где находился карман. Она не поддалась. Мне пришлось расстегнуть «молнию». Есть!..

Я залез в карман.

Серебряная фигурка — персонаж китайского театра теней — странный образ из сновидений, босой, с острыми изломами локтей и колен…

Я спрятал фигурку. Обыскал труп. Бумаги, не разбирая, сунул в карман.

Плед, сумка…

Доллары брать не стал.

Недалеко от автобусной станции я посидел на камнях. Несколько большеголовых ящериц, похожих на тысячекратно уменьшенных древних ящеров, грелись на солнце.

Я рассмотрел свою добычу. Бумаги ничего интересного не содержали: квитанции на прокат машины, гостиничные счета, листок из блокнота с текстом на английском…

Потом я развел небольшой костерок из картонных коробок, во множестве валявшихся вокруг, одну за другой сжег каждую добытую улику. Плед, сумку…

Душный воздух пустыни не освежал. Ощущение исходящего от меня гнилостного запаха не оставляло меня ни на минуту и потом, когда я добирался до Иерусалима. Я ловил себя на том, что наблюдаю за пассажирами. Казалось, они принюхиваются, не понимая, откуда доносится зловонная смесь аммиака, сероводорода с метаном, образующаяся при гниении в толстом кишечнике трупа…

Сложенный вчетверо листок из блокнота Арлекино я не сжег. На нем знакомым почерком было выведено название популярной композиции:

«Ten Years After» 1967/Rock amp; Roll music to the World» 1972.

Венгер, по-видимому, уже звонил мне не раз, потому что его тревожный звонок раздался сразу, как только я вошел к себе.

—Надо поболтать…

«Что-то произошло…»

События следовали одно за другим. У компьютера лежало давешнее объявление:

«Генриха Штейна просит откликнуться его школьный друг…». Мне еще предстояло разыскать неведомого Генриха Штейна.

Арлёкино лежал ненайденный, незахороненный, неоплаканный. Равнодушие и апатия охватили меня.

Венгер встретил меня недалеко от своего дома.

Мимо, в сторону Гило, неслись машины.

—Как колени?

Он махнул рукой:

—Дело не в этом. — Венгер посмотрел на меня испытующе: — Сегодня приходили твои…

Я помолчал и спросил:

— Ты уверен? — До этого я ни словом не обмолвился о моих проблемах.

— Я пораскинул, думаю, что они интересовались тобой…

Ему постучали в дверь около полудня.

—Двое. Третий стоял в подъезде.

Сначала позвонили по телефону, бросили трубку. Потом явились. «Фонд социальной службы… Какие проблемы?..»

—Вопросы обычные: как давно в стране, сколько раз в месяц хожу в театр… Попросили назвать людей, с которыми поддерживаю отношения…

Я молчал.

—Один — высокий, худощавый. Со жвачкой. Второй — вроде цыгана…

Я узнал обоих. Это были каталы, которых я встретил как-то на Яффо.

—Высокий, с серым непроницаемым лицом, похожий на уголовника, бесстрастно жевал. Только раз он среагировал молниеносно, на миг прекратив жевать, когда какой-то парень резко выдвинулся вперед и прижал лежащую в середине карту. «Центровой!»

Смуглый с ленцой красавец, похожий на цыгана, изображал играющую публику.

—Третий — среднего роста в бело-желтой рубашке с широкими полосами…

Я уточнил:

— По горизонту. Не вертикальные.

— Точно.

На Яффо он стоял на атасе у края тротуара, внимательно вглядывался в глубь улицы. Бригада ничем не брезговала. Как правило, каталы заезжали сюда в качестве туристов через Кипр. На пароме. Посещение было практически безвизовым…

«Шарон тоже говорила о двоих с парома…»

— Меня они зачем-то сфотографировали…

— А ты?

— А что я? Я ведь вижу, с кем имею дело. Назвал собачников, кто бывает в аллее.

— А что они?

— Сказали, чтобы я не ломался, а то они сыграют в шахматы с моими сыновьями. «Русскую партию». Они все узнали про меня.

— Так…

— Не уходили, пока я не назвал тебя. Мне было самому интересно проверить. И сразу все стало на место. «Кто? Чем он занимается? Сколько времени в Израиле?»

«Установщики» из катал во многом уступали тем, с кем я работал в Москве.

—И все подробно…

Венгер мало что мог сказать. Он и сам почти ничего не знал обо мне.

—Пишет рецензии. В стране недавно… — Он взглянул на меня. — Ты не обижайся. Другого выхода не было. Как только они узнали, в каком доме ты живешь, сразу стали прощаться…

На всякий случай я удостоверился:

— Ты знаешь Влада? Киевского мэна. Он ходит с другом…

— Нет, это были не они.

Я поставил машину на служебную стоянку рядом с банком.

Дежурный секьюрити встретил меня в дверях. Мне показалось, он встревожен.

— У нас все в порядке?

Он помялся:

— В общем, да.

— Председатель на месте?

— Салахетдинов? У себя. Президент выехала, скоро будет.

— Мой зам?

— Поехал на прогревание. В свою поликлинику. Чекистскую…

Я все еще не мог избавиться от своего зама, которого почти не видел. Камал Салахетдинов и слышать не хотел о его замене. Бывший капитан-гэбэшник его вполне устраивал…

— Помощница интересовалась вами…

— Сейчас поднимусь.

От себя я позвонил кадровику. Салахетдинов в любой момент мог спросить о положении дел. Кадровика на месте не оказалось. Секретарь меня не обрадовала:

—Трое ваших людей подали заявления. Увольняются…

Она перечислила. Все трое были креатурами и личными друзьями моего зама.

—Давно подали заявления?

—Сегодня. Все трое…

Это была демонстрация.

По дороге я заглянул в курилку. Несколько сотрудниц, которых я там увидел, с любопытством уставились на меня. Обычно женщины не ходили курить всем кагалом. Перед моим появлением они о чем-то шептались. Потом также всем скопом потянулись к выходу. Я сделал пару быстрых затяжек. Смял сигарету.

«Что-то случилось…»

Я набрал телефон приемной. Тонкий голосок был притворно доброжелателен и предупредителен:

—Московский банк… Слушаю вас внимательно!

Я назвал себя.

—Вы можете сейчас подняться ко мне?

Помощницу и начальника кредитного управления я застал в приемной. Вид у них был аховый, тем не менее они о чем-то болтали на языке столичных бомжей:

—«Ты чё, лапуль?»

Спектакль «Все. Все. Все?» с Татьяной Васильевой и Валерием Гаркалиным, поставленный Валерием Ахадовым, имел продолжение. Реплика была оттуда. Вячеслав сразу мигнул мне, мы прошли к нему в кабинет.

—Хорошо, что вы приехали. Вы в курсе?

— Нет. Я уезжал…

— «Алькад» потребовал перевести пятьдесят миллионов долларов, ссылаясь на форс-мажорные обстоятельства…

Днем я выехал по делам в РУОП. Вернулся в банк после обеда.

— Президент на месте? — поинтересовался я у дежурного.

— Не приезжала.

— Хочешь сказать, с тех пор не вернулась? С утра, как выехала?

—Да.

—А что секьюрити?

Моей жесткой обязанностью было внимательно следить за тем, чтобы правила охраны первых лиц банка не нарушались. Это было заповедью и моих учителей — британских коллег.

— Секьюрити нет…

— Заместитель знает?

— Заместитель ваш предупредил по телефону. Звонил, что приболел… Не «заболел», а именно «приболел», не то чтобы очень, просто, так или иначе, предпочел побыть дома…

Время от времени этот молодой мужик спокойно брал больничный лист, как в свое время в родном Управлении охраны бывшего КГБ, а то просто сообщал, что не будет. Как сегодня.

— В машину Лукашовой звонили?

— Несколько раз… Никто не отвечает.

— Понятно.

Я снова поднялся к начальнику кредитного управления. Еще от дверей услышал, как он сказал кому-то:

—Я думал, она к тебе заедет…

Он разговаривал по телефону с кем-то из клиентов. Когда я подошел, Вячеслав уже прощался:

—Извини. Самого доброго. — Он кивнул мне. — Минутку…

Клавиш высветил очередной закодированный номер.

—Добрый день, дорогой… Как ты? Гербалайф пить не забываешь? Смотри, Пахомыч… — Со стороны могло показаться, что разговаривают нежнейшие друзья. — К тебе Екатерина Дмитриевна не заезжала? Нет?

Вячеслав не смог скрыть озабоченности в голосе и тут же был вынужден объяснить:

—Да нет, просто она тут срочно нужна…

Он положил трубку. Мы ничего не сказали друг другу. Вячеслав словно выпал из времени. Выглядел некрасивым, рыхлым. Одышливость и полнокровие любителя вкусно поесть и выпить теперь очень резко бросались в глаза.

—Катя не вернулась. И ни одного звонка.

Лукашова обычно не задерживалась, в противном случае сразу ставила своих в известность.

—Салахетдинов знает?

—Он в курсе. Что-то предпринимает по своим каналам…

Президент банка Лукашова так и не появилась. Я звонил бывшим коллегам, к которым еще недавно обращался по поводу разборки в ресторане с Женей Дашевским и Лобаном. Никто о судьбе Лукашовой ничего не знал.

Неопознанных трупов в Москве не было. В больницы с огнестрельными и другими тяжелыми ранениями никто в бессознательном состоянии не поступал.

Я не поехал домой. Все секьюрити были на местах. На всякий случай я держал наготове группу немедленного реагирования. Камал Салахетдинов спустился в дежурку:

—Южане увезли ее…

Он тоже не покидал банка.

— Они никогда бы не пошли на это, будь Женя Дашевский жив! Он держал руку у них на горле…

— У Окуня?!

— Кто он такой, Окунь! В камере ему место у параши. Под нарами. О'Брайен! Он приказывает!

Секьюрити навострили уши: глава совета директоров рядовых охранников разговорами не баловал!

— Такое отчудить с в о р а м и в з а к о н е ! А ведь рано или поздно в тюрьму все равно попадет! Спросится за Лобана, за Женю Дашевского…

— Но Лобан жив! Я звонил в Склифосовского…

—Он уже в другом месте!

Салахетдинов был осведомлен.

—Знаешь, какой вопрос самый важный? — спросил он.

Секьюрити придвинулись.

Князья уголовного мира любили казаться сложными, мудреными. Представить жульничество как систему взглядов, цельное, законченное мировоззрение.

Он помедлил:

—Люди никогда не знают, длинной или короткой будет их жизнь. Оттого они и не знают, как вести себя…

«Ну, у паханов-то жизнь очень длинной не бывает…»

Мы еще помолчали.

—Ты как-то сказал о возможной ментовской поддержке. — Салахетдинов пристально посмотрел на меня. — Думаешь, РУОП пойдет на это?

Я не был уверен.

Президента Лукашову контора определенно взяла бы под свою защиту.

Но к р и м и н а л ь н о г о а в т о р и т е т а!

— Не знаю.

— Вот и я не знаю. Они много раз ко мне обращались, когда Женя и Лобан были в силах… Но я для них всегда о т р и ц а л о в к а!

Он выглядел постаревшим. Жеваным. Никто не дал бы ему сейчас его сорока.

— Я попробую узнать.

— У самого начальника? Рембо с ним по к о р е ш а м...

— Хотя бы.

Вечер тянулся медленно. Телефоны казались выключенными. Я несколько раз даже поднимал трубку, чтобы проверить. Все было в порядке. Аппарат работал! Было уже поздно, когда телефон наконец зазвонил. Я схватил трубку. Это был председатель правления.

—Можешь зайти?

Камал Салахетдинов сидел за столом. Мы перебросились ничего не значащими репликами. Он сказал неожиданно:

— Они позвонили, чтобы мы приехали за ее «девяткой». Машина стоит на Спиридоновке… Как свернешь с Большой Никитской. С правой стороны. Распорядись.

— Я сам поеду. А что Катя?

—Ее будут держать… Если мы не дадим согласие на их требования, они ее изуродуют, как Бог черепаху… Потом примутся за других… — Он говорил даже как-то насмешливо. — Меня они пока не тронули. Знают: кроме Камала Салахетдинова, никто таких денег не организует…

«Девятку» Лукашовой я увидел сразу за поворотом на Спиридоновку, которую я по старой памяти величал улицей Алексея Толстого. За трехэтажным дореволюционной постройки домом с наличниками на окнах, с традиционным овальным проемом для въезда во двор, высилось кирпичное здание с лоджиями, сооружение последних лет застоя. Не исключено, что именно оттуда, из здания, поднявшегося над улицей, в этот момент вели наблюдение. Я приказал водителю остановиться. Подошел к «девятке». По-видимому, не случайно машина, оставленная с ключом, без водителя, не стала жертвой угона или раздевания. Прежде чем осмотреть «девятку» внутри, я внимательно оглядел ее снаружи. В машину мог быть заложен заряд взрывчатки. Ничего подозрительного не бросилось мне в глаза. Я коснулся металла черной следокопировальной пленкой. На ручках могли остаться «пальчики» бандитов, захвативших Лукашову, секьюрити и водителя. Внутри машины следов борьбы, поломов я не заметил. Не было и пятен крови. Скорее всего, Лукашова и ее сопровождающие вышли из машины «по доброй воле» — под дулом пистолета. В бардачке лежало несколько нераспечатанных пачек «Мор» в красной упаковке — любимые сигареты президента банка. Ни Катя, ни ее спутники не успели оставить записки о том, что с ними произошло…

Мы обязаны были что-то предпринять. Но для этого бандиты, как минимум, должны были заявить о своих требованиях, выйти на переговоры с нами.

Мы отогнали «девятку» к банку.

Новостей все не было.

Около полуночи Камал Салахетдинов стал собираться домой. Я возглавил его охрану.

Москва выглядела неприветливой. Кое-где на тротуарах виднелись застывшие к ночи корки снега. Людей на улицах было мало, в основном кое-кто стоял на автобусных остановках. Горели огни в палатках с выставленным на обозрение спиртным. Я ехал в «вольво» с председателем совета директоров. За нами шли две машины с секьюрити. У дома мы припарковались. Трое секьюрити проверили лифт, лестницу. Поднялись на самый верх. Все было тихо. Один вернулся в подъезд, затем вместе со мной и Камалом поднялся в лифте. Камал своим ключом открыл квартиру. Внутри было темно. Я понял, что Салахетдинов переправил семью в безопасное место…

Лукашова так и не появилась. Я прождал возвращения президента банка всю ночь. Долларовый кредит в «Алькад» был оформлен. Валюта ушла. Было поздно что-либо предпринимать.

Команда О'Брайена принялась за нас уже всерьез, требуя для себя немедленных односторонних уступок.

Я перелистал собранные документы. Станут ли они когда-нибудь предметом рассмотрения квалифицированного адвоката, который подготовит материал для будущего процесса, или наш вечный удел — бандитский арбитраж?!

«Экологический продукт» — одна из фирм, фигурировавших в представленном технико-экономическом обосновании «Алькада», была действительно зарегистрирована в Лимасоле, в Республике Кипр. В информационном центре «Лайнса» нашлись ее реквизиты. Точное наименование фирмы было «Environmental Product Ltd». Полученная из «Лайнса» информационная справка была составлена по форме, принятой во всех солидных агентствах. Начало деятельности, количество служащих… Оборот в тысячах… Собственный капитал… Прибыль / убытки… Уставный капитал… Банки, в которых находятся счета компании… Баланс… Состояние валютных счетов (тыс. долларов США)… Поступило иностранной валюты… В большинстве позиций стояли прочерки. Владельцем числился житель Бельгии, проживавший в Антверпене. Далее шел тот же адрес, по которому значился О'Брайен. Не исключалось, что именно он и был хозяином фирмы. О'Брайену вообще было отведено много места. Российский авторитет миллионер открыл корреспондентский счет в Лимасоле два года назад. На переведенную с этого счета валюту через посредническую фирму приобрел некую компанию «Экологический продукт WE» и еще «под ключ» открыл несколько оффшорных компаний, тех, что значились в технико-экономическом обосновании кредита. Некоторые из них существовали только на бумаге. Консультационные, посреднические… Со всеми был заключен договор от имени фирмы «Алькад» — то есть О'Брайен заключил договор сам с собой… В информационном центре «Лайнса» нашлись также сведения о дочерней фирме «Environmental Product Ltd», открытой оффшорной компании в Италии… Дочернее предприятие носило название «Технология производства экологически чистого молока». При этом было соблюдено главное условие: подобного названия не было среди фирм, уже существующих. В организованных в Лимасоле фирмах О'Брайена штат составляли всего два человека — президент без права самостоятельной подписи (на все фирмы) и секретарь. Номер телефона у всех оказался одинаков. «Параллельный — чтобы дешевле!» Деятельность компаний была чисто представительской. Никаких дел они не вели. Если кто-то все же звонил туда — люди, не жалеющие своего и чужого времени, предлагающие вздорные идеи, проекты, существуют везде, — им по телефону отвечали:

—Господин президент компании в отъезде. Он в Бангкоке (в Каире, в Оттаве…). Не можем ли мы быть вам полезны?

Окончание разговора было стандартным:

—Оставьте, пожалуйста, ваш телефон. Господин президент обязательно позвонит вам по возвращении. О'кей?

Сразу по получении части двухсотмиллионного кредита в долларах компании в первый и в последний раз зашевелились. Собственно, они и были созданы для этого единственного в их жизни звездного часа. Все затеянное О'Брайеном, включая документацию о закупке нефти и новых технологий, инвестиций и прочего, в том числе доставку из Прибалтики экологически чистого продукта, было лишь грандиозной аферой… Полученные из банка «Независимость» деньги в компаниях не задержались и на час. Их сразу принялись перекачивать на другие счета — в проплату услуг, которые невозможно проверить, предъявить, пощупать… С этих счетов доллары двинулись дальше. Главным образом наличные счета тех, кто обеспечил успех комбинации своим активным участием или, наоборот, уклонился от действий, которые обязан был произвести по службе, чтобы пресечь многоходовую преступную игру. В конечном же счете большая часть валюты собралась на счетах одного человека… Им был О'Брайен.

Следующее утро было таким же серым, пасмурным. Начало работы не было ознаменовано ни одним звонком. Нас словно отключили от внешнего мира. Несколько постоянных наших клиентов, словно почувствовав что-то, быстро закончили свои дела, поспешили уехать.

С утра Камал Салахетдинов отсутствовал. Руководство банка представлял в единственном лице начальник кредитного управления. Ближе к обеду он связался со мной через помощницу президента банка. Наташа как ни в чем не бывало промурлыкала в трубку:

—Вас просит зайти Вячеслав Олегович…

— Катя приехала? — спросил я.

— Президента банка пока нет на месте… — Она и со мной вела ту же игру, что с клиентами. Вероятно, для того, чтобы приучить язык к единообразию. Я поднялся к начальнику кредитного управления. Кабинет комсомольского бога новой волны был защищен на случай прослушивания так же, как апартаменты президента банка и председателя совета директоров. Помещение тщательно проверялось — тут тоже велись весьма секретные деловые переговоры, а нередко осуществлялась и собственная тайная звукозапись. Вячеслав нервничал. После похищения президента он меньше всего напоминал законника, цитировавшего мне когда-то новый Уголовный кодекс РФ. Похоже, начальник кредитного управления тоже не спал эту ночь.

— Садитесь… Я уже думал, с вами что-то случилось.

— Нет, со мной все нормально. От Кати ничего нет?

— Нет. От Салахетдинова тоже… — Он спешил выговориться. — Наверное, нам следовало принять предложение их адвоката. Если мы будем продолжать сопротивляться, нас просто уберут…

— Выплатить все двести миллионов долларов?!

— Другого выхода не остается… — Губы у него дрогнули, он почувствовал это, но ничего не мог с собой поделать.

— Ни в коем случае…

Если и сдаваться, то не бандитам! Законный путь сопротивления рэкетирам был прост.

—Надо связаться с РУОПом! У нас пока мало доказательств, чтобы привлечь Ламма к ответственности, но, если мы будем вести себя правильно, они появятся…

— Адвоката Ламма, профессора?!

— Мы выступаем как потерпевшие и как свидетели!

Единственным нашим вешдоком являлась звукозапись, но, если бы РУОП задержал адвоката внезапно, — а об этом я бы позаботился, используя старые ментовские связи, — его можно было бы застигнуть врасплох. При обыске в доме Ламма могли запросто обнаружить оружие. Вячеслав помотал головой. Окончательное решение должен был принять председатель совета директоров банка.

— Пусть будет как будет! Сейчас я вот о чем. Мне нужен человек для сопровождения. Скажем, из «Лайнса». На случай, если припечет…

— Именно «Лайнс»? Элитная охрана?

Я удивился. Час работы элитного телохранителя стоил достаточно дорого.

— Оплачивать будет банк. Вы сами видите, что делается. Как вы считаете, можем мы получить скидку?

— Я переговорю с Рембо. Цену могут понизить. Но, они не согласятся уменьшить число телохранителей…

Все зависело от степени угрозы. Охрана приговоренного к смерти стоила очень недешево. Кроме того, киллер мог сработать и при десятке телохранителей…

— Думаю, так вопрос пока не стоит.

— Вы обязаны предупредить. Тогда изменится сам принцип охраны.

Несколько раз я ловил себя на том, что поглядываю в окно.

Жду. Но на площади перед банком не было чужих машин. Никаких попыток вступить с нами в переговоры никто не предпринимал.

—Нет, нет. Тут перебор. Мне достаточно бывшего крутого мента, вроде нашего дежурного…

Он говорил о моем коллеге.

— Виктора?

—Да.

— Я поговорю с ним…

О н и появились вскоре. Вначале раздался звонок в приемной. Помощница перевела разговор на Вячеслава. Звонил чиновник средней руки из Государственной торговой палаты, с которым у начальника кредитного управления были дела,

—Мы должны срочно встретиться…

На вопросы он отвечать не стал. Вячеслав быстро собрался:

—Понятия не имею, чего ему приспичило…

Я вместе с одним из секьюрити вышел проводить его к машине.

День был серый, как всю эту последнюю неделю. Неожиданно пошел снег. Метаморфоза повторилась. Снег тут же под ногами растаял, превратившись в желто-коричневатое глиняное месиво. Вдруг небо прояснилось и стало совсем прозрачным.

Начальник кредитного управления садился в «вольво», когда меня окликнул наш давний клиент, глава небольшой страховой компании. Он приехал раньше и хотел встретиться непосредственно с президентом банка, но неожиданно изменил свои планы:

—Я узнал, что у вас затруднения…

Он обращался главным образом ко мне, поскольку маршрутами передвижения руководства вне стен офиса руководил я, как вице-президент по вопросам безопасности.

— Сейчас на мой пейджер позвонили двое знакомых: хотят переговорить с начальником кредитного управления. У них есть реальная возможность решить вопрос…

— Начальник кредитного управления спешит… — Я был против неподготовленных рандеву, тем более с людьми случайными. — У него очень срочная встреча…

— Они уже тут… — Собеседник показал на «мерседес», припарковавшийся в этот момент у тротуара. — Если хотите… Чтобы вы не сомневались, я останусь как заложник, пока вы разговариваете…

— Зачем… — У нас не было оснований в чем-то его подозревать. — Кто эти люди?

Он помялся:

—Да вы слыхали о них! Это крыша фирмы «Алькад»…

Все встало На свои места. Но выбора не было. Вячеслав находился в состоянии, близком к панике. Я связывал это как с отсутствием президента банка, так и с какой-то секретной информацией, известной только ему и, может, отчасти Кате. Вячеслав собрался с силами, шепнул:

— Если мы откажемся иметь с ними дело, может быть хуже!..

— Это бандиты. Потом они не отстанут!

— Что делать?!

Нам можно было лишь посочувствовать. Клиент настаивал.

—Тогда подождите минуту!

Вячеслав ждал моего совета.

—Ни на что не соглашайтесь. Ваше условие — немедленно вернуть президента банка…

Я отвел нашего добровольного заложника в дежурную часть. Вызвал специалиста, подвизавшегося у нас по части негласной звукозаписи, быстро, в двух словах, проинструктировал его. Он был профессионалом высокого класса, бывший подполковник госбезопасности, до начала перестройки обслуживавший внешнюю разведку. Он понял все с полуслова. Секьюрити с помповым ружьем занял место на тротуаре у входа, рядом с кирпичной кладкой. В случае попытки «мерседеса» скрыться в то время, когда мы будем находиться внутри, секьюрити должен был открыть огонь по колесам… Приняв первые меры безопасности, я вместе с Вячеславом направился к машине. Нам открыли изнутри. Мы протиснулись на второе сиденье.

—Добрый день…

Одновременно я включил «клопа», скрытого у меня в рукаве. Запись пошла. В «мерсе» находилось двое молодых мужчин лет тридцати. Я быстро пригляделся. Оба без головных уборов, в английских пальто. Обаятельно-вежливые, улыбающиеся. С безупречным русским языком.

«Выпускники российских вузов…». Это могло обернуться не меньшей, а может, еще большей опасностью.

— Ваха…

— Геннадий.

Мы не стали представляться: пригласив нас, они знали, с кем имеют дело.

С ними сидел третий человек. Он был партнером нашего клиента, оставшегося заложником в дежурке. Его сразу попросили уйти…

Ваха, выше среднего роста — это было заметно, даже когда он сидел, — улыбчивый, с симпатичными ямочками на щеках, с тяжелой золотой цепочкой на шее, поинтересовался с восточной вежливостью:

—Как дела? Как ваше здоровье? Как настроение?

Насчет настроения нам, безусловно, было что сказать, но ни Вячеслав, ни я не решились распространяться на этот счет.

—Как здоровье семьи? Как дети? Все в порядке?

От милых бандитских улыбок шевелились волосы на макушке. На моего спутника было страшно смотреть. Прием был классический. Начальник кредитного управления мертвыми губами что-то сказал. Никто его не услышал. Лицо Вячеслава было серым. Он повторил:

—Все замечательно…

Ваха заглянул ему в глаза:

—Замечательно? А проблемы с «Алькадом»? Ты выразил сомнение адвокату… Будто первый раз слышишь о том, что кредит не будет возвращен банку полностью…

Оба бандита уставились на Вячеслава.

—Президент банка знает об этом? А Салахетдинов? Ты предупреждал их?!

—Я сказал только, что могут быть трудности. Сделка многоступенчатая, возможны осложнения…, — Начальник кредитного управления пробормотал что-то о форс-мажорных обстоятельствах.

— Форс-мажорные? — удивился Ваха. — Кому ты лапшу на уши вешаешь? Ему? — Он кивнул на меня. — Ты готовил соглашение с «Алькадом». Сколько ты лично получил с Окуня и Пастора? У Вячеслава мгновенно посеребрились виски.

— Начальник кредитного управления ничего не решает. Если бы я решал, может, тогда…

— Кому ты лепишь! Прекрати разговоры! Надо было раньше думать…

Ваха изменил тон:

—За то, что вы волну подняли, а нам пришлось приезжать и разбираться, рассчитаешься с нами для начала. Двадцать пять тысяч баксов. Через два дня…

Я вступил в разговор:

— Мы вас не приглашали.

— Нас пригласили другие… — Он беззаботно и вместе с тем жестко взглянул на меня. — Со службы безопасности десять тысяч…

— За что же интересно…

— Заглядываешь в чужие кастрюли… Сейчас мы проедем к нотариусу. Напишете расписки. Он заверит.

— Мы не решаем эти вопросы… — Я имел опыт общения с бандитами.

Они либо стреляли и тогда не разбирались, либо разбирались и тогда не стреляли.

—Нам надо посоветоваться с президентом банка. Она у вас?

Начальник кредитного управления поддержал меня. Мертвыми губами прошептал об имеющихся у нас связях в правоохранительных органах.

—Президент банка фигура достаточно известная в Москве…

Ваха посоветовал:

—Заткнись. Не усложняй себе жизнь. Пока не достали твою семью.

Молчавший до этого второй кавказец добавил с неожиданной злобой:

—И сучку твою заодно…

Они были полностью информированы о его личной жизни.

— Двадцать пять тысяч… — напомнил Ваха.

— У меня нет таких денег!

— Возьми из миллиона, который тебе отвалил Окунь! Думаешь, не знаем, откуда ноги растут?

Второй кавказец был настроен враждебно:

—Чего молчите?

—Мы не уполномочены вести этот разговор… — Я знал этих людей: они понимали только язык угроз, подкрепленный действием. — Вчера была похищена госпожа Лукашова, президент банка. Вместе с секьюрити и шофером. Что с ними?

— Лучше задай этот вопрос себе! Или Салахетдинову! Нам о них ничего не известно.

— Мы будем считать вас ответственными за все, что с ними может произойти!

—Ты угрожаешь?! Нам?!

Не было смысла спорить.

Я достал из кармана сотовый телефон:

—Минуту…

—Хочешь ментов позвать? — Ваха иронически осклабился.

— Сейчас поймешь.

Я набрал номер. Трубку взял специалист, возившийся по моей просьбе с записями нашей дружеской беседы.

—Как там?

Он доложил.

—Вот и хорошо. Сейчас ты повторишь то, что мне сказал! — Я сунул трубку Вахе. — Тут специально для вас… Разговор пишется! Забыл предупредить.

Специалист повторил:

—Запись отличная… Сразу на несколько статей тянет. Захват заложников организованной группой… Статья двести шестая, часть третья нового УК. От восьми до двадцати. И еще вымогательство…

Ваха пристально посмотрел мне в глаза. Улыбнулся. Он мне не верил. Я сказал в трубку:

—Включи. Мы послушаем…

По лицу Вахи я понял, что запись пошла. Специалист службы безопасности банка, записавший требования бандитов в машине, сделал все как следует. Ваха, а затем и Геннадий смогли убедиться в качестве записи: голоса обоих были ясно различимы и вполне пригодны для идентификации. Я убрал телефон. Настал наш черед диктовать условия.

—Верните президента банка!

Физиономия Вахи устрашающе вытянулась. Нежные ямочки на щеках стали словно впадины, грубо высеченные в камне. Гневный Геннадий, или как там его звали на самом деле, дернулся…

Южане были уязвлены. По бандитским неписаным законам нам не полагалось защищать себя, а только просить о пощаде!…

—Опасную игру играешь, командир!

Тон Геннадия не предвещал ничего хорошего. Кроме того, одна рука его скользнула в карман и там застыла. Это продолжалось мгновение! Все трое — мы следили друг за другом — готовы были выхватить стволы…

Кто первый?! Кто самый дурной, горячий, крутой?!

— Вам придется освободить президента банка и секьюрити… Иначе запись нашего разговора еще сегодня попадет в региональное управление… И не дай вам Бог, чтобы хоть волос упал у нее с головы!

— А если с твоей, мент? — Геннадий завёлся.

— А с моей — тем более… Я — мент! Вы знаете, что это значит!

Они, конечно, знали. Газета «Я — телохранитель» предупредила: за убийство мента преступник заплатит жизнью. Убийство полицейского — тот предел, после которого даже самое развращенное общество начинало борьбу с преступностью. На родине мафии, в Сицилии, смерть комиссара Де Кьезы привела к мощному наступлению на кланы. Когда судьи чересчур либеральны, стражи порядка начинают сами мочить наиболее одиозных бандитов… С ментами, с полицией было все ясно! Мы-то гибнем не из-за бабок! Хватит еб…й соцзаконности! Как было прежде — больше не будет! Мы не станем сидеть сложа руки, разрешая расстреливать себя! Из года в год терпение ментов иссякало.

—Звоните своим! Пусть отпускают!

Вячеслав сидел притихший, как мышь.

Падал снег, коричнево-желтое месиво хлюпало под ногами прохожих па тротуарах.

Лица бандитов, заговоривших между собой на своем языке, были похожи на посмертные маски. Обоих ждали, видно, крупные неприятности. Модные дорогие пальто обвисли на них…

Не глядя в нашу сторону, Ваха достал из кармана трубку сотового телефона, набрал номер.

Кто-то, имевший большую власть, был малословен. Видимо, приказал немедленно заполучить пленку. Швырнул трубку. Ваха обернулся ко мне.

— Давай пленку! — Он был угрожающе краток.

— Но только когда президент банка будет здесь!

Он окинул меня тяжелым взглядом убийцы:

— А если твой технарь сделал второй экземпляр?

Я развел руками:

—Могу только дать слово: если с нами ничего не произойдет, копия пленки никогда не появится…

В крохотном почтовом отделении Иерусалима, в Катамонах, заправлял парень лет двадцати пяти. Работы у него было немного. Он скучал по мускульным усилиям. С шумом вколачивал кнопки в кассу. Прихлопывал ладонью почтовые марки. От ударов штемпелем распространялась воздушная волна… Мы смотрели друг на друга с иронией. Неизвестно, кто из нас был с большим приветом. Он, комплекцией напоминавший грузчика и отсчитывавший мне сдачу за внутреннюю израильскую марку и конверты, или я, неглупый с виду мужик, не владеющий языком и нечленораздельно мычащий ответы на вопросы…

Я достал бланк заказного объявления в пятничный номер «Бизнес-сервиса» и тут же, у стойки, его заполнил.

«Генриха Штейна просит откликнуться его школьный друг…» — писал Арлекино в предыдущем объявлении.

Я повторил текст.

«Генриха Штейна просит откликнуться его школьный друг…». Пришлось только изменить номер телефона.

Некто, именовавший себя Генрихом Штейном, действительно существовал. Я в этом не сомневался. В его задачу входило просматривать еженедельное приложение к газете «Вести», чтобы не пропустить приезд направленного из Москвы партнера.

Мне предстояло с ним встретиться.

«Он звонит в отель „Плаза“, но там никто не отвечает. Он не знает, что Арлекино убит. Поэтому обязательно отзовется!»

Я указал номер телефона-автомата, установленного недалеко от супермаркета на проспекте Герцля, рядом с банком. В свое время я обратил на него внимание из-за подходов со стороны улицы, за которыми можно было незаметно наблюдать.

В конце объявления я приписал: «С 21.30 до 21.45 по воскресеньям».

Я мысленно возвратился к людям, интересовавшимся мной у Венгера. Если трое катал, которых я видел с картами на Яффо, — убийцы Арлекино, для чего им могла понадобиться фотография Венгера? Мой адрес они и без того знали отлично — квартира, откуда увезен труп!

Интересное свойство сознания: формулировать вопрос даже после того, как получен ответ.

Каталы не знали моего адреса…

Фотографию Венгера хотели предъявить кому-то на опознание, кто видел его вместе со мной…

Этот кто-то был Шабтай Коэн! Водитель экскурсионного автобуса!..

На меня вышли через Венгера. Получалось логично.

Каталы действовали по заказу команды из промзоны Тальпиот, которой руководила крутая Хэдли и ее телохранитель из Германии. Они проверяли меня!

Шабтай Коэн не знал точно, где я живу. Он видел меня ночью вместе с Венгером на перекрестке Цомет Пат. Встречу ему я тоже назначил на том же перекрестке, значит, знал этот район лучше других. Шабтай Коэн сообщил Хэдли о моем спутнике. Описать Венгера ничего не стоило:

«Колосс на глиняных ногах. Косая сажень в плечах, „русси“, как и вы тоже… Живет где-то поблизости. С трудом передвигается — из-за ног…»

Хэдли и ее окружение прибегли к помощи катал. С такими приметами не найти Венгера было просто нельзя. Они получили мой адрес. Побывали у Шарон.

«Это не та группа, которая убила Арлекино».

После провала на Цомет Пат у Хэдли в квартире взорвался газовый баллон. Это было предупреждение…

Я получал союзников…

«Враги моих врагов — мои друзья…»

У меня был еще источник информации, которым я до этого не воспользовался…

Компания из экскурсионного автобуса, который привел Шабтай Коэн с Мертвого моря в Иерусалим, собиралась ужинать в отеле на вершине Байт ва-Ган.

«Там лишь один отель…»

Похожая на юношу сероглазая служащая оторвалась от компьютера, мило улыбнулась. Было ясно, что в лучшем случае я могу рассчитывать еще на пять-шесть ответов и столько же улыбок.

— В тот вечер было много групп…

— Посмотрите, пожалуйста, из каких городов.

Она уперлась в компьютер:

— Вот я вижу Голаны, Север. Метула, Нахария…

— Туристы «ми Русия»?

— Трудно сказать.

— Может, вы знаете русских гидов, которые приезжали…

— Я видела госпожу Лену Милецкую…

— Не помните, с какой группой?

—Она возвращалась из Эйн-Геди.

Обмен улыбками заканчивался.

—Вы можете дать ее телефон?

—Пожалуйста…

Мы осклабились, словно мечтали о новой встрече.

В кабине телефона-автомата я вставил телекарту в прорезь, набрал тель-авивский номер.

— Добрый вечер. Можно Лену?

— Слушаю.

Я почувствовал: у нее пухлые теплые губы и несколько дополнительных «л» и «р», которые периодически возникали, цепляясь друг за друга.

—Мы незнакомы. Меня зовут Александр. Извините, что тревожу вас. Но возможно, именно вы можете мне помочь…

Он терпеливо слушала.

— Я ищу одного человека, родственницу моей жены. Ее родители очень волнуются. В свое время она предпочла прервать отношения с семьей. Мы долго о ней ничего не знали. Кажется, она была с вами в последний раз на экскурсии в Эйн-Геди…

— Как ее зовут?

— Инна…

—Смотрлите… — Моментально выскочило лишнее «л»…

Прожившие хотя бы пару лет в Израиле уже были не в состоянии начать любое, даже самое банальное объяснение без этого слова,

— У меня в группе была эта женщина… Я помню. На другой день на экскурсии я ее не видела. Мне сказали, что у нее тут вилла в Рамоте…

— В Рамоте?!

Я слышал об этом районе Иерусалима.

— Да. В отеле она, по крайней мере, не ночевала.

— Вот так всегда… Может, вы еще что-то скажете мне…

— Она замужем?

— Сейчас нет.

— У меня создалось впечатление, что у нее было назначено свидание на Мертвом море… Простите, Александр. Я должна сейчас уйти. Откуда вы звоните?

— Из Иерусалима.

— Я буду там с экскурсией. Завтра. Можете подойти к автобусу? Вот номер… Мы будем на смотровой площадке над кладбищем. На Масличной горе… Примерно в семь тридцать, в восемь.

На обзорной площадке Масличной или, как ее называют в России, Елеонской горы сверкали в лучах солнца ярко раскрашенные автобусы. Я узнал гида Лену Милецкую по «л», нахально выпиравшему за каждым «р». Мне даже не пришлось присматриваться к журналу, который она держала в руках. Мы условились, что это будет «Космополитен».

Было тепло, между камнями бегали ящерицы.

Лена объяснялась с седовласым джентльменом в шапочке, со слуховым аппаратом… У Лены действительно были пухлые губы, красивый рот. На ней была узкая кофточка, которую приподнимала высокая грудь, джинсы, туфли на каблуках. Через плечо висела небольшая сумка. Одну руку она держала в кармане. Лена уже опознала меня, замахала ресницами:

—Здрлавствуйте…

Мы уединились в конце смотровой площадки. Она сразу заговорила об Инне:

— Красивая молодая женщина… В средствах не стеснена. Я видела, как она делала покупки на ювелирной фабрике…

— Как она попала в вашу группу?

— Она была в автобусе. Со всеми.

— Это ваш тур?

— Меня пригласили на одну поездку. С этой фирмой я работала впервые. У организаторов все было уже готово. Их подвел русскоязычный гид…

— А автобус?

— Автобус они арендовали сами. Экскурсия знакомых друг с другом богатых российских туристов… Одна компания. У меня, между прочим, осталось это…

Она извлекла из сумки журнал, на одной из страниц он раскрылся сам.

—Вот. Только я не могу вам отдать. Она не моя…

Это была фотография.

Синее, без единого облачка, небо, скалы, песок и вода. Мертвое море. Небольшая группа людей в центре.

Первый, кого я узнал, был Окунь!

Благодатный климат Святой Земли, покой, обилие овощей и фруктов мало изменили жесткий облик уголовника. Даже если вместо водки он пил тут нежную виноградную водичку и ходил в кипе.

—Вот ваша родственница!..

Это была она…

Высокую красивую женщину сбоку я видел на перекрестке Цомет Пат вместе с Арлекино и Шабтаем Коэном.

Лена незаметно взглянула на часы. Надо было спешить.

Мужчину, стоявшего справа от Инны, мне не надо было разглядывать. Среднего роста, легкий, в очках, скрывавших половину лица… Несмотря на жару, он был в серебристых джинсах и легкой безрукавке поверх сорочки. Ноги — в неизменных белых кроссовках. Бросались в глаза мощный лоб и плешь… Со времени нашей первой встречи волос на голове у него не прибавилось.

«Адвокат Ламм!»

Стоявший с ним рядом был похож на ядреного кривоногого кавалериста. Где-то я уже видел этого человека… Без шеи, с мощными крюками вместо рук, плечи напоминали горизонтали портального крана.

«Ургин!»

Боевик-телохранитель Ламма, который проверял автотранспорт на улице Куусинена, когда адвокат приезжал на переговоры с начальником кредитного управления банка. Я навел о нем справки. Ургина рекомендовал Ламму О'Брайен как абсолютно надежного человека. Жена Ургина вела хозяйство адвоката, который упорно не хотел обзавестись семьей.

Супермодели я не увидел.

Несколько человек стояли в отдалении, боком к объективу. Тут легко было ошибиться.

Лене надо было идти. Экскурсанты садились в автобус. Она что-то поняла:

— Я спрошу у фотографа. Кажется, у него есть еще кадры. Тут не вся компания…

— Вы можете сделать для меня фотографии? — Я быстро записал для нее номер своего абонементного ящика.

— Постараюсь…

— Издалека была группа?

— Ашдод, Кейсария. Я вспомнила: мужчина, о котором я вам говорила по телефону, появился в Эйн-Геди. На Мертвом морс я уже видела их вдвоем. На обратном пути в Иерусалим она ехала с ним в машине… — Лена снова добавила блуждающее «л»: — Пер-л-есела!

Я с удовольствием бы ощутил ее пухлые губы на сво shy;их, чтобы узнать, где рождается этот лишний звук. Возможно, это был лишь результат неправильного прикуса.

—Они ехали в «ауди» за нашим автобусом… Смотрите! — Она словно не решалась сказать. — Фотографию этого мужчины, — она указала на Окуня, — я видела как-то в одной из «русских» газет. Там была забавная подпись. Типа того, что «новый русский покупает своей подруге подарок на праздник Ханука»… И там этот человек был сфотографирован с вашей родственницей… Звоните. Мой телефон у вас есть…

Я шел крестным путем Христа — от Гефсиманского сада, где он был схвачен, до места его распятия — к Голгофе. Это была также и кратчайшая дорога в центр через Старый город. Меня обгоняла то одна, то другая группа туристов. Впереди каждой, подняв высоко над головой яркий зонт или флажок, чтобы туристы могли издалека его видеть, шагали гиды. Вокруг слышалась незнакомая речь. Мелькали экзотические одежды верующих… Я свернул в короткий проулок. Он был безлюден. «Западная степа» — написано было на английском. Легкий ветерок тащил по камням пустые пакеты. Я прошел полицейский КПП и, еще не видя, ощутил присутствие огромной сцены, по которой двигаюсь. В нескольких десятках метров впереди была Западная стена Иерусалимского храма, иначе — Стена плача. К ней следовало идти, расслабив мускулы и как бы паря над гладкими каменными плитами. Холодная стена в самый зной. Тысячи записок с обращениями к Всевышнему от иудеев, христиан, представителей разных религий были просунуты в щели между полутонными ее камнями. Тут же стояло несколько стульев. Я сел. Оторвал бумагу от какой-то записки. Написал:

«Господи, не оставь меня! Не оставь моих живых…»

Снизу приписал:

«И моих мертвых».

Когда я клал записку, неожиданно увидел обратную сторону. Это была рецензия на книгу Эдгара По…

В Стену-то плача!

«Господи, прости! Я совсем чокнутый!»

В Еврейском квартале, недалеко от Стены плача, я заскочил в небольшой магазинчик, торговавший книгами и аудиокассетами. Протянул листок из блокнота. Это было наименование аудиокассеты, которой интересовался Арлекино.

«Ten Years After» 1967/Rock amp; Roll music to the World» 1972.

—Извините…

Меня приняли за туриста. Аудиокассету тут не знали.

—Сенкью.

Мысль о том, что российские киллеры, уничтожившие Арлекино, были тут рядом, в Иерусалиме, не покидала меня…

Я не представлял, как устроены головы пославших их криминальных авторитетов из числа бывших известных спортсменов, чемпионов…

Таких, как О'Брайен.

Наряду с уголовниками они привлекали к себе на службу представителей академической науки.

Эти люди становились основой мозгового центра.

Если предположить невозможное, что убийцы Арлекино не поинтересовались, кто живет в квартире, откуда они увезли труп, мозговой центр непременно провел слушание по эпизодам, связанным с убийством Арлекино. Ламм, доктор юридических наук и адвокат, ничем не напоминал далеких от жизни рассеянных чудаков, какими любили изображать профессоров в советских фильмах…

Детали были, несомненно, исследованы, словно на учебном семинаре, — строго последовательно, ло shy;гично, как если бы речь шла о юридическом казусе из практикума.

«Почему Арлекино шел в этот дом на Элиягу Голомб? В этот именно подъезд? Почему именно в эту квартиру? Кто в ней живет?»

Таинственное «Ицхак Ицхаки» на моем почтовом ящике Ламма не удовлетворило бы!

«Что известно о квартиранте? Почему странно себя повел: оставил труп, побежал на перекресток… И потом — когда прибыла полиция…»

Ламм не преминет узнать, откуда растут ноги.

«Когда прибыл из России? Откуда?»

И тогда всплывет настоящая фамилия.

«Стоп! Я знаю его, — скажет босс. — Это бывший вице-президент банка „Независимость“ по безопасности, который исчез… Было бы интересно с ним поболтать на досуге…»

Моя фантазия отказывалась проецировать на себя то, что они делают в таких случаях…

Я почувствовал холод, спускающийся от сердца к коленям.

А может, последовать совету моей зеленоглазой соседки? Плюнуть на все! Рвануть из Иерусалима? И не в Бейт-Шемеш, в это спальное иерусалимское Бутово, а дальше, на Голаны, в Метулу…

Мне стало смешно самому. Только абсолютно не сведущий в розыске полагает, будто можно исчезнуть, затеряться как иголка в стогу сена среди какой-то сотни тысяч жителей! Среди полумиллиона, пяти миллионов…

«Меня найдут! Как нашел бы их и я тоже!»

Но почему они не принялись за меня до сих пор?

В этом была загадка…

Глава 4

Похищение президента банка «Независимость», как выяснилось, было организовано примитивно. Лукашовой позвонили, что Лобан, сподвижник Жени Дашевского, пришел в себя и хочет ее видеть. Местонахождение его скрывают, поэтому в банке никто не должен знать, куда она едет. Катя тут же выехала вместе с секьюрити. Их захватили в месте, которое с учетом будущего развития событий имело явно провидческое наименование, — на перекрестке Иерусалимской улицы с Иерусалимским проездом, недалеко от Калитниковского кладбища. Как водится, из двух подъехавших «девяток» выскочило несколько кавказцев. Секьюрити президента Лукашовой не успел или не захотел что-либо предпринять… Обоих выволокли из машины, сразу разъединили. В «вольво», на котором они ехали, сел один из бандитов, приказал водителю гнать в сторону Каширки. Там «вольво» поставили в гараж-«раковину», а самого шофера посадили в одну из торговых палаток, в которой два продавца, они же его охранники, молча играли в нарды… Водитель пробыл в ней до самого вечера, когда его неожиданно отпустили, пригрозив, что убьют, если он не исчезнет на время и не будет молчать. В «девятке», куда затащили Лукашову, ей надели наручники, нахлобучили на глаза ее же норковую шапку, чтобы она не могла ничего видеть. Ее увезли в район Савеловского вокзала: она отчетливо слышала звонки трамвая и шум транспорта сверху, на эстакаде. После этого ехали не очень долго. Остановились в тихом жилом массиве. Прежде чем вывести похищенную женщину из «девятки», сидевший рядом предупредил:

— Только попробуй крикни!

Она почувствовала острие ножа, упершегося ей в бок.

Дом и подъезд Лукашова не видела. Они поднялись в лифте на пятый этаж. Дверь была не заперта. Сразу из прихожей ее завели в ванную комнату, сняли наручники. Свет не включали. В ванной она провела весь день. В течение этого времени в квартиру несколько раз кто-то приходил, затем уходил. Слышались телефонные звонки. Охранников было двое — кавказец и русский. Оба вели себя грубо. Последний был особенно наглый. Примерно через час после того, как ее привезли, он пошел в ванную, ненадолго включил свет:

— Может, обслужишь нас, все равно делать нечего…

Она послала его далеко-далеко, как обычная московская дворовая крыса…

—Под Женьку Дашевского так ложилась!..

Он замахнулся, но не ударил. Чем занимались охранники, она не знала. Еды не предложили. Ночью в ванную бросили подушку и одеяло. Кавказец поставил на пол пакет кефира, а на умывальник положил белый батон на газете… Кроме того, ее пустили оправиться. На ночь ванную закрыли снаружи. Включили свет. Ночь тянулась медленно. Лукашова смотрела на часы:

«Четыре утра, пять…»

Звонок в квартиру, где она находилась, последовал на другой день, ближе к полудню. После того, как Ваха и Гена в машине услышали свои записанные на пленку голоса.

Охранявшие Лукашову боевики сразу засуетились, затопали по квартире. Звонок словно поднял их на ноги. Лукашова поняла, что сейчас ее увезут. Действительно, уже через несколько минут ее снова, с закрытыми шапкой глазами, вывели из квартиры, спустили в подъезд. Наручники больше не надевали. Машина уже ждала их у подъезда. Ехали другой дорогой, долго, чтобы запутать. Шум эстакады она больше не слышала. Шапку ей сняли с глаз метров за двести от банка. Здесь же машина притормозила рядом с секьюрити, который ждал ее на тротуаре. Его привезли за несколько минут до появления Лукашовой. Охранник был избит, у него отобрали пистолет. В тот же вечер, кстати, он подал заявление об увольнении и выплате компенсации…

Я увидел Лукашову сразу после ее освобождения. Она не так двигалась, не так улыбалась. Ловила себя на том, что думает о чем-то своем. Раньше за ней этого не замечалось.

«Российский бизнес — занятие не для слабонервных…»

Региональное управление по борьбе с организованной преступностью отреагировало на похищение Лукашовой остро и быстро. Ваха и Геннадий были арестованы и отправлены в следственный изолятор номер 2, в Бутырку. Решающую роль сыграли связи начальника кредитного управления банка — Вячеслава и его отца — заместителя одного из министров.

Все выглядело как продолжение следствия о бандитской разборке в ресторане дискотеки.

Срок по уголовному делу о групповом нападении, во время которого были убиты Дашевский и пятеро его боевиков, еще не истек. Быстро были получены оперативные данные на других участников преступления. Один из водителей нападавших — в прошлом профессиональный таксист — не выдержал нажима, начал давать показания на находившихся вместе с ним в машине…

Арестованных разбросали по следственным изоляторам Подмосковья, чтобы не дать возможности сговориться с организаторами…

Радость сотрудника РУОПа по этому поводу оказалась, однако, по меньшей мере преждевременной. У Вахи и Геннадия быстро появились высокопоставленные покровители.

Таксист скоро замолчал и взял назад показания.

Из следственного изолятора номер 2 стали приходить неутешительные известия.

Сотрудники дискотеки никого из привлеченных к ответственности не опознали.

Нашелся свидетель, официант, который заявил, что, если бы Ваха и Геннадий были среди нападавших, он бы их узнал, поскольку видел в ресторане раньше…

—Нет, их не было!..

И Ваха, и Геннадий происходили из достойных и известных родов. Оказались в прошлом не судимы. Тем не менее умело защищались. Оба отлично знали закон, заканчивали вузы, а Геннадий и вовсе был без пяти минут правовед.

Солидные люди, в том числе два народных артиста СССР, проживавшие в Москве, показали, что в вечер совершения преступления они видели обоих арестованных земляков и готовы подтвердить их алиби.

Защиту обоих взяла на себя частная адвокатская контора. Ею конечно же оказался небезызвестный «доктор Ламм».

В результате следствие быстро зашло в тупик.

По ходатайству нескольких депутатов Государственной Думы и Ваха, и Геннадий вскоре вышли на свободу. А уголовное дело при загадочных обстоятельствах было немедленно утеряно по пути из районной прокуратуры в городскую…

Криминальный мир, правда, не мог примириться с таким положением. Геннадия очень скоро убили, Вахе повезло больше.

В день освобождения Лукашовой мне позвонил мой преемник с Павелецкого.

— Как жизнь, товарищ начальник? — Он ничего не знал о наших бедах. У него было приподнятое настроение, редкий случай для начальника розыска.

— Подполковника дали?

— От них дождешься…

Кража контейнеров с сигаретами раскручивалась на участке. Номер микроавтобуса с «Кэмел», о котором я ему сообщил, оказался как нельзя кстати. С него все началось.

—Это охранники из «Колеса» — «Экологии». Я с самого начала грешил на них!

С санкции транспортного прокурора розыскники секретно записывали теперь разговоры подозреваемых, которые те вели в своем офисе.

—Я узнал, где они парятся! — Мой преемник был полон оптимизма. — Там я тоже поставлю «клопа»…

— Не забыл, о чем я просил?

— Насчет Пастора? Нет, конечно! Кстати, я сегодня видел вашего председателя совета директоров!

— Камала Салахетдинова?

— Жердистый мужик. Мне его показали…

— Далеко?

— В Шереметьеве. На паспортном контроле… Постойте! Вы не в курсе?

Отъезд председателя совета директоров банка, подтвердили сопровождавшие его секьюрити. Вскоре в банке уже знали, что Салахетдинов вылетел в Европу. Называли Швейцарию, Мальту. Банк напоминал разоренный осиный рой. Отъезд Камала Салахетдинова явился полной неожиданностью для всех, за исключением, может, Джамшита. Наш крутой босс медленно готовил решения и осуществлял их молниеносно. В одночасье. Лукашова собрала экстренное заседание учредительного совета банка, на которое пригласили и Джамшита как президента компании, страховавшей кредит. Джамшит был также одним из крупнейших пайщиков банка. Нам предстояло преодолеть еще один конфликт — между нами и крышей страховой компании, — грозивший тоже обернуться кровью. Учредительный совет банка заседал весь день, после чего по предложению Лукашовой принял судьбоносное решение. Проблема была разрешена оригинальным образом. Джамшит из страховой компании пришел к нам в качестве нового председателя совета директоров. На следующее утро он уже знакомился с ответственными сотрудниками банка.

Мой первый разговор с новым главой «Независимости» состоялся вскорости.

Джамшит сидел за столом своего скрывшегося земляка пепельно-серый, аскетичный, весь словно свинчен из небольших некрашеных трубок, патрубков. Простотой дизайна он напоминал рукоятку топора.

—Слышал про тебя…

Я кивнул. Он обращался ко мне на «ты», как к подчиненному. «Говорить ему „вы“?» Он понял.

— Вы ведь на «вы» у себя в конторе только с теми, кого собираетесь посадить… Давай на «ты»!

— Попробую…

— У меня тяжелое положение. — Джамшит поднялся. Теперь я лучше его рассмотрел. В нем было не меньше ста девяноста росту. — Не имею права никому верить. Даже другу.

Он старался не глядеть мне в глаза. Для него я на всю жизнь оставался ментом, как он для меня — уголовником. Это была его проблема. Оказалось, он говорил о другом.

— Я должен быть в курсе всего, что предпринимает Камал. Где он. Что делает. Ты сможешь его найти отсюда, из России?

— Думаю, да.

— Тебе я верю. Я ведь давно за тобой наблюдаю. Ты служил на Памире, в моих местах…

— На Мургабской заставе.

Я увидел его глаза. Они у него были серые, и весь он был какой-то сильно обесцвеченный, вплоть до наколок на руках, выведенных каким-то сильным реактивом…

Он задал несколько вопросов о том, какими возможностями располагает банковская служба безопасности. Я объяснил. Он внимательно слушал. Как мне с уголовником, так и ему с ментом было западло такое общение. Но мы оба взяли себя в руки.

—Я дал слово братве, что верну кредит. Ты знаешь, что нас ждет за невыполненное слово…

—Да.

В знак полного доверия Джамшит объяснил ситуацию.

Я понял, почему Камал Салахетдинов пошел на сделку с «Алькадом», невзирая на риск, полностью положившись на бандитскую крышу, стоявшую за банком…

—Фальшивые авизовки!..

Кто-то из наших служащих — еще до моего прихода в банк — пропустил фальшивые подтверждения, по которым банк перевел деньги липовым фирмам.

—Почти на сто миллионов…

Положение банка оказалось хуже, чем ожидалось.

—О'Брайен обещал триста процентов в течение трех месяцев. Между крышами — нашей и ихней — существовала договоренность…

Речь шла о черном кредите.

Если бы в ту ночь Женя Дашевский выставил охрану ресторана на дискотеке, банк мог в течение ближайшего полугода поправить положение.

— Теперь надежда на Лобана. Он быстро поправляется. Лобан не такой человек, чтобы все простить или оставить, как есть. Он сейчас в ФРГ.

— Камал поехал к нему…

—Можно считать. Но, кроме Лобана, там много авторитетных людей. О'Брайену пообрежут крылышки… Как и его команде.

Он перечислил:

— О'Брайен. Окунь. Пастор. Ваха. Ургин…

— Будет здорово, если их пообломают.

— Есть и кое-что другое… Существует кассета. Заказ на убийство Камала. О'Брайен рискнул лично встретиться с киллером. И вот результат.

— Может, только разговоры…

— Запись делается в целях собственной безопасности. Чтобы она сработала, ее демонстрируют солидному авторитету.

— И в данном случае?..

— Да. Я предложил за нее миллион.

Он положил на меня глаз, но я промолчал. Джамшит подождал. Спросил, заканчивая разговор:

— У тебя проблемы?

— Да…

Мой гэбэшный заместитель продолжал сидеть на больничном. Он даже не звонил. За это время нас могли всех уничтожить.

— Я должен его поменять. Кандидатура есть. Он работает здесь, в банке. Виктор…

— Я его знаю. Считай, что мы решили. Пусть кадровик оформит… — Он помолчал. — Но может, тебе не все известно насчет твоего будущего заместителя. Там не все просто…

Я знал. При аресте одного из авторитетов мой будущий зам заставил его подругу встать с постели. Голой. Авторитет просил не делать этого. Дал слово, что в постели нет оружия. Виктор настоял.

—Что там у тебя было с женой авторитета? — спросил я как-то Виктора, когда он только появился у нас.

Он ответил неохотно:

—Авторитет дал слово, что оружия нет! А если бы оно оказалось?

Я понимал его: «Мы-то головы подставляем…»

Я взглянул на Джамшита:

— Мне кажется, об этом забыли…

Он покачал головой:

— Такое не забывается.

Позже, спустившись в дежурку, я поздравил своего протеже с назначением. Виктор готов был прыгать от радости.

— Ат-лично! Молодая жена! Мне сейчас вот так нужны баксы!

— Между прочим, начальник кредитного управления спит и видит тебя сопровождающим. Разумеется, за плату.

— Он говорил! Я буквально зубами в это вцепился!

—Смотри: с Вячеславом работа стремная! Предупреждаю. Видимо, он получил на лапу за кредит…

— А в Чечне как было? А в Афгане? Забыл?

Решал он сам, в конце концов.

— Когда я приступаю к новой работе?

— Завтра. Ты полностью заменишь меня в банке.

— Ты собираешься в отпуск?

— Отнюдь. Я должен найти Камала.

Камал Салахетдинов не давал о себе знать. Он мог стать заложником, как Лукашова. Почти одновременно, по нашим данным, Москву покинули Пастор и Окунь и с ними еще несколько боевиков Ламма и О'Брайена.

Я проверял данные о том, что Камал находится в Австрии. И тем не менее продолжал одновременно разыскивать его в Америке. Президент охранно-сыскной ассоциации «Лайнс», знавший все или почти все, продолжал искать его по всему миру. По каналам своих партнеров из Американской ассоциации промышленной безопасности и Всемирной ассоциации детективов — ASIS и WAD — он неожиданно вышел на его полного двойника в маленьком городке на Восточном побережье Соединенных Штатов…

Потом то же подтвердилось по Интернету.

Семья Салахетдинова вернулась домой.

По странной случайности именно в этот день, решив, что опасность больше не угрожает, Камал Салахетдинов набрал номер своей московской квартиры.

Телефон был « н а к н о п к е ». Видимо, не только у нас. К тому же средству прибегли и наши противники. Развитие электроники дошло до того, что, даже разобрав телефонный аппарат, нельзя было найти встроенного внутри «клопа». Средства съема информации уже вделывали в штатные детали устройства — батарейки, конденсаторы, процессоры. Общее число подслушивающих устройств в столице по сведению начальника Управления «Р» МВД РФ составляло восемь — десять тысяч. Среди этого количества только несколько десятков были наши. Остальные могли быть чьими угодно. Камал что-то чувствовал или точно знал. Квартирный «клоп», установленный в доме бывшего председателя совета директоров банка, зафиксировал лишь один разговор Камала Салахетдинова с женой.

Разговор был краток. Как и положено мужу и мусульманину, Камал ничего не объяснял. Коротко объявил:

— Надеюсь скоро быть.

— Как ваше здоровье? — успела спросить жена.

— Все очень хорошо.

— Целую вас.

— Поцелуй девочку.

Этого могло оказаться достаточным для того, чтобы его обнаружили и убили…

В лавке на Цомет Пат я купил пятничную газету. Зашел домой. Сразу выложил приложения. Меня интересовал «Бизнес-сервис». Газета открылась на нужном развороте.

«ГЕНРИХА ШТЕЙНА ПРОСИТ ОТКЛИКНУТЬСЯ ЕГО ШКОЛЬНЫЙ ДРУГ».

Два объявления с одинаковым текстом — мое и Арлекино — были напечатаны рядом. Оба отличались только номерами телефонов, по которым предлагалось звонить.

В одном варианте это был номер отеля «Плаза» в Бат-Яме, в другом — тот, что указал я…

Я не учел, что Арлекино, как и я, мог оплатить четыре пятничные публикации. Тут уж ничего не поделаешь! Парные объявления должны были появиться еще дважды. Я хотел закрыть газету, когда внезапно увидел объявление, касавшееся лично меня. Я чуть не пропустил его!

«ГЕНРИХ ШТЕЙН ПРОСИТ ШКОЛЬНОГО ДРУГА ОТКЛИКНУТЬСЯ».

Это был ответ!

Ниже стояли семь цифр иерусалимского телефона.

Я вышел к автомату, набрал номер. Меня подключили к автоответчику. Несколько слов на русском, затем короткий гудок означал, что запись началась.

—У меня поручение от школьного друга… — Я назначил встречу под вечер на проспекте Герцля, в районе Байт ха-Кэрем, считавшемся достаточно престижным и дорогим. — Буду ждать…

Я повесил трубку. Это было моим единственным достижением.

«Ничего, пробьемся…»

Я появился на проспекте Герцля раньше назначенного срока. Он был тут неширок. Малолюден. Жители квартала подъезжали на машинах. Мы должны были встретиться с Генрихом Штейном у входа в банк. В это время тут бывало мало прохожих. Прямо напротив высился многоэтажный жилой дом с торговым центром. В самом низу, на уровне проспекта, располагался супермаркет. Я обошел торговый центр. Примерно представляя, кого ищу. Супермаркет был большой, чем-то напоминал московский гастроном «Смоленский», людей здесь скопилось немного. Мое внимание никто не привлек. За несколько минут до назначенного срока я поднялся в обычно пустой туалет. Прошел мимо стеклянных витрин «Моды». Окна туалета выходили на проспект.

Я занял наблюдательный пост у одного из них. Напротив, под деревьями, на другой стороне проспекта, на первом этаже трехэтажки мирно отсвечивали окна отделения банка «Дисконт»…

Появившаяся у банка молодая женщина в шляпке, в длинной юбке из-под скромной куртки была та, кого я ждал. Я повернул к выходу. Быстро вышел на улицу. Девица стояла на свету, демонстрируя ноги и зад. Это была Тамарка, которую я видел в квартире старой бандерши Хэдли… Там она была в другой одежде — в кожаном корсаже и кожаной короткой юбке — и играла роль дочери доктора Риггерс.

—Добрый вечер…

Ответа я не услышал. Тамарка повела меня в глубь квартала. Теперь деваха казалась неповоротливой, тяжеловатой. Мне нравились медлительные сонные бабы.

— С вами хорошо зимой в России…

Она обернулась:

— А летом?

В припаркованной за углом машине — белом «рено» с кузовом — сидели трое. Высокий худощавый катала — центровой, раскидывавший карты на Яффо, — вместе со старухой Хэдли занимали второе сиденье. За рулем сидел телохранитель, он был в том же немецком костюме. Я вспомнил:

«Хэдли называла его Генрихом…»

Объявления давались от имени «племянника».

«Вся команда…»

Центровой подвинулся, чтобы я мог сесть рядом. Тамарка устроилась впереди.

— Поезжай… — Хэдли тронула телохранителя за плечо.

— Далеко?

— Куда хочешь. Потом останови.

Мы выехали на проспект. Сумеречный свет вызвал призрак зимней московской улицы, перечеркнутой штрихами мокрого снега. Водитель свернул в переулок, припарковался метрах в двухстах от супермаркета, рядом с детской площадкой. В садике гуляли мать и ребенок. Ребенок сидел на конце перекинутой доски, ему хотелось качаться. Женщина в черном пыталась помочь — переступала в центре доски, перемещая тяжесть тела с ноги на ногу. Черные руки взлетали вверх…

—Идите с Тамаркой, погуляйте…

Телохранитель и женщина молча вышли. Хэдли щелкнула зажигалкой.

—Чего тебе надо? — Центровой повернул ко мне худое со впалыми щеками лицо уголовника. Что-то кольнуло меня в грудь. В руке центрового я заметил узкую, отполированную до блеска заточку. Блестящий кусок стали чуть заметно шевельнулся в ладони. Женщина на детской площадке поочередно вздымала свои черные крылья. Мое межреберье было легко досягаемо…

—Стой, Алекс! Мы тут собрались, чтобы говорить…

Хэдли остановила его, как мальчишку. Разница между мужчиной и женщиной, как известно, лишь в одной паре хромосом — в двадцать третьей. У них «XX», а у нас «ХУ». А отличия разительные… Центровой спрятал заточку.

—Зачем ты хотел нас видеть?

— У вас там что-то получилось с газом. А мне последние дни тоже обещают неприятности…

— С газом?

— И с газом тоже. Мне нужна помощь Генриха Штейна для школьного друга. Его больше нет в «Плазе». В Бат-Яме.

— А где Николай? — Хэдли пошевелилась. На этот вопрос я мог сказать определенно:

— Холомин? Его убили.

— Господи!.. А где? Что?

—Тебе больше всех надо… — окрысился центровой. — Меньше знаешь, меньше бед!

Хэдли представила мне шулера:

—Это Алекс.

Они были напуганы. Теперь мы могли говорить. Но что-то оборвалось. Ни я, ни центровой ничего не сказали друг другу.

—Кто эта Инна, которую хотели увезти в машине на перекрестке Цомет Пат?

Ответила бандерша:

—Я же говорила: девушка подписала контракт. Потом в аэропорту Бен-Гурион хотела слинять. Такое тут часто. Девочки хотят и рыбку съесть и… Я им всем говорю: «Не дело это!» А они мне: «Ну, Хэдличка! Ну, душка!»

Я услышал повторение старой песни.

—«На работе я вам не Хэдличка! Я доктор! Доктор Риггерс! Кожник и венеролог! Кто, как не я, вам всего нужней с вашей профессией!»

Я не верил этой компании.

«Кто кому лгал? Арлекино — старухе Хэдли или она — мне?»

Я не мог понять.

«Слышали ли они об О'Брайене, об Окуне, Вахе?! Или Холомин все от них скрыл?! Знают ли о том, против кого играют и какая ставка в этой игре?»

Похоже, они только теперь об этом задумались.

— Будем откровенны. Николая убили. Боюсь, до вас тоже доберутся. Сейчас мы союзники…

— Откуда мы знаем, кто ты? Может, вы одна кодла? — заметила доктор Риггерс.

— Тогда зачем мы здесь? Хотя вы и приятные люди!

— Я хочу это выяснить!

— Я, возможно, предложу вам заказ. Поэтому я здесь.

— Укецать кого-нибудь? — Центровой усмехнулся. — Сколько ты можешь заплатить?

Старуха стукнула его по рукам:

— Я решаю!..

— Мне надо знать, как Николай собирался поступить с Инной. Введите меня в курс дела. Тогда я могу определить заказ…

—Это разговор!.. — Старуха переметнулась на мою сторону. Она точно знала, у кого в данный момент есть деньги. — Слушай сюда… Клянусь, то, что мною сказано, такая же правда, как то, что я доктор Риггерс…

Я обрисовал деятелей «Алькада».

—Вы знаете этих людей?

— Никогда не видела. Мы не из Москвы…

Центровой помотал головой:

— Нет…

— Сейчас!.. Тамарка или Генрих могут знать…

Хэдли высунулась из «рено», крикнула. Женщина, качавшая ребенка в скверике, перестала размахивать черными граблями. Тамарка и телохранитель тотчас подошли. Я повторил описания.

— Скоро я, может быть, смогу показать их фотографии.

— Нет… — Тамарка покачала головой. — Только Инну.

— Куда вы ее должны были увезти?

Ответила Хэдли:

— В Тальпиот. Я приготовила ей там комнату…

— Зачем? Николай объяснил?

— Я не спрашивала. Да он бы вряд ли сказал! К чему?

— Холомин расплатился?

— Он внес только аванс. Сказал, что ты расплатишься.

Я мог только улыбнуться.

— Что он делал в Израиле? Что ему было надо? Откровенно! От этого зависит ваш и мой гонорар…

— Он говорил, но все больше неопределенно… — Доктор Риггерс пожала плечами.

— Что это значит?

— Его, например, интересовал греческий монастырь. Кто из солидных новых русских там живет? Несколько дней ребята сидели в кустах…

— Но главное! В чем суть?

— Какая-то аудиокассета…

Утро было хрустальным. Прозрачность воздуха, прорисованность далей…

Я взглянул в бинокль. Вилла спала. В ней не было заметно перемен. Обитатели Байт ва-Ган, видимо, еще опасались после гибели Арлекино возвращаться в Иерусалим…

Я вышел из дому. Вокруг бронетранспортера с мусором громоздились свертки с отходами. Отдельно висели полиэтиленовые пакеты с черствым хлебом. Сквозь открытые люки выглядывали их хозяйки — дикие кошки…

У меня было дело в центре. По моим расчетам, письмо экскурсовода Лены Милецкой уже ждало меня в моем абонементном ящике на Главпочтамте, на Яффо. Я не доверил его ненадежному мелкому ящичку в подъезде. С таким соседом, как киевский мэн Влад, в непосредственной близости от компании, которую я лицезрел на фотографии, это было бы рискованным.

В абонементном ящике меня действительно ждал конверт. Вынимая его, я ощутил что-то плотное внутри. Там лежали фотографии. На оборотной стороне, рядом с адресом, было написано: «С Новым годом!»

Я тут же вскрыл конверт. Фотографий было две. Женщины и мужчины в пляжных костюмах. Мне бросилась в глаза супермодель. Родственница Пастора была на голову выше других. Длинные волосы. Открытый купальник. Лицо, шея, руки — в целебной грязи Мертвого моря.

«Мисс Осиная талия»…

Сбоку я рассмотрел адвоката Ламма…

Ламм запросил о неофициальной встрече вскоре после освобождения Лукашовой. Предложение было принято. На этот раз Катя выехала с изрядной охраной. Аудиенция состоялась там же, в роще на улице Куусинена, у того же деревца, которое помогало мне снимать информацию.

Я сидел в машине достаточно далеко, у входа в поликлинику. Аппаратура по негласному прослушиванию и записи снова работала безупречно. Я слушал разговор из рощи, почти не напрягаясь.

— Думаю, с вами теперь будет легче найти общий язык… — Голос адвоката звучал по-прежнему хрипло, он, видно, сильно простудился.

— Вы имеете в виду мое похищение?

—Мне ничего об этом неизвестно…

Катя предложила перейти к делу.

—У меня деликатное поручение от господина Окуня… У него проблемы. Дополнительные затраты фирмы по осуществлению комплексного проекта начисто исключили возможность ближайших выплат банку. По крайней мере, в ближайшие три месяца…

Несколько минут он переливал из пустого в порожнее:

—…Сопутствовавшая сделка, заключенная господином Окунем в Англии, оказалась под угрозой. Некая кипрская фирма…

—Этот вопрос не обсуждается.

Я внимательно слушал. Похоже, какая-то операция О'Брайена еще не успела завершиться. Было ясно, что переговоры сразу прекратятся, как только «Алькаду» переведут следующую часть кредита.

—Кстати, у моего клиента есть претензии к банку. Они чисто морального свойства…

Я услышал свое имя. Речь шла о посещении мною офиса. Это явилось для меня новостью. Ламм квалифицировал его как дискредитацию и попытку шантажа фирмы-партнера. Адвокат был возмущен до глубины души:

—Как можно? Ведь между банком-кредитором и фирмой должно быть полное взаимопонимание и доверие…

И это — после налета на ресторан дискотеки, рас shy;стрела группировки Жени Дашевского и захвата в заложники президента банка!

—Ваш вице-президент по безопасности назвался представителем нефтеперерабатывающего завода…

Выходит, разговор супермодели с неизвестным абонентом, который насторожил меня тогда в офисе, мог действительно идти обо мне! Кто-то предупреждал ее о моем прибытии! «И совещание О'Брайена с его партнерами, которое я наблюдал из-за столика в „Бизнес-клубе“, выходит, было тоже связано со мной!» Теперь криминальных клиентов Ламма интересовало, что мы знаем об «Алькаде» и фирмах, которые с ним сотрудничают. Лукашова отказалась обсуждать и эту тему:

— У вас что-нибудь еще ко мне?

— Я бы предпочел говорить с вашим адвокатом… Так было бы проще. Есть адвокатский закон Гербера…

Ламм сделал паузу, но Лукашова ею не воспользовалась. Он продолжил:

—Если в городе только один адвокат — ему не заработать и на пропитание. Если два — обоим гарантировано вполне обеспеченное существование…

Ламм запустил пробный шар:

— Мы бы с ним постарались найти ответ на вопрос, который я задаю себе не единожды. Какое условие по обоюдному согласию стороны решили не вписывать в договор?..

— Я не понимаю…

Катя вывела адвоката на текст, который мы могли в записи представить в РУОП или в суд…

—Чтобы пробить кредит в двести миллионов долларов, моему клиенту пришлось платить и платить… Отсюда растут ноги!

Ламм растолковал все прямым текстом. Кто-то из банка в выгодном для «Алькада» свете изложил материал кредитному комитету…

—За это ему уплатили!..

На нефтеперерабатывающих заводах тоже пришлось платить.

— Еще прибалтам. Иракским бизнесменам…

— Мы тут для того, чтобы вы плакались в жилетку?!

—Мы взрослые люди! Кредит будет возвращен банку только частично! Этот пункт по обоюдному согласию и был опущен в кредитном договоре. Остальная сумма будет перечислена. Но в иные сроки, которые, хотите вы или нет, нам предстоит обговорить!

Это был смертный приговор, вынесенный «Независимости» бандитской крышей. Катя замолчала. Но Ламм уже сорвался с тормозов:

—Объясните это вашему вице-президенту по безопасности. Мой клиент предупреждает: «Если он еще раз сунется в дела фирмы, ему оторвут голову!..» Он знает, о чем идет речь…

Итак, «Алькад» нуждался в трех разрешенных ему спокойных месяцах, чтобы рассовать первую порцию двухсотмиллионного кредита по тайникам за границей и сразу же получить следующую…

Этому мешал вице-президент банка по безопасности. Бывший мент. Иначе — я.

Мои действия против «Алькада» и его людей в последнее время действительно заметно активизировались. Я выставил трехсменный скрытый пост на углу Большой Бронной и Сытинского переулка, у дома, где был прописан Окунь. Потом, правда, я вынужден был снять своих ребят. Мой заместитель Виктор встретился с замом 108-го. Они вместе переговорили с хозяйкой квартиры. Она обо всем рассказала. Окунь никогда не жил у нее. Одновременно с заявлением о прописке он оформил все документы на выписку. Окунь вручил также заверенное нотариусом обязательство никогда не претендовать ни на временное, ни на постоянное проживание, ни на какие другие права. Кроме того, он ежемесячно вносил энную сумму хозяйке квартиры!

По уголовному делу он проходил как житель Ташкента, женатый, отец только что родившейся двойни. Уж не купил ли он паспорт настоящего Окуня вместе со свидетельствами о браке и рождении детей?! Я понял, что с него бы сталось.

«Дать обязательство не предъявлять права на чужих детей, жену и алименты по старости!»

В уголовном деле на Окуня фигурировала некая Инна Снежневская, в доме которой Окунь был арестован. Снежневская объяснила, что ничего не знает о преступной деятельности Окуня, который оказался в ее доме совершенно случайно. Дело происходило в Ташкенте. Снежневская была допрошена и даже три дня находилась в камере. Тем не менее она настояла на своем и была отпущена.

Далее ее след терялся. Снежневская вскоре уехала. Частный дом ее в районе Юнус Абада остался закрытым, пустым. Дома в то время ничего не стоили: отселялись крымские татары, месхетинцы, евреи, русские. Соединились ли Окунь и Снежневская? И где? В деле имелись копия диплома об окончании Окунем В.И. Московского института инженеров землеустройства, справки с последнего места работы. Как и следовало ожидать, все оказалось откровенной липой…

«Да Окунь ли он на самом деле?»

Он исчез вслед за Камалом Салахетдиновым. Это могло означать, что оба уголовника ищут правеж или черный арбитраж на одних и тех же дорогах…

Исчезла и супермодель.

Теперь я получал ежесуточную информацию из фонда. На месте «Мисс Осиная талия» сидела юная девица — я видел ее на снимке, — точная копия с нашей помощницы президента Наташи. Неудачливая, насквозь фальшивая, с тонким лживым голоском…

У меня не выходило из головы сказанное Ламмом: «Мой клиент предупреждает: „Если он еще раз сунется в дела фирмы, ему оторвут голову!..“

Адвокат гангстеров забыл об осторожности.

«Алькад» потратил уйму денег на подкуп руководства российских, прибалтийских и азиатских фирм, заполучил фиктивные документы для предъявления кредитному комитету банка в обоснование кредита…

Новый Уголовный кодекс РФ квалифицировал это преступление как коммерческий подкуп…

С фотографиями, полученными в письме на Иерусалимском почтамте, я двигался к крепостным стенам Старого города в пестрой толпе израильтян и туристов… Легкий ветерок тащил по камням тротуара валявшиеся тут в изобилии легкие полиэтиленовые пакеты. Недалеко от Яффских ворот, во дворе незаметного храма, построенного в начале века, пустовало несколько столиков. Храм принадлежал церкви Евреи за Христа, пытавшейся совместить иудаизм с христианством. Я сел за стол, смог наконец рассмотреть фотографии. Пятеро на первом снимке — все та же компания: адвокат Ламм, супермодель, Окунь с молоденькой подругой… Пятой была Инна, женщина, которую Арлекино с людьми Хэдли пытался увезти на перекрестке Цомет Пат. На втором снимке были запечатлены трое: женщина и двое мужчин.

«Киллеры, телохранители?» Непосредственная опасность для меня исходила от них! Все трое оказались моими знакомыми! Кряжистый, рукастый, с прямыми, как портальный кран, плечами, напрочь лишенный шеи, которая бы сильно украсила бесформенный кряжистый торс…

«Ургин, телохранитель Ламма…»

Его подруга загорала стоя — закрыв глаза, подставив жаркому солнцу Мертвого моря открытый верх с крупным нательным крестом.

Третьим, боком к объективу, стоял…

«Ваха!»

Оказывается, мы существовали в Израиле бок о бок!

Я мог спокойно заказывать для себя «груз-200».

«Но вот беда: отправить меня в цинковом гробу будет некому!»

Теперь я мог рассмотреть оба снимка вместе. На супермодели был полосатый, как матрас, топик, крохотное бикини. На шее сверкал медальон. Она возвышалась над Ламмом наподобие Эйфелевой башни.

Окунь позировал сбоку, скрестив на груди руки, мускулистый, с крутым крепким задом, бычьими крупными глазами.

«Когда рисуешь нос, смотри на ухо, тогда поймешь пропорцию…»

Деваха Окуня ничего особенного собой не представляла.

У Инны были округлые, трогательных пропорций бедра, маленькая грудь.

Вся компания фотографировалась с явным удовольствием.

Это было за несколько часов до того, как Арлекино предпринял свой безумный шаг. На следующий день его убили. А остальные, как принято, на время разбежались, притихли…

Я скосил глаза на округлые бедра Инны…

В перспективе у меня была еще одна ее фотография — вместе с Окунем, в газете, о которой рассказала Лена:

«НОВЫЙ РУССКИЙ СО СВОЕЙ ПОДРУГОЙ В НАРЯДАХ, КОТОРЫЕ ОН ЕЙ КУПИЛ К ЕВРЕЙСКОМУ ПРАЗДНИКУ…»

Подпись словно стояла у меня перед глазами.

На Кинг-Джордж я вошел в книжный магазин. На витрине вместе с книгами лежали аудиокассеты. Я достал листок с названием композиции: «Ten Years After» 1967/Rock amp; Roll music to the World» 1972.

Подал его молоденькой продавщице. Ничего не сказав, не улыбнувшись. Против правил. Она не подала виду, что обижена. Подумала, наверное:

«Эти из России… Всегда суровы!»

«Им не понять наших проблем! — подумал я. — Как нам не понять, о чем они говорят в свои телефоны на тротуарах, из машин. В автобусах. Какие у них такие срочные дела? Наехали?! Нечем платить?! Нет работы, иврита?»

Девушка подала аудиокассету. Я проверил название.

«Она!»

—Спасибо.

Мы улыбнулись друг другу. Стало легче обоим.

Зима, по свидетельству синоптиков, в Иерусалиме выдалась необычной. Январь и февраль обещали быть теплыми, гораздо теплее обычных. Зато март — апрель виделись метеорологам холодными и дождливыми. В квартире была теплынь. Я включил магнитофон, поставил «Ten Years After» 1967/Rock amp; Roll music to the World» 1972. Довел звук до терпимого уровня. С первого раза я обычно ничего не мог сказать о достоинстве композиции…

Вечер я провел в читальном зале библиотеки Общинного дома. Я проглядел бесчисленное количество фотографий, реклам, объявлений об услугах, знакомствах, распродажах…

Самым коротким было: «Большие деньги». И номер телефона. Прямо как о новом острове сокровищ. Между тем речь шла наверняка о Гербалайфе или «кремлевской таблетке».

Внезапно я увидел то, что искал!

Сбоку вверху, в левом столбце. Фотография 10x13. Окунь — высокий, в костюме с бабочкой, крепко-телый, с маленькими ушами — придвинулся к своей пассии, стоявшей чуть впереди. Инна — такая же высокая, круглолицая — улыбалась. На ней был новый элегантный костюм. Окунь смотрел в объектив чистыми глазами шулера, за руками которого необходимо постоянно внимательно следить. Особенно если он убирает их со стола… Пленка припечатала его руку к передней части округлого даже на фотографии женского бедра.

Подпись гласила:

«НОВЫЙ РУССКИЙ СО СВОЕЙ ПОДРУГОЙ В НАРЯДАХ, КОТОРЫЕ ОН ЕЙ КУПИЛ К ЕВРЕЙСКОМУ ПРАЗДНИКУ…»

Ниже, под фотографией, стояло мелким шрифтом:

«Игорь Буран и Инна Снежневская после покупок, сделанных ими специально к празднику Ханука».

«Инна Снежневская…»

В Ташкенте в ее квартире милиция арестовала Окуня.

Команда была связана давнишними узами.

Фамилия фотографа отсутствовала.

Вместо нее стояла ссылка на газету «Едиот ахронот». Узнать имя и адрес корреспондента было несложно. Я осторожно вырвал страницу, взял ее с собой.

Фамилия фотокорреспондента, представившего снимок в редакцию «Едиот ахронот», оказалась Левит. Он жил в Иерусалиме. Мне дали номер его телефона. Я немедленно позвонил. Фотокорреспондент находился на службе. Рабочим местом его была все та же мощенная узорной плиткой пешая зона вокруг улицы Бен Иегуда. Точнее, ее часть от центральной Кинг-Джордж до площадки, где молодежь из военной полиции, парни и девчата в расстегнутых куртках на синтепоне, с автоматами на бедрах, часами болтает о своих делах… Тут же бродили туристы: французы, латиноамериканцы. Витрины блистали золотыми цепочками, колье, брелоками, сотнями сувенирных маек с гербами и видами Иерусалима, Израиля…

Левит назначил мне свидание в маленькой кофейне на улице Шамай рядом с офисом министерства внутренних дел, которое в Израиле выполняло не все, а только сугубо гражданские функции родного МВД РФ.

Как водится, я приехал раньше. Стоя на углу, я сразу вычислил Левита по фотокамере и взгляду, который он бросил в сторону кафе. Судя по всему, он был один. Догнав его в дверях, я назвал фамилию министра внутренних дел РФ:

—Куликов…

Но Левит не обратил на это внимания:

—Миша Левит.

Мы пожали друг другу руки. Свободный столик стоял в углу. Мы заговорили, словно знали друг друга сто лет.

Он был худой и смешливый. В традиционной безрукавке журналиста, обремененной десятками карманов и карманчиков. В фильме о Ходже Насреддине он мог бы сыграть роль мудреца и звездочета. Левита в кафе знали. Он успел поздороваться почти со всеми и заказать по чашке кофе афух. Разговор наш, точнее, та его часть, которая мне была важна, оказалась короткой.

— Помню… Двое. Он и она. Очень смешные. В магазине. Он купил ей наряд к празднику Ханука.

— Отличный получился снимок!

— А подпись?! Я поместил картинку в «Едиот», а потом «выдал замуж» еще дважды. Кстати, никто не заплатил, кроме «Едиота»…

— Там вилла?

— Трущоба богачей. К сожалению, второй снимок не пошел. Вилла прикрыта другими строениями…

— Любопытно взглянуть.

Он посмотрел испытующе:

— Хочешь прийти в гости?

«Уж не принял ли он меня за взломщика?» Я успокоил:

—Она моя школьная подруга… В каком это районе?

—Рамот.

О вилле в Рамоте говорила и Лена Милецкая, гид!

— Но смотри! Игорь Буран — мужик крутой! Чуть не разбил камеру, когда я сделал снимок. Но ей идея поправилась. «Подарок к Хануке…» Реклама лица на всю страну.

— Чем они занимаются?

— Она что-то тут продает. Или, наоборот, покупает.

— Вилла принадлежит ей?

— Не знаю. Но она там живет.

— Как ты узнал их имена?

— Он сам их назвал. — Левит проявил профессиональное любопытство. — А что в действительности? Это вымышленные имена?

Он, безусловно, заслуживал гонорара. Я честно с ним расплатился:

—Это Окунь. Российский бизнесмен. И по совместительству киллер.

—Да-а…

Он был озадачен.

— Тебе встречались они потом?

— Один раз. Инна…

— А в тот день?

— Я просто поехал за ними. Взял такси… Ты можешь легко найти дом. Каждый водитель знает. Район новых вилл. Там, на участке, российский контейнер! Его видно с дороги!

Утром служба безопасности банка обеспечивала доставление валюты. Во избежание нападения мы хранили дату инкассации в тайне до последней минуты.

Нападение на нас началось по классической схеме. На перекрестке Большой Спасской «Джип-Гранд-Чероки» неожиданно вклинился сбоку в строй… Одновременно ударили автоматные очереди. Казалось, стреляли со всех сторон. Водитель «Джипа» погиб в самом начале атаки. На крыше углового здания находилась одна из огненных снайперских точек, организованных вдоль трассы сопровождения инкассации…

Водителя опустили на дно кабины, к рулю сел один из бандитов.

Улица была забита транспортом.

Между тем инкассаторская машина, в которой сидел Виктор, мой зам, неожиданно, нарушая правила, погнала против движения, выскочила из зоны обстрела…

К нам уже мчались на помощь. Отъезжая от банка, я по рации передал дежурному, чтобы в пути было организовано усиление.

Свои девятьсот тысяч долларов, поступившие в тот день, мы доставили в целости.

Кстати, именно такая сумма была захвачена преступниками, расстрелявшими инкассаторов в Скорняжном переулке…

Вечером, перед уходом из банка, я прослушал запись вчерашних телефонных разговоров сотрудников, в том числе Наташи, помощницы Лукашовой. Изрядно обалдев от ее смешков и переливов лживого тоненького голоска, я неожиданно наткнулся на ее странный разговор с подружкой. Они болтали о том о сем, в общем, ни о чем. В приемной, видимо, в это время никого не было, никто не мешал. В конце помощница добавила без видимой связи:

—Завтра, Юля, с утра по магазинам…

Наступила пауза. Потом они снова заговорили о пустяках. Быстро свернули разговор.

«Завтра с утра по магазинам…»

Наташа работала и ни в какой магазин уйти не могла. Тем более с утра! Меня зацепила эта фраза. На утро была назначена инкассация! И помощница президента банка о ней знала!

Юля — имя супермодели.

—Есть интересные данные…

Мне неожиданно позвонил мой преемник из милиции Павелецкого.

— Можешь сейчас приехать?.. По-моему, тут интересная информация о вашем шефе.

— Салахетдинове?

— Да. У вас телефон защищен?

— Можешь говорить. Что там?

— Его убили. В Кельне.

В банке еще никто ничего не знал.

—Сейчас буду!

Я застал своих бывших коллег за прослушиванием магнитной записи. С начальником розыска сидело несколько оперативных уполномоченных. Все здесь, меня знали. Благодаря зигзагам своей биографии и отчасти благодаря журналистике я давно уже стал вокзальной знаменитостью. Мы обнялись.

— Вы одним мужиком интересовались… Фирма «Колеса» — «Экология»…

— Пастор!

—Ну! Я сейчас поставлю сначала!

Он включил запись на перемотку. Сидевший рядом младший инспектор, ныне начальник над пятью камерами для задержанных, вокзальным ИВС, стукнул меня коленкой под столом, мигнул:

— Как живешь?

— Все нормально.

Мы дружили.

Николаев предпослал короткое вступление:

—Пастор только прилетел из Кельна. Это они в бане. С девками. Те сейчас придут. Тут такое начнется… Ну, понеслась!

Разговаривали двое. Запись была довольно чистая. Говорившие выпивали, но стука ножей, вилок не было слышно.

—Закусывают солеными огурцами… — Начальник ИВС снова мигнул, отсылая к близким нам обоим воспоминаниям.

Речь шла о некоем заведении.

«— Недалеко от церкви…

— Собора, что ли?

— Ну, она их вот так держит… Сто пятьдесят долларов с носа…

— А стол?»

Спрашивавший был молодой, энергичный. Голос звучал напористо. Я был уверен, что слышал его. Ему отвечал Пастор:

«— Кормежка ее. Кормит, как на убой. Девчонки даже всего не съедают…»

—Это самое начало…

Николаев отмотал добрую часть кассеты:

—Пастор, по-видимому, инспектировал бордель. И дает отчет…

Запись пошла дальше.

Снова о том о сем. По-видимому, в помещение кто-то входил. Но вот они остались одни. Это сразу почувствовалось.

«— Ты говорил с ним?» — Тот же молодой голос. Я подумал вдруг, что он принадлежит кавказцу, который безукоризненно говорит по-русски.

Пастор задумался. Собеседник не торопил.

«—Да…

— А он?!

— У адвоката записан весь их разговор с О'Брайеном. На аудиокассету. Но он клянется, что ничего об этом не знал!»

Оба замолчали. На этот раз надолго.

Разговор о Камале Салахетдинове выглядел как продолжение темы об аудиокассете…

После выезда из России каждый шаг Камала за границей контролировался структурами «Алькада». Некоторое время он обитал в маленьком городке Клодт на берегу Женевского озера в провинции Во. Снимал стоявший особняком дом. Пастор несколько дней жил у него. Потом они оба уехали в Германию. В дороге Салахетдинов что-то заподозрил. Дважды поменяли машину, а затем и вовсе пересели в поезд.

«— …Совсем охренел. Думал, что опускает полку в купе. Дернул шнур. А это стоп-кран… Встали! А по поезду уже забегали… „Где? Кто?“ Камал сунул проводнику сотню…»

Пастор засмеялся.

«— Бир, шнелер! Пива! Показал: сдачи, мол, не надо… Короче, обошлось…»

Раздался легкий звон хрусталя.

— Вот это место… — шепнул Николаев.

«— А что в Кельне?»

Пастор продолжил отчет:

«— Отель маленький, тихий. Ни одного человека. Ни внизу, ни в коридорах. Хозяин — в другом здании… Тут Окунь прибыл. Без него какой разбор?!»

Ребятам с Павелецкого это все было до лампочки. Бойцов Николаева интересовала судьба похищенных контейнеров с сигаретами.

К убийству Камала Салахетдинова перешли внезапно:

«— …Я только ступил на тротуар — и сразу трата-та… Камала с ходу в решето… Лежу. Еще очередь над головой! Чувствую, водила меня сзади тянет…»

На пленке послышались голоса приближающихся девиц. Разговор прекратился…

Оперативники сразу обрели интерес.

—Сейчас… — сказал начальник ИВС, — самое интересное!

На фоне женских голосов был слышен вопрос:

«— Отари еще в Москве?

— Он отбыл сразу. Я не видел его. Думаю, он в Израиле.

— Он знает обо всем?»

Речь шла об аудиокассете, про которую мне рассказал Джамшит: разговор О'Брайена с киллером.

Ответ мы не услышали.

Пьяные голоса женщин прозвучали близко и громко:

«—Будто у нее мыши в руках трахаются!

—Все! Ни капли в рот, ни сантиметра в жопу…»

Оперативники засмеялись.

Запись кончилась.

Мы продолжили разговор с Николаевым вдвоем.

— Мне нужен Пастор…

— У нас он проходит как Виннер. Немец. Впрочем, какой он немец! Наш российский мошенник. Дважды судим. Со связями. В основном сексуальными. Полный извращенец. Ну, вы слышали! Мы его прихватили в микроавтобусе, набитом крадеными сигаретами. Задокументировали…

— Будешь задерживать?

— Основания есть.

Мой преемник прошелся по кабинету. Юркий, невысокий мужик, таежный охотник. С началом охотничьего сезона он всеми правдами-неправдами отпрашивался на несколько дней. Уезжал на Алтай. Потом возвращался, пахал месяцами без выходных.

—Как соучастник, запросто может пойти по делу…

Я обдумал ситуацию, пока слушал запись разговора, сделанную в бане.

—Дай мне побыть с ним в камере!

Я предвидел его первую реакцию. Предвидя неизбежные возражения, поднял руку:

— Знаю: приказ! Голову оторвут! Во всем мире офицеров полиции используют как агентов! Ты меня знаешь. Я лишнего не позволю. Но поговорю как профессионал с полной выкладкой…

— Выгонят в двадцать четыре часа!

— Я сяду в пятницу вечером. В воскресенье уйду. Оформим туфту. Кормежку не выпишем. Об одежде не беспокойся: я приеду в ней. Никто не узнает…

Николаев посмотрел на меня с любопытством, как в те времена, когда был опером, а я — его наставником…

Когда я вернулся к себе, в банке уже было полно слухов о гибели Камала Салахетдинова. Обстоятельств никто точно не знал. Ссылались на анонимный звонок из-за рубежа…

На второй день хлынул обильный поток информации.

О разборке русской мафии в Кельне сообщили все крупные немецкие газеты, а в «Кельнише рундшау» были помещены даже вполне различимые снимки убитого.

Камал не был увезен, похищен.

С ним вместе покинул город Клодт российский гражданин К.М. Виннер, известный в кругах, близких к российско-немецкой мафии, под кличкой Пастор. Все было так, как на магнитной записи Пастор поведал своему собеседнику.

По данным, полученным детективами «Лайнса», Пастор был представлен Камалу в качестве посредника братвы в Кельне… Может, Пастор убедил Камала в том, что именно в тихой Швейцарии его поджидает опасность… В Кельне следы обоих пассажиров прослеживались частными детективами не очень четко. В тот злополучный вечер они втроем приехали в небольшой ресторан, который полиция давно уже держала под наблюдением. Всю группу к месту действия доставил джип. По предположению корреспондента газеты, у Салахетдинова возникли споры со стороной, получившей в последнее время большой валютный кредит в банке «Независимость». Представителям сторон была назначена в ресторане встреча с проживающим в ФРГ известным в ор о м в з а к о н е, разбиравшим споры российской мафии. Однако у входа в ресторан Камала Салахетдинова уже ждали двое киллеров, которые без предупреждения открыли огонь из автоматического оружия. Человек, ждавший Камала и его спутников внутри ресторана, исчез с первыми звуками выстрелов. Немецкая полиция полагала, что именно его обезглавленный труп она обнаружила через неделю в чемодане, оставленном недалеко от обочины скоростной четырехполосной магистрали… В полуста километрах от этого места был оставлен и джип. Машина оказалась украденной в Бельгии. Труп Камала Салахетдинова прибыл на родину через день.

Среди присутствующих, подметавших пол длинными, до земли, кожаными пальто, были и те, кто организовал убийство.

Я видел Окуня, Ваху, Ургина. Пастор, по счастью, не появился…

О'Брайен приехал в окружении профессиональных боевиков-наемников, воевавших всегда на стороне тех, кто мог платить.

Многих бизнесменов сопровождали боевики из личной охраны, откровенные преступники, по которым плакала зона…

Очередная громада металла, напичканная электроникой и людьми, с грохотом взмыла в небо. Валил снег.

Расслабляться было нельзя…

Я поймал на себе мимолетный взгляд одного из обернувшихся кавказцев. Это был телохранитель, периодически появлявшийся то в обществе О'Брайена, то Ламма, заказывавший как-то в «Бизнес-клубе» за соседним столиком бугламу с ткемали.

Мулла, склонившись, что-то шепнул ему на ухо.

Боевик меланхолично жевал…

В пятницу вечером я был на Павелецком. Мы еще раз обговорили все детали задуманной мной комбинации.

«А что делать?..»

Лукашова, Джамшит, даже криминальный Камал Салахетдинов при жизни действовали в соответствии с условиями, сложившимися на нашем рынке бизнеса. Мы не стреляли, не рекламировали акции, разорившие пол-России. Не обокрали людей, доверивших нам свои сбережения. Банк «Независимость» был обороняющейся стороной. Агрессивной была сторона О'Брайена.

Закон не мог нам помочь.

Российское правосудие шевелилось, когда к нему в клетку бросали хищника обессиленного, в железе, с перебитым хребтом… Юстиции тогда оставалось только поднять лапу и в соответствии с буквой закона, убедившись, что самой ей ничего не грозит, благословить мучение.

Мы не могли ждать, когда О'Брайена, Окуня, Ваху и Пастора, а заодно и Ламма — всю их бригаду — добрые смелые дяди из РУОПа на носилках внесут в зал суда.

Борьбу за свое выживание приходилось вести самостоятельно и иногда при рискованных обстоятельствах…

Мы спустились на два лестничных марша вниз, открыли дверь «Посторонним вход запрещен». Я был в черной тройке и белой сорочке и чувствовал себя статистом на маскараде. Меня тщательно обыскали. Карманы вывернули, проверили все швы. Помощник дежурного, крутобедрая деваха в сержантских погонах с сардельками вместо ног, придержала наружную дверь, когда меня проводили в И ВС. Вторую дверь прикрыл маленький милиционер в бронежилете с автоматом и детективом за поясом. Это была та же смена, которую я видел, когда, уходя от слежки, приехал на вокзал. Оба — деваха и милиционер — делали вид, что видят меня впервые.

«Эти языки не развяжут!»

Я шел впереди, за мной начальник ИВС. Грохнули две решетчатые двери, которые нам открыли изнутри. Мы были уже в изоляторе. В закутке у входа находилась кухня и рядом туалет. Как и положено, меня вначале ввели туда. Все пять камер, расположенных буквой «Г», слышали, как доставили нового задержанного.

—В пустую… — распорядился начальник ИВС.

Один из двух дежурных — молодой, безразличный — меланхолично крутанул ключом замок, почти одновременно подал дверь на себя до упора. Знакомые стены, окрашенные унылой масляной краской. Тяжелый дух. Настил из досок «для отдыха», занявший треть камеры. Я побрел к нарам. Загремел замок. И время сразу остановилось.

Меня разбудил поворот ключа в замке.

—Здоров…

Это был он. На бледном лице бросались в глаза красноватые крылья носа и веки. На Пасторе тоже была деловая тройка. Наши костюмы были как родные братья. Ему не дали сменить одежду. Взяли прямо в офисе «Колеса» «Экология». Только отобрали галстук. Может, бабочку.

—Привет.

Дальнейший успех предприятия зависел от меня самого. С этой минуты мы как бы поменялись местами. Я был задержанным, к которому менты кинули в камеру своего человека. «Своим» был Пастор.

—Давно здесь?

Пастор не узнал во мне секьюрити, не пускавшего когда-то его с телкой в отель на Арбате. Все другие наши встречи проходили и вовсе заочно.

— А что, собственно? — Я не был особенно дружелюбен.

— Как тут теперь порядки?

— Меня только сегодня привезли. Из Каширы.

— Сам каширский?

— Москвич.

— А откуда?

— Ты сам-то откуда?

Он назвался настоящим именем.

—Занимаюсь мелкой оптовой торговлей…

Я назвал имя-отчество, вписанное в бланк задержания на тот случай, если прокурору или другому проверяющему придет в голову заехать на Павелецкий. Протокол был липовый. После моего освобождения начальник ИВС должен был лично его изъять и уничтожить.

— Я находился в Каширском следственном изоляторе.

— Долго?

Постепенно разговорились.

— Из Каширы меня доставили для следственных действий.

— А где работаешь?

— Частная охрана.

— А при чем железнодорожная милиция?

— Какое-то хищение. Обнаружила, когда вагон был на главных путях… Подозревают, что кража была, когда он находился на подъездных. Рядом с охраняемым объектом… А ты?

— Я тут с утра. Тоже какая-то глупость: хищение импортных сигарет! Чушь! Я готов им купить эти три контейнера, чтобы отвязались. Как у тебя с перспективами?..

— Вроде есть шанс.

Я объяснил про подвешенные на вагонах пломбы, которые профессионалы снимают весьма тонко и так же тонко подвешивают.

—Иногда вагон может пройти тысячи километров, прежде чем обнаружат! От Владивостока до Москвы… — Бывший начальник уголовного розыска железки, я мог рассказать Пастору тысячи историй об этом.

— И что?

— А тут, на наше счастье, пломба вскрывалась. И даже дважды… Им в жизни ничего не доказать!

Пастор заговорил о себе. Я убедился в том, что он тоже боится быть искренним. Первый предложил:

—Может, поспим? Это лучшее, что нам остается…

Утром, во время и после оправки, мы почти не разговаривали. Дежурный наряд сменился. Мы получили по эмалированной кружке чаю, по краюхе хлеба с двумя кусками сахара.

Перед тем как дверь в камеру закрылась, я обратился к одному из ментов, показавшемуся мне более сообразительным:

—Следователь вчера при мне звонил жене насчет передачи. В Каширу ей далеко ездить. Поэтому я без сигарет, без сменки. Она должна была сегодня утром привезти…

Дежурный молча посмотрел на меня. Ничего не сказал. Утро провели молча. Была суббота. Никого из ИВС не вызывали. Неожиданно в камере загремел замок. Тот же дежурный молча взглянул на меня, на пакет, который держал в руках. На пакете была выведена взятая мною фамилия.

—Держите…

Я сел спиной к глазку. Стал перебирать полученное. Несколько парниковых помидоров, огурцы. Головка свежего чеснока. Пирожки. Блок «Кэмел». Все, что я загодя приготовил сам и оставил в кабинете Николаева. Все было намеренно вскрыто, проверено. Каждый пирожок переломан. Я не спешил есть. Первым делом принялся тщательно все проверять. Пастор возвышался надо мной, с любопытством следил за моими манипуляциями. Я был неистощим в поисках весточки с воли, и наконец настойчивость моя увенчалась успехом. В одном из переломанных пирожков с рисом, в самом уголке, лежала записка — скомканный шариком кусочек папиросной бумаги. Крохотными печатными буковками там было рассыпано:

«Следователь сказал, что завтра пойдешь домой, свидетеля твоего никто не видит уже с месяц, еще звонили из страны, надеются, ты сразу приедешь…»

Я продемонстрировал к с и в у Пастору. Он прочитал ее очень внимательно. Все у меня внутри замерло. Пастор возвратил мне записку. Он молчал. Чувствовалось, что колеблется. Я лег. Смотрел в потолок. Принесли баланду. Пастор от своей порции отказался. Я последовал его примеру. Обед для ИВС брали в столовой на Москве-Товарной. Готовили там совсем неплохо. Внезапно он решился:

— Если не секрет, о какой стране речь?

— Израиль.

— Я так и подумал. А где именно?

— Маалей Адумим. Под Иерусалимом. У меня даже виза на руках. Приходилось бывать? — Я взглянул на его.

— В Иерусалиме. В Тель-Авиве. В Кейсарии…

Милицию Павелецкого вокзала не могли интересовать зарубежные связи Пастора. Сфера ее интересов простиралась до станции Павелец и еще по Окружной железной дороге…

— Отличные места…

— Думаешь, тебе дадут выехать?

— Я бы не хотел сейчас обсуждать этот вопрос:

Пастор принял решение в ночь на воскресенье. Сразу и бесповоротно. Он не сомневался в том, что само Провидение послало ему меня в камеру.

— Мне надо передать привет моему партнеру…

— В Москве?

— В Иерусалиме.

Я пожал плечами.

— Труд оплачивается.

— Пока я ничего не могу сказать…

— На нет и суда нет. Но если выпустят…

—Я сделаю что смогу. Милиция не будет об этом знать. Это могу гарантировать.

Я и в самом деле не собирался впутывать Николаева в историю противоборства О'Брайена и Камала Салахетдинова. Бумагу мы взяли в туалете, грифель у него был. Мы сели рядом.

—Имя придется запомнить. Отари.

Он говорил об Отари О'Брайене…

— Вот контактный телефон. Говорить только с ним. Тебе дадут его координаты.

— Я понял.

— Надо передать О'Брайену всего несколько слов. «Кассета на вилле у адвоката, в Иерусалиме…» Все!

— Он знает, что за кассета, какой адвокат?

— Да. Второе имя — Джамшит…

Я едва не выдал себя:

— Понял.

— Джамшит подсылает своего человека в Иерусалим за этой кассетой…

«Здорово!..»

Разговор с Джамшитом состоялся на днях. Наедине. В «помещении для деловых переговоров», абсолютно чистом… И вот передо мной человек, который знает о задании, которое мне предлагалось.

После разговора с фотокорреспондентом Мишей Левитом я нашел виллу Инны Снежневской, о которой он говорил. Вилла стояла действительно у дороги. В Рамоте. В районе новых вилл. Еще из автобуса я увидел контейнер с надписью «Союзхимэкспорт», стоявший рядом. Вокруг шло строительство. Я задал пару вопросов рабочему у контейнера, но ответа не получил. Это был араб, знавший английский язык. Он работал на стройке. Я прошел вдоль улицы. Мне встретился еще работяга, на этот раз местный…

Всегда поражает, когда живущие поблизости аборигены не знают кратчайшей дороги, или проходного двора, или, как в моем случае, того, кто живет в соседнем доме…

Трехэтажная белая вилла обращала на себя внимание.

Я оглядел ее глазами секьюрити. Парадный вход был в глубине тупичка, образованного боковыми стенами. Сбоку от двери виднелось небольшое окно служебного помещения. Вилла была построена недавно. Всюду виднелись следы стройки. Лампочка над входом не была защищена, на цоколе — брызги белил. Закрытый гараж располагался на уровне второго этажа. Заезд в него был выше по склону и соответствовал уровню дороги. С горы, рядом с контейнером, на котором выведены русские буквы, был виден пустой внутренний двор.

Это уже вторая вилла, принадлежавшая людям из команды, обслуживавшей О'Брайена.

Первая была на Байт ва-Ган, я нашел ее по телефонному справочнику, используя контактный телефон, полученный в ИВС на Павелецком…

Металлические шторы на окнах всех трех этажей были опущены. На многочисленных балконах не было ни одной вещи. В данный момент вилла пустовала. Это было мне на руку.

«Арлекино неспроста начал именно со Снежневской!..»

Я решил, что в ночь на субботу одним махом — чик-чик! — с помощью людей Хэдли осмотрю виллу изнутри…

Влад, сосед по подъезду, в неизменном спортивном костюме, дымчатых очках, садился в «тойоту». Его друга с ним не было.

—Привет, командир…

Мы поздоровались. Жена его уже сидела за рулем. Она дружески кивнула мне. У нее была скупая улыбка ухоженной женщины, никогда не приоткрывающей ни перед кем мир своих истинных непростых проблем. Рукопожатие Влада было крепким. Он чуть пережимал во всем, что подчеркивало его крутость.

— Слыхал, что они опять сделали, козлы? — Он отпустил ручку дверцы.

— Нет…

— Подняли цену на бензин! Совсем оборзели!

Это была его обычная песня.

— А вообще?

—Тамарка на этой неделе возьмет билеты в Киев. Съездит, осмотрится. Там, глядишь, и я свалю… Пошло оно все на х… А как тебе зима эта! Ведь уже декабрь кончается!

Он закурил:

—В Сибири, бывало… Градусов тридцать. А спичка горит! Безветрие… Идешь на лыжах. Рюкзак двадцать килограмм. Нас посылали на вечную охоту. Ружье, два патрона… И — «гуляй, Вася!».

Жена с улыбкой поглядывала на нас. Они куда-то опаздывали, но Влад не собирался комкать разговор. Жену он, похоже, вышколил.

—Раз иду. Третий день. Тайга. Вижу: собаки треплют оленя, а он не бежит. Взял на мушку. Вдруг чую — как дымком потянуло. Гляжу: а сбоку костер! Якут меня самого на мушке держит… «Дагор, — говорю. — Стой, друг!»

Вслед за Хемингуэем я не очень доверяю рассказам о себе, особенно если они выглядят правдоподобно.

Жена снова взглянула.

—Да счас! Успеем! Ну вот…

Он продолжил, но уже не в охотку:

—Попили с ним чайку. Олень, он не дикий был… Якут, помню, подарил мне два патрона МСК. Он был с карабином.

Влад снова подал дверцу на себя:

—Интересуешься грибами? Мы едем на гору, за Хадасой. Дождь был. Грибки должны пойти…

По утрам каждый день они куда-то уезжали. Люди они были темные. Непонятно, как попали сюда Я отказался. Из окна на третьем этаже высунулась рука с салфеткой. То ли встряхнула, то ли подала знак. Влад достал сигареты. Крохотный белый листок выпал у него из кармана. Позади крякнула чья-то машина, стоявшая на сигнале. Тотчас местные дикие кошки — пугливые, с уплощенными мордами и грязными пятнами под переносьями — спрыгнули с мусорного бака. Отбежали. Влад спросил еще:

— Чего-то ты последние дни как потерянный…

— Рецензии замучили.

—Пошли всё на х… Ну, давай!

Они уехали. Я подобрал упавший клочок. Развернул. Бумага была на русском: «Спецсредство СС 536/43 для выведения надписей, сделанных шариковой ручкой, чернила для заполнения паспортных граф…»

Под боком у меня, должно быть, подделывали документы. Впрочем, за Владом и его молчаливым корешем числилось не только это. Иногда я готов был подумать, не ходят ли они по карманке. При посадке в автобус в центре, у Машбира, тут часто возникали подозрительные сутолоки…

Я подкрутил бинокль. Мне не померещилось! Поздно вечером на вилле на Байт ва-Ган появились обитатели. Вовсю шла хозяйственная жизнь. На первом этаже кто-то открыл окно, потянул натянутый под окном тросик, на котором сушили белье. Я услышал долгий режущий ухо звук. Женщина, развешивавшая белье, появилась на крыльце. Выскочившая из дома собака с ходу погналась за летавшими на небольшой высоте пичужками. Приземистый сильный пес сделал несколько прыжков подряд, выбрасывая одновременно вперед передние и задние лапы. Это был молодой злобный пит-бультерьер. Вслед за собакой появился охранник. Несмотря на расстояние, я узнал его.

«Лишенный шеи, руки-крюки…»

Это был телохранитель адвоката Ургин. С ним была его подруга, которая по совместительству вела хозяйство Ламма.

Все больше темнело. Бинокль уже не мог мне помочь.

Вилла спала. Светильники продолжали гореть. Несколько легких кресел в центре площадки перед входом показывали место будущих трапез…

В глухой предутренний час я вышел из дому.

Было ветрено. Тусклые огни на вершине Байт ва-Ган все больше напоминали захолустный мир кишлаков.

Вилла моих соотечественников стояла особняком.

По меньшей мере с десяток светильников освещало площадку перед входом, широкую боковую лестницу на второй этаж и балюстраду.

Сбоку за забором, в колледже для девочек из религиозных семей, было все так же мертво, тихо. Я осторожно двинулся к подножию. Тропинкой вдоль отвесно срезанного склона подошел к вилле. Кресла, которые я видел в бинокль, стояли перед дверями за чередой невысоких пальм, на площадке из мраморной плитки. На окнах первого этажа были опущены жалюзи. Кроме того, каждое, как принято тут, имело решетку. Было полнолуние. Ни один звук не доносился изнутри. Я не знал, где находится пит-бультерьер, которого видел вечером. Со мной был «клоп», который крепился специальной пленкой. Это было подслушивающее устройство иного рода, нежели то, что стояло в квартире Кама-ла Салахетдинова.

Там нашей целью были телефонные коммуникации.

Это же, величиной в половину спичечной коробки, способно было транслировать разговоры, которые велись в зоне его действия. Дальность передачи достаточно солидная. С его помощью я намеревался снимать информацию без ретранслятора.

Я быстро осмотрелся. Здесь, за границей владения, отмеченного пальмами, малейшая нерешительность могла стоить мне жизни. Ургин мог пристрелить меня абсолютно спокойно.

Я действовал четко. Мне понадобилась секунда, чтобы выбрать место, и еще две, чтобы укрепить «клопа»…

«Есть! Линяю!..»

Я навел бинокль на дом. Светильники еще горели. Не шелохнувшись, стояли молодые тонкие пальмы. Внутри вроде тоже все было спокойно.

Совершенное устройство, принимавшее сообщения «клопа» из кресла перед входом и посылавшее их в миниатюрный прибор, обладающий баснословным объемом для записи информации, родилось в свое время в секретнейшем НИИ КГБ. Я приобрел его на выставке в Манеже, где в последний раз видел в Москве О'Брайена и Николая Холомина — Арлекино. Там это устройство свободно предлагалось на рынке частной охраны. Прибор должен был начать запись автоматически при первых звуках голоса. Я включил радио. В утренних новостях меня насторожило короткое сообщение, прозвучавшее в конце последних известий, перед прогнозом погоды, когда обычно звучат криминальные новости. Я услышал слова: «миштара» — «полиция», название города «Ашдод», а затем неизвестное мне словечко «гвиа».

«Ашдод», «полиция», «гвиа»…

Я достал знаменитый суперсловарь банка «Дисконт».

Перелистал.

«Гвиа» — «corpse» (англ.) — «труп»…

«Полиция обнаружила в Ашдоде труп! Арлекино!»

Сообщение полиции вскоре передали по-русски…

На вилле было по-прежнему тихо.

Прошел час, другой. Между тем с утра мне надо было на Кинг-Джордж к иерусалимскому адвокату, работавшему с ассоциацией «Лайнс». Дата встречи определена была еще месяц назад.

Прозвенел телефон, но я не снял трубку. Теперь я уклонялся от разговора с рэкетиром. Тянул время. Ничего хорошего от этого звонка я не ждал. Надо было уходить. Внезапно я почувствовал, что записывающее устройство работает! Я включил звук. Бесчисленные помехи, скрипы попадали на высокочувствительную аппаратуру, мгновенно становясь элементами информации. Я схватился за бинокль. Стройная молодая особа, которую я видел на фотографии с Мертвого моря… Подруга рукастого Ургина… Женщина, развешивавшая накануне белье, негромко напевала, убирая площадку перед входом. Неделя начиналась. Ургин и его боевая подруга, судя по всему, собирались обосноваться тут надолго.

«В субботу они точно будут здесь…»

Следовало найти способ, как их спровадить…

Адвокат Леа — невысокая, чрезвычайно приятная женщина — была профессионально внимательна, абсолютно спокойна. В основу ее спокойствия и уверенности в себе, как мне объяснил Рембо, было положено счастливое обеспеченное детство с домашними преподавателями, машиной, которую ее родители подарили ей на совершеннолетие, и т. д. Я всегда чувствовал людей, у которых в детстве была не то что настоящая, как у нее, а просто большая игрушечная машина с педалями… У меня не было ни той ни другой, и результат — налицо. Счастливцы выросли более спокойными, терпимыми, доброжелательными… Административная власть, отобравшая у Леа «Жигули», ничего не смогла изменить в ее характере. Маленькие женщины, как известно, самые несгибаемые… Ей и ее мужу разрешили уехать из Риги одними из первых, ненадолго приоткрыв для этого крохотную калитку в гремящем «железном занавесе». Леа была бесконечно терпелива и обстоятельна. Мы проговорили больше часа. В конце приема меня ждало традиционное:

— Могу я предложить вам чашечку кофе?

— Спасибо. Вас ждут. Может, кофе в другой раз?

— Ни в коем случае. Это время принадлежит вам. Они пришли без предупреждения и должны либо ждать, либо уходить. Это их дело. А в то время, которое назначено им, я буду полностью в их распоряжении…

Это была уже не первая наша встреча. С Леа можно было отлично работать. Знакомство с материалами о незаконном переводе полученного Окунем кредита в Израиль не вызвало у нее оптимизма… Ответчиком по иску банка «Независимость» мог быть только Заемщик, каким по договору являлось юридическое лицо — ТОО «Экологическая продукция „Алькад“, или „Environmental produce «Alkad“. Директор-учредитель Окунь должен был нести ответственность в рамках своего вклада.

—Как следует из Учредительного договора, он отвечает только пятью тысячами рублей… Сегодня — это меньше одного доллара… — Она закурила, абсолютно расположенная к общению, веселая, молодая. Думаю, ей было около шестидесяти. — При таких обстоятельствах попытка взыскания долга лично с Окуня, тем более в Израиле, безнадежна…

— Существуют какие-либо варианты?

— Не исключено, что в действиях Окуня имеется состав мошенничества…

Я вздохнул.

«Нам ли в России этого не знать!»

Она продолжила:

— Но, как вы знаете, между Россией и Израилем нет соглашения о выдаче преступников…

— Есть ли у нас хоть какой-нибудь шанс?

— Да. Многие этого себе не представляют… Вот если бы оказалось, что Окунь зарегистрировал в Израиле фирму под аналогичным названием…

—Да…

— Тогда мы могли бы предъявить иск фирме!

— Каким образом?

— Ссылаясь на то, что он перевел свой бизнес в Израиль.

Леа вновь закурила. Сигарета к лицу худым женщинам.

—Какие это расходы?

Она вынула микрокалькулятор. Пошлина составляла 2,5 процента от суммы иска. Адвокатский гонорар максимально — около 10 процентов при сумме иска от шести тысяч долларов и еще 4 — от остальной суммы… При иске в двести миллионов долларов итог получался весьма внушительным.

— При выигрыше процесса все затраты возместит ответчик. Ради эксперимента можно было бы свести расходы до минимума.

— Надо подумать…

Джамшит, в отличие от Камала Салахетдинова, пошел бы на необходимые затраты. Он искал дорогу в легитимный бизнес. В отличие от Камала Салахетдинова, он не был связан подписанием незаконной кредитной сделки.

«Главное: прибегнуть к помощи закона — российского, израильского, любого, — но не бандитской крыши!»

—Для начала попробуйте узнать, на чье имя организован бизнес…

Я промолчал.

—Есть ли у них счет, недвижимость… У вас проблемы?

Было бесполезно отрицать.

—Да. Но я надеюсь с ними справиться.

Она с улыбкой следила за мной.

— Для этого мне нужна помощь надежного частного сыщика.

— Вы хотите российского?

—Лучше израильского. Такого, в ком вы уверены.

Леа достала из стола визитку:

—«Нэшек». В переводе — «Оружие». Руководителя зовут Шломи. Умный мальчик. Он все вам сделает…

Глава детективного агентства «Нэшек» назначил мне встречу в своем офисе, небольшом стеклянном «аквариуме», внутри огромного, сверкающего никелем и мрамором торгового центра. «Мальчику» было около сорока. Из них девять он прослужил в полиции, три — в армии и еще восемь — в частном сыске. Мы быстро нашли общий язык. В полиции он был вначале агентом по выявлению наркоманов, затем поднялся до резидента. В последнее время, перед увольнением со службы, на связи у него состояло уже несколько самостоятельных агентов.

Это был накачанный смуглый выходец из Йемена. Грубая чистая кожа. Большой рот. Длинные ресницы почти полностью прикрывали глаза. На службе он был в белой сорочке и джинсах. Типичная для местных секьюрити широкая куртка с обрезанными рукавами, позволяющая свободно двигаться, висела на спинке стула. Пистолет торчал сзади за поясом, вверх рукояткой. Агентство специализировалось на слежке за супругами. Клиенты обычно оплачивали двух спаренных детективов. Это им стоило пятьдесят долларов в час. Одним из них обычно была женщина — «хокэрэт»…

—Все просто! Муж уезжает в отпуск на Гавайи и поручает следить за своей женой и своим собственным братом, которых он подозревает. Мы берем на себя обязательство подловить любовников на «горячем» и сфотографировать их. Что может тебя интересовать?

Я сформулировал заказ:

— Мне нужно, чтобы два человека, мужчина и женщина, находясь где-то вне Иерусалима, вне дома, думали бы, что их не слышат. А ты записал бы их разговор…

— Любовники?

— Можно сказать, муж и жена.

— Русские?

—Да.

— Мафия русит?

— Вроде того…

— Расскажи подробнее.

— Они живут на вилле. Она убирает, он — телохранитель.

— А почему они не могут говорить спокойно у себя дома?

Я не мог признаться ему, что собираюсь посетить виллу в Рамоте, за которой Ургин, возможно, обязан присматривать, а может, и охранять.

— Им позвонят туда, где они будут находиться. Скажут несколько слов. И они разговорятся. А мы запишем.

— Понимаю.

Банальный прием в агентурно-оперативной работе.

— Леа знает, о чем ты просишь?

— Я не посвящал ее в тонкости… Комбинация тебе по плечу?

Он кивнул. Я уже знал, с какого слова он начнет.

—Смотри!

«Так и есть!»

— …В разведенной семье две несовершеннолетние дочери по суду обязаны проживать вместе с отцом, мать — отдельно. Младшая дочь сообщает матери, что отец живет с сестрой как с любовницей. Мать обращается к нам. Надо было вытащить отца со старшей дочерью из дома… Похоже на то, что тебе нужно. Только у тебя супруги…

—Да.

— Мы применили такой прием: сыщики обошли весь дом, жильцам задавали три простых вопроса. — Шломи сложил щепотью три пальца. — Якобы для изучения общественного мнения. Сравнение фирм, футбольных команд, что-то еще. Победитель получал на субботу номер в отеле. Задали вопросы и отцу дочерей. Через неделю сообщили результаты лотереи. В доме выиграли трое. Среди победителей отец девочек. В пятницу он отослал младшую к матери, а со старшей уединился в отеле…

— Да…

За стеной находились детективы. Сняли полнометражный фильм об отношениях родителя с дочерью. Тебе, как я понимаю, фильм не нужен. Только аудиокассета…

—Да. В следующую субботу. Я готов подписать договор.

Он вытащил микрокалькулятор:

—Это аванс…

Он не назвал сумму, показал цифирки на экране. Не опасался ли он сам «клопа», установленного каким-либо шустрым инспектором налоговой полиции у него в офисе? Я потер пальцами… Во всем мире это означает нал.

—Согласен.

Я достал бумажник. Отсчитал стодолларовые купюры.

—Бумага мне не нужна.

Он оценивающе взглянул на меня. Я не боялся обмана. Сила, на которую я мог опереться, была сильнее закона. Во всем мире она получила название «русская мафия». На иврите «мафия русит».

—Времени остается мало.

—Не волнуйся. Теперь это уже моя проблема.

Следуя совету адвоката, я параллельно занялся недвижимостью, принадлежащей нашим противникам. ТАБУ, городское бюро инвентаризации, помещалось в центре Иерусалима, все на той же Кинг-Джордж, в светлом здании, напоминавшем банк. В окне на первом этаже светился большой аквариум с рыбками. У входа средних лет вахтер, как принято, осмотрел сумку, убедился, что в ней нет никаких взрывных устройств, показал на лифт.

Я уловил в его взгляде молчаливый вопрос, заданный на понятном мне языке.

—Справку о недвижимости… — ответил я.

Для моей цели годилась любая консультация. Я не представлял, как подступлюсь к выяснению принадлежности вилл.

— Квартиру покупаешь?

Мы разговорились.

— Хозяин послал.

— Давно здесь?

— Года нет. А ты?

—Шесть лет. — Он оказался из Кривого Рога. Инженер. — Выпускал крышечки для консервирования. Только не эти — обычные, а для военной промышленности. За ними все гонялись.

Мы говорили уже как знакомые.

—А зачем хозяину справка из ТАБУ?

Я развел руками.

— Он тебе дал удостоверение личности? Номер теудат зеута?

— Ничего…

— Получить такую справку тут непросто. Нужно знать точно номер папки и раздела в папке, где находится документ. На иврите это «гуш» и «халка»…

— Черт побери! Он уехал… А когда приедет, ему нужна будет справка…

Несколько израильтян прошествовали внутрь. Мой знакомый привычно обследовал их сумки.

—Подожди, я узнаю.

Он позвонил кому-то. Ответ оказался неутешительным:

—Тут тебе не будут искать ни «гуш», ни «халка». Надо в мэрию — «ирию»… Напротив Главпочтамта. Знаешь? Потом к нам…

В «ирие» я оторвал при входе талончик с номером очереди. Прошел внутрь. За столами, обращенными к залу, находились служащие, каждый за своим компьютером; Напротив, отделенные от столов символическим ограждением, сидели граждане. Освободившись от очередного посетителя, чиновник нажимал на кнопку — и на стене зажигалось табло с номером следующего. До меня оставалось около двадцати номеров. Я прошел вдоль ограждения, выбирая по лицу подходящего служащего. Несколько физиономий я с ходу категорически забраковал, заподозрив в них с трудом сдерживаемую брезгливость, раздражение и оскорбительное недоверие. Случайно я увидел входившую в зал чиновницу, она шла к своему столику. Короткой челкой и ростом она напоминала цирковую лошадку с короткими крепкими ножками, стриженым затылком. Крепкотелая, невысокая…

«Пони. Маленькая веселая лошадка…»

В одном ухе у нее вместо серьги болталась английская булавка, в другом золотой ключик… В лице было что-то родное. Я пропустил свой номер, вспыхнувший на табло. Подождал, пока Пони освободится.

— Монинг…

Мы сразу выяснили, что она знает английский в той же мере, в какой я знаю иврит. И это было к лучшему. Мы быстро познакомились. Родители Розы были из Польши.

Мне надо было узнать номер папки и раздел в ней, где находились документы на виллу, указанную мне Левитом…

У меня наготове была легенда.

—Муж и жена купили дом. Муж погиб. Авиакатастрофа над Аргентиной. Родители погибшего в Буэнос-Айресе. Они бедные люди. Фактически голодают… Других детей нет. Они хотят поднять вопрос о разделе домовладения… Это в Рамоте!

Роза смотрела на меня из-под челки голубыми славянскими глазами.

—Отец плакал. Он не видел сына много лет. У него третья стадия Паркинсона. Необходимо лечение…

В нужный момент я круто ввернул:

— Фамилия его вдовы — Снежневская…

— У вас есть номер ее паспорта? Теудат зеут?

— Я не знал, что это нужно. Снежневская, у нее тоже польские корни. Инна…

Роза тем временем уже вошла в компьютер. Я догадался, что данных, указанных мною, она не видит.

— Вторая фамилия Ламм. Может, дом записан на эту фамилию. Брат у нее известный юрист.

— Ламм. Эта фамилия тут есть…

— Я же говорю…

— Гуш 117, халка 68…

Я поднялся, вытирая лоб, пошел к выходу. У двери обернулся, чтобы поблагодарить! Итак, вилла в Рамоте, как и на Байт ва-Ган, тоже принадлежала Ламму…

В бюро инвентаризации я снова предстал перед моим новым знакомым.

— Привет…

Он узнал меня. Исподволь заглянул внутрь моей наплечной сумки:

— Оружие есть?

— «Калашников»… Откуда?!

— Такой порядок.

Процедура проверки сумок была чисто формальной.

За его спиной на окне светился аквариум с рыбками.

— Удалось, что ты хотел?

— Вроде.

У меня теперь было что предъявить Леа, нашему адвокату. Только сначала следовало закрепить результаты в ТАБУ.

— Осталось взять справку.

— Вот как…

Его неприятно поразила моя удачливость. Он заметно помрачнел. Этот человек не был цирковой лошадкой с нежной челочкой. В прошлой жизни, благодаря дефицитным крышечкам для консервов, он чувствовал себя нужным и значительным. С ним советовались, он мог диктовать условия. Здесь ему приходилось проверять чужие сумки. С ним мне следовало быть осторожным. Мы обладали одним и тем же опытом выживания. Израильтяне, проходя, с любопытством поглядывали на нас. Мой новый знакомый мельком, без интереса, проводил осмотр.

—Где недвижимость, которой ты интересуешься?

—В Рамоте… В районе новостройки.

— Район вилл!

— Я там не был.

— Странно, что твой хозяин сам не пришел. Израильтяне на этот счет щепетильны…

— Он же уехал!

— Ладно! Купи гербовые марки. Их полагается приклеить. И оставь мне номера. Сделаем…

Я понял: надо уходить… В психологию советского человека семьдесят лет подряд вбивали, что в капиталистическом мире правит бессердечный голый чистоган, что предать брата родного, не говоря уже о постороннем, тут не считается зазорным. Доверься я моему новому знакомому — не исключено, что мне пришлось бы потом выкупать у него свою справку. А может, еще и платить, чтобы молчал… Я закинул сумку на плечо:

— Я приду. Когда тебя можно тут застать?

— Приходи в понедельник… — Он явно что-то почувствовал. — Завтра меня не.будет. Сегодня я тоже тут ненадолго. Через тридцать минут мне надо быть в офисе…

Я не ушел далеко. Пошатался по аккуратным кирпичикам пешеходной зоны на Бен Иегуда. Вернулся. На месте потенциального рэкетира, воспитанного советским ВПК, в ТАБУ стоял уже другой человек, он осмотрел мою сумку, не вступая в разговор. Располагая номерами папки и ее раздела, я спокойно получил необходимую справку городского инвентаризационного бюро.

Вилла действительно принадлежала Ламму. Была приобретена меньше года назад. После получения «Алькадом» кредита от «Независимости». Из другого источника мне стала известна ее страховая оценка — шесть миллионов долларов США. Я немедленно навестил нашего адвоката. Благо все находилось на той же Кинг-Джордж. Адвокат встретила меня приветливо. Тут это было нормой. Продавец, служащий банка, официант улыбались незнакомому клиенту как близкому другу, по которому тосковали все время, пока наконец не увиделись…

— Вам привет от Шломи. Он сказал, что у вас с ним все о'кей… — Леа достала сигарету. Я щелкнул зажигалкой. — Спасибо… Вы ему понравились. Он рад сотрудничать с русскими…

— А что по поводу нашего иска?

— Все будет зависеть от того, что мы с вами сможем дополнительно представить суду…

Она успела ознакомиться с остальными моими документами. Я увидел составленную ею «Справку о заложенности ТОО „Алькад“ коммерческому банку „Независимость“ по кредитному договору…». «Доллары США… Зядолженность за пользование кредитом… Штрафные санкции за несвоевременный возврат кредита… Несвоевременная оплата процента за кредит… При курсе доллара..:». Получалась кругленькая сумма… Даже если Леа была крайне заинтересована во мне как в клиенте, она все-таки умела скрыть эту заинтересованность за вежливо-доброжелательной (не больше!) профессиональной улыбкой.

—Можно предложить вам кофе?

— Благодарю.

— Если у вас есть время, мы можем спуститься вниз, за угол, на Гилель. Тут три минуты… Возьмем капуччино или афух. Какие-нибудь свежие булочки. Я, кстати, еще не завтракала…

Мы сидели за уличным столиком. Несмотря на рабочий час, вокруг было оживленно. Все та же разношерстная толпа: израильские, американские туристы, арабские мальчики — торговцы мелочами, вооруженные молодые солдаты, полицейские, джипы военной полиции, без дверец и задних бортов, для быстрого реагирования…

—Двухсотмиллионный кредит тому, у кого вклад — один-единственный доллар… Как можно это объяснить?

—У нас особая ситуация.

Леа со вкусом курила. Перед ней лежало несколько ивритских газет и одна русскоязычная, «Вести».

— Как раз сейчас я пытаюсь установить, есть ли у нашего клиента какое-то дело в Израиле…

— Тут все сложно! Надо доказать, что кредит был вложен в принадлежащую ему фирму, имеющую то же название, что и московская…

— «Алькад» и «Экологическая продукция»…

— Да. Но это не все! Обращаться придется в российский суд, поскольку сделка была заключена там… В этом случае мне придется работать вместе с московским адвокатом…

Механизм исполнения решений между Россией и Израилем не был отрегулирован.

— Мы будем первыми…

— Действительно, сложности.

Леа загасила сигарету:

— Если дело пойдет, мы должны будем успеть перекрыть выезд этих людей из страны и наложить арест на имущество. А имущество, как я понимаю, в Израиле у них должно быть.

Я передал ей справку, взятую в ТАБУ:

— Вилла достаточно дорогая…

— Думаю, что мы сможем открытьпротив них дело.

Леа была удовлетворена. В свою очередь я был уверен, что до этого не дойдет. Я знал мафиозные российские кадры. Мы все были обречены. Каждый в свой срок. Леа подвинула мне «Вести»:

—Тут кое-что интересное…

Материал о страшной находке в Ашдоде был вынесен на вторую полосу. Труп Арлекино обнаружили ашдодские пацаны, новые израильтяне украинского помола, находившиеся, в стране от года до четырех лет. Каждый раз они выбирали новые укромные места для своих тусовок. В их возрасте, с их уровнем знания языка несовместимость с местными была еще острее и болезненней, чем у их родителей. В компанию входили мальчики и девочки лет шестнадцати. Труп заметила одна из подружек, спустившаяся в темноту убежища, чтобы сделать «пи-пи». Она щелкнула зажигалкой… Вопль девушки, отмечал автор корреспонденции, могли бы услышать на ее родине, в Днепропетровске, и одновременно в Иерусалиме, в Центральной штаб-квартире израильской полиции…

Школьники разошлись по домам, чтобы через пару часов встретиться снова. Теперь уже в участке. От кого о происшедшем стало известно ашдодской полиции, можно было лишь предполагать. На следующий день полиция разрешила сообщить о трупе по радио и в газетах. Официальное коммюнике было коротким: «Все учащиеся вызваны для допроса в полицию. Личность погибшего не установлена. Следствие по делу продолжается…»

У дома мне снова встретился Влад. У них с женой был отработанный до деталей, в точности повторявшийся каждый раз ритуал выезда. Влад спускался с галереи. Жена его уже сидела внизу, в машине. Он осматривался по сторонам. Потом садился в машину.

—Жируешь, командир?

Предполагалось, что тут, в Израиле, я всю дорогу барствую, кропая рецензии для «Золотой кареты» по тысяче шекелей за штуку. А полнотелый в темных очках Влад — весь в заботах о хлебе насущном…

— А чего делать? Как ты?

— Кое-что наклевывается. Теперь в Питере… Я тебе говорил.

— Квартира?

— Да… — Он как-то странно на меня посмотрел. — Кстати, тебя полиция не треплет?

— С чего бы? Я что-то не догоняю.

— Ну, «где родился, где крестился»?

— Нет!

— Потому что ты из России. А меня тягали. Я думаю, все потому, что у них нет обмена с МВД Украины.

— А чего?

— Все братву ищут.

Никто ни разу не вызвал меня, не спросил, где я работал в стране выезда. Словно всем это было до лампочки… Представляю, что было бы, если б я, бывший сотрудник израильской полиции, переселился в Россию.

—А может, тайно наблюдают… Да сейчас! Погоди! — Влад махнул жене. — Со мной разговаривали в Мидраш-а-Руси. На Русском подворье. Полиция тут крутая.

Разобраться было трудно: недавно миштара допрашивала премьер-министра. Закатила семичасовой допрос начальнику канцелярии премьера…

— Делать им нех…

— Полный беспредел. А знаешь почему? Они же пишут справа налево… — Он подмигнул. — А мы наоборот. Мы только еще начали строку, а им уже с другого конца все известно… Ну, бывай. Ладно!

—Ты поосторожнее с этим подонком…

Зеленоглазая Рут видела меня с Владом. Догнала. Мы поднимались по лестнице вместе.

—Привет, Рут! Как жизнь?

— Замечательно. С ним никто не имеет дела. И ты держись дальше!

— Добрый ты человек, Рут!

— Добрый… Скоро тридцать пять лет, и никто замуж не берет…

«Годы идут, а счастья нет!» — накалывали в таких случаях на грудь или на руку…

—Тридцать четыре! Ну, что это за возраст, Рут?!

Я позвонил гиду Лене Милецкой. Меня интересовал храм, о котором Хэдли упомянула в машине. Звонок застал Лену в Акко, на экскурсии. Ей было неудобно разговаривать, но она была рада моему звонку. Я уловил ее бешеный напор. Все, что распирало ей губы, свитер, джинсы. Поднималось навстречу, всходило.

— Я бы хотел посмотреть Крестовый монастырь. Когда вы в нашу сторону?

— Соскучились? Я могу хоть завтра пр-л-иехать!

— Завтра не выйдет! Как в субботу?

— Я как раз буду в Иерусалиме.

В этот день, когда иудейские святыни бывали недоступны для обозрения туристов, особенно расцветал туризм в местах, связанных с христианством.

— …Во второй половине дня. И именно в Крестовом монастыре!

— Пр-лестно… Я с вами!

Я еще добавил несколько слов на иврите, почерпнутых из «суперсловаря». Специальный раздел в нем содержал безукоризненный набор пошлостей: «Я в тебя безумно влюблен», «я в тебя влюблена по уши», «я от тебя без ума», «я увлечен тобой», «я болен от любви», наконец, «я опьянен любовью»… Лена поправила меня. Засмеялась. Я заварил чай, хотя уже много раз давал себе слово, что не буду этого делать. Кроме индийского и цейлонского, у меня были тут великолепные чаи, в том числе «Граф Грэй» и «Серый барон», которые так хорошо шли, бывало, в сауне, в Москве. Чай в Иерусалиме у меня не получался. Играла ли здесь роль вода, которая попадала в израильскую столицу издалека, из озера Кенерет, или высота Иерусалима — девятьсот метров над уровнем моря? Я подозревал, что повторялась история с самаркандскими лепешками, которые можно печь только в Самарканде и нигде больше.

Мне позвонил Захария, офицер безопасности пункта проката автомобилей из Холона.

— Это… — Он замялся, не зная, как лучше представиться.

— Знаю. Фонд бывших работников КГБ и МВД СССР…

— Все-то тебе уже известно!

— Я ведь из Иерусалима, столичная штучка!

— Я тоже не идиот. Ты слышал насчет Ашдода?

—Да.

— Меня обложили со всех сторон. С часу на час могут прийти.

— Ты думаешь?

— Ко мне вчера явился человек. По-моему, интересовался тобой и Холоминым. Но он не из полиции.

— Можешь описать?

— Внешность уголовника… В кожане.

— Огромный шкаф!

—Точно!

«Это Лобан!». Соратник Дашевского объявился. Война между двумя российскими крышами готова была возобновиться. Кроме прежнего мотива корысти, наживы, для нее появилось новое важное обоснование — борьба за попранную справедливость, наказание убийц…

Это был сигнал мне. Я мог разворачиваться.

— Я не представляю, как на меня вышли… — сетовал Захария.

— Не думаю, что тебе стоит беспокоиться. Мне кажется, я знаю, откуда дует ветер. Позвоню, если что…

Я навел бинокль на виллу. На площадке перед входом, в кресле, я увидел Ламма. Рядом с ним теперь стоял легкий стол из пластика. Ламм смотрел вдаль, подставив свою круглую в яркой бейсболке голову зимнему иерусалимскому солнцу. Казалось, он кого-то увидел внизу, где размещался колледж девочек из религиозных семей. Появившаяся из виллы подруга Ургина принялась убирать со стола, что-то спросила. Я включил звук:

— Это еще что? Я думаю, в пятницу в Кейсарии будет совсем жарко… — Ламм поднял бледное аденоидное лицо.

— Надо включить русское радио…

Я предполагал, что в пятницу после полудня они все свалят. Включая Ургина и его подругу…

Шломи, глава частного детективного агентства «Нэшдек», звонил, что все идет путем.

«Бэ сэдер! В порядке…»

Сообщение о полной готовности я еще должен был получить.

Подруга Ургина и в самом деле включила русское радио. Теперь оно достало меня с виллы Ламма через подслушивающее устройство!

«Господи! Та же реклама!..»

«Ты покупаешь своей любимой подарки? Посылаешь цветы? А о главном ты подумал? Да, да… Я имею в виду именно это! Вашу интимную жизнь! Обращайся к нам в клинику! Вы оба, несомненно, достойны лучшего!»

«Вы страдаете от геморроя и страшитесь операции? У вас трещины… Обращайтесь к нам…»

«…Психологический практикум по улучшению имиджа репатрианток из России! Мы не алия воров и проституток, как считают некоторые…»

Замкнутый круг!

На этот раз я назначил людям Хэдли встречу на перекрестке Цомет Пат. Доктор Риггерс ждала меня в обусловленном месте вместе с центровым и Тамаркой. Я прибыл раньше и убедился в том, что они, по крайней мере, честно исполняют заказ.

— Добрый день.

— Здравствуйте.

Тамарка ограничилась кивком. Она демонстрировала грудь торчком, акулий — вниз, под углом, — разрез маленького рта. Вздернутый носик. Полное отсутствие интереса к моей персоне. Зато Хэдли навела кое-какие справки. Она явилась в образе доктора Риггерс, кожника-венеролога. На ней был деловой пиджак из вельвета, брючки. Парик. Снова подъехал Генрих. В черном костюме, в шляпе. С галстуком. Разговаривали в машине. Я сообщил о своих ближайших планах. Тамарка лениво читала. Что-то притягивало меня к ней. Может, то, как она лениво-долго, с недоверием смотрела на одну и ту же строчку, словно ждала, что ей вот-вот предложат трахнуться. Водила тяжелой грудью над страницей.

На ней была широкая легкая юбка-колокол Мы обсудили гонорар. Еще через полчаса я внес аванс и через откинутое первое сиденье выбрался из машины…

Последним доложил о готовности глава детективного агентства «Нэшек». Шломи начал с извинения:

— Вчера я сидел весь вечер в таком месте, где не только звонить — чихнуть было нельзя! Под супружеским ложем, которое в этот момент было осквернено…

— Как наши дела?

— Бэ сэдер! Поздравляю. Твои друзья с виллы выиграли первый приз! Путевку в Эйлат. Двухместный номер в «Клаб-отеле»… Пятизвездочная гостиница, Красное море. Заезд сегодня…

—На какие же вопросы они ответили?

Шломи засмеялся:

— Надо было назвать рекламы, которые у всех русских в печенках.

— Любопытно…

«У моего папы проблемы с газами в брюшной полости…» «Ты даришь любимой цветы, а о самом главном ты подумал?..» Тут невозможно не ответить! Наконец…

— Да…

— «Где миллионеров больше?»

— Где же?

— Конечно в «Лотто»!

Шутки кончились.

— Я смогу им звонить в отель?

— Запиши номер телефона…

— А если я захочу их слушать?

—Смотри!..

Это их обязательное ивритекое «Смотри!» в начале почти каждого объяснения!

— Моя женщина-детектив, «хокэрэт», завезет тебе переговорное устройство для связи с нашей студией…

— «Манго»?

— Да. По нему ты сможешь слышать их разговоры в отеле. Но на всякий случай и мы пишем все на пленку… После их отъезда из Эйлата ты получишь запись…

Глава 5

Николаев освободил меня из ИВС. вечером в воскресенье. Через час я был уже у себя в Химках. В просторном, с облезлыми стенами, покореженными почтовыми ящиками подъезде я придирчиво оглядел себя. Все выглядело натурально. Для жены и сына я только что вернулся из командировки. Из Санкт-Петербурга, куда ездил по линии банковской службы безопасности.

На улице — слякоть, знобко.

Под пуховиком на мне была бабочка и тройка, в данный момент сильно помятая. Удовлетворенный осмотром, я поднялся к себе на четвертый. Жены дома не оказалось. В связи с последним сообщением о взрывном устройстве, подложенном в помещении юридического института МВД, занятия перенесли на воскресенье. Ей приходилось ездить с противоположного конца Москвы, с улицы Волгина, где он размещался.

Старенький «Запорожец», разбитые дороги…

До Химок доберешься не скоро!

Меня встретили только спаниель и сын. Сын сидел за компьютером в гостиной, смотрел телевизор и слушал «ДДТ». Через несколько минут ему предстояло гулять с собакой.

— Как съездил, пап? Все в порядке?

Он поднялся.

— Вроде в порядке.

Сын был для своего возраста высок и чуточку полноват. Он еще разрешал родителям и их друзьям целовать себя, все еще смотрел на нас с восхищением ребенка, не подозревающего страшных тайн взрослых. Он мало читал. Кроме собаки и компьютера, его интересовали еще водяные черепахи. У них постоянно была чистая вода и запасы корма на несколько недель.

Я пользовался его полным и безраздельным доверием.

Не успел снять пальто, как мне позвонили.

—С вами будут говорить.

— У нас ЧП! Вячеслава нет дома с пятницы. Мне звонила его жена, — сообщил Джамшит.

— Он один уехал с работы?

— С Наташей и твоим замом. Их тоже нет.

— Сейчас буду.

Еще до того, как за мной заехали, я сделал несколько звонков. С Рембо мне связаться не удалось. В «Лайнсе» пообещали, что он сам позвонит мне сразу, как только освободится. О том, что произошло, я поставил в известность знакомых начальников розысков. Они должны были ориентировать личный состав…

Я уехал в сопровождении секьюрити из банка. Положение было серьезным. Я не хотел оказаться ни в заложниках, ни в тех местах, где Салахетдинов и Джамшит приобрели свои наколки. Как бывшему менту, мне была уготована мрачная судьба и в том, и в другом месте. Моему заму грозило то же.

Приехав в банк, ничего нового о судьбе начальника кредитного управления, Наташи и Виктора я не узнал. С Лукашовой мне говорить не пришлось. После случившегося она приходила в себя медленно. Наши совместные поездки в сауну прекратились. Начальник кредитного управления Вячеслав по-прежнему встречался с Наташей у нее на квартире, но и они вели себя последнее время очень тихо и настороженно.

Я позвонил в адвокатскую контору «Доктор Ламм». Там работал автоответчик. Приятный женский голос (супермодель?) вежливо передо мной извинился:

—К сожалению, господин Ламм подойти к телефону в данный момент не может. Он просит вас оставить информацию. Мы с вами свяжемся… Спасибо!

Тем и кончилось.

Первым до меня дозвонился Рембо. Неизвестно, как его хватало на все. Руководство «Лайнсом» — крупнейшей в России охранно-сыскной ассоциацией — требовало полной самоотдачи и массы времени…

—Ваха сегодня неожиданно свалил из Москвы… С ним Ургин! Это притом, что, по моим данным, на тебя тоже сделан был заказ…

Рембо я мог верить. Он был моим другом и другом моего зама. Нас троих связывало общее прошлое. Кроме того, он получал свою информацию не только из газет. Его клиенты знали об этом. Исчезновение потенциальных убийц было дурным знаком: киллеры исчезали после того, как нападения осуществлялись.

— Кому понадобились наши головы?

— Окуню. Ты собираешь материал для передачи в суд. Вячеслав получил от Окуня куш и не обеспечил до конца кредитный коридор.

— А Наташа?

— Она на них работала. Двурушница! Завтра с равным успехом будет работать на тебя, на РУОП! Ты ведь наверняка собирался ее перевербовать! Все как обычно!

Бандиты в первую очередь отстреливали тех, кто с ними связывался: вступал в любые, порой даже самые безобидные отношения.

«Потом уже до конца жизни не развязаться!..»

—А у Витьки еще история с тем авторитетом и его женой! Во время задержания и обыска!

Труп начальника кредитного управления Вячеслава и помощницы президента банка нашли ближе к вечеру, в понедельник, вблизи Красногорска в Московской области. Помощнице перед гибелью пришлось испытать все, что ждет женщину, попавшую в руки пьяных извергов… Растерзанный труп бросили в придорожную канаву. Над Вячеславом тоже издевались. Перед смертью он подписал подготовленную убийцами генеральную доверенность на имя подставного лица. Его возили к частному нотариусу, который ее тут же заверил. В некоем банке тут же был оформлен большой краткосрочный кредит под умопомрачительно высокий процент. Снята была также большая сумма по кредитным карточкам. Вячеслава не спасло ни высокое положение родителя, ни связи. Подозрение относительно исчезнувших Вахи и Ургина получало все новые подтверждения. Называли также имя Геннадия… О Викторе, моем заместителе, не было никаких известий. Но я не сомневался в том, что он убит. Киллеры могли добраться до Вячеслава и помощницы президента Наташи только через Витькин труп.

Несколько часов я ходил как неприкаянный. Начальник отделения МУРа, мой бывший однокашник, отыскал меня через дежурного уже к вечеру:

— Слыхал? Витьку нашли. Убитого…

— Когда?

— Сейчас позвонили. За кооперативными гаражами, в Бирюлеве. Огнестрельное в голову… Он ведь последнее время с тобой работал?

— Все верно.

—Был вооружен?

—С «Макаровым».

—Ребята так и подумали. Пистолет, по-видимому, унесли. Я еду сейчас туда.

—Я тоже скоро буду…

К вечеру повалил снег.

За жилым массивом на окраине Бирюлева-Пассажирского между железнодорожным полотном и домами уже стояло несколько машин. Ждали судмедэксперта и кинолога с собакой. Близко не подходили. С бугра, на котором мы стояли, был виден лишь наполовину скрытый снегом труп. Без шапки. Пальто завернулось… Собака, как водится, след не взяла. Осмотр места происшествия добавил мало. Моего заместителя застрелили не в Бирюлеве, позади кооперативного гаража, где нашли труп, а в другом месте. В Бирюлеве, у гаражей, труп только выбросили. Витьку убили в машине. В одежде обнаружилось множество мелких кусочков стекла. Убит он был с близкого расстояния, выстрелом в затылок еще в пятницу. Три ночи пролежал под снегом где-то в другом месте. Убийцам все было не до него… Машину Вячеслава вскоре тоже нашли, за Тропаревом.

Начальник кредитного управления с моим замом и Наташей, по-видимому, как обычно, гнали к ней домой. По дороге у них было назначено свидание с кем-то из знакомых.

«Не с тем ли нашим клиентом, который однажды свел Вячеслава и меня с Вахой и Геннадием?!»

Из машины они не успели выйти. Витьку убили через стекло. Увезли. Вячеслава с Наташей пересадили в другую машину…

Известие об убийстве Витьки быстро распространилось среди многочисленных его друзей, воевавших в Афгане, в Чечне, бывших и нынешних работников МУРа и РУОПа. Многие рванули на место происшествия. Труп к этому времени уже увезли. Помянули здесь же, за гаражами. Говорили громко и откровенно:

— Мочить сволочей!

— Где ты их сейчас возьмешь? Поздно! Искать их теперь надо только за границей…

Больше всех шансов на это было у меня. Я вел банковскую службу безопасности и не собирался от нее отказываться. Витька погиб из-за Вячеслава. Начальник кредитного управления, получивший взятку за безотказный кредит, был приговорен бандитами к смерти и скрыл это от всех! Он был обречен. Вместе с теми, с кем находился! Телохранителя ему не выделили бы и в знаменитом агентстве Гевина Беккера, которое поставляло секьюрити и Мадонне, и Майклу Джексону…

Мы долго еще гужевались в Бирюлеве. Несколько человек, в том числе коллеги по МУРу и я, поехали еще потом к Виктору домой. Витька жил на Малом Кисельном, по старому адресу. Перед домом — двор, который с каждым годом становился все запущеннее. Я часто бывал тут раньше, когда Витька еще жил здесь с первой женой. В последний раз я попал сюда, уже работая в газете, приезжал за каким-то материалом в «Пен-центр». Двор был завален невывезенным мусором. Вывеска «Русский пен-центр» сбоку на подъезде отражала и неустроенность литературы.

К Витьке я тогда не зашел.

Он уже жил с нынешней молодой женой и ее дочерью. Лет пять назад он развелся: его прежняя жена, которую мы все любили за радушие, гостеприимство, перед тем запила, скиталась по профилакториям. Витька ничего не мог сделать…

Когда мы гнали назад, было уже поздно.

— Следующее нападение будет на тебя, — сказал Рембо в машине. — За эти двести миллионов вас всех уроют…

— На миру и смерть красна…

— Смерть — не выход из положения…

Мы гнали по ночной Хорошевке. Другого шоссе, чтобы вот так же полностью вымирало на ночь, я не знаю.

«Может, Аминьевское?»

Сзади шла машина охраны.

— Предложи другое, Рембо…

Он процитировал:

— «Бороться, искать, н е н а й т и и н е с д а в а т ь с я !»

— У Каверина иначе.

—Он все спутал. А это Симон Соловейчик. Философ, журналист. Его похоронили недели три назад…

Рембо — профессорский сынок, технарь по первому своему образованию, юрист по второму, один из корифеев МУРа по жизни, сколько я его знал, читал за всех нас. В Тунисе, в Лондоне он мог сутками не выходить из отеля, перечитывая российскую и зарубежную классику…

—Если ты боролся и победил, чего ж сдаваться!

Впереди показался кортеж, похожий на наш, мы подтянули стволы. Там, должно быть, тоже напряглись.

Нет, эти — не по наши души!

Рембо договорил:

—Вот, если Н Е удалось и ты дичь, и за тобой охотятся, Н Е сдаться — это самый кайф!

«Бороться, искать, н е найти и н е сдаваться!»

Иерусалимская суббота уже вступила в свои права. Я был готов ко всему, когда вечером в пятницу вышел из такси на границе района Рамот. Дальше, до вершины горы, к участку новых вилл я поднимался пешком. Далеко у горизонта светились огни еврейских и арабских поселений — разбросанные электрические острова в ночи. На улицах Рамота не было ни души, где-то далеко тявкали собаки. Где жители проводили время в эти часы? Я так этого и не узнал! В домах? В синагогах?

Мне вдруг захотелось кому-то позвонить. Услышать родной голос человека, который будет искренне рад моему звонку.

Звонить домой было нельзя.

Я выбрал парня из глубинки, который был со мной в Афгане. Говорили, что там, у себя, после возвращения он ушел из конто р ы, совсем спился. Сегодня был день его рождения! Я набрал код. Шарья, Костромской области… Домашний телефон… Он успел поддать. Уснул. Его растолкали:

— Сашка звонит!

— Какой Сашка! Отойдите, черти!..

Мне все было слышно.

—Из Иерусалима. С днем рождения тебя поздравляет. Москвич! Ты был с ним в Афгане…

Он вдруг врубился:

— Сашка! Черт!..

— Поздравляю…

— Ты откуда, Сашк? — Он был растроган. Международный разговор стоил дорого. Хотел поговорить, но жалел моих денег. И меня. Что-то, видно, передалось ему. — Из Израиля?

Он повторил несколько раз:

—Ну ты дурак, блин! Спасибо…

У меня защипало глаза.

Впереди на дороге было по-прежнему пусто. Я увидел только одну фигуру. Какая-то женщина, высокая, прямая, направлялась в район вилл. Длинная белая юбка, начинавшаяся, казалось, сразу под мышками, делала ее еще стройнее, тоньше…

Я находился у виллы. Осенью перед праздником Ханука здесь жила Инна Снежневская. Тут бывал Окунь. Кто-то еще. После неудачной попытки Арлекино тут, возможно, вообще никто не появлялся. Люди Хэдли, по крайней мере в эти дни, никого не заметили. По-прежнему внутри, ни на одном из трех этажей, не было ни огонька.

«А может, они просто не выходили? Тоже отлеживались на тюфяках при опущенных металлических шторах?»

Через несколько минут мне предстояло это проверить на собственной шкуре. Я провел рукой по карманам. Со мной было два телефона «манго». Каждый из них был соединен с одним-единственным абонентом. На одном были люди Хэдли, на другом Эйлат. По эйлатскому я мог «в прямом эфире» слышать разговоры в «Клаб-отеле», в гостиничном номере, где находился Ургин и его подруга.

Я связался с каталами.

—Слушаю. — У телефона была сама бандерша доктор Риггерс.

Именно ее тоненькую фигурку восьмидесятилетней девочки я видел впереди на дороге.

— Рад слышать. А остальные?

— Они здесь, со мной.

Тамарка и Генрих, наблюдавшие за виллой в течение всего дня, заняли позицию близко, на горе, рядом с контейнером, который я разглядел раньше. Было приятно в стремную минуту видеть рядом этот честно выполняющий свой интернациональный долг-контейнер с надписью на родном языке. Когда-нибудь в концерте по заявкам я попрошу исполнить песню для контейнера «СОЮЗХИМПРОМ» в Рамоте: «Напиши мне, мама, в Израиль, как там Волга моя течет…»

Центровой Алекс был тоже здесь. Он и Тамарка меня страховали, Генрих должен был все время быть у руля. На виллу центровой и он должны были войти только в случае крайней необходимости — центровой захватил с собой автоген…

— Все в порядке?

— Да. С Богом!

Лампочка над входом не горела. Алекс вывернул ее еще с вечера. Для проникновения на виллу я выбрал маленькое незакрытое окошко в верхнем проеме, сбоку. На нем была только сетка от комаров. Наверное, там был расположен один из туалетов первого этажа. Помощники Хэдли, туго знавшие свое дело, прислонили к стене горку кирпичей.

«Поехали!..».

Я легко сорвал сетку, она держалась на одном маленьком гвоздике. Подтянулся. Полез головой вниз. Вскоре стало легче. Я уперся руками в сливной бачок над унитазом, подтянул ноги. И через секунду-другую уже стоял, прислушиваясь. Было по-прежнему тихо. В оконце, сквозь которое я пролез, падал свет уличных фонарей. Надо было пробираться внутрь. Я вышел из своего убежища. Тут было совсем темно. Казалось, я играю в жмурки, вожу и на глазах у меня повязка… На секунду я представил, как включу свет и увижу всю их команду, наблюдающую за мной… Я нашарил на стене клавиши выключателя. Нажать — как сорвать повязку, лечь на рельсы, не проверив, появилась ли бесшумная электричка на горизонте. Я надавил на клавиш… Залитый светом зал вполне подошел бы для танцев: не менее двухсот квадратных метров сверкающей мраморной плитки пола, три или четыре телевизора и столько же диванов вдоль стен. В углу стоял рояль.

—Зажег свет… — передал я по «манго». — Заметно?

Ответил мне центровой:

— Темно, как в заднице.

— Позвони, если что…

Я обследовал соседние помещения. Зажег свет. Сквозь плотно пригнанные шторы свет наружу не пробивался — от Алекса, с дозорного поста, не поступало сигнала. Сбоку, на полуэтаже, расположена была спальня, к ней примыкал небольшой по здешним меркам балкон. В нем было метров тридцать. Кто-то все-таки жил тут. Огромная квадратная кровать была расстелена. Горбом торчало одеяло. Я сдернул его. Кровать была пуста.

Между окном и кроватью высился туалетный столик. На фотографии, прислоненной к стене, я узнал О'Брайена. Он стоял в каком-то храме рядом с колонной. Сбоку, на фреске колонны, просматривалось изображение человека. Я с ходу сунул фото в карман.

Несколько дверей вело в разные стороны. Я исследовал все выходы.

Комната-шкаф или, может, кладовая…

Ванная с мраморным унитазом и огромным кафельным корытом с джакузи…

Дверцы шкафов были закрыты небрежно, наспех. На полу валялись какие-то веши…

Виллу как будто осматривали до меня! Я сразу замедлил темп. Сюда проникли через то же оконце, что и я. Его специально держали незакрытым…

«Крысоловка, готовая мгновенно захлопнуться! — неожиданно пришло мне в голову. — Только вместо сала тут оставлена известная аудиокассета…»

Я тут же почувствовал едва ощутимый гнилостный запах приходившей до меня и попавшей в капкан крысы, которая уже начала разлагаться.На аудиокассету ловили не меня! Информация обо мне у Ламма была минимальной. Адвокат отлавливал своих, тех, кто, по его сведениям, охотился за аудиокассетой по заданию О'Брайена. В первую очередь за Арлекино!

Выйдя, через следующую дверь, я снова оказался на лестнице. Быстро пробежал наверх. Второй этаж был менее просторный. Тут находилось три спальни и столько же туалетов, длинный коридор с выходом на огромный балкон. Всюду в комнатах стояли здоровущие чемоданы.

Вилла была предназначена на продажу.

Рыться в чемоданах я не собирался.

Наверху запах чувствовался меньше.

Я спустился в бомбоубежище, обязательное в каждом израильском здании, без которого не утверждается план строительства ни одного гражданского объекта. Дверь была закрыта снаружи на небольшой замочек. Резкий запах шел оттуда. Под лестницей валялся молоток с короткой ручкой. Я сбил замок. Включил свет. Помещение использовалось как склад. Впереди стояли две новые стиральные машины, обе нераспакованные… Труп лежал ногами к двери, между ними. Человек был убит несколькими страшными ударами, нанесенными сзади по голове. Рядом валялось орудие убийства — блестящая металлическая гантеля…

Второй раз на протяжении этих недель мне пришлось осматривать труп. Я перевернул его. Это был Пастор. Три с лишним месяца назад мы сидели вместе на нарах в ИВС, на Павелецком. Пастор считал, что ему не выбраться, поэтому дал мне контактный телефон. Я должен был предупредить О'Брайена об аудиокассете на вилле адвоката… Пастор освободился из ИВС, добрался до виллы первым и заплатил за это полную цену. Судьба человека, лежавшего передо мной на каменном полу бомбоубежища, касалась и меня лично. С его смертью история нашего совместного пребывания в ИВС как бы превращалась в легенду.

«Все это было. И ничего не было!..»

Я разогнулся. Искать аудиокассету в его одежде не имело смысла. Карманы Пастора были аккуратно вывернуты. Убитый лежал, вытянувшись во весь рост между двумя нераспакованными стиральными машинами, почти касаясь вытянутой рукой одной из них… Я проследил за направлением руки. Стиральная машина была поставлена на две доски. Между дном и полом оставалось пространство. Я опустился на корточки, просунул руку. Аудиокассета была завернута в полиэтиленовый пакет…

Прочитав название, я не удивился: «Ten Years After» 1967/Rock amp; Roll music to the World» 1972…

Мы гнали из Рамота на машине Хэдли. Пока я был на вилле, прошел небольшой знобкий дождь. Было свежо. Я сидел впереди рядом с Генрихом. Мои спутники на заднем сиденье ни о чем не спрашивали. Может, они считали, что возвращаются назад вместе с миллионером. Мне нечего было им сообщить.

—Ну вот. Дожди кончились… — Хэдли завела ни к чему не обязывающий разговор.

Она сидела между Алексом и грудастой Тамаркой, которая продолжала меня игнорировать. Во дворе, когда я был пацаном, у нас было несколько девчонок, которые с вечера уходили с тобой на чердак, на тряпье, которое у нас там лежало, а утром не здоровались и даже не замечали…

—Израиль — маленькое блюдце, — отозвался Генрих. Странная личность. Любовник Хэдли. Я видел, с каким восхищением он на нее смотрит. — Хватает одного большого дождя…

Я достал из кармана аудиокассету, вручил ему:

—Поставьте!

—С удовольствием!

Генрих включил магнитофон. Акустика была замечательной. Музыка тоже.

«Бесподобно для тех, кто разбирается!..»

Воздух в машине гулко резонировал.

Мы гнали вниз по мокрому шоссе. Все молчали.

«Отличная мелодия…»

Я отмотал изрядный кусок пленки. Все то же!

—Оборотку, блин!

Та же музыка.

«Ламм, Окунь… Меломаны, мать вашу!..»

Запись секретной беседы О'Брайена с киллером существовала. Запись организовал Ламм. Компрометировавшая О'Брайена аудиокассета служила адвокату мощным оружием на случай, если О'Брайен отдаст приказ его уничтожить. О'Брайену сообщили об аудиокассете. И еще несколько авторитетов о ней тоже знали. В том числе Джамшит.

Так было задумано.

Арлекино знал о двух виллах адвоката в Израиле — на Байт ва-Ган и в Рамоте. На первой было всегда многолюдно, Рамот был засекречен. Тут жила Инна Снежневская.

С самого начала Арлекино избрал тупиковый вариант. Он считал, что, если взять Снежневскую за горло, она отдаст аудиокассету с виллы… Он привлек к себе на помощь Хэдли и ее команду.

Арлекино работал не только на О'Брайена.

Пастор сообщил мне в камере, что Джамшит посылает своего человека в Иерусалим за аудиокассетой. Речь шла не обо мне, как я вначале подумал, — об Арлекино!..

После случившегося на Цомет Пат Снежневская немедленно поставила в известность Ламма… Арлекино приговорили к смерти. Он попытался скрыться, изменил внешность, одежду, пересел из «ауди» в «судзуки»… У него был мой адрес на Элиягу Голомб, полученный от Джамшита на самый крайний случай… Но его уже стерегли! Труп вывезли в Ашдод и там бросили. Снежневская сложила чемоданы и сразу исчезла.

Окунь и Пастор — тоже каждый в свое время — пытались добыть аудиокассету. Оба они шли одним путем — через виллу в Рамоте!

Я залез в виллу, уже осмотренную Пастором!

Черт побери!

И Пастор, и Холомин могли погибнуть от рук безымянных боевиков. Но их убийцами, несомненно, были Ламм, Ургин, Ваха, Окунь. В конечном счете О'Брайен…

«Rock amp; Roll music to the World» 1972!

Отличный ансамбль. Прекрасная композиция. На обеих сторонах кассеты была записана симпатичная музыка для пацанов. Меня она не волновала.

Надо менять план!

Самое страшное в таких случаях — поиск лучшего решения, как в бою.

Но другого выхода не было.

— Куда сейчас? — спросил Генрих, когда мы повернули к центру.

— На Байт ва-Ган.

Склон со строящимися на вершине виллами выглядел, этой субботней ночью еще более запущенным и унылым, чем обычно. Цепочка редких огней вверху. Ниже чернел яблоневый сад. На территории колледжа для девочек из религиозных семей, покидавших его на шабад, горели всего два-три светильника.

Металлические решетки на окнах виллы были опущены. Уязвимым местом ее была парадная дверь. В отличие от второй, металлической, некрасивой, но прочной «пладэлет» со стороны скалы, эта была дубовой, с художественным стеклом в центре и по краям боковых брусов.

В машине нашлась монтировка. Несколькими ударами я открыл себе путь в боковине, в обход дубовой части… Одновременно наверху, в помещении прислуги, громко залаял пит-бультерьер. Его не выпустили, и это было моим и его счастьем. Я готовился прибить пса той же самой монтировкой.

«У охранника — человек ли он или собака — судьба одна!»

Войдя, я сунул изнутри несколько спичек в замочную скважину. При внезапном возвращении хозяев ЭТО давало несколько выигрышных минут.

Зажег свет. Впереди был салон, набитый антиквариатом. Статуи, статуэтки… Диана в натуральную величину, входящая с кувшином в воду. Гобелены, каминные часы с бронзовым мушкетером. Цветы, картины. Музыкальный центр. Гора кассет! Тут можно было копаться всю жизнь!

Прежде чем пробежать по этажам, я освободил проход на нижний балкон. Электрический подъемник шторы, закрывавший дверь, работал исправно. Боковой металлический занавес пополз вверх. Я оставил дверь открытой. В случае опасности у меня готов путь к отступлению. С балкона я мог прыгнуть прямо во двор колледжа с девицами. По другую сторону забора внизу был яблоневый сад.

Через пару минут я уже бегом поднимался по узкой лестнице на третий этаж… Тут всего было в избытке. Многочисленные спальни с ванными, туалетами, тренажерами. В одной из спален — второй музыкальный центр… Сами хозяева тут вряд ли могли разобраться!

Я подошел к телефону в кабинете, набрал помер «Клаб-отсля» в Эйлате, в котором па халяву кайфовала «выигравшая лотерею» пара…

—Алло!

У телефона был Ургин.

—Простите!

Намеренно путая русский с английским и с ивритом, я начал:

—Здесь израильская миштара. Полиция… Нам передали, что вы имеете подарок «Клаб-отеля»… Я звоню с виллы Байт ва-Ган. Тут пожар… Мы вынуждены были войти. Есть кто-либо из хозяев в Иерусалиме? Пока ситуация контролируема. Пусть они позвонят сюда, на виллу…

Одновременно я переключился на «манго», который мне оставил Шломи. Нажал «сэнд». Пошла ретрансляция разговора, который шел в это время в отеле, в Эйлате.

—Звони Ламму…

Ургин и его подруга всполошились.

—Сначала надо проверить!

В кабинете прозвучал их тревожный звонок. Я взял трубку:

— Кен…

— Полиция? Миштара?

— Кен, да… Можно по-русски…

Трубку бросили. По «манго» я продолжал слушать ретрансляцию из Эйлата.

— Звони Ламму… — потребовала женщина.

— Он в Кейсарии. Сто километров!..

— Представляешь, когда мы приедем… Отсюда минимум три с половиной часа!

— Я боюсь за сейф в верхней спальне…

— Там без автогена не справиться…

— Звони Вахе. Может, он в келье для паломников!

С «манго», прижатым к уху, с монтировкой в руке и пробежал по спальням верхних этажей. Они не отличались одна от другой. Большие квадратные израильские матрасы. Белые стены. Сейф был вмурован в одну из них сбоку, ниже уровня кровати.

Шел второй час ночи.

—Тащи автоген! — передал я Алексу.

Тайник адвоката Ламма был наполнен документами.

В том числе чистыми бланками. В основном российскими. С необходимыми реквизитами, штампами, печатями! С их помощью можно было начисто переписать любую биографию, не только Окуня! И главное — подтвердить документально! Я перебрал несколько бланков: …«Муромский фанерно-мебельный комбинат…», «Кужмарская средняя школа Звенигородского района…», «Мехколонна 113 гор. Нефтеюганска…», «Нижневартовское дорожное ремонтно-строительное управление», «Хозрасчетный строительно-монтажный участок 20 ППСО „Маригражданстрой…“. Тут были неизвестные мне „Косолаповская начальная спецшкола-интернат“, „Вспомогательная школа 18 гор. Янги-Юль“, „Средняя школа 10 им. Арк. П. Гайдара в гор. Ургенче“…

В самом низу лежали банковские документы. У меня не было времени их рассмотреть. Я просто побросал все в полиэтиленовый пакет, что принес с собой…

Хэдли уже вовсю торопила меня по «манго»: снизу по ночной Элиягу Голомб в сторону Байт ва-Ган гнала машина. Я был уверен, что это Ваха. Он мог ночевать в монастыре. Доктора Риггерс беспокоила возможная встреча с мафиози из так называемых «лиц кавказской национальности»…

Передача из Эйлата давно прекратилась. Ургин и его пассия, видно, тоже мчались сюда.

Центровой с автогеном был уже в машине.

— Все! Я отъезжаю…

— Бегу!

Хэдли отключила телефон.

В длинном — во всю стену — дорогом зеркале я увиделсвое отражение: впалые щеки, словно припудренные, серые короткие волосы. На бегу я показал ему металлические тусклые фиксы…

«Не найти и все равно н е сдаваться!»

Это действительно был Ваха. Мы едва не столкнулись. Спички, сунутые мною в замок, его задержали. Я выскочил на нижний балкон, спрыгнул между деревьями. Через забор колледжа для религиозных девочек я видел троих выскочивших из машины плотных накачанных амбалов, заметавшихся по площадке перед входом…

Моего зама Витьку проводили в последний путь па печально известном Котляковском кладбище, недалеко от места, где обнаружили труп. Наташу похоронили в Видном, бывший начальник кредитного управления упокоился на полуэлитарном Троекуровском. Возвращаясь с его похорон, на повороте в Химках обратил внимание на серую «девятку», которая высунулась из ряда позади «прокладки» в пять-шесть машин. Мне показалось, что это та же команда, что несколько недель назад уже пасла меня. Тогда я не поехалпа встречу коллег, глав сыскных агентств, а поменял маршрут и погнал на Павелецкий. Внезапно «девятка» перестроилась, пошла на обгон. Сидевший с водителем мужчина — немолодой, с обрубленными чертами лица — на мгновение положил на меня глаз с той стороны черненого стекла.

Я доехал к себе на Бурденко без приключений. Серая «девятка» больше не попалась мне на глаза. Следовало признать, что на моей работе в банке у меня развилась мания преследования. Я разогревал ужин, когда хлопнула входная дверь. Вернулся сын. Наигравшись с компьютером, выполнив все, кроме уроков, перед самым возвращением родителей он поспешил вывести па прогулку изрядно стосковавшегося спаниеля. Смешливая краснощекая рожица нашего наследника просунулась в кухню.

— Слышишь, пап? Я видел сейчас такое интересное! Мужчина стоял в автомате, трубку снял… А говорил по рации — в воротник! Даже номер не набрал. Я с Джеком стоял за будкой, все слышал!

— Не помнишь, что он говорил? — Я постарался выглядеть спокойным. Но теперь уже точно знал: «Меня пасли!»

— Дядька сказал: «Прошел. Теперь ты смотри. Я отойду!»

— Ты видел, как я приехал?

— Как раз в это время он и говорил…

— Он видел тебя?

— Не, там темно! Потом Джек унюхал тебя, залаял… Мне надо было еще догулять десять минут. Мы ушли!

Я позвонил в банк: наутро мне требовалось сопровождение.

В меня стреляли через неделю после этого дня. Перед работой. В казавшемся когда-то просторным подъезде нашего дома. Киллеров было двое. Попытка заказного убийства в классическом варианте. Меня ждали у лифта, а я спустился по лестнице. Едва я показался на лестничной площадке, они оба возникли в проеме двери. Я бросился на пол при первом выстреле. Он прошел в сантиметре над моей головой… В невообразимом рывке, полулежа, я откатился в сторону. Выстрелил не целясь. Важно было начать стрелять. Одновременно прозвучал второй выстрел, высекший искру в бетонированной стене. Щепоть пыли растаяла в воздухе.

Киллеры выскочили из подъезда. Я видел их сзади в окно холла, наполовину забитое фанерой. В трикотажных черных «бандитках» на головах… Первый — в зеленом камуфляже, худой. Второй — коренастый, полнотелый, без шеи. Ноги — клешни. «Старше тридцати. Тяжелоатлет. Может, трюкач, спецназовец…». Обоих ждала машина, коренастый бросился к переднему сиденью. Он был в обливной дубленке, па ногах замшевые «хайки» на толстой подошве…

К этому времени я кое-что уже знал о своих убийцах.

Ургин, секьюрити Ламма и киллер по совместительству, бывший недолгое время сотрудником семипалатинского ОМОНа и изгнанный оттуда за редкостный садизм, мастер спорта по стендовой стрельбе… Он действительно исчез из Москвы после убийства Виктора. Потом вернулся. Мы его серьезно подозревали в нападении на машину, в которой ехал начальник кредитного управления с Наташей и моим замом…

Застрели меня Ургин в подъезде, шансов найти преступника, как и при всех заказных убийствах, было бы совсем мало. Он не мог попасть в круг подозреваемых лиц. Мы не были знакомы, и у него отсутствовали мотивы убийства…

Я еще постоял в подъезде. Потом пошел к машине. С ней, похоже, было все в порядке.

За полчаса до меня через подъезд проследовал мой сын.

Я заехал в школу, проверил — с ним ничего не случилось. Мою жену, выходившую утром со спаниелем, тоже не тронули.

Обошлось.

Тем не менее первым делом мне следовало позаботиться о семье…

Я надеялся на родное МВД. Когда речь идет о судьбе мента — пусть и бывшего! — и его семьи, коллеги лучше, чем другие, должны меня понять. Любой из них завтра мог оказаться в таком же положении…

Я не обманулся.

Генерал пообещал жене и сыну временное жилье в семейном общежитии на улице Академика Волгина рядом с юридическим институтом МВД, где она продолжала работать. Общежитие охранялось. На двухстах метрах, между общежитием и институтом, всегда находились слушатели в милицейской форме.

Моих не дали бы там в обиду!

В милицию я официально не заявил. Не хотел напрягат ь… Знал, как трудно будет мне помочь.

Джамшит, к которому я зашел, поднялся, мы перешли в «комнату для деловых переговоров».

—Я в курсе того, что произошло…

Ему передали все. утром, из первых рук. Он сразу позвонил мне в Химки, у нас никто не снял трубку.

«Точно…»

Жена проводила пацана в школу. Выходя с собакой, выключила телефон, чтобы дать мне поспать.

— Оставались минуты. Я уже ничего не мог сделать.

— В меня стрелял Ургин. А кто второй?

—Кто-то из его друзей. В машине был и третий…

Вся троица получила заказ на меня. Теперь, как положено, они должны были исчезнуть. Но очень скоро снова появиться.

—При первой возможности я отдам тебе их… Обещаю. Ты знаешь мою проблему…

Он смотрел на меня — худой, серый… А может, больной?

—Мне тоже включили счетчик… О'Брайена можно зацепить только чем-то серьезным. Вроде той аудиокассеты, про которую ты слышал…

Мы еще поговорили. Ему нужен был человек для работы за границей.

—Такой, как ты. Как твой убитый зам… Из бывших ментов. Может, следак…

У меня мелькнула мысль об Арлекино, но я упустил ее. Может, Джамшит уже тогда работал с Холоминым? На прощанье он высказал то, о чем я тоже подумал:

—Пока тебе все же лучше на время исчезнуть…

В тот же день ушла в бессрочный отпуск и президент банка Лукашова. Убийство Наташи и его обстоятельства повергли ее в состояние тяжелого нервного криза. Она считала себя виновной в том, что произошло.

В сопровождении охраны ее увезли на «скорой помощи» прямо с работы. Мы не успели даже проститься…

Неделю я прожил в Видном, вблизи страшной сухановской ГУМЗы, на заброшенной даче, которую я готовил, чтобы отлежаться с друзьями на тюфяках в случае опасности. Внизу ютился немолодой вечно пьяный бомж. Он ничего не знал обо мне: кто я, почему тут живу без семьи, без света. По ночам он гнал самогон. Несколько раз, уснув, чуть не спалил все. Со мной была только старая собака, пудель Тата. Я взял ее у однокашника, известного писателя. Она тихонько подвывала, когда кто-то приближался к даче. Ночью собака громко вздыхала. Вспоминала ли она о блестящих сборищах, проходивших тут? О своих блистательных хозяевах? Об их дочери — известной журналистке, завоевавшей голубой экран? А может, о том, что никогда не вернется юность? Пудель Тата была без амбиций и чем-то напоминала умершую соседку — писательницу, автора бесчисленных книг о юности вождя, приходившую прежде на огонек к хозяевам дачи. Наши раздумья не были похожими. Мне грозило то же, что и моему заместителю, а до этого, возможно, близкое знакомство с электрическим утюгом или другим современным орудием бандитской пытки.

Заброшенная деревянная дача жила своей жизнью, полной таинственных ночных превращений. Звуков. Что-то двигалось на террасе, где никого не могло быть. Без чьей-то помощи что-то падало, и уже невозможно было это найти.

Вечером я выходил.

Одинокие сосны. Серое злое небо. Крысиный след на снегу с полоской от хвоста посередине.

В конце недели приехал Джамшит. Банку снова предлагали к.р ы ш у…

—Лобан?

Оставшиеся в живых боевики из бригады Жени Дашсвского сгруппировались вокруг чудом выжившего Лобана. Дело было не в двухстах миллионах долларов, которые одни уголовники отобрали у других… На стороне бандита Лобана и тех, кто теперь был имеете с ним, была справедливость… Их поддержали все авторитеты.

— О'Брайен, Ваха, Ургин, Ламм — все вдруг слиняли. Нет ни в Москве, ни в Антверпене.

— Может, на Кипре? У О'Брайена там фирмы!

— В Израиле тоже.

— Что ты сказал Лобану?

— Подумаю. Он должен сначала доказать, что в силах справиться с заданием.

Это было что-то новое. Поворот к цивилизованным формам банковского бизнеса.

—Мы можем обратиться в правоохранительные органы… Я советовался с Рембо: нам готовы предоставить юридическое сопровождение. Они постоянно сотрудничают с видным иерусалимским адвокатом…

Мы подбили бабки. У нас были записи разговора Лукашовой с Ламмом. Моего и Вячеслава, с Вахой и Геннадием…

Угрозы в адрес покойного начальника кредитного управления и его убитой подруги реализованы.

Джамшит сформулировал главное, зачем приехал:

— Мне нужна аудиокассета, о которой рассказал Пастор. С ней мы вернем кредит. Часть наших врагов мы уроем, других — либо посадим, либо заставим вернуться к себе в горы… Поставим честный банк! Нас будет охранять контора.

— Но как?

— Ты должен поехать в Израиль в качестве частного детектива. Принять заказ банка. С появлением Лобана у тебя может появиться естественный союзник! Понемногу начнешь подниматься…

— Работа стремная… И кроме того, мне, менту, работать вместе с бандитами — западло!

—Тебе не надо вступать с ними в контакт…

Мы подвели итог.

Председателю совета директоров банка «Независимость» требовался профессиональный розыскник. Предлагалась приличная зарплата, командировочные. Предлагались также комиссионные с суммы возвращенного кредита. Рембо также заинтересован в том, чтобы иметь своего представителя…

—А жена? Сын?

—Твоя семья будет под защитой. При условии, что ты не будешь поддерживать с ней связь. Чтобы я мог дать слово братве. У нас с этим строго. Ты знаешь…

В вилле на Байт ва-Ган всю ночь горел свет. Я тоже так и не лег спать.

Боевики Ламма знали мой адрес — квартиру, из которой увезли мертвое тело Холомина. Если раньше что-то могло их остановить, то сейчас я не видел причин, отчего бы им со мной не разделаться…

Я не мог этого себе объяснить…

Появился ли у меня другой заступник, кроме Всемогущего?

Я забаррикадировал дверь. Следил за дорогой.

В течение долгого периода жизни я по молодости не ведал страха. И все в нашей конторе на Павелецком это знали. Когда наш начальник отдела, полковник, — мир его памяти! — искал добровольцев на не совсем обычныезадания, он просто находил взглядом меня, и я тотчас поднимал ладонь.

Точно помню день и час, когда я сломался. Это было тридцать первого декабря. В конце смены. До Нового года оставалось меньше часа. Платформа была полна спешившими к празднику людьми. Переполненные электрички отправлялись по праздничному графику, через каждые пять—восемь минут. Автоматические двери смыкались уже на ходу, с шипением отсекали не успевших втиснуться в вагон.

Шел снежок.

Пьяный молодой амбал на ходу попытался пробить пространство между закрывавшимися половинками дверей, но откинулся. Оказался между вагонами. Все заорали, и он громче всех. На его счастье, поезд только тронулся. Кто-то сорвал стоп-кран. Электричку остановили. Опустили пантографы, обесточили линию. Стало темно. Амбал орал под вагоном. Народ покидал поезд, перебегал платформу, садился в электричку напротив, которая уже стояла под током.

Мы тоже спешили перед Новым годом. Работали четко. Начальник отдела был заинтересован уехать поскорее не меньше, чем любой из нас. Быстро, по очищенной от пассажиров платформе, пригнали «скорую».

—Здесь он, под вагоном…

Врач «скорой» — в халате и ушанке — все сразу понял.

—….Мудаку закрутило ногу. Его так не вытащить. Надо подать поезд назад…

Кто-то должен был спуститься под вагон. Держать пьяного.

—Машинист поднимет пантографы, включит ток. Чуть двинет. На сантиметр, на метр…

Полковник спросил, глядя на меня:

—Может, кто вызовется сам?

Тридцать первое декабря. Меньше часа до Нового года… Пьяный амбал, который неизвестно как себя поведет в решающую секунду… Если все хорошо — благодарность в приказе и 50 рэ. Если что не так — медаль «За отличную службу по охране общественного порядка» (посмертно)… Статья в «Петровке, 38»:

«Скромный герой московской краснознаменной, погибший при исполнении служебных обязанностей…»

Я промолчал вместе со всеми.

Было важно, кто лежит на путях.

«Пьяный мудак? Женщина? Ребенок?»

Полковник все понял.

Через несколько месяцев как частный детектив «Лайнса» я уже участвовал в обычных опасных играх…

Я познакомился с добытыми на вилле документами. Адвокат Леа была права. Окунь и О'Брайен перевели деньги и пустили их и дело! Адвокатская контора Ламма продолжала и тут вести их дела. Я обнаружил свидетельство о регистрации фирмы «Свивати тоцэрэт „Алькад“. Это была английская „Еnvironmental produce „Alkad“. По-русски «Экологическая продукция «Алькад“.

Справка Торгово-промышленной палаты, как я назвал бы ее в России. Документ, о котором говорила Леа.

Я немедленно конфисковал его.

Несколько папок составляла переписка с банками. Ламм хранил деньги в валюте на трех континентах — американском, азиатском и европейском, и банки регулярно сообщали о всех текущих изменениях па его счетах. Долларовые счета были миллионные. Японские йены следовало учитывать миллиардами. Был тут и десяток кредитных карточек, в том числе израильские: «Виза», «Исракарт», «Мастеркард», в основном используемые взамен наличности…

Большую часть бумаг я собирался показать адвокату,предварительно ксерокопировав их.

Самой же важной добычей, возможно, был чек ни 50 000 000 (пятьдесят миллионов) долларов США. Чек особенный, выписанный не лично распорядителем счета, а неким израильским банком. В случае его предъявления в течение ближайших десяти дней банк гарантировал незамедлительный перевод указанной суммы в Россию.

Срок чека заканчивался в среду.

Никто, кроме упомянутого в нем банка «START», миллионы получить не мог.

Я поднял голову и понял:

«Ночь закончилась…»

В субботней тишине Старого города зазвучал первый крик муэдзина из арабской деревни. Вслед за мусульманской молитвой трижды прокричал петух.

В промежутке между ними мне позвонил Шломи — глава детективной фирмы. Он вернулся из Эйлата, собирался на боковую.

— Ты в порядке?

— Да, спасибо…

Тем временем к вилле съезжалась команда. Ламм прибыл только под утро, по-видимому, он проводил ночь в Кейсарии и ему сообщили не сразу. До этого на вершину Байт ва-Ган взлетела мощная «турбо» — на ней из «Клаб-отеля» в Эйлате вернулись Ургин и его спутница, победители лотереи на знание рекламы, проведенной детективным агентством «Нэшек». Подруга Ургина сразу принялась приводить в порядок внутренние помещения — мне было видно, как она убирает с мраморных плит у двери куски отбитого мною толстого стекла художественной отливки…

На площадку перед входом в виллу вынесли из холла длинный стол. Кресла отодвинули, но не убрали. По обе стороны, на двух скамьях, которые заменили белые пластмассовые кресла, сели боевики — земляки Вахи, три быка. Самого Вахи не было, он находился где-то внутри виллы.

Я навел бинокль на сидевших. Мгновенно возникла пугающая иллюзия близости. Будто я так же хорошо виден им, как они мне! Я включил звук записывающего устройства, и тут произошла досадная осечка! Сидевшие за столом не произнесли ни слова на русском. Они говорили на языке, абсолютно мне незнакомом! Это мог быть и грузинский, и любой другой, включая один из абхазско-адыгейских, дагестанских и нахских, на которых говорили и чеченцы, и ингуши… Знакомыми были только географические понятия — «Израиль», «Иерусалим»… Мне показалось, я услышал название иерусалимского района Рехавии, к которому примыкал Крестовый монастырь. Кто-то произнес имя:

—Лобан…

Еще «Хайфа», «Кипр».

Все происшедшее вписывалось в версию о причастности к случившемуся группировки Лобана… Последняя фраза, должно быть, звучала так:

—Они погнали через Хайфу на Кипр!

Мне надо было на гору Герцля.

До того как уйти, я увидел, как из виллы вышли Ламм и Ургин. Боевики поднялись. По знаку Ургина направились к машинам. Вскоре джип и «рено», наполненные людьми Ламма, перевалили через вершину Байт ва-Ган. Я понял, что они направились на виллу в Рамот…

Я двинулся через религиозный квартал Гиват Мордехай.

Транспорт сегодня тут не ходил.

Улица вилась по краю холма. Дома вдоль склона стояли как на невидимых с дороги ходулях: на улицу выходили верхние этажи, и, чтобы попасть на первые, приходилось спускаться на лифте.

Я быстро удалялся от Элиягу Голомб.

Моей целью снова был телефон, установленный на военном кладбище на горе Герцля.

Я думал о банковском чеке, выписанном малоизвестному российскому банку, который я нашел среди документов адвоката. Банковский чек, или, как тут называли, «чек банкаит», отличался от чека, выписанного самостоятельно владельцем чековой книжки. Тот мог, вопреки закону, в последний момент отменить его, чек, наконец, мог оказаться и вовсе без покрытия.. «Чек банкаит» на пятьдесят миллионов был гарантированным. Его выписал не адвокат Ламм, не Окунь, а банк, и именно банк в течение обозначенного десятидневного срока нес полную ответственность за то, что такая сумма действительно есть на счете фирмы «Экологическая продукция „Алькад“, и сразу после предъявления чека к оплате банк должен был перечислить указанную сумму. Что произойдет из-за того, что чек находится в данное время у меня?

«Может ли „Независимость“ наложить арест на всю сумму, учитывая невыполненные обязательства „Алькада“?!»

Встречные молодые люди мельком скользили взглядом по моей непокрытой голове. Некоторые кивали.

Неодобрение их мог вызвать лишь иудей, нарушавший Тору. Люди других конфессий и верований не несли от рождения никаких особых обязательств перед Богом!

Я пришел к телефону-автомату на гору Герцль рано и еще минут двадцать ходил по аккуратно подстриженным лужайкам, где были захоронены почти все главные политические фигуры Израиля. Их было не так уж много за пятьдесят лет существования государства. Несколько скромных черных плит. Никаких барельефов. Могилы жен рядом с их мужьями. Камешки на плитах вместо цветов. Ниже по склону и в стороне по линейке тянулись могилы погибших в войнах — скромные, одинаковые, отличающиеся одна от другой только именами на плитах. Ни один человек не встретился мне за это время. Ни посетитель, ни сторож. Над военным кладбищем на горе Герцль в Иерусалиме витали целомудренные сны мертвых.

Одинокий телефон-автомат внезапно зазвонил. Я взял трубку. На проводе был Джамшит. Я коротко доложил о главном, о ситуации с чеком. Джамшит обрадовался:

—Бумага очень нужна. Срочно оставь где договаривались.

Он говорил о тайнике в Цветных Камнях, по дороге в Гило. О нем знал только Рембо.

—Теперь Николай, следак…

Он сразу понял.

Из пяти с лишним десятков синонимов к слову «убить», в том числе более или менее понятных, типа «дернуть вглухую», «замочить», я выбрал, на мой ментовский взгляд, далекий от расшифровки, хотя и не точный:

— Взяли под галстук…

— Ясно! — Это был его родной язык.

— Пастора тоже… — Я подвел итог: — Все! Проехали!.. Кормит рыб… Сегодня тут большой сход…

Я, как мог, обрисовал положение.

Съехались все, кто хоть в какой-то мере был связан с кредитом, полученным у «Независимости». А также секьюрити, телохранители — они же в необходимых случаях и заказные убийцы, киллеры…

Предстоял крутой разбор.

Я пока не видел лишь наиболее важных фигур: О'Брайена и Лобана…

— Страшен сон, да милостив Господь!

— В монастыре был?

— Иду сегодня.

Мы уже заканчивали разговор. Джамшит приберег информацию к концу:

— Мне снился этот монастырь. И ты тоже. И будто юриста видят там неподалеку, в кафешке…

— Сон в руку!

—И будто ты навестил его дома. Ну, давай!

«Кафешка вблизи монастыря! И там же дом! — Это было главным. — А еще чек!»

Православный монастырь, которым интересовался Джамшит, находился на краю оживленного шоссе, недалеко от парламента и Высшего суда справедливости. Еще снаружи было заметно, что монастырь очень стар. Грубо обтесанный камень. Крепостные неприступные стены. Трогательное простодушие форм. Входить в него следовало сгорбившись под низким брусом каменной притолоки.

Туристическая группа, которую вела Лена, перед Крестовым монастырем должна была посетить еще один — Эйн-Кэрем. Мы договорились, что я буду ждать ее внутри.

Крестовый монастырь, или монастырь Креста, принадлежал греческой епархии. Прежде чем меня впустить, представитель черного духовенства через переговорное устройство поинтересовался по-русски, кто я, чего ищу, и лишь затем открыл дверь. Впускавший оказался человеком средних лет, худощавым, с изрядной плешью. Мы познакомились. Брат Евгений поведал, что всю жизнь прожил в Новороссийске, к духовной жизни пришел не сразу. Пока мы беседовали, из дверей напротив появился еще один монах — черный, худой. Заговорил с собратом на иврите. Пока монахи общались между собой, я быстро обошел храм. Он оказался невелик. Наверху находилась трапезная и печь, похожая на русскую. Ею, должно быть, пользовались по большим праздникам при значительном стечении паломников. Сегодня в трапезной никого не было, кроме кошки, нежившейся на солнце. Несколько келий, оказавшихся поблизости, были закрыты.

В Иерусалиме — не один православный монастырь. Кроме знаменитого Горнего, принадлежащего Красной, то есть советской, а ныне российской Церкви, основанного царицей, есть и монастырь Марий Магдалины, связанный с Белой, зарубежной церковью.

Однако Ламм и вся компания интересовались именно этим — греческим…

Арлекино подрядил людей Хэдли следить именно за этим монастырем. Джамшит в разговоре тоже говорил о нем.

После быстрого предварительного обследования я спустился вниз. Брат Евгений уже ждал меня. Стоимость входного билета включала и экскурсию, за которую он тут же принялся.

—…Храм древний, византийский. Поставлен на месте дерева, которое, по преданию, растил Лот. Праведник носил сюда воду за тридцать с лишним километров из источника у Мертвого моря…

Я слушал невнимательно.

История храма не могла мне помочь.

Ни О'Брайен, ни кто-либо другой из его окружения не собирались принимать постриг.

Брат Евгений рискнул объяснить, кто такой был Лот.

Библия явно не была его настольной книгой. Моисея он путал с Авраамом…

—…Дерево неоднократно меняло длину, так что из него ничего не получалось. Тогда его просто перекинули через ров. Проходившая по нему царица Савская, по преданию, упала оттого, что дерево внезапно повернулось. Его убрали. Вспомнили, когда римлянам понадобился крест — распять Спасителя…

Монах был явно обрадован, когда приехала Лена со своими российскими бабульками с парома. Туристок уже подкупил ее напор. Они забрасывали девушку вопросами.

На Лене была джинсовая кургузая курточка, топорщившаяся на высокой груди, черные в обтяжку брючки и туфли, удлинявшие и без того длинные ноги.

— Здр-л-авствуйте…

Мы чуть прикоснулись друг к другу пылавшими щеками.

Бабулькам что-то передалось. Они притихли, но… Жизнь брала свое! В том числе и личная тоже.

Причина интереса братвы к монастырю Креста открылась быстро.

—Храм основан византийцами, но с шестого века за помощь в подавлении какого-то восстания его отдали грузинам…

Я слушал внимательно.

—Под второй колонной справа похоронен великий грузинский поэт Шота Руставели. На фреске он воспроизведен в полный рост…

Имя Шота Руставели вряд ли говорило Джамшиту больше, чем кликухи грузинских воров в законе и авторитетов…

О'Брайену оно говорило о многом.

Я достал снимок, найденный мною на вилле в Рамоте. О'Брайен был сфотографирован тут, в монастыре, На фоне фрески.

—У Грузии особое отношение к храму. Посетивший Иерусалим президент Грузии Эдуард Шеварднадзе подарил монастырю икону с изображением Иверской Божьей матери, которую можно видеть на этой колонне…

Авторитет не мог это не учитывать. Благотворительность в пользу монастыря поднимала имидж миллионера. Сейчас храм переживал не лучшие дни. Брат Евгений признал:

—В период расцвета тут бывало до семисот послушников. Сейчас только десять.

Подошел монах, которого я перед тем видел, черный, худой. Прислушался. Не коллега ли? Может, возглавляет службу безопасности монастыря? Брат Евгений перевел для него на иврит свою реплику и мой вопрос:

— Паломники у вас останавливаются?

— Как правило, нет.

— А сейчас?

— Два-три человека…

Коллега брата Евгения взглянул на меня пристально. Мои вопросы становились неприлично назойливыми. Это было похоже на дознание. Я замолчал.

Бабульки уже спешили. Мы с Леной беззастенчиво обнялись тут же, в храме. Лицо Лены горело.

—Звоните…

Я снова обошел все здание. Крепостные стены. Низкая многопудовая дверь. Полная безопасность… В Иерусалиме существовал юридический казус: на внутренние помещения храмов — христианских и мусульманских — израильское законодательство не распространялось. Церкви, мечети, монастыри обладали экстерриториальностью. Уникальное явление в международном праве!

Я осмотрел кельи наверху. Мне показалось, что за неплотно закрытой дверью одной из них кто-то находился. Теперь мне всюду мерещились преступные авторитеты и их телохранители…

Здание израильского парламента с вертолетной площадкой для первых лиц страны возвышалось над монастырем.

Рядом, в огромном Парке Роз, так же, как у нас напротив Ваганьковского кладбища в Москве, время от времени собирались любители авторской песни, поклонники незабвенного Владимира Высоцкого…

По другую сторону шоссе, сразу за монастырем, начинался крутой подъем, который уже не прекращался, пока не достигал центральной части Иерусалима.

Это был район Рехавии, считавшийся одним из дорогих и престижных.

«Мне снился этот монастырь…. — сказал Джамшит. — И ты тоже. И будто юриста видят там неподалеку, в кафешке…»

Может, он получил эту информацию от Арлекино…

«Кафешка вблизи монастыря! И там же дом!»

Я немного походил по Рехавии…

Небольшое кафе, встретившееся мне, выглядело довольно уютно. Красная герань, легкие белые столики, высокие тумбы у стойки… На приколотой сбоку записке значилось какое-то слово, написанное незнакомым шрифтом.

«Грузинское письмо?»

Кафе было закрыто. Продолжалась суббота.

Что-то подсказывало мне, что Джамшит имел в виду именно это кафе.

Я остановил проезжавшее такси. Водитель-араб знал английский. Через несколько минут я уже был недалеко от дома, в Пате, у Цветных Камней…

Я вышел на автобусной остановке. Вокруг было безлюдно. До исхода субботы автобусов не предвиделось. С рекламных ограждений смотрели громадные портреты покойного любавичского рэбе. Крупные квадратные ногти на розовых пальцах рэбе — каждый величиной с грецкий орех — были аккуратно обрезаны. Первый хасид, чистый в своих помыслах и физической жизни, седой старик, смотрел сквозь меня безучастно, но внимательно. В этой жизни мне не суждено было оказаться среди его учеников. Кроме того, по законам Галахи я не был игуди. Евреем. Это в России я и еще несколько людей считали меня таковым…

«Ладно…»

Метрах в пятидесяти от остановки возвышались Цветные Камни. Мечтательный художник-монументалист или профессиональный маляр, нанятый иерусалимским муниципалитетом, раскрасил в яркие цвета огромные валуны, громоздившиеся у шоссе. Тайник в районе Цветных Камней по дороге в Гило достался мне в наследство. Можно было лишь гадать, кто им пользовался первым и когда и как о нем узнал «Лайнс». Проходя мимо вделанного в балластную призму тайника, я наклонился, открыл его. Крышка приводилась в движение с помощью рычажка. Положил чек, закрыл. Поддал ногой балластные камни.

«Все…»

Бесконечно долгий телефонный звонок проник в мой сон и неожиданно материализовался в виде острого металлического крючка, который словно зацепил мой сонный мозг. Крючок был наподобие тех, что устанавливают против осетровых на браконьерских сетях — каладах — на Каспии. На мгновение я ощутил себя белугой или осетром. Теперь, если бы я ускользнул, меня ждала верная смерть — от заражения, которое неминуемо настигает в результате царапины от калады… Телефон все звонил, пока я не осознал себя лежащим на кровати в Иерусалиме, в квартире, которую снимал. Я схватил трубку.

— Слыхал сообщение про Ашдод? — Голос был знакомый. Рэкетир тоже знал последние новости.

— Ну?

— Слыхал или нет?

— Что тебе?

— Вот как ты заговорил! Хочешь, чтобы напомнили? Сейчас наберу 111 — и тебя возьмут… Этого ждешь?

Я дал понять, что такой вариант нежелателен.

— То-то… — Он был удовлетворен. — Когда рассчитываться думаешь? Пять тысяч, которые ты занял…

— Я не занимал!

Все началось сначала.

—Смотри, чувак, с огнем играешь. В Мидраш-а-Русим захотел?

Русское подворье, тюрьма, точнее, ИВС Иерусалимского городского округа, у которого все время толпились арабские жены и матери преступников…

—Для начала там тебя отделают, как черепаху… Чего молчишь?

Я подумал:

«Пора это кончать!»

—Хорошо, В среду. В среду после обеда.

До этого я ни разу не высказался по существу. Он не ожидал, что я так легко сдамся. Был озадачен.

— А чего среда?

— Должны деньги поступить. Но всего, что ты просишь, мне не найти. Предупреждаю.

— А ты найди, если хочешь быть в порядке. Я позвоню во вторник. И не вздумай слинять…

Я бросил трубку.

«Тебя-то я рано или поздно обую! Это точно!..»

Я назвал среду, потому что любил Высоцкого.

«Какой был день тогда? — пел он. — Ах да — среда…»

Звонивший был элементарным вымогателем.

Убийцы Камала Салахетдинова, начальника кредитного управления банка, его подруги, Виктора, а теперь и Николая Холомина — Арлекино — не стали бы требовать денег за то, что молчат.

«Не те это люди…»

Если бы они взялись за меня, мне лучше бы сразу искать специально отведенное для неиудеев место на израильском кладбище, потому что меня ждала бы та же участь, что и других жертв.

«Просто придут и убьют!»

До среды оставалось два дня.

Я позвонил в Тальпиот — Хэдли. Мы стали естественными союзниками.

— В данный момент мы не можем вам ответить… — уныло протянул записанный на пленку голос. — Оставьте, пожалуйста, ваши данные и сущность сообщения…

—Я хотел бы поговорить с доктором Риггерс…

Хотя я наговорил текст на автоответчик, уже через минуту мне перезвонила Тамарка. Кроме своих основных обязанностей, она, как можно было догадаться, по совместительству была еще и секретарем. Тамарка никак не дала понять, что мы знакомы. Я повторил то же, что надиктовал па пленку.

—С вами сейчас будут говорить.

Трубку взяла Хэдли.

—Мне необходима ваша помощь. Мы должны срочно встретиться…

Она помедлила. Я успокоил:

— Услуги оплачиваются…

— О чем вы говорите! — Хэдли повеселела.

Мы договорились о встрече через час на Цомет Пат.

— У «Пиканти».

— Мне как раз надо кое-что купить…

Мы встретились с Хэдли на перекрестке.

Бандерша, она же доктор Риггерс, специалист по кожно-венерическим заболеваниям, совершенно необходимый в каждом бардаке, предложила для начала светский разговор.

—Я была в музее. Меня поразил Босх. Потрясающая картина! Знаете, кого я на ней увидела?!

Я понятия не имел. На мое художественное образование страна все годы до перестройки тратила тринадцать копеек в год, и я ничего не добавлял.

—Каталу! Ей-богу! Наперсточника! Можете верить. На картине он со стаканами и с шариком. Как Алекс…

Мы перешли к делу.

—Меня пасут. В среду мне понадобится ваша помощь. Прямо с утра…

—Просто проверить?

—Я хочу узнать, кто за мной ходит. Я пойду в банк. Кто-то из них обязательно за мной отправится.

— Понимаю.

— Под наблюдение меня брать не надо. Я доеду до Яффо в автобусе. Дальше пешком…

Я наметил для себя довольно длинный путаный маршрут с посещением «Золотой кареты» и отделения банка «Дисконт».

—Пусть каждый займет место, которое я сейчас укажу, и смотрит. Потом перейдет в другое. Этого достаточно…

Графически маршрут выглядел как полукруг. Покинув «Золотую карсту», я должен был дворами выйти на Бецалель, пройти мимо моего ульпана. Тут я задумал посадить человека из детективного агентства «Нэшек», от Шломи. Так я проверил бы заодно и людей Хэдли!

—Позвони во вторник, скажи, когда ты будешь у «Золотой кареты». — Мы были снова на «ты». — Все решим. И сразу аванс. О'кей?

На балконе в торце Бар Йохай висели все те же джинсы. К ним добавились еще белые носки-маломерки. Судя по их количеству, в семье детей было не менее дюжины. По три пары на каждого…

Венгер и его жена по обыкновению были дома. Оба читали. Теперь у них было для этого время. Мэри мучила справочник участкового врача, перед Венгером на тумбочке лежало изданное уже после его отъезда из СНГ «Судебно-медицинское исследование трупа» под редакцией членкора Громова и профессора Капустина.

—Я думал, ты в иных сферах… — встретил меня Венгер.

—Пока нет. Как ты?

Он коснулся засаленной вязаной кипы — круглолицый, с глубокими ямочками на щеках, с совиными крупными глазами смешилы под хулиганским чубчиком.

—Слава Богу…

В доме была еще старая мать Венгера, тоже врач. Она отдыхала за перегородкой. Старуха спросила меня:

— Как вы живете один, Саша?

— А что?

— Надо ходить по магазинам, готовить еду…

Венгер положил руку мне на плечо:

—Ослы удовлетворяются скудным кормом, мама. Ты не знаешь?

Я достал его локтем.

— Как ты говоришь, Изя! Саша может обидеться!

— Пусть слушает…

— А кастрюли, тарелки…

— С посудой вообще просто… Складываешь в унитаз, заливаешь специальным средством, спускаешь воду… — Венгер был в отличном настроении, как всегда в присутствии матери и жены. — Ему это один израильтянин посоветовал…

— Изя? Почему ты называешь его израильтянином? Разве мы не израильтяне?

— Нет, мама.

— А когда мы станем израильтяне?

— Думаю, до этого еще долго.

—У меня такое чувство, что мы в эвакуации…

Было слышно, как женщина повернулась на бок, она была такой же крупной, как сын. Матрас зашуршал.

—…Кончится война, и нам разрешат вернуться домой, назад в Могилев…

Я показал Венгеру на бутылку «Кеглевича» в кармане, кивнул на дверь. Он поднялся, немедленно ощутив духоту: — Пойдем, подышим воздухом…

Наше убежище в разросшихся агавах выглядело экзотично. Листья агавы были тяжелые, большие. На одном кто-то из подростков выцарапал неприличное слово по-русски.

—Такая тут земля! — заметил Венгер. — Чуть поскреби — и там камень! Сплошное лобное место! А это все привезли люди — всю землю, деревья…

После выпивки Венгеру следовало выговориться. Пролетавший полицейский вертолет протарахтел над нами. Я ждал. Он коротко прошелся по ивриту:

—Мудро: «жизнь», «лицо», «вода» не имеют единственного лица!

Перешел к библейской истории:

—Причина всех бед — бессмысленная вражда внутри народа…

Мне отводилась роль слушателя.

— Некий Камца прогнал из своего дома некоего Бар Камцу, которого слуга по ошибке пригласил на пир…

Я слышал эту историю не раз. В конечном счете, утверждали мудрецы, результатом этой распри явилось разрушение второго храма. Мы уже прощались, когда я сказал как бы между прочим:

—За мной ходит один мужик. Я хочу проверить. На днях, я думаю, его засеку…

Я рассказал про свой план. Если мне было суждено вскоре отправиться кормить рыб, кто-то потом должен был все объяснить Джамшиту или Рембо… Венгер отставил стакан:

— Меня ты не хочешь привлечь?

— По-моему, ты судмедэксперт. Не мент. Не забыл, часом?

— Я и в Могилеве, у себя, любил поучаствовать. Это будет утром?

— Оставь.

— Я умоляю. Утром?

— Часов в десять…

— Хорошо. Потому что вечером мне с сыном в шахматный клуб. Если ты не против, я хочу посидеть у ульпана, на Бецалель…

Суббота закончилась. Дверь в уже знакомую мне кафешку была открыта. Перед тем как войти, я осторожно оглядел крохотный зал. Посетителей было немного. Крашеный, с шевелюрой цвета прошлогодней соломы молодой бармен был из вновь прибывших. Я обратил внимание на серьгу у него в ухе. Бармен с кем-то говорил. Я различил густой кавказский акцент. Посетителей было немного. Неожиданно я увидел адвоката Ламма. Он сидел в углу за дальним столиком. Из освещенного зала ему было трудно меня заметить, я же мог спокойно его разглядеть. Если бы не боевики, которые могли быть у меня за спиной…

Я повернул назад, чтобы через несколько минут появиться в подъезде по другую сторону узкой, как почти все в Рехавии, улочки, напротив кафе.

Адвокат проглядывал газету. Курил. Пил кофе. Он кого-то ждал. Люди, подобные Ламму, не могли себе позволить быть занятыми чем-то одним: только чтением, только курением. Или ожиданием… Он был в кожаной куртке, джинсах, на ногах белые носки и кроссовки — обычная униформа здешних «русских». Волос после нашей встречи в «Бизнес-клубе» у него не прибавилось, плешь казалась всеобъемлющей. На Ламме были все те же очки с большими дымчатыми стеклами, вязаная кипа…

«Мозгляк, профессор…»

Какая-то дама, на последних неделях беременности, вошла в кафе. Ей бросились уступать место, но она прошла к столику адвоката. Ламм придвинул ей стул, погасил сигарету. Встреча была запланирована. Лицо дамы, слегка измененное беременностью, было мне знакомо. Я видел ее в банке на Кинг-Джордж — она обслуживала «русских» в валютном отделе.

«Что ж! Очень даже может быть!»

Причина встречи была очевидна. Ламму необходимо было проконсультироваться по поводу исчезнувшего «чека банкаит» на пятьдесят миллионов долларов. Опасаться использования чека не приходилось — никто, кроме указанного в чеке банка «START», получить деньги со счета не мог…

«Но может, передача чека в Израиле требовала каких-то ответных обязательств банка?..»

Разговор адвоката с дамой оказался удивительно коротким. Ламм отбросил салфетку. Поднялся. Оставил на столе купюру. Направился к выходу… Сидевший за соседним столиком высокий амбал поднялся следом. Дама поймала взгляд бармена, заказала кофе.

Я совершенно спокойно воспринял заключительный аккорд в поведении Ламма. «Чек банкаит» не залежался в тайнике у Цветных Камней. Банки Кипра сегодня работали. Из Израиля в Никосию было рукой подать. Один из кипрских банков мог выступить в качестве посредника. Дама доставила адвокату неприятное известие:

«Можно считать, что ваш счет облегчен на 50 000 000 долларов. С этим уже ничего нельзя сделать…»

Узкие улочки Рехавии были темны из-за деревьев. На аккуратно подстриженных газонах ближайших домов включили подсветку. Дом оказался поблизости. Рядом была автобусная остановка. Две женщины, похожие на поднявшихся на задние ноги свинок с картины известного художника, Обнимались. Одна из них сошла с автобуса, другая ее встречала… Я нырнул в ближайший подъезд, где перед тем скрылись обе свинки. Тут же осторожно выглянул. Ни одно окно в доме, куда вошли Ламм и его телохранитель, не осветилось. Жалюзи были плотно прикрыты…

Адвокат отсутствовал около часа. Вскоре я увидел подъехавшую к подъезду «мицубиси». Ламм вышел вместе с супермоделью. С ними было трое секьюрити. Борцовского вида кавказец шел в арьергарде. Несмотря на темноту, я узнал его. Это был все тот же секьюрити, которого я видел за столом «Бизнес-клуба», а потом в Шереметьеве, когда встречали цинковый гроб с телом Камала Салахетдинова! Он знал меня слишком хорошо. Я помнил его безразличный взгляд, словно и не заметивший меня. Меланхолично, не переставая жевать, он и на этот раз равнодушно взглянул мимо меня. Они сели в «мицубиси». Их машина проехала рядом со мной. В какое-то мгновение мне показалось, что «мицубиси» вот-вот остановится и я услышу свое имя…

Я не заметил, как дошел до монастыря Креста. Прохожих почти не было. Темный ряд деревьев закрывал от меня вход. Поравнявшись с проходом между оливами, я замер! Сбоку у монастырской стены стояло несколько машин. Тут же стояла «мицубиси» адвоката… Грузный человек в куртке с поднятым воротником, пригнув голову под низкой притолокой, вышел внезапно из двери, узкой тропинкой быстро направился к машинам. Тусклый светильник позволил его разглядеть. Короткая шея была повязана темным кашне. Голову покрывала плоская кепка-«аэродром», надвинутая на очки. Он с неделю не брился. Щеки заросли.

Я остановился. Я знал этого человека.

Это был О'Брайен…

Он разговаривал на ходу по маленькому телефону величиной с очешник.

Его окружали боевики.

О'Брайен скрывался!

Появление Лобана в Израиле не было тайной для его врагов.

Я стоял как вкопанный и смотрел!

Из-за О'Брайена и его бригады погиб Камал Салахетдинов,мой друг и заместитель Витька, Наташа, Вячеслав, после выстрелов в подъезде, в Химках, я тихо, как мышь, таился в заброшенной даче под Москвой. А потом тут, на Элиягу Голомб!

Он был неуловим, перелетал из одной страны в другую. Никто не мог точно сказать, где О'Брайен находится в настоящий момент. И вот мы встретились лицом к лицу, а я ничего не в силах был предпринять.

О'Брайен сел в ожидавший его джип. «Судзуки» и «Кайя» с боевиками пристроились впереди и сзади. Через несколько минут площадка опустела.

Я вернулся к дому, из которого перед тем вышли со своимителохранителями Ламм и супермодель.

Трехэтажный дом стоял особняком. Электронный страж перекрывал границу владения по периметру. У входа в особняк бесстрастно-равнодушно мерцали на уровне груди крохотные глазки. Металлические прутья частокола вверху, как было тут принято, под острым углом нависали наружу, на тротуар. Дом был окружен балконами и балкончиками.

Я несколько раз осторожно прошел мимо. Место для парковки у угла перекрывал легкий шлагбаум. Выше на иврите и на английском значилось: «Частная стоянка».

Жалюзи на окнах были опущены. Где-то внутри дома залаяла собака. Я узнал хриплый лай пит-бультерьера. После моего появления на вилле на Байт ва-Ган я ни разу не слышал его голос в записи на пленку. Этому могло быть одно объяснение: «Собаку перевезли из Байт ва-Ган в Рехавию…»

Ламм занимал апартаменты в этом доме вместе с супермоделью…

Проходя, я рукой перекрыл биссектрису зрачка в маленькой калитке. Сигнала тревоги не услышал, но он, видимо, прозвучал. Раздался звук электроподъемника, поднимавшего металлическую штору справа, на бельэтаже. Там, наверное, находилась комната дежурного секьюрити. Я позавидовал израильской полиции, которая, в отличие от меня, могла снаружи отключить стража и поднять жалюзи на окнах…

Я дошел до перекрестка, свернул — соседняя улица шла под углом. Я снова оказался у знакомой уже кафешки. Крашеный, с серьгой бармен на этот раз был не занят, улыбнулся, сразу узнав во мне русского:

—Нес? Капуччино? Турки? — В речи ощутим был знакомый акцент «лица кавказской национальности».

Я занял высокий табурет у стойки.

Впереди был огромный общественный двор, примыкавший, как я теперь знал, к дому Ламма. Двор был перерыт, деревья выкопаны. Всюду виднелись бесчисленные незавершенные строителями беседки. Тут шла реконструкция. Кирпичные бордюры отделяли будущие розарии…

«На Версаль, что ли, размахнулись?»

Непонятного назначения стойки окружали темные, пока не подключенные светильники… Какая-то женщина сидела в глубине, как сторож. Возможно, она действительно охраняла кого-то или что-то. Перемахнуть отсюда во двор к Ламму было нетрудно. У каменного забора, окружавшего дом, высился стандартный, похожий на бронетранспортер или десантное судно мусорный, величиной с самосвал, ящик. Вдоль забора никаких технических устройств не было.

«Действовать надо уже на днях, пока не подключили светильники…»

Я допил кофе, простился с барменом. Из телефона-автомата на углу я набрал автоответчик Хэдли, назвал себя, продиктовал номер. Еще через несколько минут в тишине Рехавии раздался ее звонок.

— Всегда рада с вами пообщаться…

— Это у нас взаимное. Мне хотелось бы знать, сколько человек живет в доме… — Я продиктовал адрес адвоката в Рехавии. — Такое возможно?

— Почему же? Конечно…

Объем моих интересов и гонораров постоянно поощрял ее воображение. Доктор Риггерс не знала, как ко мне относиться. Вначале она принимала меня за резидента Всемирной ассоциации детективов — ВАД или Американской ассоциации промышленной безопасности, потом — за сотрудника Интерпола. Теперь в ее глазах я выглядел как личный агент министра Анатолия Куликова.

Еще за дверью я услышал звонок. Но не успел снять трубку. Не зажигая света, подошел к окну, взял в руки бинокль. Вилла спала. На моем записывающем устройстве не было ни одной фразы. Минут через пятнадцать мне снова позвонили.

—Спишь?

Это был все тот же рэкетир! Я услышал вздох облегчения. По-видимому, он звонил все время, пока меня не было, и полагал, что я смотался из Иерусалима, а может, и вообще из страны.

— Завтра среда!

— Вестимо…

Я успокоился, услышав знакомый голос. Неизвестно, как я должен был поступить, если бы он не позвонил. Дал бы отбой Хэдли? Венгеру?

— Вернуть должок собираешься?

— Я сказал: «Если придут деньги!»

— Когда ты будешь знать?

— Завтра до обеда зайду в банк.

— Последний срок. Не принесешь — будешь отстегивать из камеры адвокату…

— Ладно уж так-то!..

Я мог испортить ему настроение. Но вначале надо было провести завтрашнюю операцию. Проверить, не ошибаюсь ли я.

Последнюю неделю я все чаше встречал на галерее дома молодых сильных израильтян. Я полагал, что это переодетые полицейские. Они поглядывали на парковавшиеся у дома машины как раз тогда, когда киевский мэн, его жена и его друг, не произнесший при мне ни разу ни слова, отъезжали…

Такие совпадения редко оказывались случайными.

С утра я поехал автобусом до Яффо и оттуда начал свой длинный проход. Моей первой целью была «Золотая карета». Тех, кто следил за мной, это насторожить не могло. Они могли также убедиться в том, что за ними никто не ходит. Один из людей Хэдли сидел среди пассажиров напротив, на автобусной остановке. После того как я вошел внутрь, он соответственно переместился на узкую улочку — ответвление улицы Агриппас. Я должен был привести свой «хвост» туда прежде, чем свернуть к ульпану Байт ха-Ам, на Бецалель. В магазине я наскоро просмотрел очередной бестселлер, который мне предложили для рецензирования мои друзья. Он показался мне занимательным.

Авторитет международной мафии, российский вор в законе, кинул своих зарубежных приятелей из американо-сицилийской братвы. Имена крутых заморских мафиози были какие-то ненастоящие. Кого-то или что-то напоминали.

«Клифтон»…

«От „клифта“, что ли? „Куртка“? Или „Клинтон“?»

Еще «Дебантини», «Армитраж»… Все знакомо: «дебаты», «арбитраж». Непонятно было, как бандиты общались на блатной фене, хотя некий прохвост Паскуалино Каталоно очень знакомо поинтересовался у другого иностранного гангстера: «Ты что, Данило Вентурио, хочешь, чтобы тебя дурой огрели по кумполу?!»

Это было по жизни!

Тем не менее я вернул бестселлер. С рецензиями было покончено. Мне было не до книг.

— Еще одну! Последнюю…

— Хорошо. Одну.

Я выбрал Амброза Бирса, изданного в Москве «Остожьем». Этот, по крайней мере, был признанный классик.

Было совсем тепло.

Я прошел мимо знаменитых солнечных часов, установленных на первом иерусалимском небоскребе начала века, доме Шмуэля Левина, портного и раввина.

«Здание это… — писали газеты, — в пять этажей видно отовсюду. Часы должны помочь всем узнавать время молитвы…»

Ни разу не оглянувшись, я проследовал через рынок на Агриппас, свернул, узкими закоулочками стал выбираться к улице Бецалель, Если у следивших за мной была машина, то они наверняка уже проехали на Бецалель и ждали меня. Возможно, даже у Байт ха-Ам, ульпана — здания, известного тем, что в нем, до его перестройки, судили палача Эйхмана.

Байт ха-Ам стоял залитый солнцем. Его окружали кубы из гранита, приспособленные для сидения и образовывавшие небольшой амфитеатр вокруг такой же каменной арены.

Где-то поблизости должен был находиться Венгер.

Внезапно я его увидел.

Мой лобастый широкий друг сидел на самом виду. Прямо на моем пути. Надо было быть слепым, чтобы его не заметить. Выход у него был один — обрадоваться случайной встрече…

Вместо этого Венгер сделал вид, что видит меня впервые. Демонстративно отвернулся. Мне пришлось пройти мимо. Через секунду за моей спиной раздался его тихий свист.

«Совсем охренел…»

Те, кто топал сзади, наверняка не раз видели нас имеете! Венгер засветил нас обоих.

Отделение банка «Дисконт», где у меня был открыт счет, находилось в двухстах метрах, на первом этаже старого дома колониальной застройки времен британского мандата. Я проследовал внутрь — в свежесть, искусственно созданную мощными кондиционерами.

Рэкетиры вряд ли вошли за мной в банк. Тем болеепосле того, что произошло.

И все-таки я выписал чек. В переводе с шекелей что-тооколо полутора тысяч долларов. Снова вышел па Бецалель. Впереди была Кинг-Джордж с ее «гастрономом „Смоленский“… Бецалель в этом месте была узкой и оживленной.

Сверху от Байт ха-Ам не было видно ни одной машины.

На перекрестке, кроме меня, скучала женщина, явно американка — седая челка, завивка, — она несла цветы, в сумке лежали пакеты с удобренной землей для посадки. Машин не было. Бородатый хасид дал мне пройти. Я не оглядывался. Вместе с американкой мы вступили на переход. Я не успел сделать и нескольких шагов… Выскочившая из-за угла машина буквально устремилась ко мне. Она не только не уменьшила скорость перед перекрестком, а, наоборот, усилила!

Я прыгнул вперед.

Сзади меня раздался удар. Женщина, последовавшая моему примеру, вылетела на тротуар, сумка с черноземом валялась в нескольких шагах. Когда я подскочил, американка только растерянно улыбалась. Вопреки израильским обычаям, водитель не затормозил, а сразу увеличил скорость. Машина успела скрыться на Галиль.

Это была первая реакция на допущенную Венгером ошибку…

Я был цел.

Мгновенно раздались переливчатые звуки «скорой помощи». Практически они почти все время висели в иерусалимском воздухе. Вместе с полицейскими сиренами…

«Скорая помощь» направилась не к нам, а вверх по Бецалель. Тревожная мысль пришла мне в голову. Я почти бегом бросился к Байт ха-Ам, где оставил Венгера.

«Амбуланс» с крутящейся цепочкой огня над кабиной стояла рядом с ульпаном, у того места, где еще несколько минут назад на камне сидел Венгер.

Когда я добежал до места, машина уже разворачивалась. Цель израильской «скорой помощи» — как можно быстрее транспортировать пострадавшего в клинику. Только для этого они будоражили город пугающими звуками, неслись, петляя между транспортом, на красные светофоры, создавая аварийные ситуации.

Несколько израильтян анализировали случившееся на иврите. Я ничего не понимал, пока не услышал английскую речь. В ульпане была перемена, оттуда тоже прибежало несколько человек. Один из них оказался американским священником, изучавшим иврит…

— Какого-то человека подобрали в луже крови. По-видимому, ему стало плохо. Упал… Его увезли в больницу…

— В какую, знаете?

— Щаарэй-Цэдэк…

Венгер оказался в Хадасе Эйн-Кэрем, на краю города… Под капельницей. В палате «усиленной терапии», как бы у нас назвали. Легкие занавеси отделяли больных друг от друга. Мужчины, женщины… Под потолком, над кроватью Венгера, на экране монитора змеились синусоиды — выскакивали бесчисленные цифры. Отсюда они транслировались на стол врача.

Голова пострадавшего была обмотана на манер белого кокона, в середине пучились большие, заплывавшие отеком напуганные глаза.

Тут же сидели его жена и сестра.

Венгер пришел в себя только здесь, в Хадасе, и уверял всех, что отлично себя чувствует на своей сложной американской кровати с неясного назначения рычагами по краям.

Жена ничего не знала о том, что произошло.

—Чего он подался в центр? Что ему там?

Я чувствовал себя скотиной. Часто спускался вниз покурить. Огромный больничный комплекс возвышался над долиной Эйн-Кэрем с ее чудотворным источником и поднявшимися вокруг него много веков назад монастырями… Еще дальше виднелись отроги Иудейских гор. Библейский первобытный ландшафт.

Я позвонил на автоответчик Хэдли. Мы не стали обсуждать подробности. Я попросил ее прислать охрану для Венгера. Посовещавшись, мы остановились на Тамарке. Было решено, что она выдаст себя за родственницу. Это было вызвано тем, что вход в палаты был совершенно свободный. Приходили целыми семьями. Сидели в кафе внизу. Евреи, арабы, эфиопы. Без всяких ограничений. О халатах для посетителей не было и речи. Тут же шастали многочисленные туристы: в синагоге больницы были выставлены знаменитые витражи Марка Шагала — двенадцать, по числу колен Израилевых…

Венгер успокаивал жену. Болтал не переставая. От этого она беспокоилась еще больше.

—…В глухой деревушке Косовец в Польше жил бедный еврей по имени Реувен… Слышите?

Жена и сестра знали больше о его состоянии. Сестра Венгера, психиатр, умоляла его хоть минуту помолчать.

—Подожди! И вот Реувену привиделось во сне, ктов Варшаве под главным мостом через Вислу закопан клад, золото. Он пошел в Варшаву и начал высматривать место под мостом. Охрана моста его задержала. Он рассказал свой сон о кладе. «Да разве можно верить снам? — Начальник охраны засмеялся. — Мне тоже недавно приснился сон… В деревне Косовец живет будто еврей по имени Реувен, у него в доме под печкой закопан клад, чистое золото. Но я же не еду к черту на рога искать сокровища!» Реувен вернулся в свой дом и стал копать. И выкопал из-под печки чистое золото…

—Тебе плохо, Изя? — спросила жена.

—Счастье у каждого в доме. Только копать надо глубоко и усердно…

Он впал в забытье.

Я вложил ему в ладонь золотую серьгу, купленную на Бен Иегуда. Она напоминала мормышку. Венгер благодарно сжал мне ладонь.

Арабский мальчик, медбрат, попросил всех выйти…

Ночью под окнами рвануло. Пламя поднялось к моим окнам на третьем этаже. Я спустился в подъезд. Одна из припаркованных на Элиягу Голомб машин полыхала. На галерее уже стояли почти все соседи. Переливчатый звук полицейского мобиля слышался где-то недалеко. Несколько человек убирали свои машины, стоявшие поблизости. Хозяина горевшей машины я не дождался. Пошел спать. Я знал, чью машину рвануло и кто это сделал. Взорванная машина принадлежала Владу. У моих соседей тоже было определенное мнение на этот счет. На мое вежливое «Шолом! Ма шломхэм?» никто не ответил. А зеленоглазая Рут и старшая по подъезду Шарон попросту отвернулись.

Звонок раздался сразу, едва я перешагнул порог.

—Машина — подарок за счет фирмы…

Хэдли не назвала себя.

— Он весь день мотался за тобой. С корешом. А тут твой друг… Он его и перекрестил…

— А со мной?

— Он же. Он сам сидел за рулем… Мы его знаем. Он и меня начинал шантажировать. Газовый баллон, помнишь? У нас свои счеты.

— Чего он здесь?

— Прилетел вышибать долги и застрял! Ему перекрыли выезд.

— Что в больнице?

— Тамарка звонила: «Все в порядке…» У нее телефон. Вот номер…

С утра на вилле начались непонятные приготовления. Снова был вынесен длинный, с пластиковым покрытием стол и две скамьи с прямыми спинками, типа садовых. В центре по-прежнему стоял стул с «клопом». Для него словно не было места в доме. Он был из другого гарнитура…

Незнакомый боевик помог подруге Ургина накрыть стол. Готовился прием. Появились французские прозрачные тарелки дымчатого стекла, фужеры, стопки. Потом на стол принялись сносить снедь. В основном зелень — овощи, травы. Но в изобилии — бутылки. В бинокль мне были видны разнокалиберные емкости. «Водка, коньяк, ром…»

Я отложил бинокль, набрал номер телефона. Тамарка меня узнала, разговаривала намеренно безразлично.

—В порядке… Тут русский врач. Я интересовалась. К субботе обещают выписать. Здесь долго не держат… — Неожиданно она спросила: — Как ты?

Она была неплохой девчонкой. Жизнь в борделе, на которую она подписалась, не позволяла ей, общаясь со мной, делать вид, будто ничего не происходило.

—Я живой. Спасибо. Как ты?

Она помолчала.

—Не знаю. Хэдли собирается перебазироваться. Может, в Антверпен уедем…

События у виллы развернулись внезапно и стремительно. Два джипа быстро перевалили через вершину Байт ва-Ган, устремились по склону. Вилла мгновенно изготовилась к обороне. В бинокль было видно, как в окнах чуть приподняли жалюзи. Рамы со стеклами были убраны. Появились стволы. Вилла стала похожа на крепость.

На верхнем этаже страшно прохрипел пит-бультерьер. Его перемещали вместе с театром военных действий! Полицейская собака почувствовала угрозу и рвануласьв бой, как обычный полицейский.

Машины остановились. Из первого джипа, «чероки», вышли двое.

Это были телохранители, они хотели убедиться в том, что условия обговоренной встречи соблюдены. Оба подняли ладони, показывая, что безоружны. Направились к дому.

Из виллы появился Окунь. Мускулистый, крепкозадый. Похоже, на этот раз ноги плохо ему повиновались.

Вышедшие из машины осмотрели накрытый стол перед виллой, попросили что-то изменить на площадке. Окунь махнул рукой. Ургин и один из кавказцев переставили стол. Теперь он стоял под защитой боковой стены.

Тем временем от джипа к вилле в черной кожаной куртке уже шел воистину высокий гость. В нем было около двух метров роста. Я знал его, эту кожаную куртку, с которой он не расставался. Воротник куртки был поднят.

«Как обычно…»

Здоровый высокий «шкаф»…

Это был Лобан. Авторитет, воскресший из мертвых после расстрела группировки в ресторане… У него еще не отросли волосы после больницы. Лобан прошел к столу, сел в дальнем от входа конце под защитой боковой стены. Оба телохранителя встали позади, прикрыв его от выстрелов из окна второго этажа.

Одновременно из виллы уже выходили О'Брайен, Ламм и уже знакомый мне кавказец-телохранитель со своей непременной жвачкой.

Парад авторитетов и их секьюрити отозвался во мне неожиданным прозрением:

«В доме Ламма в Рехавии сейчас никого нет!»

Что-то, однако, удержало меня у окна. Я не спускал глаз с О'Брайена. Миллионера было хорошо видно. Тяжеловатый, с чуть набыченной головой и короткой накачанной шеей, он шел первым. На нем, как всегда, ладно сидел отлично сшитый костюм, подчеркивавший фигуру и пластику борца-классика.

О'Брайен и Лобан пожали руки друг другу. Они не просто поздоровались. Это был жест перезаключения договора о намерениях. Соглашение о принятии новых условий. Криминальный мир заставил О'Брайена подчиниться. О'Брайен улыбнулся, показал на стол. В манерах чувствовались подчеркнутая медлительность как свидетельство независимости, бесстрастная открытость —все компоненты, идущие от традиционного кавказского шика.

Из джипов один за другим стали появляться бандиты, приехавшие с Лобаном. Молодые, коротко стриженные, в куртках, в черных костюмах.

Началась трансляция.

Лобан говорил громко — для тех, кто пока еще находился внутри.

«А где Ваха?! Я хочу взглянуть ему в глаза! Я их до сих пор вижу! Все эти месяцы! Он смотрел мне в лицо, когда стрелял в меня в ресторане!.. А ведь мы поклялись! Он стал моим братаном!»

О'Брайен что-то приказал своему секьюрити. Тот передал дальше. В вилле громыхнуло. Там раздался выстрел.

«Ваха!..»

Из виллы снова появился Ургин. Похоже, именно он принес своего шефа в жертву разрешения кризиса между крышами банка «Независимость» и «Алькада».

Я понял: «На вчерашней встрече в Рехавии О'Брайен и Ламм, видимо, решили, кем они пожертвуют…»

Высыпавшие из виллы соотечественники под руководством Ургина тащили дополнительные столы, скамьи. Но приехавшие с Лобаном показали О'Брайену, на каких условиях они согласны на примирение. Двое боевиков повели в виллу… Ургина! Кряжистый, похожий на кран, с таким же металлическим сердцем внутри, бывший сотрудник семипалатинского ОМОНа кротко взглянул на Ламма, потом на О'Брайена…

Общество уже рассаживалось. О'Брайен устроился в торце рядом с Лобаном. В отличие от большинства соотечественников, он не претендовал на роль тамады. Бразды правления взял на себя адвокат Ламм.

«Мозгляк, профессор…»

Я быстро спустился на Элиягу Голомб, остановил такси:

—В Рехавию…

Краем глаза я поймал соломенное пятно волос бармена в кафешке и двух женщин на скамейке в глубине перерытого стройкой двора. Новый Версаль существовал пока лишь в воспаленном мозгу местного строителя. Я прошел к забору, решительно поднялся на танкер с мусором. Двор дома О'Брайена находился подо мной, по другую сторону каменной стены. Словно на плацу, я перегнулся, приложил ладонь к препятствию, уперся. Перебросил ноги.

Я слышат: «Здешняя полиция, когда ей сообщают о краже, в отличие от нашей, не выезжает на место происшествия, а предлагает потерпевшему явиться — сделать заявление…» Мне это было бы на руку — окажись оно правдой…

А если нет?!

Я уже шагал к дому.

Чем хуже, тем лучше!

Будто легче начинать после того, как все уничтожено, растоптано! А на деле ничего не изменилось. Просто начинать приходится от места, где ты уже находился…

Проклятое стремление после проигрыша немедленно начать отыгрываться!

Дальнейший путь в дом был отработан.

«Через балкон спальни первого этажа…»

Я убедился — его чаще оставляют открытым, чтобы весенняя свежесть полнее наполнила спальню. Металлическая штора действительно не была закрыта до упора. Я поднял ее. Протащил вбок раму имеете со стеклом.

Я был уже в спальне.

Кассета с записью разговора киллера с О'Брайеном должна была находиться где-то поблизости! Джамшит не зря отсылал меня к дому в Рехавии. Я оставил окно на балкон открытым, быстро обежал здание. Музыкального центра не нашел. Снова пустой дом, чемоданы. В туалетах туалетная бумага с надписью по-английски «Собственность королевы»… Снова дом, предназначенный для продажи. Ламм должен был руководствоваться какой-то идеей, пряча кассету. Вместе с кассетником, например. У музыкального центра…

«Аудиокассета должна быть на глазах: чтобы сразу обнаружить пропажу!»

На третьем этаже я попал в небольшую комнату неясного назначения и сразу понял: «Музыкальный центр…»

Еще я увидел огромное количество компакт-дисков, аудиокассет…. Идеальное место, чтобы спрятать то, что я искал! Дверь по какой-то причине была не заперта… По другую сторону — еще дверь. Непонятно, что за ней находилось. Небольшое квадратное окно убрано решеткой. Я подошел к музыкальному комбайну. Аудиокассеты были расставлены в образцовом порядке. Я быстро нашел то, что требовалось. Аудиокассета «Ten Years After» лежала среди других. Я поставил ее, нажал клавиш «play». Послышались знакомые записи шестьдесят седьмого года: «I want to know» и «I can't keep from Crying Something»… Я уже мог воспроизвести часть знакомой композиции. Пришлось отмотать часть пленки.

«Feel in for me…»

Внезапно что-то насторожило меня. Я увидел направленный в мою сторону небольшой электронный глаз, не больше того, что установлен при входе в московское метро. Глаз на стене неспешно, размеренно мигал. Информация обо мне передавалась на пункт сбора. Я вынул аудиокассету, сунул в карман. Резко подался к дверям. Я знал о возможностях электронного стража. Но было уже поздно. Дверь захлопнулась. Щелкнул замок. Одновременно поползли вниз оконные шторы… Свет под потолком стал медленно гаснуть. Пока не погас полностью. Стало темно.

«Быстрые шахматы — не твоя игра!» — каждый раз говорю я себе и каждый раз снова играю!

Одно утешение: «Если ты принимаешь решение трезвый и оно неверно, тебе некого в этом винить. Это твой уровень!»

Я попробовал выбить дверь. С равным успехом можно было пытаться повалить все здание. Я бросился ко второй двери. К окну! Все было сделано прочно, надежно. Ловушка!

Мы словно играли в жмурки. Я был водящим. Черная повязка закрывала от меня мир. Мои противники видели меня в обычный прибор ночного видения, который наверняка включался вместе с остальным оборудованием…

За мной могли приехать. Могли, наоборот, оставить гнить в этой камере надолго…

Я щелкнул зажигалкой. Сбоку на шкафчике лежало несколько газет. При желании я мог устроить небольшой костер. Но не стал этого делать.

Вскоре под окнами раздался звук подъезжавшей машины.

Сработал первый вариант.

Вторая дверь внезапно отворилась, теперь уже водящим был тот, кто вошел. Вспыхнул свет.

«Окунь!»

Мускулистый, с крепкой спиной и крутым крепким задом, он приближался. На нем был джинсовый костюм, мягкие кроссовки. В руке он держал пистолет.

«Это конец!..»

Но в ту же секунду в дверях возник еще один человек…

Я видел, как над головой Окуня взлетел короткий ломик.

Раздался треск. Президент «Алькада» словно переломился пополам, всем телом тяжело рухнул на пол. Ноги его несколько раз судорожно дернулись. Он замер.

До меня донеслось:

—Сваливай через двор кафе…

Человек, вырубивший Окуня, скрылся в коридоре, откуда только что появился. Через секунду мне предстояло пройти по тому же коридору…

Я двинулся вперед очень медленно, в любую секунду готовый получить свое…

Впереди была лестница черного хода. Я заглянул за перила. Наружная дверь внизу открыта…

После убийства начальника кредитного управления и помощницы президента банка нам объявили войну на уничтожение. Мы словно вступили на минное поле, где могли взлететь в воздух в любую минуту…

Но банк выстоял.

Мы обратились к знакомым и незнакомым банкирам. Наша участь могла стать их завтрашней моделью существования. Мы просили пролонгации займов и новых кредитов. Про наше противоборство с О'Брайеном, про жертвы, которые мы понесли ввойне к р ы ш, стало широко известно.

«Парадокс!..»

В прекрасном итальянском фильме о войне именно жулик от имени генерала Делла Ровере призвал народ к сопротивлению и стал его знаменем!

А Джамшит был уголовником. И, как ни странно, ему поверили. Нам пошли навстречу!

В конце ноября, перед отъездом в Израиль, я появился у себя в Химках довольно поздно. Жена после работы заехала к родителям. Дома был только сын.

— Пап! — Он скучал по отцу. — А тебя тут по телевизору показывали…

— Как по телевизору?

Словно кто-то невидимый внезапно ударил меня сзади под колени, но я удержался на ногах. Застыл с пальто в руках.

—В вечерней передаче. Ну, ты знаешь…

У него была виноватая милая улыбка.

— Будто ты в камере. Изолятор временного содержания. Ты чего, пап? Не знал?

— Нет.

— Ты был в костюме. Я тебя сразу узнал. Потом звонила мама. Она тоже…

— И все?

—Еще кто-то. Он сказал, что перезвонит…

«Пастор?..»

— Лиц не показали. Кто тебя не знает, тот никогда не догадается, что это ты. Что-то не так, пап?

— Так…

— А тот — другой мужик — высокий… В пиджаке. Новый русский. В камере вы были как два киллера…

В голосе прозвучала плохо скрываемая гордость.

Я вспомнил:

«На второй день, при новой смене, когда мы с Пастором сидели на нарах, кинокамера действительно стрекотала…»

—Погоди, я должен позвонить…

Я сделал несколько звонков. Вскоре узнал, что произошло. К очку камеры приблизилась кинокамера известного репортера. Кому-то из смены подкинули за это баксы.

Что-то изменилось в моем лице, потому что сын замолчал. Дети внутренне растут в час испытаний. «ДДТ» и телевизор тоже сразу умолкли.

— Как называлась передача? — спросил я.

— Вот в программе…

Я прочитал: «Секретный агент уголовного розыска. Разведчик или предатель?»

Мне предстояли новые разборки, разбирательства, вызов в инстанции. Очные ставки с Николаевым, с начальником ИВС, с Пастором… Если у меня прежде были сомнения — принять или нет предложение Джамшита, то теперь они мгновенно испарились.

— Вот что, — сказал я сыну. — Мне, пожалуй, самый раз съездить по своим делам…

— Не надолго, пап?

— Хочу надеяться.

Я бросил в кейс документы, какую-то мелочь, несколько фотографий. Потом в "Израиле я рассмотрел свою добычу. Серебряные фигурки — персонажи китайского театра теней. Кусок тысячелетней чинары из Ургута. Диплом об окончании университета моей бабкой. Свидетельство о смерти деда: «1938-й. Возраст 33 года. Причина смерти — расстрел»…

Мужики в моем роду не умирали своей смертью.

Я пошел к дверям. Жена могла вернуться в любую минуту. У меня не было сил видеть ее…

Мы гнали в Шереметьево на машине «Лайнса». С Рембо за рулем… Перед тем ненадолго заехали на Котляковское кладбище, поставили свечку. Витькина могила была еще вся в венках. «От друзей!», «От Московского уголовного розыски», «От банка „Независимость“. На снегу стоял Витькин портрет под стеклом. Горели свечи.

Рембо вспомнил:

—Мы тогда еще в операх ходили в МУРе. Летом, и жару, принес он бутылку спирта. Тишина! В кабинете только свои. Взял графин со стола, половину — и окно. Влил спирт…

Я знал эту историю.

Только собрались выпить, в дверях — Батя, начальник отдела. Витька поставил графин, с ходу нырнул за стол. В бумаги. Пережидали. Батя шел от начальника МУРа. Разгоряченный. С него сняли стружку. Тут еще жара.

—…Батя, ни слова не говоря, к графину на Витькином столе. Налил стакан. Мы голов не поднимаем. Витька — тише всех! Батя, тот вообще не пил. Над ним даже посмеивались за это. Тут хватанул, не чувствуя…

В истории важен конец. В зависимости от него она либо умирает, либо передается от одного слушателя к другому. Как эта, ставшая легендой среди муровских сыщиков.

Батя поставил стакан. Повернулся к Витьке: «X… разводишь!» — и вышел.

Когда мы с Рембо шли к воротам, навстречу показалась высокая крашеная блондинка, худая, в странной широкой шляпе, яркой куртке.

— Узнаешь? — Мы были уже близко.

— Вера! Черт возьми!

Это была Витькина первая жена, когда-то симпатичная смешливая девчонка. Витька привез ее из Ярославля. Вера была поддата, выглядела старо. Я бы ее не узнал, если бы не пристрастие Веры к широченным мексиканским головным уборам…

«Такие приколы в жизни!»

Витька никогда не рассказывал о ее дальнейшей судьбе.

Вид жалкой спившейся супружницы кричал о Витьке, о всех нас…

Нас оставалось не так уж много.

«Мент, — говорил Рембо, — это состояние души…»

Мы подчинялись внутреннему нравственному закону, независимо от того, кем потом становились те, кому мы присягали…

Какая, положа руку на сердце, разница, командует ли тобой Щелоков, Чурбанов, Станкевич или вор в законе Сильвестр, Захар, другой авторитет?!

Мы разыскивали убийц и воров, защищали от разбоев, краж.

Мы требовали выполнения древних заповедей: «Не убий!», «Не укради!»…

Москва убегала назад. Мелькали перекрестки проспектов. Узорные ограды московских скверов. Мы гнали под прокопченными мостами. Все остававшееся позади было исполнено скрытого смысла. Затоптанный снег под ногами, мокрая мостовая. Брызги из-под колес.

Два пацана в огромных сапогах, намеренно тяжело шаркавших по обочине Ленинградки. Таксист-подсадчик в теплой шапке, в плаще с глубоко засунутыми в карманы руками. Какое-то голое, как у вареной курицы, лицо женщины при свете светофора: желтоватая кожа, тонкая и бледная.

Перед регистрацией Рембо дал мне визитную карточку адвоката Леа, номер своего контактного телефона.

—Напрямую связываться опасно…

Шла посадка… Харедимы с развевающимися бородами. Бархатные кепи и береты религиозных женщин, словно сошедших с иллюстраций, посвященных Польше прошлого века…

С выездом у меня не должно было быть проблем. Я выезжал по российскому паспорту. И предъявлял вместо въездной визы израильский внешний паспорт — «даркон». Я прошел «хомут». Не звенело. Никто не прошел по другую сторону металлоулавливателя. Я знал этот трюк. Когда хотят обыскать, кто-то проходит рядом с «хомутом» по другую сторону, и тот все равно звенит.

Через три с половиной часа я должен был приземлиться в аэропорту Бен-Гурион.

Рембо предупредил напоследок:

—Тебе поможет один человек! Я не буду называть… В трудную минуту он объявится сам! Бывший мент…

Тело Окуня валялось позади меня…

«Такова бандитская жизнь!»

Я не жалел его. Он стрелял в меня в Химках. Был одним из организаторов убийства в Кельне Камала Салахетдинова, в ресторане дискотеки — Жени Дашевского.

Пересекая коридор, тянувшийся вдоль этажа, я обернулся. Тот, кто пришел мне на помощь, удалялся по коридору. Борцовского вида кавказец, телохранитель О'Брайена и Ламма… «Бизнес-клуб», Шереметьево, Рехавия. Места наших встреч…

—Тебе надо сваливать из Израиля!

Кавказец меланхолично, не переставая, жевал. Я кивнул. Благодарность была неуместна. Более того — оскорбительна. На то, что он сейчас сделал, нельзя было ответить словом.

«Тебе надо сваливать из Израиля!»

Самому моему спасителю, похоже, сваливать было поздно.

Перебегая двор, я слышал переливчатые звуки полицейских машин, приближавшихся к вилле. Я снова сиганул через забор. Две женщины во дворе, по другую сторону мусорного танкера, были ошеломлены моим появлением. У меня был наготове вопрос:

—Вы не видели собаку? Черная, небольшая… Шотландский терьер!

Я мог спросить про инопланетянина, про поезд московского метро, про Шварценеггера. Они не успели опомниться.

—Там женщина, ее хозяйка. Плачет… — Я неопределенно махнул рукой.

По другую сторону забора полиция, судя по всему, уже штурмовала здание.

Потом я узнал, что почти одновременно полиция взяла приступом две другие виллы Ламма — в Рамоте и на Байт ва-Ган. А также виллу О'Брайена в Ашдоде.

Я уезжал. До московского рейса «Эль-Аль» еще оставалось время. Я не хотел маячить на глазах полиции в аэропорту. Ехалв автобусе. Красная лава хвостовых огней текла впереди. Перед тем как свалить, я позвонил хозяину квартиры. Он спал. Я передал его жене, что срочно уезжаю. Арендная плата была уплачена, как водится, до конца квартала.

—Моля! — Мои хозяева были из Болгарии. Мы говорили на смеси русско-болгарского и иврита. — Заповядуйте във кышти…

Я перевел это как «Пожалуйста, приезжай»…

«А что? Может быть…»

Я все оставлял. Меблировку, белье.

У меня ничего не было тут своего, кроме компьютера. Он тоже оставался.

«Нищему собраться — только подпоясаться!»

В минуту я уничтожил файлы с рецензиями…

Побросал в сумку несколько вещей, сопровождавших меня по жизни…

В последний раз направил бинокль на Байт ва-Ган. На вилле за окном было тихо. Несколько полицейских машин стояло по обе стороны холма.

Я поставил аудиокассету. Запись «Choo Choo Мота» из альбома «Rock amp; Roll musik to the World» 1972 была отличной.

Я перекрыл воду, газ. Выключил электричество.

Мелодия в это время внезапно прервалась.

Запись пошла с середины:

«— А что в Кельне? — спросил теперь уже покойный Ургин. — Когда Камал там появится…

—Ему позвонит Пастор. С п о н т а передаст Салахетдинову приглашение воров приехать разбираться в ресторан… — О'Брайен говорил медленно, со значением. — Камал приедет с Пастором. Окунь присоединится в Кельне. Он приедет с ними. В ресторане их будет ждать мой человек. Ты будешь вместе с Вахой. Насчет машины вам позвонят, в машине будет «Калашников». Вас подбросят к ресторану. Я хочу, чтобы Камал подох, как собака…

— Не беспокойся…

— Деньги сейчас получишь. Сделаешь как надо. Иначе мне придется самому ехать мочить. Чужих после этого Камал к себе не подпустит. Или же придется его взрывать с шумом. Вместе с Кельнским собором… А ты что об этом думаешь, господин адвокат?»

Тут был очевидный прокол.

Уклониться от разговора Ламм не мог!

«— Камал — сволочь…»

Аденоидный голос грозил бациллами даже в записи:

«— Неплохо было бы для начала поставить ему электроутюг на спину…»

По иронии судьбы Ламм был членом международного комитета по борьбе с пытками подследственных!

Я смотрел в окно автобуса. Мы двигались между скальными складками. В одном месте они напоминали среднеазиатские Ворота Тимура. Дорога шла ущельем. Далеко наверху, словно в красных кипах, виднелись покрытые яркой черепицей дома. У одной из автозаправок автобус остановился. Девчушка из нашего автобуса с карабином на плече перебежала на другую сторону шоссе к бензоколонке «сделать пи-пи». В автобусе спокойно ждали. Никто не сказал ни слова.

Я взглянул в окно. Израильские кроты нарыли ямки вдоль дороги. Сосед впереди читал свежий номер «Вестей». Я навалился на спинку его кресла.

«Убийство в Ашдоде раскрыто…» «Убитый турист стал жертвой обычного грабежа…» «Три бывших репатрианта из Иерусалима препровождены на Русское подворье!»

Речь шла о Владе, его жене и их друге, всегда молчавшем в моем присутствии, чтобы потом шантажировать меня по телефону.

«В случае подтверждения их вины преступников может ждать пожизненное заключение в израильской тюрьме…»

Вездесущие журналисты за короткий срок успели узнать о них многое. Влад и его жена, которым был перекрыт выезд, пытались скрыться с фальшивыми паспортами, оставив огромные неоплаченные счета за телефонные переговоры. В том числе с заграницей… Полиция получила в свое распоряжение распечатки телефонных переговоров преступников. Компания систематически шантажировала приезжавших бизнесменов…

Было еще много по мелочи. Конец корреспонденции меня обескуражил:

«Амир Мизрахи, следователь полиции, уже на первом допросе был поставлен в тупик: организатор группы Владпросил разрешить ему перед судом пройти обряд обрезания…»

Я прекратил чтение, откинулся назад в кресло.

В утренних газетах израильтян ждало не менее сенсационное сообщение.

Полицейская операция по аресту главаря так называемой «русской мафии» и его ближайших партнеров в этот момент уже завершалась. Три трупа в роскошных виллах, среди антиквариата, фонтанов, сотни тысяч долларов наличными, которые следователи изымут вместе с пистолетами, автоматами, патронами…

Девушка с карабином наконец появилась. Несколько минут она пережидала встречный транспорт. Перешла дорогу. Села на свое место. Ни насмешки, ни замечания…

Нескончаемое чешуеспинное пресмыкающееся, зажатое между разделительной полосой и тротуаром, медленно двинулось в путь.

Мы уже приближались. Пошел небольшой дождь. После всех сроков, когда уже молитва о дожде больше не читалась в синагогах.

Израильский пограничник характерным жестом выкинул перед собой три сложенных щепотью пальца, останавливая автобус. Пассажиров, въезжавших на территорию аэропорта, попросили выйти — показать, что все вещи в багажном отделении едут со своими владельцами…

Аэропорт Бен-Гурион встречал нас чистенький, весь отмытый последним в этом году неожиданным зимним дождем. Камни мостовых плавно соединялись с тротуаром, чтобы тележки пассажиров не чувствовали перепада.

Серая, с рваными краями туча быстро удалялась.

Регистрация пассажиров заканчивалась.

«Господи! Я сваливаю!..»

Многие, завязанные со мной в этом деле, должны были возвратиться на родину в цинковых гробах. Пастор, Окунь, Ваха, Ургин…

Лобан и его команда, видимо, бежали через Хайфу па Кипр. Остальные были арестованы. В том числе супермодель и Инна Снежневская…

Я был уверен, что Рембо и Леа, адвокат, вместе с главой детективного агентства «Нэшек» помогут моему спасителю-кавказцу. В его действиях не было состава преступления. Убийство Окуня вызывалось крайней необходимостью — спасением другого человека. Я мог прислать свои показания из России…

Символом честности и исполненного долга мог стать любой, кто находил в себе смелость противиться несправедливости и шантажу, взять в руки оружие.

Я выполнил заказ.

Я увозил из Израиля аудиокассету, которая стоила всего неоплаченного нам «Алькадом» кредита.

Шофер включил последние известия на иврите. Я услышал русское имя и фамилию. Меж других новостей радио сообщало о прибытии министра внутренних дел РФ Анатолия Куликова.

«Российские следователи доставили материалы, имеющиеся у них против О'Брайена, Ламма…»

Итак: «Прощай, Израиль»?

Или опять только — «До свидания»?

Примечание

В связи с арестами в Израиле представителей российских криминальных структур из так называемой «русско-еврейской мафии», обвиняемых в убийстве российского банкира, отмывании денег, хранении огнестрельного оружия и мошенничестве, а также попытке проникновения в политические структуры, подкупе политических деятелей и государственных чиновников накануне прошедших парламентских выборов, автор считает необходимым предупредить, что имеющиеся совпадения с событиями, описанными в романе, являются не более чем случайными.

Ноябрь 1996 — август 1997

Москва — Иерусалим — Москва