Вернулся Гусейн. С ним был милиционер-старослужащий, охранявший лодки. Он передал Баларгимову папиросы и, прежде чем его успели остановить, сообщил новость:
      - Вахидов повесился. Кладовщик с сажевого комбината...
      - Где? - спросил Баларгимов.
      - В камере.
      Я взглянул на следователя - Гусейн молча кивнул. Я набрал номер все того же Фурмана:
      - Водная прокуратура приветствует... Это правда - насчет Вахидова?
      - Увы! - Он был обескуражен. Я понял, что самоубийство Вахидова и для него полная неожиданность. - Удавился на поясе от летнего пальто...
      - Каким образом?
      - Сам не понимаю. Привезли с допроса, все нормально... - Фурману нравилась эта приговорка - "все нормально". - И на тебе!
      Я поблагодарил его, хотя и не мог понять, каким образом пальто оказалось в камере вместе со снабженцем в одуряющую жару.
      Я задумался.
      Хотя Вахидов и отказался от первых показаний, которые он дал мне, было не исключено, что в будущем он снова их повторит. Тем более что существовала магнитофонная запись его свидетельств...
      - Гражданин прокурор, - окликнул меня Баларгимов, - могу я сказать вам несколько слов наедине?
      Бала и Ниязов вышли. За ними двинулся к дверям и старик милиционер.
      - Слушай, - обернулся к нему Баларгимов, - сходи к моей, скажи, чтоб все приготовила... что надо... Милиционер почтительно кивнул.
      - Видите, что получается? - спросил Баларгимов, когда они вышли. - Тут еще до суда можно концы отдать!
      - Я уже думал об этом, - сказал я. - И намерен переправить вас на тот берег.
      - А на чем? - быстро спросил он.
      - На "Спутнике"...
      - С этим краснорожим взяточником? Да они его просто потопят!
      - А если на пароме? Или с "Александром Пушкиным"?
      - Возьмут приступом в море. Или еще до отправления...
      - Думаете? - усомнился я.
      - Как дважды два... - Узнав о грозящей ему опасности, шеф лодок, похоже, даже успокоился. Я вернул Балу и Гусейна в кабинет.
      - Мне надо ненадолго отъехать. Вы остаетесь с задержанным.
      В прокуратуре меня ждал начальник рыбинспёкции Цаххан Алиев, Гезель успела налить ему чая.
      - Игорь Николаевич! - Он отставил пиалу, прошел по приемной. Он всегда говорил на ходу либо стоя. - Один человек мне подсказал: на сажевом комбинате есть холодильная камера. О ней мало кто знает. Понимаете?
      - Что же это за камера такая? - полюбопытствовал я.
      - Емкость ее не на сто килограммов и не на триста. Гораздо больше!
      - И что?
      - А то, что ее соорудили на всякий случай. Пробраться к ней, если не знаешь, очень трудно. Она в здании заводоуправления. За стеной архива. В подвале. Может, понадобится вам... - Он остановился перед столом Гезель против своей пиалы.
      - Не знаю, понадобится ли. Во всяком случае, спасибо.
      - Может, помощь нужна?
      - Пока нет...
      Я не очень вежливо отделался от него, прошел к себе, открыл сейф-мастодонт.
      Неожиданно мое внимание привлекла одна из бумаг - мятая, на серой волокнистой промокашке: она слегка высовывалась из стопы "для служебного пользования", которую я всегда аккуратно выравнивал и подбивал, прежде чем уложить в сейф.
      "Кто-то заглянул в мой ящик... - Открытие это не ошеломило меня. Кассеты! Записи с показаниями Вахидова!"
      г Кто-то из имевших доступ в помещение выполнял задание браконьерско-административной мафии... "Но кто? - Мне ничего не было известно о ключах, которые могли остаться у прежнего владельца этого нетранспортабельного стального чудища. Я должен класть бумаги в сейф Гезель..."
      Со смертью снабженца игра начиналась серьезная.
      "Баларгимова нельзя оставлять на этом берегу. Иначе его убьют. Нельзя и открыто отправлять с небольшим конвоем. Я не могу рисковать людьми".
      Я вынес постановление об аресте и этапировании Баларгимова, заверил гербовой печатью, спрятал второй и третий экземпляры в бумажник - теперь они должны были постоянно находиться со мной.
      Позвонил Бураков:
      - У вас нет Гусейна?
      - Нет.
      - Где он может быть? Не знаете?
      - Не знаю, - лгал я. - Может, в аптеке на Шаумяна. Ее не открыли?
      - На ремонте!
      - Что там у вас?
      - Заявитель. Я хотел, чтобы Гусейн на него посмотрел. Ладно, я позвоню позже.
      - Орезов тут?
      - Тоже куда-то уехал. Я окликнул Гезель:
      - Вызови, пожалуйста, капитана судна "Спутник" - Антонова. У нас записан его телефон...
      - Антонов? - спросила Гезель. - А имя-отчество?
      - Он был понятым по делу Ветлугина. Посмотри. Попроси срочно заехать.
      С Русаковым и руководством парома я предполагал связаться самостоятельно.
      - Разрешите, Игорь Николаевич?
      Показался Хаджинур Орезов в кожаной куртке, с которой он никогда не расставался, с высовывавшимся снизу ремнем, уходившим под мышки, к кобуре.
      - Что там случилось, в дежурке? - спросил я.
      - Ничего особенного, - он остановился у балюстрады. - Заявитель пришел. Говорит, ночью на пароме у него триста рублей украли. Из каюты. Врет, как сивый мерин. Только не могу понять - зачем? Триста рублей от нас он все равно не получит... - Хаджинур был явно озадачен. - Если бы заявил, что украли документы, - тут ясно!
      - Разберетесь... - Меня интересовало другое. - Что с ружьем Ветлугина?
      - Интересная история, Игорь Николаевич. - Орезов оживился. - Ружье 141917, которое подняли со дна залива, значилось за гражданином Изутиным. Изутин продал его некоему Яскину, тот - Досову...
      - А Досов...
      - Нет! Ни за что не догадаетесь! Досов заявил, что ружье, которое ему продал Яскин, у него дома!
      - Не понял.
      - Сейчас поймете. Поэтому я взял Досова с работы, поехал к нему домой и осмотрел ружье. Тоже шестнадцатого калибра ТОЗ. Но номер другой!
      - Не понимаю.
      - Я тоже не понял. И повез Досова вместе с ружьем к Яскину...
      - Хаджинур! - взмолился я.
      - И что же выяснилось? - Срезов, довольный, прошелся по кабинету. Оказалось, примерно года три назад Яскина, пьяненького, задержала с ружьем водная милиция. Ружье отобрали и долго тянули: "Зайди завтра, зайди в конце недели..." А когда вернули, он заметил, что ружье в милиции подменили. Его-то он и продал Досову...
      - А ружье, которое отобрали? Хаджинур развел руками:
      - Выходит, осталось у кого-то из сотрудников. И исчезло! А потом снова возникло... Теперь уже с морского дна! А перед тем успело выстрелить! Прямо в лоб Ветлугину...
      - Любопытно.
      Нас прервал звонок Буракова:
      - Гусеина еще нет?
      - Нет.
      - А Хаджинур?
      - Сейчас вошел.
      - Не задерживайте его, Игорь Николаевич! Он очень нужен...
      Разбирательство со лжезаявителем, по-видимому, потребовало больше сил, чем первоначально казалось.
      - Сейчас идет... Вот что, Хаджинур, - сказал я, положив трубку. Завтра с утра меня может не быть. Агаева тоже нет... Необходимо организовать конвой в Красноводск. Довиденко перечислил Касумова за нами... Я решил Мазута отпустить.
      - Зачем конвой?! Я сам за ним съезжу!
      Срезов ушел. Вскоре я тоже спустился к дежурному.
      Дежурный - капитан Баранов - выдавал оружие заступавшей на пост смене.
      За столом Хаджинур и Бураков продолжали разговаривать с заявителем, плутоватого вида мужчиной с короткой стрижкой. Когда я появился, он внимательно-фиксирующе глянул в мою сторону.
      - Где ваши вещи? - спросил его в это время Хаджинур. - Вы что, приехали в командировку без вещей?
      - А какое это имеет отношение? Я пришел заявить, что у меня украли деньги... - Он снова взглянул на меня, пытаясь привлечь к разговору. - А вы мне - "где документы, где остановился, где вещи?". Вы мне найдите деньги, которые у меня украли на пароме.
      Он явно намекал на нежелание милицейских регистрировать его заявление.
      - Будете искать? Или нет? Иначе я ухожу. Бураков смущенно протрубил в поднесенный к носу платок:
      - Мы хотим убедиться в том, что деньги действительно были. А вы не позволяете! Хаджинур снова вмешался:
      - У вас еще есть деньги с собой? Мужчина поколебался:
      - Предположим, есть.
      - Покажите...
      - А зачем? - Он играл какую-то игру, которую я не был в состоянии понять.
      Несколько секунд они препирались. Наконец заявитель достал кожаный новый бумажник, осторожно, чтобы работники милиции не могли видеть содержимое, пошарил пальцем между прокладками...
      В ту же секунду Хаджинур ловко выхватил из его рук портмоне, раскрыл. Три купюры - достоинством в сто рублей каждая - упали на стол.
      - Триста рублей. - Хаджинур не стал осматривать бумажник, вернул владельцу. - А вы говорите, они пропали!
      - Это другие триста! - Заявитель сжал портмоне.
      - Значит, вы те триста отделили?
      - Да!
      - Для чего?
      - Просто так!
      Он врал, но я не мог догадаться, зачем ему это нужно.
      Милицейская система отчетности давно приспособилась под своих малокомпетентных руководителей, периодически встававших у республиканских и союзных министерских штурвалов. "Зарегистрировал преступление - раскрой его, не можешь раскрыть - лучше не регистрируй..." - оборачивалось на практике.
      Подошел капитан Баранов:
      - Слушаю, Игорь Николаевич.
      Мне показалось, он как-то странно, иначе, чем обычно, посмотрел на меня. Что-то неуловимое, разделяющее, возникло между нами с той ночи, когда в милицию приезжали Шалаев и Довиденко, а он, дежурный, принес бутылку "Кер-оглы".
      - Закажите для нас каюту на вечерний паром, - сказал я.
      Он вздохнул, покачал головой:
      - Ничем не могу помочь. Начальник запретил нам заниматься билетами...
      - Капитан приехал... - сообщила Гезель.
      - Пусть заходит!
      В дверях показался необыкновенно круглый маленький человек с красным лицом и шкиперской - вокруг лица - бородкой. Он словно вкатился в кабинет, в руке он нес портфель.
      - Антонов Василий Сергеевич, - представился он.
      "С этим краснорожим взяточником? - вспомнил я Баларгимова. - Да они его просто потопят!"
      Я показал Антонову на стул, и он живо водрузил на него свой объемистый широкий зад - казалось, что капитан восседает на массивной воздушной подушке.
      - ...Мы помогали водной милиции искать ружье, - он считал, что знает, зачем его пригласили. - Оно выпало из лодки во время несчастного случая на охоте...
      - И как это все происходило? - спросил я.
      - Обыкновенно, - он подернул короткими округлыми плечами. - Приехали из прокуратуры, из милиции. С ними
      - охотник, который остался в живых... - Антонов имел в виду Баларгимова. - Поплыли к камням... - Капитана мучила одышка, он сделал паузу. - Недалеко от метеостанции. Я спустил лодку, туда сели этот охотник, я и другой понятой. Стали грести к берегу. Вода прозрачная - все видно...
      - Судовой журнал у вас с собой? - спросил я.
      - Вот, пожалуйста. - Он открыл портфель, вынул и положил на стол толстую книгу - самую важную на любом судне.
      - Смотрите...
      "6.00, - прочитал я, - подъем флага... 11.32 - вышли в море. Первая остановка. Координаты... Спущена лодка для поиска ружья. Ружье обнаружено в 11.48. Удаленность от берега 25 м, глубина обнаружения ружья 90 см... - Я машинально заглянул вниз. Записи за день заканчивались традиционным: 20.00 - спуск флага..."
      Антонов закрыл портфель, готовясь уйти. Но я остановил его: - Не смогли бы вы сегодня выйти на вашем судне?
      - Далеко? - Он нацелил на меня маленькие глазки-щелочки, зажатые щеками.
      - На тот берег.
      - А груз?
      - Арестованный и конвой... Три человека. Время отплытия я уточню.
      Он поправил бородку, сказал осторожно:
      - В принципе это возможно. Вообще-то предполагался такой рейс...
      - Я позвоню, когда мы будем готовы.
      - Хорошо.
      Он, пятясь, покатился к двери, так что в конце концов открыл ее спиной. Антонов мне не понравился.
      Улучив минутку, я набрал телефон судебно-медицинской экспертизы - Анна не отвечала. Я вышел в приемную.
      - Уехал на паром, - предупредил я Гезель.
      Первым, кого я увидел на пристани, был старший помощник капитана "Советской Нахичевани" Акиф, с которым так давно - уже забыл, когда это было, - я плыл к месту своего нового назначения.
      - Поужинаешь? - спросил он меня.
      - Я, по-моему, еще не обедал.
      - Пойдем, Валя накормит, - сказал Акиф.
      Мы пошли к трапу. На пароме действительно нашлось что поесть - суп, котлета с вермишелью. Потом мы прошли в бар-салон; бармен, арендовавший помещение, сварил кофе и подал к нему маленькие блюдечки с миндалем.
      Акиф ни о чем не расспрашивал, только смотрел на меня черными доброжелательными глазами.
      - Какой прогноз погоды? - спросил я. - Уходите вовремя?
      - Да, вроде никаких неожиданностей. Скоро начнем загружаться.
      В иллюминатор была видна растянувшаяся в несколько рядов колонна автомашин.
      - Вид у тебя невеселый, - констатировал Акиф. - Может, ты влюбился?
      - И это тоже.
      - А что основное?
      - Мне, возможно, придется переправить на тот берег несколько человек, но их надо принять, когда вы уже отойдете...
      - В море? - удивился он.
      - На этот счет есть инструкции? Акиф подумал.
      - Наверное, мы должны выполнять указания водной прокуратуры... Я доложу капитану.
      Я хотел расплатиться, но буфетчик отказался получить деньги. На его месте и я тоже никогда не взял бы денег с гостя старпома.
      Мы вернулись на несколько минут в кают-компанию, прошли в красный уголок для командного состава. Здесь все было по-прежнему. Я сел в то же кресло под фотографией непримечательной женщины - крестной матери судна, разбившей бутылку шампанского о борт спускавшегося со стапеля парома.
      - Что от меня требуется? - спросил Акиф.
      - Билеты. Каюта.
      Он тут же вышел, а я как-то беспечно и сразу задремал, успев услышать свое то ли чересчур громкое дыхание, то ли приглушенный храп.
      Проснулся я мгновенно. Акиф протягивал мне билеты и ключ с биркой, как в гостинице.
      - Спасибо. - Я отдал деньги. За время короткого, глубокого сна мышцы у меня на лице словно одеревенели и во рту пересохло.
      Мы договорились, какими ракетами судно, которое доставит на паром оперативную группу, объявит о себе.
      - Если мы не появимся, ты тоже не удивляйся, - предупредил я. Успехов!
      - Тебе тоже.
      У трапа мы простились.
      Смеркалось. На пристани уже собирались пассажиры. Тяжелые многотонные грузовики и юркие легковушки, словно по конвейеру, вползали в огромное чрево парома.
      Я заехал к капитану Мише Русакову - он одобрил мой план и сразу же принялся за его техническое обеспечение.
      Мнением шефа лодок я мог не интересоваться - Балар-гимов высказал его достаточно ясно.
      - Значит, напротив второй скалы, - уточнил Миша.
      - Да. Не забудь о кассетах.
      - Я понял.
      "Нива" стояла неподалеку, рядом с детским парком. Я садился в машину, когда в кустах раздался осторожный шорох.
      - Кто здесь? - Я резко раздвинул кусты.
      На уровне груди я увидел старую армейскую фуражку, грубо вылепленный нос, тяжелую даже для большой головы массивную нижнюю челюсть. В лицо мне смотрели черные, жалостливые глаза.
      Я узнал старика прокаженного
      - Керим? Что вы здесь делаете?
      - Ждал вас.
      - Меня?!
      - Да. Я приехал, когда стемнело. Сорок лет, как я не был здесь.
      - Как вы меня разыскали?
      Прокаженный вздохнул.
      Он таращился на изменившиеся за сорок лет улицы, примыкавшие к причалу. Все вызывало в нем интерес. Дом культуры, киоск, угрюмый дом, опоясанный фанерным щитом с аршинными буквами: "Восточнокаспийчане! Крепите мир трудом!"
      - Добрые люди подсказали... Но я не хочу, чтобы нас вместе видели.
      Детский парк был пуст. Из усилителя, на невысоком колесе обозрения, разносилась песня Владимира Высоцкого: "...Но был один - который не стрелял!"
      - Садитесь в машину. - Я взглянул на часы. Времени у меня оставалось совсем немного.
      В двух шагах находилась витрина "Не проходите мимо" - много лет не обновлявшаяся, хранившая на себе следы воздействия сурового, почти континентального климата. Старик подошел к ней. На выцветших фотографиях изображены были какие-то темные личности, лица задержанных - плохо различимые, мелкие - ничего не выражали. Зато хорошо была видна мертвая белуга. Голый неукрытый труп со рваной раной на животе, беззащитный, как труп человека. Рана зияла под сердцем, как это бывает при умышленных убийствах.
      - Алеутдинов... - Прокаженный легко опознал браконьеров на фотографиях. - Афанасий... Алеутдинов утоп в шторм. Перевернулся у самой калады.
      - В шторм тоже проверяют калады? - спросил я.
      - В пять и шесть баллов. А если больше - только дурак пойдет! В большую волну калада амортизирует - не снимешь рыбу!..
      Он отошел от витрины, сравнительно легко взобрался в "Ниву" на заднее сиденье.
      - Калада постоянно в море, - объяснил он. - На мертвом якоре. Зимой ставят далеко. Добираются примерно часа за два. А летом ближе, потому что рыбы больше.
      - Часто их проверяют?
      - Зимой обычно раз. С утра...
      Что заставило старика прокаженного быть откровенным со мной? Потому что видел, как я отпустил Касумова?
      - ...А летом три раза. Летом рыба быстрее портится. Работа тяжелая. Не успел вернуться - опять надо идти! А пока в море - головы да хвосты отсечь! А то и туши рассечь! - Старик вздохнул.
      - А сколько рыбы можно привезти за раз?
      Он подтвердил то, что я уже слышал от Вахидова:
      - И семьсот, и восемьсот килограммов. Как когда!
      - А много в Восточнокаспийске таких лодок? Это мой последний вопрос... Старик помолчал.
      - Думаю, не меньше двадцати... Может, тридцать.
      Я не представлял раньше гигантский размах браконьерского лова. Счет шел на десятки тонн выловленных ежедневно осетровых! И это при наличии контролирующего аппарата рыбнадзора, милиции!
      - ...Не спрашивайте меня, пожалуйста. Мне нельзя врать... - Глаза его стали жалобными, словно он сейчас расплачется.
      - Вы искали меня, чтобы мне что-то сказать... - напомнил я.
      - Да...
      Несколько секунд мы посидели молча. Потом прокаженный сказал:
      - Мазут не убивал Сережу... Я приехал в город впервые за сорок лет, чтобы об этом заявить. Мазут дружил с ним. А в ту ночь Мазута вообще не было. Он ездил в колонию, к своему приятелю.
      - Точно?
      - Да.
      - Почему же Касумов не сказал, что он там был? Установили бы его алиби!
      - Его приятель сидит! - Старик достал платок, громко высморкался. Колония особого режима. Свиданий нет.
      - Свиданий нет, но свидания есть...
      - Кто как сумеет. - Старик шевельнул ногой. Я увидел, что на ногах у него огромные ботинки со шнурками и брюки по крайней мере сантиметров на пятнадцать не доходят до щиколоток. Старик словно был в кальсонах. Может, так ходили лет сорок назад?
      - Касумов часто к нему ездил?
      - По-моему, второй раз.
      Живя уединенно - на острове, - старик прокаженный был неплохо осведомлен.
      - За какое время?
      - В этом месяце.
      Внезапно меня осенило. Я вспомнил разговор с Кулиевой.
      - Мазут привез записку? От Умара?
      Черные зрачки Керима странно кружили - он сидел боком ко мне, и я не знал, кружат ли оба зрачка одинаково, в одном направлении.
      - Я не спрашивал, а он мне не сказал. - Старик вздохнул. - Я всем говорю: "Ничего не рассказывайте. Меня будут спрашивать - я вынужден говорить. Мне нельзя врать. Бог не велит".
      Впервые он остановил свой черный зрачок на мне, Я заглянул в него и почувствовал затаенную боль, щемящую отверженность и безысходность. Я представил, как старику прокаженному сиротливо на безлюдном острове долгими одинокими ночами, как он уязвим и беззащитен.
      "А сейчас, после того, как я уйду, все водные прокуроры страны не смогут его защитить..."
      - Завтра Касумов будет на свободе, - сказал я. Теперь я уже спешил. Отвезти вас куда-нибудь? Есть у вас где ночевать?
      - А... побуду тут...
      Массивная нижняя челюсть старика хищно задвигалась, она казалась чрезвычайно сильной, грубая тяжесть ее как бы уравновешивала пронзительную ранимость глаз.
      Я понял, что он не уедет, пока не встретится с Касумовым.
      - До свидания!
      Я не погнал "Ниву" кратчайшим путем по набережной, а с Баларгимовым, Балой и Гусейном на заднем сиденье сделал короткий крюк через перевал.
      С возвышенности Знаменитых Географов на мгновение открылась центральная часть города, окруженного с трех сторон скалами; ниже, науровнезаводскихтруб.у подножия, двигался крохотный, словно игрушечный, тепловозик. Мелькали ставшие привычными похоронные автобусы городских маршрутов. А дальше, близко к воде, виднелись стайки портовых кранов, насыпи щебня, грузовые и рыбоохранные суда.
      Еще несколько минут - и мы снова были на набережной.
      За нами не было "хвоста".
      Капитан "Спутника" встречал нас на трапе.
      - Здорово, Садык. - Антонов отдал честь задержанному, потом почтительно поздоровался за руку.
      - Здорово, адмирал! - гаркнул Баларгимов. - Здесь-то меня, надеюсь, накормят?
      - Что-нибудь найдем... - Антонов взглянул на меня.
      - Не сейчас, - отвел я его невысказанный вопрос. - Обед на берегу. И сразу потом отдадим швартовы...
      - Маршрут прежний? - уточнил Антонов. - Тот берег?
      - Нет. Мы должны выйти по курсу "Советской Нахичевани". Они предупреждены. В море следует обеспечить переход арестованного вместе с конвоем на паром.
      - Я готов, - только и сказал Антонов.
      - Старший конвоя - мой помощник. - Я показал на Балу. - В мое отсутствие он исполняет обязанности водного прокурора участка.
      - Во сколько вас ждать?
      - Если в течение двух часов нас не будет, поездка автоматически отменяется.
      - Понимаю. - Антонов учтиво наклонил голову, ее положение при этом практически не изменилось, а щеки еще больше покраснели.
      Я проехал через центр, мимо казаха, торговавшего дынями. Утром, когда я приезжал к Фурману, перед ним лежало четыре дыни, к вечеру осталось три. Но это не смущало его, и завтра он был готов продолжать свою малоэффективную торговую деятельность.
      Я высадил следователя. Гусейн был рад тому, что не едет в командировку.
      - Спасибо, Игорь Николаевич.
      Я еще несколько минут покрутил по близлежащим улицам и взял курс за город.
      - Так мы куда? - Шеф лодок был озадачен. - На метеостанцию?
      Мы миновали показавшиеся на берегу здания, вблизи которых был убит Пухов, а потом и место, где стоял когда-то город, нанесенный на карты. Недостоверность здешней жизни, которую я постоянно со дня своего приезда ощущал, шла именно отсюда.
      Пыльный участок суши. Несколько проложенных под землей труб, в которых слышен рев каспийской воды. Полный бред. Город, положенный в плотину.
      Там, внизу, печи, которые топили хозяйки, стены кухонь и спален; священные домашние очаги; лестницы домов, на которых играли дети, мостовые, перекрестки - все, что сначала вошло в жизнь, а потом разом, бессмысленно, сброшено было в поток
      "Нас не надо жалеть, ведь и мы никого не жалели..." - сказал поэт.
      "Ничего не осталось, - снова подумал я, - только рытвины, искореженная земля".
      Я свернул к берегу. Тихие овцы лежали на земле спинами друг к другу.
      Вода в заливе слегка плескалась, несколько выступавших из моря огромных черных камней метрах в трехстах от берега казались игрушками, плававшими в детской ванне.
      - На сигарах пойдем? - Браконьер догадался, а может, просто заметил в темноте дюралевые баки, соединенные с лодкой. - Только сними с меня наручники, прокурор! В наручниках мне как-то непривычно.
      - Сниму. Обязательно.
      Я обрадовался по-настоящему, когда увидел впереди Мишу Русакова с его разбойной лодкой.
      Все было уже готово к отплытию. На баке я заметил прорезиненные комбинезоны, какие носят обычно на сейнерах. Тут же лежали еще три пропахших морем и рыбой тяжелых рыбацких ватника. Я предпочел бы, чтобы они оказались заодно и пуленепробиваемыми.
      - Оружие взяли? - продолжал интересоваться Баларгимов. - Если они догонят, без автоматов нечего делать! Перетопят, как котят...
      - Не перетопят, - заметил Миша.
      Он обернул пленкой привезенные с "Александра Пушкина" кассеты, спрятал в носовом отделении.
      Надсадно кричали голодные чайки.
      Бала напряженно вслушивался. Я не мог рассмотреть выражение глаз за темными стеклами очков.
      - Ты останешься, Бала, - сказал я. - У меня дела на том берегу...
      - Но, может, я... - возразил он.
      - Ты отведешь машину. Все!
      Я снял с Баларгимова наручники, подождал, пока он затянет комбинезон.
      Мы отчалили на веслах. Отойдя за камни, Миша Русаков поочередно, один за другим, врубил все четыре мотора "Суд-зуки".
      Море наполнилось гулом.
      Несколько лысух поднялось в воздух. Они разбегались, низко, словно гидропланы, касаясь воды. После их разбега на поверхности некоторое время еще оставались полосы - подобие взлетных.
      Ночь пала сразу - полная невидимых брызг, темноты и ветра. Мы держались в стороне от путей, какими обычно пользуются суда, ориентируясь по звездам и компасу. Интересно: провожала ли меня и моя пухлогрудая сизокрылая синекура?
      Мы шли быстро, отбрасывая назад клочки разорванной голубоватой пены, пузырившейся, словно в огромном стиральном корыте.
      Один раз нам показалось, что какая-то лодка движется нашим курсом неподалеку от нас.
      Миша усилил обороты.
      Мы были одни - три крохотные личинки в глубине бескрайней Вселенной, держащие курс на плывущую в толще вязкого неба Рыбацкую звезду.
      О, этот отчаянный бросок через море с ревущими моторами за спиной и дюралевыми "сигарами" по бортам! Когда-нибудь он еще приснится мне в горячечном сне и обернется ночным кошмаром, следствием и результатом болезни или кризисного состояния.
      7
      Недалеко от парикмахерской Гарегина меня окликнул Цаххан Алиев - он покупал пирожки.
      - Будете?
      Я качнул головой.
      - А я, кроме них, по утрам ничего не ем... Продавец знал Алиева плюхнул на страницу из школьной, в клетку, тетради две штуки позажаристее.
      - Я тоже в ваши края. К Буракову. - Начальник рыбинспекции на ходу принялся есть. - Я заходил - вас не было. Уезжали?
      Мое путешествие на тот берег затянулось не по моей воле. Прокурор бассейна все-таки вытянул меня в Астрахань. Баларгимова я сдал в следственный изолятор и заодно наметил с начальством ближайшие неотложные мероприятия.
      - Да, отъезжал по делам.
      Я не сомневался, что о моем вояже уже всем хорошо известно.
      - А у нас ЧП... - рассказал Алиев. - Слышали? На Челекене опять стреляли в рыбинспектора!
      Купив пирожки и начав есть, он так ни разу и не посмотрел на них.
      - ...А спросите общественное мнение! Большинство относится к рыбнадзору отвратительно: "Рыбинспектор работает грубо, берет взятки". А где правовая защищенность инспектора? Об этом никто не хочет знать!
      В последнее время все больше говорили о правовой защищенности рыбнадзора, милиции в ущерб правовой защищенности граждан.
      - Сейчас начальство делает мне втык - как же, водный прокурор задержал Вахидова, а твои инспектора не смогли!.. - Мы почти пришли, и он поспешил с объяснениями. - Но, во-первых, Вахидова задержали на берегу, а рыбинспекция борется с браконьерами в море! На берегу с ними должна работать милиция! Во-вторых, на шоссе с рыбой в багажнике браконьер никуда не денется! А когда она у него на кукане - за лодкой?
      Я молча слушал.
      - Или другое! Браконьер и в шестибалльный ветер идет в море. А нам запрещено: техника безопасности! Он принялся объяснять:
      - Есть характеристика согласно шкале Симпсона. Один балл - тихий, два - легкий, три балла - слабый... Потом умеренный, свежий, сильный... При свежем, тем более сильном ветре мы уже не выходим...
      Скорее всего, он специально ждал меня, чтобы защитить полностью утратившую в моих глазах романтический ореол участковую инспекцию морской рыбоохраны.
      - ...Недостатки, безусловно, есть. У кого их нет? Разобщенность надзора, неудовлетворительная профилактика...
      У ворот водной милиции Алиев замешкался. Мне показалось - ему не хочется появляться в дежурке вместе со мной.
      "Эдик Агаев приехал..." - подумал я.
      Гезель сообщила последние новости.
      Ниязов взял бюллетень по уходу за детьми и на работе не появлялся. Мазут освобожден, он вместе со стариком прокаженным ждет меня на метеостанции для приватного разговора. Эдик Агаев по возвращении из командировки злобен, запретил техничке убирать наши кабинеты и приказал Буракову и Хаджинуру заходить к нам только по делу.
      - А что проверяющие из Москвы? - спросил я.
      - Проверка закончена. Всехорошо. Старший ездил в горы вместе с Агаевым. Сегодня вечером их пригласил генерал Эминов... Как вы считаете, Игорь Николаевич, а строевой смотр будет?
      Я удивился, обнаружив у Гезель истинно женский вечный интерес к войску, к военным.
      - Обязательно, Гезель.
      Все проверяющие, приезжавшие под предлогом оказания практической помощи или инспекторской проверки, всегда действовали одинаково. И именно по этой причине Эдик Агаев на радость жителям нашего двора периодически гонял подчиненных по двору, заставляя выполнять бесчисленные повороты в строю.
      - Бала далеко? - спросил я напоследок.
      - В исполкоме.
      Я вошел к себе, разворошил свежую почту.
      Все те же длинные занудливые инструкции, формы очередной отчетности. Среди бумаг мелькнула одна с подписью Главрыбвода. Я выхватил ее в надежде узнать о судьбе пуховских докладных, но телеграмма, которую я прочитал, любопытна была разве только своим пустомыслнем: "Инструкцией по ведению делопроизводства в аппарате Главрыбвода,
      - сообщалось в ней, - определен срок хранения служебной переписки по вопросу охраны рыбных запасов. Поскольку время хранения докладной Пухова истекло, запрашиваемые вами докладная и фотографии не сохранились. Замначальника Главрыбвода Апизурнов".