- Сколько уже прошло, как он утоп? Года два? - У него был грубоватый глухой тенор, речь - простая, и я не почувствовал в нем ни робости, ни испуга ни перед нами, ни вообще перед вызовом в прокуратуру. - Небось и косточки уж давно сгнили!
      Он сидел на том же стуле, что и Ветлугина, тяжело и свободно, ни разу не оглянувшись на дверь.
      - Как все вышло? - спросил Бала.
      - Ну, как...
      Баларгимов повторил сказанное им на допросе, не путаясь и ничего не добавляя.
      - ...Когда перевернулись, я отплыл немного, чувствую - дно. Кричу: "Монтер! (Кличка у Сашки такая.) Ты где?" "А темно. Мы ушли метров на сто от берега. Хоть глаза выколи... Где искать? Сам мокрый. Все утонуло. Думаю: "Козел! Сам выберешься, не мальчик. Верзила под потолок!" Потянул домой, а назавтра прихожу, спрашиваю: "Сашка приходил?"
      - "Нет!.."
      Я ощутил знакомую грубую манеру общения - следствие сурового жизненного опыта, непоказного презрения ко всему - к смерти, к жизни, к тому, что происходило раньше, потом, вчера, завтра.
      "Странно: его фамилия ни разу не упоминалась среди браконьерских..." подумал я.
      - Вы сразу заявили в милицию? - спросил Бала.
      - В этот день не пошел. Подумал: нажрался после купания, спит где-нибудь! А на другой день пошел.
      Баларгимов был одинаково презрителен - это чувствовалось из его рассказа - и к самому себе, и к погибшему и не собирался от нас это скрывать.
      - ...В милиции объяснение написал. Потом несколько раз еще вызывали, допрашивали. Свозили на место. Я показал. Там под водой камни. Там и ружье нашли. И мой рюкзак.
      - А что с вашим ружьем?
      - В рюкзаке осталось. Я так и не собрал его.
      - Вы член общества охотников?
      - Был. Сейчас уже выбыл. Думаю снова вступить...Что? - Он показал на дверь, вслед ушедшей Ветлугиной. - На меня, что ли, бочку катит? Так, во-первых, мы с Сашкой друзья. Что нам делить? А потом: зачем бы я к ней пошел? Она и не знала, что он на охоте, и с кем - не знала! Я сидел бы дома и молчал в тряпочку.
      Бала спросил:
      - Вы работаете?
      - Осмотрщиком кабеля. На южном участке.
      - Зарплата большая?
      - Какая зарплата! - Он махнул рукой. Вошел Агаев.
      - Не помешаю? - Из-за неудобства помещения у нас все время гостил кто-нибудь из милиции.
      - Нет, конечно. - Я тоже задал несколько вопросов Ба-ларгимову: - Как вы охотитесь на качкалдаков в темноте? Он с любопытством взглянул на меня.
      - Птица ведь не видит! Подпускает совсем близко.
      - А как подбираете дичь?
      - Так и подбираем. Много, конечно, теряется... Начальник! - Он посмотрел на часы. - Мне на работу! Не хочу опаздывать. Назначь другое время!
      - Ветлугина жалуется? - спросил Агаев, когда Баларги-мов вышел. - Она думает, что мы ей его воскресим... - В голосе звучала неприкрытая вражда. И, между прочим, никакая она ему не жена. Разбежались. Незадолго до его гибели.
      - Развелись?
      - Она его бросила: пил по-черному.
      - Браконьер?
      - Нет, по моим данным. Мы этого дела не вели. - Агаев закурил. Только отдельные поручения.
      Мой бывший однокашник был раздражен. Вскоре выяснилась и причина:
      - Кудреватых - крупная фигура. Вы не знаете, с кем связались. После того, что случилось, можете считать, что вам здесь не работать...
      - Как знать!..
      - Нельзя закрывать установку. Так не делают. Это война! Объявление войны!
      Стиль самого Агаева был, без условно, иной. На его скромной должности и более работящие начальники всю службу проходили в майорских, а то и капитанских погонах.
      Всю текучку Эдик Агаев передал Буракову и Хаджинуру, оставив себе обслуживание областной номенклатуры. Билеты на суда, дефицитные комфортабельные каюты, связь с аэропортами и, конечно, снабжение начальства черной икрой и красной рыбой.
      "Цена полковничьей папахи..."
      - Может, я поговорю с Кудреватых? - спросил Агаев. - Он простой, отходчивый. Настоящий мужик!
      - Да нет. Спасибо.
      - Вас, говорят, можно поздравить? - спросила Анна, когда наш заказ не вызывающие аппетита слова: "два комплекса" - был принят. - Вы успели нажить врага среди сильных мира сего?
      Мы сидели за столиком в длинной череде других, расставленных вдоль стен продолговатого узкого помещения.
      - Неужели об этом уже известно? - Я удивился.
      - О закрытии пусковой установки? Конечно! И о том, что Сувалдин дал телеграмму...
      Официантка поставила перед нами тарелку с жижицей: "луковый суп". Длинные волоконца от куриного желтка ветвились на дне.
      - Вы разворошили самое гнездо...
      - Время покажет, кто прав!
      - А в это время убийца Сережи Пухова наслаждается свободой!
      - Это недолго продлится. У меня такое чувство, что дело раскроется в целой серии здешних преступлений. Если, конечно, меня до этого отсюда не выставят...
      - Будем надеяться.
      - И все-таки надо бы поспешить... Раскроется в "комплексе"... - Я заметил, что единственный человек, которому я мог бы сейчас охотно рассказать о своих планах, была эта, в сущности, мало знакомая мне женщина. А отнюдь не моя жена. - Как все преступления, совершенные устойчивой группой.
      - Вы считаете, Пухова убила устойчивая группа?
      В отличие от Анны, разговаривая, моя жена быстро все смекала и быстро-быстро задавала вопросы мне, словно стремилась поскорее освободить меня от необходимости продолжать. Я укладывался в короткие, отведенные для ответов секунды, но после разговоров с нею я часто чувствовал себя так, словно мою душу поспешно и не очень деликатно обыскали.
      - Да, так мне кажется. Многое тут странно.
      - Странно? - Светло-синие под черными длинными ресницами глаза смотрели ласково-любопытно. Анна не торопила меня. Мы словно много лет знали друг друга.
      - Я встречался с женой Умара Кулиева... Она сейчас в Москве. Кулиева могла бы многое рассказать.
      - Только она вряд ли решится. - Как в каждой женщине, в Анне жил природный следователь, сыщик от бога.
      - И все-таки одну вещь Кулиева сказала. Мазут переправлял записку из тюрьмы от ее мужа...
      - От приговоренного к смерти? И такое бывает?
      Анна качнула плечами, поправила висевшую на спинке стула сумочку движения ее были удивительно гибки, мне доставляло удовольствие наблюдать за ней.
      - Ты лучше знаешь здешнюю жизнь... - сказал я, вглядываясь в желтоватые волокнистые растения на дне тарелки.
      - Знаю только, что она не скажет тебе всей правды. У нас все разуверились. Человек жалуется утром должностному лицу на мерзавца, а вечером тот, на кого он жалуется, уже в курсе дела. И расплата грядет.
      - Я, честно, не очень-то в это верю. Хотя многие говорят то же. Ну, хоть один пример у тебя есть?
      - Но ведь и у меня только одна жизнь... - Она улыбнулась.
      Официантка снова приблизилась. Она принесла что-то рыбноконсервное, выловленное в чужих морях и привезенное за тысячи верст. Свежую рыбу нашего моря достать к столу можно было только из-под прилавка.
      - Хоть один пример! - напомнил я, когда официантка удалилась.
      - Ты видел, когда хоронили Пухова, на кладбище... Со мной стояла женщина. С черным бантом...
      - Вдова Ветлугина?
      - Ты с ней знаком? - Анна удивилась. - Она, кстати, здесь, в ресторане. Не оборачивайся. Третий столик за твоей спиной... - Мы незаметно перешли на "ты".
      - У нее муж погиб на охоте, самопроизвольный выстрел из охотничьего ружья...
      - Ерунда! - Она отложила ложку. - Никакой это не несчастный случай. Ее мужа убили. Закатили в лоб полный заряд дроби. Днем! Принародно!
      - Наверняка нашлись бы свидетели!
      - Они есть! Человек десять, а может, пятнадцать! Но они тоже ничего не скажут!
      - Откуда все это известно? И про свидетелей, и про дробь? Ты вскрывала его?
      - Это было до меня. Но всем это известно! Все знают!
      - В том числе и вдова Ветлугина?
      - Конечно!
      - Вот ты и попалась. - Я легко хлопнул ладонью Анну по руке. - Я час назад с ней разговаривал. Она и слова не сказала о том, что ее мужа убили!
      Анна улыбнулась.
      - Господи! Да она боится! Я именно от нее и слышала, что его убили.
      Я сидел, сбитый с толку.
      - Поэтому я и говорю: вы ничего не знаете о здешних трагедиях! Сколько людей гибнет! И все тихо! Все списывают на несчастные случаи! Не молчат у нас только мертвые.
      Я снова вспомнил жену: речь ее была удивительно образной. Сложись обстоятельства иначе, Лена могла стать популярным телеобозревателем или видным общественным деятелем. Видит бог, я испытал бы чувство удовлетворения и гордости за нее. Мне же для жизни требуется, видимо, простая женщина. Как Анна Мурадова.
      - Не знаю. - Я замолчал. - Для начала мы должны снова вместе поужинать. Шашлык "Дружба", я надеюсь, поможет нам во всем разобраться.
      - Меня ни для кого нет, кроме прокуратуры бассейна, - предупредил я Гезель.
      Весть о том, что водный прокурор предписал немедленно приостановить новую установку, вызвала мощный противоречивый взрыв общественной активности. Наш телефон буквально разрывался от звонков.
      - Со всеми делами, Гезель, переключай на Балу!
      Моего молодого помощника никто пока в городе не принимал всерьез, кроме случайных посетителей и младшего чиновничьего аппарата.
      - Гезель! - сказал я. - Пожалуйста... Когда жена Умара Кулиева вернется, заведи ее под каким-нибудь предлогом к нам. Я хотел бы с ней еще поговорить. Но так, чтобы никто не мешал.
      - Это легче простого... Мы ведь ходим с ней на курсы стенографии... Напоминая о курсах, Гезель ненавязчиво давала понять, что я могу помочь ей поупражняться в качестве стенографистки.
      - А что с Гусейном? - Я уже несколько дней не видел своего следователя.
      - Сейчас звонил. Меньшую сегодня не повели в садик...
      - Есть еще новости?
      - В основном только спрашивают ... когда вы будете...
      Узнав, что водный прокурор отсутствует, абоненты Бале не перезванивали - все же некая картина события понемногу вырисовывалась.
      Кудреватых не решился открыто нарушить прокурорский запрет и, по одним сведениям, капитулировал. Это давало ему возможность списать на меня все огрехи с выполнением плана во втором квартале. По другим сведениям, слухи о капитуляции не имели под собой никакой почвы и делалось это для активизации против меня общественного мнения: невыполнение плана грозило потерей премии за полугодие и исключением комбината из списка предприятий, представленных к награждению знаменем ВЦСПС.
      Один раз я хотел взять трубку, но не успел - Гезель появилась в дверях и сказала:
      - Какое-то ЧП в заповеднике... Сейчас приедет директор... "Ответный удар не заставил себя ждать..." - подумал я.
      Сувалдин буквально вбежал в мой кабинет - быстро, насколько позволяли ему костыли:
      - Вам уже доложили об этих зверствах? Именно зверствах! Иначе это нельзя назвать!
      У него были голос и лицо человека, побывавшего в аварии и внезапно лишившегося всех своих близких.
      - Садитесь, пожалуйста.
      Он сел, бросил на стол шляпу и бинокль.
      - Кто-то разбросал отраву по территории заповедника. Это - конец качкалдакам... - На него было больно смотреть. - Мерзкое, бессмысленное истребление... Птице этой только и надо-то от нас - чтобы ей не мешали спокойно кормиться! Набрать сил для длинного перелета. Подлое убийство слабых! Кто заведомо не может за себя постоять... - Он всхлипнул.
      - Много птиц погибло?
      - Очень! Качкалдаки, они как дети! Они же не знают, что человек самое страшное животное, какого надо бояться. Я сам виноват, я их к этому приучил!
      - Каким образом яд попал в воду?
      - Это сделано с парома. Связь хорошо налажена. Восточнокаспийск не зря называют Малый Баку. Вы не знаете, когда возвращается секретарь обкома?
      Я слышал, что Митрохин в Москве, на каких-то совещаниях, - об этом по телефону в дежурке говорил Агаев.
      - В конце недели. - Постепенно мне удалось его если не успокоить, то хотя бы отвлечь. Пару раз он даже улыбнулся.
      - Вы давно здесь живете? - поинтересовался я.
      - В Восточнокаспийске? - У него был мягкий раскатистый голос, неторопливая речь, совсем не похожая на быструю, лишенную индивидуальности речь юристов. - Всю сознательную жизнь. Хотя начинал, как и вы, на том берегу...
      Он снова заговорил о своих подопечных:
      - В Красной книге записано: "Каждая нация перед лицом мира несет ответственность за сокровища своей природы". А нам говорят: "Мы не выполняем план, потому что птица поедает рыбу! Из-за нее пусты прилавки!"
      Я тоже слышал об этом.
      - Человек, к сожалению, опускается до своего биовида. Он подсознательно не допускает конкурента. Не хочет, чтобы кто-то еще питался тем же, что и он. А ведь говорить о вреде можно только в тех случаях, когда птица берет рыбу непосредственно у человека! То есть то, что человек создал сам, разводит и охраняет... Вы согласны?
      Я был полностью с ним согласен.
      - ...Бакланы и определенные виды чаек питаются и вредителями сельского хозяйства. Не только рыбой. Вы наверняка видели чаек на пахоте...
      Его проблемы были так очевидны - бакланы, чирки, доверчивая птица качкалдак, которая без Сувалдина и его людей давно бы уже погибла.
      - Вы кого-то подозреваете? - спросил я.
      - Могу это сказать только вам... - Он заговорил сумбурно. - Это они... В отместку за сажевый комбинат. Я не политик, говорю, что думаю. Моя специальность - орнитология, там не надо хитрить...
      Впервые я видел живого представителя этой редкой профессии. В сборниках военных приключений они фигурировали обычно в качестве кадровых иностранных разведчиков. Под предлогом наблюдения за птицами орнитологи следили за передвижением наших войск, а имидж чудаков, людей не от мира сего, служил прекрасной крышей.
      - Это - за мою телеграмму в Москву о сбросе нефти. И за государственную комиссию, которая должна прибыть. Теперь они будут держать водоплавающих в качестве заложников...
      Мы спустились к машине. Несмотря на костыли, Сувал-дин легко шагал впереди меня - высоченного роста, атлетического сложения. Джинсы, шляпа, первоклассная оптика и впрямь делали его похожим на кадрового разведчика, каким рисовались они на страницах шпионских книжек.
      - Мне и моей семье, - он обернулся, - эти бандиты ничего не могут сделать - только птицам... И они этим пользуются!
      Директор заповедника прошел во двор, я еще заскочил в дежурку.
      - Вы в курсе происшедшего в заповеднике? - спросил я.
      - Да, Игорь Николаевич. - Дежурил капитан Баранов, светлоголовый русак, уроженец здешних мест. - Принимаем меры... Какая-то тварь набросала с парома заразы. Качкалдак - глупая птица, ее и на крючок можно ловить, как рыбу. Нажралась!.. - Он говорил с ужасающим акцентом. Так и не овладев местным языком, он, похоже, свой родной утратил окончательно. - Сувалдин приучил ее не бояться плавсредств, вот и получается...
      Ущерб, нанесенный заповеднику, оказался значительным, но все же меньшим, чем Сувалдин вначале представлял, и орнитолог понемногу успокоился.
      На обратном пути мы на скорости проскочили дамбу через залив, нанесенный когда-то на все карты мира. Плотина не возвышалась над окружающей местностью, вся она была внизу, под ногами, с опущенным в ее тело городом. С умолкнувшими голосами, с призывами повышать, увеличивать, встречать успехами, рапортовать, единодушно отдавать голоса. Как все петли и удавки, она была куца, крайне уродлива и действенна. Мы миновали ее за несколько секунд, а чтобы прочитать все статьи, книги, публикации, посвященные целесообразности или нецелесообразности дамбы, понадобились бы годы.
      Сувалдин сам вел машину - юркий "Москвич" последнего выпуска. Я сидел сзади - по диагонали, так нам было легче разговаривать.
      - Как убийство рыбинспектора? Раскрыли? - спросил Сувалдин.
      - Нет пока.
      - Я очень надеюсь на начальника инспекции. На Цаххана Алиева. Энергичный товарищ. Жесткий.
      - Большая власть делает таких людей весьма опасными. Сувалдин засмеялся:
      - А другие на этой работе и не нужны. Вы считаете браконьерство узловой проблемой в деле защиты осетровых?
      - Я человек новый, - отшутился я.
      - Там есть отмель. - Директор заповедника показал куда-то вперед. Это отмель Зубкова. По фамилии прежнего начальника рыбинспекции. Портрет его как лучшего работника был помещен на обложку центрального журнала. А пока журнал печатался, сам Зубков предстал перед судом по обвинению во взяточничестве в крупных размерах и коррупции... - Сувалдин разговорился. Все находится в состоянии единства и борьбы противоположностей, то есть в соответствии с одним из основных законов диалектики. Но есть одно, что в нужную минуту сплачивает тут всех...
      - Что же?
      - Это звучит по меньшей мере странно. Красная рыба!..
      Как мало я знал об этих краях. Моя жизнь только начиналась под знаком пухлогрудой, с полными короткими ногами, молодой синекуры...
      Сувалдин вел машину быстро. Вокруг повторялась обычная круговерть пейзажа. Ближайшая обочина, убегая назад, словно тянула за собой горизонт даль забегала вперед и некоторое время двигалась вместе с машиной. Только фиолетовая середина пейзажа, вокруг которой все кружилось, оставалась неподвижной, пока не исчезала позади.
      - ...Огромный азиатский регион может получить ее только отсюда. А что такое красная рыба, икра? Продукты, без которых вы лично абсолютно безболезненно обходитесь... - Он легко, на ходу импровизировал. - Но есть люди, для которых балык, икра, осетрина - ежедневный обязательный атрибут барского стола. И не только аксессуар - но, как где-то на Западе, показатель твоего уровня, принадлежности к определенной части населения. Как марка машины, как фирменный знак костюма, обуви, района, где ты живешь. Ни одного высокого гостя, представителя центра, человека, от которого хоть что-то зависит, не отпустят отсюда без красной рыбы! Без деликатеса. Ни один уважающий себя функционер не поедет ни в республику, ни тем более в Москву без подарков. Так принято - его и ждут с этим. Не с арбузом же! С рыбой, с икрой...
      Он замолчал.
      Впереди, на обочине, показались величественные рыжие дромадеры, похожие на сорванные этикетки сигарет "Кемел".
      - А где их взять? Вот рыбнадзор и милиция и начинают браконьерские игры на море. Что-то вроде гона. Каждую весну. На днях будем снова свидетелями. Общесетевая операция...
      Погода, похоже, портилась. Боковой ветер наносил на трассу ползучие дымящиеся языки песка. Машину начинало водить, как по наледи.
      Судя по сводкам, ежегодно проводились большие мероприятия по озеленению Восточнокаспийска и пригородов, в чем отцы города аккуратно отчитывались. Если бы хоть десять процентов было не липой, а реальными посадками, люди бы давно уже жили в джунглях.
      - ...Обычно обставляют с большой помпой. План игры утверждает высокое начальство...
      - Я думал, свою икорку и рыбу они получают из других фондов.
      - Не говорите! Фондов всегда не хватает. А тут Кудреватых женит сына, Съедется человек сто добрых молодцев. И каких! И Москва, и Днепропетровск, и Тольятти... Господа, от которых все зависит! Каждому надо и с собой дать. И не в "дипломат", а тючок... А тут еще юбилей начальника управления внутренних дел...
      - Эминова?
      - Да. Сорок лет. Самый молодой генерал в республике. Прочат заместителем министра... Вы знакомы?
      - По существу, нет.
      - Вы должны знать его жену. Точнее, бывшую его жену. Она судмедэксперт... Мурадова.
      - Днна?!
      - Да. Толковый специалист, красивая женщина... Сувалдин включил магнитофон. Лайма Вайкуле и Валерий Леонтьев тотчас откликнулись модным шлягером: "А вы вдвоем, но не со мною..."
      Сувалдин достал платок, вытер лицо.
      - Как вы думаете, может ли заповедник назначить вознаграждение тем, кто обеспечит сохранность птиц? А? У нас с женой нашлись бы свои сбережения...
      - Как-то не принято, - сказал я, думая о другом.
      - Я знаю. Но что делать?!
      Несколько лебедей замечательной красоты плыли к нам по аквамариновой воде.
      - Птицы эти были больны, - объяснил Сувалдин. - Ослабели, поэтому вовремя не улетели. Теперь обречены на гибель... Закон жизни: кто вовремя не улетел, тот погибает...
      Он замолчал, и до самого города мы больше не разговаривали.
      Я вышел на перекрестке, неподалеку от прокуратуры, перешагнул тяжелую чугунную цепь, отделявшую проезжую часть от тротуара. Кто-то поздоровался со мной, я рассеянно кивнул. Набрал номер судебно-медицинской экспертизы и услышал голос Анны.
      - Мурадрва... Я помолчал.
      - Алло! - сказала Анна. - Вас не слышно...
      Она хотела повесить трубку, но вдруг замолчала. Была хорошая слышимость - очень близко я ощутил ее глубокое, сдерживаемое дыхание. Так же, видимо, внимала она моему. Вдруг снова прозвучал ее голос.
      - Позвоните мне вечером. А лучше - просто приезжайте. Адрес есть в вашем справочнике...
      Еще в коридоре услышал из приемной громкий голос Цаххана Алиева.
      Начал ьникрыбинспекции возмущенно рассказывал моему помощнику и Гезель:
      - ...Сидят передо мной в автобусе в обнимку и целуются... Бала флегматично задал вопрос:
      - Ну и что такого?
      - Как "что такого"? - возмутился начальник рыбинспекции. - Неприлично это. Порядочная девушка не даст себя целовать в автобусе.
      Гезель, поглаживая свой большой живот и тихо усмехаясь, заметила:
      - У вас, Цаххан Магомедович, не очень современные взгляды. Кому они мешают, если целуются в автобусе?
      - Как "кому мешают"? Женщина, подумай, что ты говоришь? Это ж до чего угодно они так могут дойти. Ну хорошо еще, если бы был легкий братский поцелуй - ладно, пускай. А взасос? Это мыслимо ли раньше было?
      Бала со смехом заметил:
      - А откуда вы знаете, как раньше-то было?
      Алиев не успел ответить, потому что заметил меня в дверях, махнул на своих оппонентов рукой и сказал мне сочувствующе:
      - Ох, тяжело вам будет, Игорь Николаевич, с таким штатом работать... Люди уже в автобусах целуются - а им "ну и что!".
      Может, целомудрие Цаххана особенно оскорблялось тем, что молодые люди целовались не в обычном рейсовом автобусе, а в бывшем похоронном?
      - Вам звонили... - доложила Гезель. - Жена. Потом из обкома. Еще прокурор бассейна. Он уже второй раз звонит. Я сказала, что вы скоро будете.
      Я пожалел, что звонок из обкома меня не застал. Там не любили, когда нужного человека не оказывалось на месте. И никогда не звонили зря. Прокурору бассейна я еще мог что-то объяснить, как, впрочем, и жене.
      - Есть чай. - Гезель включила свет, было уже сумрачно. Я внимательно посмотрел на нее. Под моим взглядом Гезель не прошла, скорее, проплыла к двери, обтекаемая, невесомая в ватной полноте кокона. Было ясно, что очень скоро я лишусь одного из самых надежных своих помощников. - Прокурор бассейна в принципе одобрил закрытие установки...
      - Точно, - Бала кивнул.
      Внизу послышался шум машины. Мы вышли на балкон. Приехал начальник милиции. Потому, как он поднял глаза на окна, я понял, что он зайдет в прокуратуру.
      Так и было.
      В коридоре послышались шаги.
      - Это Эдуард Гусейнович, - предупредил Бала.
      Он удивительно робел перед ним. Для меня же Эдик Агаев по-прежнему оставался одним из парней моего детства. Эдик куда-то собирался - на нем был новый, с иголочки, костюм из какой-то блестящей, не виданной мною доселе ткани.
      - Сувалдин не проявил достаточной распорядительности. В сажевый комбинат полез, а у себя под носом не заметил...
      - В конфликте с Кудреватых Агаев безоговорочно поддержал местное начальство.
      - Кто мог это сделать?
      - Трудно сказать. Мог и кто-то из работавших раньше в заповеднике. Как администратор Сувалдин - пустое место... Ему качкалдаки дороже людей. Чуть что - "уволить"! Я приказал проверить всех, кто был обижен директором. Таких там несколько.
      Вслед за Агаевым в кабинете появился Бураков. Он был как-то особенно пузат и спокоен.
      - Я позвонил на тот берег... - начал он. - Они допросят команду парома - может, кто-нибудь что-то знает. Обойдут каюты, трюм - мог остаться запах карбида или сам химикат.
      - Он достал платок, тщательно продул нос. - Когда паром вернется, произведем повторный осмотр.
      Бураков был, несомненно, профессионалом в своем деле, хотя я по-прежнему считал, что чиновничьи игры - не занятие для людей медвежьей породы. Они здоровеют от мешков с цементом, которые шутя снимают с машины и кладут на транспортер, а от невесомых, покрытых каракулями бумажных страниц у них повышается давление и барахлит сердце, которое они стайной тоской по прошлому именуют мотором. Я слышал отдышку, которую Бураков тщательно маскировал, и вспомнил, как однажды видел стопку книг, купленных Бураковым. Все были издания Академии наук в тяжелых дорогих переплетах - Светойий, Эразм Роттердамский, Платон... "Пойду на пенсию - буду читать..." - пояснил заместитель Агаева, убирая литературу в сейф.
      - Несколько человек я послал на пристань, - продолжал Бураков. - Там постоянно люди с того берега. Могли быть в курсе - видели что-то либо слышали. Я думаю - это дело несовершеннолетних. У них это вроде лабораторных занятий... Опыты!
      Я не стал его разочаровывать: "Лабораторный опыт отличается тем, что за ним нужно наблюдать! А что увидишь за бортом парома! Ночью!.."
      Милиция всегда преуменьшает степень преступления, пока не удается найти виновных, когда же преступники попадают ей в руки - важность и общественный резонанс сразу же на порядок возрастают.
      Гезель ушла. Один за другим поднялись Цаххан Алиев и Бураков. Агаев все сидел, время от времени поправляя острую стрелку на брюках. Ожидал ли он, что я проявлю интерес к его экипировке?
      Наконец поднялся и он.
      - Готовится большая общесетевая операция на море. Дату сообщат в последнюю минуту в запечатанном конверте...
      - Вот как? - Предупрежденный Сувалдиным, я не проявил особого любопытства.
      - ...Будут задействованы водоохранные суда, вертолеты. Весь личный состав... Удар нанесем крепкий и неожиданный.
      - В ближайшие дни?
      - Я думаю, недели через полторы...
      "Начальство успеет отыграть торжества..." - подумал я.
      - А план операции?
      - Мне как раз и надо сегодня согласовать его с генералом Эминовым...
      Я взглянул за окно, было совсем темно.
      - Эминов пригласил к себе. Вместе с Лорой. Лорка и его жена какие-то там родственницы...
      Он объяснил свое появление в парадном костюме и заодно предостерег.
      - ..И еще. Меня пару-тройку дней не будет. Поеду по участку... Так что - связь с Бураковым... - Он простился, не подав руки.
      Пятиэтажный, хрущевской застройки, дом стоял в самой глубине двора. Я поднялся по незнакомой, плохо освещенной лестнице. Дверь была не заперта. Меня ждали. В крохотную прихожую падал свет, проникавший сквозь короткое колено узкого коридорчика.
      Анна вышла навстречу, загородив свет. Я не видел лица, висок ее оказался рядом с моими губами, я поцеловал его вместе с жесткой прядкой волос, а моя рука невольно ощутила сильную упругую грудь, закрытую тяжелой гладкой материей. Анна подняла голову, с минуту, а может, всего секунду мы стояли, прижавшись друг к другу, дрожа, - покорные, даже печальные перед стихией, которая нами теперь распоряжалась.
      Нас закружило. Не разъединяясь, не говоря ни слова, не разнимая рук, мы вошли в комнату. Против двери стояла тахта; не отпуская друг друга, мы лихорадочно-быстро стали раздеваться. Я ощутил под ногами мягкий туркменский ковер. Свет погас.
      - Милый-милый-милый... - вполголоса бессвязно повторяла Анна.
      Потом мы лежали молча, мысленно прогнозируя возможные последствия происшедшего.
      Никогда в жизни у меня не было коротких связей. Я всегда принадлежал человеку, с каким делил ложе, и чувствовал себя виноватым перед женщинами, с которыми раньше был близок.
      Оказали ли на это влияние позднее созревание или полная сексуальная непросвещенность моего поколения? Что мы знали? Рассказы о шпанских мушках, которых никто никогда не видел, но которые якобы всесильно облегчали, если подложить их в еду или питье. Долгое время над моим сознанием, как и у других десяти - двенадцатилетних пацанов, висела страшная угроза "склещивания" - соединения "намертво" с девочкой во время близости. Впереди маячила полная безвыходность, поскольку разъединиться в таких случаях можно было единственно только с помощью ванны и парного молока. Но если с ванной еще все в общем был о ясно, то полностью непонятно - как бы мы попали в нее и как достали необходимое количество молока...
      - Не спишь? - спросил я.
      - Нет. - Она смотрела перед собой, в потолок. - Я думаю, как все осложнилось теперь для нас обоих.
      - Но вы с Эминовым разошлись?
      - Официально? Нет, он не дает мне развода. Боится, чтобы это не отразилось на его карьере.
      Я повернулся и ощутил ее нежное, крепкое бедро. Анна освободилась от моей руки, повернула голову. Жесткая копна волос снова упала мне на плечо.
      - Милый-милый... - Ее горячие губы коснулись моей ключицы. Милый-милый...
      Поздно ночью мы пили на кухне зеленый ароматный чай и говорили обо всем, кроме того, что касалось нас самих.
      Я рассказал, что прокурор бассейна в принципе одобрил запрет на пользование пусковой установкой.
      - Надо ждать: вот-вот появится комиссия из Москвы!.. Она улыбнулась невпопад - чему-то, что теперь было между нами, погладила меня по руке.
      - Все равно все обернется против Сувалдина и тебя. За Кудреватых можно и не волноваться. Он - Герой Труда. Комбинат всесоюзного значения. Считается, что работает на оборону. Директор откупится! Так уже бывало. Я ведь местная, знаю. Откупится и на этот раз.
      - Чем? Сажей?
      - Зачем сажей? Красной рыбой! - Она взяла мою руку и неожиданно поцеловала. - Самое ценное в наших краях - чего нет нигде: это зеленое море, красная рыба и черная икра...
      - Она почти слово в слово повторила то же, что и Сувалдин.
      - Сейчас начнут готовить операцию на море...
      - И после набьют холодильники осетровыми?