В 6 часов утра 4 июля я взял вторые рифы, а в 8.30 уже шел с полностью зарифленными парусами. В 9.40 вечера я увидел проблеск маяка на западной оконечности острова Сейбл, который можно с успехом называть островом трагедий.
      Густой туман плотным пологом закрыл все кругом, и я, отрезанный от всего мира, очутился в царстве туманов. Маячных огней больше не было видно, и, часто опуская лот, я установил, что после полуночи миновал восточную оконечность острова и скоро должен очутиться в безопасном для плавания районе, вдали от берегов и отмелей. Ветер был свежим, но направление его было юго-юго-западным. Мне рассказывали, что размер острова Сейбл за последние годы уменьшился с сорока миль до двадцати и что из трех маяков, построенных с 1880 года, два полностью смыты наступающей водой, а третий скоро будет затоплен.
      К вечеру 5 июля "Спрей", плывший весь день по неспокойному морю, решил двигаться вперед без помощи своего рулевого. В тот момент я держал курс на зюйд-ост-тень-зюйд, но ветер несколько заходил, и "Спрей", имея отличный для него ход в восемь узлов, двигался теперь в юго-восточном направлении. Мне пришлось увеличить парусность, чтобы не теряя времени пересечь пути, по которым следуют лайнеры, и возможно скорее достичь благоприятного для меня Гольфстрима.
      К вечеру туман рассеялся, и я увидел заход солнца. Затем я, обратившись лицом на восток, обнаружил впереди бушприта улыбающуюся полную луну, вылезшую из моря. Даже появление самого Нептуна не могло бы меня больше удивить.
      - Добрый вечер, госпожа Луна! - вскричал я. - Очень рад вас видеть...
      С тех пор я неоднократно беседовал с луной, которую посвятил во все подробности задуманного мною путешествия.
      Около полуночи я снова попал в полосу тумана, гораздо более густого, чем прежний, и плавание в тумане продолжалось несколько дней. При ветре, усилившемся до штормового, волны поднимались все выше, но "Спрей" отлично их выдерживал.
      В безмолвии унылого тумана я чувствовал себя бесконечно одиноким, как насекомое, плывущее на соломинке. Закрепив штурвал, я ложился спать, а "Спрей" сам шел своим курсом. В такие дни меня охватывало чувство страха, а память работала с поразительной силой. Все угрожающее, незначительное, малое и большое, удивительное и обыденное возникало и странно чередовалось в моей памяти. Страницы прошлого, позабытого, возникали передо мной и казались относящимися к иному, давно минувшему существованию. Смеющиеся и плачущие голоса рассказывали мне о том, что я слышал в различных уголках Земного шара.
      Добрый вечер, госпожа Луна!
      Только в штормовую погоду, когда работы было по горло, чувство одиночества покидало меня, но с наступлением штиля возвращалось вновь. Боясь разучиться говорить, я громким голосом отдавал сам себе команду по управлению судном. Ровно в полдень, когда солнце стояло в зените, я по всем морским правилам кричал: "восемь склянок!" Находясь в каюте, я спрашивал воображаемого рулевого: "Как на румбе?" или "Какой курс?" Но ответа не было, и ощущение одиночества проявлялось с новой силой. Мой голос глухо раздавался в безлюдном пространстве, и я перестал разговаривать с самим собой. Вскоре я вспомнил, что подростком любил распевать песни. Почему бы не попробовать снова, тем более что здесь я никого не буду беспокоить? Мои музыкальные способности никогда ни у кого не вызывали чувства зависти. Можете себе представить, как я развернул свое дарование сейчас, находясь в необъятной Атлантике! Достаточно было посмотреть на дельфинов, совершавших необычайные прыжки, как только раздавались мои рулады, предназначенные для волн и всего того, что в них находилось. Старые черепахи высовывали головы из воды и удивленно таращили глаза, когда я пел "Джонни Бокер" или еще что-либо в этом роде. Надо отметить, что дельфины были лучшими ценителями моего пения, чем черепахи, и прыгали значительно выше. Однажды во время исполнения мною псалма на тему о рухнувшем Вавилоне один дельфин прыгнул выше бушприта, и если бы "Спрей" шел скорее, он очутился бы на палубе. Что касается морских птиц, то они испуганно летали вокруг.
      К 10 июля, после восьми дней плавания, "Спрей" находился на тысячу двести миль к востоку от мыса Сейбл*. Сто пятьдесят миль в сутки - отличный результат для маленького суденышка. Это был рекордный по расстоянию и скорости переход для "Спрея" на протяжении всего плавания.
      * Мыс Сейбл, на котором стоит маяк, находится на южной оконечности о-ва Сейбл.
      Вечером 14 июля, находясь в отличном по сравнению с прошлыми днями настроении, я получил возможность крикнуть "кто плывет?" На горизонте, три румба по наветренной скуле, показались мачты какой-то баркентины. Потом наступила ночь, и я плыл далее, не обращая внимания на румпель.
      Дул южный ветер, и "Спрей" с закрепленными должным образом парусами шел на восток. Всю ночь "Спрей" шел отличным ходом: время от времени я выходил на палубу, но каждый раз заставал все в полном порядке. С юга продолжал дуть умеренный бриз, и наутро 15 июля "Спрей" поравнялся с баркентиной из Виго "Ла Вагиза", которая шла в родной порт из Филадельфии и уже 23 дня находилась в плавании.
      На баркентине нас заметили накануне, и когда "Спрей" подошел достаточно близко, капитан бросил мне конец, по которому переправил бутылку отличного вина. Вместе с вином он прислал свою карточку - на ней значилось: Хуан Гантес. Думаю, он был милейшим человеком. Когда "Спрей" лихо проходил мимо и я захотел поговорить с ним, он так пожал плечами, что они очутились чуть ли не выше головы. Узнав через своего помощника о целях моей экспедиции и о том, что я путешествую один, он перекрестился и скрылся в каюте. Больше я его не видел, а к заходу солнца баркентина была далеко позади меня - не ближе, чем в прошлый вечер.
      Жизнь становилась все менее и менее монотонной. 16 июля дул северо-западный ветер, море было спокойным, а на горизонте показался барк, и в половине третьего пополудни я уже разговаривал с ним. Этот барк из Глазго назывался "Ява" и шел из Перу в Куинстаун за распоряжениями. Старый капитан барка несколько напоминал медведя, хотя на Аляске я видел медведя, который выглядел гораздо приветливее. По крайней мере аляскинский медведь обрадовался встрече со мной, чего никак нельзя было сказать о капитане "Явы". Возможно, что мой приветственный оклик потревожил капитанский полдневный отдых, а мое маленькое суденышко, проходя мимо его большого судна, подействовало на капитана, как красная тряпка на быка, так как "Спрей" имел значительное преимущество перед большими судами в дни, когда ветер был слабым. На протяжении последних дней "Ява" еле-еле двигалась вперед, а ход "Спрея" с поднятым и надувшимся от слабого ветра гротом не оставлял желать лучшего.
      - Как давно здесь нет ветра? - проревел капитан, когда "Спрей" приблизился.
      - Не знаю, капитан... - рявкнул я изо всех сил. - Я только что появился в этих местах.
      При этих словах находившийся на баке помощник капитана ухмыльнулся.
      - Я отплыл от мыса Сейбл четырнадцать дней назад, - добавил я (в это время я находился недалеко от Азорских островов).
      - Подшкипер... - рявкнул капитан. - Подшкипер!.. Иди сюда и послушай, что рассказывает этот янки. Спускай флаг, подшкипер! Спускай флаг!..
      И, к общему удовольствию, "Ява" капитулировала перед "Спреем".
      Острое ощущение одиночества, которое я испытал вначале, исчезло. Видимо, произошло нечто таинственное, покуда я миновал полосу тумана. Я встретился с Нептуном в час его гнева, но он не нашел в моих поступках ничего оскорбительного и позволил продолжать плавание.
      В судовом журнале за 18 июля имеется такая запись: "Отличная погода. Ветер юго-западный. Вокруг резвятся дельфины. В 11.30 утра встретил пароход "Олимпия" на 34°5Г западной долготы".
      - Без трех минут половина двенадцатого... - прокричал капитан "Олимпии", сообщая мне долготу и время. Я был в восторге от постановки дела на "Олимпии", хотя считал, что еe капитан чересчур точен в расчетах, находясь в открытом море. Впрочем, неточности в расчетах местоположения приводят к таким катастрофам, какая случилась с "Атлантиком" и многими другими судами. А этот капитан до тонкости знал свое местоположение; это был молодой человек, но я уверен, что со временем у него будет отличный послужной список.
      Вокруг парохода "Олимпия" не было ни одного дельфина - они предпочитают плавать вокруг парусников.
      Берег виден!.. Поутру 19 июля впереди по курсу показался таинственный купол, напоминавший серебряную гору. Берег был полностью закрыт белой блестящей дымкой, сверкавшей, на солнце, как начищенное серебро, но я был уверен, что это остров Флорес. В 4.30 пополудни "Спрей" был на его траверзе. Дымка рассеялась, и остров Флорес был передо мной. Этот остров находится в 174 милях от острова Фаяла. Несмотря на гористый берег, долгое время он не был открыт, хотя основную группу островов давно заселили.
      Ранним утром 20 июля я увидел по правому борту вершины гор на острове Пику, торчащие высоко над облаками, а когда солнце разогнало туман, острова один за другим стали возникать передо мной. Плывя ближе к берегу, я смотрел на возделанные поля. "О, как прекрасна зелень полей!" Только люди, видевшие Азорские острова с палубы корабля, могут понять истинную красоту этого среднеокеанского пейзажа.
      В 4.30 пополудни я отдал якорь в Фаяле, пробыв ровно восемнадцать суток в плавании от мыса Сейбл. Прежде чем "Спрей" достиг волнолома, на красивой лодке подплыл американский консул, а также молодой морской офицер, который, опасаясь за судьбу моего судна, предложил свои услуги в качестве лоцмана. У меня нет никаких сомнений в том, что молодой офицер мог великолепно командовать военным кораблем, а "Спрей" был слишком незначителен для сверкающего офицерского мундира. Как бы там ни было, но, столкнувшись едва ли не со всеми судами, находившимися в гавани, и потопив портовую баржу, "Спрей" был введен офицером в порт, получив при этом незначительные повреждения. Этот достопримечательный лоцман рассчитывал на мою благодарность, но мне оставалось неясным, почему он на нее претендовал. Не за расходы ли, которые понесло его правительство, поднимая затонувшую баржу, или за то, что он не потопил "Спрей"? Впрочем, я его великодушно простил.
      На Азорские острова я прибыл в сезон фруктов, и "Спрей" был так ими завален, что я не знал, что с ними делать. Островитяне повсюду очень приветливы, но я нигде не встречал более радушных, чем на Азорских островах.
      Здешнее население никак нельзя считать зажиточным: с заработками очень трудно, налоги весьма высоки, и единственное, что не облагается налогами, воздух, которым дышат местные жители. Их родная страна* даже не позволяет устроить на Азорах порт для захода иностранных почтовых судов, и поэтому пакетбот, везущий почту для Орты, должен ее доставлять в Лиссабон под предлогом необходимости дезинфекции, а на самом деле - для взыскания с пакетбота портовых сборов. Отправленные мною из Орты письма пришли в США на шесть дней позже, чем посланные из Гибралтара, куда я прибыл тринадцать дней спустя.
      * Португалия.
      На следующий день после моего прибытия в Орту праздновался день какого-то знаменитого святого. Со всех островов прибывали лодки, переполненные людьми, пожелавшими принять участие в празднестве, происходившем в Орте - столице и, так сказать, "Иерусалиме" Азорских островов. С утра и до ночи палуба "Спрея" была запружена мужчинами, женщинами и детьми.
      После празднества один добросердечный местный житель запряг коляску и день-деньской катал меня по прекрасным дорогам острова Фаяла. На ломаном английском языке он объяснил мне: "Я это делаю потому, что, когда впервые попал в Америку, я не знал ни слова по-английски, мне было очень трудно, но я встретил человека, у которого нашлось время выслушать мою просьбу. И тогда я принес обещание своему святому доставить радость чужеземцу, которого встречу в моей стране".
      К несчастью, этот любезный джентльмен пригласил переводчика, чтобы я мог, как он выразился, лучше уразуметь достоинства здешней страны. Этот переводчик едва не вогнал меня в могилу, рассказывая о кораблях и дальних плаваниях, о лодках и обо всем, о чем я менее всего хотел бы слышать., Мой новый друг и хозяин с трудом находил возможность вставить в разговор хотя бы одно слово. Перед моим отплытием он угостил меня таким обедом, который мог бы оказать честь любому принцу, хотя он жил в своем доме на холостяцкий образец.
      - Моя жена и дети покоятся там... - сказал он, указывая на кладбище, находившееся на противоположной стороне дороги. - Я переехал в этот дом издалека, чтобы быть поближе к месту, которое с молитвой посещаю каждое утро.
      На острове Фаял я пробыл четыре дня, то есть на два дня дольше, чем предполагал. Причина тому - трогательное отношение ко мне местных жителей. Некая девица, невинная как ангел, явилась ко мне и сказала, что хочет плыть со мной на "Спрее", если я довезу ее до Лиссабона. По ее словам, она умела отлично жарить летающих рыб, но ее коронным номером было приготовление трески. Ее брат Антонио, служивший в качестве переводчика, намекнул, что он сам не прочь отправиться со мной, так как всей душой стремится повидать в Америке своего друга некоего Джона Уилсона и готов для этого обогнуть оба мыса.
      - Знаете ли вы Джона Уилсона из Бостона?. - спросил он у меня.
      - Я знаю Джона Уилсона, но он не из Бостона...
      - У него есть дочка и сын... - уточнил Антонио особенности своего друга.
      Если приведенный мною разговор дойдет до того самого Джона Уилсона, то пусть будет ему известно, что Антонио из Пику хранит о нем воспоминания.
      ГЛАВА 4
      Шквалистая погода на Азорских островах. Роскошная жизнь. Бред, вызванный брынзой и сливами. Рулевой с "Пинты". В Гибралтаре. Обмен любезностями с британским флотом. Поездка на марокканское побережье
      На рассвете 24 июля, во время моего отплытия из Орты, дул слабый юго-западный ветер, который с восходом солнца стал шквалистым. Не отойдя и мили, мне пришлось взять у парусов два рифа. Не успел я поднять дважды зарифленный грот, как с гор налетел такой яростный порыв ветра, что я испугался за судьбу мачты. Быстрым поворотом руля я привел судно к ветру, но при этом один наветренный талреп был сорван, а другой лопнул. Порыв ветра поднял в воздух стоявший на палубе металлический бак и швырнул его в проходившее с подветренной стороны французское учебное судно. Весь день стояла более или менее шквалистая погода, и я плыл под прикрытием высокого берега. Почти вплотную огибая скалу, я воспользовался благоприятными условиями и принялся ремонтировать поврежденные талрепы. Едва я опустил паруса, как из-за скалы показалась несущаяся прямо на меня четырехвесельная шлюпка с таможенным чиновником, принявшим меня за контрабандиста.
      С большим трудом я объяснил ему истинное положение вещей, а тем временем один из гребцов - настоящий моряк, сразу сообразивший в чем дело, прыгнул на палубу "Спрея" и, пока я объяснялся с таможенным чиновником, закрепил приготовленные мною новые талрепы и помог мне привести в порядок такелаж. Таким образом, мелкий инцидент пошел мне на пользу" а мое объяснение стало понятно всем присутствующим. С дружеской помощью можно обойти весь свет. Пусть кто-нибудь попробует остаться без друзей, и он увидит, что из этого получится.
      После того как такелаж был приведен в порядок, "Спрей" миновал остров Пику и к утру 26 июля при сильном ветре обогнул с наветренной стороны остров Сен-Михель. К концу дня я повстречал паровую яхту принца Монакского, направлявшуюся в Фаял. Во время своей предыдущей поездки принц Монакский не пожелал причалить, чтобы избежать "торжественной встречи", которую ему пытались устроить"отцы острова". Не могу понять, почему принц так опасался "почестей". Впрочем, в Орте тоже не понимали этого.
      . Я рулевой с .Пинты" и пришел помочь вам
      С момента прибытия на Азорские острова я вел роскошную жизнь, питаясь свежим хлебом, маслом, овощами и различными фруктами, но больше всего на "Спрее" оказалось Слив, и я ел их до отвала. На острове Пику американский генеральный консул Мэннинг подарил мне много местной брынзы, которую я усиленно заедал сливами. Ночью у меня начались колики.
      Недавний легкий ветер усилился, а на юго-западе появились тяжелые облака, и мне снова пришлось зарифить паруса. В перерыве между двумя желудочными схватками я приспустил грот и насколько мне позволяли силы закрепил один за другим нок-бензели дважды зарифленных парусов. "Спрей" шел открытым морем, и я мог укрыться в каюте.
      Я очень осторожен в море, но на этот раз не заметил, что поднял слишком много парусов при такой плохой погоде. Короче говоря, мне надо было поступить совсем иначе, а я, подняв дважды зарифленные грот и кливер, лег на курс. После этого я спустился в каюту и, мучаясь желудочной болью, улегся на. полу.
      Сколько времени я провалялся - не могу сказать, так как находился в беспамятстве, а когда очнулся, сразу понял, что "Спрей" плывет в бушующем море. Выглянув наружу, я, к моему изумлению, обнаружил у штурвала высокого человека. Он перебирал ручки штурвального колеса, зажимая их сильными, словно тиски, руками. Можно себе представить, каково было мое удивление! Одет он был как иностранный моряк, широкая красная шапка свисала петушиным гребнем над левым ухом, а лицо было обрамлено густыми черными бакенбардами. В любой части Земного шара его приняли бы за пирата. Рассматривая его грозный облик, я позабыл о шторме и думал лишь о том, собирается ли чужеземец перерезать мне глотку; он, кажется, угадал мои мысли.
      - Сеньор... - сказал он, приподнимая шапку. - Я не собираюсь причинять вам зло. - Едва заметная улыбка заиграла на его лице, которое сразу стало более приветливым. - Я вольный моряк из экипажа Колумба и ни в чем не грешен, кроме контрабанды. Я рулевой с "Пинты" и пришел помочь вам... Ложитесь, сеньор-капитан, а я буду править вашим судном всю ночь. У вас лихорадка, сопровождающаяся бредом, но к завтрашнему дню вы поправитесь...
      Я подумал, каким дьяволом надо быть, чтобы плыть под всеми парусами, а он, словно угадав мои мысли, воскликнул:
      - Вон там, впереди, идет "Пинта", и мы должны ее нагнать. Надо идти полным ходом, самым полным ходом. Vale, vale, muy vale!1
      Откусив большой кусок черного сухаря, он добавил:
      - Было очень неосторожно, капитан, кушать брынзу со сливами. Никогда нельзя быть уверенным в брынзе, если не знаешь, кто и когда ее приготовил. Quien sabe2, может быть она из leche di cabra3 и быстро испортилась.
      1 Друг, друг, очень друг (лом. исп.).
      2 Кто знает (исп.).
      3 Козье молоко (исп.).
      - Довольно!.. - закричал я. - У меня нет желания слушать нравоучения...
      Я постелил матрац и лег на этот раз уже не на голый пол. Все время я смотрел на странного гостя, который еще раз сказал, что у меня лихорадка, сопровождающаяся коликами, а потом затянул дикую песню:
      Прекрасны суровые сверкающие волны,
      Прекрасно звучит рев бури!
      Прекрасен стон морских птиц,
      Прекрасны Азорские острова....
      Думаю, что в этот момент у меня наступил кризис, и, чувствуя раздражение, я жалобно произнес: "Ненавижу ваши стихи, и будь прокляты Азорские острова, и пусть черт поберет всех птиц..."
      Потом, продолжая ощущать приступы болезни, я стал просить его прекратить пение. Бред все еще продолжался, а тем временем "Сдрей" несся по бурному морю. В моем воспаленном мозгу мелькали какие-то ломовые извозчики, сбрасывавшие лодки на пирс, у которого стоит "Спрей", не имея кранцев.
      - Вы разобьете лодки!.. - кричал я снова и снова, пока волны бились о крышу каюты над моей головой. - Вы разобьете ваши лодки, но не сумеете повредить моего "Спрея". Он все выдержит...
      Когда боли в желудке и лихорадка прошли, я осмотрел палубу "Спрея" и обнаружил, что она сверкает, как зуб акулы. Волны смыли все, что только можно было смыть. И теперь, среди бела дня, я с удивлением установил, что "Спрей" мчится по заданному курсу, как рысистый конь. Даже сам Колумб не мог бы править судном с большей точностью.
      За пришедшую ночь "Спрей" прошел девяносто миль по бурному морю. Я был очень признателен старому рулевому, но удивлялся, почему он не убрал кливер.
      Ураган постепенно стихал, а к полудню засияло солнце. Меридиональная высота и показания все время действовавшего лага подтвердили, что на протяжении суток "Спрей" шел правильным курсом. Мое самочувствие было сносным, но все же я ощущал слабость и потому не отдавал рифов ни днем, ни к вечеру, хотя ветер был слабым. Я ограничился тем, что развесил сушить на солнце промокшую одежду, а сам лег спать. Во сне меня снова посетил вчерашний приятель и сказал:
      - Вы правильно поступили, послушавшись прошлой ночью моего совета, и, если хотите, я охотно буду посещать вас на протяжении всего плавания, хотя бы из любви к приключениям...
      Закончив фразу, он приподнял шапку и исчез так же таинственно, как и появился. Видимо, он перенесся на фантастическую каравеллу "Пинту".
      Проснувшись, я почувствовал себя бодрым, так как побывал в обществе друга и опытнейшего моряка. Собрав высохшую одежду, я принялся за дело и выбросил за борт все до единой сливы, какие только были на борту "Спрея".
      28 июля стояла отличная погода: дул слабый северо-западный ветер, а воздух был чудесным. Я порылся в моем гардеробе и достал белую сорочку, готовясь к встрече с каботажными пакетботами и находящимися на них благовоспитанными пассажирами. Затем я выстирал кое-что из своей одежды, чтобы выполоскать из нее соль. А так как я был голоден, то развел огонь и с большой тщательностью сварил компот из груш и отставил его в сторону, покуда не был готов котелок отличнейшего кофе. К этому у меня имелись сливки и сахар. Коронным блюдом был поджаренный рыбный фарш, которого вполне хватило бы на двоих, но я уже снова находился в отличном здравии, а мой аппетит был поистине изумительным. Пока я обедал, на керосиновой лампе тушилась большая луковица, которую я намеревался съесть позже. Роскошная жизнь была у меня сегодня!
      После полудня "Спрей" прошел рядом со спящей на воде черепахой. Она проснулась от моего гарпуна, пробившего ей шею, если только проснулась вообще. Втащить черепаху на палубу оказалось очень нелегким делом, но мне удалось зацепить ее гафель-гарделем за ласт. Право, черепаха была не меньшего веса, чем "Спрей". Кругом виднелись еще черепахи, и я подготовил снасти, чтобы вытаскивать их из воды. Для этого мне пришлось опустить гротовый парус. Впоследствии я с трудом его поднял, так как снасти были использованы для вытаскивания черепах. Но зато черепашьи бифштексы были замечательно вкусными.
      Надо сказать, что с коком на "Спрее" у меня не было разногласий на протяжении всего плавания; повар считал меня неплохим едоком. Нигде и никогда не существовало такого единодушия между экипажем судна и коком. В тот же день на ужин были поданы бифштексы из черепахи, чай с поджаренным хлебом, жареный картофель, тушеный лук, а на сладкое компот из груш и сливки.
      К вечеру я увидел сорванный плавучий буй, окрашенный в красный цвет, со штоком для отличительного знака высотой около шести футов.
      Внезапное изменение погоды сказалось на исчезновении черепах и рыбы, и теперь не на что было рассчитывать до прибытия в какой-либо порт.
      31 июля с севера неожиданно налетел шторм, который развел большую волну, и мне пришлось убавить паруса. В этот день "Спрей" прошел всего лишь 51 милю. 1 августа шторм продолжался и волна была очень сильной. Всю ночь "Спрей" шел с полностью зарифленным гротом и подтянутым кливером. В три часа пополудни кливер был сорван ветром и превращен в клочья. Тогда я приладил стаксель, а обрывки кливера, которые мне удалось сохранить, пошли на кухонные тряпки, в которых я нуждался.
      К 3 августа шторм начал затихать, и я заметил много признаков близости земли. Улучшение погоды сказалось и на камбузе, где я развел огонь, чтобы испечь хлеб, и вскоре этот хлеб стал реальностью. Главным достоинством морской стряпни является отличный морской аппетит, и это мне известно с давних пор, начиная с уже рассказанного эпизода о моем пребывании в роли кока на рыболовной шхуне. Сейчас, после обеда, я сидел и несколько часов кряду читал описание жизни Колумба, а к концу дня заметил, что птицы все время летят в одном и том же направлении. Тогда и я воскликнул: "там лежит земля!"
      Ранним утром 4 августа я "открыл Испанию", а увидев огни на берегу, понял, что страна обитаема. "Спрей" продолжал идти своим курсом, миновал место Трафальгарского боя, вошел в Гибралтарский пролив и в три часа дня после двадцати девяти суток плавания от мыса Сейбл встал на якорь.
      К концу этого первого этапа путешествия я чувствовал себя отлично, не ощущая усталости и болезней, и, как всю свою жизнь, был сухощав, как риф-сезень.
      Еще на подходах к Гибралтару я обогнал два итальянских парусника. К моменту когда уже встал на якорь, я видел, как они шли у африканского берега, "Спрей" обогнал их на подходе к мысу Тарифе.
      Таким образом, "Спрей" на своем пути обогнал всех; пароходы, конечно, в счет не идут.
      Все обстояло как нельзя лучше, но я позабыл захватить из Орты карантинное свидетельство, и когда на борт "Спрея" прибыл суровый пожилой портовый врач, то поднялся шум. Это было как раз то, что требовалось. Если вы хотите поладить с настоящим англичанином, то сначала необходимо с ним поспорить. Это мне было отлично известно, и я с полным умением отвечал ему словесным ударом на каждый его выпад.
      - Отлично... - резонно заявил он мне к концу перепалки. - Согласен и признаю, что состояние здоровья вашего экипажа не оставляет желать лучшего. Но кто знает, какие болезни имеются в порту, где вы побывали? Следовало бы отправить вас в крепость, сэр! - воскликнул он. - Но так и быть, можете иметь свободное сообщение с берегом.
      Больше я пэртового врача в глаза не видел.
      На следующее утро к "Спрею" подошел и встал рядом, насколько ему позволяли размеры, большой паровой катер, и мне были переданы наилучшие пожелания старшего военно-морского офицера адмирала Брюса, который приказал сообщить мне, что для "Спрея" отведено место возле арсенала за новым молом.
      В этот момент я находился за старым молом среди местных судов, в. крайне неудобном и неспокойном месте, и был очень рад убраться отсюда, что и сделал не мешкая. При этом я думал, как хорошо будет "Спрею" среди линейных кораблей вроде "Коллингвуда", "Бальфлера" и "Корморента", на борту которых меня впоследствии принимали почти по-королевски.
      Адмирал Брюс меня сердечно приветствовал,. когда я явился отблагодарить его за место у причала и за предоставление парового катера, отбуксировавшего "Спрей"к новому месту стоянки.
      - Если место стоянки вам нравится, то все в порядке. Мы отведем вас в открытое море, как только ви будете готовы к отплытию. Но скажите, в каком ремонте нуждается "Спрей"? С "Гебы" вам пришлют мастера-парусника... Ах, "Спрею" нужен новый кливер? Сейчас я прикажу ремонтным мастерским осмотреть все на "Спрее". Скажите, капитан, вам пришлось-таки дать жару "Спрею", чтобы за 29 дней в одиночку добраться сюда? Но ничего, мы постараемся сделать ваше пребывание здесь приятным...
      "Спрею" жилось в Гибралтаре лучше, чем британскому броненосцу "Коллингвуду".
      Позже днем я услышал оклик:
      - На "Спрее"! Миссис Брюс хотела бы подняться на борт и познакомиться со "Спреем". Удобно ли, если она посетит вас сегодня?
      - Очень удобно... - радостно отозвался я. А на следующий день губернатор Гибралтара сэр Керрингтон вместе с высшими офицерами гарнизона и в сопровождении командиров всех военных кораблей побывали на "Спрее" и оставили свои подписи в моем судовом журнале.
      Позднее снова раздался оклик:
      - На "Спрее"!..
      - Слушаю...
      - Командир линейного корабля "Коллингвуда" свидетельствует .вам свое уважение и просит пожаловать в гости к нему на корабль в половине пятого; но не позже половины шестого.
      Зная свой жалкий гардероб, я намекнул, что во франты не гожусь.
      - Вас ожидают во фраке и цилиндре...
      - Тогда я не смогу явиться...
      - К черту! Конечно, вы можете явиться в том, что у вас есть.
      - Отлично, сэр. .. - ответил я.
      Даже если бы на моей голове был цилиндр высотой до самой луны, я не мог бы рассчитывать на лучший прием, чем тот, который был устроен в мою честь на "Коллингвуде". Англичане, приглашая человека к себе в гости, даже если это происходит на борту огромного линейного корабля, отбрасывают свою чопорность и держатся запросто.
      Нельзя покинуть Гибралтар, не сказав, что было сделано для того, чтобы я полюбил это гостеприимное место. Ежедневно из роскошных адмиральских владений мне доставлялось молоко, а два раза в неделю овощи.
      - На "Спрее"! - раздавался адмиральский оклик.
      - Слушаю...
      - Завтра ваш овощной день!..
      - Есть, сэр...
      Я много бродил по старому городу, и сопровождавший меня артиллерист прошел со мной по пробитым в глубине скал галереям так далеко, как это дозволено иностранцам. Во всем мире нет подземных военных сооружений, подобных здешним по их замыслу, по технике исполнения. Осматривая эти грандиозные сооружения, трудно себе представить, что это сделано на ничтожном, как точка в азбуке Морзе, географическом пункте.
      Перед моим отплытием я был приглашен на пикник, в котором принимали участие губернатор, офицеры гарнизона и командиры расположенных здесь военных кораблей. Все было обставлено по-царски!
      Миноносец No 91 со скоростью 22 узла прокатил участников пикника к марокканскому побережью и обратно. День .был настолько хорошим, что никто не захотел сойти на берег. Наш миноносец трепетал, как осиновый лист, когда на
      предельной скорости летел по морю. Но младший лейтенант .Буше - по виду зеленый юнец - вел корабль с умением опытного моряка. На следующий день я завтракал у губернатора генерала Керрингтона в здании Лайн-Уолл-Хауза, ранее бывшим монастырем францисканцев. Это своеобразное здание хранит реликвии четырнадцати осад, которые выдержал Гибралтар. А еще через день я ужинал у адмирала в его резиденции, которая прежде была казармой наемных солдат. Повсюду я чувствовал дружеские рукопожатия, дававшие мне силу преодолеть предстоящие долгие дни плавания в одиночестве. Должен заметить, что прекрасная дисциплина порядок и жизнерадостность были другим чудом этой огромной крепости, где все делалось спокойно, словно на отлично слаженном судне, плывущем в спокойном море. Никто не повышал голоса, за исключением, конечно, боцмана.