Генри Слизар
      ЧУДОДЕЙСТВЕННОЕ ЛЕКАРСТВО
      Перевод с англ. Д. Изуткина
      Оказывало ли свое действие назначенное лекарство? Конечно. Но в чем оно заключалось?
      - Ради бога, доктор, скажите мне правду! - срывающимся голосом произнесла Паула. - Весь этот год я постоянно окружена какими-то намеками и двусмысленностями, и с меня хватит.
      Перед тем, как ответить, Бернстайн приоткрыл дверь белого цвета. Сумерки отбрасывали тени на простыни, под которыми лежало неподвижное тело. Он взял за руку молодую женщину и увлек ее в выложенный плитками коридор.
      - По всем признакам он находится в стадии медленного умирания, - доверительно сказал он. - Мы никогда не вводили вас в заблуждение, миссис Хиллз. Это не в правилах нашей медицинской этики. Я всегда считал вас женщиной, способной оставаться хладнокровной и здравомыслящей в самых безнадежных ситуациях.
      - Я была здравомыслящей, - горько ответила Паула. Они остановились перед дверью рабочего кабинета Бернстайна. - Но вы пригласили меня поговорить об этом лекарстве...
      - Это было необходимо. Синоплин не может быть прописан без согласия самого .больного, а так как ваш муж находится в состоянии комы в течение четырех суток...
      Он открыл дверь, жестом приглашая ее зайти. Поколебавшись какое-то время, она вошла. Бернстайн занял место за своим столом, загроможденным разными бумагами, и ждал, пока она сядет лицом к нему. Его угрюмый взгляд сохранял напряженность. Он снял телефонную трубку, затем в задумчивости положил ее обратно, переложил несколько бумаге места на место и наконец сцепил пальцы рук.
      - Синоплин - очень специфический препарат, - сказал он. Он еще не апробирован должным образом. Вы, наверное, слышали самые противоречивые мнения.
      - Нет, - прошептала она. - Меня ведь не волновала подобная тема, а с момента трагедии с Энди меня вообще ничего не интересует.
      - Во всяком случае, вы пока единственная клиентка, решившаяся неподобное лечение своего мужа. Как я вам уже говорил, это особенный препарат, но - учитывая состояние вашего супруга, он не причинит ему вреда.
      - Но... сможет ли он хоть насколько-нибудь облегчить его участь?
      - Да, - вздохнул Бернстайн. - Но в этом-то и заключается предмет противоречий, связанных с этим лекарством.
      Он напевал веселый мотивчик, испытывая благостный душевный подъем, в то время какхолодная озерная вода лениво омывала пальцы его рук, и он медленно плыл, плыл под склоненными ивами. Руки Паулы осторожно гладили веки его закрытых глаз, и он чувствовал ее присутствие рядом. Потом он брал ее ладони и клал себе на грудь. Как бы окончательно скинув с себя оцепенение, широко открыв глаза, он с удивлением обнаружил, что лодка была кроватью, вода - дождем, который барабанил в оконное стекло, и что плакучие ивы были ничем иным, как тенями, двигающимися по стене. Только руки Паулы были настоящими. Такими осязаемыми и нежными.
      Он улыбался ей:
      - Странно, в течение одной минуты я видел себя плывущим по озеру Фингер. Ты помнишь ту ночь, лодку, колыхающуюся на волнах? Я никогда не забуду твое платье, твое радостное выражение лица.
      - Энди, - мягко сказала она, - Энди, ты знаешь, что было до твоего пробуждения?
      Он почесал в затылке:
      - Мне кажется, что мгновение назад здесь был врач. Он сказал что-нибудь обнадеживающее? После того, как меня несколько раз оперировали...
      - Это было одно лекарство, Энди. Ты не помнишь совсем ничего? Они использовали это новое чудодейственное средство синоплин. Доктор Берстайн говорил тебе о нем, что надо попробовать это средство.
      - О! Да, конечно, я припоминаю.
      Без каких-либо усилий он сел в кровати, как будто проделывал это ежедневно. Взял сигарету с тумбочки и зажег ее. В течение некоторого времени он курил, о чем-то размышляя, затем вспомнил, что в течение восьми месяцев находился в неподвижном состоянии. Быстрыми, резкими движениями он ощупал свое тело.
      - Боже милостивый, я был закован в "корсет", - сказал он ошеломленно. - И ничего больше нельзя было сделать?
      - Корсет уже сняли, - сказала Паула со слезами на глазах. - Ох, Энди, его сняли. Он тебе больше не нужен. Ты выздоровел, полностью выздоровел. Это чудо!
      - Чудо...
      Она порывисто заключила его в объятия. Они не обнимались с тех пор, как он получил в катастрофе множественные переломы позвоночника. Тогда ему было 22 года.
      Спустя три дня он покинул больницу. После многих месяцев, которые он провел в обществе тихих людей, всегда одетых в белое, город показался ему наполненным ужасным грохотом и треском, как будто здесь царствовал разноцветный карнавал. За всю жизнь Энди никогда еще не чувствовал себя так хорошо. Ему не терпелось испытать силу своих мышц. Он выслушал от Бернстайна все рекомендации и наставления относительно отдыха, но уже через неделю после выписки был на теннисном корте.
      Энди всегда принадлежал к азартным игрокам, но недостаточная гибкость рук и плохая игра у сетки делали его прежде похожим на любителя, честно отрабатывающего свое время. Сейчас это был настоящий демон на корте. Ни один мяч не ускользал от его разящей ракетки. Он и сам был не в меньшей степени удивлен точностью своих подач и продуманной игрой с лета.
      Паула, которая была чемпионкой своего колледжа в младшей группе, не смогла сдержать его натиска. Смеясь, она покинула корт и наблюдала, как он противостоял одному профессионалу. Энди выиграл подряд три сета с одинаковым счетом 6:0, 6:0, 6:0. Тогда он понял, что произошло нечто магическое, превышающее возможности медицины.
      Возбужденные, как дети, они возвращались домой, наперебой обсуждая происходящее. До того трагического случая Энди служил в одной коммерческой фирме, где буквально умирал со скуки. Теперь он всерьез начал подумывать о карьере теннисного игрока.
      Чтобы окончательно убедиться в том, что его волшебная игра не был иллюзией, на следующий же день они снова пришли в клуб. На этот раз против него выступал один из экс-чемпионов Кубка Дэвиса. Энди победил и, замирая от радости, понял, что все происходящее было реальностью.
      В ту ночь, обнимая Паулу и гладя ее длинные каштановые волосы, он сказал:
      - Нет, Паула, мы заблуждаемся. Этот образ жизни не для меня. Он не захватывает меня, как игра.
      - Как игра? - переспросила она насмешливым тоном. Забавное суждение будущего чемпиона.
      - Нет, я серьезно! У меня нет намерения оставаться на прежней работе. То, чем я занят, не удовлетворяет больше мои амбиции. В действительности, я мечтаю о том, чтобы вновь заняться живописью.
      - Живописью? Но ты не занимался этим со времени учебы в колледже. Ты веришь, что мог бы начать это снова?
      - Ты сама говорила, что я всегда умел отстаивать свои интересы. Меня больше привлекают иллюстрации для коммерческих изданий, нежели просто изображение кипящего котелка. А затем, когда мы рассчитаемся со всеми долгами, я бы хотел написать несколько вещей и для себя.
      - Только не стань вторым Гогеном! Не покидай жену и семью ради таитянской идиллии.
      - Какую семью?
      Она молча отодвинулась он него, встала и пошла опорожнить поддувало камина. Когда она вернулась, его глаза блестели от огня и радости услышанного.
      В сентябре родился Эндрю Хиллз-младший. Два года спустя маленькая Дениза заняла освободившееся место в колыбели. Примерно в то же время подпись Эндрю Хиллза появилась на обложках наиболее известных американских ежедневников, что особенно способствовало их популярности среди населения. Слава, которой он пользовался как чемпион любительского тенниса, увеличивала его престиж художника-оформителя.
      Ко времени, когда Эндрю-младшему исполнилось три года, Эндрю-старший пережил свой наибольший художественный триумф. Это было связано не столько с оформительской деятельностью в "Сатердэй Ивнинг Пост", но, в первую очередь, с салонами музея Современного искусства. Его первая выставка произвела подлинный фурор и получила такой поток хвалебных отзывов, что "Нью-Йорк Таймс" пометила об этом статью на первой странице. В тот же вечер чета Хиллзов устроила у себя прием для лучших друзей. Провели шуточную церемонию сожжения обложек с его именем, пепел от которых аккуратно складывали в специальную урну, которую Паула раздобыла по этому случаю.
      Месяц спустя они подписали бумаги, благодаря которым в их личную собственность передавался большой дом в Вестчестере, с отдельной студией, выполненный, в основном, из стекла, и только отдаленно напоминавший их прежнее жилище.
      Энди было тридцать пять, когда он принял решение улучшить политическую ситуацию в своем городе. Его художественное и спортивное реноме позволили ему быстро войти в политические круги. Сначала сама идея баллотироваться на выборах несколько пугала его, но когда избирательная кампания началась, он уже не мог умерить энтузиазма. Он легко выиграл первый тур и прошел в муниципальный совет. Это был незначительный пост, но Энди имел честолюбивые планы в масштабах всей страны. В течение последующего года ему наносили визиты влиятельные лица из различных политических кругов. На сенатских выборах летом этого года его имя значилось в списках для голосования. В 40 лет Эндрю Хиллз был избран сенатором.
      Весной того же года Паула и он провели месяц в Акапулько, в очаровательном бунгало, стоявшем в прохладной тени гор, с видом на залив. Энди продолжал разговор об их будущем.
      - Я знаю, чего хочет от меня партия, - говорил он жене. Но кресло президента пока не для меня, Паула.
      В то лето Азиатский союз, приостановив бесконечные разговоры о мире, предпринял атаку на границе с Аляской. Энди был назначен командующим. Его отвага и смелость в этой акции превзошла все ожидания. За решительные действия по возвращению в прежнее владение Шактолика он был удостоен поста в штабе Верховного Главнокомандования Объединенными Вооруженными Силами.
      К концу первого года войны он носил уже две серебряные звезды, и ему доверили представлять объединенные силы на переговорах в Фоке Айленде на Алеутских островах. Здесь Энди не выказывал особого дипломатического "аристократизма", тем не менее американские общественные и политические круги высоко оценили эту миссию, что дозволило ему в следующем году занять место в Белом Доме. Это был небывалый триумф в политической истории.
      Энди было пятьдесят, когда он покинул Вашингтон, но впереди его ждала более грандиозная победа. Ему было уготована должность первого секретаря Всемирного Совета Мира, где он проявил выдающиеся способности находить компромисс в различных идеологических противоборствах.
      В шестьдесят четыре Эндрю Хиллз был избран Президентом своего народа и занимал этот пост до семидесяти пяти лет, когда добровольно ушел в отставку. Всегда активный и целеустремленный, способный мастерски сыграть партию в теннис или создать художественный шедевр, что вызывало восхищение в аристократической среде, он возвратился с Паулой домой в Акапулько.
      Ему исполнилось восемьдесят шесть, и жизненные заботы стали для него слишком тяжелой ношей. Эндрю-младший с четырьмя маленькими детьми и Дениза со своими очаровательными близнецами навестили его незадолго до того, как он слег в больницу.
      - Но что же совершило лекарство? - спросила Паула. - Он выздоровеет? Я имею право знать!
      Доктор Бернстайн нахмурил брови.
      - На это трудно ответить сразу. Препарат не обладает выраженным лечебным воздействием. Последнее может сравниться, разве что, с гипнотическим влиянием, но его конечный эффект весьма специфичен. Это лекарство провоцирует мечту.
      - Мечту?
      - Да. Невероятно продолжительную, во всем ее многообразии мечту, которая полностью соответствует желаниям больного и которую оигоеуществляет, проживая насыщенную жизнь до глубокой старости. Можно сказать, что это, своего рода, наркотик, но самый гуманный из всех известных.
      Паула неотрывно смотрела на старого человека, лежащего в постели. Рука ее мужа делала медленные движения поверх простыни, как бы что-то нашаривая.
      - Энди, - выдохнула она. - Энди, дорогой.
      Больной, который еще находился под действием лекарства, слабо сжал ее руку.
      - Паула, - прошептал он, - попрощайся за меня с детьми.