Майкл Слэйд

Вурдалак

Фетиш? Это по-вашему. А я скажу одно: я ни на минуту не мог с ним расстаться. С самых юных лет...

Роберт Блох. Шарф

Подземным чертогом под сводами страха шагал

По царству страданья, обители муки и боли,

И сонм нестерпимых видений мой разум ввергал

В пучину отчаянья – противу воли.

Томас Харди. Напрасная болезнь

Роберту Блоху, Элису Куперу, Стивену Кингу с благодарностью. И – Говарду Филлипсу Лавкрафту

Пролог

Границы, отделяющие жизнь от смерти, смутны и неопределенны. Кто скажет, где кончается одна и начинается другая?

Э. А. По. Преждевременное погребение

Погребение

Вестерн-хиллс, Род-Айленд

Пятница, 20 августа 1971 г., 13:15

– Копай, – велел Могильный Червь, затягиваясь марихуаной, и подал Саксу лопату.

Парнишка поглядел на нее и замотал головой.

– Не позорься, Хайд, что ты, маменькин сынок какой-нибудь? – уговаривал Череп.

– Хочешь стать Вурдалаком? – спросил Могильный Червь. – Какой ты, на хрен, вурдалак, если не пройдешь обряд посвящения?

– Ты должен нам доверять, – встрял Страшила. – У нас все на доверии. – Сидя на деревянном ящике, он читал "Знаменитые чудовища мира кино".

Четверка парней беседовала на поле, примыкавшем к кладбищу. В девять утра они автобусом выехали из Провиденса на северо-запад по 44-й дороге, в эпоху Революции именовавшейся Пороховой. Город мало-помалу скрылся за горизонтом, и потянулась сельская местность: мрачные густые леса, неровные поля и захудалые домишки из дранки. В Чепачете, у слияния 44-й и 102-й дорог, подростки вылезли из автобуса, чтобы размяться и подышать свежим воздухом.

Трое из четверки были одеты так, что на них оборачивались: Чепачет, город со славным историческим прошлым, придерживался консервативных взглядов. Он возник среди морщинистых красноватых холмов в самом сердце Род-Айленда на заре восемнадцатого века и по сей день сохранил три четверти построек в первозданном виде. Кожаные куртки с заклепками, украшенные изображениями омерзительных упырей, выглядели здесь неуместно и вызывающе.

Нагулявшись по Чепачету, подростки на ходу попрыгали в кузов грузовика, выезжавшего из города по 102-й дороге. Фермер в кабине обернулся посмотреть, что происходит, но Фредди Стерлинг (он же Могильный Червь) одарил его своей знаменитой ухмылкой, и фермер решил не лезть на рожон. У водохранилища Сайтуэйт подростки сошли, прихватив с собой из кузова лопату.

Через час, резвясь и дурачась, они вышли в окрестности кладбища. Наслаждаясь истошными завываниями "Блэк Саббат", летящими из кассетника в руке Страшилы, компания миновала водохранилище и наткнулась на таинственную тропинку, которая, ответвляясь от Понагансетской дороги, исчезала среди деревьев. Пробираясь по мелколесью, они наткнулись на заброшенный фруктовый сад, схрумкали по паре яблок и вдоль кромки небольшого, но густого леса двинулись к заросшему бурьяном полю.

Череп первый заметил ящик, подставленный к старой каменной стене, мешавшей лесу захватить давно забытый всеми луг. Он показал на него друзьям, и Могильный Червь расплылся в своей печально знаменитой ухмылке.

– Пора, – шепотом сказал Страшила, разглядывая деревянную клеть.

Подростки обступили находку. Сакс прислонился к каменной ограде, Могильный Червь задумчиво постукивал по ящику носком ботинка, Страшила извлек откуда-то из-под куртки "Знаменитых чудовищ" – и тут Череп увидел кладбище колонистов. Оно пряталось на опушке леса, на сырой сумрачной поляне.

– Эй, глядите!

Ребята обернулись.

– Ему небось хрен знает сколько лет. Надгробий почти не видно.

На заре освоения Род-Айленда, до появления общественных кладбищ, существовал обычай хоронить покойников в маленьких семейных склепах (в Провиденсе, например, их устраивали в склоне холма за Таун-стрит, ныне – магистралью Север-Юг). Сельские жители хоронили мертвецов, в том числе и рабов, на фермах, на семейных погостах. Кладбище, заново открытое ребятами, было очень старым, иначе его вовсе не было бы здесь – ведь ручьи и речки, впадавшие в Сайтуэйтское водохранилище, снабжали водой Провиденс, а современные санитарные нормы запрещают устраивать захоронения в зоне используемых водных бассейнов: то, что просачивается из гробов, не просто ухудшает вкус воды.

Могильный Червь оставил в покое ящик, бросил лопату на землю, перепрыгнул через невысокую каменную ограду и скрылся среди деревьев. Страшила раскурил закрутку с марихуаной и пустил ее по кругу. Когда несколько минут спустя Могильный Червь появился из чащи, на лице его играла хорошо знакомая остальным хитрая улыбочка. Червь забрал у Черепа закрутку, поднял с земли краденую лопату и кивком показал в сторону старого кладбища.

– Копай, – приказал он, протягивая Саксу лопату.

Паренек уставился на нее и замотал головой.

– Да ты че, не веришь нам, что ли? – возмутился Страшила. – А между прочим, в нашей команде все держится на доверии. Мы вроде масонов или этого... де Молэ.^[1] Типа «Общество альфа дельта».^[2] – Он снова уткнулся в «Знаменитых чудовищ». С обложки зловеще смотрел невероятно зубастый Лон Чейни: «Лондон после полуночи».

Могильный Червь развязал веревку, которой был обмотан ящик, и счистил землю. Открылась нанесенная на доски по трафарету надпись: "РКА Виктор" – и такая же картинка: собака прислушивается к патефону. Ниже стояло: "Голос его хозяина".

Сакс осторожно двинулся прочь от ребят, но Череп схватил его за руку. Красная, точно ошпаренная физиономия Черепа (Рубена Ливайна) – мускулистого, крепкого паренька – напоминала пиццу-пеперони. Длинные сальные волосы ниспадали на футболку с групповым портретом "Грэйтфул Дэд".^[3]

– Ты куда это намылился, придурок? – рявкнул Страшила – высокий, сухопарый, нездорово-бледный, одетый во все черное.

Могильный Червь выпрямился и, гневно сверкая глазами, схватил Сакса за грудки. Фредди Стерлингу шел семнадцатый год. Светлые волосы обрамляли густо усеянное веснушками лицо, с которого смотрели небольшие косящие глазки и не сходила бесшабашная дерзкая ухмылка. Пахло от Фредди немытым телом.

Четырнадцатилетний паренек стал вырываться. Могильный Червь сбил его с ног и ловко связал снятой с ящика веревкой. Страшила (Питер Килрой) заткнул вопящему Саксу рот носком. "Вурдалаки" на корточках расселись вокруг бившегося на земле мальчика.

– А ну тихо, – велел Могильный Червь, хватая Сакса за волосы. – Хочешь стать Вурдалаком – должен пройти испытание. Мы же прошли! А сегодня твоя очередь.

– Не надейся ни на кого, – затянул Страшила, – кроме друга-Вурдалака.

– Не доверяй никому, кроме своих, – подхватил Череп.

– Тому, кто хочет вступить в команду, мы должны доверять.

– Тот, кто хочет быть Вурдалаком, должен доверять нам.

– Если мы докажем, что мы ребята честные, – спросил Могильный Червь, – не слабо доказать, что тебе тоже можно верить?

Понимая, что другого выхода нет, Сакс кивнул.

– Молодец, – похвалил Могильный Червь, и на его губах промелькнула знаменитая ухмылка. – Развяжите его, ребята. Пора.

Стоял жаркий, безветренный летний полдень. Тишину нарушало лишь назойливое жужжание мух и изредка – рев грузовиков, мчавшихся вниз с холма по шоссе где-то далеко за деревьями.

Череп распустил веревку, стягивавшую кисти Сакса, и тот, морщась, принялся осматривать запястья в поисках синяков, страшась возможного внутреннего кровотечения. Убедившись, что не пострадал, он вздохнул с облегчением. Четверка сгрудилась у ящика.

– Мы тебя развязали, – заговорил Могильный Червь, – чтоб ты знал: мы тебе доверяем. Ничего плохого мы тебе не хотим. Докажешь нам, что тоже нам доверяешь, и все. Справишься – считай, ты в команде, Сакс. Настоящий Вурдалак ведь почему особенный? Потому что умеет возвращаться из могилы.

Через пару минут Сакс начал копать.

Перетаскивая ящик через каменную кладбищенскую ограду, они окрестили его "гробом имени Лавкрафта". Страшила начертил на земле прямоугольник, и Могильный Червь приказал Саксу вырыть на этом месте яму глубиной четыре фута. "Парень, да ты тянешь время", – в разгар работы заметил Череп и вырвал у Сакса лопату, чтобы ускорить дело.

Когда яма была готова, они вчетвером опустили в нее ящик. Могильный Червь выбил из крышки сучок и вставил в отверстие трехфутовую полую трубку – деталь старой машины, ржавевшей в заброшенном саду. Ее принес высланный на поиски Страшила.

– Чтоб ты не задохся, – пояснил Могильный Червь.

И Сакс неохотно улегся в ящик.

Вурдалаки накрыли ящик крышкой и, прежде чем засыпать землей, удостоверились, что трубка занимает вертикальное положение и видна над краем могилы.

Могильный Червь крикнул:

– Сакс, слышь?

В яме глухо забубнили.

– Потом закатимся в город, схарчим по большому гамбургеру и посмотрим "Ночь живых мертвецов".

Засыпав могилу, они утрамбовали землю, следя, чтобы трубка торчала из нее на несколько дюймов.

– И чего теперь? – шепотом спросил Страшила.

Могильный Червь опять расплылся в своей знаменитой улыбке:

– Я засек в миле отсюда магазинчик. Айда за колой.

– А этот?

– А этот пусть лежит, пока не просечет настоящий принцип "Вурдалаков": по эту сторону могилы нельзя доверять никому.

Первый приступ ужаса Сакс пережил, осознав, что с трудом может пошевелиться: ящик был шесть футов длиной, фут высотой и два фута шириной. Вытянутые руки Сакса плотно прижимались к бокам, а когда он попытался их поднять, то наткнулся на доски. Он не мог ни согнуть их в локтях, ни коснуться головы, ни сесть. У него вдруг зачесалось в левом ухе.

Не думай об этом, уговаривал себя Сакс.

Но зуд становился все сильнее...

...сильнее...

...и наконец он понял, что это.

В ухо заползали насекомые!

У него вдруг осталось только одно желание – пошевелиться; отчаянное, необоримое желание хоть на дюйм раздвинуть окостенелые объятия могилы. Всего на дюйм, ведь и этого будет довольно, чтобы почувствовать: он еще хоть что-то может...

Сакс начал корчиться, ерзать, извиваться, забился в гробу, пытаясь головой и руками открыть крышку.

"Перестань! – велел здравый смысл. – Ты истечешь кровью!"

И Сакс мгновенно затих.

Теперь он лежал в кромешной подземной тьме, боясь шелохнуться, совершенно один... а его мысли, ходившие по кругу, становились все короче, круг – все уже, теснее, и наконец Сакс понял, что сейчас закричит и будет вопить благим матом, пока не надорвет связки.

Он открыл рот, и его губы судорожно затрепетали в лад глухому, неровному стуку сердца, но с них не сорвалось ни звука.

И тогда Сакс понял, что медленно гибнет от удушья. Солнечный свет не проникал через дыхательную трубку, и мальчика охватила паника: вдруг она забилась землей?

Он обливался потом, руки и ноги затекли, по телу бегали мурашки.

В ящике было невыносимо жарко – солнце накалило землю, а следом и воздух внутри гроба.

Саксу сдавило грудь, в ушах зазвенело – з-з-з-з-з... а может, это жужжала огромная навозная муха, похороненная заживо вместе с ним; жужжание делалось все громче, пока наконец съежившийся в комочек рассудок Сакса не оказался насквозь проникнут им.

Сакс зажмурился, словно так можно было избавиться от звука, и на мгновение ему привиделись огромные города и высоченные, покрытые иероглифами монолиты, с которых капала зеленая липкая жижа. Невесть откуда возник голос... нет, не голос – смутный призрак голоса забормотал у порога слышимости какую-то тарабарщину: "Ктулху фхтагн".

Но вдруг мальчик разобрал кое-что еще, и его веки задрожали. Словно электрический разряд прошил мозг, кровь отхлынула от висков, сердце едва не лопнуло, глаза полезли из орбит.

Ноздрей Сакса неожиданно коснулись кислые испарения сырой почвы, запах гнили и тлена. Он различил шорох движения в соседних могилах, и тогда пришло озарение. Саксу почудилось, будто он (словно его глаза превратились в рентгеновские аппараты) видит сквозь землю, видит гробы, а в них – кишащие личинками остовы, полуистлевшие головы с проглядывающими из-под серо-зеленой плесени белыми островками голой кости, кожу и мышцы, преображенные в желтые скользкие тяжи.

Потом свет вновь померк, и вскоре Сакс почувствовал: в земле закопошились сотни могильных червей, привлеченные теплом его пока живой плоти. К своему ужасу, он услышал, как они буравят доски ящика.

Один за другим паразиты проникали к нему в голову, заползали в рот... в глаза... в ноздри... в уши... высасывали серое вещество его мозга, а руки Сакса, беспомощно прижатые к бокам, стискивал клаустрофобически тесный гроб.

В отчаянии он напряг горло, готовый завыть по-волчьи, – и преуспел. Протяжный, тонкий вопль ужаса заметался внутри ящика, но не смог пробиться сквозь толщу земли.

Когда Сакс, не жалея себя, вновь ударил головой в крышку гроба, над самым ухом у него раздался свистящий шепот, в котором звучал не меньший ужас: "Прекрати, болван! Мы истечем кровью!"

– Кто ты? – истерически вскрикнул мальчик.

И Сакса Хайда не стало.

Часть первая

Убийца из канализации

Все поведанные мною истории, хотя и могут показаться не связанными между собою, произросли из древнего знания, быть может мифического, что мир этот некогда населяла иная раса – раса, в занятиях черной магией утратившая опору и изгнанная, однако не сгинувшая безвозвратно и поныне готовая вновь завладеть Землею.

Г. Ф. Лавкрафт

Зеркало

Англия, Лондон

Пятница, 3 января 1986 года, 16:53

"I love the dead before they're cold,

They're bluing flesh for me to hold.

Cadaver eyes upon me see nothing..."^[4]

Зеркало было старинное, середины прошлого века. Черную от времени раму из твердого дерева украшала резьба, иллюстрации к рассказам Эдгара Аллана По: взломанный склеп из "Береники", и в нем – труп молодой женщины, у которой безумец аккуратно вырвал все зубы; дом Эшеров с пустыми глазницами окон, дышащий дьявольщиной, кровосмешением и тленом; "Колодец и маятник", "Сердце-обличитель" – здесь, в этом подвале, собрались все жертвы "Беса противоречия".

Но ужаснее картин, вырезанных на дереве, было то, что отражалось в зеркале, ибо оно, пусть мутное, потемневшее, с черными пестринками на месте облупившейся серебряной амальгамы, не утратило способности отражать и отражало афиши и плакаты, расклеенные по стенам подвала.

"I love the dead before they rise,

No farewells, no goodbyes.

I never even knew your rotting face..."^[5]

Зеркало вдруг пришло в движение. Поначалу в нем отразилась лишь бледная, землистая рука: костистое предплечье, крупная кисть. Покрытые черным лаком ногти на пальцах с крупными костяшками. Под протестующий стон петель зеркальная дверь отворилась, и к отражению руки добавилось остальное.

Прозрачная серая кожа туго обтягивала угловатые, выпирающие кости лица. Это был мужчина: рост шесть футов три дюйма, вес сто девяносто фунтов, крепкий, жилистый, мускулистый – настоящий силач. В выбеленных перекисью волосах, состриженных на висках и не тронутых на темени, проглядывали грязные белокурые пряди. Зубы были желтые, а злобные глаза сверкали словно бы со спинок пауков, ползущих по отвратительному лицу.

Пока дружки слезы льют над твоей дурацкой могилой,

Найду чем заняться с тобой, с моей ненаглядной милой.

Отражение исчезло.

Мы любим мертвецов. Мы любим мертвецов. Да.

Заключительная вещь из альбома Элиса Купера "Billion Dollar Babies" закончилась, но пластинка продолжала крутиться, из-под иглы проигрывателя неслось шипение и размеренные щелчки. Спустя несколько секунд мужчина вернулся.

Вурдалак успел облачиться в длинную серую накидку и серые резиновые бахилы, доходившие почти до талии. Под накидкой было тяжелое серое пальто, перехваченное кушаком, и страховочный пояс. Голову прикрывали серый цилиндр и черный парик; грязные спутанные пряди свисали вдоль щек. Одной рукой в перчатке Вурдалак крепко сжимал электрический фонарь, другой – острый двуручный топор.

Землистая рука вновь протянулась к старинной резной раме.

Элис прошел сквозь зеркало и углубился в лондонскую канализацию.

* * *

17:09

По железным скобам, вбитым в отсыревший кирпич, Вурдалак спускался в круглый колодец. Фонарь перекочевал под мышку, топор висел в прикрепленной к поясу специальной петле. Свет электрического фонаря скользил по ровным рядам кирпичной кладки, прогоняя пугливую тень. Спустившись на двадцать футов, Вурдалак очутился на бетонной площадке.

Решетка, вделанная в скользкий пол, вела в другую шахту, уходившую еще глубже. Возле отверстия лежала в грязи рудничная лампа, брошенная им здесь после вчерашней генеральной репетиции. Вурдалак вынул железную решетку, зажег лампу и на длинном нейлоновом шнуре осторожно опустил в шахту, проверяя, не скопились ли там опасные газы: чрезвычайно взрывчатые углеводороды, продукт гниения сероводород или пары угольной кислоты, "удушливый газ". При наличии хотя бы одного из перечисленных веществ лампа гаснет. Однако извлеченная из шахты лампа горела, и Вурдалак двинулся вниз.

Черная дыра выходила в склеп, похожий на пещеру. Сводчатый потолок поддерживали полуразрушенные колонны. Вдоль одной стены подземелья тянулась дамба шириной около двадцати пяти футов: во время сильных ливней через нее сливалась поднимающаяся вода. Напротив под разными углами уходили в темноту многочисленные канализационные туннели – основные и вспомогательные, "кишки" Лондона.

Пройдя около тридцати футов, Вурдалак вышел к развилке и повернул налево. Еще через двадцать футов ему встретилось новое разветвление. После минутного раздумья он выбрал правую ветку.

Вскоре покрытые зловонным выпотом кирпичные стены туннеля начали сближаться, потолок овального ствола шахты спустился до высоты пяти футов, и Вурдалаку поневоле пришлось пригнуться. Бурный поток холодной сероватой воды с резким запахом дезинфекции подталкивал его сзади под колени, и он упал, но, цепляясь за стены, поднялся и быстро вернулся на середину подземной реки. Над водой клубился плотный серый туман, под водой пряталась топкая грязь.

Углубившись в туннель на девяносто футов, Вурдалак без всякой видимой причины вновь остановился. Гримаса ужаса исказила его лицо, обнажив стиснутые зубы. Свободной рукой он на миг схватился за лоб, потом прищурился и яростно тряхнул головой.

Из большой трещины в кирпичной кладке за ним наблюдала лягушка. Завтра к этому времени крысы наедятся до отвала.

Однако не прошло и минуты, как сгорбленная тень двинулась дальше, ускользая в глубь канализации, и там, где она проходила, в воздухе повисали слова: "Я... люблю... мертвецов..." – ледяной шепот в темноте.

В луче электрического фонаря поблескивало лезвие топора.

* * *

17:18

На кладбище Стоунгейт по земле стлался густой туман. Дыхание теплой влажной почвы вливалось в холодные сумерки и стояло над погостом, точно последний вздох мертвецов. Оно клубилось у вершины холма, вокруг часовни, чей готический шпиль стрелой возносился в небо, а алтарь несколько лет назад сожгли вандалы; призрачной пеленой сползало по склону; проникало в кроны тисов и платанов, цеплялось за узловатые ветви, изувеченные безжалостным скальпелем природы. Оно обволакивало рассеянные среди этой угрюмой пустыни памятники – саркофаги и обелиски, урны и кресты, задыхающиеся в цепких зеленых объятиях плюща; нависало над прорытыми близ Египетской аллеи катакомбами, где в выложенных кирпичом сводчатых подземных коридорах хранились в нишах гробы и каждый гроб был заперт в своей темнице ржавой чугунной решеткой; льнуло к заросшим лишайником неровным могильным плитам с высеченными на мраморе или граните эпитафиями на языке смерти; одевало саваном призраки под этими плитами, глубоко внизу, где в холодной черной земле гнило в могилах сто шестьдесят шесть тысяч тел.

И достигло ворот.

Меж двух каменных колонн, увенчанных готическими урнами, стояла сторожка. Когда-то здесь хранились кладбищенские архивы и книги, но сейчас заколоченный домик пустовал и, по слухам, в нем водились привидения. Ведь как знать, что прячется в кладбищенской тени, охраняемой от похитителей трупов каменными стенами в два фута толщиной и чугунной решеткой, чьи прутья оканчиваются острыми навершиями? А эта женщина с ребенком – уж не призрак ли это?

На Сильвии Пим было длинное белое пальто, на голове – платок. Маленький Дэвид, надежно подхваченный под спинку шалью, спал у материнской груди. Резкий холодный ветер, разыгравшийся к перемене погоды, запускал ледяные пальцы под одежду, и, миновав сторожку с горгульями и выбитыми витражными окнами, Сильвия остановилась и завернула ребенка в свое пальто. Укрыв малыша от холода, она двинулась дальше, вверх по тропинке, которая, петляя, поднималась к часовне.

Вечерело. Лондон быстро погружался во мрак. Сквозь редкие прорехи в тумане Сильвия видела за кладбищенской стеной панораму улиц, похожую на фрагмент огромной плоской карты.

Она повернула налево и двинулась под гору по дорожке, бежавшей мимо входа в туннель, ведущий в катакомбы. Вскоре дорожка превратилась в грязную тропку, вьющуюся по роще мертвых вязов. Бурьян и ежевика скрывали от глаз могильные холмики, которые за сотню лет дожди почти сровняли с землей. Однако в чаще кустарника попадались и сравнительно свежие могилы. Здесь хоронили неимущих. Возле одной из таких могил женщина остановилась и опустилась на колени. С ветви мертвого дерева за ней безмолвно наблюдал коричневатый сыч.

Если бы старые вязы не стонали под порывами ветра, Сильвия, пожалуй, и различила бы близкий скрежет металла о металл, лязг сбитого с кладбищенских ворот замка.

Но она ничего не слышала.

– Мамочка, – нежно прошептала Сильвия, сметая листья с небольшого каменного креста на могиле. Она говорила тихо-тихо, даже ребенок, спавший у ее груди, вряд ли что-то слышал. Вскоре она умолкла и склонила голову в молитве.

В кустарнике неподалеку что-то завозилось.

Сильвия, не поднимая головы, протянула руку и коснулась холодного надгробия.

И вдруг, широко раскрыв глаза, судорожно обернулась: лезвие топора высекло из камня искры, отрубив ей три пальца.

Сильвия открыла рот, чтобы закричать от ужаса и боли.

Но топор, рикошетом отскочивший от камня, раздробил ей челюсть и подъязычную кость.

У Сильвии пропал голос.

Ее охватил холодный панический страх; захлебываясь кровью, она вскочила и кинулась вниз по грязной тропке.

Ослепнув от слез, она бежала, шатаясь, натыкаясь на надгробия, чувствуя под пальцами здоровой руки вырезанные на мраморе украшения – якоря, урны, змей, черепа, песочные часы, круги. Обрубки пальцев на другой руке не чувствовали ничего, кроме жгучей боли.

Сильвия испуганно оглянулась, никого не увидела и нырнула в туннель, ведущий в катакомбы.

Поначалу она не слышала ничего, кроме собственных шагов и непрерывного звона капель. Сердито пискнула подвернувшаяся под ноги крыса. Вдруг парализованная ужасом Сильвия прислушалась: под сводами зазвучали чужие шаги. Кто-то крался к ней – "чвак, чвак, чвак", – и от этих звуков мороз продирал по коже. Тьму склепа проколол острый луч света.

Перепуганная Сильвия увидела паучьеглазый кошмар, отвратительное чудовище, закутанного в накидку монстра, который гнусно ухмылялся, завороженно глядя на кровь, капавшую у нее с подбородка. В луче света топор в его руках поблескивал.

Эхо его шагов зазвучало совсем близко. Сильвия тяжело задышала, прижимая к себе спящего сынишку, и в горле забулькала кровь. Над самым ухом послышался свистящий шепот: "Сыграем в Игру?"

Она вновь сорвалась с места и не разбирая дороги помчалась прочь от этого существа.

Нога Сильвии поскользнулась в грязи.

Отвратительный голос звучал все ближе: "Сыграем?.. Сыграем?.."

Сильвия внезапно выбежала из подземелья в туманную ночь.

И тут ребенок проснулся.

Он жалобно заплакал, и Сильвия тотчас зажала ему рот рукой, чтобы малыш ненароком не выдал их.

Она резко обернулась, хотела посмотреть, гонится ли за ними чудовище... и вдруг оступилась и, поскользнувшись, полетела в яму.

"Не-е-ет!" – мысленно взвизгнула женщина, беспомощно взмахнув руками в темноте, но истерзанное горло не выпустило наружу ни звука.

Судорожно цепляясь за раскисшую землю, Сильвия тщилась выкарабкаться из наполовину вырытой могилы и не заметила затаенного движения возле ямы.

Когда она ухватилась за край и в надежде найти опору глубоко зарылась окровавленными пальцами в сырую землю, голос, не сулящий ничего хорошего, с насмешкой произнес над ней:

Пока дружки слезы льют над твоей дурацкой могилой,

Найду, чем заняться с тобой, с моей ненаглядной милой.

Сильвия, вздрогнув, подняла голову.

У края могилы, высоко воздев руки, ухмылялось паучьеглазое чудовище.

Последнее, что увидела женщина, был стремительно опускающийся ей на голову топор.

* * *

20:30

Ровно в восемь кладбищенский сторож запер главные ворота и начал обход.

Стоунгейтское кладбище занимает тридцать семь акров. За полгода до описываемых событий оно подверглось нападению вандалов; часть могил была осквернена, памятники разрушены – тогда-то и наняли сторожа, Чарли О'Грэйди.

С час назад туман рассеялся, ветер разогнал тучи, и низко над горизонтом, отбрасывая на погост длинные тени, повисла бледная зимняя луна.

Пробродив с полчаса, Чарли, к своему ужасу, обнаружил в катакомбах кровь.

Стоунгейтские катакомбы, сооруженные в середине девятнадцатого века, представляли собой череду погребенных под землей темных сырых склепов и туннелей, пронизывавших тот склон холма, что вел к часовне у вершины. Склепы соединялись узкими коридорами с каменными сводами. В стенах этих холодных подземелий были устроены кирпичные ниши с деревянными полками, где гнили гробы. В том, рядом с которым Чарли заметил кровь, лежал отравленный. За стеклянным окошком в стенке гроба виднелось серовато-белое лицо мумии с почерневшими зубами.

По кровавому следу Чарли вышел из подземелья к открытой могиле. Когда луч фонаря высветил большую лужу крови, отчасти уже свернувшейся и впитавшейся в землю, сторож невольно скривился. Посветив в могилу, он поначалу ничего не увидел и лишь потом заметил неровную цепочку алых пятен, уходившую от ямы.

След вел к западной стене и дальше, на заброшенную улочку. Выходя из ворот, Чарли заметил взломанный висячий замок. Он обшарил лучом фонаря дорогу и обнаружил, что кровавый след обрывается у канализационного люка. Царапины на асфальте говорили о том, что крышку люка сдвигали.

В свете фонаря что-то блеснуло, и Чарли присел на корточки: на мостовой мерцали окропленные кровью осколки маленького зеркальца.

Рассыпанные вокруг старой серой шляпы – цилиндра.

Пчелиная царица

Англия, Лондон

Суббота, 4 января, 11:50

Новый Скотланд-Ярд – штаб-квартира Лондонской муниципальной полиции (МП). МП – это 26 500 полицейских и 15 000 гражданских лиц, следящих за соблюдением закона и порядка на площади в восемьсот квадратных миль, где постоянно проживает семь миллионов человек плюс многочисленные приезжие. Эти восемьсот квадратных миль разделены на двадцать четыре округа. В каждом округе есть свой департамент уголовного розыска (ДУР) со своим начальником во главе. Двадцати четырем департаментам уголовного розыска подчинено сто восемьдесят пять полицейских участков. Всего в муниципальной полиции служит около трех с половиной тысяч детективов.

Обычно вызов принимает ДУР того округа, где найдено тело. С этой минуты расследование – целиком и полностью его забота. Так было и в этот раз... до тех пор, пока из Темзы не выловили третий обескровленный труп.

Единая национальная полицейская компьютерная сеть (ЕНПКС) – это комплекс самой современной мультипроцессорной технологии стоимостью пятьдесят миллионов фунтов стерлингов, обеспечивающий полиции всей страны возможность работать с единой базой данных. Размещается он в укрепленном здании в Хендоне, в северной части Лондона. В памяти двух компьютеров, из которых, собственно, и состоит ЕНПКС, содержится информация обо всехжителях Британии, классифицированная по следующим категориям:

1. УВТС, или "Указатель владельцев транспортных средств", – каталог фамилий и адресов всех владельцев автотранспорта с указанием наиболее существенных сведений о каждом из тридцати трех миллионов зарегистрированных в Британии автомобилей.

2. УУПТ, или "Указатель угнанного и подозрительного транспорта", куда внесены не только все утерянные и угнанные автомобили по стране, но и 41 000 транспортных средств, "представляющих постоянный интерес для полиции", и 9 000 "замеченных или подвергнутых проверке при необычных обстоятельствах".

3. "Картотека лиц, находящихся в розыске" на 115 000 имен. Около половины их приходится на две основные подкатегории: "подозреваемые в совершении преступления" (то есть те, против кого имеется достаточно улик для возбуждения уголовного дела) и "пропавшие без вести".

4. "Картотека лиц, виновных в совершении преступления", куда внесено два с половиной миллиона человек, на кого в Британии когда-либо заводили уголовное дело. Приложение – картотека жертв преступлений.

5. "Каталог пальцевых отпечатков" на три с лишним миллиона дактилокарт, хранящихся в памяти компьютера в виде последовательностей двоичных чисел.

Все эти указатели и каталоги взаимосвязаны.

Терминал ЕНПКС – это дисплей и клавиатура, соединенные с сетью через телефонную линию. Сверх того предусмотрена широковещательная связь. Каждый терминал ЕНПКС может принимать и передавать данные девятистам другим терминалам, образующим в совокупности сетевую систему. Четыре таких терминала находились в помещении, о котором пойдет речь.

В одной из комнат первого отдела Нового Скотланд-Ярда – "Мокрушной" – стояло три десятка светлых деревянных столов: двадцать – друг против друга по два в ряд по центру комнаты, остальные – парами вдоль правой стены. Дальний левый угол занимал кабинет руководителя следственной группы, старшего суперинтендента Хилари Ренд. У самой двери стоял стол детектив-инспектора Дерика Хона, установленный под небольшим углом, дабы подчеркнуть особый статус хозяина, и развернутый с тем расчетом, чтобы детектив-инспектор мог незаметно приглядывать за остальными сотрудниками. Хон в совершенстве постиг тонкую и сложную науку организации и осуществления работы тыла, и там, где дело касалось движения персонала и оборудования или материально-технического снабжения, в Ярде ему не было равных. За восемь месяцев охоты на Убийцу-Вампира следственная группа приняла 29 000 письменных заявлений от 114 000 опрошенных, проверила 1,2 млн номеров автомобилей, зарегистрировала 44 000 телефонных звонков и 1,9 млн раз обращалась к центральной базе данных ЕНПКС.

В Новом Скотланд-Ярде нет отдела расследования убийств – по крайней мере в традиционном смысле. Группу, которой обязано своим возникновением известное выражение "привлечь к делу Ярд", в семидесятые годы упразднили. Однако традиции в Лондонской муниципальной полиции чрезвычайно живучи, и когда в минувшем июле поимку Убийцы-Вампира решили поручить первому отделу, группу полицейских, назначенную на эту охоту, немедленно окрестили "отделом расследования убийств". К описываемому моменту ОРУ был представлен ядром из тридцати четырех детективов, втиснутых в описанное выше помещение, и тремя сотнями сотрудников вне его стен, "в поле".

Когда Уинстон Брейтуэйт вошел в "Мокрушную", у дверей беседовали двое.

– Как будто мы не убийц брать приехали, а на нарушение общественного спокойствия, – говорил один. – Видел бы ты этих уродов, сержант! Один мне хотел нос расквасить.

– Небось, ирландец?

– Да нет, негритос. Я ему, козлу, чуть башку об стену не расшиб.

– Да, черномазые, бывает, взбрыкивают. Впрочем, кое-кто из наших цветных коллег тоже.

– Больно много об себе понимают.

– Что ж, значит, придется их поучить, ясно? Нельзя на это сквозь пальцы глядеть. Раз прохлопаешь, потом черт знает до чего дойти может. Брикстонская заварушка. Тоттнэм. Нечего всякой шпане воображать, будто они...

– Тс-с-с! Легок на помине...

Они обернулись и воззрились на Брейтуэйта. Сержант кивнул, и собеседники отправились по местам. Брейтуэйт остановился и осмотрелся в поисках старшего суперинтендента Хилари Ренд.

Доктор Уинстон Брейтуэйт родился в Бриджтауне, на Барбадосе, в семье чернокожих резчиков сахарного тростника. Это был крепкий, жилистый сорокалетний мужчина. Он носил очки в роговой оправе, прекрасно играл в крикет, а когда улыбался, во рту сверкал золотой зуб. Одевался доктор безукоризненно: сшитый на заказ синий фланелевый пиджак, серые брюки свободного покроя, белоснежная рубашка и галстук в красную полоску. Брейтуэйт не был женат. Смысл и содержание его жизни составляла работа.

Двадцать лет назад страсть к учебе привела его, родсовского стипендиата, в Британию. К двадцати четырем годам он закончил Оксфорд, получил степень бакалавра медицины и на базе лондонской больницы Модсли приступил к докторской диссертации, избрав областью своих исследований судебную психиатрию. Работа называлась "Структура личности буйного социопата". В настоящее время доктор Брейтуэйт консультировал Министерство внутренних дел и муниципальную полицию по вопросам психиатрии.

Наконец в глубине помещения, в нише, занятой терминалами ЕНПКС, Брейтуэйт заметил старшего суперинтендента и двинулся к ней.

Проходя через комнату, он увидел информационный стенд шириной во всю стену. Несколько человек внимательно изучали приколотые к нему листы. Их было столько, что они налезали один на другой. Карта муниципального округа, утыканная булавками и флажками. Выборка документов и фотографий из картотеки отдела регистрации преступлений – перспективные случаи. Глянцевый снимок: трое мужчин возле пивной, голова одного жирно обведена красным мелком. Список штатных переводчиков и расписание дежурств дактилоскопистов. Приметы и фотороботы находящихся в розыске, больше похожие на злые карикатуры, поскольку часть сведений о разыскиваемых была получена от медиумов, а часть – от специально загипнотизированных свидетелей. Распечатки оперативных сводок, поступивших из участков, – списки арестованных за минувшую ночь. Переданные по телефону сообщения частного характера. Рекомендации касательно работы ЕНПКС, поступившие с периферии. Последний номер "Службы" – выходящей раз в две недели ярдовской многотиражки. Плюс распечатки данных, спущенных из C-11 – информационного центра и отдела внутренней инспекции и надзора.

Звонили телефоны, стучали пишущие машинки, попискивали рации.

Проходя между рядами столов, Брейтуэйт невольно слышал обрывки разговоров:

– ...вся штука в том, что он не может уломать начальство, верно? Ну так пусть найдет кого-нибудь посмелее и обыщет эту хазу...

– ...Кроуфорд, поди сюда! Имя ты записал правильно, а причину задержания не указал...

– ...повтори-ка еще разок номер этой машины, лапушка...

– ...и ладно бы только чужие жены, Смит, так нет же, столько хороших людей нажили неприятности из-за...

– А, мистер Брейтуэйт, – сказала Хилари Ренд. – Спасибо, что пришли. А я как раз собиралась перекусить. Не составите компанию? Чай. Сэндвичи. Если предпочитаете кофе, есть и кофе.

– С удовольствием выпью чаю.

– Прекрасно. Вы читали утренние газеты?

Брейтуэйт кивнул.

– Тогда, если не возражаете, совместим приятное с полезным.

Высокой, худощавой Хилари Ренд шел пятьдесят пятый год. Серый фланелевый костюм, простая белая блузка, никакой косметики – лишь губы тронуты красной помадой, – умеренно короткая стрижка. Однако назвать эту даму хрупкой язык не поворачивался: ни грамма сентиментальности и умные, проницательные ярко-голубые глаза.

"Будто знает, что у тебя на уме, – подумал доктор, – и внимательнейшим образом наблюдает за тобой, ждет, чтобы ты невольно чем-нибудь да выдал себя, ждет долго, терпеливо – и ты, раздавленный этим пристальным взглядом и атмосферой недружелюбного молчания, в конце концов оправдываешь ожидания".

Кабинет Ренд, отделенный от "Мокрушной" перегородкой, представлял собой прямоугольник пятнадцать на двадцать пять футов. Справа от двери, перед доской, на которой висел свернутый проекционный экран, стоял старый письменный стол из дуба. Перед ним в два ряда выстроились шесть стульев. Длинная стена против двери почти целиком состояла из окон, выходивших на Виктория-стрит. За ними серело низкое, обложенное тяжелыми снеговыми тучами небо. От двери начиналась большая, во всю стену, доска объявлений, усеянная листками не менее густо, чем стенд в общей комнате, а слева поблескивал латунью шкаф с "трофеями". Кроме того, чин старшего суперинтендента обеспечивал Хилари роскошное добавление к обстановке: ковер и кожаное кресло.

– Со времени моего прошлогоднего визита здесь многое изменилось, – заметил доктор, рассматривая фотографии на доске.

– Да, – согласилась Ренд. – Иногда мне кажется, что моя работа сродни не столько миру фактов, сколько ужасному вымыслу...

Брейтуэйт улыбнулся.

– Детектив, вы говорите так, словно...

– Хилари, если не возражаете, – перебила Ренд.

Психиатр кивнул. Сверкнул золотой зуб.

– Хорошо. Хилари, вы говорите так, словно вы моя пациентка, а не детектив из отдела убийств. Вас бы на мое место! В нашей профессии все– сплошной вымысел.

– Спасибо, доктор, но...

– Уинстон, если не возражаете.

– Спасибо, Уинстон, но предложение отклоняется.

Хилари Ренд закрыла дверь кабинета и подошла к своему столу, где стоял чайный поднос. В стеганом чехле уютно устроился небольшой чайник. Хилари наполнила чашки; сквозь прозрачный целлофан просвечивали три сэндвича.

– Яйцо, сыр с луком или говядина, – перечислила она. – Выбирайте.

– Яйцо, – ответил Брейтуэйт.

Придвинув стул к столу, психиатр внезапно почувствовал, как холодно в кабинете. Хозяйка отключила обогреватели? Зачем? Для того ли, чтобы голова оставалась предельно ясной, или чтобы те, кто бывает здесь, не дремали? Тут не хотелось задерживаться надолго.

Некоторое время они молча ели, приглядываясь друг к другу. Брейтуэйт отметил: Ренд отлично освоила искусство детективов Ярда сохранять непроницаемое выражение. Что коренным образом отличает британского полисмена от простого смертного? Манера держаться. Британский полицейский сознательно превращает свое лицо в неподвижную, ничего не выражающую маску – и вынуждает тех, с кем имеет дело, обороняться, ибо не дает им никакого ключа к тому, что, собственно, он думает.

Ренд допила чай, поставила чашку на блюдце и смахнула с губ крошки.

– Уинстон, – спросила она, – вы знаете, что такое "пчелиная царица"?

– На вашем жаргоне – старший офицер-женщина.

Ренд вскинула бровь.

– Держу ухо востро, – пояснил доктор.

– Что ж, Уинстон, – с грубоватой прямотой сказала Ренд, – мне нужна ваша помощь. И ваша осторожность. А потому буду с вами откровенна. В Ярде, как вы, возможно, уже догадались, женщин не очень-то жалуют.

– Без сомнения, – согласился Брейтуэйт.

Он отлично знал: занять такой кабинет непросто. Ренд приходилось работать за двоих, только чтобы не отставать от других офицеров первого отдела, не говоря уж о повышении. Всю жизнь доктор нес тот же крест.

– Большинству наших ветеранов, – продолжала Ренд, – никогда не приходилось работать с женщиной – высококвалифицированным специалистом. Ни вместе с ней, ни у нее в подчинении. Они знали нас только как секретарш, любовниц и жен. Ведь женщины пришли в полицию совсем недавно.

– Синдром "младшей сестренки", – подсказал Брейтуэйт.

– Да, – согласилась Ренд. – Плохо, конечно, когда мужчина внезапно сталкивается с опасностью, но и представить невозможно, как тяжело это сказывается на женщине-полицейском. Кое-кто до сих порпоговаривает, что женщинам-де не место в полиции.

– Бог, может быть, и дал ей мозги, но не дал крепких кулаков.

– Вот-вот.

– Как же вы продвигались по службе?

– Сперва, распутывая дело о заказном убийстве, сыграла роль этакой добросердечной тетушки – пришлось сходить в дамскую комнату вместе с очень испуганной и очень разговорчивой подружкой подозреваемого. Потом, в семидесятые, прошедшие под знаком Женщины, мое повышение оказалось весьма полезно в смысле общественного мнения. И, наконец, я льщу себя мыслью, что я неплохой работник... а главное, скромный – предоставляю пожинать лавры вышестоящему начальству.

– Почему именно вам поручили возглавить это расследование? – полюбопытствовал Брейтуэйт.

– Видите ли, на тот момент было всего три жертвы, все – девочки моложе двенадцати лет. На восьмом этаже решили, что эта работа в самый раз для меня.

– Понятно, – сказал доктор.

– Но мы-то с вами знаем, – продолжала Ренд, – что женщин – и представителей этническихменьшинств – в Ярде принимают далеко не столь тепло, как это внушают общественности.

Брейтуэйт вспомнил обрывок разговора, случайно подслушанный у дверей "Мокрушной". А совсем недавно некий детектив-сержант, недовольный диагнозом "психическое расстройство", поставленным Брейтуэйтом его подопечному, обвиняемому в нападении на констебля, в сердцах назвал доктора "черномазым знахарем".

– Система такова, – говорила Ренд, – что и мужчине трудно продвигаться по служебной лестнице только благодаря таланту, опыту и знаниям. Поэтому мне, вероятно, просто везло. По крайней мере, до сих пор.

– О-хо-хо, – вздохнул Брейтуэйт, кивая. Ему это было знакомо.

– Кажется, Честертон сказал: "Общество отдано на милость убийцы без мотива"? Что ж, – добавила детектив, – и я, кажется, тоже.

– Вас вот-вот отстранят от дела Вампира?

– Да. И очень скоро. Что, по мнению некоторых господ с восьмого этажа, вернет меня, женщину, туда, где мне самое место, и восстановит естественную гармонию.

– О, эта Естественная Гармония, – воскликнул Брейтуэйт. – Что бы мы без нее делали?

– Бог весть.

– Честно говоря, Хилари, Честертон, по-моему, ошибался. Мотив есть всегда, нужно только понять, что движет убийцей. Вернее было бы сказать: "Общество отдано на вероятную милость убийцы с иррациональной мотивацией".

– Верно подмечено, Уинстон, – отозвалась Хилари Ренд. – Потому, собственно, я и попросила вас прийти.

– О-хо-хо, – снова вздохнул Брейтуэйт и улыбнулся.

Еще совсем недавно считалось, что вопрос о мотиве преступления входит в компетенцию полиции и только полиции. Но вот настало время Йоркширского потрошителя, Сына Сэма, Ночного охотника, Зодиака, Охотника за головами, Бостонского душителя, Черной пантеры, Болотных убийц, "семьи" Мэнсона, Убийцы из Грин-Ривер, Хиллсайдского душителя, "Дома ужасов" Денниса Нильсена – и мотив преступления превратился в прерогативу судебных психиатров.

– Мне нужно, – объяснила Ренд Брейтуэйту, – получить более четкое представление об убийце. Когда вы были здесь прошлым летом, следствие буквально тонуло в версиях. Естественно, вы тогда высказались чрезвычайно осторожно.

– Каюсь.

– В тот раз, Уинстон, вас, увы, ознакомили не со всеми фактами. Ярд, как водится, не раскрыл всех карт.

– Опасаясь подражателей.

– Да. Но не только поэтому. Чем больше посвященных в подробности дела, тем сложнее расставить убийце ловушку после ареста. Слетевшая с языка арестованного маленькая подробность, известная только нам, способна разрушить любую самую несокрушимую защиту.

– Понимаю, – кивнул доктор.

– Не сомневаюсь. Но, когда вы загнаны в угол, подобные предосторожности превращаются в непозволительную роскошь. Поэтому вот вам краткое изложение того, что нам известно на сегодняшний день.

Ренд протянула Брейтуэйту несколько листков. Доктор стал читать.

В период с 13 мая по 12 августа 1985 года лондонской речной полицией извлечено из Темзы восемь трупов малолетних девочек. Все тела плавали в воде на участке реки западнее моста Блэкфрайерс, вниз по течению от Ист-Индия-Докс. Проведенный при вскрытии анализ внутренних органов на наличие диатомовых водорослей дал отрицательный результат. Это и отсутствие воды в легких указывает на то, что ни одна из девочек не тонула. Последнюю из жертв нашли почти пять месяцев назад.

Возраст девочек колеблется от семи до одиннадцати лет. Все они найдены без одежды, но осмотр показал, что сексуальному насилию ни одна из них не подвергалась. В каждом случае тело жертвы подверглось полному обескровливанию посредством нанесения глубокой раны в области шеи. У всех жертв вырезаны сердца. Газета "Миррор" метко окрестила убийцу "Вампиром" (см. прилагаемые протоколы вскрытия).

Брейтуэйт немедленно взялся за последние листы в стопке. Он внимательно прочел все протоколы вскрытия, затем вновь бегло просмотрел их и, сложив пальцы домиком у самого лица, погрузился в сосредоточенное раздумье. Чуть погодя доктор разнял пальцы – с усилием, словно они были намагничены.

– Странно, – проговорил он. – Во всех случаях вскрыта не вена, а артерия.

– И разрез очень аккуратный, – добавила Ренд. – Об аффекте речи нет.

– Да. Это говорит о многом.

Материалы дела свидетельствовали о том, что кровотечение из раны в области шеи у всех жертв было прижизненным: исследование трупов выявило бледность и резкое малокровие внутренних органов. При посмертном кровотечении внутренние органы сохранили бы нормальную окраску. Кроме того, в мягких тканях шеи в области повреждения сонной артерии описаны кровоизлияния и гематомы, которые не могли бы образоваться, будь жертвы мертвы.

Во всех восьми случаях патологоанатомы пришли к заключению, что смерть наступила от быстрой потери крови. Обескровливание производилось при жизнижертв, а после умерщвления убийца вырезал у них сердце.

"Своего рода coup de grace",^[6] – подумал Брейтуэйт.

Однако сильнее всего доктора интриговал сам способ убийства. Вскройте вену, как это делают на станциях переливания, и кровь потечет медленно, вяло – ведь вы имеете дело с сосудом, по которому она возвращаетсяот органов к сердцу и, следовательно, находится под низким давлением. Но вскройте крупную артерию, и кровь ударит струей: вы затронули сосуд, по которому сердце гонит ее к органам.

Быстрая потеря крови вызывает у жертвы гиповолемический шок. Организм, стремясь сохранить нормальный уровень кровяного давления, включает механизмы гомеостаза. Это приводит к сужению кровеносных сосудов.

В теле двенадцатилетней девочки около пяти-шести пинт крови, что составляет приблизительно семь процентов его объема. Быстрая потеря половины этого количества крови означает для ребенка неминуемую смерть. Сердце останавливается, кровяное давление падает до нуля, и в результате небольшая часть исходного объема крови задерживается в трупе. Однако во всех рассматриваемых случаях трупы подверглись практически полномуобескровливанию, а значит, после смерти девочек остаток крови из их тел был удален.

Брейтуэйт нахмурился.

– Заметьте, – сказала Ренд, – кровь у девочек неодинаковая.

– Да, – отозвался доктор. – У пяти – первой группы, у двух – второй и у одной – третьей. Это не вполне соответствует традиционному распределению групп крови у населения, но отклонение незначительное.

– И что же?

– А вот что...

Психиатр задумался, постукивая пальцами по столу.

– Во-первых, убийца хочет собрать всюкровь своих жертв. Во-вторых, он стремится обставить это возможно драматичнее, сознательно выбирая сонную артерию, а не крупную вену. На мой взгляд, это говорит о том, что убийца испытывает патологическое влечение к человеческой крови. Об этом же говорят вырезанные сердца.

– Это соответствует симптомам какого-нибудь психического заболевания? – спросила Хилари Ренд.

– Да. Гематомании. Но позвольте мне дочитать.

За окном со свинцового неба сыпал густой снег. Водители неважно приспосабливались к этому новому обстоятельству: едва земля побелела, прямо перед вращающимся знаком Ярда столкнулись три легковые машины.

Через несколько минут Брейтуэйт вернул Ренд отчет.

– Не густо, – покачал он головой.

– Да, – согласилась детектив. – Мы провели самое масштабное со времен Йоркширского потрошителя и Черной пантеры расследование, но подозреваемого до сих пор нет. Все жертвы, насколько нам известно, были выбраны совершенно случайно. Общее у них лишь одно: все они из вполне обеспеченных семей, принадлежащих к верхушке среднего класса. Но это не дает нам никакой зацепки.

– Странно, что от ЕНПКС так мало толку, – заметил Брейтуэйт.

В распоряжении Ярда имелась система анализа почерка преступников, разработанная Министерством внутренних дел в 1983 году и предназначенная для сличения характера преступлений, занесенных в банки памяти ЕНПКС разными службами охраны порядка.

– Мы ввели в ЕНПКС все подробности жизни девочек, какие удалось узнать: их прошлое, окружение, повседневный уклад, – рассказывала Ренд. – Но кроме того, что все восемь убийств совершены одним способом, выяснили очень немного. Все девочки пропали средь бела дня, это первое. Точно испарились. В разных частях Лондона, но все днем: кто с улицы, кто из парка, кто по дороге в школу или из школы.

– Значит, убийца безработный или работает по ночам, – резюмировал Брейтуэйт.

– Или он – она – сам себе хозяин или хозяйка и ведет свободный образ жизни. Но даже если мы ошибаемся и убийца с девяти до пяти все-таки на работе, откуда мы знаем, не сказался ли он разок-другой больным? А может, он или она работает на дороге?

– Интересно, как убийце удалось похитить восемь девочек и не засветиться.

– Этого мы до сих пор не знаем.

– Ага... – задумчиво протянул Брейтуэйт.

– Мы знаем, что все девочки в момент исчезновения находились вне дома одни. К нам поступило несколько тысяч описаний машин, якобы замеченных поблизости от тех мест, где девочек в последний раз видели живыми. Но это ничего не дало. Однако интересно вот что: все восемь преступлений были совершены в дождь. Мы полагали, что ненастье давало убийце возможность скрывать свой истинный облик, не вызывая ничьих подозрений...

– Но теперь вы думаете, – перебил Брейтуэйт, – что это делалось для того, чтобы собаки не могли по следу убийцы или его жертвы выйти к канализации?

– Уинстон, – Ренд разгладила карту, приколотую к доске, – я слышала, что, если человек хорошо знает этот подземный лабиринт, он может пройти Лондон из конца в конец, ни разу не поднявшись на поверхность.

– И теперь вы охотитесь за убийцей из канализации? – спросил доктор.

– Да, – ответила Ренд.

– Ладно, вернемся к этому. Но сначала расскажите, что еще вам удалось обнаружить.

– Не так уж много, – созналась Хилари. – Во внешности жертв нет ничего, что позволило бы вывести закономерность вроде "голубоглазые блондинки". Две девочки занимались балетом, но в разных студиях. Две за месяц до смерти делали покупки в "Хэмли", но каждый год через этот магазин игрушек проходит половина Лондона. И все.

Брейтуэйт прищурился.

– Невероятно, правда? – спросила Хилари Ренд. – Может быть, Честертон все-таки прав?

– Вы сказали, все девочки были из обеспеченных семей. Выкуп не требовали?

– Ни разу.

– Никаких деловых связей? Никаких причин для мести?

– Нет. Насколько нам удалось выяснить, никакого общего мотива, связанного с семьями, нет.

Доктор пожал плечами. Его вопросы иссякли.

– В этих убийствах уже созналось более двухсот психопатов, – вздохнула Ренд. – На случай, если способ убийства связан с медициной, мы тщательно проверили работников здравоохранения. Врачей. Медицинских сестер. Студентов-медиков. Биологов. Научных работников. И вновь безрезультатно. Мы допросили всех числящихся в Центральном архиве растлителей и насильников, кого сумели разыскать. Без толку. Мы сняли скрытой камерой похороны, чтобы посмотреть, кто пришел на кладбище. Мы пробовали гипнотизировать свидетелей и обращаться к медиумам. Опять ничего. Репортажи в средствах массовой информации спровоцировали поступление десяти тысяч заявлений, но ни одно из них не принесло пользы следствию.

– Понятно, – хмыкнул Брейтуэйт. – И теперь все ищут козла отпущения.

– Да, – подтвердила Ренд.

– Как вы думаете, сколько у вас времени?

– День, два... В лучшем случае – три. События прошлой ночи, несомненно, накалят обстановку. На восьмом этаже считают, что дело чересчур разрослось для того, чтобы им занималась женщина.

– На ваших людей можно положиться?

– Только на Дерика Хона. Никто не хочет подстраховывать неудачницу, рискуя собственным благополучием.

– Когда идет травля, все собаки лают.

– У меня в подчинении сотни людей, а мне кажется, я работаю с одними компьютерами.

– Одиночество острее всего чувствуешь в толпе.

– Я знала, вы поймете.

– Итак, что от меня требуется?

– Поддержка. Я в отчаянии, Уинстон. Работа – это моя жизнь.

Доктор встал из-за стола и прислонился лбом к оконному стеклу. В нем отражалось мертвенное сияние ламп дневного света. Внизу, на мостовой, на вечернем синем снегу сгрудились автомобили. Три техпомощи и семь патрульных машин пытались ликвидировать пробку, вызванную аварией.

Кто-кто, а Брейтуэйт знал, чего стоило Ренд, вопреки всему сопротивлению, добиться успеха на избранном ею поприще. Оба платили непомерно высокую цену: она – за свой пол, он – за цвет своей кожи. Доктор был польщен и не на шутку озабочен просьбой старшего суперинтендента. Польщен, поскольку Новый Скотланд-Ярд – самая закрытая организация в сегодняшней Британии, и все же Хилари нарушила установленный порядок, доверившись ему. Озадачен, поскольку, если он откажется или не сумеет помочь, Хилари Ренд в определенном смысле станет егожертвой. Порядочный человек всегда больше тяготится нравственным долгом защищать ближнего, нежели необходимостью защищаться.

Брейтуэйт слыхал, будто когда-то Хилари Ренд крепко повздорила с одним из ветеранов независимой службы охраны порядка Сити, и тот заявил: "Хилари, лучшее лекарство от всех ваших проблем – это хороший мужик". На что Ренд, по слухам, ответила: "Возможно, инспектор, но тогда вымне ни к чему".

"Черномазый знахарь", – подумал Уинстон Брейтуэйт.

Он отошел от окна.

– Хорошо, Хилари. Можете рассчитывать на меня. Помимо всего прочего, мне вдруг захотелось разгадать загадку, которую столь дерзко предлагает нам убийца. Нам, британцам, никогда не обогнать Америку по "валу" убийств, но, если говорить об извращенности, в наших убийствах есть нечто уникальное. Я думаю, как нация мы убиваем поистине с блеском.

– Да, Уинстон, – ответила Ренд. – Что да, то да.

Язык цветов

Англия, Лондон

13:47

Когда Джек Ом смотрел на мир, тот представал перед ним изображением на экране монитора.

Дело в том, что собственное сознание Джек воспринимал как помещение со стенами из нержавеющей стали. Один бок этой металлической коробки целиком занимал гигантский экран компьютера. Левее стояло периферийное оборудование системы DEC VAX 11/780. Сам VAX представлял собой шкаф размерами 6 на 15 футов. Сейчас лампочки на его панели помигивали, свидетельствуя о том, что управляющая им берклеевская операционная система UNIX функционирует без сбоев. У противоположной стены, развернутый к экрану, стоял единственный стул – из нержавеющей стали, с прямой спинкой. Он был придвинут к большому рабочему столу со встроенным компьютерным терминалом и несколькими электронными системами безопасности – "РG-2000" с камерой, работающей по принципу видикона (матрица из 100 Х 100 элементов идентифицировала личность, считывая линии на ладони); "Ай-Дентифаером",^[7] анализирующим рисунок кровеносных сосудов сетчатки глаза с погрешностью 0,005%; «Айдентиматом», снабженным цепочкой фотоэлементов для измерения геометрических характеристик ладони, и системой распознавания голоса от «Тексас инстраментс».

Несомненно, Джек Ом был оченьосторожным человеком.

В жизни Ома значился период, когда он свято уверовал в то, что к нему в компьютерную систему проник чуждый разум, упорно внедряющий в глубины его, Джека, подсознания некие идеи. Эта уверенность возникла у Джека вскоре после того, как он прочел книгу Вэнса Паккарда "Тайные увещеватели" и узнал о подробностях проката в пятьдесят седьмом году в Нью-Джерси фильма "Пикник".

Ученым давно известно, что человеческое подсознание способно поглощать информацию, которой не пробиться сквозь непрерывность сознания. Джек Ом прослышал о том, что в запечатленную на целлулоиде игру Ким Новак были вмонтированы возникающие на экране на долю секунды и незаметные при просмотре фильма одиночные кадры, призывавшие аудиторию покупать воздушную кукурузу и прохладительные напитки. И что же? Буфет кинотеатра в тот день штурмовали толпы алчущих зрителей.

Узнав об этом, Джек Ом немедленно вообразил, будто стал жертвой зловещей атаки неведомого хакера на подсознание. Ведь он видел внешний мир только на экране компьютера, а значит, был совершенно беззащитен перед психотропным промыванием мозгов.

Кто-то же внушал ему омерзительную мысль: "Не бойся гомиков"?

Внушал!

Поэтому несколько дней Джек Ом потратил на тщательную проверку всех информационных каналов и связей своего мозга, стараясь отловить хакера, который бомбардировал его тайными приказами и подслушивал его мысли. Он ничего не обнаружил, и его страхи утихли – по крайней мере до поры, – но, стремясь обезопасить себя от возможного будущего нападения, он на следующий же день купил себе электронную защиту. И с тех пор чувствовал себя в безопасности – вот как сейчас.

Слово "безопасность" было главным в жизни Джека Ома.

– Купить тебе выпить?

– Э-э...

– Пива?

– О... э... я еще не допил это.

– Не возражаешь, если я присяду?

– М-м...

– Не робей, красавчик. Врежем по пивку.

С этими словами мужчина в римской тоге уселся за стол.

Джек Ом был убежден: все, с кем бы он ни сталкивался, считают его ничтожеством. Сам он видел себя грузным коротышкой, которого никак не назовешь божьим даром женщине, робким и застенчивым скромным ученым – заурядное незапоминающееся лицо, ранняя лысина в обрамлении редеющего венчика тусклых каштановых волос, нерешительные карие глаза. Но это не означало, что в нем не было изюминки.

Кто, как не он, считался лучшим студентом выпускного курса в Гарварде? И кто, защитив в Массачусетском технологическом институте диссертацию на тему "Микроканальцы мозга человека как белковый аналог компьютерной сети", был удостоен за нее Техасской премии?

Джек Ом знал себе цену.

Так отчего, сотни раз задавался он вопросом, все вокруг считают, что он не стоит их внимания?

Все – но не подсевший к нему мужчина.

Человек в римской тоге уже изрядно нагрузился. От него разило кислым пивным духом. Этот пухлощекий субъект с тремя или четырьмя подбородками и бугристым, в сетке лиловых жилок, носом картошкой разменял пятый десяток. Прижимаясь ногой к колену Джека, он не отрывал водянистых глаз от застежки на брюках молодого человека.

– Я видел, миленький, как ты поглядывал отсюда на баньку. – Говорил он негромко, с трудом ворочая языком. Судя по выговору, это был житель северных штатов. – Уставился из окошка, а глазенки так и блестят. Может, прогуляешься со мной, исследуешь новые глубины? – Он подмигнул и добавил: – Конечно, если ты меня понимаешь.

– На какую баньку? – спросил Ом.

– Да ладно, мой сладкий, хватит тянуть кота за хвост. Владычица паров зовет! Идем со мной, прошмыгнем в заднюю дверь. – Он снова подмигнул: – Если ты, конечно, смекаешь, о чем я.

И Джек Ом смекнул.

Он хотел убрать колено, но человек в тоге придвинулся ближе.

Джек отвернулся к окну, делая вид, будто не замечает пьяных авансов, и почувствовал, как потная рука ласково погладила его яички.

– Чудесная корзинка, сынок. Есть за что подержаться.

Джек встал, хотел выйти из-за стола и оказался нос к носу с другим мужчиной в римской тоге.

– Не обращай внимания на Альфонса, – успокоил вновь подошедший, тоже североамериканец. – Он бисексуал. Любит и зрелых мужчин, и мальчиков.

– Пропустите меня! – приказал Ом.

– Не бойся, сынок. Ты что-то побледнел. Пора тебя выгулять, по глазам вижу.

– Сменишь позицию, душка, – подхватил Альфонс. – Мальчики, если брать их сзади, все равно что девочки. Кстати, знакомься: мистер Три Манера. Мастер раскалывать вишенки. Как раз то, что тебе требуется.

– А может, парень дает только за наличные? – спросил мистер Три Манера. Он походил на постаревшего, опустившегося футболиста.

– Деньги у нас есть, – заверил Альфонс.

– Соглашайся, мы заплатим.

– Обласкаем – не пожалеешь, сынок.

– Пора, миленький, наживить крючок. Лежать под клиентом ничуть не хуже, чем ерзать задом сверху.

Джек Ом ринулся к стойке бара. Мужчины захохотали.

– Вот черт, – посетовал Альфонс. – Такая аппетитная заднюшка!

– Плюнь, – улыбнулся Три Манера. – Допивайте, сэр, и айда париться. Все кареглазые мальчики смотрят на жизнь по-дурацки.

Джек Ом ждал у стойки, пока они уйдут. Какая-то женщина рядом объясняла туристу из Висконсина: "В мире есть только два сорта пива – английское и прочее".

Второго такого кабачка, как "Римская баня", в Лондоне было не сыскать. Он стоял на Казн-лейн близ станции метро "Кэннон-стрит", неподалеку от того места, где Уолбрук впадал в Темзу. Именно здесь римские завоеватели когда-то отстроили свою столицу Лондиний. Пол в кабачке был из толстого стекла, настеленного на металлические фермы. Прожекторы, вмонтированные в фундамент здания, освещали развалины римских терм. Однако в тот вечер толпа, набившаяся в заведение, скрыла знаменитую археологическую находку от глаз Джека Ома.

Ом между тем внимательно читал в забытом кем-то на стойке свежем номере "Экспресс" передовицу, посвященную преступлению на кладбище Стоунгейт и расследованию, начатому Новым Скотланд-Ярдом. Заголовок на первой странице кричал: "НАЙДЕНЫ ОТРУБЛЕННЫЕ ПАЛЬЦЫ".

"Вот, значит, как, – думал Джек Ом, обуздывая злобу. – Какой-то выродок решил, что он может украсть мою славу. Пытаемся подражать? Ну-ну, дружище, посмотрим".

Мысленно сидя за столом в стальных покоях своего сознания, Ом протянул руку и быстро нажал несколько кнопок. Одна из них включала две камеры с дистанционным управлением – его подлинные глаза. На воображаемом стенном экране медленно поплыли панорамные планы интерьера кабачка.

Девушка за стойкой... крепкая, грудастая... бюстгальтер телесного цвета... откупоривает бутылку "Гиннесса"... почесывает нос, явно сломанный... сколько же позади нее бутылок... подвешены горлышком вниз... стеклянные соски "Тичерс" и "Лемон харт рам", "Бифитера" и русской водки... ждут, чтобы их подоили... керамические краны, не знающие покоя... стук капель по дереву... на стойке – темная миска с яйцами по-шотландски... потолок; камеры разворачиваются... масса резного и матового стекла... витражное окно... обитые кожей полукруглые стулья, выставленные вдоль стены так, чтобы образовалось нечто вроде неглубоких альковов... в одном из них – еще две римские тоги, сидят, пьют... рядом какой-то мужчина запустил руку под юбку своей посмеивающейся подружке... а дальше столик, за которым сидел и глядел в окно Ом, пока его не спугнули.

Джек Ом ткнул в новую кнопку, увеличивая изображение. Крупный план. Другая кнопка отключила звук. В голове у Джека воцарилась мертвая тишина.

Камеры поехали вперед: Джек проталкивался через толпу к столику, откуда открывался вид на часть улицы перед кабачком. К счастью, его место никто не занял, и он вновь уселся у окна и выглянул наружу. Порывистый зимний ветер гнал по Казн-лейн снежные хлопья.

Улицу заливал призрачный голубоватый свет фонарей. Синий снег лежал на мостовой, на тротуарах, на зонтах прохожих, задние фары машин сверкали, точно красные глазки чудовищ, и лишь вывеска на противоположной стороне улицы нарушала это цветовое однообразие. "Римские парные бани", – возвещал ядовито-лиловый неон. "Только для мужчин", – мигало ниже. И еще ниже: "Каждую субботу – праздник тоги! Римские вечера!"

Джек Ом улыбнулся: пока он, прихлебывая пиво, глядел в окно, Альфонс с мистером Три Манера вошли в "баньку" напротив кабачка. За ними проследовало еще двое тепло укутанных мужчин, из-под пальто у них выглядывали тоги. Затем появился фургон службы доставки.

"Отлично", – подумал Ом.

Фургон был японского производства. Маленький, слишком легкий, чтобы нормально ехать по занесенной мостовой, он медленно двигался по скользкой дороге, виляя, то и дело притормаживая, и наконец остановился перед баней впритирку к тротуару.

Юный разносчик-пакистанец выпрыгнул из фургона и с пакетом под мышкой вошел в здание. Через минуту мальчик вернулся налегке.

Парнишка забрался в фургон, машина тронулась. Ом, внимательно следивший за происходящим, с помощью воображаемого компьютера последовал за ней. На экране в его мозгу поплыла череда изображений. По боку фургона скользнул свет фонаря, и Ом прочел выхваченную из темноты надпись: "Торговля цветами Мак-Грегора, Ист-Энд".

Довольный, он поднялся и быстро вышел из пивной.

За порогом холод пробирал до костей, но Джека согревала единственная обжигающая мысль: "Это цветочки, ягодки впереди".

* * *

23:19

Ли Гибсон, подняв воротник пальто и притопывая ногами в тщетной попытке согреться, ловила такси на Аппер-Темз-стрит. Вдруг ее ослепила ярчайшая белая вспышка, похожая на молнию или зарницу. Земля на месте "Римских парных бань" разверзлась и исторгла из своих недр котлы, тела, обломки труб, битый кафель, словно посреди Лондона взорвался вулкан. Когда в трех футах от Ли на снег шлепнулась чья-то нога, оторванная у самого паха, Ли издала такой вопль, что и мертвый бы проснулся. Во второй раз она завизжала, когда по всей улице погасли фонари.

Реджи Дуглас, неторопливо шагая с женой к станции "Кэннон-стрит" и наслаждаясь морозцем и снегом, внезапно услышал страшный грохот вроде того, с каким "Конкорд" проходит звуковой барьер. Впереди какой-то мужчина в тоге под пальто собирался войти в "Римские парные бани", но внезапно завертелся на месте и упал на колени. В наступившей после взрыва тишине Реджи услышал стон и увидел, что этот человек старается удержать свои выпадающие внутренности и по рукам у него течет кровь. В следующее мгновение на дорогу обрушился металлический дождь.

Окна пивной на другой стороне улицы осыпались внутрь.

Над банями поднялись двадцатифутовые языки пламени.

Все заволокло дымом.

Над Казн-лейн шел снег. Ошеломленные, растерянные люди в панике метались в круговерти белых хлопьев, пропадая в облаках пара, валившего из разорванных труб "Римских парных бань".

Переворачивались автомобили. Землю окропила кровь.

На кромке тротуара, пряча лицо в ладонях, сидел какой-то человек в лохмотьях.

Джек Ом в это время находился за несколько улиц от места взрыва. Грохота он не слышал, поскольку даже не думал прикасаться к переключателю звука на панели компьютера в воображаемой комнате со стальными стенами, и спокойно шагал по вечернему Лондону.

Джек Ом немало потрудился, чтобы наверняка добиться желаемого. Он нашпиговал фундамент бань пластиковой взрывчаткой – липкой, похожей на оконную замазку смесью нитроглицерина и нитроцеллюлозы, а в качестве взрывателя использовал радиоуправляемое устройство, настроенное на частоту замыкателя, который он сейчас держал в руке.

В реальном мире Ом шагал по улице, машинально вжимая пальцем кнопку, запустившую разрушительный взрыв.

Но ему казалось, что он занят совсем другим.

Он воображал, будто сидит в безопасности своего надежно запертого дома, в комнате со стальными стенами, и смотрит, смотрит, смотрит на восемь маленьких сердец, плавающих в восьми стеклянных банках.

Кто это сделал?

Англия, Лондон

23:46

Психиатрия выделяет три основных типа психических отклонений – психоз, невроз и асоциальное поведение.

– Впрочем, это вам в общем известно, – сказал Брейтуэйт.

– Давайте исходить из обратного, – ответила Ренд. – Тогда мы ничего не упустим.

– Из них, – продолжал Брейтуэйт, – самое тяжелое состояние – это психоз. Именно к психотику буквально применим юридический термин «душевнобольной». Главный симптом психоза – разрыв с реальностью. Иными словами, больной подменяет некий важный аспект повседневной реальности иллюзией, творением помутившегося рассудка. Наиболее распространенный вид психоза – шизофрения, в той или иной форме развивающаяся у каждого сотого. Дословно «шизофрения» означает «раздробленное сознание».

– Как в «Сибил» и «Трех лицах Евы»? – спросила Ренд.

– Нет, – ответил Брейтуэйт. – Это примеры редчайшего невроза раздробления личности. Зарегистрировано лишь сто подтвержденных случаев подобного расстройства. Кроме того, оно редко приводит к преступлению. Самые известные случаи – это Сибил Дорсет и Крис Сайзмор, Ева.

Раздробление личности обычно происходит так. В первые пять лет жизни, в период формирования личности, ребенок получает сильную душевную и (или) физическую травму. Если рассудок оказывается не в состоянии справиться с ней, он, стремясь отделить болезненное переживание от сознания в целом, самоизолируется. Он формирует вокруг тяжелых воспоминаний отдельную личность и затем предоставляет этому новому "я" травматического происхождения разбираться с упомянутым отрицательным опытом, освобождая тем самым сознание корневой личности от ужаса перед непереносимым для нее событием. В результате психологической травмы может возникнуть сколько угодно личностей.

– В чем же отличие от шизофрении? – спросила Ренд.

– Множественное сознание, – ответил Брейтуэйт, – нельзя считать разновидностью психоза, поскольку в этом случае разрыва с реальностью по сути нет, хотя пациент часто представляет себе каждый из воображаемых персонажей внешне отличным от себя реального. И тем не менее психотический бред как таковой отсутствует, есть лишь параллельно существующие обособленные «личности-островки», крадущие друг у друга время, отчего у больного возникают провалы в памяти.

У шизофреников редко развиваются две или более отдельные личности, с которыми они могли бы попеременно отождествлять себя. Личность шизофреника представляет собой одно цельное "я" с больным рассудком. Дробление сознания при шизофрении означает разделение основных функций личности, отделение эмоциональной сферы от логической. Сознательное отворачивается от внешнего мира и обращается к миру внутреннему, к фантазии, к воображению. В определенном смысле происходит полный разрыв с реальностью.

Самая распространенная форма шизофрении – параноидная. Массовый убийца обычно оказывается параноидным шизофреником. «Серийные убийцы» нередко страдают параноидной шизофренией или сексуальным психозом.

Основные диагностические симптомы параноидной шизофрении:

1. Вы слышите свои мысли, будто они произносятся вслух, или некие голоса, обсуждающие вас или ваши поступки.

2. Вы уверены, что вами управляют сверхъестественные силы и что ваши мысли – вовсе не ваши. В психиатрии это называется «синдромом внедрения идей». Яркий пример – Сын Сэма. Давид Беркович застрелил в Нью-Йорке несколько человек, полагая, что убивать ему приказывает дух древнего демона, вселившийся в соседского пса. После ареста он заявил: «Это не я. Это Сэм... Я был орудием Сэма».

3. Иллюзорность восприятия. Иллюзией называется убеждение, не имеющее под собой реальной основы, но тем не менее твердое и непоколебимое, вопреки фактам, свидетельствующим о противном. Классический пример – человек, считающий себя Наполеоном.

– Эта болезнь чаще всего возникает в каком-нибудь определенном возрасте? – спросила Ренд.

– Нет. Параноидное мышление может развиться в юности, но обычно пик приходится на период между двадцатью и тридцатью годами.

– Это бывает вызвано внешними обстоятельствами или обусловлено генетически, как наследственные заболевания?

– И то и другое, – ответил Брейтуэйт.

– Обычно это психотический бред по типу мании преследования?

– Да, – подтвердил доктор. – Шизофреник часто верит, что против него существует заговор и что его преследует определенная группа людей. Например, если мимо психотика пройдут трое мужчин и все они будут бородатые, он решит, будто это проделано намеренно, чтобы дать ему понять: он сглупил, не отрастив бороды. Очень характерна сексуальная озабоченность, в частности в аспекте гомосексуальности. Подобные мысли психиатры называют «опорными идеями». Мне кажется, лучший способ понять суть психоза – это по примеру американца Гарри Стека Салливана представить себе, что вы в кромешной тьме спускаетесь по лестнице и внезапно обнаруживаете отсутствие очередной ступеньки.

– Если Вампир – психопат, как нам его найти? – спросила Ренд.

– Если он «притворщик», это будет нелегко, – ответил доктор. – «Притворство», выражаясь профессиональным языком, – это «театральная» разновидность шизофрении, психиатрический вариант доктора Джекила и мистера Хайда с той только разницей, что в рассказе Стивенсона происходящие перемены находили внешнее выражение, а мы говорим о том, что имеет место исключительно в человеческом сознании. «Притворщик», как и актер, не связан ощущением своего конкретного "я"; он вживается в любой образ, какой вздумалось воплотить. В определенном смысле он всю жизнь носит маску.

«Притворщик» опасен тем, что окружающие видят лишь маску и не догадываются, что таится под ней. Как говорят китайцы, рыба видит червя, а не крючок.

Возможно, – продолжал Брейтуэйт, – больное воображение Вампира создало такого «притворщика», и он психологически вжился в эту роль, бессознательно предав забвению личность, которой обязан возникновением маски. Но если тайному убийце приходит охота выступить на первый план, он забирает в свои руки контроль над телом и отключает присущее «притворщику» псевдоадекватное восприятие окружающего мира до тех пор, пока сам – нераспознанный психотик – не вернется в укрытие. Тогда восстанавливается восприятие «притворщика», не содержащее никакой информации о том, что происходило, пока он был в «отключке».

– Иными словами, – промолвила Ренд, – наш парень может вести нормальную жизнь, даже не подозревая, что он Убийца-Вампир.

– Да, – подтвердил доктор, – и придет в неподдельную ярость от столь дикого, бессмысленного предположения.

– Вы думаете, наш убийца страдает психозом? – спросила Ренд.

– Может быть, – пожал плечами Брейтуэйт. – Или он психопат.

* * *

Теперь, в одиночестве разжигая камин в своей лондонской квартире, Хилари прокручивала в уме утренний разговор с Брейтуэйтом. За окнами выла вьюга, ледяные кристаллики барабанили по стеклам, словно в дом стучался Дед Мороз.

Хилари Ренд жила в купленной на деньги отца небольшой уютной квартирке неподалеку от Шеперд-Маркет, в Мэйфэре. Днем из окна гостиной видна была Керзон-стрит и деревья, кольцом обступившие Крю-хаус. Сейчас гостиная тонула в темноте; огонь, разгорающийся в камине, красиво освещал старинную мебель. У камелька стоял книжный шкаф эпохи Регентства, забитый томами по истории Скотланд-Ярда и археологии. На столе, к которому было придвинуто викторианское кресло с высокой спинкой, лежали шахматная доска с резными фигурками – Куллоденское сражение 1746 года, – номер "Таймс", открытый на странице с кроссвордом, и горстка белых фрагментов головоломки. У окна, возле бюро с выдвижной крышкой, примостилось канапе. С резной каминной полки над пылающим очагом смотрели две фотографии в серебряных рамках.

На первом снимке смеялись счастливые жених и невеста, мать и отец Хилари. Мать погибла в сороковом году в Ковентри. Отец, детектив Ярда (он пошел по стопам своегоотца), умер в шестьдесят третьем на руках у Хилари от болезни Альцгеймера. И по сей день она больше всего боялась медленно сойти с ума.

На второй фотографии был запечатлен жених Ренд, Филипп Мур. Снимок был сделан за три дня до автокатастрофы, стоившей ему жизни. Это тоже случилось в шестьдесят третьем, летом.

Поворошив угли в камине, Хилари распрямилась, взглянула на Филиппа и почувствовала знакомый прилив тупой ноющей боли. Столько лет прошло, а кажется, она только вчера открыла дверь в дождливую августовскую ночь, и знакомый констебль обрушил на нее страшную новость. Потом – болезнь, больница, выкидыш... Хилари поскорей отвернулась от фотографии, пока не нахлынули воспоминания.

Летом шестьдесят третьего ей казалось: жизнь кончена.

Сейчас ей казалось, что кончена карьера.

Ренд вышла на кухню, налила себе немного "Драмбуйе", вернулась в гостиную и поставила рюмку на стол перед креслом. На мгновение она задумалась, не включить ли свет и не почитать ли автобиографию Алека Гиннесса "Скрытые благодеяния", но вместо этого подошла к стереопроигрывателю и поставила любимую пластинку – "Душа большого города: ритмы и блюзы" Рэя Энтони.

Когда комнату заполнил проникновенный, умиротворяющий голос трубы – соло из "Я почти потерял голову", – Хилари опустилась в кресло и закрыла глаза. Последние месяцы убедили ее в том, до чего глупо приносить на алтарь работы лучшие, невозвратные годы жизни. И хотя сейчас ей очень хотелось унестись на крыльях мелодии туда, где самозабвенно парила труба, мысли ее упрямо возвращались к делу Убийцы-Вампира. В конце концов Хилари Ренд сдалась.

* * *

– Психопатия, по вашей классификации, относится к третьему типу нарушений психики, к характеропатиям?

– Совершенно верно, – ответил Брейтуэйт. – Психопат – а надо сказать, для этой категории больных не характерно развитие симптомов психоза, например слуховых или зрительных галлюцинаций, или симптомов невроза, различных фобий – так вот, психопат не в состоянии выработать нормальное представление о том, что хорошо, а что плохо с точки зрения общепринятой морали. Понятие «хорошо» в этом случае подразумевает все, что нравится психопату, без учета того, как это сказывается на окружающих. Он не способен подавлять свои порывы и желания, каковы бы они ни были. Психопат не учится на ошибках и повторяет их вновь и вновь. Он внутренне холоден, черств, бессердечен. Поэтому-то садисты частенько оказываются типичными психопатами и их невозможно ни умолить, ни упросить, ни разжалобить.

Однако важно отметить, – продолжал Брейтуэйт, – что и загнанная на самое дно сознания психотическая личность, и владеющий собой агрессивный психопат внешне могут казаться совершенно нормальными, хотя глубоко внутри тлеет болезнь. В обоих случаях, если прорыв заболевания приводит к убийству, обстоятельства гибели жертвы могут быть ужасающими.

– Вы подразумеваете нанесение увечий? – спросила Ренд.

– Да, – ответил Брейтуэйт. – Вспомните Невила Хита и Иена Брейди.

– Накануне я спросила вас, можно ли, опираясь на факты, собранные по делу Убийцы-Вампира, поставить ему диагноз. Вы ответили – да, гематомания.

– Верно, – подтвердил доктор. – Но позвольте мне сперва кое-что прояснить. Понятия психической нормы фактически не существует. По мере развития психиатрической науки постепенно стало ясно, что у больного и здорового рассудков гораздо больше общего, чем различий. У каждого человека есть странности, маленькие или не очень. Мания развивается в том случае, если нарушается или теряется естественное равновесие между личностью индивида и внешним соответствием так называемой норме. Иными словами, сознание этого индивида раскрывает свои мрачные секреты (а они есть почти у каждого) и навязчиво сосредоточивается на определенном объекте или субстанции как на фетише. Фетишем считается любой неодушевленный предмет или негенитальная часть тела, вызывающая обычную эротическую реакцию и ассоциирующаяся с сексом. Мы называем это фиксацией.

Гематомания – это навязчивое влечение к человеческой крови. Это нарушение психики, родственное вампиризму, встречается и у психотиков, и у психопатов.

Тому есть множество документальных свидетельств.

Жиль де Рец, французский аристократ, ярый противник Жанны д'Арк, пил перед битвой человеческую кровь, убежденный, что это придаст ему мужества. Впоследствии он занялся черной магией и, вызывая Дьявола, использовал кровь маленьких детей. В 1440 году он предстал перед судом по обвинению в гибели почти пятидесяти жертв и был казнен.

Венгерская графиня Эржебет Батори держала в темнице сотни девушек и ежедневно «доила»: брала кровь, как у коров берут молоко. Она страдала навязчивым убеждением, что кровь благотворно действует на ее кожу, и каждое утро принимала ванну из крови.

Фриц Хаарман из Ганновера знакомился на вокзале с мальчиками-побирушками и убивал их укусом в шею ради крови, а расчлененные тела продавал домохозяйкам как обычное мясо в лавке, над которой квартировал. В 1924 году на суде назвали более двадцати его жертв в возрасте от тринадцати лет до двадцати одного года. Хаарману нравилось носить по квартире ведра с кровью.

У Питера Кюртена, «Дюссельдорфского чудовища», признанного виновным в девяти убийствах, при виде человеческой крови происходило семяизвержение. Кроваво-красный закат он считал добрым предзнаменованием. Однажды, не имея возможности быстро отыскать человеческую жертву, он схватил спящего лебедя, отрезал ему голову и выпил кровь. В 1933 году, перед казнью, Кюртен сознался доктору Карлу Бергу, тюремному психиатру, что его последней радостью будет услышать журчание собственной крови, когда гильотина отрубит ему голову.

Джон Джордж Хейг, маньяк, терроризировавший Англию в конце сороковых годов и тоже окрещенный прессой Вампиром, признавался, что наполнял кровью каждой из своих восьми жертв стакан и с наслаждением, смакуя, выпивал. С самых ранних лет Хейг испытывал непреодолимую тягу к крови. Впервые он испытал ее, когда мать в сердцах шлепнула его по руке металлической массажной щеткой и поцарапала кожу. Зализывая ранку на пальце, мальчик узнал вкус крови. Хейг подрос, стал петь в церковном хоре и часами просиживал в Уэйкфилдском кафедральном соборе, любуясь кровавыми ранами распятого Христа. Затем начались навязчивые видения, побуждавшие его убивать: ему снились леса, где из стволов и с ветвей деревьев текла кровь.

– А почему, – спросила Ренд, – все жертвы нашего убийцы – девочки, не достигшие половой зрелости?

– Это, – ответил Брейтуэйт, – зависит от причин возникновения гематомании. Если субъект, о котором идет речь, страдает шизофренией, один из главных симптомов – уход от внешнего мира во внутренний мир фантазий и галлюцинаций, аутизм. В этом случае именно фантазии управляют сознанием убийцы-психотика и определяют выбор жертв. Если же наш субъект – садист-психопат, то нормальное половое влечение у него полностью меняет полярность: его перестает интересовать оргазм, и на первый план выдвигается жестокость. Вот почему Болотные убийцы Иен Брейди и Майра Хиндли хранили у себя магнитофонные записи криков своих жертв. Убийца-садист достигает удовлетворения (не обязательно сексуальной природы) только уничтожая или калеча. Классический пример – Джек-Потрошитель. Он жестоко изувечил пять ист-эндских проституток, удалив внутренние органы, которые забрал с собой. Между этим и нашим случаем есть определенное сходство: наш убийца обескровливает жертвы и вырезает им сердца. Но главное, – сказал Брейтуэйт, – серийным убийцей часто движет лютая, всепоглощающая ненависть. Именно ненависть снова и снова заставляет его убивать. Объект ненависти или его символический заместитель претерпевает ужасные муки, а убийца наслаждается сознанием того, что он – причина этих страданий. Убийце хочется самому пережить мучения своей жертвы, испытать жутковатый восторг тех мгновений, когда жизнь покидает тело.

* * *

"Как раз наш случай", – подумала Ренд, наливая себе вторую рюмку "Драмбуйе".

Modus operandi^[8] играет в расследовании важную роль. Преступники, как и все мы, в основном люди привычки и склонны применять один проверенный метод. Вот почему в базе данных ЕНПКС хранятся файлы, обозначенные «МО»: они содержат описания конкретных преступлений – их мотивов, методик, времени и характерных особенностей.

Именно благодаря МО недавнее происшествие на кладбище не отнесли на счет Убийцы-Вампира, поскольку (так теперь думала Ренд) последние жертвы не укладывались в общую схему.

Накануне вечером Скотланд-Ярд обнаружил на Стоунгейтском кладбище ряд участков земли, обильно залитых кровью. Больше всего свернувшейся крови – целая лужа – оказалось возле открытой могилы. Менее явные следы найдены в катакомбах возле Египетской аллеи и в зарослях по дороге к западным воротам. В четырех футах от сравнительно недавно установленного надгробия, возле которого совершилось последнее кровопролитие, один из детективов Ярда наткнулся на три отрубленных пальца.

Пальцы принадлежали молодой женщине, занесенной в картотеку полицейского управления за приставания к мужчинам в общественных местах. Дактилоскопическая экспертиза установила личность жертвы: ею оказалась некая Сильвия Пим. Отрубленные фаланги лежали возле могилы ее матери, Селии Пим. Выяснилось, что мать, как и дочь, промышляла на панели.

О жертве также известно, что незадолго до ее гибели лондонская служба социальной помощи обратилась в суд с ходатайством о лишении Сильвии Пим родительских прав. Из материалов судебных заседаний следовало, что Сильвия Пим была психически неуравновешенной особой. Она верила, будто ее преследует призрак матери, которая два года тому назад, в Рождество, замерзла на улице, пока пьяная Сильвия развлекалась с клиентами. Желая искупить свой грех, говорилось в протоколах заседаний суда, Сильвия в течение двенадцати святочных дней каждую ночь приходила на могилу матери – в тот самый час, когда, по ее мнению, Селия умерла.

Во время такого бдения она и исчезла вместе с ребенком.

Зазвучали первые аккорды "С тех пор, как мы встретились, детка". В камине плясал огонь, по гостиной двигались мягкие тени. Потягивая "Драмбуйе", Хилари мысленно составляла перечень отличий Сильвии Пим от других жертв Вампира.

1. Сильвии перевалило за двадцать, младенец был мужского пола.

Возраст девочек колеблется от семи до одиннадцати лет.

2. Пим, по-видимому, убили на кладбище, и потомее тело исчезло.

Всех девочек сначалапохитили, затемубили.

3. Ни труп проститутки, ни труп ее сына пока не найдены.

Трупы всех девочек плавали в Темзе.

Но преступление на кладбище совершено менее суток назад; возможно, убийце нужно дать время.

4. "Убийца из канализации", как окрестил его Брейтуэйт, оставил на месте преступления шляпу (цилиндр) и разбитое карманное зеркальце. Если это сделано намеренно, а не по неосторожности, то что это значит?

У Хилари вдруг тревожно засосало под ложечкой. Она расценила это как проявление безотчетной боязни провала и сознания того, что руководить расследованием ей остается считанные дни. После столь затяжного падения на глазах у общественности ей не подняться. Конец карьере, а значит, жизнь детектива Хилари Ренд утратит всякий смысл.

Ренд отхлебнула из рюмки. У нее стучали зубы, и потревоженный хрусталь певуче зазвенел. Но ликер согрел и успокоил ее.

"Почему я так упорно стараюсь отыскать связь между преступлением на кладбище и Убийцей-Вампиром? – думала она. – Боюсь, что дело зашло в тупик?

Не потому ли мне проще считать Стоунгейт изменением почерка преступника, чем отдельным, независимым преступлением?

Откуда были сброшены в Темзу тела зверски убитых девочек – с лодки, с моста или с набережной? Или, как я теперь подозреваю, их вынесло из канализационных стоков, открывающихся в реку?"

Предположение, что "Убийца из канализации" и Убийца-Вампир – не одно лицо, породило у Хилари Ренд новые вопросы.

1. Как преступнику удается пользоваться сетью канализации, невероятно сложным лабиринтом сообщающихся туннелей, подвалов и подземных рек? Только если он хорошо ориентируется в ней. Может, он имеет отношение к обслуживанию городской канализации или доступ к сведениям о ней?

2. Зачем понадобилось уносить труп Сильвии Пим, если та, судя по количеству обнаруженной Ярдом крови, была безусловно мертва? И зачем было забирать ребенка?

3. Откуда убийца узнал, что на кладбище в столь поздний час и столь ненастную погоду кто-то будет? Знал ли он жертву или, регулярно рыская по кладбищу, обратил внимание на ежедневные визиты Сильвии?

4. Что такое цилиндр и зеркало – издевка безумца?

Пока Хилари Ренд ломала голову, огонь в камине догорел. Тени, плясавшие на стенах, растаяли. Уже отзвучали и "Растревоженная душа", и "Доброй ночи, любимая". Труба Рэя Энтони давно умолкла.

Хорошо, подумала Ренд, пусть мы имеем дело с двумя злодеями. Тогда почему Убийца-Вампир не подает признаков жизни?

1. В действительности он (она?) не прекратил убивать, а лишь перестал выбрасывать тела в реку – или, возможно, они пока не найдены. Сколько в Британии девочек, сбежавших из дома? Около восьмидесяти трех тысяч семей не имеют крыши над головой. У семидесяти трех процентов есть дети. Кто-нибудь из них мог стать жертвой Вампира.

2. Убийца куда-то переехал или изменил почерк. (Ну почему мне в голову лезет и лезет этот случай на кладбище?)

3. Убийца страдает психическим заболеванием, и сейчас у него период ремиссии. Как у Зодиака из Сан-Франциско: тот никуда не делся, но уже много лет не убивал.

4. Убийца умер, покончил с собой, попал в психиатрическую лечебницу или угодил в тюрьму за что-то другое, как Джек-Потрошитель или Обнажитель с Темзы, орудовавший в 1964-1965 годах.

Из всех перечисленных вариантов Ренд больше устраивал последний. Она знала, что серийные убийцы редко останавливаются сами. Убивать входит у них в привычку, и с каждым разом преступление дается все легче. Как сказал утром Брейтуэйт, цитируя какого-то Л. К. Даутвейта, "убийство питается собой".

А может, Вампир наложил на себя руки и поэтому не убивает?

Какая ирония: моя карьера пойдет псу под хвост из-за мертвого убийцы!

Иначе отчего мы не...

Резкий звонок телефона оторвал ее от раздумий.

Она поставила рюмку, встала и подошла к письменному столу.

Через несколько минут Хилари Ренд поспешно покинула свою квартиру.

Бойня

Ванкувер, Британская Колумбия

21:46

Ворвавшись на бойню, он столкнулся с проблемой.

Проблема явилась ему в обличье субъекта шести с лишним футов ростом, с "ирокезом" из давно немытых, сальных светлых волос. В ухе у субъекта болтался маленький металлический череп на цепочке, джинсовая куртка с оторванными рукавами открывала густо татуированную грудь: демоны в аду терзают и пожирают грешников. Цинк Чандлер с первого взгляда понял, что этот тип надышался крэка.

– Пшел на хрен отсюда, – рявкнул Ирокез на Чандлера, быстро надвигавшегося на него по проходу между тушами.

В помещении скотобойни было темно и стоял тяжелый запах крови и гниющего мяса. В высокие окна под самым потолком заглядывала луна, воздвигая во тьме колонны серебряного света, и подвешенные к железным крюкам туши отбрасывали в ее бледном сиянии зловещие неясные тени.

Шагая по этой мрачной галерее смерти, Цинк Чандлер расстегнул куртку, под которой в поясной кобуре покоился "Смит и Вессон" тридцать восьмого калибра, и услышал щелчок выкидного лезвия раньше, чем увидел нож.

Наркотик вдохнул в Ирокеза необычайное проворство. Вскинув руку с зажатым в ней ножом (остро отточенное лезвие торчало из кулака, точно старинный кинжал), он ринулся на Чандлера.

Цинк Чандлер, крепкий и мускулистый, был лишь на дюйм ниже противника и весил сто девяносто пять фунтов. В юные годы он вдоволь наработался на отцовской ферме в Саскачеване и теперь мог похвастать мощными плечами и крупными, сильными руками. В тридцать семь лет Цинк был совершенно сед – от природы; рожденный с сизо-стальной шевелюрой, ей-то он и был обязан своим именем. У него было приятное, даже красивое лицо – резкие черты, глаза одного цвета с волосами, сизый двухдюймовый шрам справа на подбородке. Цинк напоминал ласкового хищника, и люди умные сразу смекали: его лучше не трогать. Чутье подсказывало им: этого человека не запугаешь и он будет особенно опасен, если приставить ему к горлу нож.

Ирокез, однако, умом не блистал.

Очутившись в трех футах от Чандлера, байкер ударил. Занесенная рука с ножом резко пошла вниз, к цели.

С точки зрения Цинка, стрелять было рискованно. Он обрушил каблук на подъем Ирокеза, чтобы внезапная резкая боль ослабила колющий удар, и левым предплечьем остановил продвижение ножа. Правая рука Цинка мелькнула в воздухе, пронырнула за руку байкера, сомкнулась на левом запястье, и инспектор всем корпусом резко подался вперед, заламывая руку Ирокеза за спину. Услышав резкий хруст кости, он наподдал Ирокезу коленом между ног.

Тот взвизгнул от боли и стал оседать на пол. Тогда Чандлер ударом кулака в затылок послал его в нокаут.

Проход между рядами туш заканчивался раздвижной стеклянной перегородкой. За ней виднелся узкий темный коридор, уходивший в глубь скотобойни. Примерно на середине коридора была запертая дверь.

Чандлер вынул пистолет, рванул перегородку в сторону и бесшумно двинулся по коридору. У двери он остановился и приложил к ней ухо.

Мгновение он прислушивался, потом, довольный тем, что правильно выбрал момент, отошел к противоположной стене и вжался в нее спиной.

Оттолкнувшись обеими руками, он пулей пролетел через коридор и ногой ударил в дверь возле ручки. Дверь распахнулась; Чандлер, используя ее как прикрытие, бросился на пол. В восьми футах от его глаз полыхнуло желтое пламя, вырвавшееся из ствола кольта "Питон Магнум" калибра 0.357.

Приход был слишком быстрым, слишком сильным, и она поняла: перебор.

Вместо глубокого наслаждения, пронизывающего каждую клеточку тела, вместо оргазма желудка, которых она ждала, она почувствовала резкий, выворачивающий наизнанку спазм, тошноту, слабость, как при отравлении. Мир вокруг медленно переворачивался.

Потом она почувствовала, что костлявая холодная рука проникает ей в грудь и легонько сжимает сердце, намекая: Смерть рядом.

"Что за дрянь мне подсунули?" – вскрикнул ее рассудок, но с губ сорвался лишь слабый стон.

Вскоре комната по краям потемнела, точно глаза Дженни заливали чернила, вымарывая все лица, все подробности, обволакивая их чернотой. Последнее, что она мельком увидела, – это хищно присосавшуюся к правой руке стеклянную пиявку шприца. Потом глаза Дженни закатились, а лицо посинело.

Душа ее рвалась вверх, выше, выше, выше – доза оказалась предельной; сейчас в венах Дженни плавало столько героина, что он толкал ее за порог жизни, в смерть.

Внезапный удар грома заставил Дженни вздрогнуть. Оглушительный грохот, захвативший ее врасплох, вдохнул новую жизнь в ее тело.

Дженни Копп вскочила.

Цинк Чандлер ворвался туда, где происходила передача партии героина.

Побеленные стены квадратной, пятнадцать на пятнадцать футов, комнатушки в глубине бойни покрывали плакаты с веселыми коровами и свиньями, расчерченными пунктиром по линиям разделки туш. Некоторое разнообразие вносило изображение дружески обнявшихся мужичков. Расстроенная женщина у них за спиной промокала глаза платочком. Надпись на плакате гласила: "Настоящий мужчина предпочитает рыбе мясо".

Всю обстановку составляли стол и три стула. Но то, что лежало на столе, стоило двести тысяч долларов.

Там были разложены маленькие пакетики с очень мелким белым порошком. У стола стояло ведро, до краев наполненное кровью и мозгом животных. Один цельный мозг лежал в стальном лотке на столе, в разрезе виднелось что-то, завернутое в пластик. Здесь же разместилось все необходимое для фасовки и упаковки героина: тысяча пустых капсул из-под бенадрила (прозрачные половинки отдельно, розовые отдельно), банки с маннитолом и эпсомскими солями для разбавления, аптечные весы, сито, скалка, сотни ярких разноцветных баллончиков, которым предстояло принять заново наполненные капсулы партиями по двадцать пять штук, и (странно, подумал Чандлер) широкий, блестящий мясницкий нож.

Справа за столом восседал неслыханно толстый китаец, какого Чандлер не видывал: жирный Будда, триста с лишним фунтов дрожащей как желе плоти. Перед китайцем стояла большая фарфоровая ступка.

Напротив гиганта сидела Дженни Копп – рукав закатан, на внутреннем сгибе локтя алеет единственная капля крови. В руке Дженни держала пустой шприц. Она вряд ли была старше двадцати лет, но наркотики сделали свое дело, и лицо ее казалось лицом сорокалетней. Заметив остекленелый взгляд Дженни, Цинк понял: она сейчас где-то за несколько световых лет от этой комнаты.

Лицом к двери за столом сидел второй мужчина, в поблескивающей цепями кожаной куртке байкера. Хотя его тело безгласно заявляло: "Я качаю железо", – лицо было размалевано, как у продажной девки: лиловые веки, нарумяненные скулы, алые от помады губы. На куртке эмблема мотоклуба "Охотники за головами".

Когда Чандлер вломился в комнатушку, Кожаный выхватил из-за пояса револьвер.

Первая пуля, выпущенная в спешке, прошла в нескольких дюймах от головы Цинка и отколола кусок штукатурки от стены за высаженной дверью.

Когда "магнум" вновь плюнул огнем, Чандлер откатился влево.

Второй выстрел Кожаного проделал в полу там, где только что была голова Цинка, отверстие величиной с мячик для гольфа. Полетели щепки. Комната наполнилась оглушительным грохотом, точно стреляли из пушки. Дженни Копп, ошеломленная этим двойным громом, вскочила со стула и оказалась между Цинком и байкером. Третья пуля, выпущенная Кожаным в упор, досталась ей. Она вошла в правый бок Дженни и, зацепив позвоночник, изменила траекторию полета. Дробя кости и хрящи, пуля вышла наружу, разворотив девушке спину. Дженни швырнуло на Цинка.

Чандлер (он теперь лежал на животе) выстрелил четыре раза подряд.

Кожаный как раз поднимался из-за стола. Первая пуля угодила ему в низ живота, вторая – в живот, третья – в сердце. Четвертая и последняя попала в голову.

Кожаный рухнул на стену, выбив единственное окно. Будда неуклюже пошел на Чандлера, сжимая в мясистом кулаке нож.

"Надо попасть в голову, иначе эту тушу не уложишь, – подумал Цинк. – Тут нужен сорок четвертый".

Но прицелиться он не успел – Будда бросился на него.

Занеся нож, он схватил Чандлера за руку с пистолетом и рывком поднял инспектора с пола. Цинк успел спустить курок и попал огромному китайцу в грудь. Не обратив на это никакого внимания, Будда вывернул Чандлеру руку, и пистолет оказался направлен в стену.

Цинк перехватил "Смит и Вессон" свободной рукой.

– Ах ты херосос, – прошипел Будда, брызгая слюной.

Цинк вдруг сунул пистолет в открытый рот толстяка, с силой уводя рукоятку вниз, чтобы ствол поднялся под нужным углом. "Сам пососи, сука", – подумал он.

И выстрелил.

Как ни был толст череп китайца, он не сумел остановить пулю тридцать восьмого калибра, выпущенную из "Смита и Вессона" непосредственно в полости рта. Она прошила черепную коробку, разрывая мягкую серую ткань покоившегося там мозга Будды, и в облаке костяной крошки вышла через темя.

Чандлер резко отпрянул, и вовремя: выпавший из руки Будды нож с глухим стуком вонзился в пол. Освобожденный из цепких пальцев великана, Цинк осел на пол, а грузное тело китайца стало медленно валиться назад.

Падая, Будда зацепил стол, и ступка, полная размешанного с наполнителем зелья, опрокинулась. Воздух в комнате побелел, словно внезапно пошел мелкий снег, а пол стал темно-алым – это с грохотом перевернулось ведро. Вокруг Цинка Чандлера разлилось месиво из мозга и крови животных.

– Т-твою мать! – выдохнул Цинк. Потом он сел и постарался успокоиться.

Семнадцать лет он служил в Канадской королевской конной полиции, но за этот срок его лишь дважды вынуждали применить оружие. Во второй раз – сегодня.

Когда костяные пальцы Смерти отпустили его плечо, у инспектора Цинка Чандлера затряслись руки.

* * *

Англия, Лондон

Воскресенье, 5 января, 1:10

Прибыв на Казн-лейн, Хилари Ренд увидела, что отряд по борьбе с терроризмом работает в очень сложных условиях.

Во-первых, из-за повреждения линии электропередачи улица тонула в темноте. Во-вторых, переносных дуговых ламп, доставленных из Ярда, не хватало, чтобы целиком осветить место происшествия. И, наконец, метель вконец разыгралась, и не было никакой возможности разбить пространство в радиусе двухсот метров от места взрыва на сектора, чтобы затем методично прочесать развалины в поисках вещественных доказательств. Честно говоря, задувало так, что Ренд пришлось добираться на метро.

Перед пивной с вылетевшими окнами разговаривали двое, закутанные в пальто. Крутящиеся снежные хлопья быстро превращали их в мультипликационных снеговиков. Один был из особого отдела, другой – из отдела расследования убийств. Их дыхание застывало в морозном воздухе белыми облачками, в какие вписывают реплики персонажей комиксов.

– Хилари!

– Привет, Джим. Дерик...

– Шеф?

– Это не может быть ИРА?

– Вряд ли, – усомнился человек из особого отдела. – В свете последних событий...

– А что это насчет цветов, Дерик? Старовата я для тайных воздыхателей.

Детектив-инспектор Дерик Хон поплотнее запахнул воротник пальто в тщетной попытке удержать тепло. Проклятием этого человека средних лет была лысина, и он старался по возможности не появляться на людях без шляпы. Сегодня Хон щеголял в теплой шапке из канадского бобра.

– Незадолго до того, как я вам позвонил, в управление поступил букет. Я прочитал сопроводиловку и позвонил хозяину цветочного магазина, откуда прислали цветы. Его зовут Алан Мак-Грегор, "Торговля цветами Мак-Грегора, Ист-Энд". Мистер Мак-Грегор сказал, что в пятницу он получил по почте несколько десятифунтовых банкнот и письмо с просьбой отослать два букета цветов по прилагаемым адресам. Письмо было подписано: "Элейн Тиз". Кто это, он не знает. Первый букет, из клевера, просили отослать в субботу, к половине одиннадцатого вечера, в "Римские парные бани" на Казн-лейн. Второму букету, из гортензий, вскоре после первого предстояло отправиться по другому адресу. Однако заказчица умолчала о том, что это адрес Нового Скотланд-Ярда. Мистер Мак-Грегор не сумел в это время года достать нужные цветы и заменил их по своему разумению. Пока мы с ним говорили, в Ярд пришел вызов: взрыв на Казн-лейн, в "Римских парных банях". В тех самых банях, куда предназначался первый букет. Ну я и позвонил вам.

Старший суперинтендент Хилари Ренд нахмурилась и покачала головой.

– А не получал ли Мак-Грегор вместе с заказом записки, которые просили бы отослать с букетами?

– Да, – ответил Хон. – Мак-Грегор получил две десятки, заказ и инструкции, а еще – две запечатанные карточки, их просили доставить вместе с цветами. Второй букет не предназначался никому конкретно. В управлении конверт с карточкой вскрыли, чтоб посмотреть, для кого цветы.

– Где эта карточка?

– На пути в лабораторию. Но у меня есть фотокопия.

Детектив-инспектор вынул из кармана пальто листок бумаги и протянул Ренд. Человек из особого отдела посветил фонариком, и старший суперинтендент прочла:

Хилари! Сделай их всех. Джек.

Сторонний наблюдатель

Ванкувер, Британская Колумбия

10:07

– Этот малый – Чандлер – портач.

– Тогда, Кэл, его бы не поставили на эту работу.

– Да ладно, Бэрк. Я читал его досье. Как, по-твоему, называется то, что случилось десять лет назад в Мексике?

– "Напортачил" здесь ни при чем.

– Да брось. Его напарнику всадили шесть пуль в затылок. Твой портач Чандлер не явился на стрелку.

– Из-за твоегооттавского коллеги.

– Ну да, конечно. Вали все на нас.

– Твой человек подставил их. Что он, не знал, что у мексиканских легавых рыльце в пушку? Не знал, что им платят? Какого черта он связался с тамошней полицией? Дело курировало Американское агентство по борьбе с наркотиками.

– Почем ты знаешь?

– Послушай, мексиканский легавый назвал Чандлеру неправильное время, согласен? Цинк пропустил стрелку, и его напарника застрелили. Это ведь твои мальчики привлекли к делу местную полицию?

– Ты сам-то бывал в Мексике, Бэрк? Имел дело с этой публикой? Их полиция работает не лучше их телефонной сети. Могло выйти недоразумение.

– Враки, Кэл. Мы с тобой оба видели директиву Департамента юстиции. И ты знаешь, там стояло совсем не то, что передали Цинку мексиканцы.

– Это Чандлер так говорит. Может, он сам облажался, а после напридумывал черт-те что, чтоб замести следы. А дело Хенглера? По-моему, ясно, что твой Чандлер – попыхач. И портач.

– Цинк – хороший полицейский.

– Хорошие полицейские не срывают арест миллионной партии наркотиков ради спасения какой-то сторчавшейся девки.

– Ты нашей работы не знаешь, Кэл. Если не проявлять определенной лояльности, все информаторы разбегутся. Нельзя жертвовать ими во имя пресловутого "великого дела". Валюта полицейского – лояльность. То же с напарниками. Цинк знает это.

– И этим ты оправдываешь его партизанскую вылазку в мексиканские джунгли в семьдесят пятом году? Лояльностью? Лояльностью?Его напарник Эд Джарвис тогда уже лежал в могилке. Я называю подобные эскапады сведением счетов. Диво, что он и тут не напортачил.

– Цинк – человек принципиальный.

– Ну да. Расскажи это кому-нибудь другому. Верность напарнику. Плевать, что сорван арест. Лояльность к этой обколотой бабе. Подумаешь, лимон баксов псу под хвост! Пожалуй, лояльность у полицейского может обернуться недостатком.

– Да пошел ты, Уичтер. Ты просто не понимаешь.

Прокурор Кэл Уичтер – невысокий, худощавый, со светлыми вьющимися волосами над очками в тонкой металлической оправе – представлял Корону в Федеральном департаменте юстиции и считался местным экспертом в вопросах, связанных с юридическими аспектами перехвата и прослушивания телефонных разговоров. Несколько лет тому назад в Оттаве приняли акт "О защите частного пространства граждан". Официально этот документ должен был оградить канадцев от неоправданного электронного вторжения полиции в их личную жизнь. На деле, однако, произошло нечто прямо противоположное – "жучки" в телефонной сети принялись плодиться с космической скоростью. Запишите что-нибудь черным по белому, и полиция истолкует все шиворот-навыворот.

Кэл Уичтер безжалостно эксплуатировал новый закон для продвижения по служебной лестнице, ибо превратил прослушивание телефонных разговоров в личную кормушку.

– Давай на минуту забудем про Цинка, – попросил королевский обвинитель. – Расскажи лучше, что дали "жучки" на телефонах Хенглера.

– В смысле наркотиков – ничего, в смысле пленок – кое-что.

– Черт возьми, опять местным повезло. Пусть даже это занюханная порнуха.

– Желчный ты тип, Кэл.

– А ты, дружище, что-то чересчур пресыщен для суперинтендента Королевской конной полиции.

– Желчный и с дерьмецом.

– Да ну? Что ж, давай по новой прополощем грязное белье и посмотрим, что за пакость всплывет.

Бэрк Худ отдал службе в полиции двадцать девять лет. Упрямо стиснутые губы придавали ему сходство с герцогом Эдинбургским, и при взгляде на него тотчас становилось понятно: вот полисмен, который любогоюриста считает пройдохой.

Когда-то давно некий детектив, сотрудник нью-йоркского управления полиции, сказал суперинтенденту: юристы, занимающиеся уголовными делами, бывают трех сортов: Старые Пердуны, этакие Кларенсы Дарроу – быстро стареющие субъекты, которые упорно теребят помочи, хотя их брюки поддерживает ремень; Белые Штиблеты – ловкачи в синих тройках в тончайшую полоску, акулы, для кого юриспруденция – источник немалых доходов; и, наконец, Панкующие Рокеры, дети поколения, пережившего Вьетнам и Уотергейт, твердо знающие, что система – дрянь и что у поножовщины нет правил.

Кэла Уичтера Бэрк Худ считал бюрократическим вариантом Белых Штиблет.

– Ладно, Бэрк, – услышал он голос Уичтера. – Начинаем постирушку. Первое: мы знаем, что Рэй Хенглер по самое некуда сидит в наркотиках. И речь не о каких-то там паршивых амфетаминах. Хенглер занимается "китайским белым" – простенько, без затей и всего восемь процентов примесей.

Второе: мы знаем, что его зелье распространяет банда, именующая себя мотоклубом "Охотники за головами". Еще мы знаем, что на деньги Хенглера снимаются порнофильмы. Полиция нравов утверждает, что, по слухам, в конце прошлого года он профинансировал очередную похабель, где в финале одного из актеров прикончили по-настоящему. Неопровержимых улик на этот счет нет, но оснований начать судебный процесс и без того оказалось предостаточно.

Третье: нам до сих пор не удалось выявить связи между Рэем Хенглером и мотошайкой.

И четвертое: без этого его нельзя арестовать за распространение наркотиков.

Что мы делаем? Вызываем "мидасских метких стрелков"? Идем на поклон к Чипу и Дейлу? Нет, привлекаем к делу меня. Я по просьбе местных ребят ставлю телефоны Хенглера на прослушку, и теперь у нас полно трепотни о порнушке и ни полсловечка – о наркотиках.

Что же, опять-таки, мы делаем? Вызываем американскую морскую пехоту? Техасских рейнджеров? Бэтмена и Робина? Нет! Тебе стукает в голову, что нужно найти кого-нибудь незасвеченного, пусть, мол, встрянет в Хенглеров гешефт. Кто же твой кандидат? Ну конечно, Цинк Чандлер! Вот кто нам нужен! И тогда из... откуда он прилетел, Бэрк? Из Лондона? Ага, из Лондона прилетает Цинк, Сотрудник Специального Секретного Отдела. Я-то, понятно, пустое место. Чего меня спрашивать, верно? Это вы – Королевская конная полиция. Это ваши игры. А у меня всего-то голова на плахе и замешанные в эту историю денежки налогоплательщиков, этак с лимон зеленых. Ясное дело, я никто.

Ладно, оставим лирику. В городе появляется Цинк – якобы большой охотник до зелья и денег у него куры не клюют. Он начинает копать и в конце концов выходит на эту Дженни Копп. Дженни вроде бы живет с кем-то из банды, хотя мне казалось, все эти "Охотники за головами" – охотники до мальчиков.

Дженни дает Цинку понять, что, пожалуй, могла бы ему помочь. Что у нее есть связи. Но потом вдруг пугается. Чует легавого. Тогда он выкручивает ей руки.

А что же я, Бэрк? Слушаю: бип. Боп. И – чем черт не шутит? – снова: бип.

Цинк тем временем загоняет Дженни в угол: шьет ей хранение героина, который она вдобавок пару раз толкала. Суши сухари, детка. Бедная цыпочка без марафета корчится на полу... Так может, выгодней не ломать комедию?

Дженни девушка умная – разумеется, какой выбор у наркоманки. Она говорит Цинку, где происходит передача товара, и сдает Хенглера. Самой ей отводится роль осведомительницы. Потом, когда все закончится, Дженни сможет упорхнуть. Никаких обвинений. Новое имя. Смена места жительства за счет Канадской королевской конной полиции и ежемесячно – чек на некоторую сумму. Девчонка, Бэрк, соображала, на что идет, и приняла решение. Мы с тобой никогда не узнаем, где вышла промашка. Дженни была подопытным кроликом – никто другой в шайке наркотиками не баловался, – и Цинк понял, она наверняка в курсе поставок. В тот раз, когда ее вызвонили на пробу, шайка получила что-то новое. А может, они решили, что Дженни слишком много знает. Короче, бабу постановили убрать. Болваны!

Я, Бэрк, между прочим, вовсе не такой бездушный осел, как ты полагаешь. Но я твердо уверен: в этой жизни каждому воздается по заслугам.

Цинк между тем уже вышел через Дженни Копп на байкеров. Кое-что из последнего поступления предназначалось ему. Тогда он смог бы определить общий объем продаж, хенглеровских в том числе.

Дженни Копп свела Цинка с байкерами – и ее роль завершилась. Конечно, Цинк не знал, когда приходит та или иная конкретнаяпартия товара, но это никого не интересовало – мы тогда не были готовы вмешаться. Мы еще не добрались до Хенглера. Так что назначенная на вчерашний вечер встреча с бабенкой, скорей всего, дала бы Цинку лишь бесполезную информацию, которая...

– Заткнись, Уичтер! – перебил Худ. Он покраснел как свекла и медленно лиловел. "Хватит, наслушался", – думал он. – Хенглер мог объявиться во время передачи товара.

– Нет, не мог! – отрезал Кэл Уичтер. – Хенглер слишком много сил положил на то, чтоб держаться в тени. Не стал бы он походя все губить.

– Ну да! Ты сам доверил бы такой объем зелья чужим рукам? Даже Аль Капоне не гнушался присутствовать при крупных сделках. Где наркотики, там не может быть доверия.

Юрист покачал головой.

– Бэрк, в более крупных масштабах это мура. Итак, Дженни Копп доложила нашему Цинкуше, что вскоре в помещении бойни состоится передача товара. Он не знал, когда точноэто произойдет? Ну и что? Зато он знал достаточно, чтоб смекнуть, что вы установили наблюдение, и, значит, мы засечем Хенглера, если тот объявится. Так какого черта твой хваленый Чандлер поперся туда и все изгадил? Из-за того, что назначил бессмысленную встречу, а когда Копп на нее не явилась, заподозрил неладное? Оттого, что на свой страх и риск отправился на бойню, нашел на земле возле одной из машин знакомую сумочку и решил, что бабенка вляпалась? Поэтомуон ворвался в здание, ухлопал двоих, ранил третьего, сорвал арест миллионной партии героина – и заодно мимоходом угробил Дженни Копп?

Мы подобрались чертовски близко, Бэрк. Чертовски близко. И вдруг этот урод изгадил нам всю малину из-за какой-то сторчавшейся дешевки, замазанной выше крыши. Как ни верти, она того не стоила!

В глазах Бэрка Худа засветилось отвращение.

– В одном ты прав, Кэл, – сказал он. – Я действительно думаю, что ты осел. Чандлер очень хороший полицейский.

– А вчера напортачил.

– Нет, не напортачил. Вчера он вел себя не хуже, чем в семьдесят пятом, в Мексике, когда прихлопнул опиумный канал...

В закрытую дверь кабинета Бэрка Худа коротко и резко постучали.

За ней стоял инспектор Цинк Чандлер.

* * *

Понедельник, 6 января, 7:02

«Hijo de tu puta madre! Trinquinuela!»^[9] – рычит один. «Hijo de la chingada!»^[10] – отвечает другой. Цинк Чандлер наблюдает за ними с пятидесяти футов, из кустов.

Мексиканец, которому кажется, что его обыграли нечестно, поднимается из-за стола с мачете в руке. Он высокий, тощий, остроносый, с широкими индейскими скулами и вислыми усами подковой. Верхняя часть его лица заметно светлее коричневого от загара подбородка: сюда, защищая глаза от солнца, падает тень большого сомбреро.

Его партнер замирает за столом с картами в одной руке и бутылкой текилы – в другой. Он сидит очень неподвижно и, щурясь, пристально смотрит в глаза противнику, пытаясь смутить. Наконец Косоглазый кладет карты на стол, не спеша протягивает руку и упирается ладонью в трухлявый пень гваяканы. Он подносит бутыль к губам, выливает обжигающую жидкость себе в глотку и лишь тогда тоже берется за мачете.

Косоглазый, видит Чандлер, намного крепче большинства местных мужчин. В лице его есть что-то от предков-ацтеков – выступающие скулы, тонкогубый рот, длинные черные волосы и темные, близко посаженные глаза. Его торс облегает насквозь пропотевшая гуаябера, лоб повязан полоской змеиной кожи.

Чандлер берет бинокль, чтобы подробнее рассмотреть этих двоих. Он скользит внимательным взглядом по контурам их тел в поисках предательских выпуклостей там, где под одеждой спрятано оружие. С удовлетворением заключив, что мексиканцы вооружены только мачете, он наводит бинокль на точку, расположенную двадцатью пятью футами правее.

Там к стволу большого дерева сапоте лениво привалился третий, он дремлет в обнимку с автоматической винтовкой. У него сиеста. Даже гневный вопль Сомбреро не вырвал его из объятий сна. Он не похож на индейца, скорее это испанец: кожа у него почти совсем светлая, густо усеянная веснушками. Подбородок зарос колючей ярко-рыжей щетиной. К дереву сапоте, не дающему рыжему упасть, прислонены еще две винтовки.

Цинк Чандлер оценивает расстановку сил.

Он знает, следует очень осторожно относиться ко всему, что видишь в джунглях, – искусству видеть в джунглях нужно учиться. Ведь солнце здесь просачивается сквозь плотный полог густой листвы, рассыпая в глубокой тени островки ослепительно-яркого света. Это раздробленное сияние, в свою очередь, растворяет очертания предметов в беспорядочном чередовании светлых и темных пятен, словно военная маскировка, и в итоге можно увидеть то, чего в действительности нет, или, хуже того, что-нибудь не заметить.

Цинк должен удостовериться, что убийц Эда всего трое.

Краски джунглей – серое и коричневое древесных стволов, красное и желтое гниющих листьев, прохладная зелень подлеска и лиан и блеклая высокого свода ветвей – столь насыщенны и ярки, что кажутся ненастоящими. Однако самое поразительное, думает Цинк, это зловещая, странная тишина.

Он внимательно изучает подлесок, выискивая затаившегося четвертого. Никого не обнаружив, он, довольный, вновь сосредоточивается на троих наркокурьерах. Распластанный на земле, он чуть-чуть поворачивается и тянет из-за пояса свой сорок пятый. Сняв пистолет с предохранителя, он осторожно помещает его прямо перед глазами и целится в сердце человеку с винтовкой.

Звяк! Металлический лязг тревожит течение его мыслей: Косоглазый и Сомбреро все-таки сцепились. Мачете сердито сверкают на солнце.

Услышав звон оружия, Рыжая Борода встрепенулся. Он резко опускает винтовку к поясу.

Цинк держит пистолет двумя руками, упираясь локтями в землю.

Он нажимает на курок – и начинается безумие.

Рыжая Борода из светлокожего мексиканца вдруг превращается в напарника Цинка, Эда, с пробитой в шести местах головой. Пуля, выпущенная Цинком, попадает Эду в лицо, и оно разлетается вдребезги, остается только багровый зев, и оттуда несется пронзительное: «Чандлер, сукин сын, ты убил меня!»

«Нет», – шепчет Цинк.

«Да», – отвечает рассудок.

К Чандлеру мчатся Косоглазый и Сомбреро, размахивая мачете, словно пираты.

Выстрел, другой. Гром, грохот. Мексиканцы спотыкаются, опрокидываются, падают.

И тут Косоглазый перекатывается на живот и смеется, потому что...

...потому что полоска змеиной кожи, обвязанная вокруг его лба, оживает.

Чандлер цепенеет, не веря своим глазам. Он обливается потом, сердце начинает стучать тяжело, часто. Где-то в густых высоких кронах пронзительно звенит цикада. Воздух тоненько поет голосами тысяч москитов. Журчит, впитываясь в землю, кровь Косоглазого и Сомбреро, шипит змея-повязка, и в этом «ш-ш-ш-ш-ш» Цинк слышит сиплый обвиняющий голос Дженни Копп: «Чандлер, сукин ты сын. Ты и меня убил!»

«Нет», – шепчет Цинк.

«Да», – отвечает рассудок.

Змея медленно, очень медленно соскальзывает с головы Косоглазого. Цинк, парализованный, смотрит, как она подползает. Он понимает, нужно стрелять, но не может поднять руку – пистолет, кажется, весит добрую сотню фунтов.

Змея – это рабо де уэско, костехвост – поднимает ржаво-бурую голову, показывая брюхо, грязно-белое с легкой желтизной. Вдоль спины у нее идут черные галочки, а хвост сужен в тонкий костяной шип.

Цинк чувствует укус и закрывает глаза.

«Да, – шепчет он, сдаваясь. – Ваши смерти на мне».

Стрелы боли, зародившейся в укушенной ноге, пронзают все тело Цинка, все печенки и селезенки. Сердце бешено колотится, выпрыгивает из груди, кожа становится влажной, холодной. Цинк понимает, тело предало его – кровь, сметая все барьеры, затопляет рот и тонкими струйками сочится из ноздрей, а потом весь он покрывается кровавой испариной, словно...

* * *

– О Боже! – охнул Чандлер, садясь в постели.

Несколько мгновений – коротких, тревожных, когда сердце продолжало отчаянно трепыхаться в груди, а по лицу текли струйки пота, – он не мог понять, где он. Потом страшный сон развеялся. Цинк выпростал ноги из-под одеяла и неуверенно поднялся, пытаясь сориентироваться.

Он находился на восьмом этаже отеля "Прибрежный".

Взглянув на часы, Цинк подумал: он проспал тринадцать часов.

Потом как был, в одних пижамных штанах, подошел к окну, раздернул занавески и открыл балконную дверь.

Его слух незамедлительно атаковали звуки просыпающегося Ванкувера: невнятный рев гидросамолета, взлетающего из Внутренней Гавани, в котором тонуло мерное пыхтение лениво шлепающих по воде буксиров; шорох шин автомобилей, проносящихся по дамбе через парк; пронзительные крики чаек и сквозь них – хруст гравия под кроссовками утреннего бегуна восемью этажами ниже.

Чандлер подхватил с постели одеяло, набросил его на плечи и набрал номер гостиничного бюро обслуживания.

Слушая гудки в трубке, он провел рукой по заросшему щетиной лицу. Цинка била дрожь: свежий ветер с моря, влетая через окно, забирался под одеяло и осушал ночной пот. Порывшись в карманах рубашки, наброшенной на спинку соседнего стула, Чандлер обнаружил, что у него опять кончились сигареты.

На звонок ответил приветливый деловитый голос.

Цинк заказал:

– Кофе. Черный. И пачку "Бенсон и Хедж".

Он повесил трубку и вернулся к балкону.

Ветер с залива ударил ему в лицо, ожег холодом до слез. Цинк прищурился от яркого солнца и велел себе расслабиться. Тело одеревенело, мышцы ныли от чересчур долгого сна, но несмотря на столь затяжной отдых, инспектор Чандлер не чувствовал себя бодрым и свежим.

За Внутренней Гаванью сверкали снежные шапки величественного Берегового хребта. Утреннее солнце прорывалось сквозь низкие тихоокеанские тучи, расплескивая по Лайонс и Сайпресс-Боул медь и золото, и высоко на ледяных склонах вспыхивали и искрились ярчайшие блики.

Серо-зеленую морскую гладь у подножия гор морщила рябь; лодки покачивались на зыби, как хэллоуиновские яблоки в бочонке.^[11] Застыл, перешагивая через узкое устье бухты, мост Лайонс-Гейт, Львиные Ворота, одной ногой на Северном берегу, другой – в парке Стэнли.

Громкий стук в дверь оторвал Чандлера от созерцания.

Цинк снимал этот номер в качестве богатого транжиры. Именно сюда в первый раз звонили "Охотники за головами", поэтому, несмотря на уверенность в том, что за дверью официант, он, памятуя о событиях субботнего вечера, решил: осторожность не помешает.

Прикрывая одеялом пистолет, Чандлер открыл дверь и отступил в сторону от наиболее вероятной траектории выстрела.

Поверх серебряного подноса с кофе и сигаретами на него взглянул прыщавый юнец:

– Ваш завтрак, сэр.

"Сторонний наблюдатель, – думал Цинк. – Вот кто я. Мне кажется, жизнь напролет я гляжу на происходящее со стороны".

Он пустил душ на полную мощность и закрыл глаза.

Сперва Эд Джарвис. Теперь Дженни Копп.

"У твоего напарника Эда был выбор. Он знал, чем рискует, когда шел служить в полицию. А какой выбор был у Дженни? Ты припер ее к стенке".

– Ты... ты легавый!..Господи Иисусе!

– Тише, Дженни. Если нас услышат, несдобровать тебе. Не мне.

– Легавый! – прошептала она. – О боже!

– Можно подумать, ты никогда раньше не попадалась.

– Так – ни разу.

– Век живи, век учись.

– Цинк, ради Бога, не позволяй...

– Заткнись и слушай. Выбор у тебя простой. Либо я сейчас арестую тебя, Дженни, и ты будешь в камере сперва загибаться от кумара, пока у тебя кишки глоткой не выйдут, а потом год, два, три тосковать по игле. Либо я отпускаю тебя, и ты работаешь на нас. Будешь паинькой, сможешь выйти сухой из воды. Но попробуй меня наколоть, и я пущу слушок, что Дженни Копп ссучилась по доброй воле.

– Ты... ты не сделаешь этого.

– Ты уверена?

– Что-то мне нехорошо, – выговорила Дженни, отворачиваясь. Ее вырвало прямо на пол кафе. Чандлер поднялся и вытолкал ее за двери.

– Цинк, мне надо с тобой повидаться. – Это уже неделю спустя. В канун роковой субботы.

– В чем дело, Дженни?

– Я боюсь.

– Что, партия и впрямь приходит сего...

– Помоги мне, Цинк, пожалуйста!

И телефон умолк.

Бух!– час спустя Дженни Копп получает пулю в сердце. Из-за того, что – ну же, признайся – ты ее подставил.

Сперва Эд Джарвис. Теперь Дженни Копп.

Валяйся всю жизнь в дерьме – поневоле начнешь марать других.

Даже тугим струям воды не смыть вины.

* * *

8:43

Чандлер завтракал в захудалой грязной забегаловке возле здания службы общественной безопасности на 312-й Мейн.

В Ванкувере, в отличие от других административных территорий, полицейскую работу делает не КККП. Здесь есть собственный департамент полиции, собственные силы охраны порядка. Цинк ждал человека по фамилии Хоулетт, тянувшего лямку в отделе по борьбе с преступлениями против нравственности. Хоулетт обещал принести записи переговоров Хенглера.

Детектив опаздывал.

Ничто не действовало на Чандлера столь угнетающе, как утро, проведенное в районе притонов и ночлежек. За соседним столиком хриплым шепотом, едва слышным за шипением масла на кухне, переговаривались двое похмельных портовых грузчиков, один в охотничьей шляпе из шотландки, другой в бейсболке. Оба были в полупальто из плотного клетчатого драпа, с поясом и большими накладными карманами, и в башмаках с накладками из белого металла на носах. Обсуждалось спанье с бабами – "за", "против" и почем нынче это удовольствие.

Неподалеку, на другом краю ковра, черного от нанесенной с улицы грязи, сгорбился пропойца: небритое лицо, из-за сетки лопнувших кровеносных сосудов похожее на страницу атласа дорог, синие мешки под опухшими глазами, отвислые щеки. Пальцы в темно-желтых табачных пятнах разминали сигарету. Он ждал, когда наконец желудок будет в состоянии принять лосьон для бритья (флакон торчал из кармана). Лосьон назывался "Аква велва".

– Знаешь, зачем "Акву" выпускают трех разных цветов? – услышал Цинк. Один из грузчиков косился на флакон.

– Нет, – ответил другой.

– Чтоб алканы могли смешивать "Б-52".^[12]

За окном шумел дремучий лес разбитых надежд. Сразу за зданием суда, у дверей благотворительной организации, выстроилась вереница отверженных, закутанных в поношенные пальто с чужого плеча, – очередь за пособием. Усталый старик толкал по тротуару мимо здания службы общественной безопасности две самодельные тележки, заполненные всяким хламом, его земными сокровищами. Какой-то чудак на углу орал сам на себя.

– Еще кофе? – спросила подавальщица-китаянка.

Цинк кивнул.

Пока китаянка наполняла чашку, Цинк смотрелся в чайную ложечку. Отражение в вогнутом черпачке было перевернуто. "Как ты", – подумал он.

Грузчик за соседним столиком загадывал загадку.

– Какую рыбу ловят вдесятером на полсотни баксов?

– Ну? – спросил его друг.

– Блядюгу.

Дверь ресторанчика открылась, вошел мужчина, а за ним – двое тусклоглазых подростков с орущей стереомагнитолой. Из динамиков несся "Десперадо": "Иглз" настойчиво советовали Цинку, и вообще каждому живущему на свете, позволить кому-нибудь полюбить их, пока не поздно.

Хоулетт уселся за столик напротив Цинка (он походил на Роберта Митчема – сонный взгляд и все прочее, – только на руке недоставало двух пальцев) и сказал:

– Признаю, опоздал, но, ей-богу, я не виноват. Да чего там, сам знаешь.

– Конечно, – ответил Цинк.

Он посмотрел на папку в здоровой руке Хоулетта.

– Вот то, что удалось записать, вплоть до вчерашней ночи. В конторе у Хенглера, дома и в "Службе подкрепления фантазий" – это одно из его прикрытий.

Цинк взял папку.

– Спасибо.

– Может, объяснишь, чего это ты так воспылал к Хенглеру?

– Незаконченное дельце, – ответил Цинк.

* * *

10:59

В квартале от ресторанчика, в унылой небольшой комнате на Мейн-стрит Чандлер просматривал содержимое папки, которую вручил ему Хоулетт. Переговоры о продаже кино– и видеофильмов, об организации "поддержки фантазий" – и ни полслова о наркотиках.

Цинк положил папку и подошел к окну, смотревшему на подъезд здания суда. При водруженной над входом камере с телеобъективом, нацеленным на тротуар перед зданием, сегодня дежурил здоровенный детина лет под сорок по фамилии Карадон – длинные рыжевато-каштановые волосы, ухоженная борода и неискоренимое пристрастие к дрянной пище. Вытертый линолеум вокруг него усеивали пестрые обертки.

– Есть что интересное? – спросил Чандлер.

– Только черная шлюшка с неплохими буферами и очень даже недурственной кормой.

– А он не показывался?

– Пока нет, – ответил Карадон, и в эту минуту в комнату вошел третий мужчина.

В структуре Канадской королевской конной полиции существует несколько секретных подразделений. В частности, спецотделы "Н" и "Р" – ОсоН и ОсоР.

ОсоН расшифровывается как "особое наблюдение". Ядро отдела составляют десять специалистов по негласному надзору. Их речь пестрит выражениями вроде "агентурные подходы", "наружное наблюдение", "накрыть колпаком" и "работаем вариант "три машины". Здесь применяют методы ведения слежки, отшлифованные до тонкостей и опробованные британской, американской и израильской разведками. Однако люди из ОсоНа могли похвастать и особыми приемами – их вкладом в общее дело стало, например, использование компьютеров, радиомаяков, спутниковой ретрансляции, инфракрасной кино– и фотосъемки и биноклей со стабилизатором. Одного подозреваемого ОсоН нередко поручает сотне, а при необходимости и большему числу сотрудников. Билл Карадон был осоновцем.

В комнату же вошел сотрудник ОсоРа Кен Бенс – русый, голубоглазый и лопоухий добродушный северянин. Он вырос на Юконе, служил в Арктике и после переподготовки был направлен в Ванкувер. ОсоР, или "Особые методы расследования", – это электронные уши полиции.

– Чертова сырость, – сказал Бенс. – Окна из-за нее как запечатало, и от параболика никакого толку. Я пробовал найти укромное местечко внизу. Слишком рискованно, Цинк.

– Значит, перетопчемся, – ответил Чандлер.

– Что ты надеешься услышать? По-моему, эти пидоры на "Харлеях" – сявки. Тебе не кажется, что после субботней заварухи на бойне Хенглер ляжет на дно?

– Да, – согласился Чандлер. – Но он не обрубит свою последнюю связь с мотобандой, пока не убедится, что для нас он вне подозрений. Если он не хочет вылететь из дела, то ни за какие коврижки не похерит такой конец. Мыможем ошибиться раз, другой, третий. Он– только раз.

– Короче, чего делать? – Карадон не отрываясь смотрел в объектив камеры.

– Поймать парня в тот момент, когда он будет выходить из дверей. Если с ним выйдет адвокат Хенглера, пусть тоже попадет в кадр. Потом отправь наружку к дому Хенглера, к его видеостудии и к "Фантазиям". Фотографировать всех входящих и выходящих. И поставить телефон адвоката на кнопку.

Кен Бенс присвистнул:

– Это опасно, Цинк. Переговоры между адвокатом и его клиентами считаются конфиденциальными.

– Но не в том случае, если адвокат сам замешан в уголовщине. Кроме того, мне не нужны улики. Мне нужно нащупать след.

– Дело ведешь ты, – напомнил Бенс. – Если что, тебеотвечать.

– Попытка не пытка, – ответил Цинк.

Карадон вдруг резко выпрямился и запустил камеру:

– Вон они.

Чандлер навел бинокль на тех, кто стоял у подъезда городского суда. Один, в дорогой шубе из темной норки и норковой же шапке а-ля русский казак, держал затянутой в перчатку рукой адвокатский портфель. Второй, со стрижкой "ирокез", дрожал от холода в черной кожаной куртке.

Цинк видел, как шевелятся их губы, видел белый парок их дыхания. Видел щетину, отросшую на подбритых висках Ирокеза за время непродолжительного заключения, и очертания подвязанной руки под мотоциклетной кожанкой. Цинк, сторонний наблюдатель, наконец проник в их мир.

"Кто-то должен заплатить за смерть Дженни Копп, – думал Чандлер. – И, честное слово, Хенглер, я не понимаю, почему это должен быть только я".

Дичь

Англия, Лондон

Вторник, 7 января, 4:25

На полу подвала лежало полное собрание Г. Ф. Лавкрафта. Один том был раскрыт на "Зове Ктулху". Из-за закрытой двери-зеркала, ведущей в канализацию, тянуло слабым запахом крови и разлагающейся человеческой плоти. Гудел генератор, стены омывал голубой мерцающий свет телевизионного экрана.

Когда фермер, персонаж фильма Хичкока, распростерся в углу спальни, Вурдалак нажатием кнопки стоп-кадра остановил видеомагнитофон.

Подвальную стену за телеэкраном занимал коллаж из пятисот налезающих один на другой плакатов, кадров из фильмов и рисунков в жанре черной фантастики. В центре коллажа висела большая картина, изображавшая монстра с осьминожьей головой и массой скользких, холодных бахромчатых щупалец на месте лица – Великого Ктулху, вульвическое творение Лавкрафта, воплощение кошмара, преследовавшего писателя ночами, кошмара о матери, оскопляющей юного сына.

Подняв глаза к портрету Великого Ктулху, Вурдалак прошептал единственное слово: "Мама..."

* * *

7:11

Королевский адвокат Эдвин Чалмерс думал о своей любовнице, стараясь забыть о жене.

Думать о Молли удавалось без труда: последние восемь часов Эдвин провел с ней в постели, пил шампанское из ее пупка и глубокой ложбинки меж фантастических грудей и играл в десятки иных игр, рожденных восхитительно грязным, точно каирская сточная канава, воображением Молли. Однако позабыть о Флоренс было не так-то легко.

С первого взгляда на королевского адвоката Эдвина Чалмерса, худощавого педанта, становилось ясно, что он исполняет обязанности старшего юрисконсульта в адвокатской конторе, занимающейся весьма прибыльными гражданскими делами. Поверх костюма, купленного на Сэвил-Роу, на Эдвине было дорогое пальто от "Барберри", шею обнимало белое шелковое кашне, а крупную голову украшала норковая шапка, купленная в Москве.

Чалмерс предупредил жену, что обедает в Судебных Иннах,^[13] основанном в пятнадцатом веке питомнике адвокатов, если точнее, в Миддл-Темпл, и, возможно, задержится – но не настолько... И вот он стоял на набережной Виктории лицом к Судебным Иннам и спиной к Темзе, усталый, сильно под мухой, и тревожился, как бы Флоренс не заподозрила... нет, открыто не обвинила егов распутстве. Чалмерсу – адвокату и, значит, человеку, привыкшему ежедневно лгать, – сейчас, тем не менее, не шло в голову ничего, на чем можно было бы построить свою защиту. Поэтому, повернув прочь от высокой чугунной ограды Миддл-Темпл, он побрел по набережной, тщетно пытаясь придумать оправдание, которое Флоренс проглотила бы не поморщившись.

То, что он в стельку пьян, не облегчало задачу.

Небо на востоке зарозовело, и Лондон окрасился в цвет сверкающей бронзы. Справа от Чалмерса потоком расплавленного металла искрилась река. Впереди ослепительно сверкали Тауэр-бридж и купол собора Святого Павла.

Снег, выпавший в субботу, лежал на земле грязно-белыми островками. Однако слабые лучи утреннего солнца прогрели воздух, и почва задышала словно тысячью похороненных в ее толще замороженных легких, выталкивая на поверхность большие клубы тумана.

Чалмерс, погруженный в тревожные мысли, на заплетающихся ногах брел вдоль берега реки, то скрываясь в облаках тумана, то вновь появляясь и опять исчезая в сероватой пелене. Окружение было самое зловещее: слева к адвокату тянулись, чтобы задушить, узловатые голые ветви платанов, справа за ним безмолвно наблюдали чугунные змеи, обвившиеся вокруг фонарных столбов на подпорной стенке. Постукивание зонта Чалмерса по камням накладывалось на звук его неровных шагов.

Адвокат миновал черные громады корпусов и белые надстройки "Хризантемы" и "Президента", военных кораблей Ее Величества, пришвартованных у берега Темзы, и теперь, тяжело дыша, поднимался по пологому пандусу к мосту Блэкфрайерс, к его широким, приземистым красным быкам, к пролету белых решеток и ярко-синих арок, где катил двухэтажный автобус – прозрачный сквозной силуэт на фоне пылающего шара солнца.