Поскольку канадские юристы сотрудничали с ААА, один или два раза в год он посещал собрания адвокатов США, где у него вошло в привычку действительно "срываться с привязи". Срываться с привязи для Смоленски означало набираться в гостиничном баре, где частенько он объединялся с другими адвокатами, охотящимися за "кисками на каблучках", образуя группу из трех-четырёх "славных мушкетёров", которые шлялись по всему городу, в котором происходила встреча, по бесчисленным, следующим друг за другом кабакам, приставая ко всем водителям, чтобы они нашли им "самое горяченькое место в городе", до тех пор, пока в обязательном порядке не "слетали с катушек" в пять утра в каком-нибудь ночном китайском кабаке.

Так бывало всегда, но не на этот раз.

Вчера, после составления плана того, как выдержать пытку в суде, Арни вёл себя вполне благопристойно и спокойно спал до полудня. Проснувшись, он быстро оделся для обеда, даваемого членам ААА в музыкальном салоне – чёрный костюм, белая рубашка, красный в горошек галстук – и только потом наведался в гостиничный бар за порцией скотча. Всего одно мгновение потребовалось глазам Арни, чтобы привыкнуть к задымленному полумраку, затем он заметил китайскую «куколку» и чуть не спустил в штаны.

"Какова лисонька!" – подумал он.

На его взгляд китайская «куколка» была самым лакомым кусочком из тех, что ему когда-либо доводилось пожирать глазами. Она сидела в одиночестве у края стойки, потягивая сингапурский коктейль. Одета «куколка» была в красное шёлковое платье восточного покроя с высокими разрезами на бёдрах, её длинные ноги были соблазнительно скрещены, так, что одна алая туфелька покачивалась взад-вперёд.

Тёмные глаза были широко посажены на золотистом лице, а за ярко-красными губами виднелись, напоминающие жемчуг, зубы, в свободно распущенных чёрных волосах была заколота белая гардения – Арни решил, что это ожило видение из его "мокрых снов".

Со своим "большим мальчиком", сделавшим в его штанах стойку, он направился к стойке бара.

Двумя часами позже они находились в номере Арни на верхнем этаже отеля.

Восторженный законник раскинулся на королевских размеров кровати, его "большой мальчик" "выдав свою смазку" был расслабленным, словно спагетти. Прислушиваясь с эротическим предвкушением к шуму душа за закрытой дверью ванной, Смоленски думал: "Да, господа, жёлтые кошечки лучше всех". Он до сих пор удивлялся, что ему удалось уговорить Лотос Кван забраться между простынями.

Сегодняшняя ночь ознаменовала собой первый раз, когда Арни "отведал восточного окорока". Если не считать чёрной шлюхи, назвавшейся Полночью, которая выпотрошила его во время последней апрельской конференции на Каймановых островах, сексуальный опыт Смоленски ограничивался "уютной задницей" его жены. А также его книжонками и журналами.

Дома, в нижнем ящике его рабочего стола, запертом от Банни, его секретаря, Арни держал "помощь страждущему", которую он закупал каждый месяц. Не «Плэйбой» и "Пентхауз", этот никому не нужный мусор, а высококлассные издания вроде "Хастлера", «Клуба» и "Гента", журналов, по которым можно изучить девушек – действительно досконально изучить их, не отвлекаясь ни на что, кроме того, что помещалось между их ног. Арни был истым почитателем порноиндустрии, приносящей миллиарды долларов ежегодно. Он считал себя "знатоком".

Иногда, когда его жена уезжала из города, а дети были в школе, он любил одеваться в «исподнее» Вэнди, чтобы посмотреть, как он выглядит. Его жена носила вязанные панталоны, вздувавшиеся на талии, и плотный лифчик, предназначенный для того, чтобы поддерживать, а не для того, чтобы показывать. В своём воображении Арни видел себя в прозрачных или коротеньких кокетливых мини-трусиках, держащемся на тоненьких бретельках кружевном бюстгальтере, открывающем соски, с бёдрами, ласкаемыми чувственно-красным или порочно-чёрным поясом. Сетчатые чулки облегали его ноги – погружая Арни в низменный и грязный мир фантазии.

Лотос Кван явилась такой фантазией, внезапно воплотившийся в жизнь.

Всё произошло так, словно азиатка поджидала его в баре, заранее готовая к соблазнению. Могла ли их встреча быть предопределена, подстроена Эросом, явиться ожившей "мечтой сладострастника"? Всё, что бы Арни ни попросил Лотос сделать, китайская куколка выполняла с готовностью. Словно Кван так же нравилось "выставлять напоказ свои прелести", как Арни смотреть на них.

Когда дверь ванной комнаты открылась, Смоленски повернул голову. При виде обнажённой Лотос у него захватило дух. Кван демонстрировала себя так долго, что он начал опасаться, что это было игрой его воображения, сексуальным видением, пока он задремал. Стараясь, чтобы его голос не сорвался, словно у юнца, он смог прохрипеть:

– Хочешь сделать это снова?

– Сделать что?

– Ты знаешь. Как раньше.

– Скажи мне, Арни. Мне нравится слышать слова.

– Покорми меня, – произнёс он, подвигав языком. Лотос плавно опустилась на колени, её ноги раздвинулись над его лицом. – Горячая чертовка, – прошептал Арни, когда "мисс Киска" прильнула к нему.

Давно, в начале сороковых, когда Арни пошёл в школу, один из старших парней сказал ему, что китаянки отличаются тем, что "щель у них проходит с востока на запад, а не с севера на юг". Арни как раз находился в процессе опровержения надуманной теории (на самом деле он сделал это значительно раньше, но какая разница, верно?), в глубине души желая того, чтобы,"имея козочку вроде этой", сменить свою практику адвоката на работу, к которой он всегда стремился – фотографировать «муфты» для своих любимых журналов – когда дверь пожарного выхода, соединяющая его номер с общей галереей – та самая пожарная дверь, которую он забыл запереть после попойки минувшей ночи – распахнулась, и Макс Кавэндиш, член ААА из Канзас-Сити, всунул свою голову, чтобы возвестить:

– Арни, Мэрдока застрелили!

ГЛАЗ СЫЩИКА

8:41 пополудни

Когда-то были времена, когда все сыщики, гоняющиеся за убийцами, были крупными, сильными людьми, когда нельзя было стать копом из отдела по расследованию убийств, если ты не выглядел настоящим деревенским сукиным сыном. Какое-нибудь ничтожество сидело бы в комнате во Дворце Правосудия, холодной, словно лёд зимним днём, зная, что его люди носятся как угорелые, обеспечивая ему прыжок отсюда, как только подстроенная им ловушка захлопнется; аплодируя тому факту, что девяносто процентов констеблей, участвующих в засадах, должны буквально повеситься от зависти, если свет за дверью внезапно исчезнет. Умник выглянул бы в коридор за дверью, и единственное, что он увидел бы, была темнота. Затем постепенно до него дошло бы, что это из-за того, что пижон в дверях загораживает собой весь проход. Сыщик сказал бы вежливо и мягко: "Я хочу с тобой потолковать", – и секундой позже умник валялся бы в ногах у Мужчины, готовый вздёрнуть себя из-за своего собственного бойкого языка.

Когда позже дело попало бы в суд, адвокат ничтожества спросил бы: "Инспектор, вы не считаете, что угрожали физической расправой?" – На что сыщик из отдела по расследованию убийств, забавляясь, ответил бы: "Ваша честь, я ничего не могу поделать со своим ростом. Но я могу вас заверить, что я не дотрагивался до вашего клиента". – Правда состояла в том, что в те дни – в противоположность тому, что утверждают легенды – сыщикам не нужно было извлекать резиновые дубинки. Правда состояла в том, что вид Мужчины в сочетании с ростом громилы действовал не хуже резиновой дубинки.

Потом настали шестидесятые, и всё изменилось. Профессиональное образование затронуло США. Вскоре каждый смог получать одинаковую зарплату на любой работе, поэтому сыщик тех дней мог быть четырёх футов роста, съедать за обедом конфетку вместо мяса и пить "калифорнийский прохладительный" вместо неразбавленного виски. Вот черт, даже балетный танцор мог бы быть ищейкой этих дней.

Двое мужчин в «Седане» без номера напоминали о добрых старых временах.

Инспектора из отдела по расследованию убийств департамента полиции Сан-Франциско, они приняли вызов на четвёртом этаже Дворца Правосудия и теперь находились менее, чем в квартале от отеля "Карлтон-Палас". Впереди десяток патрульных машин перегородил проспект, пока патрульные с ручными фонарями обследовали крыши. Радио в «Седане» захлёбывалось от оживлённых переговоров в эфире.

– Крист, надеюсь, это займёт не больше часа, – сказал Мак-Гвайр.

– Имеем работёнку, – согласился Мак-Илрой.

– Помнишь, в прошлом году? Старую калошу на верфи? Чуть не пришлось праздновать там День Всех Святых.

– Какое дельце! Одно из твоих лучших.

– Только такого новичка, каким был ты, могло вывернуть на собственную рубашку.

– Заткнись. Пошли к остальным.

Подведя «Форд» к бровке, Мак-Гвайр заблокировал колёса и затянул ручной тормоз.

Если повезёт, когда они вернутся, машина будет всё ещё здесь, а не на расстоянии мили, взгрустнув на берегу у подножья холма. Когда оба гиганта выбрались наружу, ночная прохлада коснулась их щёк.

Мак-Гвайр, ростом шесть футов четыре дюйма и весом 260 фунтов, был американским ирландцем, родом из Нью-Йорка. Блондин с голубыми глазами, он приехал в Калифорнию, когда бичбои упивались солнцем, серфингом и развлечениями, удовольствиями и разгулом. Когда Дни св. Патрика быстро миновали, его голова была занята ежегодными заботами. "Отдел по расследованию убийств" хорошо звучит только для какого-нибудь набитого придурка на следующий день после попойки у Мака. Сыщики, болтающиеся по улицам, все были настоящими висельниками.

– Попробовал "Квелладу"?

– А?

– Ты всё время чешешь промежность.

– Думаю, что "Кремниевая Джуди" принесла мне неудачу.

– Тебе и твоим надеждам на офицерство, – сказал Мак-Илрой.

– Вот у одного моего друга однажды случилась неудача. Он был полевым геологом.

Нарвался на неё в тот день, когда заблудился в джунглях. Самолёту пришлось искать его целый месяц. Ему пришлось брить мошонку ножом и лить керосин себе на яйца.

Рост шесть футов три дюйма, вес 240 фунтов, напарнику известен как "Козявка".

Давно, в 64-м, когда работал в паре со Стенфордом, за решёткой был известен как "Штука". Имя Мак-Илроя на гэльском диалекте ирландского означало "сын рыжеволосого парня", весьма подходящая кличка, так как он был рыжий, словно морковка. Когда сыщики подошли к отелю, он вздрогнул при мысли о Маке, бреющем себе мошонку после одного из своих вечеров.

Красный-синий-красный-синий – сигнальные фонари на крышах автомобилей высветили их лица.

"ЗОЛОТОЙ ВО ВРЕМЯ МИРА, ЖЕЛЕЗНЫЙ ВО ВРЕМЯ ВОЙНЫ" – гласил испанский девиз на значках, приколотых к их курткам.

Когда коп, охранявший вход в отель, посторонился, чтобы пропустить их внутрь, один из газетных фоторепортеров встрепенулся и сфотографировал их.

Вспышка блеснула как раз в тот момент, когда Мак-Гвайр скрёб у себя в паху.

Вестибюль внутри был экстравагантным, с позолотой, высоким, украшенный фресками, лепным потолком и мраморной лестницей. В фонтане возле конторки портье херувим писал в бассейн обращаемой по кругу водой. Сразу за вестибюлем располагалось фойе с гардеробом, а рядом с ними – бильярдная под названием "Пузырьки шампанского". Толпа напоминающих муравьёв служителей закона роилась в танцзале, пока инспектора и полицейские пытались определить, кто есть кто, кто что видел и кто где был в тот момент.

Помощник окружного прокурора встретил сыщиков у дверей, ведущих к месту убийства. Его одежда и загорелое лицо были забрызганы кровью. Расположенная рядом комната была пуста, если не считать Мэрдока и тех, кто расследовал его смерть. Медик из службы коронера стоял, склонившись над останками.

– Мак, Мак, – сказал окружной прокурор, узнав обоих копов.

– Добрый вечер, Стэн, – сказал Мак-Гвайр, разворачивая брикетик жевачки "Ригли'з".

Мак-Илрой кивнул.

– Ну, так что здесь произошло?

Расстроенный прокурор ослабил узел своего галстука.

– Жертва – канадский судья, выступавший сегодня вечером. Он выступал перед нами в тот момент, когда был застрелен. Пуля прошла сквозь потолок; стреляли, должно быть, с крыши. Я был за передним столиком, рядом со сценой. Когда толпа запаниковала и бросилась к дверям, я позвонил в мэрию по прямому телефону и вызвал службу безопасности. Отель был оцеплен раньше, чем кто-либо смог из него выбраться.

Мак-Гвайр выдул пузырь.

Мак-Илрой произнёс:

– Хорошая работа. Толпа на улице была бы похожа на пойманную рыбу в садке.

– Не разделяю твоего веселья, – сказал окружной прокурор. Тема конференции – "Как сделать улицы Америки безопасными". Основным докладчиком прошлым вечером был сам помощник губернатора.

Трое мужчин пересекли музыкальный салон и подошли к телу Мэрдока. Вместе с ними подошли несколько санитаров из патологанатомической лаборатории.

– Ну и месиво, – сказал Мак-Гвайр. – Где верхняя часть его головы?

– Вы н ней стоите, – сказал медик. – Смотрите не поскользнитесь на крови.

Мак-Илрой согнулся над телом.

– Глаз ищейки, – сказал Мак-Гвайр, прикрывая веко и показывая на свой глаз.

Медик воспринял это как чёрный юмор, обычно распространённый среди копов. Как своего рода двойную мораль отдела убийств. В действительности же Мак-Гвайр говорил: "Не упусти ничего". Оба Мака так давно работали вместе, что у них выработался свой собственный язык.

Мак-Илрой показал на отверстие в полу. Эксперт сфотографировал находку под всеми возможными ракурсами, затем один из баллистов извлёк пулю.

– Крепкая пуля, – сказал он. – Ни одной вмятины. А должны были бы появиться при пробивании стекла.

Помощники коронера приступили к работе со своими носилками и мешком для тела.

После того, как останки Мэрдока оказались на пути в морг, тот же техник воспользовался лазерным ружьём, чтобы проследить линию от отверстия в полу до отверстия в потолке. Мак и Мак последовали за большинством членов бригады на крышу отеля, ступая в облаке пыли, когда дверь лифта открылась.

– Чёрт побери! – воскликнул один из экспертов по волосам и волокнам, проклиная ветер, который завывал над головой. Любой след, который убийца мог бы оставить, был стёрт ветром.

Лазерный луч снизу падал на край крыши, отслеживая траекторию пули до того места, с которого стрелял убийца. Плотной группой техники приблизились к лучу.

Портативный купол был развёрнут так, чтобы накрыть выступ, затем спецы по волосам и волокнам откачали воздух при помощи роторного насоса. Мешок размерами сто на один фут не поместился бы в лаборатории.

Следующими вступили в дело эксперты-дактилоскописты и трассологи, которые засыпали выступ порошком. Им нужно было подождать, пока работа насоса не приведёт к тому, что порошок проявит любые возможные следы. И наконец баллисты определили место выстрела.

– "Винчестер Магнум"-30, – заявил баллист.

Оба Мака повернулись. Оба уставились на расположенный внизу музыкальный салон.

Сквозь стекло им было видно сцену, на которой Мэрдок произносил свою речь.

– Сложная задача, – произнёс техник, держа гильзу, помещённую в пластиковый пакет. – Только один выстрел. Стрелок что надо.

Сыщики по убийствам оставили бригаду, занятую на крыше, делать своё дело. Пока они ждали лифт, Мак-Гвайр сказал:

– Посмотри-ка вокруг, Мак. Куда стрелок пошёл? Ему некуда было деваться, разве что сигануть на улицу.

– Должно быть, ускользнул в отель или спустился по пожарной лестнице.

– Если в отель, то он затаился внутри.

– А если по пожарной лестнице, то он давно сбежал.

– Что ты скажешь на то, чтобы проверить аллею? – спросил Мак-Гвайр.

В дверях, ведущих на аллею, они наткнулись на Джоан Пассалья – шефа экспертов по пороху. Это была похожая на матрону дама с очками, висящими на цепочке, которая напоминала Мак-Гвайру его тётушку Би в Поукипси. Пассалья держала детали винтовки, завёрнутые в прозрачный кулёк.

– Эй, Джоан. Что это вы раздобыли?

Мак-Илрой сморщил лицо.

– Фу. Воняет, будто кто-то разбил тухлое яйцо.

– "Вальтер-WA2000", – сказала Пассалья. – Настоящий образец искусства, и стрелок оставляет его на месте преступления? Я нашла это на аллее, в сломанном состоянии. Снайпер после выстрела сбросил его с крыши. Ствол и затвор упали в бак для мусора, выставленный позади здания. Там, куда выходит служебный выход ресторана "Восхитительные морские кушанья".

Снаружи работала другая бригада экспертов.

– Леди и дж'мены, – сказал Мак-Гвайр, здороваясь с ними. Оба конца аллеи были перекрыты полицией. Пожарная лестница была справа от них.

Как только они оказались вне пределов досягаемости для чужих ушей, Мак-Илрой произнёс:

– Не нравится мне всё это, Мак. Профессиональный убийца приканчивает судью-иностранца прямо перед зданием тюрьмы. А предшествующей ночью помощник губернатора говорит: "Давайте очистим улицы". Что-то подсказывает мне, что этот приятель собирается заварить горяченькую кашу.

– Похоже на то, – согласился Мак-Гвайр.

– Внутри, должно быть, находится с тысячу законников, которых предстоит допросить.

– Если это не кошмар копа, то тогда я уж не знаю, что им может быть.

– Давай-ка выбросим это из головы, – сказал Мак-Илрой, когда они приблизились к пожарному выходу. – Нужно быть совсем уж пустоголовым, чтобы надеяться воспользоваться этим случаем для карьеры.

Мак-Гвайр выплюнул жевачку в ближайшую урну и в этот момент заметил пьянчугу, поскользнувшегося на лестнице. Не видя ничего кругом, он выкрикивал ругательства во все стороны.

– Самое время заглянуть в закон, – сказал Мак-Илрой. – Если мотив находится в Канаде, то не выходит ли это за пределы компетенции штата?

Глаза Мак-Гвайра скользнули по пожарному выходу, от пьянчуги до самой крыши.

– Раз уж мы впутались в это, – сказал Мак-Илрой, – давай-ка привлечём сюда и конную полицию. Кому-нибудь из них придётся приехать сюда. Неизвестный их заинтересует.

СУНДУК

Западный Ванкувер, Британская Колумбия

вторник, 14 марта 1987 г. 10:50 пополудни

Днём раньше у ДеКлерка раздался неожиданный звонок. Было восемь часов вечера, и он сидел, задрав ноги, в оранжерее своего дома в Западном Ванкувере, "Лунная соната" Бетховена сопровождалась тихим постукиванием дождя по наклонному стеклу крыши, его мысли были целиком заняты пятой главой "Завоевания Галлии" Цезаря, когда размышления были прерваны звонком телефона.

– ДеКлерк, – сказал он, повернувшись к микрофону, расположенному возле его кресла.

– Роберт, это Джек Мак-Дугал.

– Джек, мы давненько не виделись.

– Да уж, четыре года, не меньше. Я тебе помешал?

– Только в чтении книги.

– Уделишь мне пару минут? Это очень важно.

– Запросто.

– Я в Дундараве. Через десять минут я смогу быть у тебя.

– Кофе или чай?

– Кофе, пожалуйста.

Джек Мак-Дугал, вспомнил ДеКлерк, был человеком деревенским и западным. В доме был только один альбом, который соответствовал его вкусу, кассета, которую брат Дженни прислал ей шесть лет назад. Сварив кофе, ДеКлерк поставил в стереомагнитофон "Идя туда, куда уходят одинокие" Мерля Хаггарда.

Джек Мак-Дугал, который постучал в дверь, явно недавно несколько раз поскользнулся. Обычно он тщательно одевался в стиле времен короля Георга, но сегодня ночью его синий блейзер и серые фланелевые брюки были измяты, словно пижама. Значок канадской королевской конной полиции, приколотый к нагрудному карману блейзера – голова буйвола под короной, окружённой кленовыми листьями – был в жёлтых подтёках от пролитого виски. Бессонница сделала его лицо опухшим, одутловатым и отвисшим.

– Знаю, я выгляжу, как пропойца, – сказал он, проходя вслед за Робертом через холл в гостиную и из неё в оранжерею.

Кроме «Ла-Зи-Бой» возле лампы для чтения ДеКлерка, все кресла в оранжерее были плетёными. Мак-Дугал занял место возле немецкой овчарки, спящей на персидском ковре. ДеКлерк тем временем наполнил две чашечки на кофейном столике.

– Ну, а теперь рассказывай, – сказал Роберт, пододвигая одну из чашечек к Джеку.

– Член депутатской комиссии хочет вытурить меня из Сил.

– Почему?

Мак-Дугал немного поколебался.

– Потому что я предпочитаю мужчин. – Тень неловкости пробежала по лицу ДеКлерка, что Джек ошибочно связал со своим признанием. Служа фоном, Мерль исполнял "Магазин одежды", вскоре должна была последовать "Половинка мужчины" Вилли Нельсона. "Неудачный выбор", подумал ДеКлерк.

– Как он узнал об этом?

– Петер рассказал ему. Петер Брент. Мой любовник до недавнего времени.

– Мотив?

– Злоба и кокаин. Это длинная грустная история.

Не нужно было объяснять реакцию окружного судьи. КККП являлись гражданской полицией, подчиняющейся военным порядкам, их традиции нисходили к армии Британской империи, откуда были набраны первые добровольцы. Гомосексуалистам не разрешалось вступать в Силы, а член депутатской комиссии был твёрдым приверженцем традиций.

– Петер – гимнаст, который не смог принять участие в Олимпиаде-84. Он начал применять стероиды, готовясь к 88-му, попался, и его исключили из гимнастической команды, после чего он начал нюхать кокаин. Когда я узнал об этом, мы поссорились, и тогда, что называется, угодили из огня да в полымя. Он обвинил меня во всех своих проблемах, в том, что я разрушил его мечту, потому что, боясь неприятностей, старался держать нашу любовь в тайне. Прежде чем убраться, он заявил, что намерен заставить меня уйти из полиции, смешав с дерьмом. Он позвонил депутату, и теперь я вынужден уйти из Сил.

Мак-Дугал наклонился, чтобы почесать Наполеона за ухом. С моря раздался гудок противотуманной сирены. Луч маяка Пойнт-Аткинсон скользнул по его лицу, на мгновение осветив усы. Чайка села на крышу и принялась прохаживаться взад-вперёд.

– Это скверное положение дел, – сказал ДеКлерк, – которое должно быть изменено.

– Что мне делать, Роберт? Мне нужен твой совет. Если я хочу сохранить свою пенсию, депутат настаивает, чтобы я согласился уйти в отставку. Не поднимая никакого шума, никакого скандала. Чинно и благородно. Если я заупрямлюсь, он клянётся, что вышвырнет меня, и тридцать лет службы пойдут коту под хвост.

– Ты можешь подать на него в суд.

– И облить грязью Силы? Это перечеркнуло бы всё, что я делал до сих пор. Кроме того, я не могу обойти тот факт, что солгал при поступлении в полицию.

– Жизнь стала бы непростой для тебя, если бы ты остался. Чиновники не любят проявлять снисходительность к нашему прошлому. К примеру, женщина, участвовавшая в Музыкальном марше. Порочащая фотография была сделана, когда она спала. Другая нашла пластиковые груди, при помощи её же собственного значка с номером приколотые к столу. А они обе были безупречны.

– Я не боюсь предрассудков. Но я лишусь своей пенсии – вот что, чёрт побери, меня пугает. Я слишком стар и мало подготовлен, чтобы сделать карьеру где-нибудь ещё. В глубине души я не прочь подраться, но, полагаю, согласие – это единственный реальный выход.

ДеКлерк был в долгу перед Мак-Дугалом после дела Охотника За Головами^[2]. Он был героем в отставке: человек, который справился с тем ужасающим психопатом. Только несколько человек знали о том, как он напился, наглотался пилюль и засунул в рот ствол револьвера. Джек навёл наряд полиции на след, когда он отвалил в сторону. Теперь, приглядываясь к этому потерявшему сон копу, он вспомнил мудрый совет Сэмюэля Джонсона: «Мужчина, сэр, должен держать свою дружбу в постоянной готовности».

– Отправляйся домой и поспи немного, Джек, а проблемы предоставь мне. Позвони мне завтра около полудня, и я, быть может, к тому времени придумаю выход.

После того, как Мак-Дугал ушёл, ДеКлерк снова поставил "Лунную сонату". Он разжёг в гостиной потрескивающий огонь, затем стал перед ним, греясь и глядя на камин. Над ним в серебряных рамках висели три фотографии. На одной была Кэйт, его первая жена, играющая Ребекку на Бродвее в ибсеновском "Росмерсхольме".

Снимок запечатлел центральную сцену той ночи, когда они встретились. На втором фото была Джейн, должно быть, года в четыре, сидящая в ворохе осенних листьев, с солнечными бликами в кудряшках. Фотограф подкараулил мгновение, когда она слегка улыбалась, повернув голову назад. Последний портрет изображал Женевьеву, вторую жену ДеКлерка, на побережье Западного Самоа во время их медового месяца. Её загорелое тело контрастировало с белым бикини, в который она была одета. Дженни прижимала к уху огромную океанскую раковину. Пламя освещало фигуру Роберта, отражавшуюся от стекла в рамках.

Он критически оглядывал своё отражение. Волнистые волосы быстро поседели, тонкий нос стал несколько более костистым, чем раньше, худые щёки отвисли там, где челюсти переходили в шею: время определённо брало свою дань. И всё же, несмотря ни на что, он был доволен собой – такое трудно было себе представить пять лет назад. вторник, 28 декабря 1982 г. 2:00 пополудни Дождь лил со свинцово-серого неба сильными струями, которые бились в землю и собирались в сплошные лужи. Струи отскакивали от чёрных зонтиков молчаливых участников траурной церемонии, затем обвивались вокруг ботинок ДеКлерка, прежде чем стечь в глубокую яму, вырытую в сырой земле. Конный полицейский неподвижно стоял рядом с вырытой могилой, всей душой стремясь туда, где он ляжет однажды, и наблюдая за тем, как гроб его жены опускается в яму.

– Благослови эту могилу, – произнёс священник, в то время как тучи проносились со стороны моря, а небо заливало гроб сплошными потоками воды, – …и пошли Своих ангелов следить и охранять покой нашей сестры… – в то время, как сердце Роберта ДеКлерка разрывалось на части и изливало свой собственный чёрный дождь.

– Мы можем гордиться.

Комиссар Франсуа Шатран стоял по другую сторону от могилы, озабоченный тем, что ДеКлерк был единственным, кто не склонил голову. Это был уже второй раз, когда он присутствовал при том, как его друг хоронил свою жену, впервые это произошло в Квебеке двенадцать лет назад, когда Кэйт и его дочь Джейн были убиты террористами.

Комиссар живо помнил то яркое осеннее утро: солнечные лучи на клёнах, уже окрашенных осенью, запах дыма, доносящийся в утренней свежести, прозрачный воздух; каким маленьким казался гроб Джейн рядом с гробом её матери. Было бы настоящей удачей, если бы ДеКлерк когда-нибудь оправился от этого; учитывая теперешние последствия дела Охотника За Головами, Шатран опасался, что его друг может отправиться домой и пустить себе пулю в рот.

– Аминь, – сказал священник.

– Аминь, – эхом откликнулись участники похорон.

По очереди они ступали вперёд, чтобы бросить горсть земли на крышку полированного гроба.

Пока священник заканчивал торжественную католическую молитву, – "Обрати на неё свой вечный свет, Господи, дозволь её душе и душам всех верующих из милосердия Твоего почить в мире", – ДеКлерк нагнулся и положил красную розу на длинном стебле на крышку гроба над остановившимся сердцем Женевьевы.

Когда служба окончилась, участники похорон начали объединяться в маленькие группки. У подножия холма пожилая женщина в чёрной накидке опиралась на руку мужчины значительно моложе её. Стоя на склоне Холибэрн-Маунтин, кладбищенский капеллан окинул взглядом город. Силуэты матери и сына проступали в немного поредевшей пелене дождя, который сёк по водам Английской бухты и по деревьям в парке Стэнли. Когда ДеКлерк подошёл к ним, женщина потупила глаза.

– Voulez-vous venir avec moi? (Не желаете ли поехать со мной?) – спросил он.

Мать Женевьевы покачала головой.

– Mon fis a une auto. On pr ?f ?re ?tre seuls. (Мой сын на машине. Лучше мне поехать с ним)

Шатран задержался, приотстав, остальные участники церемонии тем временем расходились. По двое, по трое они подходили к вдовцу, чтобы выразить ему свои соболезнования, прежде чем направиться к стоянке. Только когда ДеКлерк остался один у могилы Женевьевы, Шатран подошёл к нему.

– Viens avec moi, Robert. Il faut qu'on se parle. (Поедем со мной, Роберт. Послушай меня) – Она ненавидит меня. Так же было и с матерью Кэйт.

– Ты не виноват ни в чьей смерти, – ответил Шатран, автоматически переходя с французского на английский.

– Где они? Те, кто послал к ним убийц?

Полицейские в молчании прошли к машине комиссара. Лимузин выехал с кладбища по Хэдден-драйв и свернул на Тэйлор-вэй, чтобы спуститься с горы к грохочущему океану. Сидя сзади с ДеКлерком, Шатран курил одну сигарету за другой, его мысли вертелись вокруг предложения, которое он собирался сделать. Тусклый послеполуденный свет преображал струи дождя, стекающие по стёклам, в клубок змей, подкарауливающих мужчин. Как только «Кадиллак» свернул на Марин-драйв, взгляд ДеКлерка скользнул по Эммблсайд-Бич позади зданий на набережной. В довершение ко всему, за машиной с лаем погналась собака, и не оказалась под колёсами только благодаря тому, что водитель резко нажал на педаль тормоза.

Когда они добрались до ворот ДеКлерка, Шатран попросил шофера подождать.

Здесь, рядом с Тихим океаном, шторм производил более сильное впечатление.

Гигантские волны обрушивались на ступеньки помоста, ведущего к дому, который бешено раскачивался на ветру, в то время как фонари, освещающие переднюю дверь, отбрасывали мечущиеся тени на участок леса. Гудронное покрытие у них под ногами превратилось в бурную реку, а почти горизонтальные струи дождя вывернули зонтик Шатрана наружу. Оба мужчины промокли насквозь за то время, что ДеКлерк отпирал дверь.

– Виски?

– Да, пожалуйста.

– С водой?

– Нет, только со льдом.

– Через минуту я присоединюсь к тебе.

ДеКлерк вышел из холла в кухню.

Шатран прошёл прямо в гостиную, расположенную со стороны океана и обращённую к Английской бухте. Справа, в сторону берега выступала оранжерея. Внутри были видны кусты роз, выведенные самим Робертом, а теперь завядшие из-за недостатка внимания. Рождественская ёлка, стоявшая возле дверей оранжереи, рассыпавшаяся наполовину, засыпала сухими иголками деревянный пол. Напольные часы возле камина остановились на четверти десятого.