— и таким недосягаемым… Все ведь они, скорее всего, в глубине души отлично понимают, что он им действительно не по зубам, что мечта так и останется мечтой, что никому из них не заседать в каком-нибудь административном совете, не ездить в лимузине с шофером в фирменной ливрее, не встречаться за картами в Жокей-клубе с директором «Банко Насьональ» или управляющим «Бунхе и Борн». И что весь «бизнес» так и останется шакальей погоней за объедками — бросовые контракты, субподряды, мелкое маклерство. Словом, игра в деловую жизнь. Как и все другие эмигрантские игры — в политику, в журналистику, в армию…

В самом деле, разве одни только «бизнесмены» вроде Костылева производят жалкое впечатление? Нисколько не лучше и другие — те, что устраивают съезды и конгрессы, издают на пожертвования еженедельные четырехполосные газетки тиражом в две-три тысячи экземпляров, глубокомысленно обсуждают (до сих пор!) причины поражения Врангеля и «легитимность прав» того или иного претендента на российский престол, производят поручиков в капитаны. Такое же убогое лицедейство, подделка под настоящее. Чтобы все было как у людей — как у аргентинцев, у французов, у американцев… Ведь вот тот же Володька, — мужику, слава богу, чуть ли не под сорок, и не такой уж от природы дурак, а ведет себя как мальчишка: жевательная резинка, галстуки с голыми бабами, отечественная матерщина вперемешку с американским сленгом, нахватанным у морских пехотинцев где-нибудь на Филиппинах; даже походка, медлительная и вразвалочку (если не суетится, как сегодня), и та скопирована с какого-нибудь шерифа или ковбоя в плохом вестерне…

За дверьми «красной гостиной» еще громче зашумели, закричали, послышался взрыв аплодисментов. Потом задвигали стульями. Двери распахнулись, и показался сам его превосходительство в сопровождении адъютанта, виновника сегодняшнего торжества.

Генерал Смысловский-Регенау-Хольмстон, бывший деникинский контрразведчик и один из руководителей гестаповского «Зондерштаба Р» в оккупированной Варшаве, внешность имел самую заурядную. Плотный, среднего роста мужчина лет под шестьдесят, вида властного и уверенного в себе, — но не больше; встретив на улице этого господина в немодном двубортном костюме, всякий принял бы его за обычного дельца средней руки. Бог, вопреки известному правилу, явно не пожелал метить эту незаурядную шельму, словно облегчая ей профессиональный камуфляж.

Зато уж про адъютанта сказать этого было нельзя. Глянув на него, Полунин снова подумал, что такой богомерзкой рожи ему видеть не приходилось даже у охранников в шталагах.

Он был, вероятно, его ровесником — лет тридцати пяти; высокий, спортивного сложения, с большими мосластыми руками, поросшими рыжеватым пухом. На голове у Кривенко тоже произрастал какой-то пух — то ли волосы были слишком редки, то ли он их слишком коротко стриг, но впечатление создавалось чего-то голого и неоперившегося; впечатление неясное, потому что при первой же попытке внимательнее присмотреться к внешности генеральского адъютанта любопытный встречался с его глазами — и тут же терял всякое желание изучать волосяной покров.

Собственно, у Кривенко были не глаза, а смотровые щели, глубоко упрятанные под массивным лобовым скосом; ниже помещалась еще одна щель — рот, безгубый, широкий от природы и еще больше растянутый в улыбке, потому что адъютант всегда улыбался, и притом любезно; а посредине — нос, расплющенный и сломанный, как у боксера. Эта всегдашняя улыбочка и делала лицо Кривенко особенно страшным.

Проходя с генералом через буфетную, новоиспеченный капитан огляделся, увидел Полунина и, заулыбавшись еще шире, сделал успокаивающий знак — сейчас, мол, одну минутку…

Чего Полунин никогда не мог понять, так это дружелюбия, которое Кривенко всегда проявлял в отношении к нему. За все эти годы он едва ли обменялся с адъютантом Хольмстона и дюжиной фраз, раза два-три они случайно оказывались вместе в какой-нибудь компании, обычно же встречались, как все, — в клубе, на балу. И всякий раз поручик словно напрашивался на дружбу. Какая-то симпатия с первого взгляда, что ли, черт его знает. Бывает ведь, и паук привяжется к человеку.

Проводив начальство, Кривенко вернулся и прошел прямо к его столику. Полунин, не вставая, лениво протянул руку.

— Ну что, гауптман [10], поздравляю. Солдат, как говорится, спит, а служба идет? И чины набегают. Так, гляди, и до генерала дослужишься…

Кривенко горячо ответил на рукопожатие, даже в порыве чувств обхватил его ладонь обеими руками.

— Спасибо, Полунин, спасибо… мне очень приятно!

— Садись, выпьем.

— Водка? — Кривенко взял графин, понюхал. — Здешняя? Брось, это же моча, у меня там горючее классом выше… Федорчук! — гаркнул он, не оборачиваясь.

— Не надо, — сказал Полунин, — предпочитаю не смешивать.

Капитан мановением руки отпустил подскочившего ординарца и сел за столик. Они допили водку, поговорили о том о сем.

— Давай-ка выйдем на воздух, — предложил Полунин. — Накурено — дышать нечем.

Они прошли через темный танцевальный зал, вышли на балкон. Вечер был теплым, но в воздухе уже пахло осенью, шел мелкий дождь, и внизу, под фонарем, мокро поблескивали листья, словно вырезанные из желтой лакированной клеенки и расклеенные по асфальту. Полунин сел на перила, зацепившись носками туфель, откинулся назад, ловя лицом дождевую прохладу.

— Свалишься, осторожно, — сказал капитан. — Ты что, перебрал?

Полунин выпрямился.

— Кривенко, — сказал он неожиданно протрезвевшим голосом, — знаешь ты такую контору — ЦНА? [11]

— ЦНА, — неуверенно повторил тот — Это по-испански, что ли?

— По-испански. А по-русски — «Национальное антикоммунистическое командование».

— Ах, зо-о-о, — протянул Кривенко. — Да, я о них слышал Стороной, правда. Они что, имеют отношение к «Альянсе»? [12]

— Это и есть «Альянса». Ее, так сказать, второе лицо. Скажи, капитан, тебе никогда не приходило в голову, что этот ваш знаменитый генерал просто старая задница?

Адъютант долго молчал.

— Слушай, Полунин, — сказал он наконец. — Я к тебе очень хорошо отношусь, не знаю даже почему. Ну, просто ты мне всегда казался стоящим мужиком, понимаешь? Так вот, я хочу предупредить, во избежание разных потом недоразумений генерала ты мне не трожь. Ферштейн?

— А на хрен мне, пардон, твой генерал? Я его трогать не собираюсь, а мнение свое о нем высказал и могу повторить. Старая задница, понимаешь? Вы уже сколько лет в Аргентине? Пять, почти шесть, да? Великолепно! А дальше что, господин капитан? Никто из вас над этим простым вопросом не задумывался? Между прочим, Кривенко, ты скажи — если тебе этот разговор неприятен, я не настаиваю…

— Да нет, что ты, я же не в этом смысле! Давай уж поговорим, раз начали Ты к чему насчет этой «Альянсы» спросил?

— Так, вспомнил просто, — Полунин пожал плечами и достал сигареты. Кривенко предупредительно щелкнул зажигалкой — Я, в общем-то, не совсем понимаю вашего брата… Какая ни есть, а организация у вас налицо — кадры, руководство, дисциплина, все, как полагается. Ну а дальше что, я спрашиваю? Генерал ориентируется на американцев?

— Ну… скажем так, — неопределенно ответил Кривенко. На балконе, затененном от света уличных фонарей не совсем еще облетевшей кроной платана, было темно, но Полунин видел, что собеседник буквально сверлит его своими прищуренными гляделками.

— Да, он не так глуп, ваш старик. Что ему, в конце-то концов? Деньги у него есть, а активная политика уже потеряла привлекательность — ею он тоже сыт по горло… Тебе никогда не приходило в голову, что он и в Аргентину приехал просто для того, чтобы уйти на покой?

— Плохо ты его знаешь…

— Допустим, — согласился Полунин. — Не спорю, тем более что он никогда меня особенно и не интересовал, этот ваш Регенау. Меня больше интересуют такие люди, как ты.

— А именно?

— Тебе-то на покой рановато, а? Или решил жениться на аргентинке и открыть альмасен? [13] А что, тоже идея. Из аргентинок, говорят, получаются хорошие жены. Знаешь, Кривенко, мне сейчас кажется, что ты просто трус, с адъютантами это бывает… можно сказать, профессиональное заболевание.

— Слушай, не надо так, — вкрадчиво сказал Кривенко, — некоторые шутки действуют мне на нервы…

— Нервы, брат, полагается лечить вовремя, — посоветовал Полунин и зевнул. — А то станешь импотентом, это тебе еще не по званию. — Потянувшись, он развел руки и снова откинулся назад, запрокинув голову и держась носками туфель за балконную решетку. — Смотри-ка, дождь перестал!

— Сядь ты как человек, еще свалишься. Не хватает, чтобы меня потом подозревали в убийстве, хе-хе-хе…

— Тебе это будет в новинку? — Полунин засмеялся, но с перил слез. — Так вот что, капитан. Я мог бы поговорить с его превосходительством, но у меня есть одна странность: не люблю генералов. Поэтому я говорю с тобой, а ты уж можешь потом о нашем разговоре доложить или не докладывать, как угодно. Каждый, как говорится, использует обстановку в меру своих умственных способностей. Ваша организация могла бы сотрудничать с ЦНА?

— В каком плане?

— Детали потом. Сейчас я хочу знать, возможно ли такое сотрудничество в принципе? Можем ли мы рассчитывать, что вы с ними сконтактируетесь?

— Слушай, ты кого представляешь? — быстро и негромко спросил Кривенко.

— Считай, что никого. Считай, что я просто наблюдатель… со стороны.

— Но с какой, Полунин? — спросил Кривенко почти умоляюще.

— Что я не из Москвы, это ты, вероятно, и сам давно усек. А в остальные детали вдаваться не будем.

— Ты вот сказал — «можем ли мы рассчитывать». Как это понимать, «мы»?

— Да никакие не «мы», я просто оговорился. Не мы, а я! Я как частное лицо. Можешь ты ответить на мой вопрос?

— Как частному лицу? — переспросил Кривенко с ухмылкой.

— Именно. И не тяни резину, ты же военный человек, едрена мать!

— Так ведь, понимаешь… Вопрос-то сложный, тут с кондачка не ответишь…

— А я не заставляю тебя что-то обещать или заранее на что-то соглашаться, — Полунин пожал плечами. — Меня пока твое мнение интересует. Тебе самому такое сотрудничество кажется перспективным?

— Я бы, вообще, не прочь… но не думаю, чтоб генерал на это пошел. Видишь ли, он считает, что нам лучше пока не вмешиваться во внутренние дела Аргентины…

— Вот оно что! Умен его превосходительство, ничего не скажешь, умен, — Полунин покачал головой. — Ну а ты, Кривенко, ты тоже считаешь, что борьба с коммунизмом — это всего лишь «внутреннее дело» той страны, где ты в данный момент находишься?

В его голосе прозвучала ирония, от которой капитану стало не по себе.

— Да нет, что ты, — торопливо заговорил он, — в этом смысле — нет, конечно, я все понимаю! Тут другое… это ведь нас может связать в какой-то степени, и если потом вдруг…

— Если вдруг явится фельдъегерь из Пентагона и вручит генералу пакет за пятью печатями? Успокойся, Кривенко, не явится. Не вручит. Ты хоть немного знаком с американской системой подготовки спецкадров?

Ответа на этот вопрос не последовало, Полунин тоже помолчал и закурил новую сигарету — опять от капитанской зажигалки, молниеносно вылетевшей из кармана.

— Для твоей же пользы, Кривенко, — заговорил он негромко, — я хочу, чтобы ты понял простую вещь: американцам вы и ваш генерал нужны, как хорошая дырка в голове. Ты думаешь, почему вас загнали в Аргентину? Да просто потому, что дальше было некуда. Других-то они перевезли к себе в Штаты, чтобы иметь под рукой… разных там поляков, эстонцев и прочих. А вас — сюда! И еще скажи спасибо, что не в Патагонию, не на Огненную Землю… Нет, Кривенко, на американцев вам рассчитывать не приходится, вы ведь для них, скажем прямо, тоже не подарочек. Знаешь, с кем они сейчас предпочитают иметь дело? С теми, кто во время войны — хотя бы формально — был на стороне союзников. Скажем, поляки-андерсовцы — что против них скажешь? Герои Монте-Кассино, солдаты демократии; вот они и сейчас «за демократию». Все последовательно. Или какие-нибудь там прибалты, или четники Драже Михайловича, — формально они все чисты, тут к ним не придерешься, это тебе не усташи какие-нибудь. А вы, Кривенко, дело совсем другое; вы — это «Зондерштаб Р», гестапо, СС. Да американцы просто побоятся иметь дело с вашим генералом, хоть он себе и придумал третью фамилию, английскую…

— Я что-то не пойму, к чему ты это все…

— К тому, что не надо быть лопухами, господин капитан. Вам и вашим людям посчастливилось не только уцелеть после поражения, но и попасть в страну, которая всю войну тайно помогала Германии, а сейчас числится среди союзников-победителей. Это редчайшая ситуация, капитан, но ни у кого из вас не хватает ума ее использовать. Действительно, вы все лопухи в этом вашем… «Суворовском союзе», или как там вы себя называете.

— Ну а если ближе к делу?

— Я тебе это и предлагаю, елки зеленые! Так ведь ты, адъютант, без его превосходительства и шагу не смеешь ступить… видите ли, «генерал не согласится», «генерал на это не пойдет», — да у тебя, черт возьми, своя голова есть или нет? Брось ты равняться на генерала, — я тебе сказал уже, генерал свое взял от жизни, чего ему еще теперь надо? Живет в спокойной стране, счет в банке есть, женат на красивой молодой бабе… его уже никаким риском не соблазнишь. Но ты-то — дело другое! Тебе нужно думать о своем будущем или нет? Или так и собираешься всю жизнь холуйствовать в адъютантах, покупки носить за пани Иреной? Ну, смотри, дело вкуса…

— Айн момент, — сказал Кривенко. — Ты, Полунин, не путай разные вещи. Я тебе сказал насчет генерала, когда ты спросил про организацию. Ты спросил, может ли «Суворовский союз» сотрудничать с этими аргентинцами, верно? На это я тебе ответил, что я не глава Союза и не могу решать такие вопросы. Если же ты говоришь обо мне лично… ну, или там о какой-то группе моих — лично моих — ребят, то это дело совсем другое. Тут мне не обязательно согласовывать это с генералом.

— Слава богу, разродился, — грубо сказал Полунин. — Именно это я и хотел знать, а как там вы будете решать между собой и что у тебя считается «организацией», а что — «группой лично твоих ребят», это меня меньше всего интересует. В общем, если хочешь, я тебя на днях сведу с одним человеком.

— Можно, — не очень решительно согласился Кривенко.

— Только ты вот что: будешь с ним говорить, не хмыкай и не пожимай плечами, там этого не любят, И вообще им нужны люди, способные действовать, а не ковырять в носу. Понял?

— Понял, так точно! — отчеканил адъютант.

— Запиши телефон, позвонишь мне завтра, часов в одиннадцать вечера…

Тяжелая, бронированная изнутри дверь штаб-квартиры «Национального антикоммунистического командования» явно была рассчитана и на психологический эффект. Этой же цели служила, по-видимому, и красная лампочка где-то сбоку, которая начала лихорадочно мигать, как только дверь захлопнулась за Полуниным. Верзила в голубой рубашке, с кольтом в расстегнутой кобуре, вырос перед ним, преграждая путь:

— Вам кто нужен?

— Мне? Мне нужен сеньор Гийермо Келли. Есть у вас такой?

— По какому вопросу?

Полунин подмигнул:

— Сожалею, дружище, государственный секрет! Вы лучше звякните там по своему интеркому, что к дону Гийермо прибыл человек из Монтевидео…

Охранник скрылся в телефонной будке, рядом с Полуниным тут же оказался другой, такого же роста.

— Солидная штука, — сказал Полунин, одобрительно разглядывая дверь. — Прямо как в Национальном банке. И часто вам тут приходится выдерживать осады?

— Выдержим, когда понадобится, — мрачно заверил верзила.

Его напарник вышел из кабины, глядя на Полунина подозрительно.

— Оружие есть?

— Не имею привычки носить с собой, даже в разобранном виде.

— Все равно придется вас обыскать, таково правило.

— Что ж, не могу отказать в этом удовольствии, только чтобы без щекотки — иначе, ребята, я за себя не ручаюсь…

Он балагурил, пытаясь заглушить ощущение опасности и замаскировать неуверенность, которая овладевала им все сильнее; по правде сказать, он уже почти жалел, что ввязался в эту авантюру. Там, в безопасном Монтевидео, все казалось просто; сценарий был одобрен не только шалопутным Лагартихой (тот и сам готов лезть на рожон против чего угодно), но и доктором Морено, человеком солидным и рассудительным… Впрочем, что Морено? Он-то остается в стороне, Филипп правильно заметил: для старика это развлечение, своего рода шахматы; но каково быть пешкой? Да ведь его, в случае чего, отсюда и не выпустят — вон мордовороты какие, придушат и глазом не моргнут…

— Послушайте, — сказал он, подставляя охраннику другой бок, — а вот такой у меня вопрос: неужто вы и дамочек так же? Райская у вас тут жизнь, че, прямо хоть самому сюда просись… Или дамы избегают вас посещать?

Не удостоив его ответом, охранник закончил поверхностный обыск, отошел к столу и нажал кнопку. Лампочка перестала мигать, а по лестнице спустился еще один синерубашечник.

— Проводи к соратнику Келли, — сказал тот, что обыскивал. — Вы, ступайте с ним! По пути не задерживаться, по сторонам не глазеть, ясно?

— Амиго, вы отстали от века, — доверительно отозвался Полунин. — У меня в каждой пуговице кинокамера кругового обзора. И все заряжены инфракрасной пленкой!

Весело насвистывая, он в сопровождении стража поднялся на третий этаж, миновал коридор с окрашенными в бурый цвет стенами, маленькую комнатку, где один синерубашечник крутил ручку ротатора, а другой пересчитывал пачки увязанных брошюр; потом еще коридор У одной из дверей охранник велел Полунину остановиться и поправил пояс с кобурой. Постучавшись и получив ответ, он распахнул дверь и вскинул руку в фашистском приветствии:

— Бог и Родина! Соратник, к вам человек с первого поста!

— Пусть войдет, — послышалось изнутри.

Охранник посторонился, и Полунин вошел в небольшой кабинет. За письменным столом, спиной к окну, сидел худощавый, его возраста, человек, скорее европейского обличья — с бритым лицом и светлыми, расчесанными на косой пробор волосами.

— Очень рад — Келли, — представился блондин, протягивая руку Полунину. — Сеньор?..

— Мигель. Из Монтевидео, от доктора.

— Да-да, я понял… Прошу садиться, прошу. Курите?

— Спасибо…

Полунин сел, чуть отодвинув кресло от стола, закинул ногу на ногу и неторопливо закурил, разыгрывая этакого супермена. Самообладание, впрочем, и в самом деле вернулось; он даже удивился, заметив, что пальцы совершенно тверды, и не отказал себе в мальчишеском удовольствии продемонстрировать это хозяину кабинета, протянув зажигалку и ему. Так же бывало в маки — в последний момент, как бы перед тем ни волновался, всегда удавалось зажать нервы в кулак. Пустив к потолку длинную струю дыма, он огляделся с непринужденным видом. Широкое, ничем не занавешенное окно выходило на крыши с телевизионными антеннами, у одной стены стоял большой книжный шкаф, другую украшали три портрета: в центре — Пий XII в белой камилавке, а по сторонам — чуть ниже — Адольф Гитлер и Хуан Доминго Перон. Обстановка была подчеркнуто спартанской.

Келли позвонил, из боковой двери тотчас же появилась кукольно хорошенькая девушка в очень тесной юбке и голубой, как и у охранников, форменной рубашке с белым галстуком и серебряным изображением распростершего крылья кондора — символом «Альянсы». Сам Келли был в обычном темном костюме, обязанность носить форму на руководство явно не распространялась.

— Пожалуйста, соратница, кофе, — сказал он. — И покрепче!

— Какая приятная неожиданность, — Полунин, улыбаясь, подмигнул в сторону двери, за которой скрылась соблазнительная синерубашечница. — Я думал, в ваш орден нет доступа женщинам… Представлял себе вас чем-то вроде тамплиеров, ха-ха-ха!

— Ошибка! — Келли тоже улыбнулся и предостерегающе поднял палец. — Это Морено говорил вам об ордене? Умный человек, но некоторые вещи от него ускользают. Орден, дон Мигель, это всегда нечто эзотерическое, замкнутое в узком кругу; мы же представляем собой движение. Движение, которое рано или поздно — я в это верю — объединит всех аргентинцев, независимо от их общественного положения, — всех, кому не безразлична судьба нации. Зачем же исключать женщин из этого числа? Сегодняшняя аргентинка, смею вас уверить, не хуже нас с вами понимает необходимость защищать вечные ценности христианской культуры, которым грозит все большая опасность как со стороны откровенно атеистического марксизма, так и со стороны растленной и лицемерной плутократии доллара. Кстати, учтите вот еще что: именно женщина — как воплощение консервативно-охранительного материнского начала — особенно болезненно ощущает малейшее неблагополучие в этой сфере… Ведь кто в первую очередь страдает от современного падения нравов, от алкоголизма и наркомании, от распада семейных связей? Опять же они, женщины. Нет-нет, дон Мигель, не следует недооценивать их политического потенциала, вспомните хотя бы историю… В принципе, любая из наших подруг может стать Жанной д'Арк — если судьба призовет…

Не прошло и пяти минут, как потенциальная Жанна д'Арк появилась снова, теперь уже с подносом в руках. Разлив кофе, соратница дона Гийермо Келли кокетливо улыбнулась Полунину и вышла, цокая острыми каблучками и раскачивая бедрами, как Мэрилин Монро в «Ниагаре».

— Итак, что нового за рубежом? — осведомился Келли небрежным тоном.

— Мне поручено передать вам, что в тамошней аргентинской колонии появилось несколько новых лиц, — сказал Полунин. — В основном студенты, из университетов Кордовы, Буэнос-Айреса и Ла-Платы.

— Такая информация должна скорее интересовать органы федеральной полиции, — заметил Келли. — Не понимаю, почему Морено направил вас ко мне.

— Это не просто эмигранты, — возразил Полунин и отпил из своей чашечки. — Соратница умеет варить кофе, поздравляю.

— Спасибо. Дело еще и в сорте — настоящий «Оуро Верде», мне его присылают прямо из Сан-Паулу. Что вы хотите сказать, «не просто эмигранты»?

— Видите ли… Морено считает, что это первый случай появления коммунистов в среде студенческой оппозиции. До сих пор там преобладали католики справа и анархо-синдикалисты слева… если не считать троцкистов.

Келли молча допил кофе и налил себе еще.

— Будьте как дома, дон Мигель, наливайте себе сами. Почему Морено считает, что теперь коммунисты действительно появились?

— Это установлено.

— Кем?

— Ну… — Полунин пожал плечами. — Скажем, мною!

Келли опять помолчал.

— А если расшифровать? — спросил он, улыбаясь.

Полунин тоже улыбнулся.

— Не надо пока… расшифровывать, — сказал он убеждающе.

Они сидели, смотрели друг на друга через стол и широко улыбались — словно два старых приятеля, которые встретились после долгой разлуки и еще не нашли слов, чтобы выразить радость этой встречи. Потом Келли начал смеяться, все громче и громче; словно заразившись смехом, захохотал наконец и Полунин.

— Довольно! — заорал вдруг Келли и грохнул кулаком по столу; случайно или нарочно, рука его сдвинула при этом беспорядочно нагроможденные бумаги, и из-под них высунулось черное рыльце кольта. — Вы что, загадки сюда пришли загадывать?

Полунин перестал смеяться не сразу.

— Спокойно, спокойно, — сказал он, утирая глаза платком. — Не хотите мне верить — не надо. Я не настаиваю! Только послушайтесь совета: не держите на столе эту дрянь, если у вас не в порядке нервы. Пистолет не новый, вон, на конце ствола даже воронение стерто, — значит, до вас он мог побывать во многих руках; вы уверены, что у него не подпилено шептало? Некоторые идиоты подпиливают, особый гангстерский шик — чтобы спуск срабатывал от легчайшего прикосновения. Я вот помню случай с одним неврастеником — тоже так стукнул кулаком по столу, а пистолет от сотрясения выстрелил. Зачем рисковать?

Келли выгреб из-под бумаг кольт и сунул его в ящик.

— Он был на предохранителе. Извините, я погорячился, но так разговор не пойдет — я должен знать, с кем имею дело.

Полунин, глянув на него изумленно, допил кофе.

— Дело? Мы с вами никаких дел не имеем и, надо полагать, иметь не будем. Я пришел передать вам информацию, которую мы с Морено сочли нужным довести до вашего сведения. Что я, прошусь к вам на службу? Или жду денежного вознаграждения? Очень жаль, сеньор Келли, но так, пожалуй, разговор действительно не пойдет.

— Хорошо, я же сказал — я погорячился, — повторил Келли и снова наполнил его чашку.

Но теперь горячиться начал Полунин:

— Какого черта, в самом деле! Там, внизу, меня лапает какой-то кретин, ищет оружие, дает идиотские указания: «не задерживаться, не смотреть по сторонам», — на чем воспитываются ваши кадры, хотел бы я знать, на комиксах? А здесь вы начинаете на меня орать, стучать по столу… Да будь я трижды проклят! Единственное, что меня примиряет с увиденным здесь, это ваша секретарша. Можно ее телефон?

Келли опять заулыбался, видя, что инцидент исчерпан.

— Сожалею, дон Мигель. Она, как бы это сказать, заангажирована.

— Надолго?

— В общем, да. Итак, дон Мигель, продолжим, если вы не возражаете. Так что там с этими коммунистами? Чём они заняты?

— Налаживают контакты. Собственно, доктора это и беспокоит. Вы ведь понимаете, что, если здешние красные решат — и сумеют — всерьез сконтактироваться с католиками, сеньору президенту останется только упаковывать чемоданы…

— Не нужно смотреть так мрачно.

— Смотреть нужно трезво. Католики — это вооруженные силы, прежде всего флот и авиация. Ну а коммунисты — это, как вам известно, народ.

— Не всякие. Коммунисты из аудиторий не имеют с народом ничего общего, — возразил Келли. — Вы когда-нибудь видели студента из рабочей семьи? Или из семьи арендатора?

— Тут вы правы, — кивнул Полунин. — Я ведь не случайно сказал: если они решат сконтактироваться всерьез; пока это не серьезно. Но это уже симптом, и довольно тревожный.

— Допустим. Что предлагает Морено?

— Держать глаза хорошо открытыми. Разумеется, никаких акций… чтобы не спугнуть птичек раньше времени. Это первое. Второе — доктор считает, что в свете того, о чем мы сейчас говорили, хорошо бы немного придержать ваших ребят.

— Что он имеет в виду?

— Ну, все эти мелкие акции, — пренебрежительно сказал Полунин, снова закуривая. — Газеты в Монтевидео пишут об этом чуть ли не каждый день… раздувая, естественно, антиаргентинскую истерику еще больше. То избиение какого-то синдикального делегата [14], то налет на помещение ячейки, словом в этом роде. Доктор не уверен, что это целесообразно. Булавочные уколы, которые приводят только к озлоблению…

— Понимаю его мысль, — прервал Келли. — Но не забывайте, нам приходится думать и о практической тренировке наших кадров. Если они будут сидеть сложа руки, толку от них не дождешься. В конце концов СА в Германии тоже начинали с уличных драк.

— Возможно, вы правы, — сказал Полунин. — Просто доктор Морено считает, что вряд ли есть смысл обострять отношения с рабочими, когда обстановка в стране и без того достаточно напряжена.

— Понимаю, понимаю, — повторил Келли. — Что ж, я доведу его мнение до сведения руководства. Итак, эти красные там, в Монтевидео, — кто это, конкретно? У вас есть имена?

Полунин поднял два пальца.

— Наиболее активные, — сказал он, — Освальдо Лагартиха и Рамон Беренгер. Тот и другой — студенты.

— Юристы, Надо полагать? — поинтересовался Келли, записывая имена в настольном блокноте.

— Да, оба. То ли с третьего курса, то ли с четвертого.

Келли усмехнулся.

— Вам не приходилось, дон Мигель, видеть в рабочих пригородах на стенах старые лозунги: «Будь патриотом — убей студента»? Я недавно видел, в Нуэва Чикаго. Старый, краска совсем выцвела, это писали в конце сороковых. Конечно, экстремизм, но нельзя отрицать, что тут есть здоровое зерно. Боюсь, они нам еще доставят немало хлопот, все эти леворадикальные сеньоритос… которых не устраивает капитализм, но очень устраивают чековые книжки папочек-капиталистов. Знаете, дон Мигель, когда о мировой революции говорит рабочий, мне это понятно; более того, даже когда он не говорит, а действует, когда он становится моим активным врагом — я могу понять логику его поступков, могу испытывать к нему известное уважение. Если понадобится, я буду в него стрелять, так же как и он в меня, тут все просто и честно. Но вот эта мразь… которая приезжает на митинг в собственном «кадиллаке» — причем предусмотрительно оставляет его подальше за углом! — а потом взбирается на трибуну и начинает орать о несправедливости буржуазного общества, это вообще не человек. Это взбесившаяся вошь, которую надо давить И самое смешное, что этим рано или поздно займутся сами рабочие, вот увидите… Ладно, мы проверим местные связи ваших студиозов.

— Кстати, по этому поводу, — сказал Полунин. — Доктор настоятельно рекомендует осторожность. Дело в том, что Лагартиха периодически появляется в Буэнос-Айресе…

— Он что, курьер?

— Вряд ли. Я думаю, его функции шире. Как бы то ни было, он может снова очутиться здесь в любой момент. Мы, естественно, постараемся вовремя вас предупредить: тогда можно будет хотя бы засечь его здешние контакты, выявить явки, адреса. Но если поднять тревогу преждевременно, нить может оборваться. Тут важно не спугнуть птичек.

— Уж это-то я понимаю, — буркнул Келли. — Никто не собирается вламываться с обысками к их родным… Речь пойдет только о наблюдении. Передайте Морено, что мне нужны фотографии.

— О! Чуть не забыл…

Полунин достал бумажник, порылся в нем и протянул Келли отрезок восьмимиллиметровой кинопленки.

— Они здесь оба, порознь и вместе. Лагартиха — это который повыше.

Келли разыскал среди бумаг большую лупу и, повернувшись со своим вращающимся креслом к окну, принялся изучать кадры.

— Обратите внимание на тот, что снят перед Паласио Сальво, — сказал Полунин. — Шестой, если не ошибаюсь. Лагартиха там с девушкой…