- Спецпроверка? - Мурлыкин пожал плечами.- А если он от страха с ума спятит? Кто отвечать будет? Но для идентификации энциклопедии маловато.
      Элизабет настойчиво предлагала шефу еще какие-то книги.
      - Что это? - спросил он.
      - Фантастические произведения самого Пьера Гранье.
      - Не надо,- Мурлыкин махнул рукой.
      - Как не надо,- возразила Элизабет,- в самый раз. Его книги расскажут больше, чем экран. В творчестве художник проявляет свою личность, его произведения - это его духовный и нравственный автопортрет.
      "Умница",- отметил я. Аристарх Фалелеич подумал и улыбнулся.
      - А ведь дельно говорит.
      Он взял у нее три книги. И одна из них - жуткая фантасмагория "Черный паук". Мурлыкин бережно полистал этот роман, а потом посмотрел на меня с любопытством и уважением.
      - Так это ты придумал Черного паука?
      Я кивнул.
      - Врет,- угрюмо упорствовал мистер Ванвейден.- Спецпроверка. Нужна спецпроверка.
      - Ладно,- сдался Аристарх Фалелеич.- Против спецпроверки не возражаю. Вот ты и проведешь ее.
      - Опять я,- недовольно проворчал Ванвейден, но ослушаться не посмел. Он защелкнул на моих запястьях стальные наручники, похожие скорее на кандалы, и со зловещей усмешкой сказал: - Через несколько часов сниму.
      "Ерунда,- успокаивал я себя.- Снимет кандалы и расшифрует показания датчиков". В кандалах, как я понимал, вмонтирована микроаппаратура, регистрирующая мои самые затаенные мысли, чувства и настроения. Скрыться от этого микросоглядатая, притвориться иным, чем я есть,- невозможно. И я решил быть самим собой. Будь что будет.
      Тем временем директор департамента подозвал одного из служащих и вручил ему "Черного паука".
      - Бестселлер. Размножить и распространить.
      Служащий бегом кинулся выполнять поручение.
      - А самого автора отпустим,- сказал Мурлыкин.- Пусть пока живет. Ценный экземпляр!
      Вместе с Элизабет я вышел в приемную. В груди бродила, плескалась животная радость: я уцелел! Я им нужен! На пиджаке светился квадратный знак, дающий право жить. На нем даты моего прежнего земного бытия и указано, что владелец его - писатель и что он "достаточно бесчеловечен". Внизу, правда, красным предупреждающим огнем горели слова: "Вызывает сомнения". Но они погаснут, как только снимут кандалы. Однако Элизабет, взглянув на кандалы, озабоченно покачала головой.
      - Неплохо бы найти историческое лицо, которое может подтвердить, что вы Пьер Гранье. Немца или француза, вашего современника. Знаете здесь кого-нибудь?
      - Никого.
      - А д'Артаньян?
      - Мушкетер? - удивился я.- Он здесь?
      - Здесь,- улыбнулась Элизабет.- Забавный молодой человек. Пользы от него мало. Но ему разрешили жить, потому что он безвреден.
      - Он не сможет удостоверить мою идентичность,- с сожалением сказал я.- Это персонаж литературный.
      В коридоре меня поджидали Усач и Крепыш, мои простоватые и смешные конвоиры. Я был почти счастлив. С ними я чувствовал себя куда свободнее и безопаснее, чем в обществе страшного мистера Ванвейдена и добродушного с виду Мурлыкина.
      - Отпустили! - обрадовался Усач.- С удовольствием буду служить ему.
      Крепыш все еще хмурился, но с Усачом согласился.
      - Я тоже готов работать с этим типом, хоть он и зануда.
      - Ну и везет же мне сегодня,- рассмеялся я.- То подонок, то зануда. И почему зануда?
      - А кто обзывал нас воронами, а потом дураками?
      - Извините, братцы,- с чувством сказал я.- Идемте домой.
      Вышли на улицу, и первое, что бросилось в глаза,- новый книжный магазин. Перед ним толпилось множество изгнанников. Расталкивая друг друга, каждый стремился протиснуться к лотку и схватить книгу. "Какая однако, культурная страна,- удивлялся я.- Сколько книголюбов".
      Размахивая дубинкой, подскочил какой-то тип в новенькой полицейской форме и с ромбовидным знаком литературного персонажа на груди. Как я догадался чуть позже, это был знаменитый чеховский унтер Пришибеев.
      - Нар-род, не толпись! - кричал он и лупил дубинкой по спинам книголюбов.Р-разойдись!
      - Осторожнее, болван! - возмущались в толпе.- Не видишь разве? Книги. Это разрешено.
      Я протолкался вперед и увидел на лотке внушительные стопки моего "Черного паука". Вот этот роман и вызвал у нечистой силы ажиотаж: книга шла нарасхват. Раньше, в прежней жизни, такой успех привел бы меня в самовлюбленное и счастливое настроение. Но сейчас я отвернулся от лотка со стыдом и унынием. Тем более, что самого автора вели под конвоем и в кандалах.
      На центральной площади, между Парламентом и страшным собором Парижской богоматери, тоже колыхалась толпа.
      - Катастрофа! - слышались возбужденные голоса.- Автомобильная катастрофа!
      Решительно работая локтями, из толпы выбрался уже знакомый мне субъект в кавалерийской бурке и разочарованно махнул рукой:
      - Ничего особенного. Никого не раздавило.
      Толпа понемногу рассасывалась, а когда вдали замаячила фигура унтера Пришибеева, исчезла совсем. На опустевшей площади - черная "Волга" с помятой фарой и врезавшийся в нее роскошный "Опель-рекорд". За его рулем сидела покрасневшая от смущения молодая девушка. Она открыла дверцу, вышла и завертела головой, не зная, куда деваться от стыда.
      - Не умеешь, не берись! - сердито прогремел водитель "Волги" и тоже вышел из машины.
      "Алкаш",- обрадовался я. Подступая к сконфуженной девушке, Алкаш потрясал кулаком и кричал:
      - Не берись, говорю, за руль. У, старая ведьма!
      Девушка и в самом деле мигом стала дряхлой сгорбленной каргой, села на метлу и улетела. Да так проворно, что полицейские только рты разинули.
      - Тьфу, нечистая сила,- хмурился Алкаш. Но увидев меня, просиял: Дружище! Жив!
      - Жив. Директору департамента я понравился,- не без бахвальства ответил я.- И знаешь, почему? Именно я придумал...
      Хотел сказать: "Черного паука", но передумал. Опять как-то нехорошо стало, стыдно. Если Алкаш узнает, будет ли он меня уважать? Вряд ли.
      - Однако что это? - спросил Алкаш.- Кандалы? Спецпроверка? Скверное дело.
      - Ерунда. Снимут показания датчиков, и все.
      - Снять-то снимут. Но выдержишь ли? Три дня назад один монах не выдержал кошмаров и в ужасе что-то наговорил на себя. Заподозрили, что он разведчик. По дороге в "цедепе" он скончался.
      - Не пугай. Меня сейчас беспокоит вон тот исторический.
      - Гадкий тип,- согласился Алкаш, увидев того самого невзрачного господина с наклеенной улыбкой, не спускавшего с меня липкого взгляда.- Как-то он и ко мне прицепился, словно банный лист. Еле отвязался. Его здесь ценят.
      - Кто он в историческом прошлом?
      - Агент царской охранки. На машине мы удерем от него.
      Я уселся рядом со своим приятелем. Но с конвоирами вышла заминка, немало меня позабавившая. Я и в дальнейшем я цеплялся за каждый смешной пустяк, чтобы забыть страхи и поддерживать помогавшее жить беззаботное настроение.
      Все четверо - конвоиры Алкаша и мои - на заднем сидении уместиться не могли. Зашел спор, кому уходить в микросостояние. Никому не хотелось расставаться ни с плащами мушкетеров, ни с гусарскими мундирами.
      - Воронам неприятно находиться в машине,- заносчиво заявил Мефодий.- Мы вольные птицы.
      Моих гусар ущемило самолюбие. Они кричали, называли своих недругов глупыми черными воронами. Дело чуть не закончилось потасовкой. Усач и Крепыш выхватили сабли и подступили к мушкетерам Алкаша. Те ощетинились шпагами.
      - Довольно! - прикрикнул Алкаш.- В "цедепе" захотели? Сейчас полицейского позову.
      На краю площади, около синагоги, прохаживался полицейский - плечистый мужчина с резиновой дубинкой. Конвоиры приутихли и начали вполголоса совещаться. Более сговорчивыми оказались мои гусары. Они сели в машину и тихими мышками притаились в углу сидения.
      Вскоре липкого агента охранки мы оставили далеко позади, а еще через полчаса Алкаш подкатил к крыльцу моего коттеджа.
      - Уютный домик,- похвалил он.
      А я с изумлением взирал на ставший неузнаваемым завод. Появились новые корпуса, аккуратными рядами тянулись четырехэтажные дома поселка. В рабочих спецовках сновали изгнанники. И все у них получалось быстро, добротно и ладно.
      - Здорово орудуют, черти,- отозвался Алкаш.- Наловчились хватать откуда-то из ничего.
      - Но зачем им промышленность? - спросил я.- Из ничего они могут брать все, что угодно.
      Оказалось, далеко не все. Есть какие-то барьеры или запреты на термоядерную энергию, на лазерное и силовое оружие. Изгнанники хотят сделать все это с помощью "эвристических способностей" исторических персонажей.
      - Но зачем?
      - Дурацкий колпак,- загадочно ответил Алкаш и показал на небо.
      Я взглянул вверх, увидел темно-синее предвечернее небо, редкие облака - и ничего больше.
      Тем временем Алкаш с помощью конвоиров из "ничего" вытащил для меня новенькую голубого цвета машину.
      - Это дело надо обмыть,- сказал Алкаш.
      - Я с тобой пообедаю, но пить не буду.
      - Правильно,- согласился мой друг.- Кандалам выпивка помешает. Да и ночь лучше встретить трезвым. Кошмары будут.
      "Причем тут кошмары?" - хотел я спросить, но не успел. Алкаш подскочил к своей машине, взял из багажника закуску и бутылку, которая оказалась пустой. Он с сожалением повертел ее и отбросил в сторону.
      - Мефодий, достань выпивку,- Алкаш подмигнул мне.- У них это красиво получается.
      - Свинья,- процедил Мефодий, но просьбу выполнил охотно и ловко. Бутылку выхватил прямо из воздуха.
      - Носач! - воскликнул Алкаш, протянув стакан с водкой.- Выпей хоть ты со мной. Ну хоть капельку.
      Носач понюхал водку и, замахав руками, в ужасе отскочил. Отчихавшись, брезгливо прогнусавил:
      - Не понимаю, как люди пьют такую гадость.
      - Видел? - подмигнул мне Алкаш.- Никак не могут. А жаль. Зато в карты они научились здорово. Они и твоих научат.
      И верно: сдружившиеся мушкетеры и гусары вскоре сидели за столом и с увлечением играли в подкидного дурака.
      Меня же все больше занимала, даже чуть тревожила лихорадочная деятельность изгнанников. В заводских корпусах мелькали огни, какие-то готовые машины и приборы взлетали так высоко в поднебесье, что искорками вспыхивали под лучами упавшего за горизонт солнца. Покружившись, искорки разбегались. Видимо, на другие заводы и в лаборатории. Зачем все это? Хотят создать новое оружие и разрушить "дурацкий колпак"? И что это за колпак? Силовая сфера?
      Задумавшись, не заметил, как потемнело. Густые тучи обложили небо, начал накрапывать дождик. Осоловевшего Алкаша конвоиры втискивали в автомашину.
      - Свинья,- брюзжал Носач.- Возись теперь с ним.
      Носач и Мефодий подхватили машину, взлетели вверх и затерялись в низко клубящихся влажных тучах. Они унесли Алкаша домой. Мне стало так грустно и одиноко, что я поспешил к своим гусарам. Все-таки какое-то общество.
      В большой комнате Усач прилаживал к стене трехэкранный телевизор. Близился торжественный час, что-то вроде вечернего дьяволослужения. Я уже кое-что слышал об этой церемонии, призванной возвеличить Гроссмейстера. Оно и понятно. Диктатура сильной личности и диктатура страха - только на этом может держаться разношерстное и буйное общество изгнанников.
      "Любопытно взглянуть на сильную личность, на самого Люцифера",- подумал я, удобно усаживаясь перед телевизором. Крепыш выбил из-под меня стул с такой стремительностью, что я упал на пол.
      - Ты что? В костер захотел? - испуганно зашептал он.- Стоять!
      Превратившись в чертей, конвоиры вытянулись в струнку. И в это время засветился телевизор. Крохотные телепередатчики, летающие повсюду подобно комарам или москитам, передавали изображения на все три экрана. На левом улицы и площади, на которых горожане вдруг засуетились и заметались. Одни стремились домой к своим телевизорам, другие ломились в храмы, мечети, синагоги, где их поджидали светившиеся экраны. Опоздавших хватали и тут же на улицах сжигали. Ужас и благоговение должен внушить этот час.
      На правом экране - просторный, с высокими сводами зал какого-то храма и сотни изгнанников. В час дьяволослужения нечистой силе позволялось расслабиться, побыть в своем истинном виде и поэтому люди - исторические и литературные персонажи - выглядели особенно жалкими и запуганными. Их почти и не видно. Толпились рогатые черти, с визгом перелетали растрепанные ведьмы, толкались и переругивались какие-то непонятные лупоглазые чудища. Сильное впечатление производил дракон, возвышающийся над остальными наподобие исполинского динозавра.
      Однако центральный экран - средоточие всеобщего внимания - скучно серел клубящимися дождевыми тучами. Но вот тучи бесшумно раздвинулись, разошлись красиво, как театральный занавес. Открылось чистое густо-синее небо. Из-за горизонта торжественно выплыло большое кучевое облако, золотисто подкрашенное закатившимся солнцем. Под грохот барабанов облако приближалось, и стали видны хрустальные дворцы - чертоги сатаны. Засверкали купола, замелькала колоннада. Барабанный гром нарастал и вдруг мгновенно смолк. Зритель как бы вместе с тишиной влетал в огромный, напоенный светом зал.
      В центре на небольшом возвышении - золотой трон. Меня постигло разочарование: Гроссмейстер предстал не в своем подлинном грозно-сатанинском виде, а в образе обыкновенного человека со скипетром в руке. Справа выстроились директора департаментов, другие влиятельные администраторы. И тоже в строго подтянутом человеческом виде. Среди них и Аристарх Фалелеич Мурлыкин.
      Я посмотрел налево и не поверил глазам своим... Ангелы! Слева от трона тихо и скромно стояли белокрылые, с нежными и кроткими взглядами ангелы. Кто они? Ближайшие советники сатаны? Быть может, по совместительству еще и палачи? Все могло статься в этом странном и страшном мире.
      Сатана поднял скипетр, и тот стал похож на мерцающий факел: во все стороны вылетали из него искры. Потом Гроссмейстер встал, и среди нечистой силы, толпившейся в храме на правом экране, прокатился гул восторга. Встал он и в самом деле внушительно. Театрально величественный поворот головы, и я как следует рассмотрел его лицо - не слишком умное, но как будто волевое. Во всяком случае крупное, грубовато рубленное, как у какого-то римского императора. Не помню какого.
      Под нарастающие аплодисменты Гроссмейстер подошел к микрофонам и заговорил. О чем? Смешно подумать, но мне показалось, что о "демократии", которой он "призван управлять". Слова тонули в шуме, трещали копытами черти, лупоглазые чудища в храме подпрыгивали, гулко хлопал когтистыми лапами дракон, взвизгивали ведьмы. Аплодировали не только в храме, но, как я догадывался, все изгнанники, прильнувшие к экранам.
      Крепыш грозно взглянул на меня. Звякая цепями кандалов, я старательно захлопал в ладоши. Речь Гроссмейстера перестал слышать совсем. Возможно, она вообще не имела особого значения. Да и смысла тоже.
      Важен был ритуал. Сначала подумал, что он тоже лишен смысла. Но тут случилось со мной что-то непостижимое, что-то такое, что лежит за пределами моего разумения и опыта. Какая-то непонятная сила подхватила меня и, как трясина, засосала в ликующий аплодирующий поток. Я как бы воспарил и очутился в храме среди сотен тех, кто с гамом и свистом летал под сводами, кто восторженно взирал на Гроссмейстера и трещал копытами, хлопал когтистыми лапами.
      Крутясь в беснующемся хороводе, я пытался кое-как рассуждать: что это? Имитация коллективизма? Шабаш обожания? Дальше я вообще перестал что-либо соображать. С каким-то невообразимо приятным остервенением я хлопал в ладоши, выколачивал остатки своего "я" и погружался во всеобщее блаженное одурение. Кажется, вместе со всей нечистой силой начал даже подвывать.
      Сколько времени продолжался шабаш? Час? Полтора? Ничего не помню. Я и не заметил, как под грохот барабанов и звуки фанфар телевизор погас. Мои конвоиры-черти, облачившись в человеческий вид и гусарскую форму, ушли в соседнюю комнату и с картами в руках уселись за стол. А я с непривычки еще долго не мог выйти из сладостного оцепенения и, звякая кандалами, продолжал с упоением хлопать в ладоши.
      - Бывает,- усмехнулся Усач, заглянув в мою комнату.
      Я опомнился и, утомленный обилием впечатлений, решил лечь пораньше. Погасив в своей комнате свет и не раздеваясь (руки были скованы), положил голову на подушку. Сомкнуть глаз, однако, не удалось. За окном мелькнула какая-то тень. Птица?
      Охваченный тревогой, я сел на кровати. За окном качались под ветром жиденькие кустики сирени. Листья влажно блестели под тусклой, выглядывающей из-за туч луной. Но дождь перестал. "Почудилось",- подумал я. Но птица появилась снова, неподвижно повисла и... заглядывала в окно! Не птица это... Летучая мышь! А вид летучих мышей, вспомнилось, принимали вампиры-покойники, встающие по ночам и сосущие кровь живых.
      "Спецпроверка!" - пронеслась догадка. Еле дыша, я заглянул в соседнюю комнату. Из-за неплотно прикрытой двери падал сноп света. Шумно игравшие в карты конвоиры вдруг приумолкли и, съежившись, с испугом глядели в окно. Летучая мышь слепо тыкалась в стекла. Искала, видимо, раскрытую форточку. Не найдя ее, отлетела назад, упала наземь и развернулась... в мистера Ванвейдена!
      Так вот кто он на самом деле! Не дракон, как я предполагал, а вампир. И внешность его сейчас на глазах заметно менялась. По бледному лицу разлилась синева, глаза загорелись кровавым огнем, а на измятом фраке, ранее отлично отутюженном и чистом, появились следы плесени и кусочки земли. Будто он только что вылез из могилы.
      Вампир приблизился и подергал рамы. Стекла задребезжали, но окна не открывались. Тогда он подошел к наружной двери, и та загрохотала, заходила ходуном под ударами его ног и кулаков. Дверные запоры прыгали, но держались.
      Ища поддержки, я заглянул в соседнюю комнату. На столе валялись карты, стулья опустели - моих гусар словно ветром сдуло. Под диваном, шурша бумажным мусором, бегали и жалобно попискивали мыши - насмерть перепуганные черти. Что это? Нечистая сила страшится другой - более высокого ранга? Или это входит в общий спектакль спецпроверки?
      Спектакль... Смешно подумать, как подобными ироническими словечками я пытался спасти душевное равновесие. Изо всех сил я цеплялся за свои материалистические подпорки. Гнилыми они оказались. Они треснули, развалились. И я ухнул в жуткую невесомость, в бездну мистики...
      Луна выкатилась из-за туч и осветила поляну перед окнами. Неподвижно стоявший вампир смотрел на меня с застывшим смехом мертвеца... Он будто читал мои мысли! Вампир шевельнулся, перевел взгляд на крышу и догадался, что в комнату можно проникнуть через трубу. Но он слишком толст для этого. Начнет худеть? Случилось, однако, куда более жуткое. Щеки и рыхлые губы мистера Ванвейдена, его жирные плечи и живот начали гнить, разлагаться и кусками падать на землю. Через минуту вампир сбросил с себя земную плоть, как истлевший скафандр, и ярко забелел скелетом.
      Поскрипывая костями, скелет подошел к водосточной трубе и взобрался наверх. Железная крыша загремела под его шагами, а меня начала бить ледяная дрожь. Вскоре скелет выпал из камина. Да так неловко, что с грохотом покатился по полу.
      Чертыхнувшись, скелет поднялся, растопырил костяшки пальцев и медленно двинулся ко мне... И тут случилось то, что вспоминалось потом с отвращением и стыдом. Я безобразно заверещал. Животные вопли, прерываемые короткими всхлипываниями, неудержимо рвались из горла. Кажется, я кричал: "Не надо!" - и даже: "Мама!"
      Скелет захохотал, протянул костлявые руки к моим запястьям и снял кандалы. Потом повернулся и влез в камин.
      Я потерял сознание. Очнулся, когда скелет находился за окном и "одевался" в земную плоть. Минуты через две он стал прежним грузным, но изысканно одетым сотрудником департамента. Мистер Ванвейден постоял немного, одернул фалды фрака, поправил галстук. Потом, позвякивая кандалами, снятыми с моих рук, вразвалочку зашагал и вскоре растаял во тьме.
      С бьющимся сердцем я посидел на кровати минут пять. Потом простыней вытер с лица холодный пот и вышел на улицу: надо освежиться, прийти в себя.
      По небу мчались рваные тучи, озарявшиеся багровыми всполохами, когда на заводе разливали сталь. Невдалеке, светясь обуглившимися костями, на плахе догорал какой-то изгнанник, опоздавший на дьяволослужение.
      Я свернул в сторону леса и подошел почти к самой опушке. Уж не сбежать ли и зажить в лесу вольной жизнью? И вдруг похолодел: там поджидает меня Черный паук! Мое же собственное детище, вымысел еще более жуткий, чем вампир. Нет, из города выходить нельзя. Вспомнил, что паук не может появиться в городе, не приняв человеческого вида. А этого ему делать не положено. Слава богу, хоть это я предусмотрел в своем романе.
      Я поспешно повернул назад. Уже недалеко от коттеджа замер: со знаком на моем пиджаке что-то творилось. Слова "вызывает сомнения" засветились ярче обычного. Потом почти погасли, еле-еле мерцая. И снова вспыхнули. Я стоял, с замиранием сердца ожидая результатов спецпроверки. Сейчас в департаменте наверняка анализируют показания кандалов, вычитывают самое затаенное в моей психике. Страх! В этом они поднаторели. С помощью страха они вычерпали из меня все до донышка. И сейчас, подлецы, любуются моим "нравственным вакуумом". Устанавливая идентичность, наверное, сравнивают с моими произведениями - моим "автопортретом".
      Слова "вызывает сомнения" еще раз вспыхнули и погасли. Вместо них ровным светом засияло: "Сомнений не вызывает".
      Слава богу! На меня в буквальном смысле слова рухнуло облегчение. Одновременно начала рушиться и стена забвения. Будто плотина размывалась под напором воды: стали просачиваться какие-то воспоминания, а в глубине моего "я" зашевелился "он" - мой ночной собеседник. Кажется, он призывал продолжить диалог, начатый совсем в ином мире. В каком? Смутно, неясно мир тот начал выступать из мглы. И вдруг я вспомнил все!
      Я поспешил в коттедж. В комнате, где поселились мои конвоиры, все так же валялись на столе карты и горел свет. Я прислушался. Под диваном тихо... Заснули! Я погасил свет, прикрыл дверь, разделся и сел на кровати. Я ждал его голоса, я жаждал встречи с собеседником с каким-то злым нетерпением. В груди у меня так и кипело: ну, подожди!
      - Наконец-то,- в ушах моих послышался слабый, но все более крепнущий голос.- Проверку ты прошел, иначе мы не вступили бы в контакт.
      - Слушай, ты!.. Это подло! Втравили меня в такой кошмар. Мы так не договаривались. Вы обманули. Это подло!
      Он что-то говорил. Но голоса его почти не слышал - так я был разъярен. Ругательства и проклятия сыпались из меня, как горох из разорванного мешка. Он торопливо уговаривал, но до моего сознания доходили лишь отдельные слова: "Успокойся... Расскажи, что видел... Вместе подумаем... Руганью делу не поможешь..."
      Пожалуй, он прав. Минуты три я помолчал, собираясь с мыслями. Потом стал рассказывать обо всем, что со мной приключилось. Наконец я так разошелся, что начал рассказывать образно, иногда с искорками юмора, что собеседнику моему особенно понравилось.
      - Молодец! Давно бы так.
      - Но... что это? В твоем голосе я слышу боль.
      - Погиб мой друг и напарник. Помнишь, ты говорил о монахе, погибшем после спецпроверки? Это он.
      - Вон оно что! Это был мой дублер! Тогда понятно, почему в лесу оказался второй конь.
      - Его конь осиротел...
      - Что поделаешь,- мне хотелось как-то утешить собеседника.- Ваши ученые многое предусмотрели, кроме мистической спецпроверки. К нему ночью кто-то приходил. Не обязательно вампир. Может, кое-кто и пострашнее. Вот он и не выдержал.
      - Но ты ведь выдержал.
      - Мне повезло. С первых же минут я был приучен к неожиданностям.
      - Алкаш?
      - Не только. Гораздо важнее другая встреча. В ночном лесу к кошмарам подготовил этот...- Я слегка замялся.- Ну, этот... Черный паук.
      - Как? - удивился он.- И твой паук материализовался? Удостоился чести?.. Поздравляю!
      - Не ехидничай. Он чуть было не съел меня в лесу, очень похожем на ваш.- В моем мозгу, как озарение, пронеслась догадка, и я воскликнул: - Постой! А что, если пауки, вампиры и прочая гадость - это продолжение вашего дивного мира?
      - Ты прав. Увы, это продукты нашей высокой цивилизации.
      - Однако продукты у вашей цивилизации довольно странные.
      - И весь мир наш покажется тебе странным. Частично ты видел его. А сейчас увидишь как бы изнутри. За считанные секунды, протекшие во внешнем мире, ты проживешь почти всю мою жизнь и тогда сам все поймешь. Начнешь с детства. Как я завидую тебе! Для меня оно позади, а ты к нему подключишься... Нет, ты заново родишься! После нескольких сеансов новой жизни ты психически, нравственно изменишься, станешь почти таким, как я. Это важно, ибо конь...
      - Не говори о нем. Мне страшно и стыдно за себя. Как он посмотрел на меня! С каким омерзением!
      - А ведь ты должен на нем вернуться. Но конь не подпустит чужака с гадкой душонкой... Ты не обижаешься?
      - Нет, нет! Валяй. Продукты вашей цивилизации ко многому приучили. От них я слышал и не такое. Кстати, Шопенгауэра я здесь так и не встретил. Говорят, он не материализовался.
      - Тоскуешь по своему любимцу? - насмешливо спросил он.- Еще увидишь в своей новой жизни. А сейчас вспомни наши тренировки и приведи свою психику в особое состояние.
      - Состояние альфа-ритма? Помню.
      - Перед этим отрешись от внешнего мира, забудь о нем.
      Легко сказать - забудь. За окном послышался шум, в кустах заскакали тени, душу опять оледенил страх. Кто там еще? Неужели им мало вампира? Но тени улеглись, тихо и мирно сияла луна.
      Страх отступил, и взамен вновь заерзало злое чувство. Змей-искуситель! Соблазнил меня "магией приключений". Да будь она проклята, такая "магия"!
      Конечно, я свалял дурака, согласившись на авантюру. Но отступать уже некуда. Я вздохнул, сел за стол и... взялся за перо. Попробую вспомнить, с чего все началось. Привычная писательская работа лучше всего поможет отрешиться от окружающего. И... Попробую писать на немецком языке. Его здесь никто не знает.
      Через полчаса, в половине первого ночи, я окончательно сбросил напряжение, лег и на удивление легко ушел в особое, наиболее спокойное состояние духа, состояние альфа-ритма. Незаметно и тихо погрузился в удивительный сон...
      Это был сон-пробуждение! Надо мной склонилось лицо в сиянии утренних лучей, и я воскликнул:
      - Мама!
      - Вася проснулся! - засмеялась мама.- Смотрите! Засоня Василь встает...
      Все... Кратковременная вспышка во мраке. Ни с чем не связанная картина, клочок жизни, выхваченный из небытия. Что было со мной до этого? Что после? Лучик вспыхнул и погас.
      И снова пробуждение... Снова утро, но уже другое. Мне уже года два. На ярко освещенной стене прыгают, скачут тени. "Воробьи!" - рассмеялся я и вскочил на ноги... И опять мгла забвения, но уже тонкая, как кисея. Кажется, я бегу босиком по мягкой траве, и сзади меня кто-то окликает... Но почему меня зовут Василь? И почему могу летать в воздухе, как птица?
      Эти вопросы - словно камни, брошенные в озеро и возмутившие его чистую гладь. Картины раннего детства, как отражения в воде, колыхались, дрожали и, затуманившись, исчезли совсем... Откуда-то издали, из неведомых глубин поднялся тихий, но встревоженный голос:
      - В чем дело? Ты прервал сеанс...
      - Не понимаю... Кто там родился? Кто малютка Василь? Я?
      - Ты, конечно. Может, подключение твоей нервной цепи было неполным?.. Нет, нет! Не думай о подключении! Я не так выразился. Это не иллюзия, а твоя новая жизнь. Может быть, единственная и что ни на есть настоящая...
      Странно все это, настолько необычно, что сейчас, когда пишу эти строки, не знаю, как и поступить. А не лучше ли, пока не привыкну, смотреть на себя, на нового себя как бы со стороны? Да, так лучше. Буду писать о себе... то есть о Василе - как о другом лице.
      ... И снова из самых глухих пластов жизни, из самого раннего детства выступают следы. Вижу блеск весеннего ручейка, слышу шум половодья... Потом, кажется, лето. Сладкий шелест листвы, солнечные блики...
      Нет, так не годится. Все это вспыхивающие и тут же гаснущие искорки жизни, капризы неопределившегося бытия. Начну с того времени, когда мне... Когда Василю было четыре или пять лет. Картины тех лет текут в моей памяти связно и последовательно. И начну непременно с утра - с порога, за которым каждый раз по-новому открывался мир. Помню, отчетливо помню, с каким радостным, с каким солнечным ощущением жизни Василь пробуждался по утрам!
      Пастушья свирель
      Не то, что мните вы, природа:
      Не слепок, не бездушный лик
      В ней есть душа, в ней есть свобода,
      В ней есть любовь, в ней есть язык...
      Ф. И. Тютчев
      По утрам его будили воробьи. Звонко перекликаясь, они скакали на завалинке, с пушинками в клювах взлетали под крышу. Василь с улыбкой следил, как на ярко освещенной стене комнаты мелькают их тени. Сегодня у воробьев особенно шумно: начало весны, надо готовить гнезда.
      Но вот луч солнца коснулся дверного косяка, и Василь вздохнул - пора вставать. Иначе невидимый Красавчик будет ворчать и браниться. Василь вскочил, принял лучевой душ, брызнувший с потолка, оделся и выбежал в соседнюю комнату. На столе его ждали вкусные хрустящие булочки и кружка молока. Это Красавчик постарался, но сам он уже исчез.
      "А как увидеть папу?" Едва успел подумать Василь, а экран тут как тут возник неведомо откуда и засветился в темном углу.
      - Внеземная станция! - воскликнул Василь, увидев папу среди решетчатых сооружений.- Внеземная!
      - Верно! - улыбнулся папа.- Сегодня я далеко. Жди только к вечеру и поступай, как хочешь. Мама, конечно, сердиться будет, но мы как-нибудь стерпим.
      И папа заговорщически подмигнул. Мигнул и экран, погас и растаял. Будто и не было его.
      Василь знал, что его отца, немало испытавшего в Дальнем Космосе, считают человеком волевым и суровым. Но Василь не чувствовал этой суровости. Отец всячески баловал своего единственного сына и давал ему полную свободу.
      И Василь беззастенчиво пользовался ею. Миновав сенки, он босиком (видела бы мама!) выбежал на крыльцо. Нагретые солнцем доски приятно щекотали ступни ног. Но Василь нежился недолго. Он решил походить на папу и закалять волю.