По улицам ездили и бродили помещики; в домах тоже везде виднелась водка и закуска; из отворенных окон вылетал табачный дым вместе со смехом и звоном графинов.
      В этот день назначено было открытие по возобновлении дворянского клуба, с переименованием его в соединенный, так как в новом клубе предполагалось соединить все сословия.
      Мировой съезд помещался в том же здании, а потому у ворот и на крыльце толпились мужики, вызванные посредниками в город по делам.
      Щетинин с Рязановым прошлись по ярмарке и отправились в клуб. На дороге им попались дворяне; они шли вчетвером, обнявшись, в ногу и наигрывали марш на губах.
      Впереди маршировал маленький толстенький помещик и размахивал планом полюбовного размежевания вместо сабли.
      - Здравия желаем, ваше-ство-о! - гаркнули дворяне, поравнявшись со Щетининым, и пошли дальше.
      - Спасибо, ребята! - крикнул высунувшийся из окна помещик.
      - Рады стараться...
      - По чарке на брата! Идите сюда! - кричал он, махая рукою.
      - Правое плечо вперед, - марш! - скомандовал начальник, и отряд завернул в ворота.
      По улице пронесся легонький тарантас, запряженный тройкою маленьких лошадок. В нем сидел полный мужчина в военной фуражке, но с бородою, и делал Щетинину ручкою. Он поклонился.
      Из окон выглядывали дамы и говорили, показывая на Щетинина с Рязановым: "вон они, коммунисты!"
      Щетинин шел молча и рассеянно глядел по сторонам, рассеянно отвечая на поклоны. В клубе у подъезда стояли и лежали сельские власти: старшины, сотские 3, старосты и проч.; некоторые пристроились в тени, а шляпы их торчали на заборе.
      Заседание мирового съезда еще не кончилось. В зале, посреди не, стоял большой стол, за которым сидели посредники с цепями на шее и с председателем во главе. Вокруг них толпились помещики, управляющие и поверенные; прочие дворяне бродили по зале и, по-видимому, скучали. Из буфета слышался бойкий разговор, смех и остроты.
      - Да будет вам, - уговаривал один помещик посредников. - Ну что в самом деле пристали! водку пора пить.
      - Погодите, - с озабоченным видом отвечали посредники. - Не мешайте!
      - Позвольте мне, господа, прочесть вам, - громко заговорил один из посредников, обращаясь к съезду,  - письмо, полученное мною на днях от землевладельца, господина Пичугина.
      - Слушаем-с, - ответил председатель и сделал серьезное лицо.
      Посредник начал читать: "Милостивый государь, Иван Андреевич, не имея чести быть лично с вами знаком, имею честь довести до сведения Вашего следующий анекдот. 1863 года, мая 12-го числа, крестьянин-собственник сельца Ждановки, Антон Тимофеев, приидя ко мне на барский двор в развращенном виде, с наглостию требовал от меня, чтобы я отдал ему его баб, угрожая мне в противном случае подать на меня жалобу мировому посреднику. И когда я выслал ему сказать через временно обязанную 4 женщину мою Арину Семенову, что по условию я могу пользоваться его бабами все лето, то он за это начал женщину мою всячески ругать, называя ее стерва и при том показывая ей язык. После этого что же, всякая скотина может безнаказанно наплевать мне в лицо! Конечно, они теперь вольные и могут все делать. Но я этого так не оставлю и буду просить высшие власти о защите меня от притеснения и своеволия мужиков. Нет, это много будет, если всем их пошлостям подражать. Им и без того отдано все, а мы лишены всего. Имею честь быть..." и проч.
      - Господа! - воскликнул один из стоявших у стола помещиков, - господа, кому угодно пари, что господин Пичугин этого, как его, собственника-то, собаками затравил?
      - Ну, вот!
      - Да не угодно ли на пари? Я его знаю. Вы не верьте тому, что он пишет. Это он все врет, все сам сочинил.
      Начался спор. Собрание между тем, поручив посреднику исследовать дело на месте, перешло к рассмотрению проекта, представленного одною помещицею, желавшею переселить крестьян в безводную пустыню. Немец, поверенный этой барыни, развернул план и положил его на стол перед собранием. Посредники стали рассматривать план: пустыня и на плане оказалась безводною; но, несмотря на это, поверенный утверждал, что для самих же крестьян так будет лучше. Позвали крестьян. Они вошли, осторожно ступая по крашеному полу, поклонились и встряхнули головами. Председатель начал им объяснять желание помещицы и указал на плане участок. Мужики выслушали и сказали - слушаем-с; только один из них как-то боком косился на план и, прищурив один глаз, шевелил губами. Но когда спросили их, согласны ли они на это, мужики все вдруг заговорили, полезли к плану и стали водить пальцами. Доверитель вступился и просил председателя не дозволять мужикам пачкать план. Мужикам запретили трогать его пальцами и велели отойти от стола.
      - Ну, что, батюшка, как у вас свободный труд процветает? - спрашивал Щетинина один помещик, доедая бутерброд.
      - Да ничего, - нехотя отвечал Щетинин.
      - Ну, и славу богу, - улыбаясь, сказал помещик. - Мужики ваши все ли в добром здоровье, собственнички-то, собственнички? А? То-то, чай, богу за вас молят? Теперь какие небось каменны палаты себе построили. Че-ево-с?
      - Почем я знаю, - с неудовольствием сказал Щетинин.
      - Да; или вы нынче уж в это не входите? Так-с. Нет, вот я, признаться, - немного погодя прибавил помещик,  - все вот хожу да думаю, как бы мне своих на издельную повинность переманить; а там-то бы уж я их пробрал; я бы им показал кузькину мать, в чем она ходит, они бы у меня живо откупились. Да, главная вещь, нейдут, подлецы, ни туда ни сюда.
      - Как поживаете? - говорил Щетинин, раскланиваясь с другим, только что вышедшим из буфета помещиком.
      - Вот как видите, - отвечал тот. - Закусываем. Как же нам еще поживать? Ха, ха, ха! Вот с Иван Павлычем уж по третьей прошлись. Да, черт, их не дождешься, - говорил он, указывая на посредников. - Господа, что же это такое наконец? Скоро ли вы опростаетесь? В буфете всю водку выпили, уж за херес принялись.
      - Да велите накрывать, - заговорили другие.
      - Стол нужен.
      - Господа, тащите их от стола!
      - Эй, человек, подай, братец, ведро воды, мы их водой разольем. Одно средство.
      - Ха, ха, ха!
      - Нет, серьезно, господа. Ну, что это за гадость! Все есть хотят. Кого вы хотите удивить?
      - Что тут еще разговаривать с ними! Господа, вставайте! Заседание кончилось. Дела к черту! Гоните мужиков! Эй, вы, пошли вон!
      Таким образом кончилось заседание. Посредники, с озабоченными и утомленными лицами, складывали дела, снимали цепи, потягивались и уходили в буфет.
      - Александр Васильич, голубчик, давно ли вы здесь? - говорил один из них, подходя к Щетинину. - Позвольте вас поцеловать, душа моя. Et, madame votre epouse, comment ce porte't'elle? 5
      - Благодарю вас. Мой товарищ, Яков Васильич Рязанов; мировой посредник нашего участка, Семен Семеныч, - познакомьтесь, - говорил Щетинин.
      - Очень рад, очень рад, - говорил посредник, расшаркиваясь и пожимая руку Рязанову. - Ах, позвольте, ваша фамилия мне знакома - Рязанов. - Да. Теперь я помню. Мы с вашим батюшкой вместе служили.
      - Что же вы с ним, всенощную или обедню служили? - спросил Рязанов.
      - То есть как?..
      - Я не знаю, как. Должно быть, соборне. А то как же еще?
      Посредник с недоумением смотрел на Рязанова.
      - Да разве ваш батюшка не служил в гродненских гусарах?
      - Нет; он больше в селах пресвитером служил.
      - То есть...
      - Попом-с.
      - Да. Ну, так это не тот Рязанов, которого я знал, - конфузясь, говорил посредник.
      - Я думаю, что не тот.
      Стали стол накрывать. В ожидании обеда дворяне прохаживались по зале, закусывали и разговаривали.
      - Господа, послушайте-ка!
      - Ну!
      - Не слыхал ли, или не читал ли кто, - земство 6, что за штука такая?
      - Ну, вот еще что выдумал? Давай я тебя за это поцелую.
      - Да нет, постой, братец, нельзя же.
      - Чего тут нельзя! Иди-ка, брат, лучше водку пить. Разговаривать тут еще... Земство! Тебе какое дело?
      - Как какое дело? Это вы отчаянные головы, вам все нипочем, а у меня, брат, дети. Господа, нет, серьезно, скажите, коли кто знает!
      - Вот пристал!
      - Пристанешь, брат. Ты небось за меня не заплатишь.
      - Изволь, душка, заплачу, только пойдем вместе выпьем по рюмочке.
      - Уйди ты от меня, сделай милость! Иван Павлыч, вы, батюшка, не знаете ли? Вы, кажется, журналами-то занимаетесь.
      - Что такое?
      - О земстве не читали ли чего?
      - Как же, читал.
      - Ну, что же?
      - А ей-богу не знаю, голубчик.
      - Да нет ли газет каких-нибудь?
      - Какие тут газеты? Вон поди в буфете спроси! Эй, человек, подай ему порцию газет!
      - Черти! Всю водку вылакали. Налей мне хоть рому, что ли!
      - Так как же насчет земства-то? А? Так никто и не знает?
      - Спроси у предводителя.
      - Предводитель, скажи, братец, на милость, никак я толку не добьюсь, какая такая штука это земство? Что за зверь? Пoдать, что ли, это какая? А?
      - А это, вот видишь ты, какая вещь...
      - Да ты сам-то знаешь ли?
      - Ну, вот еще. Мне нельзя не знать.
      - То-то. Смотри не ври. Ну!
      - Это дело, как бы тебе сказать? Государственное.
      - Ну, да ладно. Об этом ты нам не рассказывай; а вот суть-то, главная суть-то в чем?
      - Тут, брат, вся сила в выборах.
      - Вот что. Кого же выбирать-то?
      - Выборных.
      - Да. Опять-таки выборных же и выбирать. Ну, а за коим же чертом их выбирать-то станут?
      - А они там это будут рассуждать.
      - Да, да, да. О чем же это они будут рассуждать?
      - Об разных там предметах: об дорогах, о снабжении мостов и так далее.
      - Да. Это, значит, по дорожной части. Ну, и за это мы им будем деньги платить? Так, что ли?
      - Так.
      - Ну, брат предводитель, спасибо, что рассказал. Теперь пойдем по рюмочке дернем.
      За несколько минут до обеда на улице загремели бубенчики, и у крыльца остановилась взмыленная тройка отличных серых коней. В залу вошел полный, румяный молодой помещик в английском пиджаке, с пледом на руке.
      - Петя! Душка! Вот он, урод! Мамочка! Давно ли?..
      - Что у вас тут такое? Сословия сближаются? Ах, вы, шуты гороховые! Где же мужики-то?
      - Какие мужики? Они там, на крыльце.
      - А как же сословия-то?
      - Ну, вот еще, сословия!
      - Зачем же вы наврали?
      - Кто тебе наврал? Вон, гляди, видишь, Лаков сидит. Чего же тебе еще?
      На диване действительно сидел купец с красным носом и бессмысленно водил глазами.
      - Да он, скотина, и теперь уж пьян. Лаков, что, брат, ты уж успел?
      - Успел, - кивая головой и улыбаясь, отвечал купец.
      - Экое животное!
      - Нельзя... Ярмонка.
      Из буфета выглядывал другой купец и, стоя в дверях, подобострастно кланялся, не решаясь войти в залу.
      - А! И ты здесь, чертова перечница! Что же ты сюда нейдешь?
      - Он не смеет.
      - Я не смею-с.
      - Ну, хорошо, братец; стой там, стой! мы тебя после обеда посвятим.
      - Посвятим, посвятим...
      Купец кланялся.
      Подали суп. Стали садиться за стол. Купец лаков тоже взялся за стул.
      - Что ж, господа, мне-то можно?
      - Садись, чучело, садись, ничего.
      Купец сел.
      - Эй, половой, подай графин водки!
      - За стол водку не подают. Что ты? Разве здесь кабак? - говорили купцу соседи.
      - Ну, шампанского. Черт те дери!
      - Много ли-с?
      - Полбутылки.
      - Эх ты! Полбутылки! Мужик! Где ты сидишь, вспомни!
      - Что ж такое? Ну, мы полдюжину спросим. Подай полдюжины!
      - Слушаю-с.
      - Да закусить чего-нибудь, солененького. Проворней! Эх, в рот те шило...
      - Лаков, веди себя скромней, - кричали ему с другого конца.
      - Я и так скромно.
      - Господа, слышали, в Саратове какой случай был?
      - Какой?
      - Поджигателей поймали 7. Теперь там такое дело... Оказывается, что тут замешаны разные лица...
      - Эка штука! У нас мужики двоих поймали; взяли, дурачье, и отпустили.
      - А что, позвольте вас спросить, - спросил Рязанова его сосед, уездный учитель,  - телеграмму посылать будут 8?
      - Я не знаю.
      - Что он такое говорит?
      - Я говорю-с насчет телеграммы.
      - Какой телеграммы?
      - То есть от всех сословий, вот теперь, во время обеда. Разве не будут?
      - Нет; телеграммы не будет, а вот речь Петр Михайлович произнесет - на латинском языке.
      - Ах, в самом деле! Петя, - кричал один посредник,  - речь, брат, непременно сегодня речь!
      - Уж это после обеда, - отвечал Петя.
      - Нет, он на прошлой неделе, - мы с ним на охоте были, - уморил: собрал мужиков и им латинскую речь сказал.
      - Ха, ха, ха!
      После супа захлопали пробки и стали разносить шампанское.
      - Господа, за соединение сословий! Лаков, слышишь, чучело?
      - А, дуй вас горой!
      - Ха, ха, ха! Однако ты, чертов сын, не ругайся!
      - "Устюшкина мать собиралась умирать..." - затянул Лаков.
      - Этих свиней никогда не надо пускать, - рассуждали дворяне.
      - Вот посадили его за стол, а он и ноги на стол.
      - "Умереть не умерла, только время провела". Что ж такое? Я за свои деньги... Ай у нас денег нет?
      - Иван Павлыч, ваше здоровье, - чокались через стол помещики.
      - Эх, драть-то вас на шест, - кричал между тем Лаков.
      - Господа, что же это такое?
      - Mais, mon cher, que voulez-vous donc? C'est un paysan 9.
      - Эй, послушай, ты, мужик, - говорил Лакову один помещик. - Если ты, скотина, еще будешь неприлично себя вести, тебя сейчас выведут.
      - Ты недостоин сидеть с порядочными людьми за столом.
      Лаков струсил.
      - Будешь смирно сидеть?
      - Я смирно. Истинный бог... Подлец хочу быть, - смирно.
      - Ну, так молчи же, не ругайся!
      - В тринклятии провалиться - не ругался.
      - Господа, за процветание клуба, - провозгласил предводитель.
      - "Устюшкина мать..." - заревел Лаков. - Ай у нас денег нет? Всех вас куплю, продам и опять выкуплю.
      - Нет, это из рук вон. Его нужно вывести.
      - Вот они деньги, - получай! Эй! Кто у вас тут получает, - получай! Триста целковых... На всех... Жертвую, раздуй вас горой!..
      - Вывести, вывести его! - кричали дворяне.
      - Стой, - говорил Лаков. - За четыре бутылки назад деньги подай! Ладно. Ну, теперь выводи!
      Через час после обеда дворяне ходили по комнатам, как во сне, все что-то говорили друг другу, кричали, пели и требовали всё шампанского и шампанского. В одной комнате хором пели какую-то песню, но потом образовалось два хора, и уж никто никого не слушал; только и можно было разобрать:
      - Кубок янтарный...
      - Чтобы солнцем не пекло...
      - Полон давно...
      - Чтобы сало не текло.
      - Господа, это подлость!.. Ура-а - шампанского!.. Пей, пей, пей!.. Позвольте вам сказать!.. Чтобы солнцем... Поди к черту! Ура - шампанского!..
      В то же время один помещик, сидя на столе, выводил тоненьким голоском: "Век юный, пре-елестный, дру-у-зья-аа, про-о-ле-етит..." 10
      - Во-одки! - вдруг заорал кто-то отчаянным голосом.
      В другой комнате происходило посвящение купца Стратонова. Судья, сидя на кресле, произносил какие-то слова, а хор повторял их. Два посредника держали под руки купца Стратонова и заставляли его кланяться судье. Купец кланялся в ноги и просил ручку. Судья накрывал его полою своего сюртука и произносил "аксиос" 11, "аксиос"; хор подхватывал; третий посредник махал цепью, как будто кадилом.
      Щетинин с Рязановым вышли на крыльцо. Смеркалось. У ворот клуба их уже дожидался запряженный тарантас. На дворе видно было, как один помещик стоял, упершись в стену лбом, и мучительно расплачивался за обед.
      Перед освещенными окнами клуба стояли мальчики и вели между собою следующий разговор:
      - Ты туда не ходи! Там мировой.
      - Это съезд.
      - Он тебя съест.
      - Кто?
      - А мировой-то. Ишь ты! Ишь! Вон он какой страшный! Глядите, братцы! зубы-то, зубы!..
      - Ур-а-а! - ревели в клубе дворяне и кидали в окна пустые бутылки.
      По улицам бродили пьяные мужики. Ярмарка кончилась.
      - Что ты такое начал рассказывать, когда я приехал, помнишь? - про какое-то социальное дело? - спросил Рязанов своего товарища, когда они выехали в поле.
      - Нет, оставь это, прошу я тебя, сделай милость, оставь, - ответил Щетинин.
      VI
      Щетинин с Рязановым вернулись из города ночью, часу в первом; Рязанов отправился к себе во флигель, а Щетинин прошел прямо в кабинет, разделся, прочел письма, развернул газету и, облокотившись над нею, задумался.
      Прошло несколько минут.
      - Кушать не будете? - угрюмо спросил его лакей.
      - А?
      Щетинин как будто очнулся.
      - Кушать не будете? - тем же тоном и так же угрюмо повторил лакей.
      - Нет, не буду.
      Лакей хотел было уйти.
      - Постой! Что... А-а... Барыня уж легла, не знаешь? - сбиваясь и разглядывая газету, спросил Щетинин.
      - Не могу знать.
      - А-а... Здоровы... Здорова она?
      - Не могу знать.
      Щетинин нахмурился и исподлобья посмотрел на лакея: лакей, заложив одну руку за спину, а в другой держа сапоги, стоял у притолоки и исподлобья смотрел на барина.
      - Что это у вас за привычка, - раздражительно начал Щетинин: - "Не могу знать", да "Никак нет"? Черт знает, точно рекруты какие-то.
      Лакей переступил с ноги на ногу и продолжал молча смотреть на барина.
      - Просишь, кажется, ведь, - нет!
      Молчание.
      - Последний раз прошу: не говори так, сделай милость!
      - Слушаю-с.
      Щетинин махнул рукой.
      - Ступай! Ступай уж, - говорил он умоляющим голосом.
      Лакей ушел...
      Щетинин поправил газету, хлопнул по ней ладонью и принялся было читать; но сейчас же забарабанил пальцами по столу и загляделся на подсвечник. Тихо стало; слышно, как на дворе лошадей отпрягают... Вдруг где-то, в дальних комнатах, что-то стукнуло, и зашуршало женское платье... Щетинин вздрогнул, поднял голову и начал прислушиваться: пол заскрипел... Шелест все ближе и ближе... Вот прошла в залу... Задела платьем за стул... Повернула в столовую...
      - Друг мой, прости меня, - говорила Марья Николавна, входя в кабинет.
      Щетинин бросился к ней и крепко схватил ее за обе протянутые к нему руки.
      - Я тебя огорчила, - прости! Я сама теперь вижу, что ты все-таки хороший, хороший человек.
      Щетинин положил ей на плечи свои руки и нежно смотрел ей в глаза.
      - Это совсем не нужно было, что я наговорила тебе. Я ужасно раскаивалась...
      Она сказала все это нежным, но твердым голосом; в глазах были слезы.
      - Ну, полно, полно, - говорил Щетинин, целуя ее в голову.
      - Нет, знаешь, я после, как ты уехал, целый день и тогда ночью тоже все думала, думала... Все свои мысли передумала сначала.
      - Сядем, - сказал он, обняв жену и усаживая ее на диван. - Ну, что же ты выдумала?
      Он вздохнул, прислонился головою к ее плечу и закрыл глаза.
      - Как же ты меня измучила-то!
      - Прости!
      - Ну, да что тут! Это все пустяки. Нет, я уж вообразил, что... Впрочем, рассказывай, рассказывай!
      - Что ты вообразил?
      - Все вздор. Ведь уж прошло, так чего же еще? А ты мне вот что скажи: что это с тобой случилось?
      - Да как тебе сказать? - Не знаю. Мне кажется, что со мной ничего особенного не случилось; а так вдруг представилось мне, что все это, лечение там и что хозяйством я занимаюсь, что все это ужасные глупости.
      - Да почему же? Ведь прежде это тебе не приходило в голову?
      - Прежде? Видишь ли! Как бы тебе это рассказать?.. До сих пор я все еще чего-то ждала, до последней минуты ждала; я не рассуждала, я и не думала даже ничего, я просто верила, что так нужно почему-то. Ты мне сказал тогда, давно еще: "Маша, займись хозяйством, пожалуйста!" ну, я и стала заниматься; потом пришли больные мужики, ты мне сказал: "Маша, ты бы там пошла поглядела, что у них". Я и стала лечить. Ну, и ничего. Я так все и жила и жила... Я точно будто во сне была все это время. А тут вдруг эти споры начались.
      - Так это, значит...
      - Что?
      - Нет, ничего, ничего. Так что же дальше-то?
      - Сначала мне казалось, что это он так, нарочно; потом одно время, помнишь, когда он все советовал тебе судиться с мужиками? Ведь он смеялся тогда. В это время я не знаю что, я просто готова была его убить. Я только не говорила тебе, а я все об этом разговоре думала, припомнила каждое слово... А ведь это все правда.
      - Что правда?
      - Да он говорил. Правда ведь? Да?
      - Мм...
      - Нет, в самом деле, подумай; что мы такое делаем? Помещики как помещики. Меня это мучило ужасно. Ну, положим, ты вот все говоришь, что ты там пример, что ли, им хочешь показать, ну, я не знаю. Нет, а я-то что же тут?
      Щетинин ничего не отвечал. Он, нахмурившись, глядел в окно и отвертывал кисть у своего халата. На дворе начинало светать.
      - Вспомнила я, - помолчав немного, заговорила опять Марья Николавна, вспомнила, как мы с тобой сначала говорили там о разных жертвах, а теперь посмотрела: какие же это жертвы?
      Это так, забава. Занимаюсь я этим или нет, - решительно все равно. Да и что это за занятие? Обед заказать, белье отдать выстирать, - так это и без меня само собой сделается; а там пластырь какой-нибудь дать мужику, так я еще и не знаю, что я даю. Может быть, ему даже еще хуже будет от этого.
      Я ведь не училась быть доктором, я ничего не умею. Так что же я могу сделать?
      - Ну, расскажи-ка лучше, что же ты придумала, - прервал ее Щетинин.
      - А вот что, - сказала она, приложив палец к щеке и как будто во что-то всматриваясь. - Я теперь все поняла. Ты тут совсем не виноват.
      Щетинин немного повел бровями.
      - Помнишь, тогда с мужиками ты все хлопотал, чтобы они... Как это?
      - Ну, да; ну, да, - нетерпеливо сказал Щетинин.
      - Чтобы у них все было общее. Как это называется?
      - Да все равно. Так что же ты-то думаешь теперь?
      - Погоди, не перебивай меня! Что я хотела? Да. Вот ведь ты тогда ошибся?
      - Ошибся, - тихо ответил Щетинин.
      - Ведь ты им добра желал?
      - Да...
      - Так почему же это не удалось?
      - А потому, что они дураки, - резко ответил Щетинин.
      Марья Николавна приостановилась.
      - Своей же пользы не понимают, - прибавил Щетинин и, привстав на локте, потянул к себе подушку.
      - Так за что же ты на них сердишься? - с удивлением спросила Марья Николавна.
      - И не думаю. С какой стати мне на них сердиться?
      - Ну, да. Ведь они в этом не виноваты, что не понимают. Они ошибаются. Ты и сам тоже ошибался. Их надо учить, тогда они поймут. Так ведь?
      - Конечно, - размышляя, ответил Щетинин. - Только кто же это их будет учить? Уж не ты ли? - поднимая голову, спросил он.
      - Да, я. Что ты на меня смотришь? Ну, да. Я буду их учить. Наберу детей и заведу у себя школу. Ведь это хорошо я придумала? А?
      Щетинин опять опустил голову на подушку и сказал:
      - Разумеется. Что ж тут. Только я не знаю...
      - Что ты не знаешь? Сумею ли я справиться с этим делом?
      - То-то, сумеешь ли? Ведь тут терпенье страшное...
      - Не беспокойся. Насчет терпенья я... Да притом, вот и Рязанов, - Ведь он проживет здесь все лето, - он мне поможет, расскажет, как надо все делать.
      -Рязанов?!. Да. - Щетинин поморщился. - Нет, уж ты лучше с этим к нему не обращайся.
      - Почему же?
      - Да так. Он вообще...
      - Что вообще?
      - Вообще... Он на это смотрит как-то странно.
      Марья Николавна задумалась.
      - Да разве ты с ним говорил что-нибудь об этом?
      - Нет, не говорил, но мне так кажется, судя...
      - Да нет; не может быть. Он не такой. Я, впрочем, сама с ним поговорю.
      - Да. Ну, так, стало быть, - говорил Щетинин, приподымаясь и заглядывая Марье Николавне в лицо,  - стало быть, ты не сердишься. Это главное.
      - Нет: да ведь я и тогда не сердилась. Ведь это совсем не то. Ну, что же там в городе?
      - Чтo, в городе такая мерзость! Перепились все, как сапожники. Только всего и было. Однако уж светает.
      - В самом деле, - сказала Марья Николавна вставая. - Так я завтра же начну это. Переговорю, во-первых, с Рязановым...
      - Да, да; это хорошо.
      - А потом... И начну. Только вот... Погоди!
      Щетинин хотел ее обнять.
      - Только вот книг нужно достать.
      - Достанем, всего достанем.
      - Ты в город-то ездил. Ах, какая я глупая!
      - А что?
      - Ты там бы мог купить.
      - Что ж такое? Можно послать.
      - Так ты завтра же... Постой! Завтра же пошли!
      - Пошлю. Как же я устал-то, господи! - говорил Щетинин, потягиваясь. Ну, теперь спать!
      VII
      На другой день Щетинин встал раньше всех, один напился чаю и уехал на хутор, на целый день.
      Марья Николавна долго ждала Рязанова за самоваром, наконец послала за ним во флигель, - оказалось, что он чуть свет ушел куда-то и еще не возвращался. Она пошла было в сад, но потом вдруг вернулась домой. Придя в свою комнату, она открыла рабочий столик, достала оттуда начатые рукавчики, взяла иголку и принялась было шить; потом опять распорола, выдернула иголку, оторвала кончик нитки и опустила руки на работу.
      Так просидела она с полчаса, отвернувшись в сторону и в раздумье перебирая пальцами свое платье; только глаза ее медленно переходили с одной вещи на другую, ни на чем не останавливаясь и ничего не выражая, кроме одной какой-то мысли, которая не давала ей покоя. Пасмурный свет из окна, проходя сквозь зеленую занавеску, бледно ложился на одну сторону ее красивого, но и без того печального лица, неясно обозначая щеку, висок с неподвижною бровью и далеко откинутую назад темную косу.
      Вошла горничная.
      - Что ты, Поля? - мельком взглянув на нее, спросила Марья Николавна.
      - Блюзку запошить прикажете или только сметать пока вперед - иголку?
      - Все равно. Сама увидишь, как лучше.
      Горничная молчала.
      - Ну, запошей, что ли.
      - Там вон девочку привели, - улыбаясь, сказала горничная.
      - Какую девочку?
      - Да мать привела, крестьянскую. Больная.
      Горничная фыркнула.
      - Что ж ты смеешься?
      - Очень уж смешно. У девочки в ухе...
      Горничная опять засмеялась.
      - Что ж у ней в ухе?
      - Горох вырос.
      - Как горох вырос?
      - Да извольте сами посмотреть. Обыкновенно, ребятенки баловались, засунули ей в ухо горошину; он у ней там и вырос. Видно, извольте поглядеть, из уха росток торчит.
      Оказалось, у девочки действительно из уха виднелся росток.
      Марья Николавна достала шпилькою горошину и налила девочке в ухо деревянного масла. Баба вытащила из-за пазухи четыре яйца и подала их Марье Николавне.
      - Зачем это? Мне не надо.
      - Ну! - сказала баба, все-таки отдавая яйца.
      - Нет, право, мне не надо.
      - Ну! Ничаво.
      Баба старалась поймать ее руку.
      - Ах, какая ты! Ведь я тебе сказала, что не возьму, - говорила Марья Николавна, спрятав свои руки.
      - О? Ну, мотри же! А то возьми! Что ж?.. Ничаво.
      - Не возьмет. Дура! Говорят тебе, - смеясь, прибавила горничная.
      - Да ведь у нас денег нету. Какие у нас деньги?
      Марья Николавна улыбнулась.
      - А то я пзнички 1 принесу коли.
      - Ничего мне не надо.
      - Ну, благодарим покорно, - кланяясь, говорила баба. - Целуй у барыни ручку, - сказала она своей девочке. - Проси ручку! Сопли-то утри! Скажи: пожалуйте, мол, сударыня, ручку! Проси скорей!
      - Нет, нет; и этого не надо, - конфузясь, говорила Марья Николавна. - А ты лучше вот что послушай-ка!
      - Чаво-с?
      Баба самой себе утерла нос.
      - Ты из какой деревни?
      - Мы-то?
      - Ну, да.
      - А мы вот кaменски.
      - Это недалеко ведь, кажется?
      - Возлe. За речкой-то вот.
      - Который год твоей девочке?
      - Девочки-ти? Да, мотри, никак девятый годочек пошел.
      Марья Николавна нагнулась к девочке и взяла ее за подбородок. Девочка пугливо вскинула глазами кверху и ухватилась за подол своей матери.
      - Как тебя зовут? - спросила девочку Марья Николавна.
      Девочка молчала.
      - Что ж ты, дура, молчишь? - говорила ей мать. - Скажи: Фроськой, мол, сударыня. Говори скорей!
      - Фроськой, - прошептала девочка, схватилась обеими руками за мать и уткнулась носом ей в живот.
      - Послушай, милая, - вдруг как-то решительно заговорила Марья Николавна и улыбнулась. - Отдай ее мне, я буду ее учить.
      Баба взглянула на Марью Николавну и тоже улыбнулась и, нагнувшись к девочке, сказала:
      - Вон, слышишь, барыня-то что говорит? Учить, говорит. Чу, мотри не балуй! Как забалуешь, учить.
      Девочка взглянула на Марью Николавну и сейчас же опять спряталась.
      - Ах, нет. Ты не понимаешь, - торопливо заговорила Марья Николавна. - Я ведь это не нарочно говорю. В самом деле, давай я ее буду учить.
      - Ох, уж барыня! Что только они выдумают! - смеясь, говорила горничная.
      Баба смотрела на них в недоумении.
      - Грамоте учить. Знаешь, читать и писать, - толковала бабе Марья Николавна.
      - Это на что же так-то? - не понимая, спрашивала баба.
      - Она у тебя грамотная будет; будет уметь читать и писать, сосчитать, когда что нужно, письмо написать...
      Горничная фыркнула себе в руку.
      - Какая ты... Странная! Что ж тут смешного? - вспыхнув, заметила Марья Николавна.
      - Ох, уж и не знаю... - говорила баба, улыбаясь и посматривая на горничную.
      - Чего ж тут не знать? Это очень просто, - зачастила Марья Николавна.
      - Ох, нет. Ох, уж не замай же она... Нет, уж помилуйте, сударыня!
      - Да отчего же?
      - Нет, уж сделайте божескую милость, - низко кланяясь, говорила баба. Что с нее взять? Малый робенок.
      Баба придерживала девочку, как будто у ней кто-нибудь хотел ее отнять. Девочка вдруг заревела.