Вариант 3

Как во стольном во городе во Клеве

Жил-был там удалый добрый молодец,

Молодой Добрынюшка Никитинич;

Пожелал-то идти он за охвотою

Обувает он сапожки на ножки зелен сафьян,

Одевает он, Добрыня, платье цветное,

Налагает он ведь шапку во пятьсот рублей,

А и берет-то ведь Добрыня да свой тугой лук,

Этот тугой лук, Добрынюшка, разрывчатый,

А и берет-то ведь он стрелочки каленые,

А и приходит-то Добрыня ко синю морю,

А и приходит-то Добрыня к первой заводи;

Не попало тут ни гуся, ни лебедя,

А и не серого-то малого утеныша.

А и приходит-то Добрыня к другой заводи,

Не находит он ни гуся, да ни лебедя,

А и ни серого-то малого утеныша.

А и приходит-то Добрыня к третьей заводи,

Не находит он ни гуся, да ни лебедя,

А и ни серого-то малого утеныша.

Разгорелось у Добрыни ретиво сердцо,

Скоро тут Добрыня поворот держал,

А и приходит-то Добрынюшка во свой-от дом,

Во свой дом приходит к своей матушке,

А и садился он на лавочку брусовую,

Утопил он очи во дубовый мост.

А и подходит-то к Добрыне родна матушка,

А сама-то говорит да таково слово:

«А и ты, молодой Добрынюшка Никитинич!

Что же, Добрыня, не весел пришел?»

А и говорит-то ведь Добрыня своей матушке:

«Ай же ты родитель, моя матушка!

Дай-ко ты, Добрыне, мне прощеньице,

Дай-ко ты Добрыне бласловленьице,

Ехать мне, Добрыне, ко Пучай-реки».

Говорит-то ведь Добрыне родна матушка:

«Молодой Добрыня сын Никитинич!

А не дам я ти прощенья-бласловленьица

Ехать ти Добрыне ко Пучай-реки.

Кто к Пучай-реки на сем свети да езживал,

А счастлив-то оттуль да не приезживал».

Говорит Добрыня своей матушке:

«Ай же ты родитель, моя матушка!

А даешь мне-ка прощение – поеду я,

Не даешь мне-ка прощения – поеду я».

А и дала мать прощение Добрынюшке

Ехать-то Добрыне ко Пучай-реки.

Скидывает-то Добрыня платье цветное,

Одевает-то он платьице дорожное,

Налагал-то на головку шляпу земли греческой,

Он уздал-седлал да ведь добра коня,

Налагает ведь он уздицу тесмяную,

Налагает ведь он потники на потники,

Налагает ведь он войлоки на войлоки,

На верёх-то он седелышко черкасское,

А и туго ведь он подпруги подтягивал,

Сам ли-то Добрыня выговаривал:

«Не для ради красы-басы, братцы, молодецкие,

Для укрепушки-то было богатырские».

А и берет-то ведь Добрыня да свой тугой лук,

А и берет-то ведь Добрыня калены стрелы,

А и берет-то ведь Добрыня саблю вострую,

А и берет копьё да долгомерное,

А и берет-то он ведь палицу военную,

А и берет-то Добрыня слугу младого.

А поедучи Добрыне родна матушка наказыват:

«Ай же ты, молодой Добрынюшка Никитинич!

Съедешь ты, Добрыня, ко Пучай-реки,

Одолят тебя жары да непомерные,-

Не куплись-ко ты, Добрыня, во Пучай-реки».

Видли-то да добра молодца ведь сядучись,

Не видали тут удалого поедучись.

А приезжает-то Добрыня ко Пучай-реки,

Одолили ты жары да непомерные,

Не попомнил он наказанья родительска.

Он снимает со головки шляпу земли греческой,

Раздевает ведь он платьица дорожные,

Разувает ведь Добрыня черны чоботы,

Скидывает он порточики семи шелков,

Раздевает он рубашку миткалиную,

Начал тут Добрыня во Пучай-реки купатися.

Через перву-то струю да нырком пронырнул,

Через другую струю да он повынырнул,-

А не темныя ли темени затемнели,

А не черныя тут облаци попадали,

А летит ко Добрынюшке люта змея,

А лютая-то змея да печерская.

Увидал Добрыня поганую змею,

Через перву-то струю да нырком пронырнул,

Через другую струю да он повынырнул,

Млад-то слуга да был он торопок,

А угнал-то у Добрынюшки добра коня,

А увез-то у Добрынюшки он тугой лук,

А увез-то у Добрыми саблю вострую,

А увез копье да долгомерное,

А увез-то он палицу военную,

Стольки он оставил одну шляпоньку,

Одну шляпу-то оставил земли греческой.

Хватил-то Добрыня свою шляпоньку,

А ударил он змею да тут поганую,

А отбил он у змеи да ведь три хобота,

А три хобота отбил да что ни лучшиих,

А змея тогда Добрынюшке смолилася:

«Ах ты, молодой Добрыня сын Никитинич!

Не предай ты мне смерети напрасныи,

Не пролей ты моей крови бесповинныи.

А не буду я летать да по святой Руси,

А не буду я пленить больше богатырей,

А не буду я давить да молодыих жен,

А не буду сиротеть да малых детушек,

А ты будь-ко мне, Добрыня, да ты большой брат,

Я буду, змея, да сестрой меньшою».

А на ты лясы Добрыня приукинулся,

А спустил-то он змею да на свою волю;

А и пошел Добрынюшка во свой-от дом,

А и во свой-от дом Добрыня к своей матушке.

Настигает ведь Добрыню во чистом поле,

Во чистом поле Добрынюшку да темна ночь.

А тут столбики Добрынюшка расставливал,

Белополотняный шатер да он раздергивал,

А тут-то Добрыня опочив держал.

А встает-то Добрыня поутру рано,

Умывался ключевой водой белешенько,

Утирался в полотно-то миткалиное,

Господу богу да он молится,

Чтобы спас меня господь, помиловал.

А и выходит-то Добрыня со бела шатра,

А не темные ли темени затемнели,

А не черные тут облаци попадали,-

Летит по воздуху люта змея,

А и несет змея да дочку царскую,

Царскую-то дочку, княженецкую,

Молоду Марфиду Всеславьевну.

А и пошел Добрыня да во свой-от дом,

Приходил Добрыня к своей матушке,

Во свою-то он гридню во столовую,

А садился он на лавочку брусовую.

А Владимир-князь да стольно-киевский,

Начинает-то Владимир да почестный пир

А на многия на князи да на бояры,

А на сильниих могучиих богатырей,

На тых паляниц да на удалыих,

На всех зашлых да добрых молодцов.

А и говорит-то ведь Добрыня своей матушке:

«Ай же ты родитель, моя матушка!

Дай-ко ты, Добрыне, мне прощеньице,

Дай-ко мне, Добрыне, бласловленьице,

А поеду я, Добрыня, на почестный пир

Ко ласкову князю ко Владимиру».

А и говорила-то Добрыне родна матушка:

«А не дам я ти, Добрынюшке, прощеньица,

А не дам я ти, Добрыне, бласловленьица,

Ехать ти, Добрыне, на почестный пир

Ко ласкову князю ко Владимиру.

А и живи-тко ты, Добрыня, во своём дому,

Во своем дому, Добрыня, своей матушки,

Ешь ты хлеба-соли досыта,

Пей зелена вина ты допьяна,

Носи-тко золотой казны ты долюби».

А и говорит-то ведь Добрыня родной матушке:

«Ай же ты родитель, моя матушка!

А даешь мне-ка прощение – поеду я. \

Не даешь мне-ка прощения – поеду я».

Дала мать Добрынюшке прощеньице,

Дала мать Добрыне бласловленьице.

А справляется Добрыня, снаряжается,

Обувает он сапожики на ноженки зелен сафьян,

Одевает-то Добрыня платье цветное,

Налагает ведь он шапку во пятьсот рублей,

А и выходит-то Добрыня на широкий двор,

Он уздае-седлае коня доброго,

Налагает ведь он уздицу тесмяную,

Налагает ведь он потнички на потнички,

Налагает ведь он войлоки на войлоки,

На верёх-то он седелышко черкасское.

А и крепко ведь он подпруги подтягивал,

А и подпруги шелку заморского,

А и заморского шелку шолпанского,

Пряжки славныя меди бы казанские,

Шпенечки-то булат-железа да сибирского,

Не для красы-басы, братцы, молодецкия,

А для укрепушки-то было богатырскии.

Садился ведь Добрыня на добра коня,

Приезжает-то Добрыня на широкий двор,

Становил коня-то посреди двора,

Он вязал коня к столбу точеному,

Ко тому ли-то колечку золоченому.

А и приходит он во гридню во столовую,

А глаза-то он крестит да по-писаному,

А и поклон тот ведет да по-ученому,

На все стороны Добрыня поклоняется,

А и князю со княгинею в особину.

А и проводили-то Добрыню во большо место,

А за ты за эти столы за дубовые,

А за тыи ли за ества за сахарные,

А за тыи ли за питья за медвяные.

Наливали ему чару зелена вина,

Наливали-то вторую пива пьяного,

Наливали ему третью меду сладкого,

Слили эти чары-в едино место,-

Стала мерой эта чара полтора ведра,

Стала весом эта чара полтора пуда.

А и принимал Добрыня единой рукой,

Выпивает-то Добрыня на единый дух.

А и Владимир-то князь да стольно-киевский

А по гридне по столовой он похаживат,

Сам он на богатырей посматриват,

Говорит да таково слово:

«Ай же сильные могучие богатыри!

А накину на вас службу я великую:

Съездить надо во Туги-горы,

А и во Тугии-горы съездить ко лютой змеи,

А за нашею за дочкою за царскою,

А за царскою за дочкой, княженецкою».

Большой-от туляется за среднего,

Средний-то скрывается за меньшего,

А от меньшего от чину им ответу нет.

3-за того ли з-за стола за среднего

А выходит-то Семен тот барин Карамышецкой,

Сам он зговорит да таково слово:

«Ах ты батюшка, Владимир стольно-киевский!

А был-то я вчерась да во чистом поли,

Видел я Добрыню у Пучай-реки,-

Со змеёю-то Добрыня дрался-ратился,

А змея-то ведь Добрыне извинялася,

Называла-то Добрыню братом большиим,

А нарекала-то себя да сестрой меньшою.

Посылай-ко ты Добрыню во Туги-горы

А за вашею за дочкою за царскою,

А за царскою-то дочкой, княженецкою».

Воспроговорит-то князь Владимир-от да столько-киевский:

«Ах ты, молодой Добрынюшка Никитинич!

Отправляйся ты, Добрыня, во Туги-горы,

А и во Туги-горы, Добрыня, ко лютой змеи

А за нашею за дочкою за царскою,

А за царскою-то дочкой, княженецкою».

Закручинился Добрыня, запечалился,

А и скочил-то тут Добрыня на резвы ноги,

А и топнул-то Добрыня во дубовый мост,

А и стулья-ты дубовы зашаталися,

А со стульев все бояре повалялися.

Выбегает тут Добрыня на широкий двор,

Отвязал ли-то коня да от столба,

От того ли-то столба да от точеного,

От того ли-то колечка золоченого;

А и садился-то Добрыня на добра коня,

Приезжает-то Добрынюшка на свой-от двор,

Спущается Добрыня со добра коня,

А и вязал коня-то ко столбу точеному,

Ко тому ли-то колечку к золоченому,

Насыпал-то он пшены да белояровой.

А и заходит он, Добрыня, да во свой-от дом,

А и во свой-от дом, Добрыня, своей матушки.

А и садился-то, Добрыня, он на лавочку,

Повесил-то Добрыня буйну голову,

Утопил-то очи во дубовый мост.

А к Добрынюшке подходит его матушка,

А сама ли говорила таково слово:

«Что же ты, Добрыня, не весел пришел?

Место ли в пиру да не по розуму,

Али чарой ли тебя в пиру да обнесли,

Али пьяница-дурак да в глаза наплевал,

Али красные девицы обсмеялисе».

Воспроговорит Добрыня своей матушке:

«А место во пиру мне боле большое,

А большое-то место, не меньшее,

А и чарой во пиру меня не обнесли,

А пьяница-дурак да в глаза не плевал,

Красные девицы не обсмеялисе;

А Владимир-князь да стольно-киевский,

А накинул-то он службу ведь великую:

А надо мне-ка ехать во Туги-горы,

А и во Туги-горы ехать ко лютой змеи,

А за ихнею за дочкой княженецкою».

А и справляется Добрыня, снаряжается

А во дальнюю да в путь-дороженьку.

Обувал Добрыня черны чоботы,

Одевал он платьица дорожные,

Налагал он шляпу земли греческой,

А он уздал-сёдлал коня доброго,

Налагал он уздицу тесмяную,

Налагал он потнички на потнички,

Налагал он войлоки на войлоки,

На верёх-то он седелышко черкасское,

А и да туго подпруги подтягивал,

А и да сам Добрыня выговаривал:

«А не для красы-басы, братцы, молодецкия,

Для укрепушки-то было богатырския».

А и приходит до Добрыни родна матушка,

Подает Добрыне свой шелковый плат,

Говорит она да таково слово:

«Ах ты, молодой Добрынюшка Никитинич!

А и съедешь, Добрыня, во Туги-горы,

Во Туги-горы, Добрыня, ко лютой змеи,

А и ты будешь со змеей, Добрыня, драться-ратиться,

А и тогда змея да побивать будет,-

Вынимай-ко ты с карманца свой шелковый плат,

Утирай-ко ты, Добрыня, очи ясные,

Утирай-ко ты, Добрыня, личко белое,

А уж ты бей коня по тучным ребрам».

Это тут ли-то Добрынюшка Никитинич,

А и заходит он, Добрыня, да во свой-от дом,

А и берет-то ведь Добрынюшка свой тугой лук,

А и берет-то ведь Добрыня калены стрелы,

А и берет-то ведь Добрыня саблю вострую,

А и берет-то он копьё да долгомерное,

А и берет-то ведь он палицу военную,

А он господу-то богу да он молится,

А и да молится Николе да святителю,

А и чтоб спас господь меня, помиловал.

А и выходит-то Добрыня на широкий двор,

Провожает-то Добрыню родна матушка,

Подает-то ведь Добрыне шелковую плеть,

Сама-то зговорит да таково слово:

«А и съедешь ты, Добрыня, во Туги-горы,

Во Туги-горы, Добрыня, ко лютой змеи,

Станешь со змеей да драться-ратиться,

А и ты бей змею да плеткой шелковой,

Покоришь змею да как скотинину,

Как скотинину да ведь крестьянскую».

А и садился-то Добрыня на добра коня,

Этта видли добра молодца ведь сядучись,

А и не видли ведь удалого поедучись.

Проезжает он дорожку ту ведь дальнюю,

Приезжает-то Добрынюшка скорым-скоро,

Становил коня да во чистом поле,

И он вязал коня да ко сыру дубу,

Сам он выходил на тое ли на место на условное

А ко той пещеры ко змеиныи.

Постоял тут ведь Добрыня мало времечки,

А не темные ли темени затемнели,

Да не черные-то облаки попадали,

А и летит-то летит погана змея,

А и несет змея да тело мертвое,

Тело мертвое да богатырское.

А и увидала-то Добрынюшку Никитича,

А и спускала тело на сыру землю,

Этта начала с Добрыней драться-ратиться.

А и дрался Добрыня со змеею день до вечера,

А и змея-то ведь Добрыню побивать стала;

А и напомнил он наказанье родительско,

А и вынимал платок да из карманчика,

А и приобтер-то Добрыня очи ясные,

Поприобтер-то Добрыня личко белое,

И уж бьет коня да по тучным ребрам:

«А ты, волчья выть да травяной мешок!

Что ли ты по темну лесу да ведь не хаживал,

Аль змеинаго ты свисту да не слыхивал?»

А и его добрый конь да стал поскакивать,

Стал поскакивать да стал помахивать

Лучше старого да лучше прежнего

Этта дрался тут Добрыня на другой-от день,

А и другой-от день да он до вечера,

А и проклятая змея да побивать стала.

А и напомнил он наказанье родительско,

Вынимал-то плетку из карманчика,

Бьет змею да своей плеточкой,– 

Укротил змею, аки скотинину,

А и аки скотинину да крестиянскую.

Отрубил змеи да он вси хоботы,

Разрубил змею да на мелки части,

Распинал змею да по чисту полю.

А и заходит он в пещеры во змеиные,

А во тех ли во пещерах во змеиныих

А раскована там дочка княженецкая,

В ручки, в ножки вбиты гвоздия железные.

А там во печерах во змеиныих

А не много ли не мало да двенадцать всех змеенышов;

А и прибил-то ведь Добрыня всех змеенышов,

А и снимал он со стены да красну девушку,

Приходил Добрыня на зеленый луг,

К своему Добрыня коню доброму.

А и садился ведь Добрыня на добра коня,

Приезжает-то Добрынюшка ко стольнему ко городу ко Киеву

А и ко ласкову ко князю ко Владимиру,

А и привозит князю дочику любимую.

А и за тую-то за выслугу великую

Князь его нечим не жаловал;

Приезжает-то Добрынюшка во свой-от дом,

А застал коня во стойлу лошадиную,

Насыпал коню пшены да белояровой.

А и заходит-то Добрыня в нову горницу,

Этта тут Добрыня опочив держал.

Этта тым поездка та решилася.

Второй вариант текста дан по изданию: Онежские былины, записанные А.Ф. Гильфердингом, летом 1871 года. М.; Л., 1949-1951. Т.1. № 59. Помимо отзвуков борьбы с внешними врагами, угонявшими русских пленников (см. «Поход Владимира на болгар») былина, возможно, отразила переосмысленные припоминания об утверждении христианства в Киевской Руси при активной роли исторического Добрыни. В Днепре и реке Почайне крестили киевлян в 988г.; Добрыня был организатором крещения новгородцев в 989 г., при этом был свергнут в реку Волхов идол громовержца Перуна, с которым приводимая ниже народная легенда связала образ змея. Мотив борьбы с летающим змеем восходит к глубокой древности и присутствует в фольклоре многих народов.

Примечания С.Н. Азбелева

Вариант 4

Начало сюжета – в былине о Маринке

Матушка Добрынюшке говаривала,

Матушка Никитичу наказывала:

– Ах ты, душенька Добрыня сын Никитинич!

Ты не езди-тко на гору Сорочинскую,

Не топчи-тко там ты малыих змиенышов,

Не выручай же полону там русскаго,

Не куплись-ко ты во матушке Пучай-реки;

Тая река свирипая,

Свирипая река сама сердитая:

Из-за первоя же струйки как огонь сечет,

Из-за другой же струйки искра сыплется,

Из-за третьеей же струйки дым столбом валит,

Дым столбом валит да сам со пламенью.-

Молодой Добрыня сын Никитинич,

Он не слушал да родители тут матушки

Честной вдовы Офимьи Олександровной,

Ездил он на гору Сорочинскую,

Топтал он тут малыих змеенышков,

Выручал тут полону да русскаго.

Тут купался да Добрыня во Пучай-реки,

Сам же тут Добрыня испроговорил:

– Матушка Добрынюшки говаривала,

Родная Никитичу наказывала:

«Ты не езди-тко на гору Сорочинскую,

Не топчи-тко там ты малыих змиенышев,

Не куплись, Добрыня, во Пучай-реки,

Тая река свирипая,

Свирипая река да е сердитая:

Из-за первоя же струйки как огонь сечет,

Из-за другоей же струйки искра сыплется,

Из-за третьеей же струйки дым столбом валит,

Дым столбом валит да сам со пламенью.

Эта матушка Пучай-река

Как ложинушка дождёвая».

Не поспел тут же Добрыня словця молвити,-

Из-за первоя же струйки как огонь сечет,

Из-за другою же струйки искра сыплется,

Из-за третьеей же струйки дым столбом валит,

Дым столбом валит да сам со пламенью.

Выходит тут змея было проклятая,

О двенадцати змея было о хоботах:

– Ах ты, молодой Добрыня сын Никитинич!

Захочу, я нынь Добрынюшку цело сожру,

Захочу, Добрыню в хобота возьму,

Захочу, Добрынюшку в полон снесу.-

Испроговорит Добрыня сын Никитинич:

– Ай же ты, змея было проклятая!

Ты поспела бы Добрынюшку да захватить,

В ты пору Добрынюшкой похвастати,–

А нуньчу Добрыня не в твоих руках.-

Нырнет тут Добрынюшка у бережка,

Вынырнул Добрынюшка на другоём.

Нету у Добрыни коня добраго,

Нету у Добрыни копья востраго,

Нечем тут Добрынюшке поправиться.

Сам же тут Добрыня приужахнется,

Сам Добрыня испроговорит:

– Видно, нонечу Добрынюшке кончинушка! –

Лежит тут колпак да земли греческой,

А весу-то колпак буде трех пудов.

Ударил он змею было по хоботам,

Отшиб змеи двенадцать тых же хоботов,

Сбился на змею да он коленками,

Выхватил ножищо да кинжалищо,

Хоче он змею было пороспластать.

Змея ему да тут смолиласи:

– Ах ты, душенька Добрыня сын Никитинич!

Быдь-ка ты Добрынюшка да больший брат,

Я теби да сестра меньшая.

Сделаем мы же заповедь великую.

Тебе-ка-ва не ездить нынь на гору Сорочинскую,

Не топтать же зде-ка маленьких змиёнышков,

Не выручать полону да русскаго;

А я теби сестра да буду меньшая,-

Мне-ка не летать да на святую Русь,

А не брать же больше полону да русскаго,

Не носить же мне народу христианскаго.-

Отслабил он колен да богатырскиих.

Змея была да тут лукавая,–

С-под колен да тут змея свернуласи,

Улетела тут змея да во кувыль-траву.