Арденнские страсти

Это был самый сладкий час посреди дня: отдых после ванны. «Джип» доставлял его из Спа домой за двадцать минут. Продолжая ощущать приятное изнеможение в теле, он тотчас бросался на кровать. А сегодня еще добавочное удовольствие: в Спа он раздобыл небольшую монографию о Кранахе и сейчас наслаждался изяществом издания и совершенством лейпцигской цветной печати.

Однако дверь под напором извне тряслась с такой силой, что Конвею пришлось встать. Он опустил босые ноги в шлепанцы и, чертыхаясь, поплелся к двери.

На пороге стоял высокий плечистый священник в длинной сутане. Когда он снял широкополую шляпу, Конвей рассмеялся.

– Входите, Урс, – сказал он. – Великолепный маскарад. Раз вы пришли, значит, что-то важное. И вообще я вам рад. Но вы же знаете, у меня строгий режим. Должен вам сказать, что боли в коленных суставах у меня усилились. И это хороший признак – здоровая реакция организма на лечебное действие гидропатии.

– Немцы зашевелились, Конвей. Потому я и пришел. Ребята доносят, что прибыла Пятая танковая армия и передвигают вперед артиллерию. А кроме того, есть данные, что прибыла и Шестая танковая армия СС.

Конвей махнул рукой,

– Вам, партизанам, вечно что-то мерещится, – сказал он устало. – Откуда им взять пополнение? С Восточного фронта? Ерунда! Гитлер влип на Востоке. Русские под Варшавой.

– А все-таки здесь что-то делается. Надо бы сообщить в штаб корпуса.

– Я удивляюсь вам, Урс. Вы старый опытный маки«зар и поддаетесь каким-то паническим слухам. До весны я вам гарантирую полное спокойствие. – Он засмеялся и добавил: – А для моих суставов мне больше и не нужно. – Потом сказал серьезно: – А весной мы и сами рванем.

Урс настаивал:

– Нет, они что-то затевают. Ребята видели самого командующего – как его? Фон Рундштедт! А он зря не приедет.

– Ах, старый пес уже здесь? Ну, это лучший признак того, что все будет спокойно. Он сторонник стоячей обороны. Вообще неплохой мужик.

Урс нахмурился:

– Конвей, они все виноваты. Тот, кто не говорил «нет», тем самым говорил «да».

После ухода Урса Конвей зевнул и потянулся рукой к лежавшей на столе тетради. Дневники велись ночами, иногда шифром, иногда симпатическими чернилами. Их запаивали в железные банки, закапывали в землю, замуровывали в стены. Так во многом уцелела история войны. Так выжила правда.

Вот и Конвей считал, что грешно участнику столь грандиозной войны не отразить ее в своих повседневных записях. Но по лени своей он покуда так и не взялся за перо. А впечатления свои изливал в разговорах с кем попало. Неоценимое удобство представлял для этого лейтенант Вулворт по своей молчаливости и охоте слушать. Но он удрал на передний край.

Конвей вздохнул, полистал тетрадь, она была девственно чиста.

Все-таки – правда, не в тот же день и не на следующий, а послезавтра, в день приема ванны, – разумеется, перед процедурой, – Конвей завернул в штаб 1-й армии. Там, между прочим, показывая, что и сам не придает этому значения, он рассказал о разговоре с Урсом.

Полковник Бенджамен Диксон (или, как все его звали, Монк, то есть монах, и отнюдь не за монастырский образ жизни), начальник разведки 1-й армии, пожал плечами:

– Неужели вы думаете, что я полезу с этой чепухой к старику Трою Миддлу? Он меня высмеет, Том.

– Нет, спасибо, – сказал Конвей, отодвигая стакан, – я перед ванной никогда не пью. Я просто рассказал вам, чтобы вы видели, как мне трудно иметь дело с этой оравой неорганизованных неврастеников – маки. Представьте себе, они уверяют, что немцы пригнали в Арденны Шестую танковую армию СС, знаете, ту самую, которой командует оберстгруппенфюрер Зепп Дитрих.

– Пригнали, да, – сказал спокойно Диксон. – Из оперативного резерва.

Конвей поднял брови.

– Они сосредоточили ее, – продолжал Диксон, – в районе Кельна. И понятно почему: для отпора нашим войскам, когда мы прорвемся в Кельнскую равнину. Но вы же знаете, мы рванем только весной.

Прощаясь с Конвеем, полковник сказал:

– Вы выглядите, Том, гораздо лучше. Видно, ваши ванны пошли вам впрок. – И он повторил слова, которые обычно повторяли по всей тоненькой цепочке американских войск в Арденнах и которые звучали как заклинание: – А весной мы сами рванем…

Техника

Стоял густой туман. «Оппель-адмирал» фельдмаршала Моделя с трудом пробирался по заснеженным горным дорогам. Некогда элегантная машина была, как лишаями, сейчас покрыта маскировочными пятнами. К задку приторочен безобразный железный баллон – газогенератор, наполненный деревянными чурками: мотор переведен на твердое топливо. Заботливый шофер навалил на крышу автомобиля еловых веток для камуфляжа, хотя день был явно нелетный. Чем больше густел туман, чем больше ощущал фельдмаршал его студенистую плотность, тем больше он радовался. «Небо за нас!» – вспомнил он слова Гитлера и повторил их, когда прибыл на командный пункт 5-й танковой армии. Генерал Мантейфель, предупрежденный по телефону, уже ждал его. «Если только туман не рассеется», – мысленно ответил Мантейфель на бодрое восклицание Моделя, а вслух подтвердил:

– Фюрер взял небо в союзники.

– Молодой метеоролог, фюрер назвал его метеопророком, – сказал Модель, – предсказал длинную серию нелетных дней. Фюрер наградил его.

Мантейфель понимающе склонил скуластое, обветренное, тонкогубое лицо. Они следили не только друг за другом, но и за собой – не дай бог, вырвется лишнее слово.

Потом пошли в танковые роты. Скользили по наледи, кутались в плащи, перепоясанные широкими ремнями. Ветер налетал дикими порывами, сметал снег с деревьев – армия упряталась в лесах. Генералы окунали носы в меховые шалевые воротники. Адъютанты, шедшие позади, прикрывали лица тяжелыми портфелями, набитыми картами и схемами боевых участков.

По дороге Модель сказал:

– Повторяю, генерал: никаких перемен. Обращаю на это ваше особое внимание. Фюрер собственноручно начертал на операционном плане: «Изменению не подлежит». Ваш сосед справа, Шестая танковая армия Дитриха, обойдет Первую и Девятую американские армии, обрушится на Четвертую и отшвырнет ее за Маас.

– Стало быть, мне…

– Вы – на Намюр. Будете обеспечивать левый фланг Дитриха.

Как ни был осторожен Мантейфель, но тут не выдержал:

– Вспомогательное направление?

– Таков приказ, – холодно ответил фельдмаршал.

Мантейфель хотел сказать, что 6-я танковая армия – эсэсовская, а эсэсовцы прославились победами главным образом над мирным населением. Но сдержался. Но даже в молчании генерала Модель, очевидно, почуял протест и, быстро повернувшись к нему, сказал:

– Обе задачи равно существенны.

Невысокие, как боксеры в весе мухи, набычившись, стояли они друг против друга под мелким мокроватым снегом, который сеял непрерывно. Мантейфель проговорил, не разжимая зубов, выдавливая каждое слово:

– Вы хорошо помните, господин фельдмаршал, состав моей армии? Три танковых дивизии и четыре пехотных?

– Вы забыли о мотобригаде.

– Да, бригада «Фюрербегляйт» из охраны фюрера. Но ведь она…

– Что она? – надменно осведомился Модель.

– О нет, я ничего плохого не хочу о ней сказать. Но ведь по функциям своим она преимущественно полицейская.

– Так что из этого следует?

– Да нет, ничего. Но вспомните, господин фельдмаршал, еще год назад танковые армии имели по семнадцать и даже по двадцать дивизий.

Модель вздохнул.

– Может быть, еще не поздно, – сказал он задумчиво, – перебросить с Восточного фронта…

– С Восточного? И вы это предлагаете, зная, что русские наседают на южном участке, а на севере они уже в пределах Восточной Пруссии!

– Я ничего не предлагаю, – несколько вызывающе сказал Модель. Потом примирительным тоном: – Здесь два решающих фактора за нас: внезапность удара и нелетная погода.

Они достигли расположения 47-го танкового корпуса. В тумане мелькали призрачные силуэты, неясно темнели громады танков и автомашин, полуврытые в землю. Все было похоже на гигантский театр теней. Группа танкистов хлопотала над кучей хвороста. Туман капельками оседал на их кожаных комбинезонах.

Мантейфель позвал:

– Капитан!

Штольберг подошел и откозырял со щегольством старого военного.

– Ваша часть укомплектована полностью? – спросил генерал.

– Так точно, господин генерал.

Штольберг хотел прибавить, что сегодня в его автоколонну пригнали семнадцатилетних курсантов и даже есть в пополнении несколько гимназистов из гитлерюгенда, ребятам по пятнадцать лет, но воздержался. Тем более что рядом с генералом стоял незнакомый офицер, видно, шишка из главного командования – ведь, выезжая на передовую, они надевают одежду без знаков различия.

– Фаустпатронов достаточно? – отрывисто спросил незнакомый офицер.

– На вооружении батальонов по восемьдесят фаустпатронов, – отчеканил Штольберг.

Незнакомый офицер удовлетворенно мотнул головой. Внезапно налетел ветер, взметнул кучу мокрого снега, залепил глаза. Модель поплотнее запахнул плащ, при этом блеснуло на воротнике кителя серебро маршальских нашивок. Штольберг мгновенно смекнул, кто перед ним. Только он собрался почтительно осведомиться: «Разрешите быть свободным?» (в его положении лучше подальше от начальства) – как Модель спросил:

– Кострами обогреваетесь?

Штольберг не знал, что ответить – хорошо ли, что кострами, или плохо, – как Модель сам сказал:

– Разумно. Фюрер строжайше запретил расходовать горючее на обогрев моторов и людей.

Мантейфель счел момент подходящим для того, чтобы с одобрением отозваться о всеобъемлющей гениальности фюрера, который наряду с решением мировых проблем не забывает и о мелочах.

– Вы только подумайте, – сказал он, – фюрер подал идею немецким домашним хозяйкам ввиду временной нехватки съестных продуктов перейти на систему Eintopfkuche [24].

«Серьезно он это или издевательски?» – подумал Штольберг, все еще стоявший навытяжку.

– Однако с кострами надо поосторожнее, чтобы не демаскироваться, – заметил Модель.

Мантейфель улыбнулся.

– Капитан, доложите о технике ваших костров, – сказал он.

– Мы жжем древесный уголь, он развивает жар, но не дает дыма.

– Превосходно! – воскликнул Модель, окончательно придя в хорошее настроение. – Надо этот опыт распространить на весь фронт.

Они пошли в расположение танкового полка. Адъютанты следовали за ними. Штольберг, посомневавшись, пошел следом за ними.

– Толковый офицер, – сказал фельдмаршал. – Кто таков?

– Капитан Штольберг. Мне подали на него рапорт.

– А что такое?

– Дело на него заведено. Еще по Восточному фронту. Ввиду предстоящего наступления решено отложить разбор до конца операции.

Модель равнодушно кивнул.

Подбежал и рапортовал командир танкового полка, рыжий детина, каска с трудом держалась на его массивной голове.

– Танки у вас, я вижу, марки «Т-четыре», – сказал Модель.

Мантейфель развел руками.

– Есть некоторое количество «пантер» и «тигров», – рявкнул полковник.

– Ах так? – удовлетворенно сказал Модель.

Увидев подошедшего Штольберга, он посмотрел на него благосклонно и сказал:

– Добрая это машина, «тигр», неправда ли, капитан?

– Да… – неопределенно протянул Штольберг. В ответ на вопросительный взгляд фельдмаршала он прибавил: – Маневренности не хватает. – И после паузы: – И вооружения.

Модель нахмурился:

– Объясните.

Штольберг отчеканил уставным тоном:

– «Тигров» выпускают две фирмы – «Хеншель» и «Порше». «Тигр» фирмы «Порше» не имеет пулемета и поэтому не может вести ближнего боя. У нас на вооружении «тигры» марки «Порше».

Модель покосился на Мантейфеля. Тот молчал с непроницаемым видом. Наступила неловкая пауза. Дело в том, что год назад в битве на Курской дуге в армии Моделя было девяносто «тигров». И это были именно «тигры» марки «Порше»…

– Есть у нас и «королевские тигры», – поспешно вставил полковник. И с гордостью добавил: – Толщина лобовой брони – сто пятьдесят миллиметров.

– А скорость? – спросил Штольберг.

Полковник оглянулся и, увидев, что перед ним не более чем армейский капитан, не счел нужным ответить.

– Вы слышали вопрос? – строго спросил фельдмаршал.

Полковник неохотно сказал:

– Скорость тридцать четыре километра. – Но тут же с воодушевлением добавил: – Зато у «пантеры» – пятьдесят четыре! Скоростная самоходка! Не угонишься!

Штольберг кашлянул. Модель покосился на него.

– Говорите! – приказал он.

– Разрешите доложить, – сказал Штольберг, – что из-за недостаточной защищенности системы смазки «пантера» быстро портится. Питание горючим неудовлетворительное. «Пантера» быстро воспламеняется. На Курской дуге во время операции «Цитадель» «пантеры» горели, как факелы.

Мантейфель торопливо вмешался:

– Капитан Штольберг, можете быть свободны.

И с опасением покосился на Моделя. Тот помрачнел и резко отвернулся. Он не выносил напоминаний об операции «Цитадель», где он со своими армиями 9-й и 2-й танковой потерпел такой постыдный крах.

Ангелы не лгут

– О чем задумался, старик? – крикнул совсем молоденький солдат.

Они грелись у бездымного костра. Рядом сидел его брат-близнец, совершенно неотличимый от него, такой же розовощекий с такими же белыми ресницами. Их различали только по тому, что у одного был небольшой шрам над левой бровью.

Тот, кого назвали стариком, молчал. Это был новобранец из фольксштурмистов. Он поднял лицо, иссеченное морщинами настолько глубокими, что туда с трудом проникала бритва и они заросли седоватой щетиной. Его мобилизовали совсем недавно, и из его слезящихся глаз еще не выпарилось удивление. Он дышал на пальцы, стараясь их согреть. Под каской он повязал шарф на манер подшлемника. Это не полагалось, но в густом морозном тумане обер-фельдфебель не заметит. Фольксштурмист посмотрел на близнецов и сказал:

– О чем я думаю? Да все о том же… Никак не могу понять: грешники мы или праведники, черт бы нас побрал!

Близнец со шрамом предостерегающе приложил палец ко рту, но было поздно. Лейтенант из роты пропаганды, развешивавший на дереве плакат «Каждый немецкий солдат делает внешнюю политику!», тронул фольксштурмиста за плечо. Тот вскочил. Нижняя губа его отвисла. К ней приклеилась потухшая сигарета.

– Так ты не знаешь, кто ты такой? – спросил лейтенант. – Я тоже не знаю, кто ты такой. От тебя дурной запах. Не немецкий.

У лейтенанта подергивалась щека. Видимо, он страдал тиком. Близнец – тот, что со шрамом, – тотчас начал бессознательно подражать ему. Другой близнец подвинулся и собой прикрыл брата от лейтенанта.

– Господин лейтенант, у меня есть расовый паспорт.

Старик дрожащей рукой вытащил из кармана изрядно потрепанный паспорт. На его обложке значилось: «Только для людей немецкой крови. Обладание паспортом не разрешено людям смешанной крови. Издание НСДАП. Мюнхен».

Лейтенант полистал паспорт, вернул его фольксштурмисту, что-то проворчал и принялся прибивать под первым плакатом второй, с надписью: «Верить! Сражаться! Повиноваться!» Солдаты молча наблюдали. Когда лейтенант отдалился, старый фольксштурмист сказал:

– Я продрог. Сыро… Пойду за кипятком.

– Сиди, – сказал близнец со шрамом. И обратившись к брату: – Гельмут, принеси кипятку.

Гельмут послушно поднялся.

– Хорошо, Хорст, – сказал он и скрылся в гущине леса.

Рослый солдат, дремавший, прислонившись к дереву, вдруг очнулся и спросил, подмигнув:

– Он младший?

– Не в том дело, – сказал Хорст. Он коснулся пальцем шрама над бровью: – Это его работа.

– Ну? – заинтересовался рослый. Он толкнул своего соседа, тоже дремавшего рядом: – Слышишь, Иоганн? Библейская история: Авель и Каин.

И он захохотал во все горло. Когда он смолк, из лесного мрака донеслось эхо его хохота. Иоганн потянулся, встал – ладный паренек небольшого танкистского росточка, в танковые части подбирали невысоких. Сказал, зевнув:

– Кастетом двинул?

– Футбол, – сказал Хорст, оглядывая всех невинными голубыми глазами. – Еще в детстве. Заехал бут-сом. Мог глаз вышибить. Вот и казнится всю жизнь.

– Никак не могу проснуться, – сказал рослый солдат, зевая. Он стал стаскивать с себя шинель, потом китель, потом рубаху.

– Вилли, ты совсем одурел! – сказал Иоганн.

– Это не так глупо, воспаление легких ему обеспечено, – сказал фольксштурмист, понимающе улыбаясь.

– Что за радость? – не понял Хорст.

– Ловчится в госпиталь, – пояснил фольксштурмист.

– Ты там помалкивай, старое чучело! – отозвался Вилли. Он принялся растирать снегом свой безволосый торс. – Я этому научился в России, – говорил он, – от одного старичка, крестьянина, славный такой, просто жалко было его кончать.

– А зачем? – удивился Хорст.

– Ну а что поделаешь, – сказал Вилли, охлопывал ладошками свое покрасневшее тело. – Мы угоняли русских в Германию. Старик захромал, задерживал колонну. Пришлось истратить на него пулю. Он ничего, только перекрестился перед тем, как я сделал ему genickschu? [25]. Смирный… Так вот он надоумил меня растираться снегом. Это очень здорово.

Он стал натягивать на себя рубаху.

– Ты что, бреешь тело? – спросил Иоганн.

– Пошел ты! Я от природы такой гладкий.

– Может, ты баба? – ехидно сказал Иоганн.

Вили расстегнул ширинку:

– А это у бабы есть?

Все помирали со смеху. Только на тоскливом лице фольксштурмиста появилась гримаса отвращения.

– А ты, старик, чего морду воротишь! Да сними шарф с каски, он тебе не к лицу.

– Ах, что мне теперь к лицу… – пробормотал фольксштурмист.

– Как что? Саван! – крикнул Вилли.

Хохоча, он ушел с Иоганном, пообещав принести колбасу для всех.

Старик вздохнул:

– Когда-то наша армия была что надо… Никто не мог противостоять ей. Францию смяли в несколько дней. В общем, вся Европа наклала в штаны. Да, так это было…

– Почему «было»? – искренне удивился Хорст.

– Потому, мой дорогой сосунок, что германская армия выродилась. – Он приподнял край шарфа и тронул седой висок: – Дошли до того, что стариков забривают. Ну, скажем, я еще смогу опереть ствол о бруствер и пульнуть в американцев. А что толку, я тебя спрашиваю?

Он выкатил на Хорста слезящиеся глаза.

Хорст не знал, что ответить. Он поискал взглядом брата. Но того не было. Старик ему нравился. Несмотря на его смешную и жалкую неприглядность, в нем было что-то умное и добродушное. Хорст сказал неуверенно:

– Фюреру нужны Арденны. Мы ему их достанем.

Старик махнул рукой:

– Он импровизатор, наш фюрер. Ты можешь это понять? Он тычется то в одну сторону, то в другую. Давит маленькие государства. Велика ли честь победить Данию или Норвегию?

– А Россию?

– Так ты же видишь, что его турнули из России. Вломился туда врасплох, как ночью к спящим. А когда русские очнулись, он вылетел, как пробка из бутылки шампанского. И с Францией та же история. И с Африкой. На кой черт она ему понадобилась! Теперь он опять прет на Францию. И опять получит по зубам. Только это будет для него конец… Но что с тобой? Ты плачешь, мальчик?

Хорст утер глаза.

– Нет, ничего… Я не имею против тебя зла, отец, ты говоришь от сердца. Но это немыслимо! Фюреру дано видеть, чего не видим мы, простые люди. Не надо рассуждать. Надо идти за ним – и мы придем к цели.

Фольксштурмист посмотрел на Хорста с сожалением:

– Было время, и я так думал. Но с годами я убедился, что, когда человек приобретает власть, он становится другим. Да, да! Я, между прочим, давно подозревал, что Гитлер – это между нами, конечно, – носил в себе семена ненормальности и раньше. А захватив власть, он раздулся в деспота. Но я тебе говорю, малыш, я убежден: деспотическое в нем жило с детства. И не возвысься он, а останься рядовым человеком, как мы с тобой, он угнетал бы членов своей семьи, или солдат своего взвода, или подручных в своей лавчонке. Такой человек всегда находит наслаждение в унижении подвластных ему. Ты хочешь знать мое мнение? Я уверен, что во всяком честолюбии есть зародыш безумия. Приглядись к нашим золотым фазанам – и ты увидишь…

Внезапно он замолчал и растерянно уставился во что-то за спиной Хорста. Хорст оглянулся. Под деревом стоял лейтенант из Propaganda Abteilung [26]. Он сказал:

– Ну что же ты замолчал? Говори! «Приглядись к нашим золотым фазанам – и ты увидишь…» Что увидишь?

– Нет… Я вовсе не думал… Вы меня не поняли… я…

– Марш со мной!

Фольксштурмист шагнул, но лейтенант остановил его:

– Нет, не ты. – Он кивнул Хорсту: – Ты!

Когда Гельмут вернулся с бидоном кипятка, он застал у костра одного фольксштурмиста.

– Где брат?

– Его увел этот, из пропаганды.

– Что-нибудь случилось?

– Не с ним. Со мной.

– Не понимаю.

– Черт меня дернул за язык… В общем, понимаешь, я разоткровенничался в разговоре с твоим братом. Ничего особенного. В тылу все чешут языки. В своей компании, конечно. Эта паскуда из отряда пропаганды неслышно подкрался. Но, очевидно, под самый конец нашего разговора… Но я уверен, твой братишка не подведет меня? Он такой славный, такой чистый…

– Мой брат ангел! Понимаешь?

– Ну да, я же говорю.

– Ты ничего не понимаешь: ангелы не лгут…

Через несколько часов 5-я армия перебазировалась. На извилистых арденнских дорогах трудно было определить направление. Но солдаты догадывались, что их передвигают поближе к исходным рубежам предстоящего наступления. Уже было светло, когда передовые части достигли опушки леса. Здесь танки остановились, чтобы пропустить конную артиллерию. Копыта коней были окутаны соломой. Запрещено было разговаривать. Американские дозоры стояли недалеко, за грядой ближайших гор. Их иззубренные вершины четко вырисовывались на бледнеющем небе. Все же солдаты шепотком оживленно переговаривались и глазели на какое-то сооружение на самой опушке у выхода в узкое пологое дефиле. К этому месту медленно, на малых оборотах мотора приближался танк, на броне которого сидели близнецы. Гельмут схватил Хорста за руку и крикнул, пересиливая грохот танка:

– Не смотри туда! Отвернись!

Он обнял Хорста за плечи и с силой повернул его. Хорст повиновался. Почувствовав, что объятия Гельмута ослабели, он чуть повернулся и посмотрел…

Это была виселица. Даже шарфа не сняли с головы старого фольксштурмиста – видно, спешили. К груди его был прикреплен плакат с надписью «Он обманывал фюрера». Старик тихо покачивался под утренним ветерком. Гельмут со страхом смотрел на брата. Шрам над его бровью набух и покраснел, словно налился кровью.

Чистокровные

Фельдмаршал Вальтер фон Модель был человек долга. Поэтому из 5-й танковой армии он отправился для инспекторского смотра в 6-ю танковую армию СС, сколь ни неприятно ему это было. Дело не только в том, что он терпеть не мог командующего армией оберстгруппенфюрера (а в переводе с эсэсовского на обычный немецкий – генерал-полковника) Йозефа Дитриха, да, именно Иозефа, а не Зеппа, как его звали в те времена, когда он был коридорным в меблирашках последнего разряда и мечтал о карьере мясника. «Ну так что? – уговаривал себя фельдмаршал. – Это еще не причина презирать его. Мюрат, прославленный наполеоновский маршал и даже впоследствии король неаполитанский, тоже был, кажется, чем-то вроде сына кабатчика…»

Но дело еще и в том – и, может быть, это главное, – что Модель в глубине души считал ошибкой сведение всех танковых частей СС в одну армию. Она ему казалась непрофессиональной в военном отношении, просто довольно беспорядочное скопище разудалых парней, нечто вроде партизанщины навыворот. Разумеется, он не говорил этого вслух и лгал даже самому себе, уверяя, что идея Гитлера великолепна. Он знал, что фюрер жаждет увидеть превосходство эсэсовских частей над регулярными войсками. Отчасти поэтому он и расположил рядом с армией Мантейфеля армию Дитриха, да еще поручил ей главную роль в предстоящем наступлении.

Это и беспокоило Моделя. Штаб 6-й армии СС производил любительское впечатление. Притом он держался подчеркнуто самостоятельно, даже заносчиво. И это могло неблагоприятно повлиять на взаимодействие с соседней 5-й армией.

Фельдмаршал подавил в себе все личное и настроился исключительно на деловой лад, когда к нему стал приближаться, бодро переваливаясь на кривоватых ногах, помахивая короткими ручками, бочковатый, с фюрерскими усиками на смуглом широконосом лице оберстгруппенфюрер Зепп Дитрих. Ни рыцарский крест с дубовыми листьями, ни блеск всевозможных эмблем, значков и нашивок на ладно скроенном кителе не могли скрыть, на взгляд Моделя, поразительного сходства Дитриха с полупьяным барменом в захолустном трактире.

Он не рапортовал фельдмаршалу, такие мелочи считались излишними в частях СС. Он просто протянул руку и, приветствуя, засмеялся хрипловатым скачущим смехом.

Накануне Модель распорядился, чтобы разведуправление вверенной ему группы армий «Б» представило биографические данные о Дитрихе, и теперь он знал, что во время первой мировой войны Дитрих дослужился до чина фельдфебеля, с приходом Гитлера к власти был командиром лейб-штандарт дивизии СС (ах, как тешило фюрера это «лейб-штандарт»!), участвовал в присоединении Австрии – это считалось его боевой заслугой, хотя ни единого выстрела там не было сделано. Выстрелы звучали в другом случае: когда Зепп Дитрих во время «ночи длинных ножей» 30 июня тридцать четвертого года расстреливал по воле Гитлера своих партийных товарищей. Дитрих подавал команду «огонь!», прибавляя скороговоркой: «Так требует фюрер!» Характеристика, представленная управлением разведки, добавляла, что оберстгруппенфюрер Зепп Дитрих по личным качествам храбрый генерал, но в танковой стратегии невежда, тщеславен и неумеренно болтлив, недалек и склонен к особой форме любви.

Фельдмаршал осведомился, какова предполагаемая диспозиция частей в день наступления.

– Мы опрокинем эту дерьмовую Четвертую американскую армию и ее потроха выметем за Маас! – воскликнул Дитрих.

Модель поморщился. Дитрих грубо копировал фюрера, его манеру выражаться. Если бы захотеть составить словарь языка Гитлера, то, вероятно, выяснилось бы, что самые излюбленные изречения его, с одной стороны, «судьба», «величие», «раса», а с другой – «слюнявый», «сопливый», «заблеванный», «вонючий» и тому подобные словечки, удержавшиеся с того времени, когда он в чине ефрейтора был вестовым при штабе Баварского полка. Сейчас он применял их не только к людям, но и к целым странам.

Модель не смел даже в душе осуждать Гитлера. Сам фельдмаршал был склонен к возвышенному слогу, в каковой он облекал свои приказы и обращения к солдатам. Его идеалом были знаменитые слова Наполеона, сказанные им в Египте у подножия пирамид: «Солдаты! На вас смотрят сорок веков!» Подсознательно он находил в себе что-то общее с императором французов, даже свой малый рост.

В сущности, Модель был не столько полководцем, сколько организатором, быстрым, толковым, распорядительным. И так как военное искусство есть по преимуществу искусство организации, то Модель преуспевал там, где, как например, под Арнемом, ему удалось быстро и умело собрать из разных мелких резервных частей боеспособную силу и противопоставить ее неточным, разрозненным, попросту неумным действиям Монтгомери.

Но есть высшее, подлинное военное искусство, включающее в себя и искусство организации, но неизмеримо поднимающееся над ним, гениальная способность распоряжения большими войсковыми массами и крупными средствами боя – искусство большой стратегии. Им Модель не обладал. И, встречаясь с такой стратегией противника, неизменно терпел поражения.

Сейчас Модель предложил более точно определить участок предстоящего наступления. Дитрих, явно скучая, буркнул:

– Это не мое дело. Это по части Крамера.

Начальник штаба армии Крамер, долговязый мрачный генерал СС, сказал неохотно:

– Наша боевая задача простая: Маас. На фланги нам наплевать. В сороковом году, когда мы брали Францию и перли через эти самые Арденны, мы тоже плевали на фланги и победили. – И прежде чем Модель успел что-нибудь сказать, он поспешно добавил: – У нас личное распоряжение фюрера.

На это трудно было что-нибудь возразить. Модель знал, что Гитлер действительно настаивал на непрерывном движении вперед, пренебрегая флангами. Новостью для фельдмаршала было другое: оказывается, Гитлер непосредственно руководит эсэсовской армией, минуя командование группы армий «Б», то есть не считаясь и не интересуясь его, фельдмаршала Моделя, распоряжениями.

Дитрих поблескивал хитрыми веселыми глазами, явно наслаждаясь унижением фельдмаршала. Он прохрипел, как бы желая выручить Моделя из неловкого положения, но этим презрительным великодушием еще больше его унижая:

– Нам нужен лозунг, Модель. Дайте нам лозунг!

– На Антверпен! – бросил Модель.

– Можете считать, что Антверпен у меня в кармане, – ответил Дитрих со своим обычным хохотком.

Фельдмаршала продолжала мучить мысль: а что, если личные распоряжения Гитлера эсэсовской армии расходятся с общим планом наступления? Ведь это грозит таким крахом… Мысль эта ужаснула Моделя. Он сделал усилие, чтобы не выдать волнения и сохранить на лице бесстрастие. Как узнать? На прямой вопрос нечего ждать откровенного ответа. Надо схитрить, предпринять глубокий обход. Преодолевая брезгливость, Модель взял Дитриха под руку и сказал дружеским тоном:

– Лишь бы только удержалась нелетная погода, а тогда…

– Плевали мы на погоду!

– Ну, – сдерживая себя, сказал Модель, – вы же знаете, что американские истребители-бомбардировщики бронебойными сорокамиллиметровыми снарядами подбивают наши танки.