И сам не удержишься, сунешь нос в ивовые барашки. И станет твой нос жёлтым от липкой пыльцы.
      Быстрые лесные ручьи впитали в себя запахи мхов, старой травы, лежалых листьев, тяжёлых берёзовых капель - и понесли по земле.
      Запахов всё больше и больше: они всё гуще и слаще.
      И станет скоро весь воздух в лесу - сплошной запах. И даже первая зелёная дымка над берёзами покажется не цветом, а запахом.
      Веснушки-проталинки слились в весну.
      ДВОЕ НА ОДНОМ БРЕВНЕ
      Вышла речка из берегов, разлилась вода морем. Застряли на островке Лисица и Заяц. Мечется Заяц по островку, приговаривает:
      - Впереди вода, позади Лиса - вот положение!
      А Лиса Зайцу кричит:
      - Сигай, Заяц, ко мне на бревно - не тонуть же тебе!
      Островок под воду уходит. Прыгнул Заяц к Лисе на бревно - поплыли вдвоём по реке.
      Увидела их Сорока и стрекотнула:
      - Интересненько, интересненько... Лиса и Заяц на одном бревне что-то из этого выйдет!
      Плывут Лиса и Заяц. Сорока с дерева на дерево по берегу перелетает.
      Вот Заяц и говорит:
      - Помню, до наводнения, когда я в лесу жил, страсть я любил ивовые ветки огладывать! До того вкусные, до того сочные...
      - А по мне, - вздыхает Лиса, - нет ничего слаще мышек-полёвок. Не поверишь, Заяц, целиком их глотала, даже косточки не выплёвывала!
      - Ага! - насторожилась Сорока. - Начинается!..
      Подлетела к бревну, на сучок села и говорит:
      - Нет на бревне вкусных мышек. Придётся тебе, Лиса, Зайца съесть!
      Кинулась голодная Лисица на Зайца, но бревно окунулось краем - Лиса скорей на своё место. Закричала на Сороку сердито:
      - Ох и вредная же ты птица! Ни в лесу, ни на воде от тебя нет покоя. Так и цепляешься, как репей на хвост!
      А Сорока как ни в чём не бывало:
      - Теперь, Заяц, твоя очередь нападать. Где это видано, чтобы Лиса с Зайцам ужились? Толкай её в воду, я помогу!
      Зажмурил Заяц глаза, бросился на Лису, но качнулось бревно - Заяц назад скорей. И кричит на Сороку:
      - Что за вредная птица! Погубить нас хочет. Нарочно друг на друга науськивает!
      Плывёт бревно по реке, Заяц с Лисой на бревне думают.
      СЛЕДЫ И СОЛНЦЕ
      Зимой, когда Солнце стояло низко над горизонтом, оно было равнодушно к Следам на снегу. Иногда даже ласкало их, оттеняя синью и посыпая блёстками.
      А теперь, когда поднялось высоко, прямо осатанело. Терпеть не может Следов: стирает, портит и искажает.
      - Мы запечатлели всё, что в лесу произошло! - говорят Следы.
      - А я всё сотру! - ярится Солнце.
      И стирает, как резинкой с бумаги.
      - Мы отпечатали каждый коготок и пальчик! - сообщают Следы. - Мы всё по правде!
      - По правде? - сердится Солнце. - А я всё искажу - сами себя не узнаете!
      И топит следы и плющит, растягивает вкривь и вкось.
      Идёт спор. Как в песенке:
      - А мы просо сеяли, сеяли!
      - А мы просо вытопчем, вытопчем!
      С каждым днём Следы всё слабее и хуже, всё расплывчатее и неопределённее.
      Солнце берёт верх.
      Солнце высоко стоит.
      ВЕСЕННЯЯ БАНЯ
      Ванятка считал себя знатоком птиц. Ему приходилось держать в клетках чижей, чечёток, снегирей, синиц, щеглов, клестов, зябликов. А сегодня вышел Ванятка из школы и видит: на краю снеговой лужи сидят три совершенно незнакомые птички ростом с воробья. Одна чёрная, другая коричневая, а третья вовсе рыжая.
      Прыг-прыг-прыг - по гузку, по самый хвостик - в лужу, и ну купаться! То грудку окунут в воду, то на задок присядут и бьют, бьют тупыми крылышками по воде, трепыхаются в ней. Брызги над ними как фейерверк: в каждой капельке - искорка солнца.
      Выскочили из лужи и, встряхнув мокрые крылышки, взъерошенные, перелетели на песчаную дорожку. И - вот глупыши! - давай барахтаться в грязном песке. Песок к перу липнет - измазались все! Не поймёшь, какого и цвета стали.
      Скоро так песком облипли, что и летать не могут. По земле поскакали.
      Прыг-дрыг-скок - и опять в лужу! Опять над ними солнечный фейерверк, да ещё радуга в брызгах. Моются, стараются.
      Выкупались, вымылись - и выскочили на бережок.
      Ванятка так и ахнул:
      - Воробьи! Все трое - обыкновеннейшие воробьи!
      Все трое серенькие, свеженькие такие, чистенькие. А вот вода в луже стала грязной...
      Понял Ванятка: воробьи так за зиму измазались, что и на себя стали не похожи. Это они сейчас в бане мылись, зимнюю грязь с себя смывали. С песочком тёрли!
      Чёрный сажу смывал: он всю зиму в дымовой трубе ночевал.
      Коричневый - спал в сыром дупле, в гнилой трухе вымазался.
      Рыжий - в кирпичной стене устроился, в дырке.
      Вот и стала вода в луже чёрно-кирпично-коричневой.
      - С лёгким паром! - крикнул Ванятка воробьям и побежал домой, разбрызгивая ногами весенние лужи.
      ОТТАЯВШИЕ ПРОИСШЕСТВИЯ
      Всё, что случилось зимой в лесу, - всё скрыл снег. Злодейство ли, доброе ли дело - всё погребено в сугробах: снегом укрыто, метелью заглажено. Ни памяти, ни следа.
      Но пришла оттепель, и всё вышло наружу. Всё, что копилось, всё, что скрывалось, выступило напоказ. Оттаяли хвоинки, прутики, листики, кусочки коры. Везде под кузницами дятлов грудами лежат шишки.
      Вот перья вороны, которую в конце зимы разорвал ястреб. Вот подснежные спаленки-лунки рябчиков и тетеревов. В них они спали в самую глухую зимнюю пору. Тут снеговые тоннели крота: ишь ты, он и в снегу искал червяков!
      Шишки, сброшенные клестами и оглоданные белками. Подстриженные зайцами ивы.
      А вот землеройка, задушенная и брошенная лаской. Вот хвостик белки-летяги - остатки обеда куницы.
      Будто листаешь прочитанную книгу и рассматриваешь картинки. Ветер и солнце долистают белую книгу. Скоро покажется и обложка - земля. Тогда все зимние происшествия встретятся, соединятся и растворятся в тысячах и тысячах других, скопившихся на земле за долгие-долгие годы.
      Вся земля под ногами - это бывшие происшествия.
      РАННЯЯ ПТИЧКА
      Незаметно зажглась и тихо начала разгораться в небе алая полоска зари. Утренний ветерок прошумел в вершинах берёз. Тонким перезвоном оледенелых хвоинок отозвались ему высокие сосны.
      Внизу, в глубокой темноте леса, явственней зажурчал невидимый ручеёк. И весь лес стал полниться чуть слышным шуршанием, шорохом, хрупким, тихим звоном - звуками неодушевлённой жизни. И каждый звук был сам по себе: то хруст ветвей, то звон капель, а то посвисты жёстких хвоинок.
      Но вдруг все эти отдельные хрусты, звоны и свисты соединились и зазвучали слаженно и живо.
      И вот возникла - просто, как живая струйка воды из-под глыбы снега, родилась в предрассветной мгле лесная песенка. Возникла и полилась тихо, полная робкой радости, светлой весенней грусти. Это запела зорянка.
      И чудом соединила в песне своей все неодушевлённые шорохи, шелесты, звоны и хрусты дремучей лесной ночи. Соединила и оживила, и стали они понятны и близки всем.
      Рано, одной из первых среди наших перелётных птиц, возвращается она к себе на родину - в наши неодетые леса, где и в дневных сутёмках долго ещё будет хорониться от солнца хрупкий, хрусткий под ногой снег. Рано - чуть свет - пробуждается она утром и поёт тихонько, как будто спросонья, свою тонкую, звонкую, замирающую в конце песенку. Живую песенку, сложенную из мёртвых, чуть слышных звуков просыпающегося весеннего леса.
      ЛЕСНЫЕ ОБОРОТНИ
      Чудесное в лесу происходит незаметно, без чужого глаза.
      Вот сегодня: ждал я на зорьке вальдшнепа. Зорька была холодная, тихая, чистая. Высокие ели поднялись на опушке, как чёрные крепостные башни. А в низине, над ручьями и речкой, навис туман. Ивы утонули в нём, будто тёмные подводные камни.
      Я долго следил за утонувшими ивами. Всё казалось, что непременно там должно что-то произойти!
      Но ничего не происходило; туман с ручьёв медленно стекал к реке.
      "Странно, - думал я, - туман не поднимается, как всегда, а стекает..."
      Но тут послышался вальдшнеп. Чёрная птица, взмахивая крыльями, как летучая мышь, протянула по зелёному небу. Я вскинул фоторужьё и забыл про туман.
      А когда опомнился, туман уже обернулся в иней! Застелил белым поляну. А как это случилось - я проглядел. Вальдшнеп глаза отвёл!
      Кончили тянуть вальдшнепы. Показалось солнце. И все лесные обитатели так ему обрадовались, будто давно-давно не видели. И я засмотрелся на солнце: интересно смотреть, как зарождается новый день.
      Но тут я вспомнил про иней; глядь, а его на поляне уже и нет! Белый иней обернулся в синюю дымку; дрожит и струится она над пушистыми золотыми ивами. Опять проглядел!
      И проглядел, как народился в лесу день.
      Вот всегда так в лесу: что-нибудь да отведёт тебе глаза! И самое чудесное и удивительное произойдёт незаметно, без чужого глаза.
      НЕЧЕЛОВЕЧЕСКИЕ ШАГИ
      Ранняя весна, вечер, глухое лесное болото. В светлом сыром сосняке снег ещё кое-где, а в тёплом ельнике на бугре уже сухо.
      Я вхожу в густой ельник, как в тёмный сарай. Стою, молчу, слушаю.
      Вокруг чёрные стволы елей, за ними холодный жёлтый закат. И удивительная тишина, когда слышишь удары сердца и собственное дыхание. Дрозд на еловой макушке высвистывает лениво и звонко. Свистнет, прислушается, а в ответ ему тишина...
      И вдруг в этой прозрачной и затаившей дыхание тишине тяжёлые, грузные, нечеловеческие шаги! Всплески воды и позванивание льда. Топы, то-пы, то-пы! Будто тяжело груженная лошадь с трудом тянет по болоту воз. И сразу же, как удар, ошеломляющий грохочущий рык! Дрогнул лес, качнулась земля.
      Тяжёлые шаги затихли: послышались лёгкие, суматошные, торопливые.
      Шажки лёгкие догоняли тяжёлые. Топ-топ-шлёп - и остановка, топ-топ-шлёп - и тишина. Торопливым шажкам нелегко было догнать неторопливые и тяжёлые.
      Я прислонился спиной к стволу.
      Под ёлками стало совсем темно, и только мутно белело между чёрных стволов болото.
      Зверь рыкнул опять - как из пушки грохнул. И опять охнул лес и качнулась земля.
      Я не выдумываю: лес вправду дрогнул, земля вправду качнулась! Лютый рык - как удар молота, как раскат грома, как взрыв! Но не страх порождал он, а уважение к его необузданной силище, к этой чугунной глотке, извергающейся как вулкан.
      Лёгкие шажки заторопились, заторопились: зачмокал мох, захрустел ледок, заплескала вода.
      Я давно уже понял, что это медведи: дитё и мама.
      Дитё не поспевает, отстаёт, а мама чует меня, сердится и волнуется.
      Мама предупреждает меня, что медвежонок тут не один, что она близко, что лучше его не тронь.
      Я хорошо её понял: предупреждает она убедительно.
      Тяжёлых шагов не слышно: медведица ждёт. А лёгонькие спешат, спешат. Вот взвизг тихий: медвежонка шлёпнули - не отставай! Вот шаги грузные и лёгкие зашагали рядом: то-пы, то-пы! Шлёп-шлёп-шлёп! Всё дальше, всё тише. И смолкли.
      И опять тишина. Дрозд кончил свистеть. Лунные пятна легли на стволы.
      В чёрных лужах вспыхнули звёзды.
      Каждая лужа - как распахнутое в ночное небо окно.
      Жутковато шагать в эти окна прямо на звёзды.
      Не спеша я бреду к своему костру. Сладко сжимается сердце.
      А в ушах гудит и гудит могучий зов леса.
      ПЕВИЦА
      Тем хорош лес, что сколько в него ни ходи, сколько ни смотри и ни слушай, а всё увидишь невиданное и услышишь неслыханное. А увидишь и услышишь - и опять пойдёшь.
      Стоял я на тяге. Уж солнце утонуло в лесу, а вальдшнеп всё медлил. И такая была прозрачная тишина, что упадёт хвоинка - и слышно, капля сока с берёзы капнет - слышно. Слышно даже, как муравьи бегут - так и топочут.
      В луже лопались пузыри, таинственно и тихо. "...Уук! Уук!.." - это запевала жаба. И вдруг шумная возня, шорох листьев и писк. Я прислушался. И услышал новую песню!
      Будто птичка пела в кустах. Стрекотала и щебетала. Повторяла своё "ци-ци-ци" на разные лады и манеры.
      Я слушал и вспоминал. Зорянка не так поёт, дрозды не так свистят. Всех птиц знаю, а такой никогда не слыхал.
      Я нагнулся, чтоб разглядеть, но под ольхами загустела тьма, даже видно стало свечение гнилушек. Тогда я включил фонарь. Гнилушки потухли, а там, где они голубели, выдвинулся пенёк. А на том пеньке сидела лесная мышь: усы топорщились, глаза блестели. Погасил фонарь - засветились гнилушки, послышалась песнь!
      Поющая мышь - дело неслыханное.
      Что ж, буду знать.
      И если кто меня спросит, скажу:
      - Слышишь? Это поёт мышь!
      ПЫЛЕСОС
      Старая история: воробей, пока не прилетели скворцы, решил скворечник занять. Напыжился, почирикал для храбрости и нырнул в леток.
      Старую подстилку выносил пучками. Выскочит, а в клюве целый сноп. Разинет клюв и смотрит, как сухие травинки падают вниз.
      Большие перья вытаскивал по одному. Вытащит и пустит на ветер. И тоже следит: поплывёт перо или штопором вниз закрутится?
      Всё старое нужно выкинуть дочиста: ни соринки чтоб, ни пылинки!
      Легко сказать - ни пылинки. А пылинку ни в коготках не зажать, ни клювом ухватить.
      Вот вынес в клюве последнюю соломинку, вот выбросил последнее перо. Остался на дне один сор. Пылинки, соринки, шерстинки. Кожица от личинок, перхоть от пера - самая дрянь!
      Посидел воробей на крыше, затылок лапкой почесал. И в леток!
      Я стою, жду.
      Началась в скворечнике возня, послышалось жужжание и фырчание. А из скворечника - из всех щелей! - завихрилась пыль. Воробей выскочил, отдышался и опять нырнул. И опять я услышал фырчание, и опять полетела пыль. Скворечник дымил!
      Что там у него - вентилятор или пылесос? Ни то и ни то. Сам затрепыхался на дне, крылышками забил, погнал ветер, завихрил пыль - сам себе пылесос, сам себе вентилятор!
      Чист скворечник, как стёклышко.
      Самая пора свежую подстилку носить. Да поторапливаться, пока скворцы не прилетели.
      НЕЗВАНЫЕ ГОСТИ
      Пробил дятел в кленовой коре дырочку - напился сладкого сока.
      За дятлом долгохвостая синица прилетела - тоже носик помочила. За долгохвостой - лазоревка: три капельки выпила.
      Улетели птицы - насекомыши собрались. Мухи прилетели. Две бабочки-крапивницы. Траурница-красавица.
      Все сладкий сок сосут - улетать не собираются.
      Муравьишка приполз - усами шевелит.
      Комарик прилетел - долгими ногами в патоке увяз.
      Может, и ещё кто-нибудь притащился бы, да тут опять дятел - порх! Гости незваные - кто куда.
      Муравей замешкался - дятлу на язык прилип.
      Запил дятел кислого гостя сладким соком.
      А улетел дятел - гости опять тут как тут.
      За долгохвостой синицей лазоревка. За лазоревкой - мухи и бабочки. За бабочками комарик. За комаром - муравей.
      Гости не гордые.
      Хоть и незваные, а хочется им сладенького.
      Кому сладенького-то не хочется?
      ЛЕБЕДИ
      Лебеди раздражённо кивали: они сердились, что на них смотрел человек.
      Это были лебеди-кликуны, белые, как морская пена, с тонкими строгими шеями и литыми из золота клювами.
      Тут и там в небе белые косяки: напряжённо вытянутые шеи, мерные взмахи крыльев.
      С неба, с воды, со льдин звучат неумолчные лебединые голоса. В них тонет всё: звон торопливых утиных крыльев, ленивый гогот гусей, заунывные посвисты кроншнепов и радостные взвизги чибисов.
      Несколько лебедей сплылись клюв в клюв, потом разом вытянули шеи вверх, раскрыли клювы и затрубили. Хлещут белые крылья, взбивая кипучую пену, всплескивая каскады воды. Огромная кувшинка-лилия на воде из белых тел - лепестков и тонких шей - тычинок! Это знаменитый танец лебедей и лебединая песня.
      Так лебеди встречают весну.
      Каждую весну останавливаются на болоте для отдыха стаи уток и лебедей. Так было испокон веков, так есть и сейчас. И как бы хотелось, чтобы это осталось и в будущем. Ведь нет больше на земле городов, где бы дикие лебеди встречались на конечной остановке трамвая. Да и на всей-то земле осталось лебедей не так-то уж много.
      Да и не в том только дело. Что сможет заменить зелёное болотце с белыми лебедями? Не павильон же смеха с кривым зеркалом или площадка для бега в мешках, которые тут хотят выстроить?
      На берегу - на краю земли! - можно сидеть часами. Волны воды и ветра. То потянет теплом и водорослевой прелью, то пахнёт пронзительной свежестью синей воды. Блёклый, захламлённый берег, унылая быль у ног и рядом - перед глазами! - синяя сказка с белыми льдинами и белыми птицами.
      Медленные вереницы сказочных птиц с изогнутыми шеями плывут вдоль лазоревой кромки льда. Медленные косяки тянут вдоль сизого бока белого облака. С воды и с неба далёкими колоколами плывут лебединые клики. Клики кликунов-лебедей.
      Лебеди лежат и стоят на льдинах. Или бегут по воде, натужно устремив вперёд шею и звучно шлёпая широкими чёрными лапами.
      Взлетев, плывут над водой, плавно загребая под себя струи ветра. И крылья их поскрипывают, как на шарнирах. А то с лёту плюхаются на волны, воздев крылья, как руки, и буруня воду крутой белой грудью.
      Потягиваются, охорашиваются, перебирают перья. Смотрят на своё отражение.
      Почему на этих птиц можно смотреть часами? Не задерживается же глаз на вздорных, крикливых утках, суетливо снующих тут же?
      Есть в этих величавых и медлительных птицах что-то такое, что заставляет всех - от мала до велика! - поднимать лицо в небо: "Смотрите, летят лебеди!" И долго-долго провожать их глазами.
      ЦЕЛАЯ ЖИЗНЬ
      Прилетел на скворечник скворец. На ноге колечко - знакомый! Шестой год он живёт у меня в скворечнике.
      Каждую весну он прилетает на скворечник, осматривает его со всех сторон, забирается внутрь, долго там шуршит и ворочается. Потом садится на крышу и негромко поёт. Негромко, но с наслаждением: трещит, пощёлкивает и высвистывает от удовольствия, как разыгравшийся поросёнок. Клюв золотой в небо, глаза закатывает, крылышками разводит. А сам то петухом, то ягнёнком, то кошкой мяукнет, то собачонкой протявкает. Соскучился на чужбине по дому...
      Потом со скворчихой чистят скворечник, птенцов выводят. Вместе растят, вместе на выгоны улетят с ними.
      Осенью, перед отлётом, скворец прилетал на скворечник один. Есть у скворцов такое правило: прилетать перед отлётом к гнезду. Посидеть в тишине, пёрышки на солнце почистить, помурлыкать под нос. А потом - на юг. В страны дальние, земли чужие, за синий горизонт.
      Но чуть весна - мой скворец тут как тут! На скворечнике сидит, песни поёт, крылышками разводит. И колечко на лапке блестит.
      И так вот уже шесть лет...
      Шесть раз я говорил ему весной "здравствуй" и пять раз осенью сказал "до свиданья".
      И стал замечать, что скворец мой постарел.
      В первую весну, помню, он весь от песен дрожал! Перья на горлышке дыбом. Весь блестит, будто маслом намазанный.
      В шестую весну смотрю - и глазам не верю. Сидит в летке, чуть только нос высунул. Поёт нехотя: свистнет и помолчит, свистнет и помолчит, будто сам себя слушает. Других птиц не передразнивает, голоса их позабыл, что ли.
      Свистел, свистел, пригрелся на солнышке - и задремал. И это в разгар пения! Голову свесил, носом "клюёт" и глаза закрыл. Никогда такого с ним не бывало.
      В шестую осень только раз к пустому скворечнику прилетел. Посидел, помолчал, колечко на лапке потрогал.
      - До свиданья! - сказал я ему. В шестой раз сказал "до свиданья".
      Пришла весна. Опять прилетел скворец на скворечник, но не тот, не мой, без кольца. Может, сосед его, может, сын. Молодой, горластый и непоседливый. И блестит, будто маслом намазанный!
      А старик не вернулся. Где-то ветер перья его разнёс? Прощай, старый скворец, - в последний раз. Здравствуй, молодой, - в первый!
      ДРОЗД И СОВА
      - Слушай, объясни ты мне: как сову от филина отличить?
      - Это смотря какую сову...
      - Какую сову... Обыкновенную!
      - Такой совы не бывает. Бывает сова-сипуха, сова-неясыть серая, сова ястребиная, сова болотная, сова полярная, сова ушастая...
      - Ну вот ты - какая сова?
      - Я-то? Я неясыть длиннохвостая.
      - Ну вот как тебя от филина отличить?
      - Это смотря от какого филина... Бывает филин тёмный - лесной, бывает филин светлый - пустынный, а ещё рыбный филин бывает...
      - Тьфу ты, нечисть ночная! До того всё запутали, что и сами, поди, не разберётесь, кто у вас кто!
      - Хо-хо-хо-хо! Бу!
      ПЛЯСУНЫ
      Комары-толкуны - плясуны известные. Пляшут они где придётся, было бы только тепло. Тепло их бодрит, веселит, прямо на воздух поднимает.
      Где тихо, солнечно, где нагрето - там и площадка для танцев. В тёплых струях легче плясать.
      Пока на земле ещё снег лежит, пляшут они меж тёплых сосновых ветвей. Потом толкутся над первой проталиной. Над оттаявшим муравейником, над прогретой поленницей дров, над копной соломы. Над отогревшимся склоном, над подсохшей тропинкой, над вскопанной грядкой. Вверх-вниз, вверх-вниз живой столбик золотистых пылинок. Каждую победу весны они отмечают танцем.
      Весна идёт - и ширятся танцы. Любят комарики поплясать!
      Бывает, над головой зароятся. Гонишь-гонишь, а им нипочём. Пляши, раз тепло и солнце. А что там внизу чья-то голова или поленница дров - какое им дело? До этого им дела нет.
      ФИЛИПП И ФЕДЯ
      Я прислонился к ёлке и стал слушать певчего дрозда. Дрозд пел на самой верхней еловой свечке. Выше его было только небо. А в небе - звезда.
      Дрозд высвистывал. Свистнет - и помедлит. Будто прислушивается: так ли свистнул? Ещё свистнет - и опять помедлит: так ли отозвалось эхо? И вдруг трель - будто стёклышки посыпались с ёлки! Слышно даже, как язычком прищёлкивает. Рад, наверное, что и свистнуть сумел и эхо отозвалось как надо. Каждый свист - слово. Так прямо свистом и выговаривает: "Филипп, Филипп, Филипп! Приди, приди! Чай пить, чай пить! С сахаром, с сахаром!"
      "Кто же этот Филипп?! - думаю я себе.
      А дрозд: "Приди, кум! Приди, кум! Выпьем, выпьем!"
      И тут на вершину соседней ёлки взлетел дрозд-сосед. И засвистел: "Федя, Федя, Федя! Не хочу, не хочу, не хочу!"
      Так вот он кто - кум Филипп!
      "С сахаром, с сахаром, с сахаром!" - уговаривает Федя.
      А кум Филипп своё: "Не хочу, не хочу, не хочу!"
      Так и препирались, пока и в небе, и в лесу не стало черным-черно. Тогда смолкли. Какой уж тут чай - спать пора!
      ВЕСЁЛЫЕ СТАРУШКИ
      На солнечной скале веселятся крапивницы. Бабочки перезимовали зиму и радуются теплу. Зима свирепой была, её ледяные когти проникли в самые потайные убежища. Не все бабочки выжили. Крылышки у них выцвели и потёрлись. Кто без усов остался, кто без ноги. А у кого от цветных крыльев одни жилки остались, как у высохшего листа. Но пережившие свой век калеки и инвалиды, древние бабочкины старушки всем на зависть весёлые и игривые! Старушки играют в пятнашки!
      Весело налетает пятна на спокойно сидящих, дремлющих на припёке. Мелькание крыльев, весёлая суматоха, стайка бабочек штопором ввинчивается в синее небо. Они кувыркаются и барахтаются на струях тёплого ветра. Потом сломя голову кидаются вниз и снова рассаживаются на гладкой нагретой скале. Они игриво поводят обтрёпанными крылышками и расправляют лапками ощипанные усы. Старики и старушки играют и веселятся. Словно и не было позади страшной зимы.
      ФЛАЖКИ НА БОЛОТЕ
      Неохота вылезать из-под тёплого одеяла!
      За окном сырая весенняя ночь. Без того знобит, а тут натягивай ещё скользкие сапоги, задубелую куртку.
      - Ну куда тебя несёт? - возмущается во мне нытик. - В чёрное лесное болото? Под сапогами будет булькать вода, засопит и зачмокает хлябь, в глаза будут тыкаться сучья...
      А бодрячок хорохорится:
      - Подумаешь - хлябь, первый раз, что ли? А вдруг что-нибудь и увидишь!
      - Ну и что ты увидишь? - канючит нытик. - Всю весну месишь грязь; всё уже видано-перевидано! Всё расписано по минутам. В два пятьдесят заблеет бекас, в три часа прилетят косачи. В пять десять пролетит над током ворона, в пять тридцать прилетят на болото чайки. Хоть часы проверяй!
      - А вдруг? - сопротивляется бодрячок.
      - Что "вдруг", что "вдруг"? - сердится нытик. - "Вдруг" только в книжках бывает. А вот ноги будут в засидке мёрзнуть - чай, воды по колено. Спина замлеет, пальцы перестанут сгибаться. И уж это не вдруг, а наверняка!
      - Всё так! - вздыхает бодрячок. - И руки, и ноги, и пальцы. И замлеет спина. И чайки прилетят в половине шестого. Пошли!
      Я выхожу за дверь и долго стою, приглядываюсь к темноте. Но вот сдвигается туча, и показывается луна. И сразу земля отделилась от неба можно идти.
      Я шагаю мимо деревни. Морозит, грязь под ногами мнётся, как упругий пластилин. Луна поочерёдно вспыхивает в окнах домов, будто в них кто-то зажигает и сразу же гасит свет.
      Я иду по болоту, и лунный свет теперь уже вспыхивает и гаснет в лужах. Всё, как говорил нытик: и темь, и холод, и хлябь.
      Бодрячок хрипло дышит. Потом толкает меня в шалаш и прячет нос в воротник.
      Два часа пятьдесят минут. Над головой заблеял бекас.
      Три часа. Короткое "па-па-па!" - и рядом уселся косач.
      Три часа пять минут. Слышится странное бульканье, будто воду льют из бутылки. Это косач заворковал.
      Нытик зевает:
      - Я что говорил?
      И вдруг...
      Бодрячок кричит прямо в ухо:
      - Ты только послушай, ты такого ещё не слыхал!
      - Тише, тише, - успокаиваю я его. - Может, тебе показалось?
      Но я уже знаю: не показалось! Слышатся звуки, которых я ещё не слыхал. Я слушаю и пишу: "3 часа 30 минут. На чёрном болоте незнакомые звуки - будто быстро лопаются пузыри". Как и положено, ровно в пять десять над током пролетела ворона. Ровно в пять тридцать появились и чайки. Но нытик уже не ехидничает.
      Вода на болоте золотая от солнца. Кочки в ней - как чёрные камни. И чуть не на каждой кочке - белый флажок! Непонятные белые треугольники, непонятные тихие звуки.
      Белые точки то появляются, то исчезают. Так умеют подмигивать солнечные зайчики. Но это не "зайчики", это чибисы. Первый раз в жизни я вижу чибисиные танцы!
      Бодрячок хватает нытика за воротник:
      - Будешь, будешь скулить? Говорил я тебе "а вдруг"? То-то, Фома неверующий.
      На каждой кочке - пара. До чего ж они хороши! Зелёные крылья и спинки, снежно-белые грудки и красные ножки, блестящие от росы и солнца.
      Он поклонится ей, клювом сорвёт травинку и отбросит её вправо. Она сейчас же - ответный поклон, тоже сорвёт травинку, но отбросит влево. Поклон и травинка, поклон и травинка. Наверное, на счастье бросают: по всему видно, что будет у них тут гнездо.
      "У-у, ку-ку-ку-ку! У-у, ку-ку-ку-ку!" - начинает петь кавалер, а сам клонится грудкой в мох, сложенные крылья ставит торчком, хвостик задирает вверх и трясёт им, как белым платочком.
      Чибисы ждали этого дня. Хорош бы я был, если б его пропустил! Никогда б не узнал, что этот пернатый народец так занятно танцует на кочках болота.
      Я тычу нытика носом в мох. Потому что новое не узнать - это хуже, чем старое позабыть. Подумаешь, старое! Оно всем известно.
      ДЯТЛОВО КОЛЕЧКО
      Дятел - мастер на разные штуки.
      Может дупло выдолбить. Ровное, круглое, как пятачок.
      Может станок для шишек смастерить. Втиснет шишку в него и выколачивает семена.
      Есть у дятла и барабан - звонкий упругий сучок.
      Надолбится, набарабанится - захочет пить.
      На этот случай есть у дятла питьевое колечко. Его он тоже делает сам.
      На землю дятел спускаться не любит: коротконогий он - неловко ему на земле. Не летает он и на водопой - на речку или к ручью. Пьёт как придётся. Зимой схватит снежку, летом слизнёт росинку, осенью - капельку дождя. Дятлу немного надо. И только весной - дело особое. Весной дятел любит пить берёзовый сок. Для этого и делает дятел питьевое колечко.
      Колечко, наверное, видели все. Даже на берёзовых поленьях. Дырочка к дырочке на берёзовой коре - колечком вокруг ствола. Но мало кто знает, как дятел делает это кольцо. И почему оно сделано не как-нибудь, а всегда кольцом... Я стал следить и понял, что дятел... и не думает делать кольца!
      Он просто дырочку в берёзе пробьёт и слизнёт капельку сока.
      Немного погодя опять прилетит: ведь на дырочке набухает сок. Сядет так, чтобы удобно было слизнуть, слизнёт набухшую каплю - вкусно. Да жалко, сок из старой проклювинки тихо течёт. Дятел чуть голову вбок отведёт и пробивает новую дырку.
      Ещё прилетит - садится уже под новую дырочку, старая-то заплыла. Выпьет из новой сок - рядом свежую дырочку продолбит. И опять ни выше, ни ниже, а сбоку, где, не трогаясь с места, удобно клювом достать.
      Дел весной много: дупло, барабан, станок; Охота и покричать: прямо в горле всё пересохло! Потому то и дело летит на берёзу - горлышко промочить. Сядет, лизнёт, добавит к ряду проклювинку. Так и получается на берёзе колечко. И ничто другое получиться не может.
      Жаркая идёт весна.
      Кольцует дятел берёзы. Нижет колечко к колечку.
      Мастер дятел на штуки.
      БАРАБАНЩИЦА
      "Барабанщик" - мужественное, крепкое слово!
      И барабанить - дело мужское. Дятел-барабанщик - звучит вполне подходяще.
      Бьёт дятел в барабан весной. Дятлов барабан - это сухой звонкий сучок. Но хоть и сучок, а дробь на нём получается настоящая барабанная. Палочек тоже нет: барабанит собственным носом.
      Здорово получается: дрррррр! - и эхо за рекой.
      Я сам думал и в книжках про то читал, что барабанит на барабане только дятел-самец.
      Всем заявляет: "Тут моё дупло, я тут хозяин - поберррегись!" Так я и задумал его снять.
      Услышал дробь, увидел барабанщика и стал подходить, прикрываясь деревьями. Я подходил, а барабан гремел. Это был особенный барабан: всем барабанам барабан! Сучок был сухой и звонкий, а барабанщик лихой. Он откидывался назад, опираясь на хвост, гордо осматривал лес с высоты и, дрогнув, вдруг начинал стучать носом по сучку с такой быстротой, что головка его виделась как расплывчатое, неясное пятнышко. Приложи ухо к дереву - оглушит! Что за молодец! Да, барабан - мужской инструмент.