Отец торопился убраться из Яркенда, хотя рана затягивалась плохо. Удалось купить трех лошадей у солдат отступавшей на юг, в сторону Бирмы, второй дивизии генералиссимуса Чан Кайши. Пять недель двигались осыпающимися тропами, задыхаясь на высокогорье. В Непале обменяли несколько слитков на шесть килограммов драгоценных камней. Дальше, на юге, прибыль от перепродажи пестрых кристаллов получилась тройная. В Таиланде Лин Цзяо попытался в районе Чианграя купить сортовой опиум "пять пятерок". Но у деревни, где заключались такие сделки, из-под обрыва, будто злые духи "пхи", возникли трое в куцых клешах и стеганых фуфайках. Карабины висели на животах дулами вниз. Ножи в бамбуковых ножнах примотаны к ляжкам. Без единого слова или жеста исчезли, как и появились, словно провалившись в пропасть за кромкой обрыва, над которой ветер раскачивал стебли с головками дикого мака. Отец немедленно развернулся...
      На лаосской территории, потом во Вьетнаме, в Каобанге, Клео ощутил, как велика родина. Обогнув с юга полмира, они вернулись к её границам. Вывески всюду писались иероглифами, хотя купцы говорили на юньнаньском наречии, разбирать которое оказалось не просто. Из Хайфона, северо-вьетнамского порта, спускались на юг на французском пароходе. Шла вторая осень с тех пор, как они выехали из Пекина. Над морем водили хороводы летающие рыбы. В городе Хюэ, где ржавые борта парохода отражались в изумрудном глубоководье устья реки Ароматной, Клео вдруг понял язык, на котором перекликались кули, принимавшие груз на лодки. В порту вьетнамской королевской столицы унизительную работу выполняли соотечественники за миску риса.
      - Посмотри на них, сын, и запомни, - сказал Лин Цзяо. - Они будут гнуть спину несколько лет, чтобы вернуть долг за оплату дороги из Китая до этих мест. Шестнадцать часов в день сновать с тяжестями... Для большинства вообще лучше бы вернуться на родные поля, но там красные... Запомни этих трудяг! Не продавай свое время, как они. Продавай товар!
      Ночью Клео, прислушиваясь к клокотанию моря за металлической обшивкой, лежал с открытыми глазами в темноте каюты, слушая хрипловатое дыхание отца на нижней койке. Жилеты со слитками, засаленные, провонявшие, закатанные в джутовые мешки, уложенные в изголовье, напоминали о тысячах ли, которые они проделали из сердца Поднебесной в эти варварские окраины. А впереди лежали новые дороги и страны, где, как говорил отец, нет снегов и песков, и под ногами людей, обутых в сандалии, жирнейшая в мире земля, на которой растут райские плоды, где обычай предписывает иметь четырех жен, а иностранцы становятся князьями.
      За спиной Клео были пустыня и горы. Теперь он пересекал море. Он казался себе крепким, способным завладеть богатством и вернуться домой, как сказал покойный мастер-караванщик Цинь, могущественным и сильным...
      А Лин Цзяо слабел. Его выматывали рана и чужбина, где он был никто. Клео подметил вялость отца ещё в Хайфоне, где бывший депутат пристрастился следить по газетам за новостями на ипподроме. Он делал ставки словно сидел на трибуне, тщательно взвешивая возможности лошадей и жокеев. Хватал следующие выпуски и либо радовался несуществующему выигрышу, либо отчаивался из-за такого же проигрыша. Рассуждал о несправедливости судьбы, взяточничестве владельцев конюшен, пересказывал сплетни о бесчинствах зазнавшихся жокеев. У отца появилась и другая странность. Он закрывался на несколько замков и, сидя с ногами на деревянной кровати, пересчитывал золотые слитки.
      В Сайгоне они устроились в Шолоне, чайнатауне, близ церкви святой Катерины. Снова появились газетные кипы. Теперь отец вырезал передовицы, в которых конкурирующие листки поносили друг друга. Над кроватью повесил в рамке статью из "Южного всемирного вестника". В ней рассказывалось, как в декабре 1949 года, уже после захвата Мао Цзедуном Пекина, Чан Кайши, отходивший со своими силами на юг, отправился на рыбалку в Чэнду. Первый же заброс сети принес карпа пяти футов длины. Генералиссимус расценил улов как предзнаменование и сказал, намекая на политическую ситуацию, что "последнее слово не сказано". Разменивая очередной слиток на кредитки, Лин Цзяо, страшившийся проесть остатки своего золотого запаса, теперь бормотал:
      - Последнее слово не сказано!
      В день, когда по настоянию генерального консула Тайваня, именовавшегося консулом Китайской республики, китайским эмигрантам во Французском Индокитае предоставили право экстерриториальности, Лин Цзяо позвонил в консульство и напомнил о своем депутатстве. Чиновник, попросив подождать, продержал его с трубкой возле уха минут десять, после чего раздались сигналы отбоя... Результат пережитого унижения был странен: бывший депутат и отъявленный великоханьский шовинист отправил сына в школу, где преподавали на французском.
      Но чему было учиться у напыщенных прощелыг, вьетнамских преподавателей?
      Клео выработал навык, уставившись на классную доску, спать с открытыми глазами или размышлять о своем. Оживлялся иногда на математике. Интерес вызывали задачи про такое-то число мешков с рисом, купленных за столько-то пиастров, перевезенных на рисорушку и проданных за такую-то сумму "подсчитайте полученную прибыль".
      Дважды или трижды в неделю Клео ездил на паровом трамвае во французскую часть Сайгона. На бульварах Соммы, Шарнэ и Боннар, на проспекте Зиа Лонга, площадях Гарнье и Пиньо де Боэн, на узкой роскошной Катина обретались, вне сомнения, небожители. У собора Клео впервые в жизни ощутил аромат европейских духов. Ему исполнилось восемнадцать. Вьетнамка, источавшая райский запах, втиснулась, томно изгибаясь, в крохотное такси и укатила в сторону набережной - там высилась гостиница "Мажестик", обиталище совсем уж верховных богов. Они обладали золотом, но, в отличие от отца, который тоже обладал им, наслаждались богатством, не дожидаясь, когда будет сказано последнее слово...
      Иногда Клео усаживался в липучее пластиковое кресло в холле гостиницы "Каравелла" в верхней части Катина. Рубашка и брюки из белой фланели, европейская шляпа с синей лентой служили достоверным пропуском. Подслушивал, запоминал, сопоставлял внешний вид людей и повадку. Пробирался и в "Мажестик", вращающиеся двери которого охраняли европейцы. Другие отели - "Восточных добродетелей" и "Новый сад несомненных достоинств", прибежище состоятельных холостяков, - он освоил раньше.
      Основной вывод относительно белых заключался в том, что большинство, оказавшись в Азии, не отличают правду от лжи.
      Обычно Клео принимали за сына состоятельного купца, гида, иногда полицейского осведомителя. Ему удавалось многое, если он оставался внутренне хладнокровным и внешне невозмутимым. Однажды в ливень, накрывший Сайгон, Клео провел два часа в операционном зале Индокитайского банка. Он не вызвал тревоги даже у французских жандармов возле стальной сетки, за которой совершались операции с наличностью и другими ценностями. Клео вдруг сообразил: этот банк - место для белых, и если его охраняют внутри, то значит, от белых же...
      Воры-азиаты шныряли на рынках, улицах, подстерегали жертвы в магазинах и ресторанах, кишели на толкучках. Если в роскошных гостиницах и, конечно, банках, где азиатскому отребью делать нечего, жулики и водились - а не водиться там, где для кражи все имелось в изобилии, они не могли, - то эти жулики несомненно были белыми. Клео иногда думал, что по внешнему виду он смог бы выявить некоторых. Но полной уверенности не ощущал. Трудным оказывалось подметить детали европейского костюма или повадку. Все французы казались одинаково грубы и одинаково роскошно одеты, если носили галстук... Клео не решался идти на сближение, даже когда чувствовал и видел, что перед ним действительно вор, белый вор.
      Но, как говорили в Шолоне, в любой местности каковы лягушки, таковы и птицы.
      - Эй, желтенький! - окликнул однажды Клео француз в синей панаме, надвинутой на толстенный нос, из-под которого топорщились седые усы с капельками мороженого. Костюм сидел на нем в обтяжку. - Примечаю, крутишься тут частенько, а? В услужении?
      Клео молчал. Они стояли возле кадок с пальмами в фойе гостиницы "Каравелла".
      Слизав синюшным языком остатки мороженого с усов, Мясистый Нос спросил:
      - Хочешь заработать?
      Клео кивнул.
      Требовалось сходить на почтамт и сдать в третье окно синий конверт. Взамен, ничего не спросив, ему вручили такой же. Потолще. Он принес его на террасу гостиницы, где Мясистый Нос пил коньяк с содовой. Француз разорвал упаковку и дважды, не доверяя сохранности конверта, пересчитал оказавшиеся там банкноты.
      Клео не обиделся.
      Пятисотенные, которые перебирал волосатыми пальцами Мясистый Нос, были коричневого цвета. Рыхлой бумаги. И без портрета. В городе же ходили сине-желтые, хрусткие, с изображением грудастой Марианны в колпаке и выводка азиатских младенцев, символизирующих Вьетнам, Камбоджу и Лаос, тулящихся к её ляжкам.
      Мясистый Нос протянул сотенную.
      - Приходи через неделю, - сказал он. - Будет еще.
      - Расплатись со мной вон теми, - попросил Клео, дернув подбородком на конверт.
      - Ба, да ты не немой! И не дурачок... Ну, идет. Я дам такую купюру, но с тебя причитается в этом случае, желтенький сынок, сдача. Четыре сотни. Купюра особенная, да не ломай головы... Все по справедливости. Отдай бумаженцию папочке. Он похвалит.
      Клео легко насобирал по карманам четыре сотни. Мясистый нос оценил это.
      В отделении банка "Небесная гарантия преуспевания" на улице Благочинных философов в Шолоне он попросил разменять купюру.
      - Сожалею, - сказал приказчик. - Эти деньги отменены... Ненавистные японские оккупанты выпускали их до сорок пятого года. На улице ты можешь продать эту купюру за двести пиастров, ну двести пятьдесят... Вот и все.
      - А у вас есть такие же, господин?
      - Да, девять штук.
      - Отдайте мне по сто восемьдесят.
      - Я тебя предупредил относительно этих денег. Согласен. Но скажи о том, что ты хочешь сделать, почтенному бывшему депутату, твоему уважаемому отцу. Ты несовершеннолетний, я не хочу выглядеть ловкачом.
      Клео сбегал домой. Где лежат деньги отца, который ушел за вечерними газетами, он знал.
      Через неделю Клео с утра поджидал у веранды "Каравеллы" Мясистого Носа.
      По дороге на почтамт он внимательно осмотрел синий конверт. Никаких надписей или пометок. На полученном взамен стоял ханойский штемпель. Только и всего.
      Завернутые в листок с мелкими буквами двести или двести пятьдесят японских банкнот из конверта ловко скользили в коротких, словно обрубки, пальцах француза. Закончив подсчет, Мясистый Нос выдал японскую пятисотенную без напоминания и даже сказал, что сдачи не надо.
      - Почему ты обожаешь эти купюры? - спросил Клео.
      - Прочти-ка, желтенький умник, - сказал хвастливо Мясистый Нос и протянул мятый листок, испещренный мелковатым шрифтом. Типографский текст оповещал:
      "Индокитайский банк настоящим уведомляет о приеме к паритетному обмену 500-пиастровые банкноты, выпущенные японскими оккупационными властями до 1 августа 1945 года от имени Индокитайского банка Франции. Учитывая настойчивые представления гражданской и военной администрации Китайской Республики (Формоза - Тайвань), располагающей таковыми банкнотами, они могут быть обменены по паритету на имеющие хождение в любом отделении Индокитайского банка Франции в течение шести месяцев, начиная с даты публикации этого ордонанса...
      Жан Лоран, генеральный директор ИБФ".
      - Помалкивай пока об этом, - посоветовал милостиво француз. Содержание листочка появится в газетах послезавтра... Торопись наменять таких купюр, пока они идут за полцены... Ну, беги, богатей!
      Дух караванщика Циня воскрес во французе. Этому духу следовало вернуться в преисподнюю.
      - У моего дяди, - сказал Клео, - таких около тысячи с лишним. Мне он не даст. И моим рассказам не поверит. А тебе продаст и по сто пятьдесят за штуку. Тридцать процентов прибыли мне...
      Мясистый Нос вытянул губы, усы ушли вверх, в ноздри. Сгрыз вафельный рожок от мороженого. Тронул галстук, оставив на узле пятно. Или оно уже было?
      - Где твой дядя?
      Клео подумал, носит ли француз оружие.
      - В Шолоне, возле церкви святой Катерины.
      - Едем!
      За мостом через канал У Кэй тянется длинная безлюдная улочка, где с одной стороны - опутанный поверху колючей проволокой забор одеяльной фабрики "Ласковый тигр", а с другой - сточная канава заводика льда, лимонада и пива. Водитель мотоколяски не услышал или притворился, что не услышал харкающее кряканье Мясистого Носа, когда Клео саданул доверчивого дурака ладонью в горло. Вытащил из кармана его пиджака конверт с купюрами. Ткнул в спину моторикшу:
      - Остановись. Этому человеку плохо. Помоги выволочь из коляски...
      Француз оказался очень тяжелым. Может быть, потому что это был первый труп белого, с которым Клео имел дело. Потом трупы белых не казались особенными, даже из-за веса...
      - Ты здесь не был и никого не видел, - сказал Клео рикше. - Пошел отсюда!
      Расплатиться означало бы проявить страх.
      Тело он утопил в сточной канаве. На спине, за брючным ремнем, Мясистый Нос носил солдатский кольт вроде тех, которые были у официантов в яркендском ресторане, где барышники, купившие верблюдов, угощали Клео, пока отец отлеживался в монастыре у лам.
      Деньги отца Клео вернул на место. Написал записку, что по протекции учителя математики подыскал место помощника счетовода в текстильном магазине на рынке Бентхань. Добавил, что начинает самостоятельную жизнь, дабы не сидеть на шее у родителя, к стопам которого повергает почтительные сыновние извинения за доставленные ранее и теперь огорчения.
      Клео снял комнатушку на седьмом этаже дешевого дома на стыке французской и "туземной" половин Сайгона. В супной на первом этаже сторговал за двадцать тысяч пиастров дочь хозяина от наложницы. На девушке-подростке болталось платье из тех, которые выбрасывают француженки. Его стоимость входила в цену товара вроде упаковки. На правой щиколотке приобретения позванивал браслет, за который с Клео взяли ещё полторы сотни. Бедра у Сун Юй были тоньше рук. Наверное, её вообще не кормили.
      Клео заказал в супной куриную лапшу. Велел поднять миски в комнату. Сун Юй дернулась нести фарфоровые ложки и палочки для еды, а также коробок со специями, но Клео велел, чтобы обслужила старая ведьма. Сун его наложница, и за его деньги ей следует угождать, как и ему самому... Старой ведьмой была мать девушки. Клео приметил, как задрожали ресницы у Сун Юй. Это ему понравилось не меньше, чем двойные ямочки на щеках и длинноватый для китаянки нос. Он приказал ей съесть обе порции. Пока девушка тихонько хлебала, Клео пересчитал свои деньги на столе так, чтобы она их видела.
      Ночью Сун Юй лежала справа, как и полагается пристойной девственнице, одеревеневшая от страха, но он её не тронул. Только вежливо справился, действительно ли девственница, как заверял её отец.
      Он откормил и приодел Сун Юй, сводил в салон причесок. Снова появился на веранде "Каравеллы", уже с ней, и это снимало вопросы о причинах его "выхода в свет". Цены за девушку предлагали серьезные. Могли и отнять, но Клео решил рисковать, ждал друзей Мясистого Носа. Должны же спохватиться...
      Плотный француз в шелковой рубашке со шнуровкой вместо пуговиц присел за их столик и спросил, куда исчез человек, с которым Клео видели несколько раз и с которым они однажды вдвоем уехали на моторикше? Клео ответил, что Мясистый Нос попросил свести его со знакомым вьетнамцем у церкви святой Катерины в Шолоне. Там он их и оставил... Клео знал, что люди с улицы Катина не сунутся в Шолон, как это сделал от жадности Мясистый Нос, - по той же причине, по какой люди из Шолона не совались на Катина. Французам французское, китайцам - китайское, вьетнамцам - вьетнамское.
      Клео сказал французу, что ищет компаньонов. Объяснил характер своих услуг - складское хранение в Шолоне - и назвал цену. Полгода его испытывали. У Клео прятали краденое, и только.
      Первое настоящее дело с французами стало и последним. Через минуту после закрытия в ювелирную лавку "Двойное процветание" в переулке Фамкинь, выходившем на Катина, постучался запыхавшийся интеллигентного вида молодой человек: срочно нужен подарок матери невесты. Наивная избранница в сиреневом платьице смущенно улыбалась рядом. Конечно, стальную решетку в дверях раздвинули... Остальное считалось делом троих французов, вломившихся из-за спин Клео и Сун Юй. Как и начало операции, отход прикрывал Клео. Но случилось непредвиденное. Он угодил ногой в сточную канаву. Боль пронзила лодыжку. Убегавшая за французами согласно плану Сун Юй вернулась, хотя он её не окликал. Подобрала его пистолет, угрожая им, придержала ринувшегося на Клео хозяина с сыновьями. Младшего расчётливо ранила первым. Едва тот упал, семья кинулась к подростку.
      Пятясь, подпирая Клео, Сун Юй отступала с выставленным пистолетом до центральной улицы Катина. У обувного магазина "Батя", освещенного и заполненного покупателями, остановила такси. Какой-то дурак восхищенно сказал: "Революционеры..." Действительно, азиаты в этом районе не грабили.
      Ночью в клетушке на седьмом этаже, где электрический вентилятор на потолке месил густой влажный воздух, пропитанный ароматами с рынка Бентхань, они впервые стали близки.
      Богатые и сильные, они вернулись к депутату Лин Цзяо. В течение нескольких дней соседи, отец Сун Юй и его родственники, мать Сун Юй и её родственники гуляли на свадьбе - объедались, дремали или, перекрикивая грохот гонгов и визг скрипок нанятого оркестра, прикидывали будущее молодоженов, хвастались и лукавили, опьяненные беззаботностью и ленью. В разгар торжеств суповщик сказал Клео, что может познакомить его с одним человеком, который занимается особым товаром. Человек присматривает себе разъездного агента.
      - Не крути, - сказал тестю Клео. - Какой именно товар?
      - Оружие, - ответил суповщик.
      - Кому от кого?
      - Солидная фирма. Отправляет коммунистам. Для тебя операция чисто денежная.
      - Никакой политики?
      - Никакой политики.
      Через полтора месяца Клео повел по протокам от камбоджийской границы низко сидящую баржу. Сун Юй предупредила, что её отец за награду донес о транспорте с оружием в жандармерию на Соборной площади. Предстояла интересная игра с тестем, французской армией и коммунистами.
      ...Кашель из-за пули, которую караванщик Цинь всадил в шею бывшего депутата Лин Цзяо, клокотал в скрюченном старике. Кантонец и сын поддерживали старца под локти. Расслабленные пергаментные ладони, усыпанные коричневыми веснушками, раскачивались в такт шаркающим шагам.
      Клео протянул отцу карманную плевательницу.
      - В лифт на руках, - попросил он парней.
      - Не беспокойтесь, господин Сурапато, - ответил кантонец.
      В углу темно-вишневого "роллс-ройса" Лин Цзяо казался крохотным и безвесным, золотистое сиденье под ним не проминалось.
      - Джордж, - сказал Клео одетому в красное пальто индусу-привратнику, державшему черный цилиндр в руке. - Скажи госпоже Сун Юй, чтобы распорядилась... Нет, пусть сама закроет окна в моей комнате и запустит кондиционер на малый. Малый! Понятно?
      - Разумеется, сэр. Будет исполнено, господин Сурапато, сэр.
      Клео пожалел, что забыл перед уходом взглянуть на воздушный змей - как он там? Да Бог с ним. С утра бодрило чувство удачи, и этой возбужденностью, возможно, и объяснялась сладкая рассеянность. Бесценная реликвия, деревянный позолоченный кулак, венчавший знаменное древко восставших "боксеров", отныне его собственность. Беспокоили трещинки на поверхности. Разумнее, наверное, держать в кондиционированном воздухе. Во всяком случае, следовало бы посоветоваться с экспертами в национальном музее.
      - Пусть едет медленно, - велел отец.
      - Езжай мягко, - сказал в переговорное устройство Клео водителю.
      - Понятно, хозяин, - ответил тот и покатил с холма к Орчард-роуд мимо мусульманской молельни на первом этаже гостиницы "Наследный принц".
      Старый Лин Цзяо, воспользовавшись передышкой от кашля, задремал. В полузабытьи он наслаждался блаженным состоянием расслабленности и безопасности. Он вяло подумал: в жизни всякого человека есть время быть, а есть время иметь, он был когда-то, а теперь он имеет все, но его-то практически нет.
      - Отец, - сказал сын в слуховой аппарат, - мы приехали. Ты пойдешь сам? Или приказать коляску?
      - Что так сотрясает землю? - спросил Лин Цзяо, тревожась из-за вероятности того, что сотрясает только его.
      - Строят метро. Вбивают сваи. В Сингапуре расширяют сеть метро, отец. Поезда ходят по подземным рельсам.
      Клео с отвращением смотрел на желтые щиты с красными полосами, за которыми машины вбивали в грунт стальные сваи. Строители вывесили плакат: "Мы идем за вами дорогой прогресса!" Клео не удалось заполучить подряд на подземке. Чиновники, боявшиеся малейшего подозрения в коррупции, которая в любых размерах каралась пожизненным заключением, предпочитали не связываться с ним.
      Лица европейцев в вестибюле гостиницы "Мандарин" казались зеленоватыми в сполохах реклам. Голова отца наоборот - синей. Кровь на белых и желтых тоже выглядит иначе, подумал Клео. На трупах азиатов она маслянистее... Злость не отпускала его. Про золоченый кулак Клео забыл...
      Привратники внесли отца в гостиницу. Сержант, сдававший от дверей назад черный "мерседес" с тремя звездочками на номерной плашке - видимо, генеральский, - придержал машину, пропуская их и Клео. Несколько черных автомобилей с военными номерами выстроились в линейку там, где парковаться не разрешалось. Клео разыскал глазами своего водителя, повел подбородком в сторону военных. Знак: расспроси осторожно водителей. Телохранитель кивнул.
      Приезжий из Гонконга доктор-травник появлялся в Сингапуре два раза в год. Конечно, и местных лекарей было достаточно на улице Телок Эйр, где врачи, набравшиеся социалистических идей, выставляли в окнах контор плакаты с надписью "Давайте станем некурящим народом!" Но, в отличие от них, гастролер не набрасывался с вопросником для закладки ответов в компьютер, а отвешивал по старинке полный "коу-тоу", то есть складывался в глубоком поклоне. Как и полагалось ученому мужу, он ни о чем не спрашивал. Смотрел и понимал.
      Гонконгский травник обладал несомненными признаками мудрости. Пучок волосков произрастал из ухоженной бородавки на левой щеке. Очки в стальной оправе впивались в переносицу и виски. Бугристый шрам на шее Лин Цзяо не вызвал у него никакого интереса. Внешние признаки для врача, повидавшего всякое, несущественны.
      Травник не подвел. Долго ощупывал запястья отца, лодыжки. Отогнул веки. Зацепив пальцами, вытянул язык больного и надолго задумался в этой позиции. Лин Цзяо пучил глаза от невозможности сглотнуть. Затем доктор неторопливо отвинтил колпачок авторучки пекинского завода "Процветание". Золотое перо выводило красивые иероглифы: "Напряженная и длительная борьба, работа, невоздержание и приверженность к излишествам, включая половые, поставили пациента в положение, когда его личное время истекает быстрее общего. Силы исчерпываются, обгоняя смены сезонов".
      Почтительно, двумя руками он протянул отцу листок.
      Лин Цзяо прочитал диагноз, посидел несколько минут с закрытыми глазами. Правилами игры предполагалось глубокое осмысление ученых суждений травника и затем изъявление согласия с ними медлительным кивком. Дальше происходило самое важное - писание рецепта, поскольку именно к нему прилагался счет.
      Клео, скрывая зевоту, посмотрел в окно двенадцатого этажа. Далеко внизу ненавистная стройка линии метрополитена уродовала проспект. Как шрам.
      - Пожалуйста, рецепт для вашего уважаемого отца, - произнес секретарь травника.
      К розовому листку была пришпилена ещё и записка. Обращались в ней к Клео его китайским именем - Лин Цэсу, что допускалось только для домашних. С сайгонских времен Клео Сурапато считался яванцем, ставшим гражданином Сингапура. Он негодующе поднял глаза.
      - Вам, - сказал нагловато секретарь травника.
      В бумаге говорилось:
      "Уважаемый господин Лин Цэсу!
      Примите наилучшие пожелания от давнишних друзей, имена которых, вам, известному финансисту, вполне справедливо покажутся малозначительными. Возможно, вам доводилось среди несомненно важных и неотложных забот слышать о братьях из "Бамбукового сада..."
      Клео перевел взгляд в конец страницы, на подпись:
      "Капитан Бамбуковых братьев Сы, сын капитана Сы".
      3
      За забором верфи "Кеппел" скрежетало судовое железо, с которого обдирали ржавчину. Отвратительный шум проникал в просторный вестибюль биржи. Бруно Лябасти, переговорив со своим брокером, вышел на улицу, и, пока он шел к стоянке такси, у него совсем заложило уши. Китаец за рулем "мазды" выжидающе смотрел в зеркало заднего вида, с которого свисала гроздь амулетов. Бруно улыбнулся зеркалу и сказал:
      - По окружной, пожалуйста, вокруг залива.
      - Первый раз в этом городе, сэр? Туризм, бизнес?
      - Да как сказать... И то, и другое.
      - О-о-о! И то, и другое... О-о-о!
      Сингапурская вежливость холодна, как дверная ручка. Она замешана на материальном интересе, и только. Нечто вроде этикетки. Всякому товару своя. Восторг был обязан выгодному маршруту в "мертвый" час.
      Радио, по которому диспетчер на пекинском диалекте оповещал о пассажирах, скрипело и взвизгивало.
      - Делаем деньги, сэр?
      Дурацкий вопрос входил в дежурный комплект приемов поддержания вежливой беседы.
      - А сколько сам зарабатываешь? - сказал, переходя на китайский Бруно.
      - О-о-о! Зарабатываю! - повторил таксист, поглощенный сообщениями рации. Потом спохватился. Полуобернувшись, пытался сообразить: ослышался или заморский дьявол действительно говорит на языке Поднебесной?
      - Вы спрашивали, сколько я зарабатываю, сэр, - ответил он на всякий случай по-английски. - Если говорить о расходах...
      Бруно опередил:
      - Налоги, взнос за квартиру, семья, дети в колледже, да ещё содержанка, разумеется, молоденькая и требующая французской парфюмерии...
      - О-о-о! Французской парфюмерии... Сэр и ещё раз сэр!
      - Что значит - ещё раз?
      - Вы, наверное, большой писатель, сэр, а значит я должен обращаться к вам "сэр и сэр"... С двойным почтением. О-о-о! Откуда вы знаете про парфюмерию?
      Дом, дети, стареющая подруга жизни, наложница, неприкасаемый банковский депозит, предназначенный для дорогостоящего гроба: в мир предков следует явиться преуспевающим... Как однотипны эти ребята! От воротил до "младших братьев" всемогущего "Бамбукового сада", в общак которого с каждого доллара, набрасываемого электронными счетчиками сингапурских такси, автоматически отчислялись пятнадцать центов. Из этих пятнадцати два цента шли лично ему, Бруно Лябасти.
      ...Давным-давно специалисты из отдела планирования его фирмы "Деловые советы и защита" с дотошностью профессионалов, уволенных по возрасту из нескольких разведок нескольких стран, перетряхнули подноготную двух сингапурских банд. Отцами-основателями обоих были главари шанхайского и кантонского землячеств, занимавшихся извозом со скоростью собственных ног. Внуки рикш превратились в таксистов, землячества - в кооперативы, а гангстерский рэкет внутри каждого землячества оставался неизменным: или плати, или становись инвалидом. Ничего необычного. Необычными оказались размеры столетних накоплений банд - недвижимость и банковские счета, а также оборот теневых инвестиций и получаемые прибыли.
      Бруно понимал, кому бросает вызов. Белый, заморский черт дальневосточной мафии. Впрочем, это только так звучало - выспренно. В Сингапуре бросают вызов идиоты. Нормальные люди тщательно примериваются и затем нападают. Без предупреждения. Чтобы победить до битвы.
      Сотрудники или, как формально назывались их должности, "практикующие юристы" фирмы Бруно обеспечивали по контрактам скрытую охрану, скрытое наблюдение за служащими своих клиентов, скрытую проверку благонадежности их партнеров, а также вели расследования случаев, которые клиент считал сугубо личным делом. На особицу предоставлялись услуги по защите компьютерной информации. Неформально и за плату по специальному коэффициенту - прорыв скрытого охранения, подкуп служащих и тому подобное, как говорится, ровно наоборот первому набору услуг.
      В октябре 1969 года "практикующих юристов" запустили в работу по проекту, которому присвоили кодовое обозначение "Бамбуковый сад". Лябасти базировался тогда в Сайгоне, откуда перебрался в Сингапур в 1973 году, поскольку, в отличие от правительств, видел в фактах только факты и не пытался их переиначивать. Захват красными Сайгона уже тогда стал очевидным - по крайней мере, для него, бывшего капрала французского Иностранного легиона.
      В тот день, тридцать лет назад, поступил телекс о стычке у сингапурского кинотеатра "Одеон" между двумя бандами - "Скелетами" и "Драконами белого золота". В поножовщине были убиты двое. По коэффициенту значимости потери приравнивались к уничтожению двух, а то и трех десятков бойцов где-нибудь в Европе. Китайские мафиози не убивают. Обычно разваливают ножом спинные мускулы. Жертва возвращается из больницы ползающим пауком, ничтожеством на заплеванном тротуаре, назидательным примером последствий предательства или ослушания. А тут - двое убитых сгоряча...
      Бруно усмотрел в этом свидетельство деградации банд и потери боссами контроля над бойцами. Обе группировки, не способные поделить сферы влияния и найти компромисс, да ещё изнуряющие себя бездарно ведомой войной, созрели для перехода к новому хозяину.
      Тогдашние люди компании "Деловые советы и защита" были первой волной оставшихся не у дел профессионалов из разведок, которые свертывали операции сначала после войны с японцами в конце сороковых, потом с китайцами в Корее в пятидесятые, затем с коммунистами в Малайзии и Индокитае в конце шестидесятых. Бойцы сингапурской мафии в сравнении со служащими Бруно казались стадом дрессированных бабуинов, не более. "Юристы" Лябасти подумать только, тогда ещё пользовались пишущими машинками и телексами! сообщали в рапортах о мандаринах "скелетов" и "драконов", кандидатах в мандарины, их любовницах, женах, детях почти все, что могло его заинтересовать. Где казначей "скелетов" шьет костюмы, какое оружие у свиты, кто из "драконов" влюбился в красотку в "чужом" районе, в какой день и сколько поступает в общак. А главное - сколько в этом общаке, кто, как и где его крутит...