- Я вас не знаю, - грубо сказал ему Войнов.
      Его мутило, в туалете он пытался искусственно вызвать рвоту, подозревая, что его отравили в аэропорту - если не турки, то агенты ЦРУ. Один тип со странным именем Бо Казальски настойчиво крутился рядом все последние недели войновского гниения в йогзатском двухэтажном бараке. Притворяясь беженцем из Польши, Казальски настырно лез в душу с разговорами и довел Войнова до бессонницы и депрессии. Чтобы отвертеться от общества липучего агента, приходилось изображать больного, валяться на койке, и кончилось это испорченным желудком... Явно по наводке Бо к нему подселили трех вьетнамцев, державшихся совершенно по-свински. Они испражнялись в те же эмалированные тазы, в которых готовили невыносимо вонявшую сырую рыбу, чесали, сняв носки, сопревшие пальцы, рыгали, не понимали ни слова по-английски и однажды предприняли попытку избить Войнова.
      Теперь, в самолете, возник новый тип, которому Бо Казальски, судя по всему, передал эстафету.
      - Вы писали в правозащитную организацию "Международная амнистия Канады" по адресу Оттава, улица Кланрональд, пятьдесят один семьдесят два? - спросил тип.
      Войнов, подсмотревший этот адрес у вьетнамцев, которые выдавали себя за католиков, преследуемых на родине, действительно обращался в такую структуру, а когда пришел ответ, заполнил и вернул присланную анкету с приложением трех фотографий. Заодно вложил в конверт и подробное описание психологической пытки, которой он подвергался, а также официальную жалобу на действия агента ЦРУ Бо Казальски.
      - Да, писал, - сказал Войнов обреченно. - Кто вы такой?
      - Зовите меня Ефим Павлович, - сказал незнакомец. - Поговорим в сторонке?
      - Как вы докажете, что именно к вам пришло мое обращение?
      Человек, назвавшийся Ефимом Павловичем, вытянул из кармана пиджака ксерокопии послания, анкеты и жалобы. Когда он пошел впереди Войнова между кресел, кисти его рук, заброшенных за спину, оказались почти под ягодицами.
      В Афинах, не покидая аэропорта, они просидели три часа в ресторане. Ефим Павлович объяснил, что дорожка в будущее у Войнова одна - грязная и низкооплачиваемая работа в какой-нибудь западной стране, пусть даже в США, поскольку турки пришли к выводу, что бегство из Анапы морем ловкое притворство. Без специальной подготовки и поддержки пересечь Черное море на гирлянде пинг-понговских шаров в феврале физически невозможно... Свои выводы турки, естественно, не скроют от спецслужб тех стран, в которых Войнов окажется в будущем. Так что настоящего паспорта где-либо ему никогда не видеть, как собственных ушей, а потому, наверное, лучше отдаться на милость российской разведывательной конторе, которую представляет Ефим Павлович.
      Войнов был уверен, что человек, назвавшийся Ефимом Павловичем, - агент ЦРУ, который "косит" под российского контрразведчика. Он так и сказал. Лысоватый очкарик вскочил и, похохатывая с видимым удовольствием, забегал вокруг столика, как бы разминаясь от долгого сиденья.
      - Тогда вы понимаете, что по прибытии в Америку я смогу упечь вас в тюрьму? - сказал Ефим, отсмеявшись. - За шпионаж. Это двадцать лет. Минимум. Но есть и выбор.
      - Скажите какой?
      - Вернуться через некоторое время в Россию и поработать на меня дома, а потом, возможно, и за рубежом, при этом по специальности...
      Через два месяца, излечившись в Карловых Варах от болячек, нажитых в Турции, Войнов поездом приехал в Брюссель на Алексеевские информационные курсы имени профессора Карташова. Лекции о положении в России читал полковник российской экономической контрразведки Ефим Шлайн. Спустя полгода Войнов был уже в Москве - с "советским", если судить по коркам и символике, паспортом на имя Севастьянова. Он позвонил в отдел кадров финансового холдинга "Евразия" и попросил принять его для обсуждения вопроса о возможном получении должности в банковском подразделении. Этого звонка ждали, и Севастьянова направили к Петракову.
      С тех пор Лев Александрович никогда не видел Шлайна. Полковник не поздравил его и с законным браком, когда Севастьянов женился на Оле. Ефим, если верить Семейных, появился в банке у генерального в канун отъезда Севастьянова в Сингапур. Но с Севастьяновым в контакт не вступил...
      ...Тамилка приветливо сообщила Севастьянову, что Ли-старший назначает ему встречу через пятнадцать минут в своей нынешней конторе на шестнадцатом этаже нового здания у пересечения Телок-роуд и Шентон-уэй. Совсем рядом...
      Севастьянов поднялся по эскалатору на переход, нависший над улицей. В стеклянном стене небоскреба, расчерченной стальными перекладинами на квадраты, отражались автомобили, серое небо и облака. Охранник с латунной кокардой, на которой сверкала надпись "ДСиЗ" - "Деловые советы и защита", сверился со списком. Переспросил:
      - Господин Себастьяни?
      В петраковские времена контора "Ли и Ли", располагавшаяся тогда ещё в старом здании, не охранялась.
      - Соболезнования, соболезнования, - скороговоркой бормотал Ли, усаживая Севастьянова на диван в углу обширного кабинета. Диван перевезли из прежнего помещения, и казалось, что Петраков здесь по-прежнему, только вышел на минутку.
      Стен в полном смысле слова здесь не было, стальные рамы держали только стекло, и Севастьянов словно бы парил над улицей. Внизу на уровне третьего этажа ветер силился раскачать набухший от дождя плакат профсоюзников с надписью "Лучшая жизнь - это качественный труд!"
      - Поджидал вашего звонка, поджидал, - гнусавя на "оксфордском" английском, приветливо сказал Ли, у которого на облысевшем темени прибавилось старческих веснушек. Однако узкое лицо с пергаментной кожей и спокойным взглядом выцветших глаз не изменилось.
      Севастьянов развел руками. Тронул узелок галстука.
      - Понимаю, теперь вы один, надо осмотреться. Мне сообщали, что вы вернулись, господин Севастьянов. Рад встрече... Итак?
      В складке, идущей от уголка губ к подбородку, у Ли-старшего посверкивала слюна. "Сколько же ему теперь? - подумал Севастьянов. - За восемьдесят определенно..."
      Ли выпростал из кармана рубашки коробочку радиотелефона и сказал:
      - Мисс Сулачана, русскую папку, пожалуйста... Итак? - повторил он.
      Следовало сразу развеять возможное впечатление, что он, Севастьянов, явился с чьей-то санкции.
      - Мэтр, это - визит вежливости...
      Ли внимательно посмотрел на него.
      - Я не имею полномочий квалифицировать свой приход к вам как-то иначе. Пока... в настоящее время... то, что я собираюсь сказать... это даже не консультация. Я хочу, чтобы вы выслушали меня. Просто выслушали. Не более.
      Пластиковые шторки на квадратном полированном ящике у дивана раздвинулись. В прозрачной коробке выехала пухлая папка.
      - Никак не привыкну к компьютерам, - пробрюзжал адвокат. - Листаю бумаги, понимаю только печатный текст... Десять минут вам достаточно?
      - Пять, - сказал Севастьянов.
      Все думано-передумано... Он старался говорить медленно.
      "Ассошиэйтед мерчант бэнк" представил в суд иск о банкротстве некоего Ли Тео Ленга. Дело будет слушаться 8 августа. Судя по всему, банкротство Ли Тео Ленга - это завершающий шаг по утайке денег, когда-то полученных "Ассошиэйтед мерчант бэнк" от Петракова. Всего сто восемнадцать миллионов долларов.
      Из чего следует такое предположение?
      Бросается в глаза, что иск о банкротстве направлен против того, от кого были получены деньги. Если суд признает Ли Тео Ленга банкротом, то для "Ассошиэйтед мерчант бэнк" откроется возможность объявить банкротом и себя - дескать, клиент разорил его до нитки... Таким образом, банковская компания, которой Петраков предоставил кредит, перестанет существовать!
      Ну, хорошо, обманут Петраков. В деловом мире случай повседневный. Но ведь обманут и закон! Закон обманут в Сингапуре! Это, говоря правовыми и нравственными категориями, потерпевшие стороны.
      Кто же выигрывает от обмана?
      Некто Клео Сурапато, яванский китаец, контролирующий "Ассошиэйтед мерчант бэнк". Это он намерен заявить, что кредиты, которые он получил от Петракова и разместил у Ли Тео Ленга, пропали без следа. И разве он, Клео Сурапато, в ответе за то, что его "Ассошиэйтед мерчант бэнк" надорвался на этих кредитах? Клео заявит, что он теперь мертв как делец. Что же взять с мертвого?
      - Только его смерть, - сказал Ли.
      - Смерть?
      Адвокат кивнул.
      - Не понимаю, - сказал Севастьянов.
      - Продолжайте, - попросил Ли.
      Теперь Севастьянов вступал в опасную зону собственных подозрений.
      Ли едва приметно опустил веки, когда услышал предположение, что Ли Тео Ленг - фигура вымышленная, несуществующая.
      - На самом деле, в жизни, - сказал Севастьянов, чувствуя как у него сохнут губы от напряжения, - это некто Амос Доуви, отбывающий теперь наказание за мошенничество в Гонконге. После того как он отсидит положенный ему срок, никому в голову не придет снова привлекать его к ответственности по вскрывшимся обстоятельствам давно закрытого дела. Разве не похоже все это на грязную игру, затеянную Клео Сурапато и Ли Тео Ленгом, то есть Амосом Доуви, с целью утаить от подлинного собственника, то есть Петракова или его представителя, сто восемнадцать миллионов долларов?
      - С кем вы говорили на этот счет в Бангкоке, господин Севастьянов?
      - Я не вел таких бесед. Это деловая тайна. Однако я попытался получить некоторые дополнительные сведения. В частности, у меня были встречи с Жоффруа Лябасти-младшим в бангкокском отделении Индо-Австралийского банка и в отделении "Бэнк оф Америка". Дело в том, что оба банка выступают гарантами или посредниками по всем сделкам Клео Сурапато на таиландской территории... Самоубийство "Ассошиэйтед мерчант бэнк" отнюдь не превратит этого яванца или китайца в нищего. Совсем наоборот! Он держит значительные средства и в Индо-Австралийском банке, и в других финансовых предприятиях... Мои догадки... то есть предположения... окончательно сформировались в Бангкоке...
      - Не в Москве? - спросил Ли, разглядывая побелевшие, стиснутые пальцы Севастьянова.
      - Нет, - твердо сказал Севастьянов, - не в Москве... Я хотел бы снова повторить, мэтр, что просил выслушать меня... неформально. Я понимаю... Ваше время...
      - Вы не вправе обижаться, господин Севастьянов. Поверьте, мне дорога память господина Петракова. Вопрос был продиктован желанием почувствовать, как... как далеко зашли... э-э-э... подозрения вашей стороны относительно "Ассошиэйтед мерчант бэнк". Наша репутация, я имею в виду репутацию сингапурского финансового рынка, важна не только в ваших, российских глазах... В наших собственных глазах эта репутация - признак здоровья. А по нынешним временам, если верна информация о том, какие обстоятельства складываются в Москве, русские скорее повторяют опыт таких структур, как "Ассошиэйтед мерчант бэнк", чем иных... Не возвращают кредиты. Или отмывают краденое. Под прикрытием правительства. Это звучит жестко. Но ведь это так?
      Ли открыл подшивку каких-то бумаг и провел морщинистым, как куриная лапка, пальцем по колонке цифр на листе, заложенном пластиковой линейкой.
      - Подозрения, изложенные мной... сформулированы мною лично, мэтр... Они родились здесь, а не в Москве, - сказал Севастьянов.
      - Поэтому, мой молодой друг, вы считаете себя вправе думать, будто я поведу себя, как зубной врач, отказывающийся помочь без оплаты вперед? Я догадался... У вас нет полномочий на эту беседу, а стало быть, и средств для оплаты моих услуг, так?
      Севастьянов кивнул.
      - Мисс Сулачана, - сказал Ли в радиотелефон, - принесите-ка нам что-нибудь попить.
      Севастьянов машинально взял со столика статуэтку изможденного буддистского отшельника. По ребрам святого, дожирая его плоть, ползли искусно вырезанные мыши.
      - Пожалуйста, отдайте фигурку, - попросил Ли. - У божка ревматизм.
      - У статуэтки? - спросил Севастьянов и в первый раз улыбнулся не из вежливости. - Может, и гланды?
      - Не святотатствуйте, молодой человек! Болезненный бог понятливее...
      Безотчетное ощущение, что Ли на его стороне, пришло. Господи, оно пришло.
      Мисс Сулачана поставила на столик поднос с зеленым чаем. Разлила по чашечкам.
      - Не правда ли, - сказал стряпчий, бережно поглаживая принятую из рук Севастьянова статуэтку, - целая история человеческой судьбы, вырезанная из кости?
      Севастьянов не знал, что сказать.
      Ли осторожно отхлебнул из своей чашки. Слюна в складке, тянувшейся от губ к подбородку, снова блеснула.
      - Обычай китайцев, - сказал адвокат, - да и старые законы предполагали, что свидетель на суде обязан лгать и лгать, чтобы покрывать своих. Цивилизованный китаец, знаете ли, не понимает процедуры в западных судах, когда свидетелей заставляют клясться на Библии. Надо быть действительно сумасшедшим, чтобы додуматься до такой нелепицы. И я разделяю эту точку зрения...
      - Более чем странную для юриста, мэтр!
      - Академического юриста... Но это с какой стороны посмотреть... Ведь лгут, и поклявшись. Большинство - определенно.
      - Другими словами, мэтр, вы советуете попытаться уладить беспокоящую проблему непосредственно с теми, кто причастен к... к исчезновению ста восемнадцати миллионов. Скажем, с Клео Сурапато?
      - Если появятся доказательства его причастности... Существование документальных доказательств сомнительно... Но вот из его уст... И ни в коем случае не от свидетелей - они ещё и вас оболгут! Будьте осторожны... Продумывайте каждый новый шаг... Ваш визит, я думаю, был полезен нам обоим. Думаю, он вообще был полезен.
      Да, Ли теперь на его стороне.
      Домой Севастьянов шел долго.
      Притушенные неоновые надписи в Сити скромно высвечивали в сумерках названия компаний и банков с мировой известностью. Стояла тишина, машины попадались редко, лишь из распахнутых окон Дома конгрессов неслось мощное хоровое пение. Наверное, шла спевка профсоюзной капеллы...
      Севастьянов отрицательно помотал головой на приглашающий кивок старичка-рикши, развалившегося на сиденье трехколески. С руля свисало махровое полотенце, прихваченное бельевыми прищепками. Прикрученный к раме приемник передавал известия на китайском. Севастьянов разобрал фразу о готовящейся забастовке таксистов.
      В забегаловке на Форт-Кэннинг-роуд он съел обжигающую куриную лапшу. Пока ужинал, мысленно сочинял письмо Оле.
      У подъезда дома на Патерсон-роуд Севастьянов натолкнулся на бухгалтершу, несшую две коробки с японскими магнитофонами. Он взял одну, чтобы помочь. Мария Фоминична со вздохом оповестила:
      - Во второй половине дня глава представительства спрашивал о вас несколько раз... Я послезавтра уезжаю, так что следующую зарплату выдавать будете вы. Утром покажу, как заполнять ведомости...
      Севастьянов кивнул.
      В конторе на шестнадцатом этаже зеркального небоскреба у пересечения Телок-роуд и Шентон-уэй адвокат Ли неторопливо досматривал "российское досье". Последним листом Сулачана подшила ксерокопию финансовой колонки из "Стрейтс таймс":
      "Компания "Лин, Клео и Клео" готовится заработать в ближайшее время честные пять миллионов. Нет, лучше скажем так: честные пять миллионов на бесчестном черном рынке. Она покупает у частного коллекционера величайшую реликвию. Деревянный позолоченный кулак, венчавший некогда древко знамени китайских повстанцев, называвшихся "боксерами". Бесценную вещь увезли как трофей в Германию. Возвращение в Азию через российские Советы, захватившие деревяшку в Берлине в конце второй мировой войны, сопровождалось многократным увеличением цены этого старого куска дерева с каждой милей. Чтобы в конце пути выразиться в миллионах, которые сейчас, попав в качестве выручки за это произведение искусства из нечестных в честные руки, становятся, таким образом, честными. Другими словами, отмытыми.
      Стоит ли писать об этом случае? Видимо, стоит. Хотя бы потому, что денег, нажитых вокруг нас на черном рынке, становится все больше и больше. Денег, которые боятся дневного света. Денег, так сказать, в надвинутой на глаза шляпе. Это пугливые, нелегальные деньги, которые ищут обходные пути, чтобы стать настоящими и полными достоинства. Хотя бы через приобретение исторических ценностей...
      ..."Лин, Клео и Клео"... заплатила за позолоченный кулак... акциями "Голь и Ко" и "Ли Хэ Пин". При этом, щадя витающего в мире чистого искусства бывшего владельца раритета, "Лин, Клео и Клео" помогла ему через одного парня сбросить эти акции. То, что акции сбрасывал неведомый рынку искусствовед, ввело в заблуждение обычно настороженных маклеров. Они прозевали начало атаки. И кусок исторического дерева, и деньги, вырученные по существу за клочки бумаги, то есть акции "Голь и Ко" или "Ли Хэ Пин", оказались теперь в руках управляющих "Лин, Клео и Клео". На самых законных основаниях. И мы их поздравляем!"
      - И мы их поздравляем... я-ем... я-е-ем, - дребезжаще пропел Ли на мотив маоистской "Алеет Восток". - И себя-я-я... то-о-о-же!
      Ли выдвинул ящик письменного стола. Полистал папку с документами, от работы с которыми он испытывал наибольшее наслаждение, и не только потому, что его опыт и способности давали максимальную отдачу. Ногтем мизинца провел по списку, озаглавленному "Объекты политической символики. В розыске".
      Под номером сорок четыре значилось: "Позолоченный деревянный кулак. Крепился на древке знамени. Захвачен германским отрядом, вывезен в Берлин. До 1945 года в имперском музее. Отправлен с другими ценностями в неизвестном направлении. Оккупационными властями США, Британии и Франции не заявлялся".
      - Разыскался... разыскался. Совсем рядом. На Кэйрнхилл. В квартирке... квартирке, - бормотал удовлетворенно старик.
      Посидел с закрытыми глазами, откинувшись на спинку кресла.
      Встрепенувшись, набрал пятизначный номер. Правительственный, в официальных справочниках не публикуемый.
      - Дружище Генри, - сказал он в трубку, - тут старый Ли, ну да... Нет, это личный звонок... У меня создается впечатление, что санитарные старания волчищи Клео Сурапато по уничтожению слабых и больных распространились за пределы его собственного леса. Выявлено, что они привлекают международный интерес. Думаю, кристаллизация этого интереса позитивна... Да, начинает страдать закон.... Спасибо... Верно, Доуви скоро выходит на свободу.
      Повесив трубку, Ли записал иероглифами на листке завтрашних забот: "Вызвать бакалавра Ван Та, фотография кулака, 4 часа пополудни".
      Как по-отечески благожелательно удалось держатся с русским Севастьяновым! Огромный рынок, неисчерпаемые интересы... Все кругом должны, и все заворовались. Прекрасные, стало быть, возможности, активный человеческий материал... Удовлетворяло и то, что он не высказал петраковскому выкормышу вертевшийся на языке совет: двух врагов иметь выгоднее, чем одного. Как и друзей, избави Бог...
      2
      Бойкий гид-тамил, пристукивая о паркет штиблетами с загнутыми носами, старался перекричать гудение голосов в переполненном холле гостиницы "Раффлз":
      - Ребята! Тут живали Чарли Чаплин, Морис Шевалье, балерина Павлова... Словом, те самые персоны, чьи имена вы находите в регистрационных книгах гостиниц "Клэридж" в Лондоне, "Ритц" в Париже, "Палас" в Сен-Морице и "Пьер" в Нью-Йорке. Тут принимал доктор Серж Волков, который пересаживал гланды обезьян стариканам, стремясь вернуть им эрекцию... А что касается этого... да, вы знаете... как его... парня Чаплина, то в порту, когда он сошел с парохода, китайцы-кули встретили его аплодисментами, на пару минут сложив тюки с грузами на причал... Но вернемся к "Раффлз"! Здесь вы видите теперь иных гостей, они в трусах и майках, раньше это называлось исподним, и не удивляетесь. А в те времена вечерние туалеты считались строго обязательными, хотя ближе к ночи кое-кто и прыгал, не сняв фрака, в фонтан. Более того, когда в субботу... - тамил в ужасе закатил глаза, показав желтоватые белки, - ...шестого декабря сорок первого года директор информационной службы колонии Роб Скотт, сопровождавший индонезийскую принцессу, которая провела вечер у губернатора, пригласил её на фокстрот, оркестр "Раффлза" прекратил играть. Для азиатов он не исполнил бы и половину ноты! И что вы думаете? Бог есть! На следующий день, в воскресенье седьмого декабря, японский летчик бросил первую бомбу на Сингапур... Начался закат колониализма, и открылся наш путь к независимости...
      Туристы ринулись к выходу из последнего колониального реликта гостиницы - Пальмового дворика, в котором приличным дамам и господам полагалось тянуть фирменный коктейль заведения "джин-слинг" за расставленными на траве опереточными столиками с мраморными столешницами.
      Рутер Батуйгас, игнорируя снобистское негодование на лице официанта, почти вырвал из руки в нитяной перчатке заказанный стакан пива. Развязно сказал:
      - Спасибо, братец.
      - Спасибо, сэр, к вашим услугам, сэр, - ответил ехидно "братец" и неторопливо удалился с видом, будто вместо чаевых ему сунули мокрицу.
      В Маниле уже не осталось таких заведений, где маниакально берегли бы колониальные традиции, хотя и там помнили чудачества испанских конкистадоров, то есть пришельцев подревнее британских. Рутер не любил чопорный Сингапур, он вообще недолюбливал английское. Как, впрочем, и его начальник, Бруно Лябасти, появившийся в стеклянных дверях Пальмового дворика. Лицо Бруно, возможно от одеколона, разрумянилось, глаза казались ещё голубее. Старость не прогибала шефа. Он великолепно выглядел. Таким можно гордиться...
      Встав со стула обменяться с Лябасти рукопожатием, Рутер боковым зрением отметил, что официант наблюдает за ними от стойки.
      - Начало в десять вечера, Рутер, - сказал Лябасти. - Интервалы по пятнадцать минут. Ни минуты отклонения в ту или иную сторону. В час тридцать конец, а в час тридцать пять дашь мне об этом знать.
      - Каким образом, сэр?
      Официант, подошедший принять заказ, наклонился к Лябасти. Обращение "сэр" показало ему, кто здесь хозяин. Официант почти повернулся к филиппинцу спиной. В старые добрые времена нижестоящих не брали с собой за столик. И нижестоящие не позволяли себе распивать бочковое в таких местах.
      - Обычным. Позвони по телефону. Домой. Ведь это будет стопроцентная победа, Рутер. И ничего другого, мой верный паршивец!
      Бруно заказал кофе. Он пребывал в оптимистическом настрое нии.
      Рутера не обидело шутливое обращение. Как и Батуйгас, Бруно Лябасти был католиком. В мангровых джунглях дельты Меконга и камбоджийского взморья прошел огненную купель в Иностранном Легионе вместе с отцом Рутера. В одном отделении.
      - Могу я сказать кое-что не по делу, сэр? - спросил Батуйгас.
      - Скажи, Рутер.
      - Мне нравится, сэр, когда вы называете меня как-нибудь так...
      - Когда у твоего покойного отца случалось хорошее настроение, он называл меня и похлеще... Скажем, презерватив на ржавом напильнике... По-французски он говорил плохо, но такие обороты знал...
      - А слышали, как вас за глаза называют ребята из "Деловых советов и защиты"? Я имею в виду серьезных ребят, не техническую шушеру...
      - Старый ночной горшок... Как сержантов второго срока в Легионе... Я знаю, Рутер.
      Предполагалось, что Бруно, контроля ради, выборочно прослушивает магнитофонные записи телефонных бесед и радиопереговоров своих сотрудников. Разговоры случаются всякие, и начальство называют тоже по-всякому. По-всякому, но с опаской и уважением. Это нормально.
      Оба, Бруно и Рутер, одновременно подумали об этом и улыбнулись.
      Бруно резко спросил:
      - Основная заповедь сотрудника "Деловых советов и защиты"? Быстро!
      - Осмотрительность, невидимость, внезапность и подготовленный отход, сэр!
      - Допивай пиво и ступай, Рутер. Сделай все так, как я сказал. Я заплачу... Удачного дня!
      Кофе, который принес подавальщик, оказался горячим и вкусным. Последний в этом месте? Чертовски грустно расставаться с жизнью, которой жил сорок лет. А здешняя жизнь, конечно, без остановки покатится дальше, будто он, Бруно Лябасти, он, Дитер Пфлаум, и не появлялся на грешной сингапурской земле.
      И как сложится судьба Барбары? Необыкновенная, необыкновенная...
      Любил ли он Рене? Как странно, что его жена оказалась француженкой и их ребенок, его сын, который должен был бы с гордостью носить добрую прусскую фамилию Пфлаумов, тоже француз. Сколько же лет было папаше Пагановска тогда в Берлине, перед разгромом? Теперь и не вспомнить. Пастор Лекшейдт казался библейским старцем, а ведь и он, Бруно, почти в том же возрасте.
      Страшно и трагично, подумал он, на закате жизни пережить крушение, которое выпало на долю Пагановска и Лекшейдта вместе со всей Германией. Судьбы миллионов оказались перечеркнутыми, а сами люди - списанными, безвозвратно изгаженными, оплеванными и покрытыми позором... Сожалея об этих людях из далекого прошлого, он, однако, не чувствовал себя их соотечественником, немцем. Это показалось Бруно странным, но объяснения не искал...
      Потом он подумал, что венец его жизни - любовь к Барбаре. Королевский подарок судьбы под занавес. Чувство, которое даже у молодых бывает мертворожденным, переполняло его остротой и свежестью. А может, оно неразделенное именно потому, что это расплата за выбранную судьбу? Но выбирал ли он судьбу?
      - Старость - это возраст, когда мы наконец-то становимся самими собой, - неожиданно для самого себя сказал Бруно по-немецки официанту, убиравшему стакан Рутера.
      - Простите, сэр...
      - Вкусно сваренный кофе, я говорю, мой друг...
      - Вас, кажется, вызывают по телефону, сэр, - сказал официант. - Бармен подает знак... Ну, да, так оно и есть. Я сейчас принесу трубку.
      - Это Рутер, сэр, - прозвучал в телефонной трубке голос филиппинца. Я звоню из автомата... Возможно, то, что я сейчас сообщу, несущественно, но в любом случае необычно... Вчера я и Барбара Чунг обедали в "Ройял холидей инн" с русским журналистом Бэзилом Шем... Шем... Шемкингом. Вроде такое имя. Она свела с ним знакомство в Бангкоке. Мужчина спокойный, с расспросами не лез...
      - Тогда что же в нем необычного?
      - Во-первых, он русский, сэр. А во-вторых, она... Барбара... она...
      - Влюбилась в посланца страны банкротов?
      - Мне кажется, что-то в этом духе, сэр. Но это личные наблюдения. Не считайте мои слова формальным донесением.
      - Все в порядке, Рутер, спасибо. Я кое-что слышал об этом потертом парне... У нас он проходит по файлам. Не опасен. Выброси из головы.
      - Я и не придавал значения. Просто решил высказаться, сэр. Подумал, вдруг окажется существенным... В эти дни любую мелочь берешь на заметку.
      - Спасибо, Рутер. Это не мелочь. Но все в порядке. Выкинь из головы...
      Помяни черта, подумал Бруно, а он за спиной.
      Кто это сообщил ему о возвращении в Сингапур молчаливого тихони Севастьянова, подручного умершего Петракова? Кажется, Джеффри Пиватски... На месте Севастьянова он, Бруно, тянул бы и тянул нитку, связанную на обрывах узелками, именуемыми Амос Доуви, Ли Тео Ленг, Клео Сурапато и Бруно Лябасти...
      Впрочем, русский пигмей стоит перед тремя непреодолимыми линиями обороны. Первая - "Ассошиэйтед мерчант бэнк". Вторая - "Лин, Клео и Клео". Третья - "Деловые советы и защита", оберегаемая электронным псом Джеффри Пиватски. Несокрушимая система, которую защищает Сеть, полностью отошедшая к Бруно, после того как кинули этого дурака Нугана Ханга, уверовавшего в собственную непогрешимость.
      Даже если предположить невозможное... Допустим, возвращение русского молчуна не случайно. Допустим, какой-то дотошный сукин сын в далекой Москве не отступился, продолжает расследование и поиск денег. Что это - тонкая комбинация, психологически точно рассчитанная начальством Севастьянова? Ставка на человека, преданного Петракову, как предан... как предан ему, Бруно, Руперт Батуйгас?
      Ну нет. Московский крот сообщает, что Севастьянов - просто парень с дурным характером, больше ничего тревожного... Сын Жоффруа, встречавшийся с этим жалким типом в Бангкоке, сообщил, что, скорее всего, Севастьянова просто убрали подальше из Москвы. Возвращение его в Сингапур не означает возвращения бывшего помощника Петракова к прежним делам. Московский крот оказывает влияние на генерального директора холдинга "Евразия". Севастьянову приказано не касаться старого... Вместе с тем московская контрразведка вряд ли закрыла дело по сингапурским операциям покойного Петракова. И ещё долго не закроет. Московский крот сообщал о появлении в "Евразии" некоего полковника... кажется, Шлайна. Немецкая фамилия? Полковник задал несколько вопросов, относящихся к личности Петракова, и все. Рутинный визит по делу, которое теперь закроет только давность... В психологических расчетах русские всегда выказывали слабость.
      Нет, тут все надежно, даже при худших предположениях. Бедный Севастьянов, пониженный в должности до простого бухгалтера. Бруно даже ощутил к нему сочувствие. Как когда-то к русскому танкисту, застреленному в затылок на берлинской Кюрштрассе.
      Бруно Лябасти не покидала уверенность в успехе грандиозной, как вагнеровская опера, акции, завершающей его жизнь. Все рассчитано и спланировано, запущена огромная машина. Остается лишь посетить на бирже этого жалкого Сы Фэня. И - новая жизнь...
      На двенадцатом этаже бетонной этажерки, где служащие Международного центра торговли парковали автомобили, Сы Фэнь появился в униформе биржевого маклера. На спине, лацкане и рукавах голубого пиджака выделялись оранжевые номера. Вольно гулявший над машинами порывистый бриз перебросил через его плечо красный галстук в белый горошек.
      Пахло расплавившимся от жары асфальтом, жженой авторезиной и прогорклым оливковым маслом, на котором охранник этажом ниже готовил рыбу.
      С трех сторон широкой панорамой открывалось море.
      Над проходной порта служащие растягивали полотнище с надписью: "Тут ты не только работаешь, тут проходит треть твоей жизни".
      Бруно поправил на маклере галстук. Стряхнул с рукава пылинку.
      - Хочешь долго жить и умереть в старости богатым, Послеполуденный Фэнь?
      - Конечно, - сказал маклер, нагло улыбнувшись.
      Бруно сжал в кулаке его галстук и резко дернул вниз. Фэнь как бы отвесил поклон и застыл полусогнутым.