- Собирается делегация к боссам... А почему ты предположил забастовку?
      - Если газетчика выпихивают на ринг против "Бамбукового сада", ясно, что его действия - только операция по поддержке. Специи к супу, который варят. Думаешь, эти ребята из такси сами по себе осерчали, что ли? Они всегда идут не за тем, кто прав, а за тем, кто больше даст.
      - Возможно, забастовка - это только слухи, - сказала Барбара.
      - Слухи, не слухи, - неопределенно сказал Рутер. - Ну что такого особенного в забастовке сингапурских таксистов? Даже если это правда, газета все равно не станет печатать материал... Такси - не пригородные электрички.
      Барбара принялась рассказывать, как заработала на слухах свои первые большие деньги. По просьбе одного дельца в "крикетном клубе", где собирались коллеги, она как бы случайно высказала предположение, что коровы в Европе, кажется, облучены в результате аварии на британской атомной электростанции. В результате появившихся потом публикаций цены по срочным сделкам на говядину и зерно росли довольно долго - до тех пор, пока торговцы не опомнились. Вскоре после этого первого опыта Барбара решилась на самостоятельный эксперимент. Она сообщила подруге-журналистке, что один доктор, великолепный специалист, к которому Барбара обращалась по поводу кисты на запястье из-за долгого печатания на машинке, предостерег её от использования яичного желтка. Желток, сказала Барбара, вызвал подозрения у исследователей как источник раковых опухолей... Всего через два дня биржа начала панически избавляться от контрактов на яйца из Австралии и Новой Зеландии. И Барбара поняла, что если слух движет рынком, то его следует уважать, даже если это совершеннейшая чепуха.
      - Но запомните, джентльмены, - смеясь, сказала она, - в любом случае слухи - опасный товар. Возьмите недавний скандал со строительно-подрядными компаниями "Голь и Ко" и "Ли Хэ Пин"! Теперь, когда, распродав акции, компании растворились в воздухе, журналисты, шумевшие о контрактах до самого Бангкока, обзванивают редакции в поисках места. Вранье - не детская игра... Мы приехали, джентльмены!
      Бэзил постарался запомнить названия. В этих забавных историях нужно будет покопаться на обратном пути из Джакарты. Он вспомнил Севастьянова и прикинул - не позвонить ли в представительство холдинга перед отлетом?
      Пока проходили вестибюль гостиницы "Ройял холидей инн", узкий и длинный, переполненный людьми, Барбара опять не отпускала ладонь Бэзила. Ее рука была сухой и прохладной. Он по опыту знал: откровенное проявление близости на людях в Сингапуре вызывает иную, чем на Западе, реакцию. Здесь это считают маскировкой враждебности. Для репутации Барбары было бы хуже, если бы она держалась сдержанно или даже отчужденно... Театр теней. Основная игра за занавесом.
      Высокая китаянка, кивнув по-приятельски Барбаре, раздала им кожаные книжки меню и вежливо попросила:.
      - Мисс Чунг, минут десять, пожалуйста. Ваш столик готовят поближе к камину. Хорошо?
      - Камин в ста сорока километрах от экватора? - удивился Бэзил.
      - Один мой знакомый начинал карьеру со съемок на кинопленку горящего очага для показа на рождество в Сайгоне, - сказала Барбара, вспомнив дневник Бруно. - Это было ещё в эпоху почтенных вентиляторов! Самый ходовой товар для белых в тропиках - овеществленный символ ностальгии... А для местных атрибуты метрополии - проявление стиля... Утонченный декаданс. Рутер, почитай-ка нараспев гастрономическую поэму из меню...
      Малиновый смокинг заслонил свет торшера. Белая перчатка старшего официанта описала приглашающий круг в сторону ресторана. Зал был заставлен диванами белой стеганой кожи, между которыми в полумраке на столешницах светились язычки пламени в рюмках с цветной жидкостью. В центре ловко подсвеченная ледяная лошадь, слегка начавшая оплывать, возвышалась над блюдами с салатами, мясным и куриным карри, колбасами, ветчинами, кашами, гарнирами, грудами золотистых ломтиков картошки и бог знает чем еще. За металлической выгородкой оранжевая кухня озарялась всполохами пламени, походившими на беспрерывные взрывы на десятках сковородок.
      Над Бэзилом навис официант по винам. Голова человека в зеленой венгерке почти не просматривалась, возможно, на этой должности специально держали негра, чтобы его лицо сливалось с темнотой. Ресторанный зал вообще освещался слоями. Как удавалось удержать свет люстры у потолка, потом устроить под ней ночь, затем высветить столешницы и снова все погрузить в ночь, оставалось тайной заведения...
      - Я могу покапризничать в пределах разумного, Ден? - спросила Барбара винного венгерца.
      - "Ночь Святого Георгия" восьмидесятого года, мисс Чунг?
      Рутер подмигнул Бэзилу. Барбара приметила.
      - Хорошо, ну хорошо... Я порываю со снобизмом закормленной финансовой писательницы, коллеги...
      - Простите, мисс Чунг? - сказал Ден.
      - С вином решено, Ден.
      - Большое спасибо, мисс Чунг.
      Венгерец исчез в темноте.
      - Так и подмывало подставить ему ножку, - сказал Рутер. - Интересно, разглядел бы?
      Между копченой рыбой, с которой шкурка сходила сама, и бараниной, над которой стоял синеватый нимб выгоравшего коньяка, квартет по заказу Рутера сыграл "Подмосковные вечера". Когда филиппинец сунул было рябому гитаристу кредитку, музыкант покачал головой.
      - Мы ведь оба филиппинцы, Рутер, и давно знаем друг друга... Я для тебя сыграл бесплатно, - сказал он. - Вот если у джентльмена из Москвы найдется русская монетка...
      У Бэзила имелась. Он всегда держал в кармане несколько старых сторублевиков. Шемякин протянул монету музыканту.
      - И для нас найдется? - спросила Барбара.
      Бэзил высыпал кругляки на скатерть.
      - Мой гонорар, - сказал Рутер, отобрав несколько монет.
      Он быстро прикончил баранину и, не ожидая десерта, поднялся из-за стола.
      - Ну, друзья, мне пора... Задача третьего лишнего выполнена, приличия соблюдены... До встречи, Бэзил! До завтра, Барбара!
      Он подмигнул с широкой, почти детской улыбкой, не вязавшейся с грубоватым лицом.
      - Сейчас будет звонить из вестибюля в Манилу жене, - сказала Барбара. И почти без паузы спросила: - Скажи, Бэзил, ты действительно не из русской разведки? Я... я в том смысле, что работа есть работа и неважно, какая она. Мы же профи. Высшая моральная заповедь, я считаю, - это безупречная, красиво и технично выполненная работа... Тебе трудно говорить со мной, как с другом?
      - Такие вопросы профи не задают.
      - Считай, что я объяснилась тебе в любви.
      "Господь, быть может, простит тебе эту ложь", - неуверенно подумал Бэзил.
      - Нет, Барбара, я не работаю в разведке...
      "Господь простит и эту ложь, если это ложь", - подумал он теперь о себе.
      - Как же объяснить метаморфозу? До конца восьмидесятых ты работал в Бангкоке практикующим юристом, то есть имел лицензию частного детектива, на твоем счету три или четыре удачных охоты... Все знают, что это ты вытащил из Новой Зеландии двух фарангов, которые подорвались в Бангкоке на минах-ловушках перед сейфовой комнатой бриллиантовой гранильни и потом сбежали из тюремного госпиталя, хотя у каждого оставалось по одной ноге... Так ведь? Я знаю, что у тебя есть мать и русская жена, которую тебе сосватали из Австралии... Вы все имели французские паспорта. Свой ты получил при увольнении из Иностранного Легиона. И вот ты объявился в этих же краях как журналист с русским паспортом...
      Удивляться осведомленности Барбары не приходилось: Чунг исправно пропахала всю имеющуюся здесь о нем информацию. Четверть века работы в этих краях - это именно четверть века. Вполне достаточно для того, чтобы отдельные этапы биографии Бэзила Шемякина оказались в досье, допустим, принадлежащем её "Стрейтс таймс".
      - И все же я не агент неважно чего и кого, - сказал Бэзил. - Если хочешь, я наемник, и только. Как и ты, веду охоту за информацией, потом продаю мясо и шкуры. То есть, я не работаю в государственном или частном учреждении, я не продаю свое время, я продаю свой товар... А мои полномочия - вера в добро и род человеческий, даже в таких изверившихся в людях и самих себе представителей этого рода, как я и ты, Барбара.
      - Мне кажется, я теперь понимаю, почему ты увез своих в Россию.
      - Ты что, тоже собиралась уехать? Твой отец, наверное, из Америки?
      - Нет. Одно время я всерьез подумывала переехать в Англию...
      Глаза у неё вдруг сделались влажными.
      Очень осторожно Бэзил спросил:
      - Я сказал что-то не то?
      - Ты, верно, хочешь, чтобы мы поехали к тебе?
      Ее слова отозвались в нем тревожной и щемящей нотой.
      - Нет, - произнес он. - Я ещё не думал об этом.
      - Я подумала, - сказала Барбара. - Мы поедем ко мне.
      В такси молчали.
      Когда шины затарахтели по брусчатке Изумрудного холма, она сказала:
      - Так хорошо, когда двое молчат...
      - Спасибо, Барбара, за прекрасный вечер.
      - Как это звучит по-русски?
      Бэзил сказал. Она не повторила.
      Ее дом сжимали старинные двухэтажки. Над дверью красноватая лампочка подсвечивала алтарь предкам. Сероватый дракончик - струйка фимиама пытался сорваться и улететь с дотлевавшей жертвенной палочки, вонзенной в горшочек с землей перед алтарем.
      Ветер, продувавший улицу Изумрудного Хрома, - прохладный, пахнущий скошенной травой, совсем как где-нибудь в московском переулке июльской ночью, - перебирал космы воздушных корней баньянового дерева.
      Барбара поцеловала его в губы.
      - До свидания, Бэзил. Позвони на обратной остановке из Джакарты.
      В обшарпанной кофейне "Стрэнда" он заказал чай. Пил безвкусную тепловатую жижу и заполнял дневничок. За соседним столом двое индусов, возле которых томился официант с бутылкой виски и ведерком льда на алюминиевом подносе, кричали, обсуждая цены на мануфактуру.
      Бэзил жирно подчеркнул в блокноте названия "Голь и Ко" и "Ли Хэ Пин", довольный, что сохранил их в памяти. Сделал пометку: "Поговорить с Севастьяновым".
      Он долго не мог уснуть, вертелся на пластиковом матрасе. И вдруг, ни с того, ни с сего, понял задумку Ефима Шлайна.
      Николас Боткин не зря говорил, что его формула выявления крота включает то, с чем редко работает чистая математика. Если пользоваться терминологией бывшего специального агента, в понятие пространства, из которого воруют информацию, следует непременно включать ещё и динамику существования этого пространства во времени... Другими словами, в затягивающейся охоте на предателя следует сознательно жертвовать какими-то секретами, чтобы скрыть от крота то, что уже выявлено. Грамотно просчитанная утечка достоверных данных в смеси с состряпанной фальшивкой должна придавать кроту уверенность в невыявляемости канала связи. Крота, считал Боткин, вообще не следует брать.
      - Дайте шпиону достойно доработать! - орал Николас с кафедры. - В этом и заключается тайна великого многовекового опыта контрразведчиков в Интеллидженс сервис или такого же опыта, но измеряемого несколькими десятилетиями, молодой Шинбет, господа... Вообще не подходите к кроту вплотную. Лучше даже не знать, кто он такой, и смаковать подозрения... Ваша задача проще. Следует на полшага опережать крота с информацией, то есть поставлять её добровольно. Но это получится у вас только в том случае, если вы и ваши начальники будете готовы взвалить на себя ответственность за решение об утечке... Однако, ни вы, ни тем более ваши начальники, конечно, этого не сделаете!
      Напрасно он так считал. Ефим Шлайн делал это. Ефим соразмерял скорость своей системы перехвата выкраденной информации со скоростью её передачи в Сингапур кротом из московского холдинга. Всякий пользующийся кодами, в том числе и электронными, отлично знает, что любой будет взломан, если у взломщика достаточно времени на соответствующую работу. Таким образом, победа или поражение зависят от скорости работы противников. У охотника на крота эта скорость зависит от двух величин: от быстроты перехвата и быстроты расшифровки. Это, говоря коммерческим языком, и есть маржа крота. Задача Ефима состояла в том, чтобы уменьшить маржу до такого уровня, когда московский крот почувствует - а он это непременно почувствует, - что его достают... Крот занервничает, наделает ошибок. Если не он, то помощники. После чего Ефим сядет ему на хвост и не отстанет...
      Умерший два года назад Николас Боткин оказался предтечей Ефима Шлайна. Полковник экономической контрразведки ФСБ поднял знамя, выпавшее из рук специального агента ФБР. Он тоже учитывал фактор времени. Не просто времени, а времени, качество которого определяется человеком... В данном случае - Севастьяновым.
      Барбара сказала: слухи - опасный товар. Шлайн и рассчитывает, что Севастьянов произведет такой товар для крота, а тот перешлет его назад в Сингапур. Ни расшифровывать, ни перехватывать не нужно.
      Глава пятая
      ОБЕЗЬЯНКА В ХВОЙНОМ ЛЕСУ
      1
      На зарешеченной веранде полицейского участка "Лумпини" рев моторов с улицы Радио, единственной в Бангкоке обсаженной деревьями, глушил разговоры. Сержанты-следователи и посетители-заявители почти орали за узкими столиками.
      Капитан Супичай, пройдя веранду, протиснулся в узкую дверцу камеры для допросов задержанных. Высокий парень в джинсах и вязаной тенниске, усевшись на стол, накручивал диск допотопного японского телефона, цепляя отверстия в нем мотоциклетным ключом зажигания. Локоть парня украшала цветная татуировка - горбившийся боров всаживал клыки в чресла красавицы.
      Парнем был лейтенант Випол, на встречу с которым Супичай и приходил в этот участок, если возникала необходимость. Название Лумпини носила деревня, в которой, по преданию, родился Будда. Так же назывался главный парк Бангкока с фонтанами, прудами и часовой башней по другую сторону улицы Радио. Соответственно, и полицейский участок обозначали - "Лумпини".
      Випол, работавший в полицейской контрразведке, по сути, в подполье, намеренно попадал под привод, а появления военного контрразведчика Супичая на любом участке выглядели повседневностью. Супичай и Випол остерегались не самих преступников, а их агентуры в центральной полицейской конторе на Рачждамнен-роуд.
      Капитан кивнул, давая понять Виполу, что тот может спокойно завершить свои телефонные заботы. Скорее всего, лейтенант звонил жене в универмаг "Сентрал" и договаривался насчет встречи в доме свиданий на Петбури-роуд. Такова жизнь детектива...
      Супичай включил телекамеру слежения за заключенными. Покрутил зум, приблизил лица на мониторе. Надзиратель в одних трусах и форменной фуражке черпаком бросал липучий рис из ведра в протянутые сквозь решетку миски. Капитан почти ощутил удушливый от жары, пота и запаха пресной каши воздух... Знакомых не попалось.
      Свободной рукой Випол показал на сложенные листки, лежавшие на столе. Капитан достал очки. Удачливый в службе лейтенант обладал одним недостатком - писал пространные донесения. В нынешнем он сообщал:
      "Денежная волна, нахлынувшая из Гонконга после передачи Британией этой территории красному правительству в Пекине, невероятна по мощи. В огромные цифры трудно поверить. Но ещё невероятнее выглядят имена, которым эти деньги принадлежат, и то, с какой деятельностью они связаны.
      Сбор опиумного сырца производится в этой стране с середины декабря до первой недели марта. Урожай крестьянского двора обычно от десяти до пятнадцати килограммов. В нынешнем сдают по пятнадцать и больше, до восемнадцати. Для себя почти не оставляют. Закупочные цены соблазнительно высоки. Потому что из Гонконга поднаперла свободная наличность, с порога ищущая приложения.
      Не могу доложить, что цепочка движения опиума на оптовый и розничный рынки прослежена вся целиком. Некоторые её звенья обозначены пока пунктиром, а часть вообще остается по-прежнему скрытой. Допускаю, что причина молчания агентуры - страх или взятки. Из собственного источника мне стало известно, что в Окленде, Калифорния, один таец купил дорогое предприятие. В Лас-Вегасе, Невада, в гостинице "Дворец Цезаря" другой таец, взявший люкс на три дня, внес на случай проигрыша в казино депозит в восемьсот тысяч долларов. Парень проигрался, хотя сам из небогатой бангкокской семьи, принимавшей три недели назад гонконгских родственников.
      Информация об обоих случаях протекла из кругов бангкокских посредников, о которых я доносил вам ранее, - посредников между героиновыми оптовиками в этой стране и Америке. В приведенных случаях мне удалось проследить связь истраченных в Америке сумм - при переводе их из США к отправителям товара в банки нашего региона - с бангкокским отделением Индо-Австралийского банка. На последний падает подозрение в том, что он играет роль стиральной машины для опиумных и иных мафиозных денег. Мне стало известно, что именно бангкокское отделение Индо-Австралийского банка - источник сумм на покупку в Окленде и депозит в Лас-Вегасе.
      Прошу санкции на задержание двух указанных выше тайцев таможенными властями в столичном аэропорту Донмыонг или другом пункте въезда при возвращении. Имена обоих назовем таможенникам перед задержанием. Вам они будут сообщены устно при личном свидании.
      Далее. Я выявил, что человек, снимавший в аэропорту Донмыонг из машины марки "ситроен", номерной знак 9F5363, русского пассажира по имени Себастьяни, покидавшего пределы этой страны в направлении Сингапура, является сотрудником фирмы "Деловые советы и защита", базирующейся в Сингапуре. Сфера работы - охрана частных финансовых и информационных интересов.
      Считаю необходимым отметить, что вышеуказанный Себастьяни отбыл в Сингапур в сопровождении ранее практиковавшего в Бангкоке по нашей лицензии частного детектива Шемякина, в прошлом эмигранта с французским паспортом. Нанят ли Шемякин Севастьяновым, неизвестно. На данный момент Шемякин лицензии не имеет и работает корреспондентом русской газеты. Интерес к нему со стороны агента фирмы "Деловые советы и защита" не выявлен.
      Далее по этому же случаю. Прикомандированный к моей группе для прохождения вторичной стажировки юнкер обратился за разрешением подать жалобу на несправедливость. Поскольку жалоба на вас, господин капитан, юнкер просит разрешения обратиться выше по команде.
      Юнкер утверждает, что, как явствует из его наблюдений, в номере Себастьяни в гостинице "Амбассадор" коридорный произвел обыск за плату, полученную от того самого агента "Деловых советов и защиты", которого, по вашему мнению, юнкер прозевал в Донмыонге. Юнкер не оспаривает вашего мнения, но будет жаловаться на отказ возместить его расходы (подкуп коридорного), произведенные при выявлении личности, по заданию которой производился обыск в номере Себастьяни, поскольку денежный отчет был представлен после вашего решения о переэкзаменовке по практике слежки..."
      Капитан сдвинул очки на кончик носа и, подняв брови, посмотрел на лейтенанта поверх оправы.
      - Випол, - сказал Супичай, - расходы юнкера возместить. Самого поощрить. Его жалоба обоснована. Поставить его в известность о моем выводе. Затем...
      Повинуясь жесту начальника, лейтенант уступил Супичаю место у компьютера.
      - Отвернись, - приказал Супичай, после чего набрал код доступа базы данных центрального компьютера полицейского управления на Аютхайя-роуд. Ни кода, ни того, что появится на экране, лейтенанту знать не полагалось.
      Капитан увидел на экране, что "Деловые советы и защита", как и Индо-Австралийский банк, принадлежат одному человеку - Бруно Лябасти, а его сын, проживающий в Бангкоке финансист Жоффруа Лябасти-младший, управляет бангкокским отделением банка. Он увидел также, что бангкокское отделение Индо-Австралийского банка в последние месяцы заметно расширило свою клиентуру за счет людей, подозреваемых в закупке, переправке и реализации "товара", а также размещении в Америке грязных денег и последующем возвращении их в Бангкок.
      Введя код для дополнения данных, Супичай отстучал на клавишах: "Предположение: Жоффруа Лябасти-младший, директор местного отделения Индо-Австралийского банка, потому и директор, что он сын своего отца и живая гарантия сохранности денег теневых вкладчиков".
      Капитан выключил компьютер.
      - Випол, на это направление запусти юнкера. Более серьезными силами не влезать. Нам это ни к чему. Я имею в виду соревнование с профи из "Деловых советов и защиты", суетящихся вокруг русского. Если начальство заинтересуется, доложим, что меры приняты. В случае неуспеха этих мер объясним осечку нерадивостью юнкера. Он ведь не сдал зачет однажды? Да ещё склонен к интригам и жалобам. Ясно?
      - Ясно, господин капитан.
      - Пусть формирует себе репутацию склочника и неудачника... Ссоры с коллегами... После училища не присвоим лейтенантское звание. Получит штабного сержанта... Думаю, те, кому следует, это приметят и предложат обиженному компенсацию. В конторе, где не прибавляют жалованья, прибавляется предателей. Пусть внедряется к ним... Пора готовить резерв, лейтенант. Никто из нас не бессмертен... Знать будем ты, он и я. Вот так, Випол.
      Капитанское лицо очерствело.
      На черно-белом экране телевизора заключенные, выстроившиеся у решетки, ритмично и в лад разевали рты.
      Супичай вдавил кнопку внутренней связи.
      - Здесь капитан Супичай. Почему заключенные поют, караульный?
      Випол ухмыльнулся, заметив, как начальник задергал под столом сверкающим полусапогом на молнии. Капитан недолюбливал, как он говорил, умников из университетов. Начальником участка "Лумпини" назначили как раз такого. По его приказу караульный заставлял заключенных петь, поскольку песни отвлекали от мыслей о предстоящем допросе и мешали готовить новые порции лжи... Такое объяснение хоровому пению капитан и выслушал.
      Виполу это тоже не нравилось. В тюрьму сажают не для спевок.
      - Юнкер приводил детали по обыску, произведенному в номере русского человеком из фирмы "Деловые советы и защита"? - спросил капитан.
      - Юнкер донес, что агент получил от коридорного шпильку, которую подобрала горничная, прибиравшая номер. Шпильку для волос. Вещица не стоила бы внимания, если бы её потеряла девица доступных достоинств из бара. Но в номер приходила женщина-фаранг. Шпилька её. Вот тогда-то юнкер и пришел к выводу, что обнаружил "новость". А именно - узнав о шпильке, агент "Деловых советов и защиты" посчитал её для себя интересной.
      Красная шестиэтажка с балкончиками, безликая, словно тюремный корпус, стояла так, будто готовилась сползти с холма, мимо подножия которого по широкой дуге Патерсон-роуд несся поток машин. Ворота в низкой ограде раздвинулись. Открылся знакомый Севастьянову двор, мощенный неровными плитками. Пожухлая травка пробивалась на стыках.
      Этот дом Севастьянов мог бы обойти, не споткнувшись, с закрытыми глазами, хотя здание отличалось нелепостью внутренней планировки. Мрачные и гулкие лифты открывались иногда в кухнях квартир. Через квартиры же приходилось пробираться в конторские помещения, лавируя между столами с кастрюльками и чайниками, обходя навечно закрытые железные шкафы неизвестно с чем, опускаясь по лестнице на пол-этажа и снова поднимаясь на эти же пол-этажа через десяток шагов. У некоторых комнат были высокие пороги, в других сразу за дверями разверзалась яма.
      В огромном доме размещалось от десяти до пятнадцати человек, но и они существовали в тесноте. Покойный Петраков называл здание, присмотренное главой представительства московского холдинга, памятником ослиному глубокомыслию. Глава, которому, конечно, донесли об этом, целый месяц не разговаривал со своим заместителем по финансовым вопросам на личные темы... Но, как бы там ни было, спустя два года и после капитального ремонта помещение по-прежнему походило на архитектурное обрамление многоэтажных стойл. И натаскали в них, судя по тому, что шкафов прибавилось, ещё больше...
      Севастьянова никто не ждал, приветов он не привез, нынешний глава представительства и его заместитель находились в отлучке. Дежурный комендант - жена экономиста, который "тоже уехал на протокольное мероприятие," - вручила Севастьянову под расписку ключ и удивилась, что прибывший знает, где находится отведенная ему комната и как к ней пройти. Оторвавшийсь от старого номера "Московского комсомольца" и подняв одутловатое, мучнистое из-за пребывания в кондиционированном воздухе лицо, она сказала, будто спохватившись:
      - Ах, ну да... Вы же Севастьянов!
      Застелив поролоновый казенный матрац привезенной простыней, Севастьянов лег спать.
      Разбудил его аромат жарившейся на оливковом масле картошки. Севастьянов надел брюки, футболку и выглянул на кухню, которую ему предстояло делить с пожилой дамой в сарафане, покрытом рисунками золотистых драконов. Звали её Мария Фоминична. С испугом она сообщила, что ему придется работать у нее, старшего бухгалтера, в подчинении. Картошкой не угостила.
      До вечера Севастьянов гулял по Орчард-роуд и Скоттс, примечая, как переменились и стали изощреннее витрины, одежда и манеры фланирующей публики. Сингапур привычно богател, обзаводился уже и собственным шиком, возможно, перенятым у японцев. Севастьянов вдруг подумал, что приехал в развитую индустриальную страну из развивающейся, а не наоборот, как было бы несколько лет назад...
      Нелегкие мысли одолевали его и утром, после разговора с главой представительства. Он обрекал новоприбывшего сотрудника на счетоводческую рутину, а это значило, что через два-три месяца Севастьянов, вне сомнения, истратит последний запас веры в себя, а заодно и в разумность начальственных решений. Севастьянов вдруг осознал, что не знает, как противостоять надвигавшемуся профессиональному унынию. Металлическая мебель вызывала кислую оскомину. Древние компьютеры, которые "из экономии" никто не решался выбросить, трепали нервы. Долгие поиски нужной подшивки среди груд пыльных папок - надо же "посмотреть, что и как делалось раньше" - даже ту малую толику разумного, что ещё оставалась в работе, превращали в большой конторский идиотизм.
      Потянулись безликие дни. После отправки отчета о встречах с Жоффруа Лябасти в Индо-Австралийском банке и вице-директором "Бэнк оф Америка" серьезных забот не возникало. Москва - иначе говоря, Людвиг Семейных хранила молчание. Севастьянова забывали. Шлайн запретил возникать даже по электронной почте.
      Севастьянов подмечал, что своим появлением в представительстве он насторожил сотрудников. Попадая в оперативный зал, чувствовал: в разговоре пауза, меняют тему. Однажды из-за неплотно закрытой двери кабинета, в котором размещался инженер по транспорту, донеслось:
      - Петраковское воровство не доказано! Чего трепать зря... И Севастьянов никакой не блатной. Поймали бы - сидел бы...
      Работы почти не давали. Платежные ведомости, проверка счетов по мелочам, приведение в порядок архива... Сидя в своем кабинетике, Севатьянов много читал - примущественно не по делу. Даже гулял в рабочие часы, а уж после работы - тем более. Неторопливо бродил по Стэмфорд-роуд, которую в прошлом по причине занятости видел лишь из окна машины. Разглядывал гостиничные комплексы "Марина-мандарин", "Ориентал" и "Пан Пасифик", поражаясь изощренной строительной и инженерной технологией. Его подавляла мысль, что дома, в России, даже немногие избранные судьбой не имели ничего подобного. Заказывая здания для таких же целей, они и вообразить не могли, что можно подняться до столь высокого комфорта и фантазии.
      ...В тот дождливый день Севастьянов брел по набережной Елизаветы. На парапете скакали черные индийские скворцы, ловившие желтыми клювами капли мелкой мороси. Белый цементный лев, символ Сингапура, изрыгал из пасти поток воды в залив Марина-бей. В коричневом сампане согнутый китаец безостановочно, словно заводная игрушка, выплескивал красным черпаком дождевую воду за борт. Бриз доносил с гнездившихся у причальных свай джонок запах сушеной рыбы, соевого соуса, прелых фруктов, разваренного риса и пролитого горючего.
      На мосту Андерсена Севастьянов внезапно понял, что ни дня, ни часа колебаться и трусить больше не в силах.
      Перейдя мост, он миновал корпус Шанхайско-Гонконгского банка, здание Тихоокеанской страховой компании и небоскреб "Банка четырех океанов", разыскал в скверике будку телефона-автомата. Номер, по которому Севастьянов полтора года названивал по поручениям Петракова, ответил сигналом "занято".
      Он повесил трубку.
      Под баньяном, пережидая дождь, рассаживались на траве школьницы-индианки, подтыкая под жилистые толстые ляжки форменные мини-юбки.
      Судьба испытывала. Давала время подумать.
      Колебаний Севастьянов не чувствовал.
      В приемной адвокатской конторы "Ли и Ли" секретарь не сменился. До Севастьянова донесся знакомый голосок тамилки, хрупкий и тихий:
      - Бюро адвоката Ли. Добрый день. Чем могу помочь?
      - Добрый день, мисс Сулачана. Говорит Севастьянов из русского представительства. Как поживаете?
      - О! Господин Севастьянов! О, сколько же времени минуло? О, да вы живы! Ах, да, простите, это господин Петраков скончался... О! Как вы поживаете? Вам назначено?
      - Нет, не назначено... Возможно, мэтр Ли выкроит полчаса в конце рабочего дня? С вашей помощью, конечно, мисс Сулачана...
      - Вы неисправимый подлиза, господин Севастьянов... Сейчас три пополудни. Четыре тридцать... Пять пятнадцать... Секунду!
      Звуки в трубке умерли. Мисс Сулачана переключилась на шефа.
      Но страх в Севастьянове сидел. Не вытравимый страх перед "своими", хотя уже много лет, с того времени, как он ушел из "Внешэкономбанка", кто для него "свои", а кто - "не свои", измерялось особым мерилом. Своими были, возможно, Ефим Шлайн, стряпчий Ли, этот понурый журналист Шемякин и консул Дроздов... А чужие? Это ясно и без всяких "возможно": московский банк, приславший его на работу, то есть генеральный директор и Людвиг Семейных, символизирующие Россию... Впрочем, Шлайн тоже мог бы символизировать Россию, но внутренней уверенности в этом не было. Даже после встречи со Шлайном в самолете, на котором Севастьянова выпроводили из Турции. Севастьянов и теперь сомневался, что Шлайн представляет российские органы...
      После многомесячных ходатайств, в которых активно участвовал Международный христианский комитет по эмиграции, Севастьянова - тогда он ещё оставался Войновым - перевели из лагеря Йогзат в центральную тюрьму в Анкаре. Последний допрос, два дня ожидания, доставка под конвоем в аэропорт, затем рейс компании "Олимпик эйруэйз" на Афины... Когда в "боинге-727" Лев Александрович выходил из туалета, с кресла у иллюминатора привстал лысоватый человек и помахал ему рукой, далеко высовывавшейся из манжеты сорочки.