Реальность этого варианта представлялась ничтожней вероятности второго: убрать меня приказал Вячеслав Вячеславович. На утро после побоища у Керну в представительстве "Балтпродинвеста" он делал вид, что ничего особенного не случилось. А я по дороге из Пярну в Таллинн никаких следов боя на Пярнуском шоссе уже не увидел. Вряд ли полицейские занимались уборкой останков машин и трупов. Ге-Пе со своей ордой двигался следом за Вячеславом Вячеславовичем. Толстяку полагалось принять меня на ответственное хранение, может быть в подвале его же виллы в Лохусалу, после захвата. А обернулось так, что он вызволял голого Вячеслава Вячеславовича из наручников и собирал по лесу его бездыханных бойцов.
      Вячеслав Вячеславович в крайней злобе и отчаянии из-за провала верного дела и позора велел Ге-Пе догнать меня, разобраться по понятиям и, в случае неблагоприятного исхода обмена этими понятиями, убрать.
      Если бы операция на Пярнуском шоссе удалась Вячеславу Вячеславовичу, путешествовал бы я в эти минуты в компании генерала Бахметьева в "Икс-пять" под зелеными волнами Балтики. Как они там обходятся с пассажирами? Плавать на подводных лодках мне не приходилось...
      Предложение Ге-Пе о сотрудничестве после Кернуского боя могло быть сделано для отвода глаз, ради усыпления моей настороженности перед тем, как усадить в спешно заминированный "Фольксваген Пассат".
      Каждый раз, подумал я устало, новый день - новый анализ, и все путанее.
      - Послушай, друг, - сказал я водителю. - Как называется твоя машина?
      - "Лада". "Жигули", шестая модель, - ответил он торжественно.
      - Давай сделаем так. Я дам тебе тысячу крон...
      - Аренда? - спросил он. - Банк собираетесь грабить на моей машине? Ради ублажения тещи? Ха-ха...
      - Ну, да, - сказал я. - Вроде этого. На два-три дня.
      - Это можно, - сказал он. - Вместе со мной. Я обязательно дождусь вас у дверей, пока вы не выскочите с мешком денег!
      - Хорошее настроение, да? Как тебя зовут?
      - Ийоханнес Эйкевич, - сказал он.
      - Разве у эстонцев остались отчества?
      - Нет, я сказал для удовольствия клиента. У вас русский акцент. Чтобы вы обращались ко мне вежливо, то есть на вы.
      - Двое суток работы по двадцать четыре часа со мной, Ийоханнес Эйкевич. Бензин оплачиваю. Работаем и днем, и ночью, едем куда и когда захочу, и вы ничего не спрашиваете, в особенности про мои семейные отношения.
      - Тогда полторы тысячи.
      Я назвал ему адрес Тармо, который, как и договаривались, ключ от студии оставил под ковриком. На нем отпечаталась мокрая гофрированная подошва от обувки снежного человека, которая никак не могла быть Марининой. Или миниатюрного Тармо. Вряд ли и его нежного дружка.
      Я неторопливо вернулся в такси. В эту минуту кто-то из наружного наблюдения сообщал по рации верзиле, оставившему след на коврике, что я отвернул от ловушки.
      - Ийоханнес Эйкевич, - сказал я таксисту. - Есть просьба... Надо бы зайти в одну дверь и задать один вопрос...
      Таксист вытянул и унес ключ зажигания. "Шестерка" стояла на асфальтированной площадке, где, кроме антикварного "Ситроена" без колес, на кирпичах, других автомобилей не было. Двор новый, просторный и пустынный. Окна, конечно, в занавесках. Ни одного открытого. Солнце отражалось в вымытых до прозрачности, по-балтийски, стеклах.
      Я подумал, что теперь меня достали. Безоружным. А если побежать? Будут стрелять? Живой я мешаю всем, по крайней мере, в этом городе и именно сегодня.
      Не в первый раз пришла ко мне догадка, что Ефим Шлайн - предатель.
      Марина сдать не могла... А если это работа Тармо? Голубые непредсказуемы и мстительны. Ах, иметь бы телефон под рукой! Один звонок в Цюрих: пришел ли шлайновский гонорар? Маме и Наташе на пять-десять лет хватит, пока не пообвыкнут в новом положении. Может быть, Наташа найдет и мужа...
      Размышления о новом муже для жены, которая не успела овдоветь, прервало постукивание в заднее стекло "шестерки". Я обернулся. Знакомая личность с белесыми бакенбардами - старший из марининой парочки слежения, сторожась непредвиденной реакции, сделал успокаивающий знак. Приподнял рацию, ткнул пальцем в неё и указал на вход в подвальную студию Тармо. Приглашали.
      Марина, конечно, классный профессионал. Ухватилась за хвост Ефима и записала мои разговоры с ним. Теперь поставила, образно говоря, мережу, в которую я и заплыл... Ничего личного. Это - работа. И она её выполняет. Во имя Франции, скажем так. Я же пижонски считал отношения с Мариной сугубо личными. Ну, кое-какая взаимопомощь, иногда и в порядке дружеской поддержки. И во имя ничего.
      Живым, конечно, останусь, подумал я, но теперь меня достали все и окончательно.
      Ийоханнеса Эйкевича распяли лицом к стене с раздвинутыми, как положено, шире плеч ногами и заложенными за шею руками.
      - Муж вашей любовницы иностранец, - прошептал уголком рта преданный водитель, покосившись в мою сторону. - Что он бормочет по-немецки, я не понял. Пистолет у него ерундовый, скорее всего, газовый. Он посчитал, что я - это вы. Скажите, что я - не вы, а вы - не я... Какой скандал! У вашей тещи будет что смаковать до конца её дней! Я вам не завидую...
      Я подмигнул кригскамараду Дитеру Пфлауму, подтолкнул Ийоханнеса Эйкевича в сторону выхода из полуподвала и занял его место. Повернулся лицом к стене, поднял руки и раскорячил ноги. Сброшенный на пол ружейный чехол шевелился и мяукал между моих офицерских сапог, несколько утративших первоначальный лоск.
      Значит, немцы оставили Пфлаума в Таллинне. Четкие, логически мыслящие, дисциплинированные немцы. Да и Марина, благородный корреспондент, оказалась благороднее, чем я полагал, притащив третьего лишнего! Она едва сдерживала улыбку, стоя в дверях, а за её спиной извивались и шелестели на бельевых веревках проявленные пленки. Змеиное царство.
      - Как дела в "Каякасе"? - спросил я, когда таксист вышел. И, повернувшись к ним, сполз, вытирая шубой конденсацию на стене, на пол и, усевшись, с наслаждением вытянул натруженные ноги.
      - Ты жив! Ты жив! - сказала Марина, присаживаясь передо мной.
      - В таком положении из-под твоей мини-юбки виднеются трусики. Неужели нельзя быть скромнее? - сказал я по-французски, чтобы понял и Дитер.
      - Театр Достоевского, - сказал он с ужасным акцентом. - Сколько вам нужно минут на спазматический половой акт в состоянии стресса? Время не ждет, любовнички!
      - Достоевский не играл в театре, - сказала Марина. - Он был писателем.
      - Разве? - откликнулся Дитер. - Ну, другой театр... Там три украинца заправляли. Немирович, Станиславский и Данченко. Я изучал. Евразийцы и мракобесы, говорят. Вроде Гоголя, князя Кропоткина и вас обоих.
      Я рассмеялся. Возможно, немного нервно. Дитер и Марина, оба были реальной помощью, пришедшей в нужное время и в нужном месте. И новой надеждой. Не совсем той, какой хотелось. Какая хотелось, конечно, ещё только собиралась запрягать, чтобы потом и понестись, но уже вдогонку за остальными.
      - Ты сильно поднаторел в русских делах, Дитер, - сказал я.
      Щека Марины становилась совсем мокрой. Как хорошо оставаться живым, подумал я, а она ревет словно прощается навсегда, и сказал:
      - Перестань, мы совершенно отсырели. Дитер подумает, что и я плачу.
      - Я уже ушел, - сказал он, - я подожду... Валяйте. Сотрясайтесь в рыданиях и совокуплениях, мать вашу так и эдак! Но времени на это нет...
      Она уселась верхом на моих коленях. И переменила одну мокрую щеку на другую. Имели мы право, пользуясь словами Тармо, на личную жизнь?
      - Я увезу тебя сегодня к себе, - шепнула Марина по-русски.
      - Ты хочешь сказать, что Рауль в море? Это - предмет особого разговора, к которому, боюсь, придется привлечь и Дитера. Он надолго? Дитер?
      - Немецкий представитель на переговорах с Бахметьевым и свита, включая и ответственных за безопасность, уехали. Они засобирались, едва узнали об инциденте возле музея. Никто не хочет скандала. Они уверены, что это работа Москвы.
      - И я один из путаных аспектов этой работы?
      Марина кивнула. Я отстранился, упершись затылком в холодноватую стенку. Слезы стекали двумя потоками вдоль крыльев её набухшего носика.
      - Пфлаум оставлен специально?
      - Пфлаум обратился ко мне в "Каякасе". Бассейн предупредил немцев о готовящейся здесь заварухе, когда получил от меня информацию о вашем разговоре со Шлайном здесь, в студии. Когда немцы уезжали, Дитер остался и попросил свести с тобой. Это представлялось нормальным...
      - Значит?
      - Значит, ему приказано вступить в контакт с тобой. Немцы полагали, что покушения все-таки не будет, предотвратят. Эстонцы не смогли ответить немцам определенно, что же случилось с генералом Бахметьевым, и сообщить, кто действительно нападал. Генерал убит?
      - Хуже, - сказал я, не решаясь отереть её слезы подпаленным рукавом дохи. - Его украли.
      - Хорошо, что не вместе с немцем...
      - Немцев не крадут. Боятся. Крадут русских. Никто не заступится.
      - Ты, что же, теперь работаешь на патриотических началах?
      Она откинула голову, подтянула колени, оперлась руками о мои плечи и встала. На ней были фиолетовые колготки, шерстяная мини-юбка и спадавший с плеч свитер с глубоким вырезом. Потерла пальцы, испачканные об искусственный мех моей дохи. Внешней стороной согнутой ладони отерла щеки. Улыбнулась. Совсем не радостно. Информация, которую она передаст в Бассейн, охарактеризует наши отношения на данном этапе как вялотекущие. Я бы тоже назвал их так.
      - Бассейн вломился в наши отношения. Тебе велят расстаться со мной? спросил я.
      - Он вломился в них с самого начала, - сказала Марина. - Ты что, не догадывался?
      - Ты бросаешь меня?
      - Чтобы не обманывать ни тебя, ни Бассейн.
      - И Рауля?
      - Рауль - муж.
      Мурка со свалявшейся в перья шерсткой высунулась из ружейного чехла с отпрыском в зубках. Мяукнула. Нырнула за следующим.
      - Скоро вы там?! - заорал Дитер из съемочной-кабинета.
      Я обнял Марину за талию, и мы вышли к немцу, который смотрел приветливо и весело. В Легионе мы обычно оказывались с ним в одном отсеке казармы или в той же палатке - Дитер и я. А выпивали чаще втроем - за тентом или за выгородкой Рума, которому полагалось отдельное офицерское помещение
      - Что с генералом, Бэзил? - спросил Дитер, пожимая мне руку.
      - Захвачен, - сказал я.
      Марина, подрыгав ногами, сбросила туфли и забралась на диван с подушками, выставив нимфеточные коленки.
      - Где он теперь?
      - В подводной лодке мужа нашей гостеприимной хозяйки, в худшем для нас случае, или где-то в логове контрабандистов на берегу, в лучшем. Большего не знаю. Похищен - точно. Про лодку и логово - мои предположения... Бахметьеву нужна поддержка. Генерал в аховом положении, предан всеми.
      - Кроме тебя? - сказала ехидно Марина.
      - Что нужно сделать, Бэзил? - спросил Дитер, вежливо улыбнувшись ей.
      Мурка развивала экспансию. Теперь она появилась с котенком в съемочной-кабинете.
      - У нас здесь что - совещание? - спросил я. - Или сговор?
      - А чего бы ты хотел? - откликнулся Дитер
      - Сговора. У меня нет официальных полномочий. Думаю, что и у тебя Дитер. У Марины их тоже почти нет... Давайте скажем это друг другу вслух. Для вас я в любом случае - не сторона для переговоров. Я - наемник. Мне заплатили за работу. Которая оказалась мне не по зубам. Больше того, мой план провалился полностью...
      Мурка притащила второго. Дитер и Марина пристально наблюдали за проявлениями материнского инстинкта. Наверное, я действительно выглядел жалко. Они искали повод не смотреть в мою сторону.
      - Ну, хорошо, - сказал я. - Забудем об этом... Русские три с лишним часа назад сообщили местным властям, что в отношении генерала Бахметьева совершен захват, а не покушение. Попросили немедленно блокировать выезды из города, ещё до выяснения обстоятельств происшедшего у музея...
      Я не упомянул Лохусалу. Марина, вне сомнения, держала постоянную связь с Раулем. А я не представлял себе задачи, которую она выполняла на данном этапе событий. До сих пор только контролировала действия Шлайна и мои. Что - теперь?
      - Звучит неубедительно, - сказала Марина. - Зачем Дубровину просить о перехвате похитителей, если он знал, к чему идет дело и способствовал преступлению? В том, что водили за нос тебя, Шемякин, и твоего оператора Шлайна, есть и его вклад!
      Появился третий котенок. Мурка складывала детенышей на вязаный половичок возле дивана, на котором возлежала Марина.
      - Это только предположение, - сказал я. - Я первый, кто узнал о похищении. Я позвонил русским и предложил им обратиться в полицию, чтобы организовали перехват. Меня в полиции не стали бы слушать. Да ещё и засадили бы на всякий случай... Дубровин подтвердил, что он немедленно после моего сообщения попросил местных насчет перехвата. Куда ему было деваться? Это - понятно?
      - Дубровин подтвердил, Дубровин звонил... Вот и вся твоя цена, Бэзил, и твоей третьей России, - сказала пренебрежительно Марина, опуская ноги, чтобы, сев повыше, удобнее следить за манипуляциями Мурки-мамаши.
      - Давайте без перехода на личное, - предложил Дитер. Он подошел к лежбищу котят и сломался пополам над влажными черными детенышами. - Им молоко, наверное, нужно? А?
      - Им дом нужен, - сказал я. - Беженцы.
      - Ты можешь утверждать, что блокировка побережья береговой стражей действенна? - спросила Марина.
      - Вот именно, - откликнулся Дитер. Он влез в холодильник Тармо и принялся вышвыривать в мусорный контейнер банки с засохшей горчицей, недоеденные консервы и пакеты с прокисшим молоком. Разыскивал съестное для Мурки.
      Марина достала из сумочки мобильный телефон.
      - Слушай, - сказала она по-эстонски в откинутую крышку трубки, видимо, одному из носителей белесых бакенбард, - купи в ближайшей лавке молока и сырого мяса двести-триста граммов. Говядины. Или фарш в упаковке. Бывает такой, кажется, из индюшки. Принеси мне к машине... Конец связи.
      Она защелкнула крышку телефона.
      - Спасибо, - сказал я.
      - С твоего разрешения, я отвезу выводок дочери.
      - Спасибо, - снова сказал я, стараясь не глядеть на нее. Она забирала прощальный подарок, так это следовало понимать. Хоть кошка устроилась.
      - Я все-таки не думаю, что блокада действенна, - сказал Пфлаум.
      - Это русское дело, и, чем бы оно ни кончилось, от этого Таллинну не горячо и не холодно, - сказал я. - Поэтому я и приехал сюда, к Марине. С одной просьбицей... С которой, однако, раз уж ты здесь оказался, Дитер, обращусь к тебе. Это делу полезнее... За выполнение просьбы я готов дать стоящую информацию. Но сначала хотел бы поторговаться.
      - Нет у тебя товара ни на обмен, ни под кредит на доверии! - сказала Марина.
      - Кое-что, наверное, найдется все же, я думаю, - возразил Дитер. - Я приобрету. Что в обмен просишь?
      - Я хочу, чтобы банда Чико Тургенева, если она преодолеет заслоны береговой охраны, пару дней не смогла выскочить из нейтральных вод к российской границе...
      - Об этом русских просить следует, - сказала Марина.
      - Об этом я прошу вас. Речь идет о Калининграде, о западном анклаве. Генерала повезут в том направлении... Захват заказан тамошними воротилами. Им нужна фигура, в обмен на которую Москва согласиться отдать некую личность, сидящую в Лефортовской тюрьме в Москве. Я прошу обеспечить блокаду со стороны открытой Балтики. Если Чико наткнется на западный бредень, он поймет, что к Калининграду просто так, через открытое море в западном направлении, ему не проскочить. И он вернется, если вышел в море, или, если ещё не вышел, заляжет в убежище. Немедленно начнет искать проходы. Высылать людей на разведку. А если они зашевелятся, высунутся из логова, то вытянут меня к Чико.
      Я всматривался в лицо Марины. Отлавливать будут "Икс-пять", за штурвалом которой, если в подлодках они имеются, - её муж, Рауль Бургер. Где теперь эта лодка - идет в море? Или Рауль, лежа на грунте, ждет сигнала, чтобы принять "груз" и уже потом нырнуть под морскую границу?
      Марина встала с дивана, прошлась по съемочной-кабинету, рассеянно взглянула на фотографии, разбросанные на столе.
      Наверное, наша дочь будет красивой. Моя и её дочь. И Рауля, формально, конечно. Я-то не существую.
      - Ты заплатишь за это любую цену? - спросил Дитер.
      - Какую смогу.
      Он долго набирал номер на своем мобильном. Ответили ему немедленно. Я плохо понимаю по-немецки. Дитер говорил быстро. Через две минуты разъединился.
      - Они могли бы сделать это, - сказал он.
      - И слава богу, - сказала Марина. - Немцам ближе всех.
      - Не только, - сказал Дитер. - А теперь я хотел бы поговорить с Бэзилом с глазу на глаз. Мадам понимает, что это - не личное?
      - Мадам понимает, - сказала Марина. - Я займусь кошечкой и котятами.
      Она сгребла плед с секс-дивана, свернула его в подобие большого кулька и побросала туда котят. Мурка, предательница, задрав хвост, терлась о её фиолетовые колготки.
      - Покормлю кошку у себя дома, - сказала Марина. - Ключ положите под коврик у входа.
      Я представил, как она, отправив своих орлов отвозить кошек, засядет за стенкой с магнитофоном. Подслушивать мои разговоры на этот раз с Дитером...
      "Раймон Вэйл" показывали восемнадцать тридцать. До появления Шлайна, если он приедет, оставался час.
      - Скажи ободряющие слова Ийоханнесу Эйковичу, - попросил я Марину.
      - Это кто же такой?
      - Таксист, арестованный вами, - сказал я. - Придумай что-нибудь для него. Пусть спокойно ждет меня.
      Развешанные пленки вздыбило сквозняком. Они опали и продолжали раскачиваться, когда за Мариной хлопнула деверь.
      - Полагалось бы выпить за встречу, - сказал Дитер. - В холодильнике только джин, я видел. Как ты?
      - Насчет джина?
      - И насчет джина, и как ты вообще, старина?
      - Как видишь. Не столь радужно, как в последний раз в Лейпциге.
      Дитер отглотнул из запотевшей бутылки, отер горлышко ладонью и протянул мне. Пойло слишком отдавало можжевельником. Этот сорт я не пробовал.
      - Итак, - сказал я.
      - Мой хозяин, - сказал Дитер, - считает удобным по делу Бахметьева работать опосредованно. На данном этапе никто не может сказать, кто в Москве за и против кого в этом конкретном случае... Катавасия же вокруг Бахметьева и ста пятидесяти бочек с дерьмом хозяину интересны...
      - Это - политика, Дитер. Не развивай свои идеи... Мне наплевать. Назови цену за твой второй звонок. Вот и все.
      - Посредничество между твоим хозяином и мною. Я посредничаю между своим хозяином и тобою. Прямого контакта между боссами не будет. Это страхует от скандала, если до него дойдет. Это не недоверие к людям из Москвы. Скорее недостаточная близость двух заинтересованных сторон в том, что касается понимания профессиональной этики... Я повторяю то, что сказали на другом конце провода.
      - Это опять политика, оставим маневрирование боссам, Дитер. Мы технари, нас выбрали потому, что официально мы никого не представляем, от наших действий при необходимости легко отмежеваться, нас можно бросить.
      - Мы не существуем, согласен, но меня не бросят, - сказал Дитер.
      Меня-то уже бросили, подумал я. И спросил:
      - Начинаем тогда?
      Он снова набрал длинный номер на мобильнике, спросил и ответил, опять спросил и опять ответил.
      - Сделано, как ты просил, - сказал Дитер, разъединившись. - Со стороны открытой Балтики мониторинг любого судна обеспечен. Ни одно не выйдет за пределы эстонских территориальных вод без отслеживания. Отбой дадут, когда для вас прояснится обстановка.
      Он носил дорогое просторное пальто на меху. Зная Дитера, я был уверен, что купил он его за счет нанимателя, сославшись на климат в стране, куда приходилось отправляться. Застегиваясь, уже в дверях, Пфлаум сказал:
      - Звони мне в "Каякас". Комната двадцать два.
      Я глотнул из бутылки, набрал на телефонном аппарате Тармо свой московский номер. С удовольствием выслушал десять безответных сигналов вызова.
      Студия Тармо позволяла Ефиму набегаться всласть. Он снова вырядился в кожаное пальто дешевой свиной кожи, длинные полы которого путались между косолапивших ног. Как обычно, не поздоровавшись, он схватил волосатой ручищей недопитую бутылку с джином и несколько раз приложился к ней. Каждый раз, отпив, он рассматривал посудину на свет. Не найдя в карманах носового платка, уткнулся в подкладку своего картуза "под Жириновского" и чихнул.
      - Будь здоров, - сказал я. - У тебя новые очки?
      - Да, старые треснули... Какие новости?
      - Боюсь, никаких особенных. Я уложил на крыше шестиэтажки куклу, подставленную Тургеневым. Вот и все достижения... Да ты, наверное, это и без меня знаешь...
      Ефим повесил голову, рассматривая ботинки.
      Я дернул его за рукав. Он поднял глаза за стеклами очков. Я сделал знак: возможно подслушивание. Достал из кармана вельветовых брюк кассету, отснятую "Яшихой", и сунул в блинообразную ладонь Ефима. На клочке бумаги, взятом с письменного стола Тармо, я написал: "Пленка со сценами увоза генерала. Оператор моего лейпцигского источника, а именно Дитера Пфлаума, предлагает сотрудничество по цепочке Шемякин - Пфлаум. Пфлаум здесь".
      Ефим поднял большой палец.
      - Можно работать, - сказал он. - Тебе не кажется, что тут душновато?
      На улице уже стемнело. Дом полыхал освещенными окнами.
      Ийоханнес Эйкович дремал в машине, зажегши подфарники. Уткнувшись радиатором в багажник его "шестерки", стояла темная "Вольво", за рулем которой сидела Марика. Я не стал спрашивать Ефима, как она ухитряется водить машину со своими протезами.
      Шлайн потащил меня по асфальтовой дорожке вокруг дома, по своему обыкновению зацепив под локоть.
      - Новости такие, - сказал я. - Надежда на местную блокаду никудышная. Однако пфлаумовское начальство обещало контрольное наблюдение со стороны открытой Балтики на пару дней... Чико решит, что это подготовка перехвата, тормознет вывоз генерала в западном направлении, в сторону Калининграда, и примется выжидать, искать иной путь или, скорее всего, предложит провести обмен Бахметьева прямо здесь, в Эстонии. Значит, ему придется посылать людей на контакты, за пищей...
      - Надеешься ухватиться за их хвост и выйти на логово банды?
      - Уже ухватился, - сказал я. - Кто такой Вячеслав Вячеславович?
      Ефим подумал.
      - Резидент военной контрразведки по Калининградской области. Крутой господин с большущими друзьями в Москве. Герой, имеет боевой опыт... Карьера пошла после спасения во Вьетнаме каких-то документов при налете на базу, где он находился, сайгонской шпаны. Потом Германия. Прихватил оттуда на поселение в Калининград группу офицеров, молодых провинциалов, лично преданных. Один из лидеров партии Балтийской республики, поборник немедленного провозглашения её порто-франко, на манер Гонконга до возвращения Китаю...
      - Как это совместимо с его должностью?
      - Уже не совместимо. Уволен со службы несколько месяцев назад.
      - Чего же Дубровин трясется? Почему этот тип командовал на совещании в представительстве "Балтпродинвеста"?
      - Значит, имеет ещё власть... Один звонок Вячеслава Вячеславовича в Москву, и Дубровина отзовут с хлебного места. Это - раз. Совещание носило неформальный характер, поскольку ты и сам - неформал. Это - два. В Москве большая разборка. Дубровин доносит туда, что взрыв, похищение Бахметьева, вся эта сумятица и беспредел - результат усилий молодцов Вячеслава Вячеславовича. Это - три. Твоя фотопленка очень кстати. Это уже четыре.
      - Банда Чико выполняет заказ Вячеслава?
      - Его. Дубровин сказал мне, что команда Тургенева на самом деле состоит из восьми человек. Шесть прежних, про которых мы знаем, включая азериков, плюс ещё два, формально это личные телохранители Чико, а на самом деле они приставлены, видимо, к генералу. Кукла, которую ты уложил, залетная, нанята в Пскове, подобрали дурачка... Она не в счет. Так что потерь у Чико Тургенева нет.
      - Какую же позицию занимает Дубровин?
      - Дубровин вел игру. Вернее, игры, несколько. Ему удобнее быть в курсе задумок Вячеслава, как ты его называешь... Расчет делался на то, что выкрадут тебя, Бэзил. Вячеслав обсуждал такую возможность с Дубровиным. Он говорил, что ему нужно похищение... Для обмена и скандала, для шумихи...
      Я расхохотался.
      - Чего ты ржешь? - спросил Ефим, подталкивая меня вперед.
      - Отлегло от сердца, - сказал я. - Облапошили не только меня, а всех вас, паршивых начальников! Вы подставляли меня, а Вячеслав подставлял вас. Пока вы заигрывали с Вячеславом, он согласовывал свои действия с кем-то еще...
      - Теперь все согласовывают свои действия с кем-то еще, экая невидаль, цена-то на все свободная, - сказал Ефим, двигаясь в обход вокруг дома. Одно неясно, почему, взяв генерала, они не убили тебя?
      - Еще убьют, - сказал я. - В этом твой последний шанс, Ефим.
      - Мой? Не наш? - спросил он.
      Вечернее освещение улицы не давало возможности разглядеть лицо человека, желающего разделить мою участь.
      Глава пятнадцатая
      Государственное преступление
      В тусклом свете фар "шестерки", у которой, наверное, давно отощал аккумулятор, определить, какие именно деревья выросли вокруг одноэтажной "Каякас", было невозможно. С тех пор, как мы в последний раз ночевали в этой гостинице с Мариной в эпоху её первого эстонского адюльтера, появилось ещё и просторное крыльцо. Под желтым светом его плафонов Дитер Пфлаум, ссутулившись и раскорячив руки, будто перехватывал баскетбольный мяч, от первого лица, говоря словами Маяковского, предлагал пухленькой администраторше невозможное. Она отрицательно покачивала взбитым коком на уровне галстучной заколки долговязого Дитера. Возможно, он насмотрелся фотографий в студии Тармо, выпил в баре и окончательно разогрелся. Толстушка, прикрываясь прижатым к груди портфельчиком, расчетливо пятилась к двери.
      Объезжая на стоянке внедорожник "Опель Фронтир" с лейпцигским номером, Ийоханнес Эйкович уважительно крякнул.
      - Дойчланд юбер аллес, - сказал он, вывихивая шейные позвонки, чтобы оглядеть красавицу-машину со всех сторон.
      Высоко следовало оценить и хозяина. Он ловко скрыл броский автомобиль возле школы, в которой снимал помещение под студию Тармо. Машину ни я, ни Ефим не заметили.
      - Вон его владелец, - сказал я Ийоханнесу Эйковичу, выбираясь из "шестерки", и обошел с тыла лучшего кригскамарада в мире.
      - Этот господин из двадцать второй комнаты? - спросил я девушку из-за плеча Дитера.
      - Кажется, да.
      - Он не предлагал вам купить столовые приборы с клеймом этой гостиницы? А наволочку и полотенце с метками? Нет? Сейчас предложит... Спросит пятьдесят крон. Я сам не прочь взять вещи за такую цену, но все же боюсь продешевить, а? Теперь я понимаю, зачем он ворует. Чтобы соблазнять хорошеньких, как вы... У этого человека ничтожные командировочные. Все, чем он может угостить даму, это "Орбит" без сахара... Вы уйдете со мной. Я ваш благородный спаситель.
      Она прыснула, нырнув подбородком за портфельчик, и, обогнув меня, выскользнула в холл гостиницы.
      - Шайзе1! - сказал Дитер на всякий случай, поскольку ничего не понял. Его развернуло за мини-юбкой администраторши, а увидел он меня.
      - Смирно! - скомандовал я. - Отделение! В бордель! Марш!
      Медленно-медленно, как водят на парадах Легион, подвывая его занудный строевой "Будэн", мы в ногу подошли к такси. Ийоханнес Эйкович распахнул заднюю дверцу "шестерки" и, вытянув руки по швам, рявкнул:
      - Хохахтунгсволь2!
      - Мерси, вье кон, вив ля Франс3! - откликнулся Дитер.
      - По пьянке он говорит только на французском, - объяснил я на русском таксисту-полиглоту.
      - Так на каком языке будем тогда разговаривать? - спросил Ийоханнес Эйкович по-эстонски, запуская двигатель.
      - Переведи ему, - сказал Дитер, когда мы сдвинулись с места. Беотийцы для полного наслаждения жизнью объявили патриотизм государственным преступлением. Так вот, в этой жизни я - беотиец, а не немец!
      - Кто такие беотийцы? - спросил Ийоханнес Эйкович. Он опять перешел на русский.
      - Вы, что же, понимаете и французский? - спросил я.
      - В этой жизни я кручу баранку, а в другой преподаю иностранные языки в школе... Так кто же эти беотийцы?
      - Греки какие-то, - сказал я. - Древние, разумеется. Вероятно, настаивали на альтернативной службе - заготавливать сено для боевых слонов, а Александр Македонский отказывал, гнал в строй, где дедовщина, неуставные отношения и все такое прочее. Бог с ними, с беотийцами... Рулите в Синди, улица Вяйке-Карья, и там, возможно, сегодняшней вашей работе конец. Хорошо?
      Дитер набрался в гостинице основательно. А, может, добавил к тому, что принял в Таллинне на дорожку или по пути, потому что продрог - балтийская погода переменчива. Снова стало промозгло, зябко. И в машине кригскамарад без промедления заснул. Минут двадцать придавил и я, так что, когда Ийоханнес Эйкович сбросил скорость, въехав в узенькую Вяйке-Карья, пробудился я свежим. И повеселел - нос щекотало уютным запахом дыма, стелившимся над крышей дома и палисадником Йоозеппа Лагны.
      Хозяин топил сауну.
      Красный и распаренный, голый по пояс, в пижамных штанах, с цепочкой и серебряным крестиком на подушечке седых зарослей на груди, Йоозепп, открыв, сказал:
      - Я думал, что вы приедете раньше, будете рады сауне. Однако, заждавшись, воспользовался сам...
      - Мне, право, неловко... Суета всякая задержала. Мне неудобно, конечно, что не предупредил. Но я привез друга. Не возражаете, если он переночует в той же комнате?
      Йоозепп, встав на цыпочки, высматривал за моим плечом машину, водителя и Дитера, отчаянно зевавшего в освещенном - по причине открытой двери салоне.
      - Тот, у которого судорога сводит челюсть, и есть мой друг, - пояснил я.
      - Тоже - француз?