- Хмонги, - говорит он мне. - Соплеменники... Я вам шапку дал, господин, на случай такой встречи. Она пропуск, сигнал, что "фаранг по приглашению". Парни хотели увидеть - кто сопровождающий...
      Другими словами, пограничный контроль хмонгов мы миновали.
      Я городской человек, в том числе и в Азии. Мой опыт в деревне прочесывание полей и селений, уставленных домами из бамбуковой дранки, пальмовых листьев и хрусткой глиняной лепнины. В Камбодже и вьетнамской дельте Меконга ради экономии, как говорится, живой силы и техники впереди легионеров запускали кхмерских наемников, после которых делать, в сущности, оставалось нечего. Армия Аттилы, говорил взводный Рум: впереди буйволы с навьюченными поросятами и женщинами, захваченными впрок, позади затухающий пожар.
      Плоский мир заболоченных рисовых чеков, где далеко видно и без бинокля. С ним я был более или менее знаком. С миром гор - нет. Приходилось полностью полагаться на Та Бунпонга. Впрочем, пока я верил ему. Свел нас рикша в майке с надписью "Спонсор", а это значило, что хмонг имеет лицензию от опиумного князя на свою работу и я - под протекцией этой лицензии. В сущности, признал юрисдикцию воротил наркобизнеса.
      Закон, запрещающий выращивать опиумный мак, едва протащили через таиландский парламент только в 1959 году, после чего, успокоив западных интеллектуалов, про него забыли. И верно поступили. Половину доходов хмонгов, каренов и шанов, населяющих северный Индокитай, обеспечивал и обеспечивает опиум, а в труднодоступных урочищах - только он. О вождях горских племен создавали представление как о прожженных проходимцах, агентов разведок - либо ЦРУ, либо КГБ, либо Гуньаньбу, либо Интеллидженс сервис, обзаводившихся частными армиями на грязные деньги. Тонг Ланг Ианг, к которому я шел, старейшина "зеленых хмонгов", определенно окажется из таких. Агент, проходимец и главарь частной армии. Иначе его народу, блокированному в горах опиумными князьями и правительственными частями, которые тоже торгуют и тем же, не выжить. Для исполнения шпионских, негодяйских и прочих в этом роде функций соплеменники его и выбирали. Общая для всех справедливость и правда - где вы?
      "Зеленые хмонги" - зеленые потому, что основной краситель для домотканых штанов, курток, юбок, кофт, тюрбанов и торб таким и выходит из какой-то травы, русского названия которой нет. Сомневаюсь, чтобы нашлось английское или французское, а в латыни я не силен. Становища "зеленых" разбросаны по обе стороны тайско-бирманской границы, и на какой территории меня встретил Тонг, проверявший в чанах качество варева с красителем, его не беспокоило. Старик ходит в сопровождении трех молодцов, которые, как он говорит, спят у него в ногах, даже когда приходит одна из жен, в каждой деревне - своя и с детьми.
      Зачем он мне это сообщает, не трудно догадаться. И я говорю:
      - Тонг, я без оружия. Я разрешу твоим людям меня обыскать.
      Он вздыхает.
      - У тебя есть камера? Любая?
      - Нет.
      - Компас, карта или радио?
      - Тонг, я разрешу твоим людям обыскать меня.
      - Да, ладно... Как же ты без оружия?
      - У меня дело поважнее, чем стрельба.
      - Значит, торговля? Ну, хорошо... Пошли.
      Обходим хижину, возле которой висит на ремнях, перекинутых через козлы, черный хряк, его ноги не держат собственного веса. Два лохматых пса свернулись под ним, греются возле свиньи, уткнув морды в шерсть. В горах, на высоте за тысячу метров, заметно похолодало к вечеру. Телохранитель Тонга приносит французскую шинель образца пятидесятых годов, даже пуговицы на месте, но она не налезает, узка мне в спине, набрасываю внакидку. Не отказался бы и от перчаток. Вот где пригодилась бы ибраевская папаха, уничтоженная в туалете ташкентского аэропорта!
      - Смотри сюда, - говорит Тонг.
      Обширный распадок под кручей застилал километровой ширины красный ковер. Клубничная долина! Тонг настаивает, что раньше здесь были опиумные плантации, а теперь за счет клубники кормятся сто двадцать семей этой деревни, хотя видел я не больше десятка хижин.
      Ладно, потерплю россказни. Таков обычай - привирать. Та Бунпонг предупреждал о нем. К серьезному разговору подходят постепенно.
      - Передай там...
      Тонг делает ныряющий тычок ладонью куда-то за горы.
      - Передай там, вашим... за опиумом приходить ко мне не стоит... С этим, по крайней мере, здесь, все!
      Лицемерие - неразрывная часть вежливости. Да простят эту ложь Тонгу его горные боги.
      На краю деревушки, в двадцати шагах, ударили в тамтам, приставленный к большой хижине из бамбуковой дранки. Гул увяз в тумане. Та Бунпонг объяснил, что подают сигнал на общий сход, где пожаловавший с инспекцией вождь воздаст почести духам-покровителям урожая. Металлическая пиала со сладким клейким рисом, бамбуковая долбленка с самогонкой и букетик маковых завязей лежали на циновке перед жердями, на которых стоял плетеный сундучок-корзина. В ней и обитали "покровители".
      Величественным кивком отпустив меня, Тонг прошествовал к корзине. За ним потянулись тремя шеренгами мужички с винтовками и мачете за спиной.
      - Таким же ритуал был, когда выращивали опиум, - шепнул Та Бунпонг. Благодарили за хороший сбор сырца...
      Оглядываюсь на него. Улыбается хитровато.
      - Значит, выращивают где-то?
      - Пошли, пора устраиваться на ночлег, - ответил он. - Посторонним тут нечего делать. Я-то "красный хмонг", другого племени. Мешаем только... Серьезные разговоры завтра. Тонг просил сказать тебе... На рассвете. Потом попрощаемся, наверное.
      - Попрощаемся?
      - Мы с вами. Вы, я думаю, если все обойдется, отправитесь дальше с ним.
      - Попросить, чтобы оставили?
      Та Бунпонг слегка кланяется.
      - Меня послушают?
      Он опять кланяется.
      Вдали над горами гигантским светляком проплыл проблесковый сигнал вертолета. Мотора не слышалось, грохот умирал среди круч.
      - Патрульный, - сказал Та.
      Он расправил противомоскитную сетку над лавкой из бамбуковых бревен, выделенной нам для ночлега под открытым небом.
      - Что значит - патрульный? - спросил я.
      - Завтра вылетит снова. Высматривает скрытые делянки... А смотреть-то в других местах следует.
      - Где же?
      На лице Та Бунпонга появляется маска отчуждения.
      - Далеко отсюда, - говорит он.
      Это была тяжелая ночь. Согревались мы, прижимаясь спинами. Чужаков здесь не кормили, не поили и не пускали в дома. Но звездная крыша, всякий раз, как я просыпался от шума, визга и гвалта гулянки вокруг корзинки с духами-покровителями, захватывала воображение... Большая Медведица ползала здесь у горизонта.
      2
      "Далеко отсюда" оказалось в двух часах ходьбы по узкой тропке, проторенной между колючими кустами по склону горы так, чтобы с тяжелой заплечной корзинкой не приходилось штурмовать кручи. Крупная псина, похожая на кавказскую овчарку и чихуахуа сразу, возможно, помесь с той породой, которую вывели американцы для патрульной службы во Вьетнаме да бросили после ухода, неторопливо вышла и, сложив лапы, улеглась, перегородив тропу. Из кустарника кто-то окликнул на диалекте. Та Бунпонг коротко отозвался.
      - Поднимите руки, - попросил он. - Так полагается.
      Мягко, вприсядку свалившийся с дерева леший, обвешанный поверх то ли одежды, то ли формы пучками травы и веток, без проволочек обгладил нас обоих грязными руками по бокам, спине и груди. Вывернул сумку. Пока проверял меня, псина, потянувшись и зевнув так, что своротило челюсть, натасканно встала возле Та. Метрах в двадцати дальше, на склоне, поднимавшемся справа, пожелтевшие от надломов, набросанные ветки выдавали либо снайпера, либо пулеметчика, наблюдавшего из укрытия.
      - За мной, - приказал по-английски леший.
      Метров сто мы шли за ним, псина замыкала шествие.
      На аккуратной делянке, засеянной образцами опиумного мака, словно в академическом саду с плашками на английском и латыни, в позе доброжелательного монарха, отца своего народа и покровителя ботаники, принимал позы его величество Тонг Ланг Ианг, облаченный по случаю официальной аудиенции в оливковые штаны французского пехотинца образца полувековой давности и мундир с эполетами. Канитель, свисавшая с плеч, разнилась - справа длинноватая золотистая, слева - алая, да и эполеты не совпадали. Один был тайским парадным полковничьим, второй - лаосским, времен давно свергнутой монархии.
      Я проделал ногами движение, которое полагалось в Легионе после команды "Оружие на караул!" и, поскольку оружия действительно не имел, оттопырил ладонь у вязаного малахая.
      Утренняя поверка в сумасшедшем доме.
      Опиумный мак вокруг меня расцветал белыми, фиолетовыми и светло-желтыми бутонами.
      - Ты, Бэзил, - сказал вождь торжественно, - второй из России, кому показывают образцы лучших сортов. Мы приводим сюда проверенных людей. Та Бунпонг рассказал, что ты долго жил в Бангкоке и теперь вернулся делать с нами бизнес... Что ж! Ты видишь, что имеешь дело с правильными людьми и держишься правильной дороги...
      - Спасибо, Тонг, - сказал я. - Подарка у меня нет, прости. Но, может быть, ты примешь вот эти часы?
      Старого болтуна стоило вознаградить. Он выбрал верное слово - Второй. У Тонга здесь из России я действительно второй. Узнать бы, кто - первый.
      Немецкой фирмы "Эгана" механический хронометр я купил во Франкфурте, в аэропорту, на подмену поврежденных "Раймон Вэйл", которые оставил вместе с российскими и казахскими бумагами там же, в наемном сейфе аэропортовской камеры хранения. Несколько тысяч тенге, удостоверение кинолога южно-казахстанской таможни, комок рублей и блокнот, которые я заклеил в севастьяновском конверте банка "Пари-Ба"...
      Пришлось хронометр снять и почтительно, поддерживая ладонью левой локоть правой руки, вручить повелителю дань. Старикан жадноват и, вижу, подарку рад.
      - Тонг, - говорю я. - Пусть Та Бунпонг идет со мной. Мне нужен слуга.
      - Возьмем, - ответил Тонг. - Но мне придется послать по радио упреждение.
      Я понятливый. Конверт с десятью тысячами батов, приготовленный ещё для Огурца, стараясь действовать поделикатней, подсовываю под эполет с красной канителью. Не вынимая его, вождь и отец своего племени отдает короткий приказ конвойному.
      Как же усложнялись процедуры!
      Помниться, мне говорили, что раньше на этой тропе царила такая вопиющая неразбериха, что у визитеров не то что документов или рекомендаций - имени не спрашивали. От Чиенграя разрешалось двигаться в этот район без проводников, достаточно было купить место под тентом в кузове "Ниссана" наравне с местными... Беспорядок в охранной службе обошелся в начале девяностых в миллионы долларов. В Гонконге перехватили рыночного гения Сун Кха тайского банкира Сакчая Суваннапенга. По доносу платного осведомителя "полевого советника" Фонда ООН по борьбе с наркотиками Одда Хальема, который завербовал агента здесь, на этой дороге в горах. Должность "полевого советника", то есть оперативного сотрудника Фонда, заманчивой звездой мерцала когда-то в моих воспаленных мечтах по причине ооновского паспорта, а также высокого жалованья и практически неограниченных накладных расходов...
      В конторе майора Випола имелся компьютерный файл на Сакчая. Рекордом единовременной поставки героина до появления "гения" были 380 килограммов, перехваченных в конце 80-х в Нью-Йорке. Сакчай с побережья тайской провинции Чумпон ухитрился переправить на американский берег на деревянном траулере с перегрузкой возле Кубы, а, возможно и на самой Кубе, 670 килограммов! Рекорд остается не побитым.
      Арест Сакчая вызвал распад рынка Сун Кха. От общего дерева "семьи" отсохло несколько веток. Подпольная банда "Пылающих орлов", поставляющая героин исключительно высокого сорта "китайский белый", и легальная компания "Империя фюр", под прикрытием оптовой торговли мехами занимающаяся проталкиванием "популярных" сортов и суррогатов, выделились первыми. Сибирское направление - через "Золотой полумесяц", то есть Афганистан, Иран, Среднюю Азию и к Ледовитому океану в обход отлаженных перехватов, хотя и относительно новое, оставили за собой традиционные хозяева по причине неразборчивости к сортности потребительского рынка в Таджикистане, Казахстане, Сибири, Повольжье и дальше, в Восточной Европе. Моя слабая зацепка - околевший в Алматы удав и интерес Ибраева к краям, по которым я теперь перемещался, только подтверждали это.
      Сун Кха не конфликтовал с "Пылающими орлами" и "Империей фюр". Это означало, что у него самого едва-едва хватает товара для удовлетворения разрастающегося рынка. Предмет спора отсутствовал. Интересы не сталкивались.
      Размышляя обо всем этом, я расхаживал по делянке, трогая сыроватые с утра маковые бутоны. На некоторых уже вызревали коробочки с семенами. Действительно, подумал я, февраль начинается. Сбор урожая - вот-вот, а полным ходом пойдет в конце месяца и завершится в марте. Время усиливать охрану плантаций. Бои за урожаи между племенами не редкость. Тонг вырядился в мундир с эполетами, чтобы, разъезжая по деревням, сбивать мужичков хмонгов в охранные отряды.
      - Отправляемся в путь через полчаса, Бэзил, - говорит вождь.
      Он уже пересчитал купюры и вполне доволен. Я покрыл его расходы на выпивку и прочие увеселения минувшей ночи для деревни.
      И вдруг мне приходит невероятная мысль: вождь - сумасшедший. Сумасшедший болтун. Выживший из ума старик.
      По прямой в глубь Бирмы, то бишь Мьянмы, до опорной базы князя Сун Кха около шестнадцати километров. По прямой...
      Тонг, ставя меня в походный строй, потребовал дать обещание, что я буду хранить молчание, каким путем и каким транспортом проделаю путешествие. Если гарантий моего молчания у него нет, то - зачем дурацкое обещание? Все-таки он сумасшедший, думал я. Тащится в мундире через чащобу.
      Или валяет дурака?
      Горные джунгли, где бы ни приходилось в них углубляться, в Лаосе, северном Вьетнаме, в Таиланде, на севере Камбоджи и тут, в Мьянме, одинаковы, мне кажется. Абсолютная, оглушающая тишина. Упругая и неподатливая чащоба из смеси сушняка, жилистых лиан, цепких сучьев, корявых деревьев, прелых коряг, гигантских лопухов и чего угодно, покрывающих каждый миллиметр ландшафта, который невозможно увидеть. Небо тоже не разглядеть. Вверху либо заросшая круча, либо обрыв, по которому сыпешься вниз и растительность смыкается над головой... В Лаосе однажды я попал в патруль на слонах, которые с холмов съезжали на заднице, проламывая просеки.
      Местные говорят, что беззвучный и неподвижный лес полон жизни. Все, что способно защитить себя, а в горных джунглях на другое, кроме защиты, времени и не остается, втянуто в гонку за выживание. Животное, насекомое или растение, которое выбивается - отстает или обгоняет - из ритма неподвижности и тишины, немедленно съедается. Охранник, за которым я шел, подавал тому пример - жевал мелких кузнечиков, выпрыгивавших из-под ног. Отрывал голову и запихивал в рот...
      Не требовался, однако, особо изощренный слух, чтобы через десяток километров от выставочной делянки Тонга, вскоре после первого перекура на марше, услышать отдаленные рыки тяжелого грузовика. Через двадцать минут похода вонь дизельного выхлопа ударила в нос. По засыпанной гравием грунтовке лесовозы тянули связки тиковых бревен, судя по компасу, который я припрятал, на юго-восток, в сторону таиландской границы. Тягачи работали на дороге, проложенной вдоль горных потоков, через ущелья и с немногими перевалами, её легко обнаружить с воздуха, но на карте, я помнил, она не существовала...
      - Стой! - раздается команда по-английски.
      Один придерживает за плечи, второй туго, в три слоя завязывает мне черным шарфом глаза. Получаю в руки узел от веревки, на которой меня повели теперь в поводу. Вонь солярки, гравий под ногами, вопль осла, запах навоза, скрип телеги, волна теплого воздуха от трактора и рокот его мотора... Подсаживают, я чувствую, в трехколесный автомобильчик.
      - Отдохни часок-другой, - говорит Тонг.
      Повязку разматываю сам. Комната, видимо, в бараке из бамбуковой дранки и досок, крыша шиферная, лежит на стропилах, пол цементный, в зазубринах и трещинах. Примечаю мелкую стреляную гильзу, закатившуюся под плинтус возле окна. Гильза пистолетная, потускнела, видно, убирают помещение не часто. Два топорных кресла возле такого же столика, на котором эмалированный поднос с красными карпами, выписанными по дну, дешевый термос и мутного стекла стакан. Цинковая плевательница. В углу подобие дощатого алькова с москитником и куском фанеры, прикрытом домотканым рядном, вместо матраса. Окно без стекол, только ставни с деревянными жалюзи.
      Холодно, ветер гуляет из щелей между полом и стенками.
      Сажусь в кресло, вытягиваю ноги.
      Что дальше?
      Если я второй забредший сюда по делам человек из России, то кто первый?
      Набираю воздуха в грудь и ору:
      - Та Бунпонг! Та Бунпонг!
      Он отвечает из-за стенки:
      - Здесь я, господин Бэз... Ящерицы?
      - Можешь зайти ко мне?
      Он садится во второе кресло после третьего приглашения.
      - Вождь Тонг Ланг Ианг - сумасшедший?
      Ящерица действительно выползает на потолок, рывками передвигаясь на растопыренных лапках-присосках.
      - Тонг старый. Жизнь слишком быстро сделалось другой. Он чувствует, что время его доедает. Немного не в себе. Мундир и все такое... В восемьдесят завел очередную жену, говорит, что ребенок у неё от него... Старых людей мучат страхи. Из-за сексуальной немочи и боязни истратить деньги до наступления смерти... Почему вы спрашиваете?
      - Он сказал, что до меня приезжал один русский. Тоже плетет?
      - Это правда. Три месяца назад.
      - Ты его водил сюда?
      - Да, но только до Тонга. Адъютант князя встретил его и сопровождал.
      - Кто-нибудь записывает имена визитеров?
      Та Бунпонг никогда не смотрит в глаза. В горах считается невежливым пялиться друг на друга. Теперь смотрит.
      - Господин Бэз, я и ваше имя не помню.
      Молчим.
      - Хочешь, попей, - говорю я, кивнув на термос.
      Хмонг цедит желтоватый напиток с плавающими чаинками в стаканы.
      Обстановка, конечно, партизанская. Мне приходилось заглядывать однажды в подобный барак. В начале семидесятых. В группе наемников, высаженных с вертолета для захвата южновьетнамского красного шишки. Мебель одно к одному. Китайского производства термос, стаканы, поднос, плевательница. Обиход азиатского партизанского аппаратчика, у которого на мундире четыре кармана. По их числу у вьетнамцев различались тогда чины. Один - у лейтенанта, ну и так далее... Я ещё подобрал в бараке книжку на русском, из любопытства. "Вопросы ленинизма" Сталина. До сих пор помню прочитанную наугад строчку: "Имеются сумасшедшие, мечтающие присоединить слона, то есть Советскую Украину, к козявке..." Запомнил из-за слона и козявки. Книжку я хранил долго. И жалел, что не удалось поговорить с шишкой на русском. Сумел уйти... Но не в нем и его книге дело. А в том, что лежала эта книга на фотоальбоме и, когда я полистал его, на снимках шишка позировал с гостившими у него делегациями. Даже один французский сенатор попался.
      - Тут есть что-нибудь почитать? - спросил я.
      - Если желаете... Газеты на бирманском. Кое-что из документов Шанского государства. Не знаю. Зачем?
      - Скучаю... Когда встреча с князем?
      - Это Тонг устраивает.
      Библиотека, расположенная в этом же бараке, в торце, оборудована рядом с умывальной и пропахла сырой тряпкой. Подшивки газет свалены штабелем на металлическом столе вроде верстака под портретом Сун Кха. Лицо вождя Шанского государства не разобрать, но дикий глаз белого стройного скакуна, вздыбившегося, вырывая поводья из рук присевшего от восторга князя, сделан в фокусе. Видно, фотограф, угождая вождю, целил специально. Переворачиваю одну сырую подшивку за другой, легко расползающиеся на куски листы плохой бумаги испещрены бирманскими "бульбочками", но даты указаны и по-английски.
      Прехватываю снова пристальный взгляд Та Бунпонга. Азия прагматична. Он напрашивается на прямой вопрос: в чем дело? В принципе, ему давно не трудно догадаться - в чем.
      - Та, ты хочешь помочь мне?
      - Если приглашаете.
      Вот эта подшивка! Предпоследняя из всех. За октябрь прошлого года. Следующая идет ноябрьская, а декабрьская отсутствует.
      Та Бунпонг говорил о трех месяцах тому назад... Начинаю с сентябрьской. Примечаю, что фотографии печатаются только на первой полосе, поэтому перекидываю расползающиеся под рукой номера, не листая, один за другим. Делегация каких-то азиатцев с вождем... Делегация ещё каких-то азиатцев с вождем... Вождь отвечает на вопросы какого-то журналиста, судя по обложке, специально засунутого им в карман пиджака журнала, "Плейбоя"... Еще вождь с европейцем... Вождь с ансамблем песни и пляски неведомого освободительного движения...
      Я узнал его. Вождь и он, Первый. Здесь - Первый и Второй для меня в Казахстане. Расселись в топорных креслах, под флагом Шанского государства.
      Господи, помолился я, помоги мне выбраться отсюда. Теперь уж я Тебе точно отработаю, если оставишь живым хотя бы до Франкфурта.
      Взяв следующую подшивку, за октябрь, я тихо сказал:
      - Приглашаю, Та Бунпонг.
      - Сколько вы можете заплатить?
      - Я не сказал еще, что делать.
      - Я знаю...
      - Каким это образом?
      Хмонг соединил пальцы ладоней, поднял на уровень груди и мягко ткнул ими в мою сторону. Он принимал обязательство, не желая обсуждать остальное. Он согласен на вербовку, согласен получать, сколько я, как говорится, отстегну, если вообще расщедрюсь, и выполнять любую работу.
      Это тяжелейшие условия для работодателя. Ничтожная невнимательность к моральной оценке его услуг, случайная некорректность, и Та Бунпонг вправе предать меня. Шпионские вербовки в Индокитае специфичны. Присяга считается унижением: агенту предлагается подтвердить, что он сохранит верность, будто сомневаются в нем заранее. Оговоренное денежное вознаграждение - тоже: а если этой суммы не хватит, скажем, на похороны его высокочтимого отца, ответственность за достойную отправку которого к предкам вы тоже как бы берете на себя?
      Классический прецедент, на котором базируются отношения между оператором и агентом в Юго-Восточной Азии, в Европе вызвал бы недоумение. Однажды в Пномпене не отличавшийся в боевых разборках и потому испытывавший угрызения совести слуга бросился в горевший дом хозяина. Видимого смысла в этом не было. Добро практически погибло, дом сразу обрушился. Когда пепелище остыло, хозяин вспорол обуглившийся живот слуги. В желудке лежал передававшийся из поколения в поколение серебряный амулет семьи, который неминуемо бы расплавился, не проглоти его прислужник...
      Англичане первыми из белых разобрались в желтой душе. Агентов Интеллидженс сервис, перебежавших на сторону японцев в Индокитае во время второй мировой войны, трудно припомнить. А ведь исход её не сразу стал ясен.
      Может быть, когда-нибудь я прочту на Алексеевских информационных курсах несколько лекций по теме "Теория и практика этики шпионажа и контршпионажа в странах Индокитая". И, может быть, когда-нибудь вербовка Та Бунпонга станет центральным примером для разборки в моем мастер-классе. А пока, сняв октябрьскую подшивку с сентябрьской и открыв нужный номер, я сказал ему:
      - Та Бунпонг, этот номер газеты вырежи из подшивки и храни для меня до возвращения в Чиенграй.
      - Сделаю, хозяин...
      Он сообразил, что если будут обыскивать, то не его первым.
      Теперь я помолился, чтобы у Та Бунпонга не оказалось уже хозяина, на которого он начал работать ещё до встречи со мной. В этом случае мои секреты становились собственностью этого человека. Но выбора не было.
      Я отсчитал десять тысяч батов и протянул новому компаньону.
      - Купи новую одежду, еды и, если нужно, оружие, - сказал я. - У тебя ведь нет пистолета, один нож. Наберись сил и вооружись.
      - Я сильный, господин Бэз. Это большие деньги. На них я присмотрю добавочную партию "чарут". У меня большая семья... А оружие здесь мне не полагается. В Чиенграе обзаведусь. Спасибо, господин Бэз.
      Мы обменялись местным рукопожатием: соединив руки, подержали друг друга за локоть.
      3
      Князь невысок и внешне напоминает полковника Жибекова, даже походкой. Раскорячивает ноги, будто мешают распухшие гениталии. На нем заправленная в брюки солдатская гимнастерка. Воскового оттенка тени под узкими глазами, белая кожа и слегка тяжелый нос выдают южно-китайское происхождение. Он не шан, конечно, этот глава Шанского государства, который идет навстречу мне от массивного крыльца, обставленного по бокам старинными пулеметами "Браунинг М2НВ" с заправленными патронными лентами на станках для стрельбы по самолетам...
      Это первые впечатления, когда с лица смотали черный шарф. Привыкнув к свету, примечаю, что принимают меня во дворе, окруженном с трех сторон одноэтажным подобием дворца. Что за спиной - не знаю. Сун Кха делает приглашающий жест в сторону вырубленной из тикового ствола скамейки под навесом и разваливается на ней первым. Сбрасывает обувку с левой ноги, запихивает её под ляжку правой, которая остается на земле и обутой. Обращаю внимание, что в лишенном тротуаров, пыльном и грязном Хомонге, как называется столица, у него до блеска начищенные черные штиблеты с резинками по бокам.
      Не сажусь. Иначе окажусь с той стороны от князя, в которую выставлена его ступня в белоснежном носке. В Индокитае вытягивать ноги в чью-то сторону или, тем более, выставлять пятки - уничижать, почти что плевать в человека. Я и разговор не начинаю из-за этого. Стою и молчу.
      Солнце высоко, но холодно почти как ночью. Шинельку, выданную Тонгом, внакидку носить неприлично, я её оставил в бараке для приезжих, на мне хлопчатобумажная рубашка, поношенный галстук, полотняный мятый костюм кремовые пиджак и брюки на пару размеров больше, чем надо. Что нашлось в запасниках протокольного отдела управления, как оно здесь называется, дружбы между народами. Про ботинки и говорить не хочется. Те самые, в которых отшагал два десятка с лишним километров местным лесом.
      Одежка не греет. А на князя слуга в кителе с золочеными пуговицами и черных штанах набрасывают военного покроя полупальто... И в этот момент мне подсовывают сзади стул, подбив его краем коленные суставы. Практически я шлепаюсь на жесткое сиденье.
      - Я повешу вас, господин Шемякин, - по-английски говорит князь таким тоном, словно приглашает выпить с ним чаю. - Старый Тонг спятил... Только поэтому вы оказались в моей столице. Всем известно, что вы работали в сыскной конторе у Випола, вы - наемник, практикующий юрист...
      - Практикующий адвокат, ваше сиятельство, - сказал я. - Но это не важно.
      Сун Кха закуривают "чаруту". На безымянном пальце левой руки он носит серебряное кольцо с кровяником, обрамленным монограммой военной или полицейской академии. Формально Сун Кха - гоминьдановский генерал, покинувший Китай после коммунистической революции. Поскольку прошло более полувека с тех времен, кто докажет обратное? Скорее всего, вышел в эти горные края в середине пятидесятых в чине младшего лейтенанта, а то и сержанта.
      Раскурив сигару, он с ленцой интересуется:
      - Что значит, неважно? Вам не дорога жизнь?
      - Не важно, в какой должности меня повесят, ваше сиятельство. Жизнь свою я не очень люблю, но надежду на её улучшение - да. Однако, я ломал ноги на колдобинах и продирался по чащобам не для устройства собственной казни. Думаю, эту заботу лучше отложить. Есть другая, поважнее. Я привез привет от человека, у которого околел удав. Смерть удава - вот моя забота.
      Когда он смеется, над мелкими ровными зубами обнажаются розоватые десны.
      - Только привет?
      - У меня, князь, кроме репутации, ничего нет, - сказал я грубо. - Вы, что же, хотите, чтобы я тянул с собой верительные побрякушки через несколько границ в Азии, потом в Европе, потом снова в Азии? Да и отсюда на север ваши люди ходят в Сибирь через Афганистан и Таджикистан с шанскими паспортами, что ли? Покажите мне один, я потом расскажу о нем в консульском управлении какого-нибудь министерства... э-э-э... дружбы народов какого-нибудь государства.
      - Ну, хорошо... Докажите, что вы от человека с удавом.
      - Я знаю, откуда удав.
      - Откуда же?
      - Эти сведения принадлежат не мне, князь. Думаю, достаточно и того, что я перед вами. Разве это не ответ на вопрос? Больше мне добавить нечего. Я уже сказал про свою репутацию.
      - Ну, что ж... Проявим к ней уважение. Вас расстреляют.
      - И вы потеряете друга и партнера.
      Он опять обнажает розоватые десны над мелкими зубами. Но это скорее оскал, чем смех.
      - Не подпрыгивайте, Бэзил Шемякин. Вам не допрыгнуть... Вы мне не ровня! Не наглейте! Или добиваетесь все-таки повешения? - говорит он.
      Я закидываю ногу на ногу. Пыльная потрескавшаяся бутса раскачивается перед князем.
      - Ваше сиятельство, я говорил не о себе. О владельце удава... Рептилию извел человек, который почти захватил власть в организации. Его и его сторонников раздражает необходимость оперировать с низкосортными марками или суррогатами. Они хотят "китайский белый"... Они хотят, чтобы вы давали его, или уйдут к другим поставщикам.
      Вру напропалую, а радость переполняет меня вопреки перспективе повешения или расстрела. Сун Кха говорил об удаве, говорил без видимого удивления. Значит, подарок действительно от него. Значит, я связал концы с концами для Ибраева!
      - Ну, хорошо... Когда и где вы имели последний контакт с владельцем удава?
      - Исключительно для вашего сведения, ваше сиятельство, - сказал я. Разговор с клиентом состоялся в государственной тюрьме города Астаны тридцать первого января, в понедельник. Клиент... э-э-э... временно находился там.
      Ложь полагается дозировать правдой, как терпкое вино минералкой, лучше проходит. А где же ещё я последний раз беседовал с Иваном Ивановичем Олигарховым? На скаку по прогулочному двору ибраевского сизо.
      Князь отбрасывает окурок "чаруты" и щелкает пальцами.
      Два бойца с "калашниковыми" за плечами ставят между нами столик со скатертью в красную клетку. Девица в белой кофточке, под которой просвечивает бамбуковый бюстгальтер, и длинной черной юбке, встав на колени, расставляет на нем алюминиевые тарелочки с закусками. Третий боец сует мне в руки запечатанный глиной горшок. Это - самогон, который тянут через бамбучину и, желательно, из вежливости сразу до дна. В Легионе напиток назывался "шум-шум". После первого глотка пылающую гортань будто затыкает пропитанной сивухой тряпкой. Совершенно не дышится.