- Луна будет, - громко возвестил я. - Богиня ждет его в своих светлых полях. Готовьте тело!
      Все бросились на колени, вознося руки к небу.
      Ликбез
      Кино продолжалось. Наплыли серые кочки, перевязанные веревками, юрты. На зеленом языке пологого склона они разбросаны, как шляпки грибов. Семейно! Между ними толкутся всадники, деревянно прыгают стреноженные кони, ползают пестрые букашки людей. Праздник!
      За тонкими стенами идет великий совет. Выбирают богиню. И молодежь хочет знать ее имя, чтобы первыми разнести новость по всей степи. На совет собрались старейшины родов - цвет и сила этой бескрайней земли. Ровная, как стол, она и людей породила себе под стать. Лица беседующих площе тарелки, а бритые желтые головы лишний раз подчеркивают их серийность, но это только первое впечатление.
      Старейшины ждут прибытия владыки степи, старого Бока, без которого не может начаться церемония. И хоть давным-давно все оговорено и решено, ритуал нарушать нельзя. Закон есть закон. К стойбищу, не торопясь, плывет тучка, черной кляксой опускается на землю у войлочной стены юрты. Конвой! Косяк из двадцати жрецов выплыл на тихую охоту. Нервный разряд пробегает по толпе, передергивает ее и отбрасывает на несколько шагов от опасного соседства.
      - Слетаются вороны, - шепчут люди друг другу. Жрецов не любят.
      - Помолчите, - предостерегает кто-то. - Если прибыли тишайшие - значит, скоро будет Бок.
      Бока уважают. За непочтение можно скоренько получить волкобоем в лоб. Все притихают. У входа в юрту совета, подбоченясь, застыли три красномордые детины - глашатаи. Высокие белые шапки с широкими полями делают их крупные тела еще более внушительными. Они нараспев выкрикивают имя прибывшего высокого гостя. Затем ловко вскидывают длинные черные трубы и изо всей силы дуют в их кожаное нутро. От злой натуги что-то пищит у них в заду, но парни мужественно выжимают последний вздох из своих насосов. Пиявки, нагло присосавшиеся к их посиневшим губам, высокомерно ревут: "У- у- ур. У-у-ур". Тоскливый, тягучий рев заполняет стойбище. "Ну и ну! - ужасаюсь я. Серенада голодных коров на общественной живодерне". Но гость доволен.
      В полумраке жилища уже собралось около двадцати старцев. Время и ответственность наполнили их глаза пустотой выжженной земли. Их удел властвовать. Почти нет бородатых. Голомордые. Лишь у двоих свисают с подбородков куцые хвостики. Старики с удовольствием поглаживают их. Нянькают. Снаружи опять истошно ревут трубы. Откинут полог, вошел новый гость. Он мал ростом, и даже огромная шапка из красной лисицы не делает этого коротышку величественным. Человечек сдергивает с лысого черепа шапку и низко кланяется всем. "Мир вам, вожди", - спокойно говорит он. Все неуклюже встают и кланяются ему.
      Это Бок. У него густая седая борода, чуть окрашенная желтизной у рта, и цепкий, зоркий взгляд, вмиг охладивший веселье, царящее за столом. Борода лежит на его груди пышно, как сало на прилавке у хохла. Волной! Так и хочется подойти, погладить ее и сказать: "Гут!" Старика усаживают на почетное место и, кланяясь, подают чашу с напитком. Твердой рукой он принимает ее. Все садятся. Сурово глядя на собравшихся, Бок поднимает сосуд.
      - Вожди, - начинает он, - нет ничего опаснее, чем непочтение к старшим. Но более страшное - непочтение к богам. Наша жизнь и наша смерть в их руках. Боги создали этот мир, чтоб мы жили и плодоносили в нем, и, как родители, ждут от нас смирения и любви. Мы собрались здесь, чтоб определить род и ту, которая будет угодна богам и сделает их щедрыми. Назовите имя рода, имя женщины, которая станет заступницей и нашей богиней. Все ждут. Имя, вожди! И пусть та, которая носит его, будет достойна своей великой участи. Я все сказал! - И он до дна выпивает чашу.
      "Хорош! - уважительно думаю я о старике. - Говорит, как печатает. Истинный вожак!" Старик, длинный, как коломенская верста, с двумя страшными желтыми зубами, случайно забытыми временем у него во рту, тянет иссохшую руку. По жилистой шее патриарха, чмокнув, с шипением проходит острый локоть кадыка и, выбив писклявую пробку из тесного горла, поднимает снизу торжественное слово.
      - Вожди, - пищит старый вьюн, прилаживая руку к тому месту, где у него когда-то билось сердце, - кто видел орла, тот знает мужество. Кто слушал мудрого, тот не захочет больше говорить. Мы знаем грозную силу богов и их великую милость.
      Что-то засипело в горле старого Цицерона, но он справился и, почти умирая, выкрикнул:
      - Род и женщина уже выбраны, великий вождь!
      Все с почтением смотрят на местную окаменелость.
      - Пригласите верховного жреца! - приказывает Бок.
      Ярко ударил свет, откинулся полог, мелькнула мокрая спина глашатая, и вошло новое чудо. Высокий тощий мертвец с зеленым морщинистым лицом, еще не тронутым распадом, величаво вступил под хрупкие своды земного помещения и, низко поклонившись собранию, холодно застыл, опершись на крепкий посох.
      - Скажите имя тому, кто служит, - проверещал он.
      - Род Талой воды! Женщина Эль! - торжественно просвистел Цицерон.
      - Ху! - выдохнули старцы и, приложив руку к сердцу, склонились перед желтой бочкой жира, с хрипом дышавшей в углу, - главой рода Талой воды.
      - У богини сто родов и сто имен, - шипя, продолжает живой труп. Последнего не знал никто. Сейчас его узнают все! Я иду за ней!
      "Ну и рожи! Паноптикум! - зябко поеживаюсь я. - Где они их только откапывают? Такие шедевры засаливать надо, а потом показывать за деньги. А этот еще и шипит. Рептилиус самус!"
      - Празднуйте, вожди, - разрешает Бок. - Славьте богов и новую богиню Эль, да будут дни ее долги! - и весело возносит вновь наполненную чашу.
      У юрты жрец высоко поднимает жезл и с силой вонзает его в землю.
      - Род Талой воды! Женщина Эль! - возвещает он. - Идите и скажите всем: у нас есть богиня!
      Толпа выталкивает молодого человека. Это Энк. Он вырывает жезл из земли, целует. Потом привязывает к нему белый конский хвост (знак важной вести) и, вскочив на угольного Буцефала, уносится в степь. Все бросаются за ним.
      Следующий кадр снят с высоты птичьего полета. Видна мчащаяся большая группа всадников. Камера поднимается выше, и группа превращается в движущееся пятно, за которым тянется пыльный шлейф, разделяющий степь надвое. Камера стремительно падает вниз. В кадре оскаленные морды животных. Пыль! Храп! Полные азарта лица сияют. Впереди несется юноша с жезлом. Бьется и трепещет конский хвост, стегая юношу по лицу, да горят золотые рога на вершине жреческого посоха. Черная глыба зверя, несущая юное тело, вытянувшись, летит в бешеном ритме безумной скачки. Паровоз! Не хватает только свистка.
      Вдали показывается юрта. Из нее, заслышав топот, выбегает девушка лет семнадцати, за ней спокойно выходит пожилая женщина. К ним с воем несется пыльная лавина. Вот первые конные уже достигли юрты, перестроились и, не сбавляя темпа, начинают кружиться вокруг нее. В живой поток вливаются все новые и новые всадники. Скачущие образуют круг, внутри которого стоят женщина и девушка, зажав руками уши. Хрип, скач, крик! С птичьего полета виден бешено вращающийся хоровод вокруг белой юрты. Пестрое колесо без спиц. Из этого вертящегося механизма высоко в небо поднимается столб пыли. Дымный знак, похожий на взрыв или палец. Перст судьбы!
      Раздается крик. Все осаживают коней. Секунда - и всадники уже стоят на коленях. Юноша с размаху втыкает жезл прямо под ноги женщин. Он впивается в сухую землю злой занозой и стоит гордо, не шевелясь. Лишь клубящаяся пыль оседает на золотые рога и растрепанную бахрому конского хвоста. Женщины ошеломлены. Мать опускается на колени и целует ноги дочери. Девушка растерянно оглядывается вокруг. У ее ног покорные люди. Она богиня!
      "Ур, ур, ур", - слышится вдали. Это приближаются жрецы. Спешиваются. Четверо растягивают большое белое покрывало, в середине которого вышита золотая луна. Перестав уркать, труба раскатисто ревет: "У-у-ур! Свершилось!"
      Жрецы набрасывают покрывало на девушку, и она стоит, облитая белым, и только на голове сияет золотой зайчик, тайный знак, веселый вопрос светила к новой богине. Две мрачные тени, размотав тонкий шнур, начинают мерно ходить навстречу друг другу, обматывая богиню золотой нитью. И вот она превращается в белый кокон, туго спеленатый золотым лучом. Солнце победило. Кокон осторожно укладывают на носилки. В колыбель, из которой однажды появится удивительное создание. Бабочка, прекрасное существо, которому будут поклоняться люди. Четверо конных ловко подхватывают окуклившееся тело на носилки и уносятся прочь.
      "Богиню выбрали, - подвожу я итог. - Что дальше?" "Дальше выборы Бога! - смеется незнакомый голос во мне. - Девушка - это богиня Луна, ее земное воплощение. Нужен еще Бог - Солнце. Мужская ипостась. Их любовь даст потомство - людей! Они-то и расселятся по земле. Но бога-мужчину выбирают иначе. По-мужски! В состязании. Только сильнейший имеет право быть им". "А почему сильнейший?" - сомневаюсь я. Голос смеется: "Какая разница? Нужен тот, кого они выделят. Сейчас выделяют по силе, в другое время выделят по-другому".
      Поплыли новые кадры. Огромное поле. Ранняя весна. Ни облачка. На краю поля шумит и волнуется пестрая толпа. В линию расстелены ковры, на которых важно восседают главы родов. Взоры всех обращены к группе всадников, стоящей метрах в пятистах. Их человек тридцать. Это участники состязаний. По одному от каждого рода. Встает старейшина Бок. "Люди! - поднимает смуглую руку правитель. - Отец всех богов открыл свой сияющий глаз и тепло глянул на нас. Мы дети, живущие теплом своего родителя. И, как все дети, мы играем. Чем взрослее человек, тем более опасны его игры. На сегодняшнем состязании наши юноши впервые вступят в мужскую игру, цель которой - обладание прекраснейшей из женщин. У мужских игр мало правил - только одно. Пусть победит сильнейший! Это будет справедливо!" Служитель подносит Боку блеющего белого козленка, и старик, схватив его за холку, с силой бросает стоящему рядом всаднику. Тот на лету ловко ловит взбрыкнувшее тельце и, дико закричав, бросается к группе юношей. "Лабзай! - заревела толпа. - Лабзай!"
      Юноши сгрудились у черной веревки, натянутой между кольями. Поводья выбраны, лошади всхрапывают, косят глазом на соседей. Нервничают. Всадники похлопывают лошадей, успокаивают, зорко следя друг за другом. Кричащий конный проносится вдоль их рядов и бросает под ноги дергающееся тело животного. Перекувыркнувшись, козленок неловко поднимается на ноги. "Бежать!" - подсказывает ему инстинкт. Но поздно. Веревка сброшена, и дико вопящие всадники кидаются к нему. Победит тот, кто доставит козленка к коврам старейшин. Как? Как угодно!
      Лошади сшиблись, закружились в злом вихре, заржали, оскалив зубы, вздыбились, в ужасе пытаясь вырваться из смертельного водоворота, но наездники упрямо направляют их горячую силу в самый центр безумного месива. Все исчезло в облаке пыли. Однако уже кто-то ловкой рукой выдернул из этой живой каши очумевшего козленка. Свалка, казавшаяся спаянной навеки, мгновенно рассыпалась, и за ловкачом бросилась яростная погоня. Она накрыла его воем, сбила с ног, провела через мясорубку копыт, полуживого накрыв пыльным траурным одеянием. Жадные руки схватили белое тельце и рванули в разные стороны. Козленок умер мгновенно. Плоть, ставшая податливой, как тряпка, выскользнула из рук борющихся, и счастливчик в зверском рывке, втаптывая падающих, опрокидывая стоящих, уже несся навстречу победе, потрясая трофеем. Сбоку черным копьем вылетел мощный конь с молчаливым всадником, догнал лошадь беглеца и сходу ударил всей свинцовой тяжестью разгоряченного тела в бок, превратив ликующего наездника в катящийся пыльный шар из копыт, ног и хрустящих костей.
      Всадник ловко подхватил отлетевший белый комок и, развернувшись на месте, стремительно понесся в сторону вопящих и беснующихся зрителей. За ним, завывая, бросилась погоня. Но было поздно. Черный конь летел, как снаряд. Его паруса, легкие, молодые мышцы, работали на износ, как в последний раз. И всадник, и конь знали, что сзади к ним тянутся десятки безжалостных рук и еще миг - их собьют с ног и, ломая кости, покатят черным шаром под лавиной копыт. Жизнь бежала во все лопатки. Мгновение - и она победила. Вот и край поля, где сидят почтенные старцы. На всем скаку юноша останавливается перед ними, подняв на дыбы коня. Копыта мелькают у самых лиц невозмутимых вождей, и победитель с криком швыряет окровавленную тушу им под ноги. Всё!
      Поотставшие всадники придерживают коней. Они раздражены, а некоторые просто злы, недобро поглядывают на радостного победителя.
      "Энк! Энк! Энк!" - скандируют люди. Но уже звучат охрипшие фанфары, и старейшины выводят гладкого белого жеребца, покрытого красочным ковром. Награда! Энк пересаживается на него и объезжает поле. Начинается церемония посвящения юноши в бога-Солнце. Я наконец перевожу дух. Кровавая затея настолько потрясла меня, что в голову полезли нехорошие мысли. "Как жесток бывает человек! - расстроенно думаю я. - Даже в игре. Невинной забаве. Поиграли немного - и на поле остались двое искалеченных, и три лошади с переломанными ногами, которым сейчас скоренько перерезают горло. Или это не игра? Местный бой с малой кровью. Чтоб не плесневели. Люди всегда найдут возможность покалечить друг друга".
      Как бы там ни было - толпа довольна. Перед коврами быстро выкладывается большое кострище. Ловкие руки жрецов знают свое дело, и огонь ровной гудящей колонной устремляется в небо. Выводят победителя. Жрецы окружают его и начинают облачать в одежды бога-Солнце. На голову надевают золотую шапочку с бляшками жаркого золота. На плечи накидывают золотой халат. Вперед выступает верховный жрец, в руках у него большой золотой серп, олицетворяющий молодую луну. Помощники жреца разрывают рубаху на груди у парня и, крепко держа его за руки, подводят к жрецу. Тот поднимает над головой полумесяц, поворачивает, и теперь хорошо видно множество сверкающих игл, торчащих с другой стороны серпа. Этими иглами луна ложится на грудь молодого человека. Жрец с силой давит на нее. Брызнула кровь, и многочисленные ручейки залили гладкий живот парня. Жрец, стоящий рядом, собирает ее в чашу. Лицо юноши бесстрастно, но на шее быстро-быстро бьется голубая жилка да в глазах полыхает боль. "Наш парень, - думаю я. - настоящий партизан". Жрец передает окровавленную луну другим жрецам и белой тряпкой, смоченной каким-то составом, вытирает грудь жертвы. На ней проступают тридцать уколов - по числу родов. Это клеймо. Уколы расположены в форме рогатого месяца и через несколько дней затянутся, но на груди навеки останется знак луны в форме остроконечной лодки. Корабля богов.
      Широко раскинув руки, юноша начинает медленно кружиться вокруг ритуального костра. Золотая птица плывет вокруг золотого столба. Род Орла вырастил бога-Солнце. На раскаленные угли летит окровавленная одежда и выливается кровь из чаши. Приношения солнцу. Изображение выключается.
      "И так далее, - говорит голос во мне. - Досмотришь после. Хорошего помаленьку. Бай-бай, малыш".
      Ликбез окончен.
      Остается сдать экзамен.
      Обряд зачатия
      Я просыпаюсь от тихого покашливания. Слуга терпеливо пытается меня разбудить.
      - Уже взошло солнце, великий жрец, - оправдывается он.
      - В следующий раз не кашляй, а буди, если надо, - ворчу я.
      - Понял! - веселеет служба.
      В юрте тихо, опрятно и пахнет свежескошенным сеном. Это в углу висит веник из пахучих трав.
      - Твоя работа? - показываю я.
      - Нет, тетушки Ойяяк, - беспокоится работник.
      - Хорошо пахнет. Пусть висит, - разрешаю я.
      - Господин, тебе сегодня вечером необходимо быть в городе, - помогая мне одеться, говорит слуга. - Будет обряд зачатия.
      - Далеко до города? - безразлично интересуюсь я. Ночные сеансы не добавили мне здоровья, и я проснулся издерганный и совершенно разбитый. Я не принцесса, но горошина ликбеза крепко намяла мне бока.
      - Недалеко, - собирая на стол завтрак, откликается слуга, - четверть дневного перехода.
      - Ого! - подпрыгиваю я.
      Дневной переход на лошади - это двенадцать часов непрерывной скачки. Четверть - это три часа. Для человека, ни разу не ездившего верхом, это смертный приговор. Ведь надо еще вернуться назад. "Отказаться! - паникую я. - Сослаться на болезнь! Послать все к черту!" И тут же соображаю, что лошадь - здесь единственный вид транспорта и привыкать к нему, хочу я того или нет, придется. Но так не хочется принимать очередную муку. Хотя, с другой стороны, мне еще здорово повезло. Конь - не какой-нибудь красавец верблюд и тем более не дикий косматый бык, с ревом скачущий по отвесным кручам Тибета. Моему небесному покровителю это, наверное, известно, ведь ему ничего не стоит устроить мне любое, самое удивительное приключение. Поднимет руку, дунет, плюнет - и вот я, "мыслящий тростник", уже весело скребу когтями по скользкой спине прекраснейшей Шамбалы. И все не из любви к переменам, а токмо заботой об интересах дела, чтобы ввести меня, глупого и робкого, в очередную стрессовую ситуацию. Вселенная жаждет моих естественных судорог. Аж трясется бедная. Но я все же сильно грешу на своего ангела-спасителя. Степь, конечно, лучше ледяных капканов Гималаев и освежающих камнепадов с полированной Крыши Мира. "Проблема в ином", - решаю я и задаю принципиальный вопрос:
      - А Сын Луны будет на празднике?
      - Никто не знает, когда появляется и когда исчезает Сын Луны. Он не советуется с людьми, - рапортует слуга.
      "Какой скрытный! - пережевывая кус, прикидываю я. - Придется ехать".
      - Какой будет ритуал? - с видом знатока задаю я очередной вопрос.
      - Как всегда в ночь зачатия. Юноша-Солнце встречается с девушкой-Луной и зачинает ребенка, будущую жертву нашего народа великой богине.
      "Жертву, - тяжело ворочается в мозгу холодный и скользкий камень. Какую жертву?" Но дальше расспрашивать становится опасно. Очень туп и некомпетентен оказывается новый жрец. "Спрошу у Льноволосого, легкомысленно решаю я. - Приволок, пусть и просвещает".
      - Какие дела на сегодня? - заканчивая завтрак и ополаскивая руки, интересуюсь я.
      - Ты должен осмотреть принадлежности, необходимые для исполнения ритуала, а также места захоронения.
      "Боже! - столбенею я. - Новоиспеченный Харон забыл о своей должности. Дубина!"
      - Где они?
      - Часть здесь, часть в других местах.
      - Когда будем смотреть?
      - Сейчас схожу за лошадьми - и отправимся.
      В тот день я много и успешно поработал: принял и привел в порядок все имущество хранителя лунной дорожки. Оно состояло из нескольких кожаных мешков, набитых разнокалиберными божками, косточек, плеток-семихвосток, множества разноцветных камешков и целой мозаики разорванных стеклянных бус. Все это хранилось как попало, и мне еще предстояло разобраться в этом этнологическом кладе. Дальнейшее существование показало, что ничего лишнего в нем не было. Последовательность передачи мертвого тела в иные миры строго соблюдалась. Посвящены в нее были все, кроме меня. Для преодоления этой щекотливой ситуации пришлось выдумать довольно необычную игру. Участвовали в ней я и Ай. Изображались похороны, но хоронил мальчик. Бабушка Ойяяк помогала ему, вспоминая все детали скорбного ритуала. Я как бы экзаменовал их. Так постепенно и без натуги вошел я в роль жреца и познал все тонкости и тайны своего нового ремесла, довольно необычного и страшного. В наследство мне досталась большая долбленая лодка с протечкой в носу и сломанное короткое весло. Карета "посмертной помощи", в которой перевозят покойников на тот свет. Сами места захоронения не вызвали во мне того омерзения, которого я ожидал. Людей, не попавших на небо, просто оставляли в степи. Это было скорбное и печальное место. Кладбище без покрова земли. Тело без кожи. Процесс разрушения плоти был как на ладони. Впечатления были, мягко выражаясь, необычными, но тем не менее я с удовольствием после пообедал и, немного отдохнув, с нетерпением устремился навстречу вечернему приключению. Скучать не придется, - это я знал точно. Честно говоря, я совсем перестал понимать что бы то ни было. Проблемы Льноволосого не брали меня за живое. Но любопытство осталось любопытством. Иногда мне казалось, что я с интересом наблюдал бы за самим собой, лежащим в гробу.
      Уже в глубоких сумерках мы приплелись к темному массиву сбившихся в кучу строений. Городу! Возле одного из них пытали ночь наглые факелы да фыркали, негодуя, стреноженные кони. Большие низкие ворота, распахнутые настежь, открывали вход в пылающее нутро степного Левиафана.
      - Зал зачатия, - шепнул слуга. - Твое место среди жрецов у трона.
      Мы спешились, и я, сцепив зубы, грузно пал на ночную землю, ощущая себя освежеванным окороком, готовым для праздничного стола.
      "Сам приехал", - ехидно напомнил чертик во мне. Внутренности мои смешались с их содержимым, и я чувствовал себя облупленным яйцом. Всмятку! Хорошо еще, что балахон жреческого облачения был достаточно широк, и я, косолапя и держа на отлете искалеченную задницу, проковылял и затерялся среди стоящих на коленях жрецов. "Ковыль, - подумал я, оглядываясь вокруг, высокая степная трава с вечно опущенной к земле метелкой. Проковылять стать, вероятно, подобным ей". И я стал.
      Зал меня сразил. Сразу и наповал! Потолка не было. Вместо него низко над головой клубились черные тучи, освещенные пляшущими огнями шипящих факелов. Дым горений стлался под мрачной перспективой низких перекрытий и, вытекая в широкие ворота, растворялся в звездной чехарде. Пространство между закопченными колоннами было заполнено рядами сынов человеческих. Все молчали.
      "Пора зачинать!" - веселился я, вслушиваясь в трескучий говорок светильников и скорбную песнь одинокой собаки. "Соло с оркестром!" легкомысленно хохотнул резвящийся во мне иронический дух.
      Посреди зала стоял высокий белый трон, отполированный и блестящий. "Из человеческих костей, - продолжал насмехаться иронический дух. - Отполированы длительным употреблением". На троне боком ко мне кто-то восседал. Я пригляделся. Ба, да это девушка! Голая? Почти! Небольшая грудь была обнажена, сосок закрыт золотом. Одет! Так же одеты были кисти рук и ног. Губы также покрывало золото. На поясе сверкали амулеты, изображающие различные фазы луны. На голове этого живого чуда, венчая его странной короной, была воздвигнута целая архитектурная композиция. Пирамида Хеопса! О! Девушка была хороша. Чудовищно хороша! Привлекательна, как первый искусственный спутник Земли. Чудо! Огромные золотые рога высились над девушкой, превращая ее в нечеловека. Символ! Вопрос на скрижалях судьбы! Знак тайного знания!
      Это была она! Богиня!
      Игривость мою как ветром сдуло. Я понял, почему молчали люди. От величия момента! Земля выжала из себя всё, родив женщину, а люди подтвердили это, одев женщину богиней.
      Выпрямив спину и ни на кого не глядя, она равнодушно смотрела в пустоту. Лицо застыло холодной маской и напоминало своей отрешенностью идола, которому были непонятны и безразличны мольбы и стоны павших перед ней людей.
      От нее веяло Силой и Дикостью.
      Не было расслабляющего влияния красоты, которой хотели обладать все.
      Всеми обладала она!
      "Приплыли, - констатировал я. - Игры оказались серьезней, чем я думал". Неожиданно глухо зарокотали невидимые барабаны. Хрипло взревели трубы. Тишина ошеломленной птицей ударилась о своды, и тысячи ее драгоценных перьев, рассыпавшись блестками, вспыхнули в неровном пламени светильников. "У-а-ар", - рычали трубы. Нудно и монотонно. "У-а- ар", - тоскуя, припадал к земле великий зверь. "У-а-ар", - пригибал он к земле головы дерзких. Зал стонал. Зал звал. Зал молил. "Тинга!" - узнал я девушку, сидящую на троне. И в изумлении вскочил. Но что-то темное, душное и тяжелое навалилось на меня, сбило с ног и, выкручивая руки, вплющило лицом в пол. "Опомнись, - услышал я тихий шепот держащих меня людей. - Обряд не должен быть нарушен. Иначе умрешь!" И я покорно дал успокоить себя.
      "Вот для чего приволок меня сюда Льноволосый, - лихорадочно соображал я. - Играет на любовных струнах! Греет прошлогодний снег. Но Тинга? Она каким образом касается этого дикого пирога? А порядочки тут - не забалуешь. Как в гестапо. Что на этот раз задумала эта сивая сатана? - думал я об ангеле, оглядываясь по сторонам. Но его нигде не было видно.- Еще не вечер, механизм запущен, и надо подождать финала".
      Монотонно и хрипло ревели трубы, выматывая душу. Так ревет скот, почуявший нож мясника у своего горла. И, откликаясь на этот непрекращающийся зов, в другом конце зала распахнулись ворота, и в них молча вползла факельная процессия. Наступила тишина. Полная. Зов услышан. Процессия тихо ползла к трону. Впереди вели сверкающего, как новогодняя елка, юношу. В свете факелов он сам казался золотым факелом. Вокруг шеи раскинул крылья и парил большой круглый воротник, сотканный из множества золотых нитей. Нити-лучи тянулись в разные стороны и таяли в руках жрецов. Одежда юноши была обшита золотыми пластинами, он, переливаясь теплым огнем, сияющей рыбой плыл в сумраке зала к белеющему трону богини и медленно поднимался на возвышение перед ним. Солнце взошло. Его звали, и оно пришло. Нити, символизирующие лучи, опустились и повисли вдоль тела юноши.
      Лицо девушки, сидящей на троне, оставалось все так же каменно-неподвижно. Позолоченные руки богини равнодушно лежат на подлокотниках, она смотрит прямо перед собой, не замечая никого. На ней, действительно, ничего нет, только витой поясок одним концом спускается между бедер. Невидимые руки раздвигают ей колени, и открываются внутренность смуглых бедер, чистый, без единого волоска нежный лобок. Золотой поясок исчезает в щели меж двух бугорков, пересекающих этот холмик. Сухая старческая рука развязывает поясок на талии девушки (мне страшно думать, что это Тинга, и я с радостью зову ее девушкой), осторожно вытягивает его из щели, встряхивает и надевает на шею юноши-солнце, завязывая крепким, злым узлом. "Вот и повенчались", - думаю я. Но обряд не закончен. Те же руки ложатся на плечи юноши и заставляют его встать на колени. Он становится, но руки продолжают настойчиво наклонять его, пока голова не входит между колен сидящей богини. Запах! На него наваливается запах. Наполняет все его существо, оседая в легких, пытая мозг. И он узнает его! Запах женщины! Прародительницы! Запах ее чрева. Истошно ревут трубы; очумевшего юношу поднимают с колен. С трона осторожно спускают девушку. Она совершенно обнажена, только блестят соски, золотые рога над головой да дикие глаза. Их ведут в глубь зала, где, освещенное четырьмя факелами, стоит высокое ложе. На нем нечто, напоминающее лодку с высоко вздернутым носом и острой кормой. Это Луна! Серп Луны. Девушку возводят на белый двуспальный эшафот, укладывают на спину вместе с громоздким головным убором и, немного раздвинув, ноги исчезают. Волна возбуждения проходит по залу. "Придет ли оно, прекрасное Солнце?" - взывает одинокая труба. Тело девушки затрепетало, но холодная старческая рука легла ей на живот, и она затихла. Кто-то снимает с юноши одежду, разоблачает его от золотых доспехов. И вот он обнажен. Юный и чистый Бог поднимает руки к небу, пальцы перебирают висящие на шее амулеты и, найдя золотой шарик, подносят его к губам: символ полной, оплодотворенной луны. Юноша наклоняется и целует лобок: клянется в любви и верности матери, роду, земле. Потом осторожно ложится на девушку и входит в нее. Богиня слегка вздрогнула. Оглушительно взревели трубы, быстро-быстро забили барабаны. Юные Луна и Солнце, затихшие, лежат среди истошной какофонии звуков. По бокам кровати падают занавески и вскочившие на ноги люди видят, как лодка влюбленных скрывается в темноте. Наступает полная тишина. Обряд закончен, разложен по полочкам, испит, исцежен. Только треск факелов да странный мягкий хруст остаются в мире. Колеса судьбы мерно продолжают свой бег. Я оглядываюсь. Зал пустеет. Шаркая подошвами, выходят люди. Полные до краев, бережно несут они драгоценную ношу, сладкий миг зачатия - семя Ночи. Последними, шурша перепонками, черной струей вытекают жрецы. Стая летучих мышей, распавшись, безмолвно растворяется в черном воске. Стража печатает стены. Двери - печать! Гаснут факелы. Шипя, в зал вползает черное чудовище ее величество Ночь.. Я один остаюсь в этой бездонной чернильнице, жалкое перо, заточенное неизвестно для каких строк. Сказать, что я изумлен? Мало! Я - повержен! Публичный акт! И кто? Тинга! Опоили ее, что ли, лысые черти?
      - Ну что, узнал свой валдайский колокольчик? - слышу я. - Красивый обряд, не правда ли? Сколько мощи, чистоты, веры! - Льноволосый берет меня под руку, и мы выплываем в звездный полог ворот - остывать. - Отдышись, отдышись, голубок! - смеется он. - То ли еще будет.
      Потом делает паузу и бросает:
      - Это не твоя Тинга, парень. - И, насладившись моим изумлением, продолжает: - Это местная девушка, зовут Эль, но к твоей знакомой имеет более чем прямое отношение. Это она и не она. Красная нить, как вы говорите. Набор необходимых данных, неизменный во все времена, чтоб жизнь не прекратилась. Но с Тингой все сложнее. Она в своем роде идеальная сущность: идеальная женщина, идеальная жена, идеальная мать. Совершенная! Богиня по-вашему! Кстати, та, что в Москве, сейчас спокойно спит в своей кровати с мужем. В эту ночь они зачнут ребенка, мальчика. Зачнет мальчика сегодня и местная богиня, а в праздник Весов его принесут в жертву.
      - Ребенка? - изумляюсь я. - В жертву?
      - Его, его! - смеется ангел. - Осенью у твоей Тинги тоже умрет сын от воспаления легких. Весь гореть будет и сгорит. Да не только у нее. У всех у них, во все времена. Таков порядок. Это будет великое жертвоприношение! восхищенно шепчет ангел.
      Картина настолько безумна и проста в своей жестокости, что я нескоро выползаю из ее ледяной ямы.
      - Вот так порядок! - Всё во мне содрогается. - Встали - сели. Пожили умерли. Ясно и просто.
      - Ты против порядка? - изумляется слуга системы.
      - Против такого? Да! Ничего себе параллели без прямых. Люди тебе что, картошка, а дети - вареная морковь? Это кое-что посложнее!
      - Это не мое дело, - равнодушно отворачивается пророк. - Порядок без крови не бывает.