Смерть в рассрочку

— Так что, по-твоему, надо было отдать страну захватчикам? — возмутился Юрий. — Лапки кверху, и на милость победителя?

— Почему бы и нет?.. Понятно, супостаты, завоеватели, оккупанты. А если на самом деле — с позиций мужика оно так и должно быть: спасители, освободители? Россия триста лет терпела татар. Ради свободы народа год-другой могла бы потерпеть и французов. Дело стоило того. Вот за свободу потом не жалко было бы и жизни положить. Кто-то очень правильно сказал: за всеми неудачными войнами, которые вела Россия, следовали демократические преобразования, а за всеми победоносными — укрепление существующего порядка.

— Значит, патриотизм народа тогда оказался сильнее, — победно заявил лейтенант.

— Сильнее желания свободы? А может, сильнее оказалась глупость народа?

— Ну, ты даешь, Миша! — возмутился и огорчился за народ Черных.

— Да, интересная это штука, патриотизм, — удивленно глядя на Марьясина проговорил Петр Дмитриевич. — Может, объяснишь, что это такое, Михаил? Ты ведь у нас все знаешь и понимаешь. И, — он смущенно покрутил головой, — с войной против французов ты, по-моему, что-то намудрил. Никогда бы такое не пришло в голову.

— Ну, намудрил или не намудрил, думай сам. Я только высказал свое мнение, — ответил Марьясин. — Что касается того, что я все знаю, то ты глубоко ошибаешься. Всего не знает даже командир, хоть он у нас и юрист, — улыбнулся Михаил. — И объяснять, что такое патриотизм, не берусь. Но знаю, что это могучая движущая сила. Знаю также, что мы с тобой в 1812 году все равно поднялись бы против супостата. А еще мне врезалась в память фраза какого-то, видно, очень умного человека: «Патриотизм — последнее прибежище негодяев». Негодяи, надо понимать, это те, кто использует патриотизм людей в своих шкурных интересах. Предлагаю выпить за этого умницу.

— Что-то в этом есть, — сказал Мелентьев и принялся разливать водку по разнокалиберным емкостям. Над чашкой Юрия задержал руку и посмотрел на лейтенанта.

— И мне, Дмитриевич, — подумав, махнул рукой Юрий. Выпив и закусив долькой дыни. Черных заговорил:

— Я, конечно, не могу отказать афганцам в патриотизме. Просто не понимаю этого дикого патриотизма.

— Надо еще учесть, что он круто замешан на религиозной закваске, — сказал Михаил. — Не даром же духовенство объявило «джихад», то есть войну за веру.

— Вот чудаки! Так не понимать чистоты наших помыслов, — усмехнулся Кондратюк и, вспомнив книгу, подсунутую ему хозяином московской конспиративной квартиры, продолжал. — Я как-то прочитал доклад полковника русского Генштаба, знатока Востока, своему начальству. Так он писал, что никакие убеждения, советы, угрозы России не смогут переиначить вековое устройство мусульманских государств. Как видим, и с помощью военной силы мы не слишком преуспели. Надо было учесть печальный опыт англичан в 1838-1841-м и 1878-1879-м годах. Во время первой кампании от английских колониальных войск в живых остался только один человек — врач по фамилии Брайтон. Во время второй кампании уцелел лишь командир бригады генерал Берроуз, кажется, в одних подштанниках доскакавший до своих передовых редутов. Ничем не кончилась и попытка оккупации англичанами Афганистана и в 1919 году.

— Чего-то ты многовато англичан-то похоронил… Ну, да хрен с ними, — решительно заявил Мелентьев. — Хотят духи жить в дерьмовом средневековье, пусть живут. Я однажды слышал, как наш политработник через переводчика объяснял «мирным», как их там, дехканам в кишлаке. Мол, революция дает вам землю и воду, берите, пользуйтесь и живите как люди. А какой-то старик говорит ему, что никто ничего не возьмет. Потому что указ правительства о передаче земли и воды написан людьми, а Коран дан Аллахом. И в нем сказано, что чужую землю и вообще частную собственность трогать нельзя. А кто тронет, на того обрушится гнев божий и божья кара.

— Мне вспомнилась афганская притча, — подхватил Михаил. — Бедняк пришел к богачу и говорит: «Мы дети одного отца и одной матери, Адама и Евы, поэтому мы с тобой братья. Поделись со мной». Богатый дал ему кусок мяса. «Почему ты не даешь мне третью часть имущества, как заповедана Аллахом при дележе между братьями?» — спросил бедняк. «Скажи и за это спасибо, — ответил богатый. — Ведь если другие братья узнают, тебе и этого не достанется».

— Что верно, то верно, — рассмеялся Мелентьев. — Расхватают, и все начинай no-новой. Если, конечно, не наладят социализм.

— Слушай меня! — зычно крикнул Марьясин, окидывая взглядом развеселившееся застолье. — Разминку считаем законченной. Теперь начинаем пить по-настоящему!

—17-

На этот раз полковник Клементьев в погонах майора сам прилетел для встречи с подчиненными в расположение части, где базировалась группа Кондратюка. Вместе с ним прибыл лейтенант Мурад Асадов, осетин, говорящий на фарси, таджикском и узбекском языках. Их встретил и устроил со всем возможным в местных условиях комфортом, но так, чтобы это не бросалось в глаза, начальник особого отдела дислоцировавшегося в районе Панджшера соединения войск 40-й армии подполковник Жилин.

— Как тут они у меня? — сев в подкатившую к вертолету машину, спросил Клементьев.

— По нашим местным меркам, почти идеально, — улыбнулся Жилин. — Если пьют, то пьют, как кони. Не пьют, так ни капли. При возможности с бабами своего не упускают, хоть их тут и приходится одна-две на роту, включая медработников. В насилии не замечены. Ни склонности к наркотикам, ни мародерства, ни пьяного ухарства со стрельбой и мордобоем тоже не наблюдается. Драк избегают. Так к ним никто и не суется после того, как двое ваших «спасателей» разделались с отделением десантников. Хорошо хоть сильно никого не покалечили. В общем, нормальные мужики. Может быть, даже слишком нормальные по нынешним нравам — этим и выделяются, если присмотреться.

— Может, стоит вести себя так, чтобы не было повода присматриваться?

— Ради бога, не надо! — испуганно вскинув руки, рассмеялся подполковник.

— А то ведь, если ваши станут вести себя, как все, беды не оберешься.

— Ладно, Семен Иванович, будет тебе хвалить эту банду, — хмыкнул довольный оценкой своих подчиненных Клементьев. — Мне, конечно, приятно слышать. Но о хулиганской выходке Марьясина знаю. По-человечески поступил правильно. Тем не менее, по службе получит взыскание. А в целом мне, конечно, приятно, что твоя контора ценит наших ребят, спасибо.

— Не на чем, — улыбнулся Жилин.

Несколько позже, устроившись вместе с лейтенантом Асадовым в отведенном им весьма приличном помещении, полковник сказал:

— Теперь так, Семен Иванович. Должно быть, догадываешься: раз я сам прилетел сюда вместо того, чтобы вызвать к себе Кондратюка, значит, времени у меня в обрез. Сейчас ознакомлюсь с житьем-бытьем парней, как положено старшему начальнику. Затем соберемся у тебя, если не возражаешь: ты, я, лейтенант Асадов, майор Кондратюк, старший лейтенант Марьясин, лейтенант Черных и, пожалуй, старший прапорщик Мелентьев, толковый мужик.

— Какие могут быть возражения, — сказал подполковник. — А Мелентьева, я заметил, командир ценит, кажется, даже больше, чем своих заместителей.

— Можно сказать, с первых дней войны вместе, — отозвался Клементьев и продолжал. — Ты, Семен Иванович, к этому времени подготовь для нас список своей агентуры вот в этом примерно районе.

Он слегка наметил карандашом значительный участок Панджшера к северо-востоку и востоку от Лангара, где они сейчас находились, и достал из кармана документ, подписанный начальником особого отдела и начальником штаба 40-й армии.

— Вот мои полномочия.

— Будет сделано, товарищ полковник, — внимательно прочитав приказ о всемерном содействии Клементьеву, — ответил Жилин.

— Зачем же так официально?

— Хорошо, Матвей Семенович, — поправился Жилин, и все же добавил, — будет сделано. Свои люди у меня есть во всех кишлаках, расположенных в этом районе. Но дело вот в чем. Если бы их надежность зависела только от платы за информацию, на них можно было бы положиться. Однако она сильно подмывается страхом, как бы моджахеды не прознали о сотрудничестве с нами. А отсюда чрезмерная осторожность, граничащая с бездеятельностью.

— Конечно, ребятам придется рассчитывать на себя, — сказал Клементьев. — Но с паршивой овцы — хоть шерсти клок.

Через час все, кого перечислил Клементьев, собрались в кабинете Жилина.

— Задание, которое предстоит выполнить вашей группе, может быть, важнее всех, которые она выполняла до сих пор, — сразу начал полковник. — Важнее разгромленных вами караванов, взорванных складов, выкраденных душманских руководителей, разведанных бандитских формирований и других дел. Суть задания в следующем… От нас сбежал старший офицер, подполковник, по долгу службы располагающий важной, особо секретной информацией. По нашим данным, он решил уходить через горы Панджшера, учитывая, что это наиболее труднодоступный для поисков район. Нетрудно сообразить, что стремится он к Ахмад Шах Масуду, хозяину здешних мест. Однако ему не известно, что это зона действия особого отряда ГРУ, то есть вашей группы. Так вот, ваша задача: найти его и задержать, а если не удастся — уничтожить. Должен предупредить, что взять его живым, если не захочет сдаться, оказавшись в безвыходном положении, практически нереально. Подготовка у него не хуже вашей, а может, и лучше, хоть это трудно представить, — с мимолетной улыбкой добавил он. — И все же надо постараться взять живым. Теперь спрашивайте. Так лучше усваивается.

— Известно, хотя бы примерно, где он находится сейчас? — спросил Марьясин.

— Известно, что он миновал все поставленные нами заслоны. Правда, поставленные в спешке. Последний был выставлен вот тут, — показал на карте полковник. — Отбился автоматным огнем и гранатами и ушел. Видимо, с этого места и надо прикидывать его дальнейший путь. В кишлаках на его вероятном маршруте выставляются засады. Но, учитывая высокий профессионализм беглеца, на них надежды мало. Возможно, больше толку будет от агентуры подполковника Жилина. Поэтому одна из ваших раций должна постоянно работать на прием. На случай, если придется брать «языков», с вами пойдет лейтенант Асадов, который знает фарси, таджикский, узбекский языки.

— А что значит идти в поиск с нами, он знает? — совершенно серьезно поинтересовался Юрий Черных.

— Прошел нашу школу, — коротко ответил полковник.

— Тут вот какое дело, — заговорил старший прапорщик Мелентьев. — Он ведь может идти и днем. Мы-то будем скрываться от моджахедов, а он, наоборот, искать их.

— Возможно, — согласился Клементьев, — но нереально. Он должен учитывать, что ему могут встретиться и афганцы, поддерживающие правительство, которые донесут о болтающемся в горах шурави. Он же не знает, что за ним будет охотиться ваша группа. Думаю, что предпочтет двигаться ночью.

— Хорошо, если он не успел запастись пищей, а главное — водой, — заметил Михаил Марьясин. — Тогда ему придется или спускаться в кишлак или грабить встречных, если попадутся.

— К сожалению, о его запасах ничего неизвестно, — развел руками Клементьев.

— Когда вылетаем? — спросил майор Кондратюк.

— Сколько вам нужно времени на подготовку?

— Если Семен Иванович сейчас же даст указание, чтобы нам выдали все необходимое, то полтора часа.

— Уже распорядился, — оказал подполковник.

— Вылетите с наступлением темноты. А пока прикажите людям поспать впрок в нормальных условиях, — распорядился Клементьев.

— Тогда сначала нужно закончить с подготовкой, — сказал Кондратюк и повернулся к Черных. — Займись, Юрий Антонович. Для легкости, и исходя из сути задания, берем с собой только стрелковое оружие и небольшой запас мин на всякий случай. Обязательно проверь у каждого трубки с пористым углем и фильтры. Черт знает, из каких вонючих источников придется пить. Вертолет будем вызывать, если совсем уж худо придется, чтобы не выдать наше присутствие этому бегуну на длинные дистанции. Иди.

— Есть, командир, — ответил лейтенант и, соблюдая субординацию, посмотрел на полковника.

— Выполняйте, — кивнул тот.

— Трудно будет пилотам ночью найти место для посадки в горах, — продолжал Кондратюк. — Разве что использовать какую-то из наших прежних площадок. Но самая близкая расположена довольно далеко отсюда.

— Другого выхода не вижу, — сказал Клементьев и посмотрел на Жилина. Тот, соглашаясь, кивнул.

— Я тоже, — коротко вздохнул майор. — Надо дать указание пилотам, чтобы после высадки пролетели километров пятнадцать-двадцать прежним курсом, а обратно вернулись другим маршрутом. Хорошо бы им приземлиться где-нибудь еще раз-другой, если найдется подходящая площадка. Тогда пусть моджахеды ломают себе голову, зачем они летали.

— Это обсудим с вертолетчиками, — ответил полковник. — А теперь скажи, куда именно вы собираетесь лететь и где намерены искать беглеца.

— Думаю, мы для того и собрались, чтобы обсудить эти вопросы, улыбнулся Кондратюк. — При определении маршрута бежавшего подполковника, полагаю, надо исходить из того, что он наш, профессионал. Значит, кто бы его ни готовил, ГРУ, МВД, КГБ, он прошел в общем нашу школу. Стало быть, надо наметить такой маршрут, какой мы выбрали бы для себя, будучи на его месте. Если б он знал, что за ним будут охотиться тоже профессионалы, тогда, конечно, другое дело. Но вы сказали, что ему неизвестно о нашей группе.

— Вполне здравая мысль, — согласился подполковник Жилин.

— Все равно больше ничего не придумаешь, — усмехнулся Клементьев. — Продолжай.

— А дальше остается думать, — пожал плечами Кондратюк. — Прикинем, сколько он сможет за ночь налегке пройти по горам, которых, видимо, не знает. И это даже лучше, что нам придется не догонять его, а идти навстречу. Далековато, правда, — опять вздохнул он. — Но ничего не поделаешь.

— Что ж, давайте помаракуем, — сказал полковник, жестом приглашая собравшихся к разложенной на столе крупномасштабной карте Панджшера.

Они перебрали много вариантов. Каждое предложение обсуждалось без учета званий, положения и возраста присутствующих. Принимались во внимание лишь здравый смысл и реальность исполнения, иногда противоречащая здравому смыслу, логике и опыту.

Наконец, был в общих чертах выработан план поиска, обговорены некоторые детали. По предложению лейтенанта Асадова решили взять с собой одежду афганских пастухов, в которую при необходимости может переодеться группа. Заботу об этом подполковник Жилин взял на себя.

— Если мне придется спускаться в кишлаки, то могут понадобиться ваши явки, — сказал Асадов.

— Получишь, — кивнул подполковник.

— Теперь по местам и — за дело, — распорядился Клементьев и повернулся к Кондратюку. — К вертолетам двинетесь без дополнительного приказа. Буду ждать вас там.

— Разрешите спросить, товарищ полковник, — обратился к нему Марьясин.

— Что тебе неясно? — несколько удивился Клементьев. — Выкладывай по быстрому.

— Судя по тому, как вы охарактеризовали беглеца, это интересная личность, — стремясь оправдать свой вопрос, пространно начал Михаил и спросил: — Можно узнать, кто он такой? Из какой конторы? Случайно не из нашей?

— А если из нашей, так что? — жестко усмехнулся полковник. Откажешься выполнять приказ?

— Ну, что вы, — тоже усмехнулся Марьясин. — Службу знаем. Но если он из наших, да еще прошел школу нашего спецназа, значит действительно очень опасен. Я спрашиваю, чтобы знать, к чему надо быть готовыми.

— Что ж, правильно, — смягчился полковник и твердо сказал. — Нет, он не из наших. Но от этого не менее опасен.

—18-

Полковник Клементьев, хоть с последнего времени и стал официальным полномочным представителем Главного разведывательного управления Генштаба в Афганистане, знал лишь то, что ему положено было знать, и никогда не проявлял излишнего любопытства к высшим интересам Управления. Пресекал он это любопытство и у подчиненных, по его убеждению — для их же пользы. Поэтому хоть и признал правомочность заданного Марьясиным вопроса, все же остался недоволен, поскольку без этого вопроса можно было обойтись без ущерба для выполнения задания. Недовольство было вызвано еще и тем, что ответ его был правдивым лишь наполовину. Впрочем, это зависело, пожалуй, от меры понимания.

Сбежавший подполковник Медведский занимал должность начальника разведотдела корпуса, значит, несомненно являлся человеком одной с Клементьевым, а также Марьясиным, конторы — ГРУ. Однако, как выяснилось после захвата генерал-лейтенанта Сиворонова, он уже многие годы был информатором КГБ и, разумеется, не из заботы о государственной безопасности, а за немалую мзду. Вряд ли его можно было назвать ренегатом, поскольку ренегат переходит в лагерь противника, согласно своим изменившимся убеждениям. Верил человек в бога, но по здравому размышлению стал атеистом. В этом смысле эволюция познания по существу — сплошное ренегатство. Но ведь не во имя вдруг открывшейся ему идеи, не истины ради, не веры ради перебежал в лагерь соперника подполковник Медведский. Да и смешно говорить о ренегатстве, когда кто-то изменяет ГРУ с КГБ. Возможно, исходя из оценки высших политических целей, предпочтительнее была бы измена наоборот. Однако полковник Клементьев напрочь отметал допущение «возможно» и безоговорочно отнес подполковника в категорию изменников: сперва он изменил интересам ведомства, а после бегства — интересам родины. Этого было более чем достаточно для полного оправдания полученного им приказа: настичь и покарать.

Подполковник действительно располагал ценнейшей для афганской вооруженной оппозиции информацией. Кроме того, частично знал агентуру ГРУ и КГБ в пограничных с Афганистаном странах. Любой лидер противостоящей правительству республики партии и группировки принял бы его с распростертыми объятиями.

Но не этим он был интересен разведке Генштаба вооруженных сил СССР. Разоблаченный в двурушничестве подполковник заверил руководителей ГРУ, что имеющуюся у него информацию он передавал только КГБ. И, учитывая примененные к нему психологические методы допроса с использованием транквилизаторов, этому можно было верить. Но в военной разведке хорошо знали цену порядочности стражей государственной безопасности и на всякий случай предупредили свою агентуру об опасности. Однако пока не рекомендовали свертывать работу и ждать особого распоряжения центра. Было приостановлено и осуществление оперативных планов 40-й армии, которые могли быть известны Медведскому и, следовательно, КГБ. Было решено на время отложить и расплату за предательство. Подполковник мог бы еще пожить…

Полковника Клементьева не сочли нужным поставить в известность о том, что его коллега из разведотдела корпуса являлся связующим звеном между КГБ и Ахмад Шах Масудом. Он также контролировал движение караванов с валютой, золотом, драгоценностями, но прежде всего — с наркотиками, по тайным тропах через горы Гиндукуша к советской границе. В его ведении была и переброска на сгруппированных в колонны машинах вооружения, боеприпасов, одежды, питания, медикаментов к базам Масуда. Не знал полковник и того, что ГРУ приняло решение отсечь КГБ от этого сверхприбыльного бизнеса и взять дело в свои руки.

Впрочем, на вопрос, кем на самом деле было принято это решение, мог бы ответить шеф Главного разведывательного управления Иван Петрович Вашутин. Мог бы, но уклонился от ответа. Когда вернувшийся из Афганистана генерал Ермолин в приватном разговоре поинтересовался, от кого, вернее, откуда исходит идея, он, усмехнувшись, сказал:

— Сие большая тайна есть. И не тебе бы, Анатолий Павлович, спрашивать. Я ведь всего лишь один из заместителей Генерального штаба, даже не первый. И, не лишне будет заметить, назначаюсь не сенатом и не пожизненно, как судьи в Штатах.

— Темна вода во облацех, — вздохнул Ермолин, — и, кажется, протухла… Спасибо за Максима, Иван Петрович.

— Не за что.

— Поскольку оценивать мне, считаю, что есть за что, — улыбнулся Ермолин и поинтересовался. — А не вызовет подозрений у наших «друзей»?

— С какой стати? — возразил Ватутин. — Его отозвал МИД. Правда, по нашей подсказке, но об этом знает лишь один верный человек. Официально его отозвали, чтобы он некоторое время поработал здесь, в МИДе, и набрался знаний о стране своего будущего пребывании в качестве первого секретаря посольства. Пусть поработает, пока мы полностью не прикроем это мошенничество. Раз Максим уже дома, стало быть, твоя поездка в Канаду не связана с отзывом сына. Кстати говоря, как он?

— Искренне уверен, что пойдет на повышение благодаря исключительно своим блестящим способностям.

— Не знаю, насколько они блестящи, но ведь, но сути, так оно и есть, — заговорил Вашутин и остановился. — Постойте, — снова перешел, как между ними было принято, на «вы». — Так вы ему не говорили, что его разрабатывает КГБ?

— Нет. По принципу разведки: меньше знаешь, дольше живешь. К тому же, хоть и говорят, что он способный дипломат, но оболтус редкостный, — Вашутин рассмеялся.

— Может быть, вы и правы. Может быть, — уже с меньшей уверенностью повторил Иван Петрович и поинтересовался. — Как уживаетесь с вашей приходящей прислугой?

Пять лет назад, после смерти жены, оставшись один в большой квартире, Ермолин по совету лучшей подруги покойной и по ее рекомендации взял домработницу, приходившую убирать два раза в неделю. Через полмесяца, несколько придя в себя после похорон, он обнаружил подслушивающие аппараты в ножке деревянной кровати и в расположенной в прихожей вешалке. Последнее размещение он даже оценил — именно здесь люди, не замечая того, полагая, что уже нет необходимости сдерживаться, более раскованно обмениваются мнениями о разговорах и событиях в гостиной. Когда женщина пришла в очередной раз, Ермолин сполна уплатил ей не только за предыдущий, но и за сегодняшний визит и сказал, что она неряха, так как не столько убирает, сколько оставляет мусор. И передал ей подслушивающие аппараты.

О принадлежности второй, тоже приходящей прислуги, по всем статьям привлекательной девицы лет двадцати пяти, к числу осведомителей КГБ, стало известно спустя два дня, поскольку этим занимались специально. Однако, посоветовавшись с коллегами, Ермолин решил, что лучше известный недруг в доме, чем неизвестный вне его, и девица осталась. Эта демонстративно начала с ультиматума по поводу времени работы. Он ответил, что она будет приходить и уходить в тот день и час, когда это удобно ему.

Если не согласна, он ее не задерживает. Потом она попыталась залезть к нему в постель. В другое время он, наверное, и не отказался бы от ее шикарного тела, но очень уж не вовремя она предложила себя. С тех пор они жили в мире. Но он видел, что девица регулярно своим подобранным ключом открывает его стол, и иногда оставлял там «небезынтересный» для ее начальства документ.

— Уживаемся, — сказал Ермолин. — Хотя за пять лет девица значительно порастеряла свою былую привлекательность. Мы даже, вроде бы, подружились. Только в последнее время меня почему-то подмывает спросить, кто ей платит больше, КГБ или я.

— Иногда находит такое, непредвиденное, — кивнул Иван Петрович. — Как дочь?

— Защитила докторскую по физике квантов. Живет все там же, в новосибирском Академгородке со своим писателем, широко известным в семейном кругу. На днях собирается приехать сюда по своим академическим делам.

— О писательской известности — это ты неплохо. Только ведь большинство классиков стали известны посмертно, — улыбнулся Вашутин. — Сколько сейчас лет Лене?

— Двадцать девять. На три года старше Максима. За столько лет, наконец, побудут вместе. Надеюсь, найдется, о чем поговорить. Но, коль речь уже зашла о семейных делах, стало быть, пора оставить начальство в покое. Когда мне вылетать?

— Ну, что вы, Анатолий Павлович, для меня это действительно интересно, — возразил Вашутин, тем не менее, заговорил о деле. — А вылетать надо как можно скорее. Лучше завтра же.

— Надеюсь, не будет дополнительных заданий относительно новой наркоидеи?

— Не будет, пока о командировке знаем только мы с вами да бухгалтерия. Потому и говорю, что надо лететь, не мешкая. Как бы КГБ, чего доброго, не направил свои фальшивки в ЦК. Этот Скрипун — нетерпеливый и злобный мужик. Да, вот что хотел спросить. Как полагаешь, можно оставить нашим полномочным представителем в Афганистане полковника Клементьева?

— Можно. Исключительно исполнительный офицер, умный, напористый, знающий. Звезд с неба не хватает, так это ведь ему и не надо.

— Это не удается даже астрономам, — рассмеялся шеф.

Осуществить задуманное дело намеревались с помощью подполковника Медведского, которого Ахмад Масуд знал лично по торговым сделкам и с которым поддерживал связь. По замыслу, на встречу с Масудом вместе с подполковником должны были пойти два офицера ГРУ, которые с этих пор становились полномочными представителями КГБ по организации и осуществлению торговых сделок. ГРУ не было заинтересовано в раскрытии своего инкогнито, здраво полагая, что Масуд вряд ли заинтересуется, чем вызвана смена посредников, — лишь бы честно вели дело.

Медведский принял предложение без колебаний. Он понимал, что передав связь, теряет для ГРУ всякую ценность, и не надеялся, что оказанная им услуга окупит его прегрешения. Не такие в этой конторе были нравы. Ему было ведомо, как кончают люди, нарушившие законы ГРУ. Более того, подполковник не сомневался, что после приема дел офицерам приказано тихо прикончить его и ни в коем случае не допустить бегства, дабы не раскрыл тайну причастности к этому темному бизнесу военной разведки. Но выбора не было. А умереть всегда лучше завтра, чем сегодня. К тому же, оставалась надежда. Конечно, он не собирался возвращаться. За годы войны на его счету в исламабадском банке скопилась сумма, на которую в любой стране можно было более чем безбедно прожить всю оставшуюся жизнь.

Случись его разоблачение в Союзе и даже узнай он об этом заранее, подполковник и не подумал бы о бегстве — настолько оно было бы бессмысленно и бесполезно. А здесь все-таки был шанс, которым бы разве что дурак не воспользовался. Он же дураком не был, как, впрочем, и прожектером. Поэтому рассуждал здраво, без иллюзий. В пути не сбежишь: их двое, спать будут по очереди. Рассказать Масуду, что произошло, и попросить защиты — нелепо. Он только посмеется над интригами жадных шурави, а иметь дело с таинственным ГРУ ему будет даже лестно. И вряд ли он захочет портить отношения с этой могущественной организацией ради ставшей совершенно ненужной ему жизни какого-то гяура. Чем меньше их останется на земле, тем лучше, ибо так угодно аллаху. И все же уходить нужно именно от Масуда.

Кажется, он все продумал и рассчитал. Но когда уже был согласован день встречи, определен маршрут движения в горах, назначено время вылета вертолета в заранее указанный пункт, за несколько часов до вылета, несмотря на всю предшествующую психологическую закалку, подполковник Медведский дрогнул и побежал. Пока это обнаружилось, его мощный трофейный джип с модернизированным мотором был уже на пути к Панджшеру.

—19-

Чтобы не отвлекать Кондратюка от навалившихся на него дел, полковник Клементьев взял на себя переговоры с вертолетчиками. Двое из тех, кому уже приходилось работать со «спасателями», оказались на месте. На карте полковника они безошибочно определили площадки, на которые им приходилось садиться по вызову группы, включая и избранную отправной точкой для начала нынешней операции. Поэтому полет прошел стремительно, и вертолеты приземлились точно. На высадку группе потребовалось не более двух минут. Обе машины сразу поднялись и ушли дальше вглубь территории по заранее намеченному курсу, чтобы по возможности произвести еще одну-две посадки, имитируя заброску разведывательных, диверсионных или боевых отрядов.

Машинально, по укоренившейся привычке проверив наличие людей и снаряжения, Кондратюк повел группу на запад, все выше поднимаясь в горы. Даже если высадку засекли, вряд ли кому могло прийти в голову, что люди пойдут в том направлении, откуда только что прилетели. К тому же, на такую высоту, по которой был проложен маршрут, редко забредал какой-нибудь чудак из местных, и моджахеды никогда не поднимались — просто им нечего было там делать. Тропы и удобные места для засад вдоль них находились значительно ниже. Из-за трудностей с подъемом невыгодно было размещать наверху и склады. Тем не менее, нужно было как можно быстрее и дальше уйти от места высадки. Осторожность, благодаря которой группа была неуловима, возникая, как джинн, и растворяясь, как приведение, командир соблюдал неукоснительно. И теперь он выслал по три человека в головное и боковые охранения. Поспавшие днем парни шли ходко, насколько это возможно в горах при подъеме, и, как всегда, молча. Слышны были лишь шорох ног по камням и жаркое дыхание людей.

Сверяясь по компасу, шли, то сползая с гор, то вновь поднимаясь к вершинам, обходя преграждавшие путь расселины и нагромождения завалов, скопления скал, ровных, как поставленные на бок столы, и готовые обрушиться вниз от малейшего прикосновения насыпи. Скоро забылась начальная легкость движения. Все больше хрипа слышалось в дыхании. Пот струился по лицам, тек по груди и спине, скапливался подмышками. Ноги наливались тяжестью и слабели. Как ни стремились на базе уменьшить вес поклажи, но добились лишь того, что он не превышал тридцати килограммов, — никто не хотел экономить на боеприпасах. Сейчас этот вес чугунной плитой гнул к земле. Однако парни умели так расслаблять все мышцы за десять минут привала после каждого часа пути, что двигались, не снижая темпа. И такова была их психологическая закалка, что все чувства сейчас перераспределились между зрением и слухом. Никакие посторонние, не о деле, мысли сейчас им просто не приходили в голову — так их учили. И никто из них, ослепленных потом, измученных жаждой, с потерявшими силу от постоянного напряжения мышцами, не потеряет и доли секунды, если придется прокладывать путь огнем. Разом ударят семнадцать автоматов, грохнут семнадцать гранат, сея смерть всем, кто встал на пути изнуренной усталостью группы.