Но вот наконец и поляна. Женя уже хотел выйти туда и вдруг остановился как вкопанный: в кустах на другом конце поляны послышался лёгкий треск сучков.
      "Кто это: собака, кошка?" Женя приглядывался. На освещённую луною полянку, осторожно оглядываясь, выбрался зверёк ростом с маленькую собачку - остромордый, остроухий, с длинным хвостом.
      "Лисёнок!" - догадался Женя и затаился в кустах, чтобы не испугать зверька.
      Вслед за первым лисёнком на поляну выбрался второй, третий - целых пять.
      Оглядевшись по сторонам и убедившись, что нет никакой опасности, лисята затеяли возню. Они будто играли в догонялки, а догнав, таскали друг друга за уши, за хвост.
      Вот один хочет поймать второго, уже настигает его, а третий забежал наперерез, припал к земле и стережёт. Только бегущие поравнялись с ним, он как прыгнет - и все трое сплошным клубком покатились в траву. А ещё два других - сверху на них. Мала куча! В такой возне разве что разберёшь? Один, верно, нечаянно куснул другого, а тот его - и из игры получилась драка. Все передрались, а потом уж, должно быть, разобрали, в чём дело, и, очень смущённые, разбрелись в разные стороны.
      Вдруг все пятеро разом насторожились, обернувшись мордочками к другому концу поляны.
      Женя тоже начал вглядываться туда.
      Из кустов выскочила старая лиса и подбежала к лисятам. В зубах она что-то им принесла, кажется задушенного зверька.
      В один миг лисята окружили мать. Та положила на землю свою ношу, а сама отошла в сторону, села и стала наблюдать за детьми.
      Лисята очень заинтересовались тем, что принесла им мать. Они прыгали вокруг лежавшей на земле добычи, но сразу не решались её взять. А может быть, были сыты и просто хотели сперва поиграть с ней.
      Наконец один из лисят схватил добычу - и в тот же миг раздался громкий жалобный крик, похожий на крик ребёнка.
      Принесённый лисой зверёк вырвался от лисёнка и скачками бросился в кусты. Лисята так растерялись, что даже не стали его преследовать.
      Но тут вмешалась мать-лиса. В два прыжка она настигла зверька, схватила его в зубы и потащила обратно к лисятам. Зверёк вновь жалобно закричал.
      Увидев это, Женя выскочил из своего прикрытия и громко захлопал в ладоши.
      Ух, и понеслись же лисята в кусты! Только хвосты замелькали.
      Лиса, бросив добычу, тоже скрылась в кустах.
      Женя подбежал к зверьку. Он испуганно прижался к земле и не двигался. Мальчик осторожно взял его в руки. Это был зайчонок. Женя ощупал ему ножки. Они были целы, и сам зверёк оказался тоже целым и невредимым. Лиса, очевидно, не хотела душить его, а осторожно несла лисятам, чтобы учить их, как надо ловить добычу.
      - Нет, уж ты лучше мышей лови. Их и в лесу и в поле сколько угодно, говорил Женя, приглаживая взъерошенную шёрстку зверька. - А мы с тобой давай-ка уйдём отсюда подальше.
      И Женя торопливо зашагал по дорожке в лес.
      Выйдя на другую полянку, мальчик посадил зайчонка на землю, а сам отошёл в сторонку.
      Зайка сидел сперва неподвижно, похожий на комочек земли.
      Но вот он зашевелился, приподнял одно ухо, потом другое, поводил ими, привстал на лапки и вдруг начал передними умываться. Умывшись, зайчонок ещё раз огляделся по сторонам и неторопливыми прыжками исчез в кустах.
      - Погуляй здесь, а я отдохну немного и тебя покараулю, чтобы лиса опять не схватила, - сказал Женя, усаживаясь в копну свежего сена. - Он прилёг на него, с удовольствием вдыхая запах вянущих трав и цветов.
      "Как хорошо в лесу! - подумал он и вдруг, вспомнив слова Володи и улыбнувшись, добавил про себя: - И не только днём, когда с в е т л о!"
      Женя с радостью почувствовал, что ему ведь совсем не страшно. Наблюдая лисят, а потом спасая зайчонка, он даже и сам не заметил, когда прошёл этот страх. Теперь ему, наоборот, было уже непонятно, чего он раньше боялся ночью в лесу. Ведь это был тот же самый лес, что и днём, только полный другой, таинственной жизни его ночных обитателей.
      Женя лежал на копне и глядел вверх, в небо. Оно было очень глубокое, тёмное, и в нём только ярко светилась совсем круглая, как сказочный колобок, луна.
      "А вот и медведь гонится за колобком", - подумал Женя, глядя на странной формы облако, наплывающее на луну.
      Но Жене не удалось досмотреть, схватит ли медведь колобок или нет. Глаза его почему-то слегка закрылись...
      ...А когда он снова открыл их, было уже совсем светло и очень прохладно.
      Лучи солнца уже прорывались сквозь густую листву берёз. Вся поляна была укрыта белой дымкой тумана. Он слегка колыхался, весь пронизанный ярким утренним светом.
      Женя не стал дожидаться, пока туман поднимется вверх, а весело бросился прямо в него, в эту прозрачную сыроватую мглу, последний остаток ушедшей ночи.
      Выбравшись из тумана, Женя бодро зашагал по дорожке. Кругом в лесу на все голоса распевали птицы, встречая новый погожий день; и лесной доктор дятел уже выстукивал больное дерево, отыскивая под его корой жуков-короедов; и где-то вдали звонко куковала кукушка, отсчитывая Жене много-много счастливых лет.
      "Нужно скорее домой, чтобы мама с папой не встали и не начали беспокоиться, где я", - подумал Женя, ещё прибавляя шагу.
      Подходя к самому дому, Женя вдруг вспомнил, что именно то, за чем он ходил в лес, своё задание, он так и не выполнил - забыл взять свой ножик.
      Но Женя только улыбнулся при этом. Ведь теперь он уже твёрдо знал, что такое задание он без труда сможет выполнить в любое время.
      НЕЖДАННЫЙ ПОМОЩНИК
      Я путешествовал по Кавказу, знакомился с его природой, с его разнообразным миром растений и животных.
      От маленькой железнодорожной станции Коджах я прошёл вверх по долине реки Белой в глубину горных отрогов Кавказского хребта и добрался до посёлка Гузерипль.
      На самом берегу быстрой реки у подножия гор приютилось несколько красивых домиков - это управление северной части Кавказского заповедника. Здесь я и решил прожить недельку-другую, чтобы побродить в окрестностях по заповедным лесам. В этих лесах водится много интересных и ценных животных. В заповеднике они находят надёжный приют и охрану человека.
      Но как же увидеть их среди дремучих зарослей, в особенности теперь, когда лес ещё не сбросил листву? Кто поможет мне разыскать осторожную куницу или выпугнет из непролазной чащи редкую птицу - горного тетерева? Несколько раз я отправлялся бродить по окрестным горным лесам, знакомился с их чудесной растительностью, но, увы, из животного мира мне почти никого не удавалось увидать. Одни только крикливые сойки всюду попадались на глаза, да изредка слышалась в лесу громкая стукотня хлопотливого дятла.
      "Неужели же мне так и не удастся понаблюдать за обитателями этих заповедных мест? - с невольной досадой думал я, возвращаясь домой из лесу. - Неужели придётся писать о зверях и птицах Кавказа, даже не повидав их, а только послушав рассказы очевидцев?" Писать с чужих слов - это было очень обидно, и я делал всё новые и новые, но такие же безуспешные попытки.
      Однажды после трудного путешествия по заповеднику я проснулся утром довольно рано. Солнце ещё не поднялось из-за гор, и под ними, цепляясь за верхушки леса, плыли сизые клочья тумана. Но небо было ясным, безоблачным, обещало погожий день.
      У крыльца, в палисаднике, цвело много цветов. Тут же на поляне стояло несколько ульев. Я смотрел, как из них вылезали первые пчёлы. Они расправляли крылышки после ночи и потом быстро летели куда-то вдаль. А некоторые подлетали к ближайшим цветам и забирались в их чашечки, ещё влажные от ночной росы.
      Всё кругом меня дышало теплом. Деревья возле дома только слегка начинали желтеть, будто в июле от сильной жары. Но стоило мне взглянуть вдаль на горы, и сразу становилось понятно, что это не лето, а осень. Внизу, у подножия гор, лес тоже был сочно-зелёным, зато чем выше, тем больше в нём появлялось жёлтых и красных пятен, и наконец у самой вершины он уже весь сплошь был ярко-жёлтым, оранжевым. Одни сосны да пихты темнели густой зелёной щёткой. И за них цеплялись плывущие вверх клочья тумана.
      Я так засмотрелся на эти горы, что даже вздрогнул, когда кто-то слегка толкнул меня в бок. Я обернулся. Возле меня на крыльце сидела собака, по виду помесь легавой с дворняжкой. Она виновато глядела мне прямо в глаза, слегка приседала на передние лапы и часто-часто стучала обрубком хвоста по доскам крыльца. Я погладил её, и она, вся задрожав от радости, припала ко мне и лизнула руку влажным розовым языком.
      - Ишь, без хозяина скучает, - сказал, останавливаясь у крыльца, старичок рабочий.
      - А где же её хозяин?
      - Рассчитался и уехал домой, в Хамышки. А она, видно, отстала. Вот и не знает, куда голову приклонить.
      - А как её звать?
      - Альмой зовут, - ответил старик, направляясь к сараю.
      Я вынес хлеба и покормил Альму. Она, видно, была очень голодна, но брала хлеб аккуратно и, взяв кусочек, убегала в ближайший куст сирени. Съест и опять вернётся. А сама так и глядит в глаза, будто хочет сказать: "Покорми, мол, ещё - очень есть хочется". Наконец она наелась и с наслаждением улеглась на солнышке у моих ног. С этого дня у нас с Альмой завязалась крепкая дружба. Бедняга, очевидно, признала во мне нового хозяина и ни на шаг не отходила от меня.
      - Умный пёс, учёный, - хвалили Альму в посёлке. - По зверю и по птице может работать. Хозяин-охотник всему её обучил.
      Как-то раз мы с наблюдателем заповедника, Альбертом, решили подняться в горы. Альма, видя, что мы куда-то собираемся, взволнованно вертелась под ногами.
      - Взять её или не надо? - спросил я.
      - Конечно, возьмём, - ответил Альберт. - Она скорее нас кого-нибудь из зверей или птиц разыщет.
      Наши сборы были недолги. Захватили с собой бинокль, немного еды и двинулись в путь.
      Альма весело бежала впереди, но далеко в лес не уходила.
      Сразу же за посёлком начался подъём. Зная, что я совсем не мастер лазать по горам, Альберт шёл еле-еле, и всё же мне казалось, что он бежит. Наконец, видимо не будучи в силах плестись так же, как я, мой спутник уселся на камне.
      - Вы идите вперёд, - сказал он, - а я покурю и вас догоню.
      Так своеобразно проходил наш подъём. Я еле-еле плёлся вверх, а Альберт курил, сидя на камне или на пне. Когда я уходил от него метров на сто, на двести, он поднимался и в несколько минут догонял меня. Догонит и опять усядется покурить. Когда мы поднялись на первый перевал, Альберт показал мне пустую папиросную коробку.
      - Вот видите, - улыбаясь, сказал он, - целую пачку из-за вас выкурил.
      Наконец мы вошли в сплошной пихтовый лес. Тут было тихо и сумрачно, только попискивали где-то в вершинах синицы.
      Неожиданно громкий лай заставил меня приостановиться.
      - Это Альма кого-то нашла, - сказал Альберт, - идёмте посмотрим.
      Мы прошли метров двадцать и увидели собаку. Она стояла под высокой пихтой и лаяла, глядя вверх.
      - Белка, белка вон на сучке сидит, - показал Альберт.
      Действительно, на нижнем сучке метрах в пяти от земли сидел серый пушистый зверёк и, нервно вздрагивая хвостом, сердито цокал на собаку: "Цок-цок-цок!"
      Альберт подошёл к дереву и легонько стукнул по нему рукой. В один миг белка стрелой взлетела вверх по стволу и скрылась в густой кроне ветвей. Но я уже успел хорошо её разглядеть в бинокль: шкурка у неё была совсем серая, а не рыжеватая, как у наших подмосковных белок. Я с большим интересом рассмотрел зверька. Ведь раньше на Кавказе водилась только кавказская белка - поменьше нашей белки, с очень скверной рыжевато-серой шкуркой. Кавказскую белку местные охотники не добывали на пушнину. Но в последние годы на Кавказ и в Тиберду были завезены и выпущены алтайские белки с прекрасным дымчато-серым мехом. Эти зверьки поразительно быстро размножились в новых местах и расселились по кавказским лесам далеко за пределы Тиберды. Теперь их сколько угодно не только в северной части кавказских лесов, но также и в южной. И местные охотники могут уже начать беличий промысел.
      Отозвав от дерева Альму, мы отправились дальше. Не прошло и получаса, как она подлаяла вторую, а потом третью, четвёртую белку. Однако нам не приходилось сворачивать с тропы, чтобы отзывать собаку. Достаточно было свистнуть несколько раз, как она сама возвращалась.
      Но вот Альма снова залилась в лесу громким лаем.
      Мы посвистели - нет, не подходит. Альберт прислушался.
      - Что-то уж больно азартно лает, - сказал он. - Похоже, не на белку; может, куницу нашла?
      Нечего делать. Пришлось опять свернуть с тропы и пробираться через густые заросли рододендрона. Наконец выбрались на полянку. Посередине стояла столетняя пихта. Альма металась под деревом, вся ощетинилась, захлёбываясь от злости.
      Мы подошли к самому дереву и начали осматривать сучья и ветки. Почти у самой вершины в развилке между двумя толстыми суками я заметил что-то серовато-бурое: не то гнездо, не то какой-то нарост на дереве. Концы ветвей склонялись вниз и мешали рассмотреть, что это такое. Я вынул из сумки бинокль, взглянул вверх и поспешно передал бинокль Альберту.
      Он тоже навёл его на тёмный предмет, видневшийся на вершине дерева, но тут же отдал мне бинокль обратно, огляделся по сторонам и снял с плеча карабин. В бинокль можно было легко разглядеть притаившегося между суками небольшого медвежонка. Он сидел, обхватив передними лапами ствол дерева, и внимательно смотрел вниз на собаку.
      - Идёмте-ка лучше отсюда, - сказал Альберт, поймав Альму и взяв её на поводок, - а то как бы с а м а не пожаловала.
      - А разве э т о нам не поможет? - указал я на карабин.
      - В крайнем случае, конечно, поможет, - ответил Альберт, - только ведь в заповеднике бить зверя не полагается. Да и этот малыш, на кого он тогда останется? Ещё дитя малое, ишь как притулился.
      Когда мы отошли подальше от поляны, с вершины пихты раздался громкий призывный крик, похожий на детский плач, - медвежонок звал свою мать.
      - Не кричи, потерпи малость, сейчас заявится, - улыбнулся Альберт.
      И действительно, вдали уже слышалось тревожное ворчание и хруст валежника под ногами тяжёлого зверя.
      Мы поспешили удалиться, чтобы не помешать этой трогательной, но малоприятной для посторонних встрече.
      Чем выше мы поднимались по склону, тем чаще на полянах и по ложбинам среди пихт попадались участки высокогорного клёна. Наконец мы выбрались в субальпику - на границу леса и альпийских лугов. Здесь пихты и клёны встречались всё реже и реже, их сменило высокогорное берёзовое криволесье. На полянах густо разросся рододендрон. С тропы невозможно было свернуть. Неожиданно Альма повела носом, но не кинулась со всех ног, как за белкой. Наоборот, вся вытянувшись, она стала осторожно красться среди ползущих по земле гибких стеблей. С трудом пробираясь сквозь заросли, мы следовали за собакой. Было интересно узнать: кого же она почуяла и почему не бежит, а так осторожно крадётся?
      Альберт на всякий случай снял с плеча карабин. "Уж не медведь ли? Здесь, в зарослях рододендрона, ему очень легко затаиться". Но вряд ли собака станет его так странно, по-кошачьи, выслеживать.
      Вдруг Альма остановилась как вкопанная среди густых, непролазных зарослей. Сомнений не было - собака стояла на стойке.
      Я скомандовал: "Вперёд!"
      Альма рванулась, и из-под кустов с треском взлетел горный тетерев. На лету он был очень похож на нашего обыкновенного косача, только как будто немного поменьше. Тетерев полетел низко, над самыми зарослями, и скрылся в березняке. Альма всё так же стояла на стойке. Потом она обернулась к нам, будто спрашивая: "Почему же вы не стреляли?"
      - Нельзя стрелять, - погладив собаку, сказал я. - Ведь мы в заповеднике.
      Но Альма, конечно, не могла понять моих слов. В этот день она находила нам то белок, то медвежонка, а мы всё отзывали её. Видимо, это было не то, чего мы искали. Наконец она нашла такую дичь, за которой нельзя гнаться по следу с лаем, а нужно осторожно подкрасться к ней. И Альма подкралась. По команде "Вперёд!" она выпугнула дичь и снова осталась на месте. Она сделала всё, как её учил старый хозяин, но новый хозяин почему-то и тут не выстрелил. Альма явно недоумевала, что же теперь от неё хотят.
      А мы тоже не могли объяснить ей, что нам ничего убивать не надо. Нужно только видеть - какие звери и птицы населяют этот заповедный лес. И Альма прекрасно помогла нам. Мы с Альбертом остались очень довольны. Однако охотничья страсть нашей четвероногой помощницы была совсем не удовлетворена, и на обратном пути Альма уже почти не искала ни зверя, ни птицы. Ведь всё равно мы ни в кого не стреляли. Собака уныло плелась позади нас до самого дома.
      Это путешествие в горы оказалось для меня очень трудным, и я без сил опустился на крылечко. Альма села рядом и грустными внимательными глазами смотрела на меня. Казалось, она хотела угадать, что же мне всё-таки от неё нужно. Наконец она нерешительно встала, посмотрела на дверь. Я открыл её.
      Альма побежала в комнату и через секунду вернулась назад. В зубах она держала мою тапочку.
      "Может, тебе это нужно?" - казалось, спрашивала она.
      - Вот так умница! - обрадовался я, снимая тяжёлый горный ботинок и надевая лёгкую тапку.
      Альма со всех ног бросилась в комнату и принесла мне вторую. Я погладил и поласкал собаку.
      "Так вот какая дичь нужна ему", - видно, решила она и стала таскать мне из комнаты всё подряд: носки, полотенце, рубашку.
      - Довольно, довольно! - смеясь, кричал я, но Альма не унималась, пока не перетаскала всё, что только смогла достать и принести.
      С тех пор она начала прямо изводить меня. Стоило только мне забыть запереть в комнату дверь, и Альма уже тащила оттуда что-нибудь из одежды. Так она старалась угодить мне целый день. А ночью она спала на крыльце, возле моей комнаты, и никого ко мне не впускала.
      Но дружбе нашей скоро должен был наступить конец. Я уезжал из Гузерипля в Майкоп, а оттуда - в южный отдел заповедника. Я решил взять Альму с собой и, проезжая через Хамышки, отдать её хозяину.
      Наконец мы тронулись в путь. Дорога была отвратительная. Я положил вещи на подводу, а сам шёл впереди пешком. Альма весело бегала возле дороги.
      Но вот в долине показались и Хамышки.
      "Как-то встретит Альма своего старого хозяина?" - невольно думал я с ревнивым чувством.
      На краю посёлка белеет домик, где он живёт. Мы подъехали. Сам хозяин возился тут же с повозкой. Заслышав стук колёс, он обернулся и увидел собаку.
      - Альмушка, откуда ты взялась? - радостно воскликнул он.
      Альма на секунду приостановилась и вдруг со всех ног бросилась к хозяину. Она визжала, прыгала ему на грудь, видимо не зная, как и выразить свою радость. Потом, будто что-то припомнив, бросилась к нашей повозке, вскочила на неё, и не успел я опомниться, как Альма схватила в зубы лежавшую на соломе мою шляпу и понесла её своему хозяину.
      - Ах ты, негодница! - рассмеялся я. - Теперь от меня всё тащишь. Давай-ка сюда обратно.
      Я подошёл и наклонился к собаке, чтобы взять у неё свою вещь. Но Альма, положив её на землю, крепко прижала лапой и, оскалив зубы, сердито на меня зарычала. Я был изумлён.
      - Альма, да ты что же, не узнала меня? Альмушка!
      Но собака меня, конечно, узнала. Она прилегла к земле, виновато глядела в глаза, виляла своим обрубком хвоста; она как будто просила простить её, но шляпу всё-таки не отдавала.
      - Можно, отдай, отдай, - разрешил хозяин.
      Тогда Альма весело взвизгнула и охотно разрешила взять мне её поноску.
      Я погладил собаку. Она смотрела на меня так же ласково и дружелюбно. Но я чувствовал, что теперь она нашла своего настоящего хозяина, которому будет повиноваться во всём.
      - Умница пёсик, - сказал я. И мне не было больше обидно, что Альма так легко променяла меня на другого. Ведь тот, другой, вырастил, воспитал, обучил её, и ему одному она отдала навек всю свою преданность и любовь.
      "ПЕРЕДЫШКА"
      Она стоит от всех в сторонке,
      Здесь на высоком бугорке.
      Зелёных веток рубашонку
      Полощет в летнем ветерке.
      Идя из леса, ребятишки
      Под ней присядут отдохнуть.
      Её прозвали "Передышкой".
      Передохнул - и дальше в путь.
      От деревни до ближайшего леса дорога шла через широкое поле. Идёшь по нему в летний день - солнце печёт, жара. Кажется, конца-краю нет этому полю.
      Но как раз на половине пути у самой дороги росла зелёная развесистая берёза.
      Кто бы из леса в деревню или обратно ни шёл, обязательно сядет и отдохнёт в прохладной тени под старым деревом.
      И так это славно бывало: кругом всё поле даже блестит от солнца, а под густой берёзой свежо, прохладно. Над головой зелёные листья шумят, будто зовут присесть и передохнуть немножко.
      Вот и прозвали эту берёзу местные жители "Передышкой".
      Ранней весной только пригреет получше солнце, а Передышка уже зазеленела, стоит среди поля нарядная, сплошь усыпанная клейкими молодыми листочками.
      А осенью Передышка становилась вся жёлтая. Подует ветер, и полетят с дерева золотые листья.
      Целые стаи перелётных птиц садились передохнуть на берёзу.
      И так уж, бывало, заведено, из года в год, много лет: человек ли идёт из леса в деревню, птица ли откуда-то издали прилетит - для всех берёза посреди поля отдыхом служит.
      Но вот однажды осенью возвращались ребята домой с вязанками хвороста. Дошли до берёзки и, как полагается, отдохнуть уселись.
      Кругом по-осеннему неприютно: поле пустое, серое, давно уже с него хлеб убрали, только сухое жнивьё жёсткой колючей щёткой торчит. А у самой дороги картофельные гряды темнеют. Ботва на них почернела, дожди да ветры прибили её к самой земле.
      Посидели ребята немного под деревом, а потом кто-то из них предложил: "Давайте костёр разведём, погреемся и картошку в золе испечём".
      Сказано - сделано. Наломали сухих палок из хвороста, стали костёр разводить, а он не горит, ветром огонь задувает.
      - Постойте! - кричит один мальчуган. - Тащите-ка сучья к берёзе. Вон у самых корней будто печурка, там уж костёр не задует.
      Так и устроили.
      С тех пор ребята приладились между корнями берёзы костёр разводить, картошку печь. И огонь разжигать было очень удобно: надерут коры с той же берёзы, она жарко горит, в один миг костёр разгорится.
      Всю кору внизу с дерева поободрали. А между корнями огонь выжег большую чёрную дырку - настоящую печь.
      * * *
      Наступила зима. Ребята перестали ходить в лес.
      Всё кругом - и поля и леса - засыпал снег. Посреди белого поля виднелась одна только берёза. Её ветви обледенели, покрылись инеем. И, когда утром вставало солнце, берёза казалась нежно-розовой, будто нарисованной тонкой кистью на синем фоне морозного неба. Только внизу, у самых корней, по-прежнему чернела обугленная дыра. Но и она теперь не очень была заметна - снаружи её слегка припорошил снег.
      Но вот и зима прошла. Потекли ручьи, запестрели в поле проталины, всё кругом зацвело, зазеленело.
      И только одна Передышка в эту весну не покрылась густой зелёной листвой. Она стояла голая, потемневшая. Ветер поломал у неё сухие ветви и оставил лишь крючковатые толстые сучья.
      - Засохла наша берёзка, не будет теперь Передышки, - говорили в деревне.
      А потом однажды приехали на дрогах люди с топором и пилою, свалили сухое дерево и увезли на дрова.
      Остался от Передышки один только пень, а внизу под ним - чёрная обугленная дыра.
      * * *
      Шёл как-то раз лесник из деревни к себе в сторожку, и ребята с ним тоже шли в лес по ягоды. Дошли до середины поля. Жарко, а укрыться от солнца негде, один пень у дороги торчит.
      Поглядел на него лесник, рукой махнул.
      - У кого ж это, - говорит, - хватило совести Передышку сгубить? Выжгли дыру у самых корней да ещё всю кору со ствола ободрали...
      Стыдно стало ребятам. Вот ведь они что по незнанию наделали. Переглянулись между собой и рассказали обо всём леснику.
      Тот покачал головой.
      - Ну, - говорит, - что было, того не воротишь, а теперь надо вам вашу вину исправлять.
      Ребята обрадовались. Только как же её исправить?
      - А вот как, - сказал старик, - осенью приходите ко мне в сторожку. Выкопаем мы молодых кустов да берёзок, всю дорогу ими обсадим.
      Так и решили. Было это лет десять назад.
      А теперь от деревни до леса вся дорога деревьями и кустами обсажена. А посредине пути торчит старый широкий пень.
      В этом месте по-прежнему все садятся передохнуть. Сидят кто на пне, а кто просто так, на земле, под тенью густых молодых берёзок. И это место зовётся по-прежнему "Передышка".
      ЛЕСНЫЕ ПЕРЕСЕЛЕНЦЫ
      С утра было холодно, накрапывал дождь. Но после обеда тучи вдруг разошлись, выглянуло солнце, и опять стало совсем тепло.
      Серёжа забрал поскорее удочки, банку с червями и побежал к своему приятелю Вите звать его на рыбную ловлю.
      С Витей они встретились по дороге. Тот бежал с удочками к Серёже.
      - Вот это здорово! - обрадовались оба. - У нас всё согласованно. Чтоб без промедлений!
      И мальчики, подмигнув друг другу, весело направились за деревню к реке.
      Твёрдая, будто укатанная, дорожка юркнула в густые заросли ивняка. Ребята не без труда пробрались сквозь цепкие ветви на берег.
      Река раскинулась перед ними широкая, полноводная.
      - Смотри, Витя, вода совсем синяя, - сказал Серёжа. - Это всегда так бывает к осени.
      Витя тоже взглянул на синюю реку, на первые жёлтые листья, плывущие возле берега, и хмуро ответил:
      - Да, лето прошло. Прощай теперь купание, рыбалка...
      Мальчики слазили под большой ивовый куст, достали оттуда два самодельных весла, отвязали стоявшую под ракитой плоскодонную лодку и поплыли вверх по реке к заветному местечку под крутояром. Это место было им хорошо знакомо. Там брались крупные окуни, а иной раз попадали подлещики.
      Добравшись до крутояра, рыболовы опустили на дно вместо якоря тяжёлый камень на верёвке. Лодка сразу остановилась, слегка покачиваясь от медленного течения воды.
      Пока Витя не спеша развязывал свои снасти и надевал на крючки насадку, Серёжа уже закинул две удочки.
      - Да не копайся же ты! - нетерпеливо сказал он приятелю.
      Наконец и Витя тоже всё наладил, закинул удочки, и оба, усевшись поудобнее, стали ждать поклёвки.
      Не упуская из виду своих поплавков, ребята в то же время поглядывали по сторонам, на широкий, уже по-осеннему хрустально чистый простор реки. Её левый берег, который подмывала вода, был крутой, облесённый. Старые разлатые берёзы и сосны точно спускались по глинистому откосу к реке. Они хватались за выступы берега крючковатыми обнажившимися корнями. Тут же, на рыхлых глинистых оползнях, примостились какие-то кустики. Всё было ещё зелёное, и только вдали, на самой излучине, будто огонь костра в безветренный день, ярко краснел одинокий куст рябины - первый вестник наступающей осени.
      А на правом луговом берегу близость осени чувствовалась ещё сильнее. Высокая густая трава давно была уже скошена и смётана в стога. Они темнели на гладком, ровном лугу и словно манили ребят забраться на самый верх и скатиться с этой зелёной горки из трав и цветов, от которых так славно пахнет горячим, но уже уходящим летом.
      - Гляди, что это: облачко или дымок? Вон, вон, над стогами! - сказал Серёжа. - И так быстро движется!
      - Вижу, - кивнул головой Витя.
      Оба смотрели на странное облачко, которое неслось над самой землёй, всё увеличиваясь и приближаясь.
      - Это птицы! Стая птиц! - первый разглядел Витя. - Ой, сколько их! Сюда летят.
      Птицы действительно летели к реке. Их было очень много, несколько сотен небольших тёмных птиц. Они летели одной плотной стаей, чуть не касаясь друг друга.
      Подлетев к самой реке, вся стая, будто по команде, круто развернулась, потом сделала в воздухе ещё один разворот и со страшным шумом, гамом облепила прибрежные кусты и деревья. Щёлканье, свист, трескотня наполнили воздух.
      - Скворцы! Скворцы! - обрадовались ребята. - В стаю сбились, собираются улетать на юг.
      - А вот и ещё один путешественник, - улыбнулся Серёжа, поймав рукой летевшую в воздухе тонкую нить паутины; на конце её сидел крохотный паучок.
      Серёжа приподнял руку.
      Набежавший ветерок сорвал с его пальцев лёгкую паутинку, и она вновь полетела куда-то вдаль, через речку, к разросшимся на берегу ивовым кустам. Там, верно, и задержалась, прицепившись к ветвям.
      - Так молодые паучки осенью и расселяются из гнезда, - сказал Серёжа. - Мне об этом папа рассказывал. Очень занятно у них получается. Выберется паучок куда-нибудь на верхушку стебля и выпустит из себя паутинку. Ветер подхватит её, понесёт далеко-далеко, а паучок на ней и полетит, как на парашюте. Где на землю опустится, там и зимовать будет.
      - Это ловко, - одобрил Витя. - Смотри, сколько паутины над рекой летит. Значит, всё паучки путешествуют?
      - Конечно, - ответил Серёжа.
      - А что это там плывёт? - вдруг спросил Витя, указывая на какие-то тёмные точки, которые плыли по реке, постепенно приближаясь к лодке.
      - Наверное, листья или сучки... - ответил Серёжа. - Гляди, у тебя клюёт!
      Витя вытащил хорошего окуня. Он сорвался с крючка уже в лодке, начал прыгать по дну, и ребята его чуть не упустили.
      Посадив рыбу в ведёрко и взглянув снова на речку, мальчики едва не вскрикнули от изумления: то, что они издали приняли за плывущие сухие листья, в действительности были какие-то зверьки. Они старались переплыть реку с лесного берега на луговой, но сильное течение сбивало их и несло вниз по реке.
      Зверьков было очень много. Всюду из воды высовывались тёмные головки и, будто веточки, торчали намокшие длинные хвосты.
      - Белки, - тихо сказал Витя, когда течение поднесло некоторых зверьков поближе к лодке. - Кто же их в речку загнал?
      - Верно, в другие леса перебираются, где еды побольше, - так же тихо ответил Серёжа, не спуская глаз с плывущих зверьков.
      - Смотри, выплыть не может! - вдруг вскрикнул Витя. - Сейчас утонет! И другая тоже! Уже захлёбывается!