Глава 37. ИСЧЕЗНОВЕНИЕ

Когда наутро после этого памятного разговора Моубрей очнулся от беспокойного сна, в мыслях его царил разброд. Сперва в его сознании возникло ужасное воспоминание о вчерашнем разговоре с сестрой, которую он, в сущности, любил так сильно, как только способен был кого-нибудь любить, и которая покрыла бесчестьем его и свое родовое имя. Затем он припомнил и обеляющий Клару рассказ Тачвуда и стал убеждать себя, во всяком случае попытался убедить, что Клара, наверно, поняла его обвинение как нечто относящееся к ее и Тиррела любви, приведшей к столь роковым последствиям. Затем он снова усомнился, как это все могло случиться, и снова им овладел страх — не было ли за всем этим чего-то более важного, чем нежелание сестры сознаться в обмане, учиненном с нею Балмером. Но потом он опять вернулся к первой, более приятной мысли, вспомнив, что сестра ни за что не соглашалась выйти за человека, которого он ей сватал, и, естественно, должна была считать, что, узнай брат о ее тайном браке, ей уже не было бы спасения.

«Да, да, разумеется, — мысленно повторял он, — она подумала, что эта история заставит меня еще решительнее содействовать планам негодяя, как лучшему способу замять столь неприятное дело. Да, это так, и она была, конечно, права: если бы он был настоящим лордом Этерингтоном, я сам считал бы, что ничего другого ей не остается. Но так как он не лорд Этерингтон, а обманщик и к тому же негодяй, я удовольствуюсь тем, что изобью его дубинкой до смерти, как только ускользну из-под опеки этого старого, упрямого, сующего нос не в свое дело самодура. Но что можно сделать для Клары? Фальшивый брак этот — мыльный пузырь, и обе стороны должны считаться свободными. Она любит этого сумрачного господина, который в конце концов оказался законным отпрыском старинного древа. Я от него не в восторге, хотя в нем есть что-то от настоящего лорда. Убежден, что бродяга художник не смог бы проявить столько присутствия духа в таком деле, как тайный брак. Думаю, что она могла бы выйти за него замуж, если этому не воспротивится закон: она получила бы и графский титул, и Окендейл, и Неттлвуд — все вместе. Бог мой, да мы еще можем остаться в выигрыше: ведь этот старый Тачвуд богат как еврей, у него по меньшей мере сто тысяч. Будь у нега хоть на шесть пенсов меньше, он не разговаривал бы таким не допускающим возражений тоном. Он обещал наладить мои дела — значит, не надо мне дергаться, пока меня чистят скребницей. Только бы закон допустил брак Клары с тем, другим, графом. Ясно, что женщина не может выйти замуж сперва за одного брата, потом за другого, но если брак с одним из них не был истинным и законным, то не должно быть препятствий к браку с другим. Надеюсь, законники не станут по этому поводу городить вздор, и Клара не выкажет никакой глупой щепетильности. Но, клянусь честью, первое, на что я должен надеяться, это чтобы вся история оказалась правдой, ибо источник ее все же сомнительный. Надо сейчас же идти к Кларе, узнать от нее правду и обдумать план действий».

Стараясь разобраться в странном хаосе событий, подавлявших его сознание, молодой сент-ронанский лэрд то произносил все это мысленно, то бормотал себе под нос и в то же время торопливо одевался.

Спустившись в гостиную, где они накануне ужинали и где сейчас стол накрыт был к завтраку, он послал за девушкой, прислуживавшей его сестре, и спросил, встала ли мисс Моубрей.

— Она еще не звонила, — ответила девушка.

— Обычно она встает раньше, — сказал Моубрей, — но вчера вечером она была очень взволнованна. Поди, Марта, и скажи, чтобы она поскорее вставала скажи, что у меня для нее отличные новости а если у нее болит голова, я сам приду и расскажу ей все еще до того, как она встанет. Лети, как молния.

Марта исчезла, но минуты через две возвратилась.

— Госпожа не слышит, сэр, а уж я стучала вовсю. Дай бог, — добавила она с обычной у простонародья склонностью к дурным предсказаниям, — чтобы мисс Клара была здорова никогда она так крепко не спала.

Моубрей вскочил с кресла, в которое незадолго перед тем бросился, бегом пустился через галерею и довольно сильно постучался в дверь к сестре. Ответа не последовало.

— Клара, милая Клара! Ответь мне хоть слово, скажи, что ты не больна. Вчера вечером я тебя напугал, я слишком много выпил, я вспылил — прости меня! Ну же, Клара, не будь злопамятной, скажи хоть одно слово, скажи, что ты не больна!

Он делал довольно длинные промежутки между своими отрывистыми фразами, стучал все сильней, все громче, прислушивался все тревожнее и тревожнее, — ответа не было. Под конец он попытался открыть дверь и обнаружил, что она закрыта на ключ или на задвижку.

— Мисс Моубрей когда-нибудь запирается? — спросил он у горничной.

— Никогда еще этого не бывало, сэр. Она не запирает двери, чтобы я могла утром войти и открыть ставни.

«Вчера вечером у нее было достаточно причин для того, чтобы принять меры предосторожности», — подумал брат, и вдруг ему вспомнилось, что он слышал, как звякнул засов.

— Ну же, Клара, — продолжал он в жестокой тревоге, — не глупи. Если ты не откроешь, мне придется взломать дверь, — вот и все. Ведь, может быть, ты больна и не в состоянии ответить. Если ты только сердита на меня — скажи. Она не отвечает, — сказал он, обернувшись к горничной, подле которой стоял теперь Тачвуд.

Моубрей охвачен был такой тревогой, что не заметил гостя и продолжал говорить, не обращая на него внимания:

— Что же делать? Может быть, она больна, или спит, или в обмороке. Если я взломаю дверь, она, при своем нервном состоянии, пожалуй, до смерти напугается. Клара, милая Клара! Скажи хоть слово — и можешь оставаться у себя в комнате сколько хочешь.

Ответа не было. Горничная мисс Моубрей, до того слишком взволнованная и испуганная, чтобы соображать, припомнила теперь, что из комнаты ее госпожи ведет прямо в сад черная лестница, и высказала предположение, что Клара могла выйти таким способом.

— Выйти? — переспросил донельзя обеспокоенный Моубрей, бросив взгляд в окно, за которым в мутном свете ноябрьского утра все затягивал густой туман или, вернее, мелкий дождик. — Выйти в такую погоду? Но ведь мы можем проникнуть к ней по этой же лестнице.

С этими словами, предоставив гостю поступать как ему вздумается — оставаться в доме или следовать за ним, — он даже не выбежал, а вылетел в сад и увидел, что задняя дверь, открывавшаяся туда с черной лестницы, была широко распахнута. Охваченный неясным, но тягостным предчувствием, он устремился наверх, к двери, выходившей из гардеробной его сестры на площадку лестницы: она также была распахнута, а дверь между гардеробной и спальней — полуоткрыта.

— Клара, Клара! — кричал Моубрей. Он уже потерял надежду услышать ответ, в голосе его звучал только смертельный страх. И страх этот оказался вполне обоснованным.

Мисс Моубрей в комнате не было. Там царил полный порядок, свидетельствовавший, что она не раздевалась на ночь и не ложилась в постель. Обуреваемый страхом и угрызениями совести, Моубрей бил себя кулаком по лбу.

— Я напугал ее до смерти, — приговаривал он, — она убежала в лес и там погибла.

Словно желая окончательно убедиться, что Клары нигде нет, Моубрей еще раз окинул взглядом комнату, а затем, по-прежнему во власти страха, бросился в гардеробную, едва не опрокинув путешественника, который из вежливости не решался войти в спальню.

— Вы обезумели, словно хамако , — сказал Тачвуд. — Давайте посоветуемся, и я уверен, что придумаю…

— К чертям ваши выдумки! — вскричал Моубрей, забывая в своем раздражении, еще усилившемся от беспокойства, об уважении, которое сам же вознамерился проявлять к старику. — Если бы вы действовали более откровенно и рассудительно, этого бы не случилось!

— Да простит вам бог, молодой человек, если ваши упреки несправедливы, — сказал путешественник, убирая руку, которую он сперва положил на плечо Моубрея, — и да простит он мне, если я поступал ошибочно, стараясь сделать как лучше. Но ведь мисс Моубрей могла уйти на воды! Я велю запрягать и тотчас же отправлюсь туда.

— Да, да, поезжайте, — рассеянно произнес Моубрей. — Благодарю вас, благодарю вас!

Он быстро прошел через весь сад, словно желая поскорее избавиться и от гостя и от своих мыслей, и кратчайшим путем устремился к калитке, за которой находилась довольно обширная роща. Клара велела сделать в ней просеку к летнему домику, сколоченному из грубых досок и обвитому зеленью.

Пробегая через сад, он повстречал садовника, уроженца южной Шотландии и старого слугу Моубреев.

— Видел ты мою сестру? — спросил лэрд скороговоркой, невнятной от охватившего его страха.

— Что вы спрашиваете, лэрд Сент-Ронан? — ответил ему старик, тугой на ухо и вдобавок не слишком понятливый.

— Видел ты мисс Клару? — закричал Моубрей и раза два приглушенно выругался, раздраженный тупостью садовника.

— Ясное дело, видел, — неторопливо ответил садовник. — А разве нельзя видеть мисс Клару, лэрд Сент-Ронан?, — Где и когда? — с живостью спросил Моубрей.

— Да только вчера, после чаю, как раз перед тем, как вы прискакали. И быстро же вы неслись, — сказал старик Джозеф.

«Я такой же болван, как и он, что теряю время на разговоры с этим старым кочном капусты!» — сказал себе Моубрей и побежал к упомянутой уже калитке, выходившей на просеку, которая обычно именовалась аллеей мисс Клары. Двое или трое шепчущихся между собой слуг, чьи лица выражали огорчение, беспокойство и страх, последовали за хозяином, желая чем-нибудь помочь ему, но боясь навязывать свои услуги вспыльчивому молодому человеку.

У калитки он наконец нашел след той, кого повсюду искал. Ключ, которым Клара могла отпереть любую дверь, торчал в замке. Ясно было, что она проходила здесь, но когда и с какой целью?.. Моубрей даже не решался строить догадок. На расстоянии четверти мили или немного более того тропа шла через рощу дубов и яворов и подходила к обрывистому берегу довольно широкой горной речки, где становилась крутой, каменистой, трудной для слабоногих и довольно страшной для слабонервных. Часто она змеилась по самому краю скалистой гряды, нависшей в этом месте над потоком, который то шумел и пенился в быстром своем течении, то словно замирал, образуя, однако, глубокие круглые водовороты. Когда Моубрей подумал, какие искушения таило это опасное место для возбужденной и отчаявшейся души, его словно обожгло дуновением самума, и ему пришлось на миг остановиться, чтобы перевести дух и подавить ужасное предчувствие, прежде чем он смог продолжать свой путь. Спутники его ощущали тот же страх.

— Бедняжка, бедняжка! Только бы она не оставалась совсем одна! Только бы господь послал ей кого-нибудь, — шептал Патрик девушкам, а те — друг другу.

В этот момент за спинами их раздался голос старого садовника, который кричал:

— Хозяин, лэрд Сент-Ронан, хозяин, я нашел, я нашел…

— Ты нашел мою сестру? — вскричал брат Клары, задыхаясь от волнения.

Старик не ответил, пока не подошел совсем близко, а подойдя, произнес со своей обычной медлительностью в ответ на повторные расспросы хозяина:

— Нет, мисс Клару я не нашел, а нашел одну вещь, о которой вы бы очень жалели, — ваш замечательный охотничий нож.

С этими словами он протянул упомянутый предмет его владельцу Тот, вспомнив обстоятельства, при которых он накануне вечером выбросил его за окно, и сразу же подумав, к каким последствиям мог привести вечерний разговор с сестрой, с проклятием схватил нож и снова швырнул его — на этот раз в речку. Слуги переглянулись: каждому из них вспомнилось, что этот нож был одной из любимых вещей хозяина, вообще большого любителя подобных предметов, и теперь они были вполне уверены, что от беспокойства за сестру Моубрей, хотя, может быть, и временно, просто не в своем уме. Он заметил их смущенные, недоуменные взгляды и, заставив себя, насколько мог, успокоиться, велел Марте и другой девушке, а также Патрику возвратиться к дому. Горничным он приказал обыскать аллеи по ту сторону Шоуз-касла, а Патрику — звонить в замковый колокол, «чтобы, — добавил он, изображая уверенность, которой далеко не имел, — мисс Моубрей услышала его и вернулась, как бы далеко она ни зашла на прогулке». Распорядился он также, чтобы конюх с лошадьми ждал его у места, именовавшегося Гремячим мостом, так как речка образовывала там шумный водопад, над которым был перекинут легкий дощатый мостик для пешеходов. Избавившись, таким образом, от своих спутников, он со всей быстротой, на какую только был способен, отправился дальше все по той же тропе: сестра его очень любила гулять по ней может быть, она и на этот раз отправилась сюда просто по привычке, будучи в таком душевном состоянии, когда — у него было слишком много оснований опасаться этого — о выборе для нее не могло быть и речи.

Вскоре он уже был у летнего домика, представлявшего собой, в сущности, беседку с крышей и тремя стенами, так как передняя стена отсутствовала, а пол был красиво устлан мелким гравием. Беседочка эта, словно гнездо сокола, прилепилась почти на самом краю обрывистого выступа — самой высокой точки скалистого гребня, о котором уже упоминалось. Бедная Клара особенно любила ее из-за открывавшегося оттуда вида на долину. На грубо сколоченном из дерева столике в беседке лежала одна из ее перчаток. Моубрей поспешно схватил перчатку — она была пропитана влагой. Накануне дождя не было, так что если бы Клара оставила ее здесь вчера утром или в течение дня, она бы не могла быть в таком состоянии. Несомненно, Клара побывала здесь ночью, когда шел сильный дождь.

Убедившись, что Клара приходила сюда в момент, когда волнение и страх, дойдя до отчаяния, заставили ее бежать из отцовского дома, Моубрей бросил быстрый, полный ужаса взгляд с обрыва в глубь пропасти, где бурлил поток. Ему почудилось, что в сумрачном его рокоте он слышит предсмертные стоны сестры, клочья белой пены показались ему обрывками ее одежды, но более обстоятельный осмотр подтвердил, что никаких следов несчастья здесь не обнаруживалось. Спускаясь вниз по тропе, уже по ту сторону беседки, он заметил в месте, где глинистая почва была влажной и вязкой, отпечаток ноги малый размер его и форма ботинка убедили Моубрея, что это след той, кого он искал. Он устремился вперед со всей быстротой, которая все-таки позволяла бы ему внимательно выискивать подобные же следы. Ему казалось, что их попадается немало, хотя они уже не были так отчетливы — их размыл выпавший за ночь сильный дождь. Обстоятельство это, видимо, доказывало, что та, кто оставила эти следы, проходила здесь несколько часов назад. Под конец, оставив позади все многообразные извивы этой длинной и весьма романтической тропы, но так и не обнаружив ничего существенного, Моубрей очутился на берегу речки, именовавшейся Сент-Ронанским ручьем, в том месте, где пешеходы пересекают ее по Гремячему мосту, а верховые — через брод несколько ниже по течению. Тут беглянка могла либо продолжать свои блуждания в родном лесу по тропинке, которая, змеясь на протяжении мили, опять привела бы ее к Шоуз-каслу, либо свернуть на мостик и выйти на дрянную проезжую дорогу, по которой люди добирались до Старого городка. После минутного размышления Моубрей заключил, что наиболее вероятным было второе предположение. Он сел на лошадь, которую конюх привел сюда по его приказанию, и, велев слуге вернуться домой по пешеходной тропе, которую сам он уже не мог обследовать, поехал по направлению к броду. За ночь вода в речке сильно прибыла, и конюх решился заметить своему хозяину, что пытаться переезжать ее вброд сейчас довольно опасно. Но у Моубрея и разум и чувства находились в таком возбуждении, что он не мог внимать благоразумным советам. Как ни фыркала и ни пятилась назад лошадь, он дал ей шпоры и заставил войти в бурлящий поток, хотя вода, высоко поднявшись, перехлестывала через луку и заднюю часть седла. Лишь благодаря своей силе и сообразительности благородное животное сумело удержаться на линии брода. Если бы бурное течение одолело его и унесло к порогам пониже переправы, последствия могли бы оказаться роковыми. Однако Моубрей благополучно выбрался на противоположный берег, к величайшей радости восхищенного слуги, который, не сходя с места, следил за этим рискованным предприятием. После этого Моубрей быстро помчался к Старому городку, решив, если там он не получит никаких вестей о сестре, поднять настоящую тревогу и предпринять поиски повсюду, ибо в этом случае ее исчезновение из Шоуз-касла все равно было бы уже не скрыть. Мы же пока оставим его в состоянии неуверенности, дабы ознакомить читателя с теми вполне реальными бедами, которых он, несмотря на все свои дурные предчувствия и омраченную совесть, не мог предвидеть.

Глава 38. КАТАСТРОФА

Горе, стыд, смятение, страх — все это сразу обрушилось на несчастную Клару Моубрей в миг, когда она рассталась с братом после бурного и грозившего ей новыми бедами объяснения, о котором нам уже пришлось поведать читателю. В течение ряда лет она жила под угрозой, что ее тайна обнаружится, мысль об этом беспрерывно угнетала ее, и вот то, чего она опасалась, наконец обрушилось на нее. Безудержное неистовство брата, дошедшее до того, что он стал угрожать ей смертью, в сочетании с прежним ее душевным смятением вызвало в ней такое острое чувство страха, которое, по-видимому, могло толкнуть ее только на одно действие — побег, подсказанный слепым инстинктом самосохранения, как самый легкий способ избавиться от смертельной опасности.

У нас нет возможности проследить каждый шаг несчастной девушки в ту ночь. Вероятно, она убежала из Шоуз-касла, услышав, как подъехал экипаж мистера Тачвуда, и решив, что явился лорд Этерингтон. Таким образом, пока Моубрей предавался надеждам, на которые, казалось, давало ему право все, рассказанное путешественником, сестра его во мраке, под проливным дождем брела по трудной и даже опасной горной тропе, которую мы уже описывали. Идти было настолько мучительно и опасно, что девушка, более изнеженная воспитанием, либо упала бы в полном изнеможении, либо вынуждена была бы возвратиться туда, откуда бежала. Но постоянные одинокие прогулки Клары приучили ее не уставать и не бояться хождения по ночам. А те более глубокие причины для страха, которые и обратили ее в бегство, сделали Клару нечувствительной к опасностям, подстерегавшим ее на дороге. Она миновала беседку, как доказывала оставленная там перчатка, и пешеходный мостик, хотя было почти чудом, что в такую темную ночь она так безошибочно прошла по узкой тропинке, где не раз при самом незначительном отклонении в сторону, несомненно, могла бы упасть с большой высоты и лишиться жизни.

Возможно однако, что душевные и физические силы Клары начали уже изменять ей, когда она приблизилась к Старому городку, — недаром она задержалась у одинокой хижины, где жила старая нищенка, которая на некоторое время приютила у себя умиравшую в раскаянии Ханну Эруин.

Обитательница хижины признала, что она слышала стук в дверь и жалобные стоны, с которыми Клара умоляла впустить ее. Но старая ведьма была из тех, чье сердце злосчастье превращает в камень: она упорно не открывала, побуждаемая скорее озлоблением против всего рода человеческого, чем охватившим ее суеверным страхом, хотя упрямо утверждала, что ночная путница упрашивала таким мелодичным и нежным голосом, который мог быть только у существа сверхъестественного. Старуха призналась также, что, когда она услышала, как несчастная просительница удаляется, сердце ее смягчилось и она уже намеревалась открыть дверь, чтобы предложить девушке хотя бы приют на ночь. Но не успела она «дотащиться до двери и поднять засов», как бедняжки уже и след простыл. Это лишь укрепило старуху в мысли, что все случившееся было дьявольским наваждением.

Есть основания полагать, что, получив отказ в приюте, бедняжка больше не пыталась пробудить в людях жалость и добиться доступа под чей-либо кров, пока не дошла до дома мистера Каргила там в самой верхней комнате еще горел свет по причине, требующей некоторого разъяснения.

Читателю известны причины, побудившие Балмера, присвоившего себе титул лорда Этерингтона, услать за пределы Англии единственного свидетеля, который, как он опасался, мог бы или пожелал бы раскрыть его гнусную проделку с несчастной Кларой Моубрей.

Из трех, помимо жениха и невесты, человек, присутствовавших при бракосочетании, один священник был полностью и до конца обманут. Солмза Этерингтон считал беззаветно преданным ему. Таким образом, если с помощью этого слуги как-нибудь устранить Ханну Эруин, то — не без основания считал он — никаких доказательств учиненного им предательства представить нельзя. Поэтому Солмзу, его сподручному, дано было, как, наверно, помнит читатель, поручение поскорее удалить ее куда-нибудь, и тот доложил своему господину, что старания его увенчались успехом.

Но с тех пор, как Солмз подчинился влиянию Тачвуда, ему все время приходилось срывать все те планы, которым он якобы самым ревностным образом содействовал путешественник же тешился (и это было для него величайшим наслаждением) тем, что под каждую мину, заложенную Балмером, он подводил контрмины и мог рассчитывать на приятную возможность взорвать сапера его же собственным снарядом. С этой целью Тачвуд, едва он узнал, что у его фирмы затребованы оригиналы документов, сданных на хранение покойным графом Этерингтоном, тотчас же направил туда письмо с распоряжением послать только копии и, таким образом, воспрепятствовал отчаянной попытке Балмера завладеть этими бумагами. По той же причине, когда Солмз доложил ему о настоятельном желании своего господина удалить Ханну Эруин из пределов страны, Тачвуд велел слуге позаботиться, чтобы больную осторожно перенесли в пасторский дом

— Каргила он без труда уговорил предоставить ей временное убежище.