— О, ну тогда ваше дело в шляпе, — сказал мистер Тачвуд, — за наше время я отвечаю. Копты, арабы, турки, друзы — я насквозь знаю их всех и могу порассказать вам о них столько, что вы будете знать их не хуже меня. Не выходя за порог своего дома, вы близко познакомитесь со всей Сирией, и она станет вам известна, как мне самому. Однако услуга за услугу — зато вы сделаете мне честь отобедать со мной.

— Я редко выхожу из дому, сэр, — нерешительно произнес священник, так как привычке к одиночеству и замкнутой жизни не легко было отступить даже перед надеждами, которые сулили ему слова путешественника. — Однако я не могу отказать себе в удовольствии сделать одолжение джентльмену, обладающему таким опытом.

— Ну, тогда, — сказал мистер Тачвуд, — назначим час.., скажем, в три: я никогда не обедаю позже, и всегда точно, минута в минуту… А место… Пусть это будет Клейкемское подворье, вверх по улице. Там миссис Додз уже готовит сейчас такой обед, какой и не снился вашей учености, потому что рецепты кушаний я собирал со всех четырех концов света.

Заключив это соглашение, они расстались. Затем, пораздумав немножко об удивительной удаче, посылающей живого человека, чтобы тот разрешил его сомнения, из-за которых он тщетно обращался к старинным авторитетам, мистер Каргил вернулся к размышлениям и исследованиям, прерванным приходом мистера Тачвуда, и вскоре начисто забыл и о своем неожиданном посетителе и о принятом приглашении на обед.

Иначе обстояло с мистером Тачвудом, который если не был занят делом настоятельной важности, то, как читатель уже имел возможность убедиться, способен был устраивать ужасный шум по самому пустячному поводу. В настоящем случае он до тех пор суетился и бегал в кухню, пока миссис Додз не потеряла терпение и не пригрозила пришпилить ему кухонную тряпку к фалдам сюртука. Впрочем, мистер Тачвуд ничуть не рассердился на эту угрозу, памятуя, что во всех посещенных им странах, достаточно цивилизованных, чтобы похвалиться наличием поваров, эти артисты, трудясь среди своей огненной стихии, обладают привилегией проявлять раздражительность и нетерпение. Поэтому он отступил из знойных областей микрокосма, в котором царила миссис Додз, и посвятил свой досуг обычным занятиям всех бездельников, то есть слонялся по дому, чтобы нагулять себе аппетит, да посматривал на циферблат, проверяя, близится ли стрелка к трем часам. К счастью, ему удалось наконец найти себе занятие более важное. Стол в его синей гостиной был уже накрыт на два прибора самым изящным манером, принятым в Клейкемском подворье, однако хозяйка поглядывала «учтиво, но хитро» и высказывала сомнение, придет ли вообще священник, когда все будет готово, Мистер Тачвуд не склонял своего слуха к таким намекам, но урочный час пробил, а о мистере Каргиле не было ни слуху ни духу. Нетерпеливый хозяин положил пять минут на разницу в часовых механизмах и на отклонение времени и решил выждать еще пять минут, снисходя к мешкотным сборам человека, отвыкшего от общества. Но едва истекли эти последние пять минут, как мистер Тачвуд устремился к дому пастора, правда не совсем так, как несется борзая или лань, однако со всей скоростью, на какую способен дородный и нагулявший себе изрядный аппетит пожилой джентльмен, которому не терпится сесть за стол. Он без церемоний ворвался в комнату пастора и застал достойного богослова в том же клетчатом халате, сидящим в том же самом кресле, точь-в-точь как он его оставил пять часов тому назад. Внезапное появление путешественника привело на память мистеру Каргилу хоть и не вполне ясное, но все-таки некое общее представление о том, что случилось утром, и он поспешил принести свои извинения:

— Ах, неужели пора? Я, право, мистер.., э…э…э… То есть я хотел сказать, мой дорогой друг… Я, кажется, неучтиво обошелся с вами… Я забыл заказать обед… Но ничего, мы постараемся… Эппи! Эппи!

Не совсем по первому его зову и даже не по второму и не по третьему, а, как выражаются юристы, ex itervallo , появилась наконец Эппи — босоногая девчонка с копной растрепанных волос, с толстыми икрами и красными руками — и заявила о своем прибытии громогласным: «Что вам угодно?»

— Есть у тебя что-нибудь к обеду, Эппи?

— Ничего, кроме хлеба и молока, но молока-то вволю. А чего вам еще?

— Видите, сэр, — сказал мистер Каргил, — вас, кажется, ожидает пифагорейское угощение. Но вы ведь путешественник, и, наверное, вам случалось радоваться и хлебу с молоком.

— Но не тогда, когда можно было раздобыться чем-нибудь получше, — возразил мистер Тачвуд. — Знаете, доктор, вы меня простите, но у вас, кажется, ум за разум заходит. Ведь это я пригласил вас к обеду к себе в гостиницу, что наверху на холме, а вовсе не вы меня.

— Ну, разумеется, — согласился мистер Каргил. — Правильно, я так и думал! Я помню, что мы договорились обедать вместе, твердо помню, а ведь это самое главное. Хорошо, сэр, я готов.

— А вы разве не переоденетесь сначала? — спросил гость, с удивлением замечая, что ученый собирается выйти с ним в своем клетчатом халате. — Ведь за вами побегут мальчишки со всего поселка, вы будете похожи на сову среди бела дня, и они соберутся вокруг вас, словно стая мелких пташек.

— Я сейчас же надену рясу, — сказал достойный пастор. — Буду готов в один миг. Мне так неудобно, что я заставляю вас ждать, дорогой мистер.., э.., э.., я вдруг запамятовал ваше имя.

— Мое имя Тачвуд, сэр, к вашим услугам. Да вы, поди, его никогда раньше не слыхали, — отвечал путешественник.

— И правда, не слышал, совершенно верно. Так вот, мой добрый мистер Тачстон, может быть, вы присядете на минутку, пока мы сообразим, что нам делать? В каком мы странном рабстве у своего тела, мистер Тачстон! Заводим одежду, бережем ее, думаем о ней — сколько времени уходит! Ведь этот досуг, эти раздумья лучше было бы вкупе использовать на потребу нашей бессмертной души.

У мистера Тачвуда промелькнула мысль, что даже брамин или гимнософист могли бы с большей справедливостью упрекнуть себя за излишества в пище или одежде, чем этот мудрец, стоявший перед ним. Но он признал эту доктрину мистера Каргила, как признал бы какую-нибудь мелкую ересь, лишь бы дальнейшим разбором этого пункта не затягивать дела. В скором времени священник облачился в свое воскресное платье и на сей раз не сделал ни малейшей оплошности, только один его черный чулок оказался надетым наизнанку. Затем, счастливый как Босуэл, когда, торжествуя, он увозил доктора Джонсона на обед к Строну и Джону Уилксу, мистер Тачвуд имел удовольствие лично доставить мистера Каргила в Клейкемское подворье.

За обедом они сошлись ближе, и теперь на основе близкого знакомства каждый из них составил себе полную оценку свойств и познаний собеседника. Правда, ученый казался путешественнику педантом, который слишком держится систем, выработанных им в уединении кабинета, и не хочет от них отказываться, даже когда против них говорят голос и свидетельство опыта. Кроме того, мистер Тачвуд считал полное безразличие богослова к тому, что тот ел и пил, недостойным разумного и, следовательно, стряпающего существа, то есть такого существа, которое, по определению доктора Джонсона, из всех дневных трудов обед полагает наиважнейшим. Каргил не подходил под это определение и в этом отношении не достиг еще нужной степени образованности и развития. Но что с того? Ведь при всем своем аскетизме и педантизме он был все-таки понятливым собеседником.

Со своей стороны, священник не мог не рассматривать нового друга как в некотором роде эпикурейца и чревоугодника. Он не находил у него также ни прекрасного образования, ни изысканных манер, отличающих аристократа, а в обхождении мистер Каргил научился разбираться еще в те времена, когда встречался со светским обществом. Не ускользнуло от ученого и то, что в списке недостатков мистера Тачвуда имелся грех, присущий многим путешественникам, — этакая легкая склонность расписывать свои приключения и много толковать о собственных подвигах. Но зато его знакомство с нравами Востока, которые и посейчас сохранились такими же, какими их застали крестоносцы, было как бы живым комментарием к сочинениям Гийома Тирского и Раймонда де Сен-Жиль, к мусульманским хроникам Абуль-Фараджа и писаниям других летописцев того отдаленного времени, которому посвящены были сейчас его занятия.

Поэтому между двумя чудаками быстро установились дружеские или, во всяком случае, приятельские отношения. И, к изумлению всех сент-ронанских прихожан, местный пастор снова вступил в общение и союз с одним из себе подобных, а именно с Клейкемским набобом, как они обычно потихоньку называли Тачвуда. Их встречи проходили подчас в долгих совместных прогулках. Впрочем, при этом они покрывали весьма ограниченное расстояние, как бы отмеренное по шнуру для упражнений в пешем хождении. Смотря по обстоятельствам, они гуляли либо по небольшой низинке у реки на окраине заброшенной деревни, либо по эспланаде перед старым замком. В любом случае расстояние, которое они проходили, никогда не превышало сотни ярдов. Бывало, хотя это случалось довольно редко, что священник обедал у мистера Тачвуда. Правда, теперь угощение уже не было таким великолепным, как в тот раз, когда мистер Каргил был приглашен впервые, ибо, подобно скромному владельцу золотого кубка в «Отшельнике» Парнела, мистер Тачвуд

…Радушен был, как встарь, но тратил меньше.

В таких случаях беседа текла не так гладко и размеренно, как ей надлежит проходить меж людьми, так сказать, светскими. Напротив, часто один размышлял о Саладине и Ричарде Львиное Сердце как раз в то самое время, когда предметом разглагольствований другого были Хайдер Али и сэр Эйр Кут. Но один говорил, а другой, видимо, слушал, а легкая, светская беседа, которая ведется лишь ради развлечения и удовольствия, не требует, быть может, более надежной и прочной основы.

В один из таких вечеров ученый сидел на своем месте за гостеприимным столом мистера Тачвуда (вернее, за столом хозяюшки Додз), и перед каждым из них стояла чашка отличного чаю — единственное угощение, всегда доставлявшее некоторое удовольствие мистеру Каргилу. Тут путешественнику принесли пригласительную карточку:

«Мистер и мисс Моубрей устраивают прием у себя в Шоуз-касле двадцатого числа сего месяца, в два часа дня. Гости могут явиться костюмированными. Живые картины».

— Устраивают прием? Ну и дураки, — объявил хозяин, комментируя приглашение. — Устраивают прием? Несколько вежливых слов, пожалуй, были бы уместней. А тут на кусочке картона возвещается, что вы можете пойти и перезнакомиться со всеми дураками прихода, если они захотят этого. В мое время обычно новоприбывшего приглашали «оказать честь» или «доставить удовольствие своим присутствием». Я полагаю, что в скором времени в нашем отечестве установится такой же порядок, как у бедуинов. Любой оборванный хаджи в зеленом тюрбане может там, не спросись, откинуть полу шатра, войти и сунуть свою черную лапу в миску с рисом, в качестве извинения пробормотав только: «Селям алейкум!» Костюмированными! Живые картины — это что за новые дурачества? Но неважно… Доктор! Да ну же, доктор! В каких облаках он витает? Послушайте, матушка Додз, вы ведь знаете все новости — это то самое празднество, что откладывалось до выздоровления мисс Моубрей?

— Наверно, это самое, мистер Тачвуд. Двух приемов им в один сезон не устроить, да, может быть, не очень умно и один-то задавать… Впрочем, им лучше знать.

— Доктор, да доктор же! Ну, он совсем не в себе и сейчас, поди, несется вскачь на мусульман бок о бок с могучим королем Ричардом! Послушайте, доктор, вы знаете что-нибудь об этих Моубреях?

— Да ничего особенного, — ответил мистер Каргил, помедлив. — Обычная история: величие, которого хватает на одно столетие, а в следующем оно угасает. Кажется, у Кэмдена говорится, что Томас Моубрей, великий маршал Англии, наследовал эту высокую должность вместе с герцогством Норфолкским, как внук Роджера Благочестивого, в тысяча триста первом году.

— Да что вы! Зачем забираться в четырнадцатый век! Я спрашиваю про этих сент-ронанских Моубреев! Да не засыпайте же, ответьте сначала на мой вопрос. И не глядите на меня, словно вспугнутый заяц, я ничего страшного не говорю.

Священник забормотал что-то, путаясь в словах, как это случается либо с внезапно разбуженным лунатиком, либо с рассеянным человеком, который старается поймать ход своих мыслей, и затем все-таки довольно нерешительно ответил:

— Сент-ронанский Моубрей! Э.., э.., я знаю, то есть я знал эту семью.

— Вот, смотрите, они собираются устроить маскарад, так сказать al are , какой-то домашний спектакль и не знаю еще что, — промолвил мистер Тачвуд, передавая священнику карточку.

— Я видел что-то в этом роде недели две назад, — сказал мистер Каргил. — В самом деле, то ли я сам получил билет, то ли где-то видел такой же.

— А вы наверно знаете, что не были на этом празднике, доктор? — спросил набоб.

— Кто был? Я? Да вы шутите, мистер Тачвуд.

— Наверно? Вы утверждаете? — продолжал настаивать мистер Тачвуд, к своему великому удовольствию уже имевший случай заметить, что его ученый и рассеянный друг, зная за собой разные странности, никогда не был уверен, что с ним происходило наяву, а что во сне.

— Утверждаю? — растерянно повторил Каргил. — У меня такая слабая память, что я не люблю ничего утверждать. Но, сделай я что-нибудь до такой степени непривычное для меня, я бы запомнил, пожалуй, запомнил.., и… Я твердо уверен, что не был там.

— Да и не могли там быть, — сказал набоб, который очень веселился, видя, как его друг путем рассуждения старается довести себя до уверенности, — ибо этот бал вовсе не состоялся. Он был отложен, и это уже вторичное приглашение. Вы тоже получите билет, так как первый раз вам его уже присылали. Знаете, доктор, вам надо пойти — мы с вами пойдем вместе. Я оденусь как имам — и, не смутясь, отвечу «Бисмиллах!» на приветствие любого из гостей, кому придет в голову играть роль хаджи. А вы оденьтесь кардиналом или кем хотите.

— Как, я? — возмутился священник. — Но это не подобает моему сану, мистер Тачвуд! Такие чудачества совсем не в моих правилах.

— Тем лучше, вы измените своим правилам.

— А вы бы, в самом деле, лучше пошли к ним, мистер Каргил, — сказала миссис Додз. — Ведь это, вероятно, последний раз, что вы можете повидать мисс Моубрей. Ее, говорят, вот-вот выдадут замуж за одного из этих вертопрахов с источника и она уедет с ним в Англию.

— Замуж? — воскликнул священник. — Это невозможно!

— Но что тут невозможного, мистер Каргил? Ведь люди женятся каждый день, вы это знаете, да еще и сами окручиваете их вдобавок. Вы, может быть, скажете, что у бедняжки не все дома, но ведь вы понимаете, что если будут жениться только умные, так в мире народу поубавится. По-моему, умные-то люди как раз и не женятся, вроде нас с вами, мистер Каргил. Боже милостивый! Вам худо? Глотните-ка чего-нибудь!

— Понюхайте моей розовой эссенции, — предложил мистер Тачвуд. — Такой запах и мертвого оживит. Однако что же с вами приключилось? Минуту назад вы были совсем здоровы.

— На меня вдруг нахлынуло… — заговорил мистер Каргил, приходя в себя.

— Ох, мистер Каргил, — сказала миссис Додз. — Это все оттого, что вы поститесь подолгу.

— Верно, сударыня, — поддержал ее мистер Тачвуд. — А потом едите одну гороховую болтушку с кислым молоком. Вот желудок у вас и не принимает ни куска порядочной пищи: так захудалому фермеру неохота принимать зажиточного соседа, чтобы тот не увидел его голого поля. Ха-ха-ха!

— Неужели действительно толкуют о свадьбе мисс Моубрей из Сент-Ронана? — спросил священник.

— По правде говоря, эту новость принесла топотушка Нелли, — сказала хозяйка. — А она, хоть и любит малость выпить, наверно не стала бы выдумывать или передавать небылицы — уж во всяком случае, не такой хорошей покупательнице, как я.

— Этого нельзя так оставить, — пробормотал мистер Каргил, словно про себя.

— Никак нельзя, — подтвердила тетушка Додз. — Стыд и позор, если они обратятся к этому кимвалу бряцающему, которого они зовут мистером Четтерли, когда у нас есть такая пресвитерианская труба, как вы, мистер Каргил. И коли хотите послушать моего скромного совета, мистер Каргил, то не мелите на вашей мельнице ту рожь, что причитается вам за помол.

— Ваша правда, кумушка, — сказал набоб. — Свадебных перчаток и лент упускать нельзя. И, пожалуй, мистеру Каргилу в собственных интересах лучше отправиться со мной на это дурацкое празднество.

— Я должен поговорить с этой молодой леди, — проговорил священник все так же задумчиво.

— Правильно, правильно, мой высокоученый друг, — подхватил набоб, — вот мы с вами бок о бок и двинемся на них, и, ручаюсь, с нашей помощью они будут приведены обратно в лоно матери нашей церкви. Ну, знаете, одна мысль о том, что тебя могут провести таким образом, вывела бы из состояния задумчивости даже магометанского сантона. А в каком платье вы поедете?

— В своем собственном, разумеется, — сказал священник, опоминаясь.

— Правда ваша и на этот раз. Вдруг они вздумают ковать железо, пока горячо, а кому захочется, чтобы его венчал переодетый пастор? Значит, мы едем на прием — это решено.

Священник выразил свое согласие при условии, что ему пришлют билет. И так как, возвратясь в пасторский дом, он тоже обнаружил приглашение, то теперь не имел уже поводов для отказа, даже если бы искал их.