У тучи есть в горах приют,
      Оленя в логове не бьют,
      На скалах птицы гнезда свили;
      А тех, о ком я плачу здесь,
      Ни тихий дол, ни темный лес,
      Ни кряж, встающий до небес,
      От вражьих козней не укрыли.
      Над замком был приспущен флаг;
      Ни барабан, ни лай собак
      Не возвестил, что близок враг,
      В одежды друга облаченный;
      И песни звонкие звучат,
      И прялки брошены - спешат,
      Надевши праздничный наряд,
      Гостей приветить девы, жены.
      Рука, державшая бокал,
      Схватилась в полночь за кинжал;
      Хозяин первой жертвой пал,
      За хлеб и соль дождавшись платы.
      И головня из очага,
      Что согревал вчера врага,
      Зажгла, как молния стога,
      Дом, безмятежным сном объятый.
      И все смешалось в тот же миг.
      Напрасны были плач и крик,
      И ни младенец, ни старик
      В ту ночь не дождались пощады.
      Выл ветер много дней подряд,
      Разбушевался снегопад,
      Но вьюг свирепее стократ
      Волк, нападающий на стадо.
      Я сед, меня гнетет недуг,
      Но хоть у арфы слабый звук,
      Ее не выпущу из рук,
      Смиренный траур не надену.
      Будь каждый волос мой - струна,
      Мой клич вняла бы вся страна:
      "Шотландия! Пора сполна
      Воздать за кровь и за измену!""
      1814
      ПРОЩАНИЕ С МАККЕНЗИ
      Прощай, о Мак-Кеннет, наш северный лорд!
      Прощай, граф Локкаррон, Гленшил и Сифорт!
      Он утром от нас на чужбину отплыл,
      Ладью по волнам, словно лебедь, пустил,
      Утратив на родине власть и права.
      Прощай же, Маккензи, Кинтайла глава!
      Да будут борта его брига прочны,
      Да будут матросы смелы и верны,
      А судно умело ведет капитан,
      Хотя бы ревел и кипел океан.
      За здравье мы выпить успели едва,
      Как отбыл Маккензи, Кинтайла глава.
      Вздохни, как вассалы его, и проснись,
      Надуй его парус, полуденный бриз!
      Будь стоек, как стойки в кручине они,
      И бриг неустанным дыханьем гони
      К Испании дальней, но молви сперва:
      "Прощай же, Маккензи, Кинтайла глава!"
      Будь опытным кормчим в пустынях морских;
      Будь верным вожатым в широтах чужих;
      Пускай паруса, надуваясь, шумят,
      Но мчи их быстрей, возвращаясь назад
      К скалистой Скорроре, где грянут слова:
      "Вернулся Маккензи, Кинтайла глава!"
      1815
      КОЛЫБЕЛЬНАЯ ЮНОМУ ВОЖДЮ
      Усни, мой мальчик, глаза закрой.
      Был рыцарем славным родитель твой,
      А мать была леди, сама краса.
      Твои эти башни, поля и леса.
      Баюшки-баю, баю, бай,
      Баюшки-баю, скорей засыпай.
      Затишье рожок потревожил опять
      Он стражу скликает тебя охранять,
      И прежде окрасится кровью клинок,
      Чем вражья нога переступит порог.
      Баюшки-баю, баю, бай,
      Баюшки-баю, скорей засыпай.
      Мой мальчик, усни. Настанет пора,
      И трубы спать не дадут до утра.
      Под дробь барабанов, суровый боец,
      На бранное поле пойдешь, как отец.
      Баюшки-баю, баю, бай,
      Баюшки-баю, скорей засыпай.
      1815
      ДЖОК ИЗ ХЭЗЕЛДИНА
      "Что льешь ты слезы над ручьем?
      Что слезы льешь с тоскою?
      Пойди за сына моего
      И стань ему женою,
      Да, стань женою моего
      Любимейшего сына..."
      Но плачет дева - нужен ей
      Лишь Джок из Хэзелдина.
      "Мой Фрэнк и молод и силен
      Что слезы лить напрасно?
      Его владенья - Эррингтон
      И Лэнгли-Дейл прекрасный;
      В совете славен он умом,
      В бою - отвагой львиной..."
      Но плачет дева над ручьем:
      "О, Джок из Хэзелдина!"
      "На горделивом скакуне
      С уздечкой золотою
      Скакать ты будешь по стране
      Владычицей лесною;
      Заблещут на челе твоем
      Алмазы и рубины..."
      Но плачет дева над ручьем:
      "О, Джок из Хэзелдина!"
      И вот весь храм в огнях свечей,
      Приходит час венчанья;
      Жених, священник, сонм гостей
      Томятся в ожиданье.
      Нет, пировать не суждено
      Отцу на свадьбе сына:
      Невеста уж в горах давно,
      С ней - Джок из Хэзелдина.
      1816
      КЛЯТВА НОРЫ
      Горянка Нора молвит так:
      "Мне юный граф - заклятый враг!
      С ним не пойду венчаться я,
      Тому порукой честь моя.
      Пусть сгинул бы весь род мужчин
      И граф остался бы один,
      И властвовал над всей страной
      Не буду я ему женой!"
      "Обеты дев, - старик сказал,
      Не вечны, словно льда кристалл.
      Румянцем кручи залиты
      То рдеют вереска цветы;
      Но ветр осенний, в свой черед,
      Убор их пламенный сорвет,
      А граф до осени сырой
      Горянку наречет женой!"
      "Скорее, - Нора говорит,
      На скалы лебедь залетит,
      Вспять побегут потоки с гор,
      Килхен падет на темный бор,
      Шотландцы повернут назад,
      Завидев блеск английских лат,
      Чем я обет нарушу свой
      И стану графскою женой!"
      Но лебедь, словно снег бела,
      Гнездо на озере свила,
      Шумит поток без перемен,
      Недвижен исполин Килхен,
      Не дрогнул в битве грозный клан,
      Круша свирепых англичан...
      А что же с Норой молодой?
      Горянку граф назвал женой!
      1816
      ВОЕННАЯ ПЕСНЯ КЛАНА МАКГРЕГОР
      Луна над рекой, и туманы кругом,
      И с именем клан, хоть без имени днем.
      Сбирайтесь, сбирайтесь! Макгрегор, ура!
      Макгрегор, пора!
      Заветный и славный наш клик боевой
      Греметь осужден лишь ночною порой.
      Идите ж, идите! Макгрегор, ура!
      Макгрегор, пора!
      Не ваши уж ныне тех гор вышины,
      Гленлейона селы, Кильчурна сыны.
      Изгнанники все мы! Макгрегор, ура!
      Макгрегор, пора!
      Не знает наш клан и главой где прилечь;
      Но клан наш сберег и свой дух и свой меч.
      Так смело же, смело! Макгрегор, ура!
      Макгрегор, пора!
      Нет крова, нет пищи, нет имени нам...
      Огню же их домы, их трупы орлам!
      На битву, на битву! Макгрегор, ура!
      Макгрегор, пора!
      Быть листьям в дубраве, быть пене в реке,
      Быть нам в их владеньях с булатом в руке.
      Спешите, спешите! Макгрегор, ура!
      Макгрегор, пора!
      Скакать через море придется коню,
      Корабль поплывет на крутом Бенвеню,
      Растает гранит по горам вековым,
      Но мы не забудем, но мы отомстим.
      Сбирайтесь, сбирайтесь! Макгрегор, ура!
      Макгрегор, пора!
      1816
      ПЕЧАЛЬНАЯ ПЕРЕМЕНА
      Зеленый холм покоем дышит,
      Садится солнце за него,
      И вереск ветерок колышет,
      Лица касаясь моего.
      Равнина предо мной простерта
      В румянце гаснущего дня,
      Но яркость прежних красок стерта,
      Она не радует меня.
      Я равнодушными очами
      Гляжу на серебристый Твид
      И храм Мелроза, что веками
      В поверженной гордыне спит.
      Лощина. Озеро в тумане.
      Деревья. Утлая ладья.
      Ужель они не те, что ране?
      Иль то переменился я?
      Да, холст изрезанный не в силах
      Художник кистью воскресить!
      Разбитой арфы струн унылых
      Перстам певца не оживить!
      И взор мой пуст, и чувства немы,
      Кладбищем мнится сад в цвету...
      Долину светлого Эдема
      Здесь я вовек не обрету!
      1817
      ПРОЩАЛЬНАЯ РЕЧЬ МИСТЕРА КЕМБЛА,
      КОТОРУЮ ОН ПРОИЗНЕС
      ПОСЛЕ СВОЕГО ПОСЛЕДНЕГО СПЕКТАКЛЯ
      В ЭДИНБУРГЕ
      Как старый конь, когда трубу услышит,
      Копытом землю бьет и тяжко дышит
      И, презирая отдых и покой,
      Тревожно ржет и снова рвется в бой,
      Так, вашим крикам радостным внимая,
      Не верю я, что сцену покидаю
      И что рукоплескания сейчас
      Я слышу, может быть, в последний раз.
      Но почему? Ужель иссякла сила,
      Которая так долго вам служила?
      Ведь юность можно рвеньем заменить,
      Усталость - чувством долга победить.
      А стариковские недомоганья
      Лечить бальзамом вашего признанья.
      О нет! Свеча, что догорит вот-вот,
      Порой последней вспышкою сверкнет,
      Но все ж, хоть этот свет бывает ярок,
      Он быстро гаснет. Дотлевай, огарок!
      Долг, рвение, признание людей
      Не переспорят старости моей.
      Нет, нет! Могу ли я, вкусивший славы,
      Знать, что теперь лишь терпите меня вы,
      И, вспоминая, как я здесь блистал,
      Бесславно жить на пенсии похвал?
      Нет! Мне ль терпеть, чтобы юнцы смеялись:
      "Ужель им наши деды восхищались?",
      А доброхот, усмешку затая,
      Мне намекал, что, мол, зажился я?
      Тому не быть! Мой долг велит мне, чтобы
      И я прошел свой путь от сцены к гробу
      И, словно Цезарь, в свой последний миг
      Оправил тогу. Я уже старикГ
      Всю роль исполнил я при полном зале,
      Но для себя хочу сыграть в финале.
      Итак, прощайте! Если, может быть,
      Меня вам доведется не забыть,
      Хотя, конечно, мне на смену скоро
      Придут другие, лучшие актеры,
      И если вы передо мной в долгу,
      То неужели я забыть могу
      Забыть часы тревог, надежд, волнений,
      Забыть, как славу я стяжал на сцене,
      Как создавал я здесь волшебный мир,
      В котором жил неистовый Шекспир,
      Как был нередко шквал рукоплесканий
      Венцом моих трудов и упований...
      Мгновенья эти память сохранит
      А вся их радость вам принадлежит.
      О край талантов и прекрасных женщин!
      И музами и Марсом ты увенчан.
      Смогу ли в сердце я слова найти.
      Чтоб пламенно тебя превознести?
      Но кончился мой монолог прощальный,
      Свой колокол я слышу погребальный,
      И я одно скажу вам, господа:
      "Друзья мои! Прощайте навсегда!"
      1817
      ПОХОРОННАЯ ПЕСНЬ МАК-КРИММОНА
      На борт стяг волшебный Мак-Лауда взяли.
      Гребцы на местах, корабли на отчале.
      Палаш и секира сверкают на воле,
      И песню Мак-Криммон завел о недоле:
      "Прощайте, утесы в бурунах и пене!
      Прощайте, лощины, где бродят олени!
      Прощайте же, озеро, речка и поле!
      Мак-Криммон сюда не воротится боле.
      Прощайте вы, сонные Квиллена тучи
      И ясные очи, чьи слезы так жгучи!
      Прощайте, о вымыслы бардов! В недоле
      Мак-Криммону с вами не свидеться боле.
      Мне бэнши стенанием смерть предрекает.
      Мой плащ, словно саван, меня облекает.
      Но сердце не дрогнет от скорби и боли,
      Хоть мне не вернуться на родину боле.
      И будут Мак-Криммона слышать стенанья
      Все гэлы-изгнанники в миг расставанья.
      Отчизна! Прощаюсь с тобой поневоле,
      Возврата ж... возврата не будет мне боле.
      Не будет во веки веков мне возврата!
      Не будет во веки веков мне возврата!
      Не будет во веки веков мне возврата!
      Мак-Лауд вернется, Мак-Криммон умрет!"
      1818
      ДОНАЛД КЭРД ВЕРНУЛСЯ К НАМ
      Доналд Кэрд вернулся к нам!
      Доналд Кэрд вернулся к нам!
      Мчитесь, вести, по горам:
      Доналд Кэрд вернулся к нам!
      Он и пляшет и поет,
      Он и лудит и кует,
      Пьет с соседом - тот пьянеет,
      Льнет к соседке - та добреет;
      Ну, а если зол бывает,
      Вмиг любого с ног сбивает.
      Мчитесь, вести, по горам:
      Доналд Кэрд вернулся к нам,
      Доналд Кэрд вернулся к нам!
      Доналд Кэрд вернулся к нам!
      Мчитесь, вести, по горам:
      Доналд Кэрд вернулся к нам!
      Ставит он капкан в лесу
      На куницу и лису,
      Он острогой бьет лосося,
      Он стрелою валит лося,
      Он знаток повадок птичьих,
      Не боится он лесничих,
      Гнев судьи ему смешон.
      Наконец-то дома он!
      Доналд Кэрд вернулся к нам!
      Доналд Кэрд вернулся к нам!
      Знайте все и здесь и там:
      Доналд Кэрд вернулся к нам!
      Он умеет славно пить,
      Он умеет крепко бить;
      По трактирам знает всякий:
      Доналд Кэрд опасен в драке;
      Даже пьяный - вот поди ты!
      Он в седле сидит как влитый.
      Прочь с дороги, вождь и лэрд,
      Если скачет Доналд Кэрд!
      Доналд Кэрд вернулся к нам!
      Доналд Кэрд вернулся к нам!
      Расскажите всем друзьям:
      Доналд Кэрд вернулся к нам!
      Эй, хозяин, запирай
      Понадежнее сарай,
      И коровник, и овчарню,
      И конюшню, и свинарню;
      Да не доверяй запорам,
      А дозором под забором
      Сам ходи ночной порой:
      Доналд Кэрд пришел домой!
      Доналд Кэрд вернулся к нам!
      Доналд Кэрд вернулся к нам!
      Будет худо богачам:
      Доналд Кэрд вернулся к нам!
      Удальцу не повезло:
      Он попался, как назло.
      Но не струсил парень ловкий,
      Увернулся от веревки.
      И теперь он снова дома.
      Стерегите, скопидомы,
      Скот и птицу по ночам:
      Доналд Кэрд вернулся к нам!
      Доналд Кэрд вернулся к нам!
      Доналд Кэрд вернулся к нам!
      Не болтайте приставам:
      Доналд Кэрд вернулся к нам!
      1818
      ПРОЩАНИЕ С МУЗОЙ
      Прощай, королева! Не ты ль вечерами
      В седые дубравы манила меня,
      Где в полном безмолвье я слушал часами,
      Как шепчутся кроны, листвою звеня?
      Прощай! Унеси эти скорбные звуки,
      Лиши меня арфы своей золотой!
      Любовник, изведавший горечь разлуки,
      Поймет эту боль расставанья с тобой.
      В часы, когда горе мне сердце сжимало
      И бременем тяжким ложилось на грудь,
      Слабеющий дух ты одна врачевала,
      Сулила мне торный и радостный путь.
      А ныне стремнина годов чередою
      Уносит друзей в непроглядную ночь,
      И стынет душа, словно птица зимою,
      И ты ей, о муза, бессильна помочь.
      Твоим наставленьям прилежно внимая,
      О рыцаре мертвом я песни слагал.
      Как тщетно невеста его молодая
      К холодным губам подносила фиал!
      Не так ли ты тщетно даришь вдохновенье
      Беззвучным устам, на которых - печать?
      Певец твой устал от мирского волненья.
      Прощай! Он свиданья не станет искать.
      1822
      ОСТРОВИТЯНКА
      Островитянка! Со скалы
      Ты видишь в бурных водах челн?
      Зачем, взлетая на валы,
      Он борется с напором волн?
      То клонится от ветра он,
      То исчезает за волной,
      То парус в пену погружен...
      Здесь, дева, ищет он покой!
      Островитянка! В бурной мгле
      Над морем чайка чуть видна.
      Сквозь тучи грозные к скале
      Летит бестрепетно она.
      Но что ее туда влечет,
      Где вал безумствует морской,
      Где вспененный прибой ревет?..
      О дева, в нем - ее покой!
      Я, бесприютный, словно челн,
      Стремлюсь к тебе в ненастной
      мгле,
      Стремлюсь к тебе сквозь пену
      волн,
      Как чайка к ледяной скале.
      Ты скал суровых холодней,
      Бездушней глубины морской...
      В любви иль гибели своей,
      О дева, я найду покой!
      1822
      x x x
      Идем мы с войны,
      Из дальней страны,
      Былые рабы барабана;
      Прощайте навек,
      Поход и набег,
      Победы, сраженья и раны.
      Кто болен, кто хром...
      Но в руки возьмем
      Работу забытую, братцы.
      Тот был дураком,
      Кто бросил свой дом,
      Чтоб с доном Испанцем подраться.
      За дело, жнецы,
      И вы, кузнецы,
      Работайте, сил не жалея.
      Ткачи будут ткать,
      И станут опять
      Детишек учить грамотеи.
      1830
      x x x
      Закат окрасил гладь озер
      И горные хребты,
      В лесу смолкает птичий хор
      Что ж, Ленард, медлишь ты?
      Те, кто трудиться встал с зарей,
      Домой приходят вновь:
      Их всех вечернею порой
      Ждут отдых и любовь.
      На башне леди, глядя вдаль,
      Возлюбленного ждет:
      Когда ж его доспехов сталь
      Среди кустов блеснет?
      И поселянка у межи
      Ждет друга своего,
      Следя, когда мелькнет во ржи
      Знакомый плед его.
      Вот к уткам селезень плывет
      Он был один весь день;
      Вот, встретив лань у тихих вод,
      С ней в лес спешит олень.
      Все те, кто днем разлучены,
      С приходом темноты
      Друг с другом встретиться должны.
      Что ж, Ленард, медлишь ты?
      1830
      x x x
      Мы с детства сроднились с тревожной
      трубою,
      Предвестницей игр и предвестницей боя.
      Все вражьи угрозы достойны презренья,
      Пока мы друзья на пиру и в сраженье.
      Сосед и в работе и в битве поможет,
      Сосед за тебя свою голову сложит,
      И если зовут нас волынка и знамя,
      Красотки соседки прощаются с нами.
      Так выпьем за братство до самой могилы,
      И пусть приумножит оно наши силы,
      И дерзость британца достойна презренья,
      Пока мы друзья на пиру и в сраженье.
      1830
      x x x
      Тверда рука, и зорок глаз,
      И приз за меткость - мой:
      Ведь я недаром в этот час
      Всем сердцем был с тобой.
      Когда друзья мои в вине
      Забот топили рой,
      Я знал: ты помнишь обо мне,
      Я сердцем был с тобой.
      Сегодня приз завоевал
      Я для тебя одной.
      Прийти к тебе я опоздал,
      Но сердцем был с тобой.
      1830
      x x x
      Как бы ветры ни гудели,
      Ввысь орел летит со скал.
      Как бы волны ни ревели,
      Чайка режет пенный вал.
      Что нам бешенство воды,
      Если мы душой тверды?
      Пусть беда соединится
      С нищетою и тоской
      Все отступит и склонится
      Перед волею людской.
      Нет ни страха, ни беды,
      Если мы душой тверды.
      Ты лиши меня отрады,
      Отними сиянье дня,
      Дай мне все мученья ада
      И в темницу брось меня
      Но вольны мы и горды,
      Если мы душой тверды.
      1830
      x x x
      Когда друзья сойдутся в круг,
      И заблестят глаза подруг,
      И все заботы наши вдруг
      Утонут в пенной чаше,
      И пунш кипит, и сварен грог,
      И настает для шуток срок,
      Тогда, играя, как поток,
      Кипит веселье наше.
      Эй, пей!
      Кипит веселье наше.
      Когда охрип от песен хор,
      А робость смело лезет в спор,
      И старость не болтает вздор,
      И красота сдается,
      И к нам в окно стучит рассвет,
      Тогда пора бы взять свой плед,
      Да распроститься силы нет,
      Пока веселье льется.
      Эй, пей,
      Пока веселье льется!
      1830
      КОММЕНТАРИИ
      ПОЭМЫ И СТИХОТВОРЕНИЯ
      Для большинства советских читателей Вальтер Скотт - прежде всего романист. Разве что "Разбойник" Э. Багрицкого - блестящий вольный перевод одной из песен из поэмы "Рокби" - да та же песня в переводе И. Козлова, звучащая в финале романа "Что делать?", напомнят нашему современнику о Вальтере Скотте-поэте. Быть может, мелькнет где-то и воспоминание о "Замке Смальгольм" Жуковского - переводе баллады Скотта "Иванов вечер". Пожалуй, это и все.
      Между тем великий романист начал свой творческий путь как поэт и оставался поэтом в течение всей своей многолетней деятельности. В словесную ткань прозы Скотта входят принадлежащие ему великолепные баллады, и песни, и стихотворные эпиграфы. Многие из них, обозначенные как цитаты из старых поэтов, на самом деле сочинены Скоттом - отличным стилизатором и знатоком сокровищ английской и шотландской поэзии. Первая известность Скотта была известность поэта. В течение долгих лет он был поэтом весьма популярным; Н. Гербель в своей небольшой заметке о поэзии Скотта в книге "Английские поэты в биографиях и образцах" (1875) счел нужным напомнить русскому читателю, что поэма "Дева озера" выдержала в течение одного года шесть изданий и вышла в количестве 20 тысяч экземпляров и что та же поэма в 1836 году вышла огромным для того времени тиражом в 50 тысяч. Когда юный Байрон устроил иронический смотр всей английской поэзии в своей сатире "Английские барды и шотландские обозреватели" (1809), он упомянул о Скотте сначала не без насмешки, а затем - с уважением, призывая его забыть о старине и кровавых битвах далеких прошлых дней для проблематики более острой и современной. Скотта-поэта переводили на другие европейские языки задолго до того, как "Уэверли" положил начало его всемирной славе романиста.
      Итак, поэзия Скотта - это и важный начальный период его развития, охватывающий в целом около двадцати лет, если считать, что первые опыты Скотта были опубликованы в начале 1790-х годов, а "Уэверли", задуманный в 1805 году, был закончен только в 1814 году; это и важная сторона всего творческого развития Скотта в целом. Эстетика романов Скотта тесно связана с эстетикой его поэзии, развивает ее и вбирает в сложный строй своих художественных средств. Вот почему в настоящем собрании сочинений Скотта его поэзии уделено такое внимание. Поэзия Скотта интересна не только для специалистов, занимающихся английской литературой, - они смогли бы познакомиться с нею и в подлиннике, - но и для широкого читателя. Тот, кто любит Багрицкого, Маршака, Всеволода Рождественского, кто ценит старых русских поэтов XIX века, с интересом прочтет переводы поэм и стихов Скотта, представленных в этом издании.
      Объем издания не позволил включить все поэмы Скотта (из девяти поэм даны только три). Но все же читатель получает представление о масштабах и разнообразии поэтической деятельности Скотта. Наряду с лучшими поэмами Скотта включены и некоторые его переводы из поэзии других стран Европы (баллада "Битва при Земпахе"), его подражания шотландской балладе и образцы его оригинальной балладной поэзии, а также некоторые песни, написанные для того, чтобы они прозвучали внутри большой поэмы или в тексте драмы, и его лирические стихотворения.
      Скотт-юноша прошел через кратковременное увлечение античной поэзией. Однако интерес к Вергилию и Горацию вскоре уступил место устойчивому разностороннему - научному и поэтическому - увлечению поэзией родной английской и шотландской старины, в которой Скотт и наслаждался особенностями художественного восприятия действительности и обогащался народным суждением о событиях отечественной истории.
      Есть все основания предполагать, что интерес к национальной поэтической старине у Скотта сложился и под воздействием немецкой поэзии конца XVIII века, под влиянием идей Гердера. В его книге "Голоса народов" Скотт мог найти образцы английской и шотландской поэзии, уже занявшей свое место среди этой сокровищницы песенных богатств народов мира, и - в не меньшей степени под влиянием деятельности поэтов "Бури и натиска", Бюргера, молодого Гете и других. Переводы из Бюргера и Гете были первыми поэтическими работами Скотта, увидевшими свет. О воздействии молодой немецкой поэзии на вкусы и интересы эдинбургского поэтического кружка, в котором он участвовал, молодой Скотт писал как о "новой весне литературы".
      Что же так увлекло Скотта в немецкой балладной поэзии? Ведь родные английские и шотландские баллады он, конечно, уже знал к тому времени по ряду изданий, им тщательно изученных. Очевидно, молодого поэта увлекло в опытах Гете и Бюргера то новое качество, которое было внесено в их поэзию под влиянием поэзии народной. Народная поэзия раскрылась перед Скоттом через уроки Гете и Бюргера и как неисчерпаемый клад художественных ценностей и как великая школа, необходимая для подлинно современного поэта, для юного литератора, стоящего на грани столетий, живущего в эпоху, когда потрясенные основы классицизма уже рушились и когда во многих странах начиналось движение за обновление европейской поэзии. Недаром молодой Скотт выше всех других родных поэтов ценил Роберта Бернса. В его поэзии Скотт мог найти поистине органическое соединение фольклорных и индивидуальных поэтических средств.
      В 1802-1803 годах тремя выпусками вышла большая книга Скотта "Песни шотландской границы". К славной плеяде английских и шотландских фольклористов, занимавшихся собиранием и изучением народной поэзии, прибавилось еще одно имя. Книга Скотта, снабженная содержательным введением, рядом интересных заметок и подробным комментарием, а иногда также и записью мелодий, на которые исполнялась та или иная баллада, стала событием не только в европейской литературе, но и в науке начала XIX века. "Border" "граница", или - точнее - "пограничье", - край, лежавший между Англией и Шотландией; во времена Скотта в нем еще жили рассказы и воспоминания о вековых распрях, не затухавших среди его вересков, болот и каменистых пустошей. Именно здесь разразилась кровавая драма семейств Дугласов и Перси, представлявших шотландскую (Дугласы) и английскую (Перси) стороны. Лорд Генри Перси Хотспер (Горячая Шпора) из драмы "Король Генрих IV" Шекспира сын разбойных и романтичных пограничных краев, и это сказывается в его неукротимой и буйной натуре.
      Граница была в известной мере родным для Скотта краем. Здесь жил кое-кто из его родного клана Скоттов, принадлежностью к которому он гордился. Здесь пришлось жить и трудиться в качестве судебного чиновника и ему самому. Объезжая на мохнатой горной лошаденке одинокие поселки и фермы Границы, бывая в ее городках и полуразрушенных старых поместьях, Скотт пристально наблюдал умирающую с каждым днем, но все еще живую старину, порою уходившую в такую седую древность, что определить ее истоки было уже невозможно. Кельты, римляне, саксы, датчане, англичане, шотландцы прошли здесь и оставили после себя не только ржавые наконечники стрел и иззубренные клинки, засосанные торфяными болотами, не только неуклюжие постройки, будто сложенные руками великанов, но и бессмертные образы, воплотившиеся в стихию слова, в название местности, в имя, в песню...
      Скотт разыскивал еще живых народных певцов, носивших старинное феодальное название менестрелей, или тех, кто что-нибудь помнил об их искусстве, и бережно записывал все, что еще сохранила народная память текст, припев, мелодию, присказку, поверье, помогавшее понять смысл песни. Народные баллады, которые Скотт разделил на "исторические" и "романтические", составили две первые части издания.
      Не менее интересна была и третья часть книги, в которую вошли "имитации" народных баллад, среди них - "Иванов вечер", "прекрасная баллада Вальтера Скотта, прекрасными стихами переведенная Жуковским", как писал Белинский. По его мнению, эта баллада "поэтически характеризует мрачную и исполненную злодейств и преступлений жизнь феодальных времен". {В. Г. Белинский, Собрание сочинений в трех томах, т. III, Гослитиздат, М. 1948, стр. 250.}
      Вдумаемся в эти слова Белинского. В них содержится очень точная оценка всей оригинальной балладной поэзии Скотта - она действительно была "поэтической характеристикой" той или иной эпохи английского и шотландского средневековья. Именно характеристикой эпохи, вложенной иногда в рамки баллады, иногда - в пределы целой поэмы.
      Работа над собиранием баллад, их изучением и творческим усвоением была только началом того пути, на котором Скотт развил свое искусство характеризовать эпоху - это филигранное и для тою времени, бесспорно, живое мастерство воскрешения прошлого, завоевавшее ему, по словам Пушкина, имя "шотландского чародея".
      Переход от жанра баллады к жанру поэмы был вполне закономерен. Могучему эпическому сознанию поэта стало тесно в рамках краткого повествования. Как человек своего времени, увлеченный новым представлением об истории, выстраданным в долгих мыслях о бурной эпохе, в которую он жил, Скотт выступил как новатор в самом жанре поэмы.
      Именно он, по существу, окончательно победил старую классицистическую эпопею, представленную в английской литературе конца XVIII века необозримой продукцией стихотворцев-ремесленников.
      Девять поэм Скотта {"Песнь последнего менестреля", 1805; "Мармион", 1808; "Дева озера", 1810; "Видение дона Родерика", 1811; "Рокби", 1813; "Свадьба в Трирмене", 1813; "Властитель островов", 1814; "Поле Ватерлоо", 1815; "Гарольд Бесстрашный", 1817.} - целый эпический мир, богатый не только содержанием и стихотворным мастерством, строфикой, смелой рифмой, новаторской метрикой, обогащенной занятиями народным стихом, но и жанрами. Так, например, в поэме "Песнь последнего менестреля" воплощен жанр рыцарской сказки, насыщенной веяниями европейской куртуазной поэзии, великим знатоком которой был Скотт. Поэма "Дева озера" - образец поэмы исторической, полной реалий и подлинных фактов. В основе ее действительное событие, конец дома Дугласов, сломленных после долгой борьбы суровой рукою короля Иакова II, главного героя поэмы Скотта.
      Этот жанр исторической поэмы, богатой реалистическими картинами и живыми пейзажами, полнее всего воплощен в поэме "Мармион", которая, как и "Властитель островов", повествует о борьбе шотландцев против английских завоевателей, и особенно в поэме "Рокби". От "Рокби" открывается прямой путь к историческому роману Скотта. Несколько вставных песен из этой поэмы помещены в настоящем томе и дают представление о многоголосом, глубоко поэтическом звучании "Рокби".
      Другие жанры представлены "Видением дона Родерика" и "Гарольдом Бесстрашным". "Видение" - политическая поэма, переносящая в сон вестготского короля Испании Родериха картины будущих событий истории Испании, вплоть до эпопеи народной войны против французов, за которой Скотт следил со всем вниманием британского патриота и врага Наполеона. "Гарольд Бесстрашный" относительно менее интересная поэма, написанная по мотивам скандинавских саг.
      Первые поэмы Скотта предшествовали появлению и триумфу поэм Байрона. {Подробнее об этом см.: В. Жирмунский, Пушкин и Байрон, Л. 1924.} В истории европейской романтической лироэпической поэмы роль Скотта очень велика и, к сожалению, почти забыта.
      Небольшая поэма "Поле Ватерлоо" написана по свежим следам великой битвы, разыгравшейся здесь.