— Я тоже думаю, что мейстер Мониплайз не кутила и не скандалист. Ведь если бы он был охотником до таких дел, то мог бы вместе с другими молодыми людьми посещать кабачки и здесь, у нас по соседству, но он и не помышляет об этом. А когда я как-то раз пригласила его к своей приятельнице миссис Дринкуотер на рюмочку анисовой с сыром — у миссис Дринкуотер родилась двойня, как я уже рассказывала вашей чести, сэр, — и я его так любезно приглашала, молодого-то человека, а он предпочел дома остаться вместе с Джоном Кристи, а у них разница в годах лет двадцать, ведь слуга-то вашей чести уж не старше меня выглядит. Интересно, о чем это они только беседовали друг с другом. Я спросила Джона Кристи, а он говорит мне: «Ложись спать».

— Если он скоро не вернется, — сказал Найджел, — я попрошу вас указать мне, в какой магистрат мне следует обратиться, ибо я беспокоюсь не только за жизнь этого бедного малого — я дал ему очень важные бумаги.

— О! Могу заверить вашу честь, что он вернется через четверть часа, — промолвила миссис Нелли. — Он не из таких, чтобы пропадать из дому целые сутки. А что до бумаг — я уверена, ваша честь простит его за то, что он дал мне подсмотреть уголком глаза, когда я подносила ему рюмочку — не больше моего наперстка, для укрепления желудка и от сырости; так они были адресованы его величеству королю, а король, без сомнения, из учтивости оставил Ричи у себя, чтобы рассмотреть письмо вашей чести и послать обратно надлежащий ответ.

Здесь миссис Нелли случайно коснулась предмета, скорее способного принести утешение, чем все ее прежние доводы, ибо сам юный лорд лелеял смутные надежды на то, что его посланца могли задержать во дворце до тех пор, пока не будет составлен надлежащий и благоприятный ответ. Но хотя он, несомненно, был совершенно неопытен в подобных делах, после минутного раздумья он убедился в тщетности своих упований, столь не соответствовавших всему тому, что он слышал о придворном этикете, а также о медлительности при рассмотрении прошений на имя короля, и, тяжело вздохнув, ответил добродушной хозяйке, что он сомневается, взглянет ли король на адресованное ему послание, не говоря уже о том, чтобы немедленно рассмотреть его.

— Стыдитесь, малодушный джентльмен! — воскликнула добрая хозяйка. — Почему бы ему не заботиться о нас так же, как заботилась наша милостивая королева Елизавета? Что бы там ни говорили о королях и королевах, я думаю, что нам, англичанам, больше подходит король; а этот добрый джентльмен часто совершает прогулки вниз по реке до Гринвича, и нанимает много лодочников и гребцов, и оказывает всяческие милости Джону Тейлору, нашему речному поэту, одинаково искусно владеющему пером и веслом; он выстроил красивый дворец в Уайтхолле, у самой реки. А раз король такой большой друг Темзы, я не могу понять, с вашего разрешения, почему бы ему не удовлетворять прошений всех его подданных и особенно вашей чести.

— Вы правы, миссис, вы совершенно правы — будем надеяться на лучшее; но мне все же придется надеть плащ, взять шпагу и просить вашего супруга не отказать мне в любезности объяснить дорогу к ближайшему магистрату.

— Разумеется, сэр, — ответила расторопная хозяйка, — я сделаю это не хуже его: из него ведь слова не вытянешь; но надо отдать ему справедливость — он любящий муж, на всей улице такого не сыщешь. Так вот, в Гилдхолле, что возле собора святого Павла, всегда сидит олдермен; вы уж мне поверьте, он все дела в городе разбирает; а вообще, тут только терпение может помочь. Готова прозакладывать сорок фунтов, что наш молодой человек скоро вернется цел и невредим.

Олифант, объятый тревогой, не смея поверить тому, в чем его так упорно старалась убедить добрая хозяйка, накинул на плечи плащ и собирался уже прицепить к поясу шпагу, как вдруг сначала голос Ричи Мониплайза на лестнице, а затем появление этого верного посланца в комнате положили конец всяким сомнениям. Миссис Нелли, поздравив Мониплайза с возвращением и сделав несколько лестных замечаний по поводу своей собственной проницательности, предсказавшей это событие, наконец соблаговолила оставить комнату. Сказать по правде, не только врожденное чувство приличия, боровшееся в ней с любопытством, заставило ее уйти; она понимала также, что Ричи не станет ничего рассказывать в ее присутствии, и вышла, надеясь с помощью собственной хитрости выведать тайну у одного из молодых людей, когда она останется с кем-нибудь из них наедине.

— Во имя неба, что случилось? — воскликнул Найджел Олифант. — Где ты пропадал? Ты бледен как смерть. У тебя рука в крови и плащ разорван. Уж не человека ли ты убил? Ты напился, Ричард, и подрался с кем-нибудь?

— Драться-то я дрался, — сказал Ричи, — самую малость; а чтобы напиться — так это дело нелегкое в этом городе: без денег выпить не дадут; а насчет того, чтобы человека убить, — я-то никого не убил, а мне вот, дьяволы, голову проломили. А голова-то ведь у меня не железная, да и плащ не из кольчуги; ну, дубинкой, значит, меня по башке треснули, а ножом плащ полоснули. Какие-то негодяи поносили мою родину, но я сбил с них спесь. Тут вся ватага на меня навалилась, ну и стукнули меня по темени так, что в глазах потемнело. Уж не помню, как принесли меня в маленькую лавку у Темпл-Порта, где продают всякие вертушки да волчки, что отмеряют время, как у нас в лавках отмеряют аршинами шотландку; тут мне кровь пустили — хочешь не хочешь, терпи, — и все так обходительны были, в особенности один старик, наш земляк, я о нем еще после расскажу.

— В котором часу все это произошло? — спросил Найджел.

— Два чугунных человечка у церкви возле Темпла только что шесть часов пробили.

— А почему ты не вернулся домой сразу, как только почувствовал себя лучше? — спросил Найджел.

— Сказать по правде, милорд, на каждое «почему» есть свое «потому», а у меня оно было больно важное, — ответил слуга. — Чтоб вернуться домой, надо знать, где твой дом. А я совсем забыл название нашей улицы, и чем больше я спрашивал, тем больше народ смеялся надо мной и тем дальше от дома меня посылали; тут я бросил поиски и решил ждать, пока господь бог не пошлет мне в помощь рассвет; иду это я иду, дошел до церкви какой-то, дай, думаю, хоть на кладбище переночую, да и махнул через ограду.

— На кладбище? — удивился Найджел. — Впрочем, мне незачем спрашивать, что довело тебя до такой крайности.

— Не то чтобы у меня денег не было, милорд, — ответил Ричи с таинственной важностью, — у меня ведь были кое-какие деньжата; а дело-то вот в чем: очень-то, думаю, мне надо платить шесть пенсов какому-нибудь спесивому трактирщику, в такую ясную, сухую весеннюю ночь я и под открытым небом прекрасно высплюсь. Когда мне случалось поздно возвращаться домой и Западные ворота были уже заперты, а сторож ни за что не хотел отпирать их, я частенько располагался на ночлег в телятнике пономаря церкви святого Катберта. Но на кладбище церкви святого Катберта растет мягкая зеленая травка, на ней, словно на пуховой перине, спишь, пока тебя не разбудит жаворонок, что высоко в небе над замком заливается. А эти лондонские кладбища сплошь вымощены твердым камнем, и мой потертый плащ — слишком тонкий матрац; ну вот мне и пришлось пораньше подняться с постели, пока я совсем в калеку не превратился. Покойникам-то небось там крепко спится, а вот нашему брату — черта с два!

— Ну, а что потом с тобой было? — спросил его господин.

— Забрался я, значит, в укромный уголок под навесом у сарая какого-то и так крепко заснул, словно в замке ночевал. Вот только ночные гуляки меня малость потревожили, девки какие-то с кавалерами своими, но как увидели, что от меня им ничего не перепадет, кроме удара моим Андреа Феррара, обозвали меня нищим шотландцем и пожелали мне доброй ночи, а я и рад был, что так дешево отделался от них. Ну, а утром я потихоньку домой поплелся. Нелегко мне было найти дорогу — ведь я в восточную часть города забрел; площадь там есть, Конец Мили называется; только сдается мне, что там этих миль не меньше шести будет.

— Ну что ж, Ричи, — сказал Найджел, — я рад, что все кончилось благополучно. А теперь пойди и поешь чего-нибудь. Ты ведь, наверно, проголодался?

— Сказать по правде, да, сэр, — ответил Мониплайз, — но, с разрешения вашей светлости…

— Забудь на время о моей светлости, Ричи. Сколько раз я тебе говорил!

— Истинный господь, — ответил Ричи, — я мог бы забыть, что ваша честь — лорд, но тогда мне пришлось бы забыть, что я слуга лорда, а это не так-то легко. Но все же, — при этих словах он вытянул вперед три пальца правой руки подобно птичьим когтям, прижав к ладони мизинец и безымянный палец, — во дворец я попал, и мой приятель, обещавший мне устроить всемилостивейшую аудиенцию у его величества, сдержал свое слово и провел меня по черному ходу во дворец; и там меня угостили таким завтраком, какого я не пробовал с тех пор, как мы сюда приехали, — я на весь день наелся. Ведь каждое блюдо, съеденное мною в этом проклятом городе, было приправлено беспокойной мыслью о том, что за него придется платить. Правда, угощали-то меня всего-навсего жирным бульоном с костями; но ваша честь знает, что королевская мякина вкуснее крестьянского хлеба, а главное дело — даром все… Но я вижу, — прибавил он, внезапно обрывая свою речь, — что уже надоел вашей чести.

— Ничуть, Ричи, — промолвил молодой лорд, и в его голосе звучала покорность судьбе, ибо он прекрасно знал, что никакие шпоры не заставят его слугу перейти с медленного шага на резвый галоп, — ты достаточно натерпелся, выполняя мое поручение, и заслужил право рассказывать эту историю так, как тебе вздумается. Я хотел бы только, чтобы ты назвал еще имя твоего друга, который провел тебя к королю. Ты был очень скрытен на этот счет, когда взялся с его помощью передать прошение в собственные руки его величества; у меня есть все основания предполагать, что мои предыдущие прошения застревали у его секретарей.

— Совершенно верно, милорд, — сказал Ричи, — сначала я не хотел называть вам его имени и звания: я думал, что вы будете оскорблены, если узнаете, что за человек занимается вашими делами. Но многие достигают высокого положения при дворе с помощью людей еще более ничтожных. Так вот, это был Лори Линклейтер, один из кухонных мужиков, бывший подмастерье моего отца.

— Кухонный мужик! — воскликнул лорд Найджел с досадой, шагая взад и вперед по комнате.

— Но подумайте о том, сэр, — спокойно возразил Ричи, — что все ваши знатные друзья покинули вас и не решились открыто проявлять свою дружбу или поддерживать ваше ходатайство; и хоть я от всего сердца желаю, чтобы Лори получил более высокую должность ради вашей светлости и ради меня, и особенно ради него самого — больно уж он славный малый, — вашей светлости не следовало бы забывать, что кухонный мужик, если можно назвать мужиком того, кто работает на кухне его величества короля, нисколько не ниже главного повара в любом другом месте. Ведь, как я уже сказал, королевская мякина вкуснее…

— Ты прав, а я заблуждался, — сказал молодой лорд. — У меня нет выбора в средствах, чтобы заявить о своих правах. Я не мог сделать это честным путем.

— Лори самый честный малый, который когда-либо орудовал поварешкой, — сказал Ричи. — Не то чтобы он был очень искусный повар, как другие, или рассуждал умно… Ну, словом — я вижу, что уже надоел вашей чести, — привел он меня во дворец, там суматоха, король на охоту собирается, то ли с гончими, то ли с соколами, на Черную пустошь — так, кажется, это место называется. На дворе конь стоит в полной сбруе, красавец, серой масти, не налюбуешься; седло на нем, стремена, удила, уздечка — все из чистого золота или уж по крайней мере из позолоченного серебра. И вот, сэр, по лестнице король спускается со всей своей свитой, в зеленом охотничьем костюме, с двойными галунами, весь золотом расшит. Я его сразу по лицу узнал, хоть давно его не видел. Ну, думаю, а времена-то изменились с тех пор, как ты с перепугу летел вниз по черной лестнице старого Холирудского дворца, штаны даже не успел надеть, так в руках и держал, а за тобой по пятам, словно бешеный, Фрэнк Стюарт, граф Босуэл; и не накинь старый лорд Гленварлох свой плащ на его шпагу — не одну кровавую рану получил он при этом ради твоего спасения — не петь бы тебе сейчас петухом. Вспомнил я все это и думаю: не может быть, чтобы прошение вашей светлости не приняли благосклонно; и бросился сквозь толпу лордов. Лори подумал, что я рехнулся, и схватил меня за полу плаща так, что он по всем швам затрещал. Бросился я, значит, к королю, как раз когда он на коня садился, и сунул прошение прямо ему в руку, а он развернул его с удивлением и не успел прочесть первую строчку, как я хотел отвесить ему низкий поклон; и надо же было мне задеть шляпой морду его клячи, — она как испугается да как шарахнется в сторону! А король, он ведь сидит в седле что мешок с мякиной, чуть с лошади не слетел — не миновать бы тогда моей шее веревки, — швырнул бумагу под ноги коня и крикнул: «Уберите этого мужлана!» Тут меня схватили. «Измена!» — кричат, а я про Рутвенов вспомнил, которых из-за такого же пустяка в собственном доме закололи. Но меня только высечь хотели, потащили в домик привратника, чтобы испробовать плети на моей спине; я вопил что было мочи и просил пощады; а король выпрямился в седле, отдышался да как крикнет им: «Не трогайте его, это один из наших шотландских жеребцов, я его по ржанию узнал!»; все как захохочут да заорут, а король и говорит: «Дайте ему указ, и пусть отправляется подобру-поздорову обратно на север с первым же угольщиком». Тут меня отпустили, и все со двора выехали — смеются все, хихикают и чего-то на ухо друг другу шепчут. Ну и досталось же мне от Лори Линклейтера! «Ты, говорит, меня погубишь». А как я сказал ему, что вы меня послали, он мне и говорит: «Мне, говорит, и нагоняй не страшно было бы получить из-за его светлости»; он ведь еще доброго старого лорда помнит, вашего батюшку. А потом он показал мне, как мне следовало бы вести себя — мне бы руку ко лбу поднять, как будто великолепие короля и роскошная сбруя его коня ослепили меня, и еще множество всяких обезьяньих ужимок мне нужно было бы сделать, все равно как если бы я медведя потрохами угощал. note 28 «Ибо, — сказал он, — по натуре своей король добрый и справедливый человек, Ричи, но у него есть свои причуды, и нужно знать, как им потрафить; и потом еще, Ричи, — тут он совсем тихо стал говорить, — я никому не сказал бы этого, но такому рассудительному человеку, как ты, я могу поведать, что короля окружают люди, которые могли бы совратить с пути истинного даже ангела небесного, и я готов дать тебе совет, как угодить ему, но теперь это все равно что горчица после жаркого». — «Ладно, Лори, ладно, — говорю я, — может быть, ты и прав, но так как я избежал плетей и домика привратника, пусть кто хочет подает прошения, и черт побери Ричи Мониплайза, если он когда-нибудь еще раз придет сюда с таким делом». И я ушел, и не успел я отойти далеко от Темпл-Порта, или Темпл-Бара, или как там он называется, как со мной приключилась беда, о которой я уже рассказал вам.

— Ну что ж, мой славный Ричи, — сказал Найджел, — ты предпринял эту попытку с добрыми намерениями, и я думаю, ты не так уж плохо выполнил мое поручение, чтобы заслужить такую награду; а сейчас пойди и поешь жаркого, об остальном мы поговорим после.

— А больше не о чем и говорить-то, сэр, — сказал слуга, — разве что о том, как я встретил одного честного, обходительного, почтенного джентльмена, или, вернее, горожанина, как мне кажется, который был в лавке этого чудака; и когда он узнал, кто я — что вы думаете, он и сам оказался добрым шотландцем, да еще родом из нашего славного города, — он дал мне вот эту португальскую монету на выпивку, а я так думаю, нам лучше знать, пропить ее или проесть; и еще он сказал, что хочет нанести вашей светлости визит.

— Надеюсь, ты не сказал ему, где я живу, бездельник?! — сердито воскликнул лорд Найджел. — Проклятие! Теперь каждый неотесанный мужлан из Эдинбурга будет навещать меня, чтобы поглазеть на мое несчастье и заплатить шиллинг за удовольствие лицезреть кукольную комедию под названием «Нищий лорд».

— Чтоб я сказал ему, где вы живете?.. — возмутился Ричи, уклоняясь от ответа. — Да как же я мог сказать ему то, чего я сам не знал? Если бы я помнил название улицы, мне не пришлось бы вчера ночевать на кладбище.

— Смотри же не говори никому, где мы живем, — сказал молодой лорд. — С людьми, с которыми у меня есть дела, я могу встречаться в соборе святого Павла или в королевской канцелярии.

«Это все равно что вешать замок на дверь конюшни после того, как украли лошадь, — подумал про себя Ричи, — но я должен рассеять его подозрения».

С такими мыслями он спросил молодого лорда, что написано в указе, который тот все еще держал в руке.

— Ведь у меня не было времени, чтобы прочесть его, — сказал он, — и ваша светлость прекрасно знает, что я видел только большой герб в самом верху — льва, схватившего лапой наш старый шотландский щит; но он держался так же прочно, когда на каждой его стороне было по единорогу.

Лорд Найджел стал читать указ и густо покраснел от стыда и негодования, ибо для его оскорбленных чувств содержание этого документа было подобно крепкому спирту, которым обожгли свежую рану.

— Какой дьявол там в этой бумаге, милорд? — спросил Ричи, не в силах подавить любопытство при виде того, как его господин изменился в лице. — Я бы не стал спрашивать, да ведь указ не тайное дело, для всех людей написан.

— Ты прав, указ написан для всех, — ответил лорд Найджел, — и он возвещает позор нашей родины и неблагодарность нашего государя.

— Сохрани нас господь! Да еще обнародовать его в Лондоне! — воскликнул Мониплайз.

— Слушай, Ричард, — сказал Найджел Олифант, — в этой бумаге лорды Совета объявляют, что, «принимая во внимание частые посещения английского двора праздными лицами низкого звания, покидающими королевство его величества Шотландию, осаждающими таковой своими тяжбами и прошениями, оскорбляющими королевскую особу убогим, бедным и нищенским видом и тем самым роняющими достоинство своей страны в глазах англичан, запрещается шкиперам и капитанам кораблей и прочим лицам во всех частях Шотландии доставлять эти жалкие существа в королевскую резиденцию под страхом денежного штрафа или заключения в тюрьму».

— Удивляюсь, как шкипер взял нас на борт своего корабля, — сказал Ричи.

— Зато тебе вряд ли придется ломать голову над тем, как вернуться домой, — сказал лорд Найджел, — ибо здесь есть особый пункт, в котором говорится, что таких праздных просителей следует отправлять обратно в Шотландию за счет его величества и наказывать за дерзость плетьми и палками или сажать в тюрьму в соответствии с их проступками, то есть, надо полагать, в соответствии с их бедностью, ибо здесь не говорится ни о каких других проступках.

— Не больно-то это вяжется с нашей старой поговоркой, — заметил Ричи, — «взгляд королевских глаз — что о милости указ». А что там дальше говорится, в этой бумаге, милорд?

— О, лишь коротенькая статья, особенно касающаяся нас и содержащая еще более тяжкие обвинения против тех просителей, которые осмелятся предстать перед королем с целью добиться от него уплаты старых долгов, так как, говорится в этой бумаге, из всех видов назойливости этот вид наиболее ненавистен его величеству.

— Ну, в этом деле у него найдутся соседи, — сказал Ричи, — только не всякий может так же легко отогнать подобную скотинку, как король.

Здесь их беседа была прервана стуком в дверь. Олифант выглянул в окно и увидел незнакомого пожилого человека почтенной наружности. Ричи тоже украдкой бросил взгляд на улицу и узнал, — но, Узнав, предпочел не признавать — своего вчерашнего знакомого. Боясь, как бы его причастность к этому визиту не была обнаружена, он улизнул из комнаты, предоставив хозяйке встретить мейстера Джорджа и проводить его в комнату лорда Найджела, что она и выполнила с величайшей учтивостью.