Крик часового у ворот

Нарушил песни вольный ход,

И вот солдат спешит сюда:

«Бертрам из Гента, господа!

И — барабаны, громче трель! -

С ним девушка и менестрель».

Вошел Бертрам, боец седой.

С ним менестрель, старик худой,

За ним — горянка юных лет,

До глаз закутанная в плед.

Увидев сборище солдат,

Она отпрянула назад.

«Что нового?» — раздался рев.

«Весь день рубили мы врагов,

Но сила горская была

Неодолима, как скала.

Мы крови пролили поток,

Но одолеть никто не мог». -

«А где ты пленных взял, Бертрам?

Теперь конец твоим трудам.

Есть менестрель, плясунья есть,

Теперь мартышку приобресть,

И тут уж будет сущий рай:

Ходи да деньги собирай».

«Нет, братья, их удел иной.

Вчера, как только стихнул бой,

Они пришли на наш привал,

И Map их видеть пожелал.

Он повелел им дать коней

И в Стерлинг отвезти скорей.

Итак, умерьте вашу прыть,

Не вздумайте им повредить». -

«Вы слышите? — воскликнул Джон,

Приказом Мара уязвлен. -

Чужой охотник к нам залез

И, наш опустошая лес,

Платить не хочет лесникам!

Ну нет, свое возьму я сам,

Тебе и Мару не отдам!»

Бертрам шагнул, подняв клинок.

Сам Аллен, хоть разить не мог,

Негодованья не сдержал

И ухватился за кинжал.

Но Элен между трех клинков

Шагнула, сбросив свой покров.

Так солнце майское встает,

И ослепителен восход.

Глазела молча солдатня

На ангела средь бела дня,

И сам Джон Брент стоял смущен

И восхищеньем укрощен.

Она промолвила: «Друзья,

Вам об отце напомню я.

Он был солдату лучший друг,

Делил с ним битву и досуг.

Отец мой изгнан навсегда,

Но я от вас не жду вреда».

И Брент, задира и смельчак,

На эту речь ответил так:

«Я дерзких слов моих стыжусь,

Твоим отцом, дитя, горжусь.

Из мест родных я изгнан сам:

Там насолил я лесникам.

Да, у меня была семья,

И дома дочь оставил я.

Она ровесница твоя.

Солдаты! К вам я речь держу.

За капитаном я схожу,

А на пол здесь кладу топор.

Мы затевать не будем спор,

Но говорю вам наперед:

Кто переступит, тот умрет.

Будь смельчаков хоть целый зал,

Все тут полягут. Я сказал».

Явился Льюис, капитан.

Он мог любой украсить клан,

Хоть рыцарских заветных шпор

Не заслужил до этих пор.

Умен, решителен и смел,

Робеть он вовсе не умел.

Его бесстрашный, острый взгляд

Смущал всех знатных дам подряд.

Хорош собой, красив лицом,

Он вовсе не был гордецом,

Но юной девы странный вид

Кого угодно удивит.

Простой наряд и гордый взор

Догадкам открывал простор.

«Привет, о дева красоты!

Защитника ли ищешь ты

По тем законам давних лет,

Которых исчезает след?

Поведай, дева, кто же он?

Простой ли сквайр? Или барон?»

Взор Элен вспыхнул. Покраснев,

Она сдержала все же гнев.

«Не время обижаться мне.

Наперекор беде, войне

Иду спасать я жизнь отца.

Веленьем этого кольца,

Что дал Фиц-Джеймсу сам король.

Мне подчиниться соизволь».

Кольцо с поклоном Льюис взял,

И услыхал притихший зал

Его слова: «Наш долг — твой щит.

Прости, что был я с толку сбит

Нарядом нищенским твоим,

Не угадал тебя под ним.

Когда урочный час придет,

Король узнает, кто здесь ждет.

Покуда ты пойдешь в покой,

Достойный гостьи дорогой.

Захочешь — дай любой приказ,

Служанки явятся тотчас.

Идем. Не гневайся на нас

И недогадливость прости».

Но прежде чем в покой уйти,

К солдатам Элен подошла

И кошелек им отдала.

Весь зал ее благодарил,

Но Брент смущен и мрачен был.

И вот что он сказал в ответ

При виде золотых монет:

«Британец я и сердцем горд,

Хотя не рыцарь и не лорд.

Я предпочел бы, если б мог,

Не деньги взять — твой кошелек.

Его на шлеме я с собой

Носил бы в самый жаркий бой».

И был Джон Брент увидеть рад

Горянки благодарный взгляд.

Тут гостью капитан увел,

И к Бренту Аллен подошел:

«О сэр, прошу я одного -

Вождя увидеть моего.

Я менестрель его — и с ним

В любой беде неразделим.

Десятый я в роду моем,

И род вождя мы все поем.

Никто из нас ни разу сил

Для господина не щадил.

Вождь слышит нашей арфы звон,

Когда еще младенец он.

Играет арфа на пиру,

И любит вождь ее игру.

Когда же кончен путь его,

Вождя и лорда своего

Под погребальный наш напев

Хоронит клан, осиротев.

Позволь, чтоб я в темнице жил,

Я это право заслужил».

«Нам дела нет, — ответил Джон, -

Кто от кого и кем рожден.

Нам не понять, как имя — звук -

Людей преображает в слуг.

Но был неплох мой господин,

Не оскорблю его седин.

Когда бы мне пахать не лень

Да не попался бы олень,

Я жил бы дома по сей день.

Идем, старик, ты сердцем тверд.

Увидишь, где твой вождь и лорд».

Брент властно снял ключи с крюка.

Он не взглянул на старика

И факел от огня зажег,

И оба вышли за порог.

Чем дальше путь, тем мгла черней.

То слышен стон, то лязг цепей.

Лежат колеса и мечи -

Видать, трудились палачи.

А в нишах Аллен разглядел

Машины для заплечных дел.

Кто строил их в углу глухом,

Дать им названье счел грехом.

Все дальше шел Джон Брент, но вот

Певцу он факел отдает.

Вход выступил из темноты.

Упали цепи и болты.

Они вошли. Исчезла мгла:

То мрачная тюрьма была,

Но не темница. Отсвет дня

Чуть брезжил, узника дразня.

Где не задымлена стена,

Отделка грубая видна,

И можно без труда понять,

Что здесь всегда томилась знать.

Джон Брент сказал: «Ты будешь тут,

Покуда к лорду не придут.

На короля он поднял меч,

Но лорда велено беречь».

Тут за порог Джон Брент шагнул

И болт со скрежетом ввернул.

И узник, слыша этот звук,

На ложе приподнялся вдруг,

И Аллен вздрогнул, поражен:

Здесь Родрика увидел он!

Все думали, что, с гор придя,

Искал он этого вождя.

Подобно судну на камнях,

Которое, другим на страх,

Командой брошено, лежит

И под ударом волн дрожит, -

Лежал в горячке Родрик Ду.

Но и в горячечном бреду

Пытался он владеть собой.

И как грохочущий прибой

В бессильный остов мощно бьет

И передышки не дает,

Так била раненого дрожь.

Как на себя он непохож!

Но вот рассеялся туман.

«Где госпожа твоя? Что клан?

Мать? Дуглас? Весь наш край родной?

Ужель погибло все со мной?

Откуда ты? Что там, в горах?

Скажи, отбрось ненужный страх!»

И верно — Аллен, оробев,

Молчал, чтобы не вызвать гнев.

«Кто храбро бился? Кто бежал?

О, я бы робких удержал!

Кто жалкий трус? И кто герой?»

Взмолился Аллен: «Вождь, постой!

Она жива!» — «О, славен бог!» -

«Всевышний Дугласу помог,

И леди Маргарет жива.

А клан твой — где найти слова?

Вовеки не был арфы звон

Такой отвагой вдохновлен.

Не сломлена твоя Сосна,

Хоть многих унесла война».

Вождь умирающий привстал,

И жар в глазах его блистал,

И словно пламя обожгло

Его высокое чело.

«Певец! Я слышал на пиру

Твою искусную игру,

На острове, где наша рать

Уже не сядет пировать.

Напомни мне былой напев.

В нем славы звон и боя гнев.

Сыграй мне, менестрель, его

И мощью дара своего

Всю битву мне изобрази,

Чтобы услышал я вблизи

И лязг меча и треск копья

И саксов строй увидел я.

Не станет этих душных стен,

И поле явится взамен,

Где войско яростью горит,

Где дух мой снова воспарит».

И, разом овладев собой,

Коснулся струн певец седой.

Представилось его глазам

Все то, что с гор он видел сам

И что рассказывал Бертрам.

Старик забыл, что он уж стар.

Проснулся в нем могучий дар.

Так лодка на речную гладь

Страшится берег променять,

Но подхватила быстрина -

И молнией летит она.

БИТВА ПРИ БИЛ-АН-ДУАЙНЕ

«Певец взошел на горный склон,

Разлукой близкою смущен.

Тебе, озерный тихий край,

Хотел бы он сказать «прощай».

В чужой стране не встретит взор

Твоих приветливых озер.

Не тронет легкий ветерок

Береговую сень.

В гнезде высоком беркут лег,

И в чаще стал олень.

Не свищут птицы возле вод,

Не прыгает форель.

Вон туча черная встает

И пламенем в Бенледи бьет

Сквозь огненную щель.

Не гром ли громыхает так

За тучами во мгле?

Не войска ли тяжелый шаг

Грохочет по земле?

То молния меж диких круч

Упала в темный лес

Иль отразило яркий луч

Копье наперевес?

Твой герб я вижу, грозный Map!

А чья звезда горит, как жар,

Врагам грозя издалека?

Лорд Мори выстроил войска.

И кто спешит героям вслед,

Кто к шуму битв привык,

Отдаст десяток мирных лет

За этот славный миг!

Отряд стрелков бежит вперед,

Легко вооружен.

Пока врага он не найдет,

Не отдыхает он.

А следом конница идет,

И реет лес знамен.

Ни барабанов, ни рогов,

Волынки не гудят.

И только слышен гул шагов

Да звон тяжелых лат.

Безмолвствуют ряды дружин,

Весь мир кругом затих,

И лишь дрожит листва осин

Над головами их.

Но никого не встретил тут

Отряд передовой.

Олени в чаще промелькнут -

И ни души живой.

Войска идут, как пенный вал,

Когда, не встретив острых скал,

Он катит гребень свой.

Вот молчаливый путь привел

От озера в глубокий дол.

Ущелье Тросакс впереди.

У входа съехались вожди,

И, первым подойдя к нему,

Отряд стрелков нырнул во тьму.

Тогда такой раздался рев

Из всех укрытий, щелей, рвов,

Как будто ад, на все готов,

Обрушил ярость на врагов.

И как мякины легкий ком,

Что ветром по полю влеком,

Рассеян весь отряд.

И беглецам стремится вслед

Могучий клич былых побед,

И блещет щит, и вьется плед,

И к небу острый меч воздет,

И тетивы звенят.

Погибель скорая грозит

Стоящим под горой.

Лавины горцев страшен вид.

Как этот натиск отразит

Саксонский гордый строй?

Раздался Мара грозный крик:

«Копье наперевес!»

И смутный шум в строю возник,

И опустился, как тростник,

Тяжелых копий лес.

И строй стоит плечом к плечу,

Готовый дать отпор мечу.

«Запомнят горцы этот день

Разгрома своего!

Их дерзкий клан — лесной олень,

Мы приручим его».

Бегущих лучников гоня

Из тьмы ущелья к свету дня,

Широкой, мощною волной

Клан Элпайн хлынул в смертный бой.

Десятки поднятых мечей

Блистали, как снопы лучей.

Под каждым щит темнел.

Как океан из берегов,

Плеснули горцы на врагов

Громадой дюжих тел.

Я слышал копий тяжкий хруст,

Как будто бы ломали куст.

И был тяжелый звон клинков

Как звон кузнечных молотков!

Тут Мори, затрубив в рога,

Ударил справа на врага.

«Мой знаменщик, вперед!

Не удержаться их рядам.

Так пусть во славу наших дам

Копье врага пробьет!»

Таких не видел я атак.

Конь прыгал, как олень.

И там, где враг навис, как мрак,

Теперь проглянул день.

Где Родрик? Гибнущий отряд

Лишь он спасти бы мог.

Заменит тысячу солдат

Его призывный рог.

Ведь стоит саксам приналечь -

И нас отбросят всех.

Уже в ущелье горский меч

Ударил о доспех.

Как в пропасть грозной чередой

Летят громады вод,

Как яма, скрыта под водой,

Ее, крутя, сосет,

Так этой битвы жаркий пыл

Ущелья сумрак поглотил.

Остались те, кому война

Уже вовек не суждена.

Все дальше, глуше битвы гром

В ущелье темном и сыром.

Спеши через хребет, певец!

Ущелья западный конец

Озерную встречает гладь.

У озера ты будешь ждать.

И вот оно, как легкий дым -

Лох-Кэтрин с островом своим.

Бледнеет день, густеет тень,

Все ниже небосвод.

И синева, видна едва,

Темнеет в бездне вод.

От Бенвеню, от диких скал

Порою ветер налетал,

Но не окрестные края -

Лишь вход в ущелье видел я

И слушал с замершей душой,

Как землю сотрясает бой.

Там бьются молча, грудь на грудь,

Лишь павший может отдохнуть.

Там слышен лат тяжелый звон -

Как панихида, мрачен он.

Все ближе, ближе бой идет,

И вот исторгнул узкий вход

Передовую рать.

Не медля, не считая ран,

Спешит, спешит мятежный клан

На горном склоне стать.

А из ущелья под горой,

Как туча, вышел саксов строй.

У вод озерных, у мыска,

Стоят враждебные войска.

Над их рядами с высоты

Знамен свисают лоскуты,

А вмятины железных лат

О смертной сече говорят.

Страшны в молчании своем,

Стояли саксы за мыском,

Но Мори указал копьем:

«Вот остров, с милю весь.

На нем жилища и огни,

При них лишь женщины одни.

Разбойники в былые дни

Добро делили здесь.

Мой кошелек получит тот,

На остров кто переплывет

И лодку с привязи сорвет.

Я волчье логово возьму,

И гибель волку самому!»

Из строя выскочил стрелок.

Он сбросил латы на песок

И с берега нырнул.

Все дальше уплывает он,

И нарастает с трех сторон

Нестройный, смутный гул.

Гремит клич саксов боевой,

На острове и плач и вой,

Рычит от гнева горцев строй.

И, словно этот общий крик

Небес темнеющих достиг,

Поднялся ветер ледяной,

Волна вскипает за волной,

Как будто волн живая рать

Стремится горцам помешать.

Летят с утесов тучи стрел,

Но сакс плывет, он жив и цел.

Вот он у лодки, рад и горд.

Вот ухватился он за борт.

Тут пала молния в траву,

И я при вспышке наяву

Узнал Данкрэггена вдову.

Она за дубом, на песке.

Кинжал блестит в ее руке.

И снова тьма, и слышен мне

Тяжелый стон в крутой волне.

Все тьма — и вспышка наконец.

В волнах качается мертвец.

Вдова стоит над бездной вод,

И кровь по лезвию течет.

«Месть! Месть!» — ревет саксонский стан.

В ответ ликует горский клан.

Пусть буря охватила высь,

Войска торопятся сойтись.

Вдруг на утесе в вышине

Явился рыцарь на коне

И, к самой бездне сделав шаг,

С утеса свесил белый стяг.

Трубач сыграл войскам отбой,

И рыцарь крикнул, что с войной

Король покончить повелел:

Врагов своих он одолел,

Лорд Босуэл с Родриком в плену,

И полный мир пришел в страну…»

Тут оборвался песни звук,

И арфа выпала из рук!

На Родрика певец-старик

И прежде взглядывал на миг.

Сначала вождь, томим тоской,

Сидел с простертою рукой

И, старца слушая рассказ,

В лице менялся много раз.

Но долго усидеть не мог,

Закрыл глаза и снова лег.

Потом, собрав остаток сил,

Он руки на груди сложил,

Сжал зубы, замутненный взор

Бесцельно пред собой простер,

И смерть, как все в его роду,

Без страха встретил Родрик Ду.

Ушла угрюмая душа.

И замер Аллен не дыша.

Но он недаром был певцом.

Он так запел над мертвецом:

ПЛАЧ

«Ты ль это холоден и тих,

Гроза и бич врагов своих,

Весь клан обрушивший на них?

Где плач? Где песен мрачный пыл?

Ведь ты певцу внимать любил.

Ты Босуэлам опорой был.

А нынче их судьба темна,

И по тебе скорбит струна.

Плачь, плачь, элпайнская Сосна!

О, сколько пролилось бы слез

На тихий дол и на утес,

Когда б я эту весть принес!

Ты не помчишься в гущу сеч,

Чтоб за собою нас увлечь.

Не кончен бой, но выпал меч!

Нет, жизнь моя мне не нужна.

Лишь только б ты восстал от сна.

Плачь, плачь, элпайнская Сосна!

О вождь, печален твой уход!

Дрозд в клетке свищет без забот.

Орел в неволе не живет.

И та, любимая тобой,

Хоть в мыслях у нее другой,

Почтит твой камень гробовой.

И будет петь со мной она,

Тиха, печальна и бледна.

Плачь, плачь, элпайнская Сосна!»:

А Элен в башне все ждала,

Не отдыхала, не спала.

Рассветный луч, то желт, то ал,

Цветные стекла озарял,

Но тщетно он касался стен,

Лаская пышный гобелен,

И тщетно стол ломился тут

От пряных вин и сытных блюд.

Едва взглянув на все вокруг,

Припоминала Элен вдруг,

Как счастья тень, как добрый знак,

Иной приют, иной очаг -

Свой остров, спящий в тишине,

Оленью шкуру на стене,

Где сиживал отец седой

За скромной и простой едой,

Где Лафра верная у ног,

Играя, терлась, как щенок,

Где про охоту между тем

Вел разговоры Малькольм Грэм,

Но вдруг, ответив невпопад,

Вдаль устремлял туманный взгляд.

Кто тихим счастьем был согрет,

Тот с грустью ловит счастья след.

Вот Элен встала у окна.

Что жадно слушает она?

В суровый час, грозы темней,

До музыки ли нынче ей?

Из верхней башни долетев,

Раздался жалобный напев.

ЖАЛОБА ПЛЕННОГО ОХОТНИКА

«Мой сокол просится в полет,

Собака пищи не берет,

В конюшне тесно скакуну,

И грустно мне сидеть в плену.

А как бы я хотел опять

Оленя по лесу гонять

И в рог трубить, собак дразня.

Вот счастье жизни для меня!

Унылый колокольный звон

Здесь отмечает ход времен,

Да по стене за футом фут

Лучи кровавые ползут.

Заутреню мне служит стриж,

Вечерню — ворон с ближних крыш.

Живу, судьбу свою кляня,

И жизнь не радует меня!

Я поутру на склонах гор

Не встречу Элен нежный взор,

И, проблуждав весь день в лесу,

Добычу ей не принесу,

И у порога не сложу,

И слов привета не скажу.

Такого радостного дня

Вовек не будет для меня!»

Она не вскрикнула «увы!»,

Не уронила головы

И только оперлась на стол,

Когда за дверью скрипнул пол

И рыцарь сноудонский вошел.

Она опомнилась — и вот

Навстречу рыцарю идет.

«Привет Фиц-Джеймсу и поклон.

Да примет благодарность он

От сироты…» — «Нет, Элен, нет.

Моя награда — твой привет.

Будь власть моя — клянусь душой,

Отец твой был бы здесь, с тобой.

Ступай со мною к королю,

Его легко я умолю.

Он добр, хоть в наши времена

Власть непреклонная нужна.

Идем! Отбрось ненужный страх.

Король давно уж на ногах».

Но полон слез был Элен взор.

Ей рыцарь слезы сам отер

И руку дал и ко двору

Повел, как вел бы брат сестру.

Из двери в дверь, из зала в зал

Горянку рыцарь провожал.

Но вот все позади. Теперь

Последняя открылась дверь.

Весь зал сверкал. Везде был свет.

Здесь каждый в золото одет,

Смотреть — глазам терпенья нет.

Так ряд вечерних облаков

Горит на тысячу ладов,

И в небе взгляд рисует нам

Воздушных рыцарей и дам.

В молчании, дыша едва,

Ступила Элен раз и два,

Тихонько взоры подняла

И зал глазами обвела,

Еще не ведая, где он,

Чья воля грозная — закон.

Здесь чуть не каждый из вельмож

Обличьем был с монархом схож,

Одеты в бархат все и шелк.

Неясный говор в зале смолк,

И разом шляпы снял весь зал.

Один Фиц-Джеймс берет не снял.

К нему стремится каждый взор,

Его вниманья ждет весь двор.

На рыцаре простой наряд,

Хотя вокруг огнем горят

Созвездья дорогих камней.

Король Шотландии пред ней!

Как снег, что со скалы навис,

Стремглав соскальзывает вниз,

Так Элен, словно слыша гром,

Простерлась перед королем.

Она и в страхе и в тоске.

Кольцо дрожит в ее руке.

Король, молящий встретив взор,

В нем прочитал немой укор.

Окинув гневным взором знать,

Он Элен поспешил поднять,

И в лоб ее поцеловал,

И милостиво ей сказал:

«Да, Элен. Бедный рыцарь твой

Повелевает всей страной.

Откройся мне, не прячь лицо.

Я щедро выкуплю кольцо.

Но ты захочешь, может быть,

За Дугласа меня просить.

Не нужно. Я прощаю клан.

Мы были введены в обман.

Я и лорд Дуглас с этих пор

Забудем злобный наговор.

Невинно прежде пострадав,

Перед законом Дуглас прав.

И впредь Гленкорну и де Во

Не дам я притеснять его.

Лорд Босуэл, как в былые дни,

Вернейшим подданным сродни.

Так что ж, мятежница моя,

Улыбки все не вижу я?

Лорд Дуглас, я прошу помочь.

Не верит счастью ваша дочь».

И Элен крепко, как могла,

Отца за шею обняла.

Король, увидев этот пыл,

Всю сладость власти ощутил,

Когда повелевает власть

Добру — воспрять, пороку — пасть.

Недолго любовался он,

Как Дуглас встречей восхищен.

«Нет, Дуглас, от души прощай

И дочь от нас не похищай.

Поистине, врагам назло,

Вас чудо с дочерью свело.

Когда бродил я по стране

В одежде, не присущей мне,

Я звался именем другим

И все ж по праву звался им:

Фиц-Джеймс — так на норманский лад

О всяком Джеймсе говорят.

Таясь, я лучше видеть мог,

Где поднял голову порок».

Затем — вполголоса: «Итак,

Изменница, я был твой враг!

Нет, никому не открывай,

Как я пришел в озерный край

И как меня послала ты

Туда, на горные хребты,

Где чудом, в битве победив,

Твой государь остался жив».

И — громко: «Этот талисман

Тебе в горах Фиц-Джеймсом дан.

Окончена Фиц-Джеймса роль.

Чем наградит тебя король?»

Да, видно, знал король давно,

Кем сердце Элен пленено.

Теперь она глядит смелей,

Но страх за Грэма ожил в ней,

А также страх за храбреца,

Что встал за честь ее отца.

И, благородных чувств полна,

Просила милости она,

Хоть Родрика тяжка вина.

Король вздохнул: «Увы, лишь бог

Жизнь Родрика продлить бы мог.

Вот было сердце! Вот рука!

Я знаю мощь его клинка.

Не надо мне богатств моих,

Лишь был бы он среди живых.

Но перед Элен я в долгу.

Чем отплатить я ей могу?»

И Элен к Дугласу идет,

Кольцо, краснея, отдает,

Чтоб короля отец просил

О том, что ей назвать нет сил.

Король сказал: «Суров закон.

Мятежников карает он.

Где Малькольм? Да свершится суд!»

Грэм преклонил колено тут.

«Тебе, бунтарь, пощады нет.

Ты, нашей ласкою согрет

И принят милостиво в дом,

Ответил буйным мятежом,

И у тебя, от нас вдали,

Мои враги приют нашли.

Твоя вина известна всем.

Вот цепь и стража, дерзкий Грэм!»

И цепь из золота, светла,

На грудь мятежника легла.

Теперь мятеж его забыт,

И Элен рядом с ним стоит.