А копья скрестились и застили свет,
      Но путь себе граф прорубает мечом
      Он жаждет сразиться с самим королем.
      Едва ли теперь короля оградит
      Его крестоносный испытанный щит.
      Но тут налетел на отступника паж,
      Тюрбан разрубил, перерезал плюмаж.
      И граф покачнулся в седле золотом,
      Склонясь головой перед вражьим щитом,
      И только тюрбаном коснулся креста,
      "Bonne grace, Notre Dame!" {*} - прошептали уста.
      {* Смилуйся, божья матерь! (франц.).}
      И страшные чары окончились вдруг:
      Меч вылетел у ренегата из рук,
      И молнии алой сверкнули крыла
      К Владыке Огня она меч унесла.
      Железный кулак ударяет в висок,
      И замертво падает паж на песок,
      И шлем серебристый разбит пополам,
      И смотрит граф Элберт, не веря глазам.
      Упала волна золотистых кудрей...
      Недолго стоял он, склонившись над ней:
      Летят тамплиеры по склонам долин,
      Окрашены копья в крови сарацин.
      Бегут сарацины, и курды бегут,
      Мечи крестоносцев им гибель несут,
      И коршунов пища кровавая ждет
      От дальних холмов до солимских ворот.
      Кто в белом тюрбане лежит недвижим?
      И кто этот паж, что простерт перед ним?
      Не встать никогда им с холодной земли.
      То мертвый граф Элберт и с ним Розали.
      Ее погребли под солимской стеной,
      А графа отпел лишь стервятник степной.
      Душа ее в небе близ Девы парит,
      А грешник в огне негасимом горит.
      Поныне поют менестрели о том,
      Как был полумесяц повержен крестом,
      Чтоб дамы и рыцари вспомнить могли
      Преданье об Элберте и Розали.
      1801
      ЗАМОК СЕМИ ЩИТОВ
      Был Урьен-друид всех друидов мудрей.
      Прекрасных он вырастил семь дочерей.
      Наукам он их обучил колдовским.
      И семь королей едут свататься к ним.
      И первый, Ивейн, был король хоть куда:
      Плешив, как колено, торчком борода.
      А следом явились Данмайел и Росс,
      Не стригшие сроду ногтей и волос.
      Был крив король Мейдор, и Доналд был хром,
      А Лот от рождения был горбуном.
      Но Эдолф, на тех шестерых непохож,
      Был молод и весел, учтив и пригож.
      Он люб всем невестам. И вот меж сестер
      Идет из-за юного Эдолфа спор.
      Когда ж к рукопашной они перешли,
      Им князь преисподней предстал из земли.
      Они присягнули на верность ему,
      Им в помощь призвал он ложь, злобу и тьму.
      Семь прялок он дал им и семь веретен,
      И тайный обряд заповедал им он:
      "Садитесь за прялку, - сказал сатана,
      И вырастет башня из веретена.
      Там кривда бела будет, правда - черна;
      Там с другом сердечным вам жизнь суждена".
      Луна озаряет равнину окрест.
      За прялками в полночь сидят семь невест.
      Смочив своей кровью шерсть черных ягнят,
      Поют заклинанья и нитку сучат.
      Жужжат веретена. И вот уж видны
      Семь призрачных башен под светом луны,
      Семь стен, и семь рвов, и семь крепких ворот.
      Из мглистого сумрака замок встает.
      В том замке обвенчаны семь королей.
      Шесть утром в крови захлебнулись своей.
      Семь женщин - у каждой кровавый кинжал
      Приблизились к ложу, где Эдолф лежал,
      "Мы тех шестерых умертвили сейчас.
      Их жен, их владенья получишь зараз.
      А если услышим мы дерзкий отказ,
      Тогда овдовеет седьмая из нас".
      Но Эдолф заклят был от дьявольских сил:
      Святых он даров перед свадьбой вкусил.
      Семь раз свистнул меч - и тяжел и остер,
      И Эдолф сразил семь злодеек-сестер"
      Постригся в монахи несчастный король
      И вскоре оставил земную юдоль.
      А дьявольский замок поныне стоит.
      Над каждым из входов - корона и щит.
      Богатства семи королей там лежат.
      Нечистая сила хранит этот клад.
      Кто в замок проникнет при свете луны,
      Тот станет владельцем несметной казны.
      Но люди мельчают, наш мир одряхлел,
      Нет места в нем ныне для доблестных дел.
      И где тот храбрец, что рожден для удач,
      Кто хладен рассудком, а сердцем горяч?
      И клад будет долго отважного ждать.
      Скорей потекут реки бурные вспять
      И вздыбится дно океана горой,
      Чем в дьявольский замок проникнет герой.
      1817
      БИТВА ПРИ ЗЕМПАХЕ
      В тот год на липах у реки
      Гудел пчелиный рой,
      И говорили старики:
      Запахло, мол, войной.
      Глядим, на Виллисау, в дол
      Вся в пламени страна;
      Эрцгерцог Леопольд пришел,
      И с ним пришла война.
      Австрийцы зря не тратят слов,
      Их пыл неукротим:
      "Мы всех швейцарских мужиков
      Вчистую истребим".
      Оружья звон и трубный стон
      У цюрихских ворот,
      И бархат вражеских знамен
      Вдоль озера плывет.
      "Эй, рыцари с низин, вы тут
      Забрались в дебри гор,
      Не ведая о том, что ждут
      Вас гибель и позор.
      Не будет вам пути назад,
      Покайтесь-ка в грехах:
      Вы попадете прямо в ад,
      Затеяв бой в горах".
      "А есть ли тут отец святой,
      Чтоб исповедь принять?"
      "Нет, он ушел за край родной
      С врагами воевать.
      Он вас благословить готов
      Железным кулаком
      И отпущение грехов
      Вам даст своим копьем".
      Но вот уж начало светать,
      Роса в лугах блестит...
      И видят жницы - наша рать
      У Земпаха стоит.
      Люцерн собрал своих солдат,
      И прочен их союз:
      И каждый мужеством объят,
      Любой из них не трус.
      Из Заячьего замка граф
      Эрцгерцогу сказал:
      "У горца, видно, смелый нрав,
      Хоть мал он, да удал".
      "Граф Заячий, ты заяц сам!"
      Тут Оксеншерн вспылил.
      "Что будет - мы увидим там",
      Граф едко возразил.
      Идут, сомкнув ряды полков,
      Австрийцы молодцы...
      У остроносых башмаков
      Обрублены концы.
      Они друг другу говорят:
      "Похвастать нечем тут...
      Рассеять горсточку солдат
      Не столь великий труд".
      Швейцарцы стали в тесный круг...
      Услышал бог бойцов,
      И радуга блеснула вдруг
      Меж темных облаков.
      Сердца как молоты стучат,
      И, ко всему готов,
      Швейцарский двинулся отряд
      В атаку на врагов.
      Тут зарычал австрийский лев
      И гривою затряс...
      И стрелы, злобно засвистев,
      Посыпались на нас.
      Копье и меч - все в ход пошло,
      Был этот бой жесток...
      Немало рыцарей легло
      Уже у наших ног.
      Но враг незыблемо стоит:
      Лес копий - словно вал...
      Тогда отважный Винкельрид
      Товарищам сказал:
      "Есть дома у меня жена,
      И маленький сынок...
      Прокормит их моя страна,
      Победы близок срок.
      Колонны рыцарей тверды
      Пока стоят в строю...
      Но сквозь стальные их ряды
      Я братьям путь пробью".
      Он ринулся в австрийский строй
      И смел и разъярен...
      Всем телом - грудью, головой
      Упал на копья он.
      Пять копий раздробили шлем,
      В бока вонзились шесть...
      Но он смятение успел
      В ряды австрийцев внесть.
      Самоотверженный герой,
      Он первый льва смирил...
      Своею кровью край родной
      Он к воле возвратил.
      В брешь, что пробита смельчаком,
      Ударили друзья,
      Копьем, секирою, клинком
      Коля, рубя, разя.
      И устрашенный Лев завыл,
      Еще держась пока...
      Но Горный Бык его добил,
      Вонзив рога в бока.
      Знамена Австрии в пыли
      У Земпаха, в бою...
      Немало рыцарей нашли
      Могилу там свою.
      Да, был эрцгерцог Леопольд
      Несокрушим на вид,
      Но на швейцарцев он пошел
      И в прах он был разбит.
      А телка говорит быку:
      "Ну как мне не грустить?
      Чужак явился, чтоб меня
      В долине подоить.
      А ты ужасным рогом так
      Его распотрошил,
      Что уж на кладбище чужак,
      Чтоб к нам он путь забыл".
      Австрийский рыцарь, бросив бой,
      Стремительно бежит.
      Вот в Земпахе он со слугой
      У озера стоит.
      И кличет рыбака скорей
      По имени Ганс Рот:
      "За деньги, друг, нас пожалей,
      И посади в свой бот".
      Рыбак их вопли услыхал...
      Награду взять готов,
      Он сразу к берегу пристал
      И принял беглецов.
      Покуда ловко он гребет
      Средь пенистых зыбей,
      Вельможа знак слуге дает:
      Мол, рыбака убей!
      Рыбак, будь зорок! Быть беде!
      Уже кинжал сверкнул,
      Но Ганс увидел тень в воде
      И челн перевернул.
      А сам, вскарабкавшись на челн,
      Их оглушил веслом:
      "А ну-ка, похлебайте волн
      И марш на дно вдвоем!
      Я нынче в озере поймал
      Двух рыбок золотых:
      Чешуйки блещут, как металл,
      Да гниль внутри у них".
      В родную Австрию спеша,
      Гонец летит домой:
      "Худые вести, госпожа,
      Убит хозяин мой.
      У Земпаха в крови лежит
      Труп герцога сейчас..."
      "О боже, - дама говорит,
      Помилуй грешных нас!"
      Какой же бард был вдохновлен
      Сраженьем у стремнин?
      Альберт-башмачник звался он,
      Люцерна гражданин.
      В ту ночь, ликуя и смеясь,
      Он эту песнь сложил,
      Из жаркой схватки возвратясь,
      Где бог нас рассудил.
      1818
      КОММЕНТАРИИ
      ПОЭМЫ И СТИХОТВОРЕНИЯ
      Для большинства советских читателей Вальтер Скотт - прежде всего романист. Разве что "Разбойник" Э. Багрицкого - блестящий вольный перевод одной из песен из поэмы "Рокби" - да та же песня в переводе И. Козлова, звучащая в финале романа "Что делать?", напомнят нашему современнику о Вальтере Скотте-поэте. Быть может, мелькнет где-то и воспоминание о "Замке Смальгольм" Жуковского - переводе баллады Скотта "Иванов вечер". Пожалуй, это и все.
      Между тем великий романист начал свой творческий путь как поэт и оставался поэтом в течение всей своей многолетней деятельности. В словесную ткань прозы Скотта входят принадлежащие ему великолепные баллады, и песни, и стихотворные эпиграфы. Многие из них, обозначенные как цитаты из старых поэтов, на самом деле сочинены Скоттом - отличным стилизатором и знатоком сокровищ английской и шотландской поэзии. Первая известность Скотта была известность поэта. В течение долгих лет он был поэтом весьма популярным; Н. Гербель в своей небольшой заметке о поэзии Скотта в книге "Английские поэты в биографиях и образцах" (1875) счел нужным напомнить русскому читателю, что поэма "Дева озера" выдержала в течение одного года шесть изданий и вышла в количестве 20 тысяч экземпляров и что та же поэма в 1836 году вышла огромным для того времени тиражом в 50 тысяч. Когда юный Байрон устроил иронический смотр всей английской поэзии в своей сатире "Английские барды и шотландские обозреватели" (1809), он упомянул о Скотте сначала не без насмешки, а затем - с уважением, призывая его забыть о старине и кровавых битвах далеких прошлых дней для проблематики более острой и современной. Скотта-поэта переводили на другие европейские языки задолго до того, как "Уэверли" положил начало его всемирной славе романиста.
      Итак, поэзия Скотта - это и важный начальный период его развития, охватывающий в целом около двадцати лет, если считать, что первые опыты Скотта были опубликованы в начале 1790-х годов, а "Уэверли", задуманный в 1805 году, был закончен только в 1814 году; это и важная сторона всего творческого развития Скотта в целом. Эстетика романов Скотта тесно связана с эстетикой его поэзии, развивает ее и вбирает в сложный строй своих художественных средств. Вот почему в настоящем собрании сочинений Скотта его поэзии уделено такое внимание. Поэзия Скотта интересна не только для специалистов, занимающихся английской литературой, - они смогли бы познакомиться с нею и в подлиннике, - но и для широкого читателя. Тот, кто любит Багрицкого, Маршака, Всеволода Рождественского, кто ценит старых русских поэтов XIX века, с интересом прочтет переводы поэм и стихов Скотта, представленных в этом издании.
      Объем издания не позволил включить все поэмы Скотта (из девяти поэм даны только три). Но все же читатель получает представление о масштабах и разнообразии поэтической деятельности Скотта. Наряду с лучшими поэмами Скотта включены и некоторые его переводы из поэзии других стран Европы (баллада "Битва при Земпахе"), его подражания шотландской балладе и образцы его оригинальной балладной поэзии, а также некоторые песни, написанные для того, чтобы они прозвучали внутри большой поэмы или в тексте драмы, и его лирические стихотворения.
      Скотт-юноша прошел через кратковременное увлечение античной поэзией. Однако интерес к Вергилию и Горацию вскоре уступил место устойчивому разностороннему - научному и поэтическому - увлечению поэзией родной английской и шотландской старины, в которой Скотт и наслаждался особенностями художественного восприятия действительности и обогащался народным суждением о событиях отечественной истории.
      Есть все основания предполагать, что интерес к национальной поэтической старине у Скотта сложился и под воздействием немецкой поэзии конца XVIII века, под влиянием идей Гердера. В его книге "Голоса народов" Скотт мог найти образцы английской и шотландской поэзии, уже занявшей свое место среди этой сокровищницы песенных богатств народов мира, и - в не меньшей степени под влиянием деятельности поэтов "Бури и натиска", Бюргера, молодого Гете и других. Переводы из Бюргера и Гете были первыми поэтическими работами Скотта, увидевшими свет. О воздействии молодой немецкой поэзии на вкусы и интересы эдинбургского поэтического кружка, в котором он участвовал, молодой Скотт писал как о "новой весне литературы".
      Что же так увлекло Скотта в немецкой балладной поэзии? Ведь родные английские и шотландские баллады он, конечно, уже знал к тому времени по ряду изданий, им тщательно изученных. Очевидно, молодого поэта увлекло в опытах Гете и Бюргера то новое качество, которое было внесено в их поэзию под влиянием поэзии народной. Народная поэзия раскрылась перед Скоттом через уроки Гете и Бюргера и как неисчерпаемый клад художественных ценностей и как великая школа, необходимая для подлинно современного поэта, для юного литератора, стоящего на грани столетий, живущего в эпоху, когда потрясенные основы классицизма уже рушились и когда во многих странах начиналось движение за обновление европейской поэзии. Недаром молодой Скотт выше всех других родных поэтов ценил Роберта Бернса. В его поэзии Скотт мог найти поистине органическое соединение фольклорных и индивидуальных поэтических средств.
      В 1802-1803 годах тремя выпусками вышла большая книга Скотта "Песни шотландской границы". К славной плеяде английских и шотландских фольклористов, занимавшихся собиранием и изучением народной поэзии, прибавилось еще одно имя. Книга Скотта, снабженная содержательным введением, рядом интересных заметок и подробным комментарием, а иногда также и записью мелодий, на которые исполнялась та или иная баллада, стала событием не только в европейской литературе, но и в науке начала XIX века. "Border" "граница", или - точнее - "пограничье", - край, лежавший между Англией и Шотландией; во времена Скотта в нем еще жили рассказы и воспоминания о вековых распрях, не затухавших среди его вересков, болот и каменистых пустошей. Именно здесь разразилась кровавая драма семейств Дугласов и Перси, представлявших шотландскую (Дугласы) и английскую (Перси) стороны. Лорд Генри Перси Хотспер (Горячая Шпора) из драмы "Король Генрих IV" Шекспира сын разбойных и романтичных пограничных краев, и это сказывается в его неукротимой и буйной натуре.
      Граница была в известной мере родным для Скотта краем. Здесь жил кое-кто из его родного клана Скоттов, принадлежностью к которому он гордился. Здесь пришлось жить и трудиться в качестве судебного чиновника и ему самому. Объезжая на мохнатой горной лошаденке одинокие поселки и фермы Границы, бывая в ее городках и полуразрушенных старых поместьях, Скотт пристально наблюдал умирающую с каждым днем, но все еще живую старину, порою уходившую в такую седую древность, что определить ее истоки было уже невозможно. Кельты, римляне, саксы, датчане, англичане, шотландцы прошли здесь и оставили после себя не только ржавые наконечники стрел и иззубренные клинки, засосанные торфяными болотами, не только неуклюжие постройки, будто сложенные руками великанов, но и бессмертные образы, воплотившиеся в стихию слова, в название местности, в имя, в песню...
      Скотт разыскивал еще живых народных певцов, носивших старинное феодальное название менестрелей, или тех, кто что-нибудь помнил об их искусстве, и бережно записывал все, что еще сохранила народная память текст, припев, мелодию, присказку, поверье, помогавшее понять смысл песни. Народные баллады, которые Скотт разделил на "исторические" и "романтические", составили две первые части издания.
      Не менее интересна была и третья часть книги, в которую вошли "имитации" народных баллад, среди них - "Иванов вечер", "прекрасная баллада Вальтера Скотта, прекрасными стихами переведенная Жуковским", как писал Белинский. По его мнению, эта баллада "поэтически характеризует мрачную и исполненную злодейств и преступлений жизнь феодальных времен". {В. Г. Белинский, Собрание сочинений в трех томах, т. III, Гослитиздат, М. 1948, стр. 250.}
      Вдумаемся в эти слова Белинского. В них содержится очень точная оценка всей оригинальной балладной поэзии Скотта - она действительно была "поэтической характеристикой" той или иной эпохи английского и шотландского средневековья. Именно характеристикой эпохи, вложенной иногда в рамки баллады, иногда - в пределы целой поэмы.
      Работа над собиранием баллад, их изучением и творческим усвоением была только началом того пути, на котором Скотт развил свое искусство характеризовать эпоху - это филигранное и для тою времени, бесспорно, живое мастерство воскрешения прошлого, завоевавшее ему, по словам Пушкина, имя "шотландского чародея".
      Переход от жанра баллады к жанру поэмы был вполне закономерен. Могучему эпическому сознанию поэта стало тесно в рамках краткого повествования. Как человек своего времени, увлеченный новым представлением об истории, выстраданным в долгих мыслях о бурной эпохе, в которую он жил, Скотт выступил как новатор в самом жанре поэмы.
      Именно он, по существу, окончательно победил старую классицистическую эпопею, представленную в английской литературе конца XVIII века необозримой продукцией стихотворцев-ремесленников.
      Девять поэм Скотта {"Песнь последнего менестреля", 1805; "Мармион", 1808; "Дева озера", 1810; "Видение дона Родерика", 1811; "Рокби", 1813; "Свадьба в Трирмене", 1813; "Властитель островов", 1814; "Поле Ватерлоо", 1815; "Гарольд Бесстрашный", 1817.} - целый эпический мир, богатый не только содержанием и стихотворным мастерством, строфикой, смелой рифмой, новаторской метрикой, обогащенной занятиями народным стихом, но и жанрами. Так, например, в поэме "Песнь последнего менестреля" воплощен жанр рыцарской сказки, насыщенной веяниями европейской куртуазной поэзии, великим знатоком которой был Скотт. Поэма "Дева озера" - образец поэмы исторической, полной реалий и подлинных фактов. В основе ее действительное событие, конец дома Дугласов, сломленных после долгой борьбы суровой рукою короля Иакова II, главного героя поэмы Скотта.
      Этот жанр исторической поэмы, богатой реалистическими картинами и живыми пейзажами, полнее всего воплощен в поэме "Мармион", которая, как и "Властитель островов", повествует о борьбе шотландцев против английских завоевателей, и особенно в поэме "Рокби". От "Рокби" открывается прямой путь к историческому роману Скотта. Несколько вставных песен из этой поэмы помещены в настоящем томе и дают представление о многоголосом, глубоко поэтическом звучании "Рокби".
      Другие жанры представлены "Видением дона Родерика" и "Гарольдом Бесстрашным". "Видение" - политическая поэма, переносящая в сон вестготского короля Испании Родериха картины будущих событий истории Испании, вплоть до эпопеи народной войны против французов, за которой Скотт следил со всем вниманием британского патриота и врага Наполеона. "Гарольд Бесстрашный" относительно менее интересная поэма, написанная по мотивам скандинавских саг.
      Первые поэмы Скотта предшествовали появлению и триумфу поэм Байрона. {Подробнее об этом см.: В. Жирмунский, Пушкин и Байрон, Л. 1924.} В истории европейской романтической лироэпической поэмы роль Скотта очень велика и, к сожалению, почти забыта.
      Небольшая поэма "Поле Ватерлоо" написана по свежим следам великой битвы, разыгравшейся здесь. Нельзя не сопоставить картину сражения в этой неровной, но во многом новаторской поэме Скотта с двумя другими образами битвы при Ватерлоо, созданными его современниками - с "Одой к Ватерлоо" Роберта Саути и строфами, посвященными Ватерлоо в третьей песни "Странствований Чайлд-Гарольда", Саути в этой оде превзошел самого себя по части официального британского патриотизма и елейного низкопоклонства перед лидерами Священного союза. Байрон создал потрясающее обобщенное изображение побоища, тем более поражающего своей символикой, что ему предпослана весьма реалистическая картина Брюсселя, разбуженного канонадой у Катр-Бра предвестьем битвы при Ватерлоо.
      Скотт пытался дать исторически осмысленную картину события, которое на его взгляд, вполне закономерно - оборвало путь человека, имевшего все задатки стать великим, но погубившего себя и свою страну. Особенно важны строфы, посвященные английским солдатам, подлинным героям битвы, стойко умиравшим вплоть до того момента, когда подход армии Блюхера драматически решил исход сражения. Понятие "мы", звучащее в этой поэме Скотта, обозначает его представление о единстве нации, выраженном в тот день в ее железной воле к победе. Русскому читателю поэмы Скотта не может не броситься в глаза интонация, сближающая некоторые лучшие строфы "Поля Ватерлоо" с "Бородином" Лермонтова. Это ощущение явной близости делает "Поле Ватерлоо" для русского читателя особенно интересным - при очевидном превосходстве "Бородина", этого великого, народного по своему содержанию произведения.
      Шли годы. Появлялись роман за романом Скотта, Вырос Эбботсфорд прославленная резиденция шотландского чародея. А он не переставал писать стихи, о чем свидетельствуют и песни, появляющиеся в его драмах (драмы Скотта написаны тоже стихами), и стихотворения 1810-х и 1820-х годов, многие из которых представлены в нашем томе.
      В 1830 году Скотт переиздал свой сборник "Песни шотландской границы", снабдив его пространным предисловием под заглавием "Вводные замечания о народной поэзии и о различных сборниках британских (преимущественно шотландских) баллад" (см. т. 20 настоящ. издания). В нем была не только историческая справка об изучении баллады в Англии и особенно в Шотландии: это предисловие дышит глубокой поэтичностью, живой, творческой любовью к тому, о чем пишет старый художник.
      Вальтер Скотт остался поэтом до последних лет своей жизни.
      БАЛЛАДЫ
      Гленфинлас
      Эта баллада была напечатана в третьей части сборника "Песни шотландской границы", в разделе "Подражания древним балладам". Впервые она появилась в книге "Чудесные рассказы" (1801), изданной при участии Скотта М. Льюисом, известным писателем конца XVIII в., автором романа "Монах". Скотт приложил к ней мелодию, на которую написал "Гленфинлас".
      Стр. 641. Коллинз Уильям (1721-1759) - один из выдающихся поэтов, подготовивших формирование английского преромантизма. Скотта роднит с Коллинзом острое поэтическое чувство природы, живой интерес к образам народной поэзии, сочетавшийся у Коллинза с широким использованием образов античной мифологии.
      Иванов вечер
      Это стихотворение помещено в том же издании "Песен шотландской границы". Как вспоминал Скотт, его сюжет был навеян рассказами о развалинах старого замка и монастыря, находившихся поблизости от места, где жила бабка Скотта.
      Стр. 649. Боклю (Баклю) - см. прим. к стр. 384.
      Стр. 650. Анкрамморския битвы барон не видал... - Имеется в виду битва при Анкрам-Муре в 1545 г. между английским полководцем лордом Эверсом и шотландскими рыцарями под предводительством Баклю и Дугласа.
      Замок Кэдьо
      "Замок Кэдьо" также входит в третью часть "Песен шотландской границы", охватывающую "имитации" народных баллад, то есть собственные стихотворения Скотта, написанные по их мотивам.
      Стр. 655. Посвящается высокочтимой леди Анне Гамильтон. Посвящение адресовано представительнице старинного рода Гамильтонов, дочери герцога Арчибалда Гамильтона. В предисловии к этой балладе, напечатанном в книге "Песни шотландской границы", Скотт описывает поэтические руины замка Кэдьо, принадлежавшие семейству Гамильтон, и рассказывает о сохранившемся до его времен великолепном парке. Поэт сочувственно говорит о верности рода Гамильтанов династии Стюартов и, в частности, Марии Стюарт.
      Стр. 659. Нокс Джон (1505-1572) -выдающийся руководитель реформации в Шотландии, противник шотландского абсолютизма, возглавлявший борьбу прогрессивных сил против королевы Марии Стюарт. Талантливый проповедник и публицист.
      Владыка огня
      В примечании к этой балладе Скотт утверждает, что она была написана по предложению Льюиса для сборника "Чудесные рассказы". При этом Скотт не оговаривает источника, откуда заимствован сюжет, но вскользь упоминает, что в основе его лежит подлинная история рыцаря ордена храма (тамплиера), некоего Сент-Альбана, перешедшего на сторону сарацин и причинившего много бед христианам.
      Стр. 663. Курды. - Эти горные племена, населявшие и населяющие ныне некоторые территории Ирака, в эпоху крестовых походов были втянуты в борьбу между крестоносцами и арабскими феодалами, в которой они участвовали и как наемники и как самостоятельная сила.
      Стр. 665. Болдуин. - Не вполне ясно, о каком из трех королей Иерусалима, носивших это норманское имя, идет речь: трое первых носителей этого имени (Болдуин Первый, царствовавший с 1100 по 1118 г., Болдуин II, с 1118 по 1131 г. и Болдуин III, с 1144 по 1162 г.) вели постоянные войны в пределах своего государства и на его границах, и их быт и привычки все теснее связывались с обычаями завоеванной ими страны. Мусульманское воинство также проникалось влиянием западноевропейских рыцарских обычаев. Именно такую ситуацию, в которой переплелись культурные традиции западного и арабскою, ближневосточного феодализма рисует баллада Скотта. В таких обстоятельствах переход рыцаря-тамплиера на сторону мусульман был явлением, не раз зафиксированным историей. При этом он не обязан был изменять своей религии.
      Замок семи щитов
      Стр. 666. Друиды - в кельтском обществе эпохи родового строя и в пору его распада - жрецы, хранители религиозных традиций, прорицатели и духовные наставники, пользовавшиеся почетом в кельтской общине.
      Битва при Земпахе
      В битве при Земпахе (9 июля 1386 г.) ополчение нескольких швейцарских кантонов нанесло тяжелое поражение спешенной коннице австрийского эрцгерцога Леопольда, претендовавшего на владение этими кантонами. В этой битве совершил свой подвиг легендарный швейцарский патриот Винкельрид, герой ряда литературных произведений.
      Стр. 673. Альберт-башмачник - Альберт Чуди, полулегендарный швейцарский мейстерзингер. Он считается автором первого поэтического произведения, воспевшего подвиг Винкельрида.
      Р. Самарин