Глава 15

Главный инженер проснулся в темноте, хватаясь за края матраса и не понимая, что изменилось в его мире. По его спине побежали мурашки, и он потянулся к выключателю.

— Боже! — выдохнул он вслух.

«Левиафан» качался.

Корабль наклонился на один бок, затем на другой — движение едва ощутимое, но ошеломляющее одним своим фактом. Главный инженер провел на борту танкера двенадцать дней, и корабль впервые перестал быть равниной, плоской и прямой, как горизонт.

Спутники погоды, как всегда, оказались правы. Шторм, зародившийся около мыса Горн, стремительно мчался через Южную Атлантику. Он был достаточно силен, чтобы поднять в океане такие волны вдали от своего центра.

Когда колокол подал сигнал к завтраку, «Левиафан» качался уже ощутимее, и длинные коридоры в жилой надстройке поднимались и опускались, как качели. На пути в обеденный салон главному инженеру пришлось подниматься по склону, который постепенно становился ровным, а затем превращался в спуск.

К тому времени, когда он заканчивал завтрак, его обоняние чрезвычайно обострилось; его мутило от крупинок сала в колбасе, а кофе отдавало кислятиной. Главный инженер слишком поздно распознал знакомые признаки морской болезни.

Он поспешил в крыло мостика, на свежий воздух. Там было холоднее, чем вчера. Очень-очень далеко на западе маячили, как скалы, большие неподвижные тучи с верхушками в форме наковальни. Воздух был ясным и очень холодным, вода — темно-синей, почти черной, и солнечные лучи падали косо, как зимой, не неся с собой тепла. Ровная поверхность моря дрожала, как желатин, — подводные валы один за другим мчались с юго-запада и все сильнее раскачивали высокий и пустой танкер.

Главный инженер лежал в постели, зная, что нужно подняться и выслушать доклады подчиненных. Воздух в помещении был сперт от запаха масла. Он закрыл глаза, глубоко вздохнул и поднялся, чтобы идти на вахту. Внезапно его желудок сотрясло спазмами, и он бросился в ванную.

Качка все усиливалась, и на следующий вечер, когда главный инженер почувствовал себя достаточно здоровым, чтобы пойти на обед, стюарды поливали скатерти водой, чтобы по ним не скользили тарелки.

Капитан Огилви осведомился о его здоровье. В голосе капитана звучало неподдельное сочувствие. Но главный инженер приписал это всеобщему облегчению от того, что сумасшедший доктор со своей яхтой остался за кормой и через четыре дня им предстояло миновать Кейптаун. Длинный переход в семнадцать дней завершится; еще через две недели они будут в Персидском заливе.

После обеда разговор зашел о погоде. Инженеры и младшие техники ушли, но главный инженер остался с Огилви и палубными офицерами, которые разговаривали о надвигающемся шторме. Он любил наблюдать, как люди используют информацию, которую им сообщают его электронные приборы.

Огилви послал кадета на мостик за последними картами погоды, и, когда карты принесли, офицеры расстелили их на кофейном столике в гостиной и собрались вокруг. Капитан обратил их внимание на изобары, которые показывали, что циклон продолжает углубляться, быстро перемещаясь на восток от места, где в последний раз зафиксировали его местонахождение, — в 1400 милях точно к западу от Кейптауна.

Огилви проследил путь циклона на каждой из карт своим толстым, сморщенным пальцем и сказал:

— Южноатлантический антициклон ничуть не уменьшил его скорости. Но теперь он по каким-то причинам остановился.

— Мощный антициклон у мыса Доброй Надежды, — заметил первый офицер. — Тысяча тридцать миллибар.

— Думаю, что циклон останется на месте, пока мы не минуем его, или, возможно, отойдет к северу, — добавил второй офицер.

Первый офицер взял спутниковую фотографию и стал рассматривать огромное атмосферное завихрение.

— Что, плохо? — спросил главный инженер.

— Плохо? — Огилви показал на карту волн. — Сообщают, что в эпицентре волны достигают десятиметровой высоты — тридцать футов — вдобавок к подводным валам. Если бы мы находились на другом корабле, я бы, конечно, согласился, что нужно уважать могущество океана. — Он кинул карту на стол. — Но мы плывем на «Левиафане». Шторм не причинит нам никаких хлопот, кроме лишних затрат на горючее. Второй, вам, наверно, придется подсчитать их.

— Да, сэр.

Музыкально позвякивая, пустые кофейные чашки скользили по полированному столу к его краю. Огилви улыбнулся, когда второй офицер протянул руку, чтобы остановить их.

— Качка, — сказал он. — Умник, вы наблюдаете редкое событие в жизни «Левиафана». Можете им наслаждаться.

Нос поднялся на градус-другой, затем опустился на столь же незначительную величину. У главного инженера возникло странное ощущение, что остальные офицеры рады напоминанию о том, что они находятся на борту судна, на которое, хотя и очень слабо, влияют движения водных масс. Он в очередной раз подумал, насколько же молоды все подчиненные Огилви.

Первый офицер позвонил на мостик и поговорил с третьим офицером, стоявшим на вахте.

— Подводные валы движутся на запад, — сообщил он, — но ветер сейчас дует с юга. — Его обычная бесстрастность, казалось, сменилась возбуждением в предвкушении надвигающегося шторма.

— Грядет буря, — объявил Огилви.

Главный инженер принадлежал к поколению между этими юными офицерами и Огилви — поколению, которое связывало старые и новые времена. Служа на многих кораблях, он повидал достаточно капитанов, чтобы понимать, как жизнь сделала старого ублюдка и тирана таким, каков он есть. Но кто будет командовать «Левиафаном», когда Старик уйдет?

Огилви смотрел с высоты своего роста на карты, разложенные на кофейном столике. Неожиданно он смахнул их в сторону.

— Шторм надвигается, — объявил он.

Никто не спросил; откуда он знает.

В ту ночь качка усилилась, и к рассвету весь корабль дрожал от регулярных колебаний. Главный инженер плохо спал, но не от тошноты. Ему не давало заснуть ожидание очередного подъема носа танкера. Его руки напрягались каждый раз, когда «Левиафан» достигал высшей точки подъема, чтобы, упав с высоты, обрушиться на волны, как чудовищный паровой молот.

Наконец на рассвете, отчаявшись заснуть, он оделся потеплее и с первыми лучами солнца поднялся на мостик.

Он облокотился о поручень, подставив лицо резкому холодному ветру, и стал наблюдать за величественными подъемами и медленными спусками огромного тупого носа корабля. Каждый раз, когда «Левиафан» погружался в водяную яму, к небу взлетали тучи брызг, в которые превращались тонны воды под тяжестью корабля.

Огромные рваные волны могучими рядами покрывали поверхность океана. Когда какая-нибудь волна поднималась выше, чем остальные, сильный ветер в наказание за дерзость срывал с нее шапку пены.

Главный инженер подошел к краю мостика и бросил взгляд вдоль борта. С подветренной стороны вода была спокойней. Он напряг слух, пытаясь расслышать грохот волн, но слышал только рев ветра, навстречу которому «Левиафан» мчался со скоростью шестнадцать узлов.

Краем глаза он уловил какое-то движение и с изумлением увидел в нескольких футах от себя гигантского альбатроса, который парил рядом с кораблем и глядел на человека немигающим желтым глазом. Птица была огромной, и главный инженер заметил, что дальнее крыло альбатроса неуклюже свисает, а голова и шея напряжены от усталости. Он решил, что птицу искалечило штормом, и немного отступил, чтобы дать альбатросу приземлиться и отдохнуть.

Альбатрос подлетел поближе к перилам и осторожно прикоснулся к серому металлу перепончатыми лапами. Одним глазом он по-прежнему подозрительно глядел на главного инженера.

— Все в порядке, — пробормотал тот. — Я тебя обижать не буду.

Он оглянулся на ходовую рубку, но рулевой, сидевший за штурвалом, смотрел вперед по курсу.

Плоские лапы птицы устроились на широком поручне, и она попыталась сложить крылья. Правое крыло легло на свое место, но левое осталось полуоткрытым, торча под странным углом к туловищу. Альбатрос взмахнул искалеченным крылом, как будто пытаясь уложить его еще раз, но в этот момент порыв ветра лишил птицу равновесия. Она взмахнула другим крылом, чтобы не упасть, но слишком поздно. Ветер оторвал альбатроса от поручня. Пытаясь взлететь, он качался взад и вперед, отчаянно стараясь справиться с завихрениями воздуха вокруг корабля.

Инстинкты птицы делали свое дело. Она не сопротивлялась воздушному потоку, а пыталась парить в нем, держась подальше от путаницы проводов и антенн на мачте. Но искалеченное крыло предало птицу, и ее сильно ударило о высокую трубу. Кувыркаясь, как воздушный змей с оторванным хвостом, альбатрос упал в воду.

Главный инженер перегнулся через поручень и увидел, что альбатрос беспомощно барахтался в кильватерной волне. Он еще долго смотрел назад, хотя белое оперение давно исчезло в мутной пене...

На крыло мостика вышел капитан Огилви. Он был одет в серое пальто с высоким воротником и молочно-белый шелковый шарф.

— Доброе утро, Умник, — поздоровался капитан. — У меня для вас...

Главный инженер ощетинился и прервал капитана:

— Капитан Огилви, я хотел бы напомнить вам, что электростанция «Левиафана» производит достаточно энергии, чтобы снабжать ею крупный город. Электронное оборудование, установленное у вас на мостике, определяет ваше положение с точностью до дюйма; радар находит все корабли в радиусе шестидесяти миль; метеорологические приборы замечают каждое изменение погоды в полушарии, а телеметрическая установка позволяет вам общаться с любым местом земного шара.

— Для чего вы это перечисляете? — озадаченно осведомился Огилви.

— Просто так, капитан. Видите ли, поскольку в настоящее время именно я отвечаю за функционирование всех этих приборов, я бы предпочел, чтобы вы не называли меня «Умником», а обращались ко мне в соответствии с занимаемым мною положением.

Огилви наградил главного инженера своей самой любезной улыбкой.

— Тогда, вероятно, именно вам нужно сообщить, что всё электронные индикаторы носового давления испортились как раз в тот момент, когда на нас надвигается сильный шторм.

У главного инженера отвисла челюсть.

— Все?

— Все до последнего.

— Когда?

Главный инженер поспешно стал вспоминать схемы электрических соединений. Так, где Огилви видел стальные плиты и сочленения, образующие корпус корабля, резервуары для нефти и палубы, он видел десятки миль медной проволоки и кабеля, которые соединяли тысячи компонентов электронной и электрической систем. Без них корабль был бы плавучим куском железа.

Огилви усмехнулся.

— Не расстраивайтесь так, Умник. Это не так уж и важно.

— Не так уж и важно? — недоверчиво переспросил главный инженер. — Как вы без этих датчиков сможете узнать, что творится на носу? Ведь его отделяют от мостика пятьсот ярдов.

Улыбка исчезла с лица Огилви.

— Сэр, я начал плавать по морям пятьдесят лет назад, задолго до того, как изобрели радар, не говоря уж об индикаторах носового давления. И я без всяких индикаторов знаю, что творится у меня на носу.

— Все равно я должен немедленно починить их.

— Кроме того, я знаю, что не стоит полагаться на электронику в морском воздухе. Мы находимся не в лаборатории, а в океане.

Главный инженер за последние пятнадцать лет много раз слышал эти слова и в ответ предложил свой собственный афоризм:

— Электроника — это способ уменьшить размеры океана.

— Единственный способ уменьшить размеры океана — строить большие корабли, — возразил Огилви.

Главный инженер поспешил спуститься на лифте в рубку управления. Она была снабжена звукоизоляцией и кондиционерами воздуха, но ее пол дрожал от работающих рядом машин. Второй и третий помощники главного инженера собрались вокруг компьютерной системы поиска неисправностей, рассматривая узоры электрических волн, пробегающих по экранам осциллографов.

— Почему меня не позвали? — осведомился главный инженер, поспешно разглядывая формулы, выведенные компьютером на дисплей.

— Сэр, мы не могли вас найти. Мы держим ситуацию под контролем.

Главный инженер прикусил язык. Команда «Левиафана», связанная клановым чувством, ясно давала понять, что не слишком доверяет постороннему. Тогда он спросил, что случилось.

— Похоже, что не функционирует система телеметрии.

— Черт побери, — выругался главный инженер.

Вероятность того, то микроволновый передатчик на носу танкера мог выйти из строя, равнялась одной миллионной. Тот факт, что он работал несмотря на отсутствие сигналов, означал, что поломка, вероятно, скрывалась в путанице кабелей и соединений на распределительном щите в днище нефтяного резервуара.

— Мы уже нашли добровольцев, готовых спуститься туда.

— Я пойду сам, — заявил главный инженер. — Пусть из передних резервуаров откачают инертный газ. Мне нужна кислородная маска и телефонная связь с палубой.

Он надел рабочий комбинезон, плащ и резиновую шапку. Затем в сопровождении подчиненных вышел на палубу, взобрался на трап пожарной станции и направился к носу танкера, над которым стояло облако брызг.

Втайне главный инженер жалел, что не позволил выполнить работу одному из молодых техников, но он плохо знал их и хотел, чтобы ремонт был сделан основательно. Если система снова выйдет из строя при заполненных резервуарах, то починить ее будет невозможно, пока они не разгрузятся в Европе, потому что, в отличие от грузового корабля, в огромном корпусе «Левиафана» не было соединительных туннелей. Добраться до распределительного щита носовых датчиков можно было, только спустившись в адскую тишину пустого резервуара.

На носу танкера главного инженера дождем окатили брызги. Здесь качка ощущалась гораздо сильнее. Палубная команда добралась сюда раньше техников, и вокруг открытого люка, расположенного точно позади самой первой переборки, собрались матросы в желтых куртках.

Главный инженер посмотрел вниз на стальную лестницу, исчезающую в черном трюме корабля, и с тоской подумал о работе за письменным столом в «Декке». Из-за того что нос медленно поднимался и опускался, встать на трап было непросто. Главный инженер снял с себя шапку и плащ и перекинул рюкзак с инструментами и деталями через плечо.

Боцман вручил ему специальный шлем с шахтерской лампой и встроенным радиотелефоном. К шлему была прикреплена кислородная маска, которую можно опустить на лицо, если он попадет в газовый карман. Инертные газы, предотвращающие взрыв пустого резервуара, уже откачали. Но не было гарантии, что какая-нибудь нефтяная лужа, оставшаяся после его очистки, не создаст газовый мешок, в котором он задохнется. Шлем, фонарь, телефон и ботинки были покрыты резиной, чтобы не высечь из металла искру и не взорвать временно наполненный воздухом резервуар.

Главный инженер протиснулся в люк и начал долгий спуск. Воздух в танке пропитался запахом нефти и был абсолютно неподвижен в сравнении с ветром, дующим на палубе. Отсчитав пятьдесят ступеней на узкой лестнице, которая моталась взад-вперед вместе с колебаниями корабля, он остановился отдохнуть.

Ему пришло в голову, что нигде, кроме как на море, инженер с его опытом не будет рисковать жизнью ради пустячного ремонта. Подняв голову, он увидел крохотный светлый кружочек люка, который пересекла тень. «Один из его людей, — кисло подумал главный инженер, — смотрит, как там новичок спускается навстречу смерти».

Он включил фонарик. Всюду, куда он поворачивал голову, луч выхватывал из мрака металл мертвенно-серого цвета, как чешуя рыбы. Он возобновил спуск по лестнице. Брюхо танкера грохотало, отзываясь эхом. Дважды он пересекал горизонтальные переборки, внутренние палубы, по которым никто никогда не ходил. Затем главный инженер оказался в самом нижнем резервуаре — узком колодце, спускавшемся на дно корабля. Здесь грохот раздавался громче. В сером металле виднелись черные дыры — тысячи труб пронизывали, как соты, трюм супертанкера.

Наконец он добрался до дна, радуясь, что лестница кончилась, и подошвами резиновых башмаков почувствовал источник грохота. Днище «Левиафана» гремело каждый раз, когда корабль падал с размаху на набегающие волны. Главный инженер последовал за лучом фонарика к массивному стальному сочленению, нашел маленькую дверцу на уровне груди, сообщил наверх, чтобы еще раз проверили, отключено ли питание, отвернул запоры и открыл дверцу.

Распределительный щит был частично заполнен нефтью. Она вытекла наружу, когда главный инженер снял разбитый сальник и убрал его в сумку. Нефть залила нижний ряд соединений, но не проникла через нарезные муфты, которые предназначались для работы в тяжелых условиях. Инженер отвинтил несколько муфт и посветил фонариком в их рукава. Убедившись, что их герметичность не нарушена, он продолжил поиск повреждения.

Неисправность скрывалась в главной муфте. В высоковольтном разъеме оказалась дыра, и нефть разъела контакты. Главный инженер отрезал от кабеля разъемы и заменил их.

В телефоне раздался радостный возглас:

— Есть контакт!

Главный инженер быстро установил на дверцу новый сальник и закрыл распределительный щит. Собрав инструменты в рюкзак и удостоверившись, что ничего не забыл, он поднялся по лестнице к дневному свету, где подчиненные тепло приветствовали его. Вымыв под душем волосы, он переоделся в сухую одежду, нашел Огилви на мостике и доложил, что неполадка исправлена.

Дул свежий ветер. Огилви некоторое время молчал, затем кивнул в сторону моря:

— Не вы ли были тем парнем, который предположил, что человек на яхте может напасть на нас где-нибудь еще, кроме западной оконечности Африки?

— Капитан, я не понимаю, на чем основана ваша уверенность.

— Посмотрите-ка, — усмехнулся Огилви.

Свирепые волны с белыми шапками пены неумолимо мчались через морские просторы. Брызги, сдуваемые ветром с гребней валов, кружились над свинцовой водой, как поземка надо льдом.

Солнце скрылось за набежавшими тучами. Волны становились все выше, вода потемнела. На горизонте вырастали изломанные пики водяных гор, угрожающе надвигаясь. Вода за дымкой промозглого тумана казалась холодной и страшной, а океан — неровной глыбой, покрытой белой паутиной брызг и пены.

— Я напомню вам, — продолжил Огилви, — что мы находимся в двухстах футах над поверхностью воды. Можете ли вы себе представить, как эти волны выглядят с палубы тридцативосьмифутовой шлюпки?

«Лебедь» направлялся на восток-юго-восток, в сторону Кейптауна. Яхта боролась с двумя стихиями. Первая стихия — огромные волны, мчавшиеся из антарктических морей к южной оконечности Африки. Гребни гигантских валов вскипали пеной. Они гнались за «Лебедем», обрушивались на правый борт яхты, высоко поднимали суденышко в воздух, едва не переворачивая его, и с механической размеренностью продолжали мчаться вперед.

Вторая стихия находилась в промежутках между валами, и тут «Лебедю» приходилось особенно тяжело. Ветер яростно хлестал в паруса, и, хотя сквозь высокий облачный покров светило солнце, часто с одной крутой волны невозможно было разглядеть соседнюю из-за тучи брызг, срывающихся с острых гребней. «Лебедь» скатывался по склону волны в провал, зарываясь носом в воду, качаясь и переваливаясь. Затем новая волна на мгновение поднимала яхту над бурлящим хаосом, облегчая ей движение и одновременно пытаясь перевернуть ее, и снова бросала в провал, окатывая брызгами.

Огромные волны были порождены штормом, из-за которого барометр «Лебедя» угрожающе падал. Но промежутки между валами находились под властью ветра, который то и дело окутывал яхту густым непроницаемым туманом, и тогда в кокпите становилось очень неуютно. Туман был холодным, мокрым, он залезал в ноздри, щипал глаза и беспокоил Хардена сильнее, чем ветер, волны и надвигающийся шторм. «Лебедь» оказался далеко на юге, где никому бы не пришло в голову ждать встречи с ним. Но Харден боялся, что не сможет разглядеть «Левиафан»" сквозь брызги. Ему придется подойти к танкеру очень близко.

Майлс Доннер мог оценить высоту волн в Южной Атлантике по тому, как слабели радиосигналы Хардена. Он сидел за передатчиком на верхнем этаже старого здания в Лаймхаусе уже четыре дня с тех пор, как Харден неожиданно нарушил молчание и сообщил, что находится в тысяче миль к запад-северо-западу от мыса Доброй Надежды, направляясь через штормовые воды на восток-юго-восток — к Кейптауну. Он хотел знать местоположение и курс «Левиафана».

В последующие дни сигналы Хардена становились все более и более неустойчивыми, то и дело пропадая на несколько минут. «Дело не в расстоянии или в затухании сигналов в атмосфере, — объяснил Доннеру радист. — Скорее это результат экранирования мачты Хардена высокими волнами». Когда сигнал был сильным, в нем хорошо слышался тяжелый рев океана.

Из-за потрясений, которые испытывал Моссад, Майлс Доннер создал собственную неформальную сеть друзей и помощников внутри и вне этой разведывательной организации. В нее входили некоторые агенты Моссада, например Грандиг, сочувствующие англичане из правительственных служб и люди из персонала авиакомпании «Эль-Аль». Доннера тревожила опасность раскола Моссада, но он считал, что личная инициатива необходима, если Израиль хочет проводить успешные шпионские операции. Чтобы выследить «Левиафан», он использовал именно эту тайную сеть.

У штурмана «Эль-Аль», который тоже был агентом Моссада, была подружка в Соединенных Штатах, работавшая в картографическом кабинете штаб-квартиры Стратегического командования военно-воздушных сил. Она имела возможность видеть «Левиафан»" на телевизионных и радарных картах, снятых со спутника-шпиона. Гигантский корабль нетрудно было отличить от мелких теней и точек, рассыпанных вдоль африканского побережья, но только заинтересованный наблюдатель мог заметить, что танкер слегка отклонился к западу от своего обычного курса.

Подружка штурмана определяла положение танкера раз в день. Когда у нее не было дежурства, Доннер и штурман «Эль-Аль» пользовались услугами английского метеоролога, который имел доступ к фотографиям Южной Атлантики, снятым со спутника погоды. К концу второго дня после запроса Хардена штурман смог вычислить наиболее вероятный курс «Левиафана», используя полученную информацию и зная, что корабль движется со скоростью шестнадцать узлов и направляется в Персидский залив.

Доннер прочертил эту линию на карте Южной Атлантики и заставил штурмана вычислить наиболее вероятное положение танкера через каждый час. Затем они начертили вторую линию, обозначающую курс Хардена на восток-юго-восток. Обе линии пересекались в точке с координатами одиннадцать градусов пятнадцать минут и десять секунд восточной долготы и тридцать градусов двадцать девять минут южной широты — эта точка находилась в океане в пятистах милях к северо-западу от Кейптауна.

Харден сообщал, что плывет со скоростью пять-шесть узлов. Штурман вычислил, что если ему удастся сохранить такую скорость, то он придет в место встречи на полдня раньше «Левиафана». Даже через статические разряды и рев океана Доннер смог расслышать в голосе Хардена радость.

Штурман «Эль-Аль» был настроен менее оптимистично. На глазах Доннера он рисовал на карте концентрические круги, отмечающие продвижение атлантического шторма. Падающий барометр, крепчайший ветер, высокие волны — все говорило о том, что шторм неумолимо надвигается на Хардена.

Неожиданно яхту захлестнуло волной.

Харден стоял у штурвала. Ажарату поднималась по трапу с термосом горячего супа. Он увидел на ее лице удивление, затем выражение крайнего недоверия, но оглянуться уже не успел. С грохотом, потрясшим яхту, гигантская волна обрушилась на корму потоком ледяной воды.

Волна ударила Хардена о штурвал. Затем он оказался на полу кокпита, прижатый к нему толщей воды. Он выплыл на поверхность, думая, что его смыло за борт, но обнаружил, что по-прежнему находится в залитом кокпите.

Ажарату не было видно. Она не успела прицепить страховочный линь. Харден выбрался из кокпита и посмотрел в люк. Она лежала на спине на полу каюты. Он хотел было спуститься и помочь ей, но «Лебедь» сильно накренился носом вниз, швырнув его на крышку люка.

Яхта легла на бок, ее грот, как безумный, раскачивался над водой, канаты парусов перепутались. Над ней нависла новая огромная волна.

Харден захлопнул люк и бросился к штурвалу. Яхта неохотно слушалась руля. Он развернул судно кормой к надвигающейся волне, пробрался по уходящей из-под ног палубе на нос и распутал шкоты. Затем включил автопилот и поспешил вниз.

Ажарату сидела в углу камбуза с закрытыми глазами, поддерживая левое предплечье правой рукой. Она пробормотала:

— Кажется, сломала руку.

— А остальное цело? — Харден опустился рядом с ней на колени, стуча зубами.

— Вроде все в порядке.

Он стянул с нее парку и разрезал свитер. Накинув на голые плечи Ажарату сухое одеяло, он осмотрел ее руку в свете самого сильного фонаря.

— Простой перелом? — спросила она голосом, дрожащим от боли.

— Как будто да. Кровоподтеков нет.

— Слава Богу. — Она натянуто улыбнулась. — Я бы не хотела лечиться у врача, бросившего практику.

— Наложим лубок?

Ажарату снова попыталась улыбнуться, но пепельно-серые губы не слушались. Она кивнула и опять закрыла глаза.

Харден обернул ее руку толстым журналом, изоляционной лентой и резиновым амортизационным тросом. Затем довел Ажарату до сиденья в каюте, снял с нее мокрую одежду, закутал в одеяло и поднял ее на свою койку.

— Питер, мне так жаль... Теперь я буду только мешать тебе.

— Все будет в порядке.

Он обложил ее подушками, чтобы она не могла перекатываться с боку на бок, и привязал ремнями безопасности. Губы Ажарату были крепко сжаты. Харден сделал ей укол морфия и укрыл еще одним одеялом. Пока он вытирался сухим полотенцем, ее глаза затуманились.

Харден встал коленями на диван и целовал и ласкал ее до тех пор, пока лекарство не начало действовать. Затем он отправился к помпе, расположенной позади штурманского уголка. Ему потребовался час непрерывной работы, чтобы откачать всю воду, налившуюся в трюм через открытый люк.

Когда он вернулся в каюту, Ажарату крепко спала. Харден измерил ее пульс. Опасность сильного шока миновала. Харден запустил двигатель, чтобы генератор дал ток, и попытался связаться с Майлсом. Но высокие волны экранировали радиосигнал. То же самое было при попытке воспользоваться «Лораном», но он все же ухитрился получить сведения о своем местонахождении, пока яхта плясала на гребне волны.

Штурман, помогающий Доннеру, регулярно записывал сведения о высоте волн. Пять метров (пятнадцать футов), затем шесть, семь... За два дня до предполагаемой встречи яхты с «Левиафаном» пришло сообщение, что в районе, протянувшемся от середины Южной Атлантики до африканского побережья, замечены двадцатипятифутовые волны и всем кораблям рекомендовано держаться подальше. Штурман заново вычислил точку встречи, потому что скорость упала до четырех узлов. Доннер передал Хардену новый курс. Чтобы встретиться с «Левиафаном», ему нужно было забирать сильнее к югу, ближе к шторму.

— Как вы думаете, успеет он туда добраться? — спросил Доннер у штурмана.

Штурман «Эль-Аль» знал Хардена только по пронзительному голосу по радио и карандашной точке на огромной карте. Он положил в пачку только что полученное сообщение о высоте волн и произнес:

— Это должно волновать его в самую последнюю очередь.